Шоу Ирвин. Богач, бедняк (Часть 3 и 4)

   Тома уже никто не называл серьезным боксером, и впереди его не ждали важные бои, поэтому он мог делать все, что хотел. К тому же она проявляла бурную активность в постели, и некоторые их тайные дневные встречи вполне оправдывали возможный риск.
   На столе лежало письмо от Терезы. Он даже не вскрыл его, он и так знал, что прочтет в нем,-- еще одно очередное требование прислать денег. Теперь Тереза работала сама, зарабатывала гораздо больше, чем он, но даже это не умаляло ее алчности. Она работала в ночном клубе, продавала сигареты и гребла чаевые за то, что отчаянно вихляла своим задом и оголяла свои ноги настолько, насколько это дозволялось законом. Она заявила ему однажды, что ей надоело слоняться из угла в угол дома и присматривать за ребенком, в то время как его самого дома подолгу не бывает, и теперь она намерена заняться своей карьерой. Она по своей душевной простоте считала, что торговать сигаретами в ночном клубе -- это блестящая карьера, что-то сродни шоу-бизнесу. Ребенка она тут же сплавила своей сестре в Бронкс, и теперь, даже когда Томас бывал дома, она приходила, когда ей вздумается,-- в пять, шесть утра, а кошелек ее всегда был туго набит двадцатидолларовыми бумажками. Бог ведает, чем она там занималась, но это уже его больше не волновало.
   Он лег на кровать. Сидеть в номере -- это тоже один из способов сберечь деньги. Нужно было поразмыслить, как прожить до пятницы на десять баксов. Кожа на скулах саднила -- неплохо ее отполировал этот сукин сын Куэйлс. Кондиционер в его номере дышал на ладан, и от дикой жары, как в раскаленной пустыне, он обливался потом.
   Закрыв глаза, он забылся тревожным сном. Ему приснилась Франция. Там он провел лучшее время в своей жизни, и ему часто снился тот момент, когда он сходит с парохода на берег Средиземного моря, хотя все это происходило пять лет назад, и все эти сны давно утратили свою яркость.
   Он проснулся, вспоминая этот сладкий сон, сожалея о том, что это дивное море, эти высокие белые дома исчезли и он вновь оказался в четырех облезлых стенах в своем номере в отеле Лас-Вегаса.
   Он приехал на Лазурный берег после победы на матче в Лондоне. Победа досталась ему очень легко, и Шульц организовал ему еще одну встречу в Париже через месяц, поэтому не было никакого смысла возвращаться из Лондона в Нью-Йорк. Он подцепил одну из этих бесноватых, страстных лондонских девиц. Она сказала, что знает один маленький, но ничуть не хуже большого, отель в Каннах. Томас в то время купался в деньгах и самонадеянно считал, что может побить любого соперника в Европе одной рукой. Почему бы не смотаться туда на уик-энд, подумал он. Этот уик-энд растянулся, конечно, дней на десять, а встревоженный, раздосадованный Шульц засыпал его грозными телеграммами. Томас лениво валялся на пляже, дважды в день ел, как Гаргантюа, ни в чем себе не отказывая, пристрастился к красному французскому вину и в результате набрал лишних пятнадцать фунтов.
   Когда наконец он вернулся в Париж, то ему удалось согнать вес только к утру того дня, когда состоялся поединок, и этот француз чуть его не угробил. Впервые в жизни Том был нокаутирован, и сразу же, неожиданно для него, прекратились предложения на матчи в Европе. Большую часть своих денег он просадил на англичанку, которой ко всем ее прочим слабостям очень нравились драгоценные украшения. В самолете до самого Нью-Йорка Шульц не обмолвился с ним ни единым словом.
   Этот паскудный француз сильно ему навредил, и теперь ни один спортивный журналист не называл его в своих статьях возможным претендентом на звание чемпиона. Паузы между матчами у него становились все больше, а конверты с премиальными все тоньше и тоньше. Дважды он предпринимал попытки срубить "легкие" деньги, но все напрасно. Тереза его окончательно оттолкнула, и если бы не ребенок, он давно собрал бы свои вещички и уехал от нее.
