Шоу Ирвин. Богач, бедняк (Часть 3 и 4)

   На кровати лежала открытая книга обложкой вверх. Рудольф наклонился, чтобы прочесть ее название. "Чума" Альбера Камю. Да, необычное чтиво для четырнадцатилетнего мальчишки, и оно-то уж наверняка не будет способствовать избавлению от приступов меланхолии. Если чрезмерное стремление к аккуратности, порядку считать симптомом юношеского невроза, то в таком случае Билли был законченный невротик. Но Рудольф помнил, что и сам он в детстве отличался аккуратностью, и никто не считал его ненормальным.
   Почему-то эта комната произвела на него гнетущее впечатление. К тому же ему не хотелось встречаться с соседом Билли по комнате, поэтому Рудольф спустился вниз и стал ждать Билли у входа в общежитие. Солнце теперь светило гораздо ярче, стайки мальчишек, сияющих, наряженных для церковной службы, заполняли всю территорию школы, и теперь это место уже не напоминало собой тюрьму. Большинство из мальчиков были очень высокими, гораздо выше, чем в их возрасте мальчики, с которыми учился Рудольф. Америка акселерирует? Все в один голос заявляли, что это очень хороший симптом. Так ли это? А как же: всегда лучше смотреть на кого-то сверху вниз, приятель.
   Он издалека увидел Билли. Тот шел один, особняком от всех. Шел медленно, непринужденно, высоко подняв голову и совсем не казался мрачным и подавленным. Рудольф вдруг вспомнил, как он сам ходил в таком возрасте -распрямив плечи, не сутулясь, не шел, а скользил, чтобы казаться старше своих лет и не быть неуклюжим, как его сверстники. Он и сейчас так ходил, но уже по привычке, не задумываясь.
   Подойдя к крыльцу, Билли без тени улыбки сказал:
   -- Привет, Руди! Спасибо, что решили навестить меня.
   Они обменялись рукопожатием. У Билли была крепкая, сильная рука, отметил про себя Рудольф. Явно, что он еще ни разу не брился, но лицо у него было уже далеко не детское, да и голос изменился.
   -- Сегодня вечером мне нужно быть в Уитби,-- сказал Рудольф,-- так что я по дороге решил заглянуть к тебе, давай вместе пообедаем. Правда, я сделал небольшой крюк, но на это ушло не более двух часов.
   Билли смотрел ему прямо в лицо, и Рудольф был уверен, что парень догадался, что его визит к нему отнюдь не случаен.
   -- Здесь поблизости есть хороший ресторанчик? Я просто умираю от голода.
   -- Отец меня возил на ланч в одно местечко, совсем неплохое, когда был здесь в последний раз.
   -- Когда это было?
   -- Месяц назад. Он собирался приехать ко мне на прошлой неделе, но написал, что не сможет, так как приятель, у которого он берет машину, вдруг в последнюю минуту должен был срочно уехать куда-то из города.
   Может быть, подумал Рудольф, фотография Вилли Эбботта тоже стояла на его маленьком столике рядом с фотографиями Гретхен и Колина Берка, но после этого письма Билли ее убрал.
   -- Тебе не нужно подняться в комнату, что-нибудь там взять, может быть, нужно предупредить кого-то, что ты уезжаешь обедать с дядей?
   -- В комнате мне нечего делать,-- сухо ответил Билли.-- И я не намерен ни перед кем отчитываться.
   Рудольф заметил, что мимо них шли группами, смеясь, дурачась и громко разговаривая, ребята, но ни один из них не подошел к Билли, и ни одному из них он не сказал "Привет!". Да, плохи дела. Гретхен не зря опасалась. Все может быть значительно хуже, чем она думает.
   Он обнял одной рукой Билли за плечи. Никакой реакции.
   -- Ну, поехали,-- сказал он.-- Покажешь дорогу.
   Они ехали по школьной территории, теперь радующей глаз, Рудольф и угрюмый мальчик рядом с ним на переднем сиденье. Они ехали мимо красивых зданий и спортивных площадок, на строительство которых было затрачено столько интеллектуального труда и финансовых средств для того, чтобы подготовить этих молодых людей к полезной счастливой жизни в будущем, и этим занимались специально отобранные, преданные своему делу люди, такие, как миссис Фервезер. Рудольф лишь удивлялся, что заставляет одних людей пытаться учить чему-то других.
   -- Я знаю, почему тот человек не дал свою машину отцу на прошлой неделе,-- сказал Билли, принимаясь за свой бифштекс.-- После ланча со мной, выезжая со стоянки, он врезался в дерево и помял крыло. Он еще до ланча выпил три мартини, а после -- бутылку вина и два стакана виски.