   Лежа на смятой кровати, он размышлял обо всех этих грустных вещах и неожиданно вспомнил о том, что говорил ему брат во время их встречи в отеле "Уорвик". Рудольф, по-видимому, успешно продолжает свою карьеру, и если следил за ним, то говорит сейчас их заносчивой сестрице: "Я говорил ему, что все этим закончится". Пошел бы он подальше, его братец!
   Может, вечером в пятницу ему удастся тряхнуть стариной, и он одержит наконец победу. И снова вокруг него будет вертеться куча болельщиков, и он вернется на большой ринг. Сколько боксеров, гораздо старше его, возвращались! Взять хотя бы Джимми Брэддока. Он опустился до поденщика в спорте, а потом на чемпионате мира среди тяжеловесов побил самого Макса Баэра. Просто Шульцу нужно подбирать для него соперников более осторожно, не допускать к нему этих ловких "танцоров", находить для него таких боксеров, которые на самом деле хотят по-настоящему драться. Нужно поговорить с ним. И не только о боксе. Ему нужен аванс, чтобы не протянуть ноги от голода в этом вшивом городе до пятницы.
   Нужны две-три настоящие победы, и он обо всем этом забудет, как о кошмарном сне. Две-три убедительные победы, и его снова позовут в Париж, и он снова поедет на Лазурный берег, будет сидеть в уютном кафе на открытом воздухе, пить розовое вино и глядеть на высокие мачты яхт, бросивших якорь в бухте. Если повезет по-настоящему, то он сможет взять напрокат одну из них и поплавать подальше от людских глаз, в открытом море. Да, двух-трех матчей в год будет вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о своем банковском счете.
   От этой мысли Томас сразу повеселел и уже собрался спуститься вниз, чтобы поставить свою последнюю десятку на кон за столом для игры в кости, как вдруг зазвонил телефон.
   Звонила жена Куэйлса Кора. Истерически рыдая, она, обезумев, орала, визжала в трубку:
   -- Он знает, он знает обо всем! Какой-то гад, посыльный в твоем отеле, сообщил ему. Он только что едва не убил меня. Кажется, он сломал мне нос, и теперь я останусь калекой на всю жизнь...
   -- Да успокойся ты,-- сказал Томас.-- Что ему известно?
   -- Разве ты не догадываешься? Он сейчас, в эту минуту, едет...
   -- Погоди, минутку. Что ты ему сказала?
   -- А что, черт побери, могла я ему сказать? Как ты думаешь? -- не унималась она.-- Я сказала, что все это неправда. Тогда он кулаком съездил по моей физиономии. Я вся в крови. Он, конечно, мне не поверил. Этот вшивый посыльный в твоем отеле, должно быть, подглядывал за нами. Тебе лучше убраться поскорее из города. Он едет к тебе. Только одному Богу известно, что он с тобой сделает. А потом и со мной. Только я не собираюсь ждать. Немедленно еду в аэропорт. Даже не укладываю чемодан. Советую тебе сделать то же самое. Держись теперь подальше от меня, прошу тебя. Ты его не знаешь. Он -- убийца! Хватай любую машину и удирай из города. Да поскорее!
   Том повесил трубку, чтобы больше не слышать ее ужасного, истеричного визга. Бросив взгляд на свой чемодан в углу, он подошел к окну, посмотрел на улицу через венецианские жалюзи. Там в эту палящую жару в четыре дня не было ни души. Подойдя к двери, он убедился, что она не заперта. Потом отодвинул единственный стул в угол, чтобы не мешал. Куэйлс, ворвавшись в номер, мог с порога броситься на него, нанести сильнейший удар, и он не хотел полететь вверх тормашками через этот проклятый стул.
   Он сидел на кровати, чуть заметная улыбка кривила его губы. Он еще никогда не избегал драк и не собирался уклоняться и на этот раз. А сейчас, может быть, предстоял самый желанный для него бой за всю его боксерскую жизнь. В этой маленькой комнатенке не потанцуешь и не увернешься, как на ринге. Он надел свою кожаную куртку, застегнул молнию до самого верха, поднял воротник, чтобы уберечь горло от ударов. Снова сел на край кровати, чуть сгорбившись, свесив руки между расставленных ног. Он спокойно, без тени волнения, ждал прихода Куэйлса. Он слышал, как перед отелем затормозил автомобиль, но даже не шелохнулся. Через минуту в холле раздались торопливые шаги, дверь в его номер широко распахнулась, и в комнату влетел Куэйлс.
   -- Привет,-- сказал Томас, медленно поднимаясь с кровати.
   Куэйлс, закрыв за собой дверь, повернул в замке ключ.
   -- Мне все известно, Джордах,-- сказал он.
   -- Про что? -- равнодушно спросил Том, не спуская глаз с ног Куэйлса, чтобы пресечь первое же его движение.
   -- О тебе и моей жене.
   -- Ах это,-- сказал Томас.-- Да, я ее трахал. Разве я тебе не говорил об этом?
   Он был готов к его нападению и чуть не засмеялся, когда Куэйлс, этот денди ринга, этот приверженец стильного бокса, начал бой, нанося слепой, наугад, удар своей правой -- удар не профессионала, а сопляка. Томас был готов к поединку и легко перешел в ближний бой. Обхватив Куэйлса, он связал ему руки, рядом не было рефери, и никто не мог их разнять. Томас наносил один за другим сильнейшие удары по корпусу со звериной жестокостью. Какое наслаждение! Затем, применив приемы старого, закаленного уличного бойца, он, не давая сопернику опомниться, прижал Куэйлса к стене, пресекая все его попытки вырваться из клинча. Отступив на шаг, чтобы нанести ему сокрушительный апперкот, он снова крепко обхватил его. Удерживая Куэйлса в своих железных объятиях, Томас наносил ему удары локтями, коленями, бил изо всех сил лбом по голове, вцепившись левой рукой в горло и не давая ему упасть, правой бил по лицу мощными, безжалостными ударами, один удар за другим без передышки. Когда Том выпустил Куэйлса из своей жесткой хватки и отошел от противника, тот рухнул на окровавленный ковер и остался лежать на нем лицом вниз, без сознания.
   Кто-то забарабанил в дверь номера, и Том услышал голос Шульца. Он отпер дверь. В комнату ворвался менеджер. Одного быстрого взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что здесь произошло.
   -- Ты, глупый подонок,-- сказал он.-- Я только что видел его безмозглую жену, и она обо всем мне рассказала. Я надеялся успеть, но не успел. Ты мнишь себя великим комнатным боксером, так, Томми? За деньги ты не способен побить даже свою бабушку, но когда заходит речь о драке задаром, то здесь тебе нет равных.-- Он опустился на колени перед лежащим неподвижно на ковре Куэйлсом. Перевернул его на спину, обследовал рану на лбу, провел рукой по лицу.-- Кажется, ты сломал ему челюсть. Два идиота! Он не сможет выйти на ринг ни в эту пятницу, ни через четыре пятницы. Да, крутые ребята будут этим довольны, очень довольны. Они просто обезумеют от радости от того, что ты его разделал под орех. Сколько денег они вложили вот в эту лошадиную задницу,-- он с размаху ткнул пальцем в инертное тело Куэйлса.-- На твоем месте, парень, я бы немедленно смылся отсюда еще до того, как я вытащу из номера этого идиота и отвезу его в больницу. На твоем месте, я бежал бы, не останавливаясь, до самого океана, потом на любой посудине перемахнул бы через океан и, если тебе дорога твоя жизнь, не возвращался бы сюда минимум лет десять. И предупреждаю, самолетом лучше не лететь. Где бы ни приземлился твой самолет, тебя будут ждать, и у встречающих в руках будут отнюдь не букеты роз, уверяю тебя.
   -- Что же прикажешь мне делать? Идти пешком? -- спросил Томас.-- У меня в кармане десять баксов.