   Юность беспощадна. Хорошо, что Рудольф ничего сейчас не пьет, кроме воды.
   -- Может быть, у него были какие-то неприятности,-- попытался заступиться за бывшего шурина Рудольф, стараясь не разрушить остатки любви между отцом и сыном.
   -- Да, мне тоже так кажется. У него постоянно возникают неприятности.-Билли налегал на бифштекс. Кажется, то, от чего он так страдает, никак не сказалось на его аппетите. Здесь в ресторане подавали вкусную, чисто американскую еду -- бифштексы, омары, морские моллюски, ростбиф, теплые бисквиты -- и разносили ее красивые официантки в скромной фирменной одежде. Большой, шумный зал, столики, застеленные скатертями в красную клетку. Тут было немало учеников из их школы. За каждым столом по пять или шесть мальчиков с родителями одного из них, который и пригласил сюда своих приятелей, воспользовавшись посещением родителей. Может быть, когда-нибудь и он, Рудольф, возьмет своего сына из школы, привезет с его друзьями в ресторан и угостит их всех отменным ланчем. Если Джин согласится выйти за него замуж, это вполне возможно лет через пятнадцать. Каким он сам будет через пятнадцать лет, какой будет она, каким будет их сын? Таким же, как Билли, замкнувшимся в себе, молчаливым меланхоликом? Или же открытым, веселым парнем, как вон те, сидящие за соседними столиками?
   Будут ли в то время существовать такие же школы, в ресторанах подавать такую же вкусную еду, а отцы по пьянке врезаться в деревья? На какой риск, однако, шли эти милые женщины и чувствующие себя сейчас вполне комфортно отцы, гордо сидящие за столиками со своими сыновьями, пятнадцать лет назад, когда война только кончилась, а зловещее атомное облако еще плыло над планетой?
   Может быть, сказать Джин, что я передумал?
   -- Ну а как кормят в школе? -- спросил он просто так, чтобы нарушить затянувшееся за их столиком молчание.
   -- Все о'кей,-- односложно ответил Билли.
   -- Ну а как ребята?
   -- Ничего. Правда, не совсем. Я не могу слышать эти их ужасные разговоры о том, какие их отцы "важные шишки", они постоянно хвастаются друг перед другом, что их папаши обедают с самим президентом, дают советы ему, как управлять страной, что они летом отдыхают непременно в Ньюпорте1, что у них чистокровные лошади и собственная конюшня, как для их сестер закатываются роскошные балы по случаю совершеннолетия, которые обходятся родителям в двадцать пять тысяч долларов.
   -- Ну а ты что говоришь, когда слышишь эти разговоры?
   -- Ничего, молчу.-- Билли бросил на него враждебный взгляд.-- А что я должен говорить? Что мой отец живет в обшарпанной однокомнатной квартире, что его уволили с трех работ за последние два года? Или о том, как он замечательно водит машину, особенно после обеда? -- Билли говорил спокойным, ровным тоном, с поразительной, не по годам, зрелостью.
   -- Ну, ты бы мог рассказать о своем отчиме.
   -- А что он? Его уже нет. Но даже до его смерти в школе его имя было известно не больше шести ученикам. Они что-то о нем слышали. Здесь считают, что люди, которые ставят пьесы в театре или делают кинофильмы, все с приветом.
   -- Ну а учителя? -- спросил Рудольф, отчаянно надеясь, что хоть сейчас услышит от него что-то одобрительное.
   -- Я не имею с ними ничего общего,-- сказал Билли, намазывая маслом тушеную картофелину.-- Я делаю свои уроки, и все.
   -- Что с тобой, Билли? -- Уже пора говорить с ним напрямую. Он слишком мало его знал, чтобы ходить вокруг да около.
   -- Это мать попросила вас приехать ко мне, не так ли? -- бросил на него вызывающий, проницательный взгляд Билли.
   -- Ну, если хочешь знать, она.
   -- Мне жаль, если я ее расстроил,-- сказал Билли.-- Не нужно было посылать то письмо.
   -- Почему же? Ты правильно сделал, что послал. Что с тобой происходит, Билли?
   -- Не знаю.-- Мальчик прекратил жевать, и Рудольф заметил, что он с трудом пытается сдержаться, не дать измениться спокойному тону своего голоса.-- Меня раздражает все вокруг. Я чувствую, что если я останусь здесь, в этой школе, то умру.