   Куэйлс зашевелился. Шульц с тревогой посмотрел на него. Он поднялся с колен.
   -- Выйдем в коридор.-- Он вытащил из замка ключ и, когда они вышли, запер дверь с другой стороны.
   -- Ты заслужил, чтобы они продырявили тебя как решето, поделом тебе,-сказал Шульц.-- Но мы были с тобой столько лет вместе...-- Он нервно огляделся.-- Вот, возьми,-- сказал он, вытаскивая несколько банкнот из бумажника.-- Это все, что у меня есть. Сто пятьдесят баксов. Возьми мою машину. Она -- внизу, ключ зажигания на месте. Оставишь ее на стоянке в аэропорту в Рино. Оттуда поезжай автобусом на восток. Я скажу, что ты украл машину. Что бы ты ни делал, чем бы ни занимался, ничего не сообщай о себе жене. Ни в коем случае. Они будут за ней следить. Я свяжусь с ней, скажу, что ты в бегах и что она о тебе долго ничего не услышит. И почаще меняй направление. Имей в виду, я совсем не шучу, советуя тебе уехать из страны. Теперь твоя жизнь здесь, в Соединенных Штатах, не стоит и двух центов.
   Он, сморщив лоб с большим шрамом, помолчал, о чем-то размышляя.
   -- Думаю, что лучше всего тебе найти работу на корабле. Там будет безопаснее. Как приедешь в Нью-Йорк, отправляйся в гостиницу "Эгейская" на Западной Восемнадцатой улице. Там полно матросов-греков. Спросишь там администратора. У него длинное имя, но все его называют Пэппи. Он обычно обеспечивает рабочей силой грузовые суда, которые не ходят под американским флагом. Скажи, что это я прислал тебя и что я прошу, чтобы он помог тебе как можно скорее убраться из страны. Он не станет тебя ни о чем расспрашивать. Он мне кое-чем обязан еще с тех времен, когда я служил в торговом флоте во время войны. И не строй из себя умника. Не думай, что сможешь подзаработать несколько баксов на боксерских боях в Европе или в Японии, пусть даже под фальшивым именем. Отныне, с этой минуты, ты -- только матрос, больше никто. Ты меня слышишь?
   -- Слышу, Шульц, слышу.
   -- И больше я никогда не желаю о тебе знать, понял?
   -- Понял, конечно.-- Томас сделал шаг к двери своего номера.
   Шульц остановил его:
   -- Куда это ты собрался?
   -- Но там мой паспорт. Он мне нужен.
   -- Где он лежит?
   -- В верхнем ящике шкафа.
   -- Подожди. Сейчас принесу.-- Повернув ключ в замке, он вошел в номер. Через минуту он снова стоял перед ним в коридоре с его паспортом в руке.
   -- Вот, держи,-- он шлепнул толстой книжкой по ладони Томаса.-- И отныне старайся думать головой, а не своим хреном. А теперь проваливай. Мне еще придется собирать по частям этого кретина.
   Томас спустился по лестнице в холл, прошел мимо игроков в кости. Он ничего не сказал клерку, который с удивлением посмотрел на него. Томас вспомнил, что на его кожаной куртке осталась кровь. Он вышел на улицу. Машина Шульца стояла за "кадиллаком" Куэйлса. Томас сел в автомобиль, завел мотор и медленно поехал к главному шоссе. Не хватало еще, чтобы его сегодня задержали за превышение скорости здесь, в Лас-Вегасе. Кровь с куртки он смоет позже.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Они договорились встретиться в одиннадцать, но Джин позвонила и предупредила, что опоздает на несколько минут.
   -- Ничего страшного,-- ответил Рудольф, все равно он пока занят, нужно сделать еще несколько звонков.
   Было долгожданное субботнее утро: всю неделю он был очень занят и никак не мог выкроить даже несколько минут, чтобы позвонить сестре, и теперь его мучила совесть. После того как он вернулся с похорон Колина, он обычно звонил сестре, по крайней мере, два-три раза в неделю. Он предложил Гретхен приехать к нему на Пасху, остановиться в его квартире, а это означало, что квартира будет полностью в ее распоряжении. Старик Калдервуд наотрез отказался перенести центральный офис в Нью-Йорк, поэтому Рудольф не мог проводить в квартире больше десяти дней в месяц. Однако Гретхен решила, что останется в Калифорнии, хотя бы на время. Берк не позаботился о завещании, или даже если он его составил, то его никто не смог обнаружить, так что пока адвокаты грызлись друг с другом, бывшая жена Берка через суд пыталась отобрать у Гретхен большую часть его состояния и выселить Гретхен из их дома и прибегла к прочим неприятным для Гретхен, но допускаемым законом уловкам.
   Хотя в Калифорнии сейчас было восемь утра, Рудольф помнил, что Гретхен -- ранняя пташка, и его телефонный звонок ее не разбудит. Он заказал через коммутатор разговор и, сев за небольшой столик в гостиной, попытался закончить разгадывать кроссворд в газете "Таймс", который никак не давался ему за завтраком.
   Он старался всячески улучшить интерьер своей меблированной квартиры. В ней были безвкусные, яркого цвета стены, неудобные металлические стулья с заостренными ножками, но она его вполне устраивала как временное жилище, правда, он мог похвастаться удобной, хоть и небольшой, кухней с отличным холодильником, где не иссякал лед.
   Рудольфу нравилось стряпать, и он довольно часто готовил еду для себя и любил поесть в одиночестве, что-нибудь читая. Сегодня на завтрак у него были тосты, апельсиновый сок и кофе. Иногда к нему приходила Джин и на скорую руку готовила завтрак для двоих, но сегодня утром она была занята. Она никогда не оставалась у него на ночь и никогда и не объясняла почему.
   Зазвонил телефон, Рудольф поднял трубку, но это была не Гретхен. Он услыхал резкий, старческий голос Калдервуда с гнусавым выговором. Ему, Калдервуду, все равно, суббота сегодня или воскресенье, правда, в воскресенье утром он проводил пару часов в церкви.
   -- Руди,-- сказал Калдервуд, как обычно без всяких вежливых слов.-- Ты приедешь сегодня вечером в Уитби?
   -- Я не планировал, мистер Калдервуд. Мне нужно кое-что сделать в этот уик-энд, а на понедельник намечено совещание и...
   -- Мне нужно видеть тебя как можно скорее, Руди,-- сказал Калдервуд раздраженным голосом. Он старел, становился нетерпеливым, все сильнее проявлялся его дурной характер. Казалось, он ненавидит свое растущее благосостояние и заодно всех тех, кто этому способствовал. Ему также не нравилась его зависимость при принятии важных решений от финансистов и законников там, в Нью-Йорке, хотя, конечно, он не мог без них обойтись.
   -- Я буду в офисе во вторник утром, мистер Калдервуд,-- сказал Рудольф.-- Дело терпит?
   -- Нет, не терпит. И я хочу тебя видеть не в офисе. Приходи ко мне домой.-- Голос у него был такой же резкий и напряженный.-- Жду тебя завтра вечером после ужина.
   -- Хорошо, мистер Калдервуд,-- ответил Руди.
   В трубке что-то треснуло, и Калдервуд повесил ее, не попрощавшись.
   Рудольф нахмурился, медленно опуская трубку на рычаг. У него были билеты на встречу "Гигантов", куда они должны были пойти вместе с Джин, а неожиданный звонок Калдервуда означал, что он ее не увидит. Когда она жила в Мичигане, у нее был парень, член местной команды, и она поразительно много знала об американском футболе, и Рудольфу всегда было интересно ходить с ней на матчи. Почему бы этому нудному старикану не угомониться и спокойно не умереть?
   Телефон снова зазвонил, и на этот раз на линии была Гретхен. После смерти Берка голос ее изменился, пропала звонкость, живость, музыкальность, которые всегда были ей присущи. Чувствовалось, что она рада слышать Рудольфа, но радовалась этому вяло, без особой живости -- так реагирует лежащий на больничной койке инвалид на визит родственника. Она сказала, что у нее все в порядке, что сейчас она занята -- просматривает бумаги Колина, сортирует их, отвечает на поступающие до сих пор письма с соболезнованиями, консультируется с юристами по поводу наследства. Поблагодарила его за чек, который он прислал ей по почте на прошлой неделе, пообещав ему, что как только покончит с тяжбой о наследстве, полностью выплатит ему весь свой долг.
   -- Ну, об этом не беспокойся. Прошу тебя. Ты мне ничего не должна.
   Но она никак не отреагировала на его слова.
   -- Как я рада, что ты позвонил,-- сказала она.-- Я сама собиралась позвонить тебе, попросить об одном одолжении.
   -- Что случилось? -- спросил он. Вдруг раздался зуммер внутреннего телефона снизу.-- Минутку, не бросай трубку! -- Он подбежал к аппарату, нажал кнопку.
   -- В холле вас ожидает мисс Прескотт, мистер Джордах.-- Это звонил швейцар, всегда ограждающий его от назойливых посетителей.
   -- Попросите ее подняться,-- сказал Рудольф и снова пошел к телефону.-Прости меня, Гретхен, так о чем мы говорили?
   -- Вчера я получила письмо от Билли, и оно мне очень не понравилось. Трудно что-либо понять, но таков Билли, он никогда прямо не говорит о том, что его беспокоит, но я материнским чутьем угадываю, что он просто в отчаянии. Не мог бы ты выкроить время, поехать к нему, выяснить, в чем дело?
   Рудольф колебался, не зная, что ей ответить. Он сильно сомневался, что ее сын его любит настолько, что станет с ним откровенничать, и боялся, как бы его посещение не причинило племяннику больше вреда, чем пользы.
   -- Конечно, съездить к нему я могу,-- сказал он,-- если ты этого хочешь. Но не кажется ли тебе, что ехать должен отец. Так будет наверняка лучше.
   -- Нет,-- возразила Гретхен,-- ни в коем случае. Он такой путаник. Из всех слов он выберет самое неподходящее и, конечно, его и брякнет.
   В этот момент в дверь позвонила Джин.
   -- Минутку, Гретхен, не бросай трубку! Кто-то звонит в дверь.
   Он, подбежав к двери, широко распахнул ее.
   -- Я говорю по телефону, извини, Джин,-- сказал он и бегом возвратился в гостиную.
   -- Это снова я, Гретхен,-- назвал он ее по имени, чтобы Джин, не дай бог, не подумала, что он разговаривает с какой-то другой женщиной.-- Ладно, вот что я сделаю. Я поеду к нему завтра утром, приглашу его на ланч и попытаюсь выяснить, в чем дело.
   -- Мне так неудобно беспокоить тебя, ты так занят,-- продолжала Гретхен,-- но его письмо такое... как бы получше выразиться... такое мрачное.
   -- Может, все это пустяки? Может, на спортивных соревнованиях был вторым или срезался на экзамене по алгебре, или еще что-то в этом духе. Ты же знаешь этих ребят.
   -- Но Билли не такой, как все. Говорю тебе, он в отчаянии.-Чувствовалось, что ей не по себе, что она вот-вот расплачется.
   -- Ладно, позвоню тебе завтра вечером, после встречи с ним. Ты будешь дома?
   -- Конечно.
   Он медленно положил трубку, представив себе, как сестра ждет его звонка, одна в доме, стоящем на отшибе на вершине холма, откуда открывается прекрасный вид на город и океан, и разбирает бумаги погибшего мужа. Он тряхнул головой, чтобы отогнать эти мысли. Об этом он будет беспокоиться завтра. Он улыбнулся Джин. Она уютно устроилась на деревянном стуле с прямой спинкой. На ногах у нее были красные шерстяные чулки и туфли с узкими носами. Ее блестящие гладкие волосы, перехваченные чуть ниже затылка черной бархатной лентой с бантом, свободно падали на спину. Лицо ее, как всегда, сияло чистотой, как у школьницы. Стройное, любимое им тело было скрыто под слишком широким для нее спортивным пальто из верблюжьей шерсти. Ей было двадцать четыре года, но иногда она выглядела как шестнадцатилетняя девчонка. Она пришла с работы и принесла с собой все фотопринадлежности в большой квадратной кожаной сумке, которую небрежно бросила на полу у входной двери.
   -- У тебя такой сиротский вид, что мне хочется предложить тебе стакан молока и пирожок,-- сказал он.
   -- Предложи-ка мне лучше выпить,-- ответила она.-- Я слоняюсь по городским улицам с семи утра. Только не очень разбавляй водой.
   Он подошел к ней и поцеловал ее в лоб. Она наградила его улыбкой. Ах, эти женщины, думал он, направляясь на кухню за графином с водой.
   Потягивая из стакана бурбон, Джин изучала список художественных выставок в воскресной "Таймс". По воскресеньям, когда Рудольф бывал свободен, они обычно обходили все галереи. Она работала независимым фотографом и получала множество заданий от различных журналов по искусству и издателей художественных каталогов.
   -- Надень обувь поудобнее,-- сказала она.-- Придется ходить весь день.
   Для девушки невысокого роста у нее был удивительно низкий хрипловатый голос.
   -- За тобой хоть на край света,-- пошутил он.
   Они выходили из квартиры, как вдруг снова зазвонил телефон.
   -- Пусть себе звонит на здоровье,-- сказал он.-- Пошли поскорее отсюда.
   Но Джин остановилась на пороге.
   -- Не хочешь ли ты сказать, что если слышишь телефонный звонок, то можешь и не поднять трубку?
   -- Конечно.
   -- А я вот не могу. Может, тебя ждет какое-то чудесное сообщение, кто знает?
   -- Ничего чудесного по телефону мне никто и никогда не сообщал,-возразил он.-- Пошли!
   -- Подойди. Если не подойдешь, я буду весь день как на иголках.
   -- Нет, не подойду.
   -- Этот звонок будет донимать меня весь день. У меня испортится настроение. Не хочешь, тогда подойду я.-- Она повернула назад, в комнату.
   -- Ну ладно, ладно,-- обогнав ее, он поднял трубку.
   Звонила мать Рудольфа из Уитби. По тону ее голоса, по тому, как она произнесла "Рудольф", он сразу понял, что беседа будет вовсе не чудесная.
   -- Рудольф,-- сказала она.-- Мне не хотелось мешать тебе, портить выходной.-- Мать была твердо убеждена, что он уезжает из Уитби в Нью-Йорк исключительно ради тайных развлечений.-- Но отопление вышло из строя, и я просто замерзаю в этом старом доме, где повсюду гуляют сквозняки.
   Рудольф три года назад купил на окраине Уитби красивый старинный, восемнадцатого века, фермерский домик с низкими потолками, но почему-то его мать всегда называла его либо развалюхой, либо черной дырой, либо старым домом, в котором повсюду гуляют сквозняки.
   -- Неужели Марта ничего не может сделать? -- спросил Рудольф. Марта, их горничная, теперь постоянно жила у них. Она убирала, готовила, присматривала за матерью, то есть выполняла обычную работу, за которую, по его мнению, он должен был бы платить ей больше.
   -- Ах, эта Марта! -- неодобрительно фыркнула мать.-- Мне хочется немедленно ее уволить.
   -- Мам...
   -- Когда я велела ей спуститься в котельную и посмотреть, что случилось, она наотрез отказалась.-- Теперь мать повысила голос на пол-октавы.-- Оказывается, она боится спускаться в подвалы. Порекомендовала мне надеть свитер. Если бы ты не был столь снисходителен к ней, то она попридержала бы свой язычок и не осмелилась давать мне советы. Уверяю тебя. Она так растолстела на наших харчах, что не замерзнет и на Северном полюсе. Когда ты вернешься домой, если ты когда-нибудь соблаговолишь вернуться домой, то прошу тебя поговорить с этой женщиной.