   -- Ты, конечно, не умрешь, не выдумывай,-- резко возразил Рудольф.
   -- Разумеется, нет. Но я чувствую, что это возможно.
   Юношеский пылкий вздор, подумал Рудольф. В этом все дело. Но ведь и чувства -- это вполне реальная вещь.
   -- Да, конечно,-- согласился с ним Рудольф.-- Продолжай, говори, не стесняйся.
   -- Это место не для меня,-- продолжал Билли.-- Я не хочу, чтобы меня учили, воспитывали и в конечном итоге превратили в такого человека, каким станут все эти ребята, когда вырастут. Я видел их отцов. Многие из них учились в этой школе двадцать пять лет назад. Они точно такие, как их дети, только старше, вот и все. Они дают советы президенту страны, указывают, как ему поступать, и даже понятия не имеют, что Колин Берк был великий человек, они даже не знают, что его уже нет в живых. Мне здесь не место, Руди. Моему отцу тоже здесь не место, как и Колину Берку. Если я останусь здесь, то через четыре года учителя сделают меня таким же, как они, а я этого не хочу. Не знаю, право...-- Он уныло тряхнул головой, и прядь волос упала на высокий лоб, унаследованный им от отца.-- Боюсь, вы думаете, что я несу чепуху. Может, вы думаете, что я соскучился по дому, или думаете, что я, как мальчишка, раздосадован тем, что меня не выбрали капитаном школьной команды, или что еще...
   -- Я вовсе так не думаю, Билли. Не знаю, прав ты или не прав, но в любом случае у тебя есть причины.-- Соскучился по дому, мелькнуло у него в голове. Потом из всей фразы всплыло в сознании только одно слово -- "дом". Чей дом он имел в виду -- отца или Берка?
   -- Я должен в обязательном порядке посещать церковь,-- продолжал Билли.-- Семь раз в неделю притворяться, что я христианин. Но я не христианин. Моя мама -- не христианка, отец -- не христианин. Колин был атеистом. Почему же я должен отдуваться за всю семью, смиренно слушать все эти проповеди? "Будь всегда праведным, у тебя должны быть только чистые мысли, не помышляй о сексе. Наш Господь Иисус Христос умер, чтобы искупить грехи наши". Тебе понравилось бы по семь раз в неделю выслушивать весь этот вздор?
   -- Не очень,-- признался Рудольф. Этот мальчик на самом деле здесь прав. Атеисты явно оказали свое влияние на религиозное воспитание своих детей.
   -- А деньги,-- продолжал Билли, чуть понизив свой страстный голос, когда мимо проходила официантка.-- Откуда берутся деньги на мое аристократическое дорогостоящее образование, когда Колин умер?
   -- Об этом тебе нечего беспокоиться,-- сказал Рудольф.-- Я пообещал твоей матери об этом позаботиться.
   Билли злобно посмотрел на Рудольфа, словно тот только что признался ему, что вступил в заговор против него.
   -- Я не настолько вас люблю, дядя Рудольф, чтобы позволить себе взять у вас деньги,-- вдруг откровенно признался он.
   Его слова потрясли Рудольфа, но он сумел взять себя в руки и спокойно продолжал разговор. В конце концов, Билли всего четырнадцать лет, он еще совсем ребенок.
   -- Почему же ты меня не очень любишь? -- спокойно спросил он.
   -- Потому что ваше место -- здесь. Можете посылать сюда своего сына, а не меня.
   -- Ну, я не стану отвечать на эти твои слова.
   -- Мне жаль, что я так сказал, они у меня вырвались. Но я был с вами искренним.-- На его голубых, с длинными ресницами глазах, глазах Эбботта, показались слезы.
   -- Благодарю за честность,-- продолжал Рудольф.-- Но обычно мальчишки твоего возраста умеют скрывать свои истинные чувства по отношению к своим богатым дядям.
   -- Ну что я здесь делаю, на другом краю страны, в то время, когда моя мать одна проливает слезы день и ночь? -- вдруг вновь торопливо заговорил Билли.-- Погиб такой человек, как Колин, и что мне прикажете теперь делать? Свистеть, восторженно орать на трибуне на каком-нибудь идиотском футбольном матче или слушать проповедь какого-то бойскаута в черном облачении по поводу того, как всех нас спасет Иисус? -- Обильные слезы текли по его щекам, он промокал их носовым платком, продолжая говорить напористо, резко.-- Если вы не заберете меня отсюда, я убегу. Я все равно буду рядом с матерью и постараюсь помочь ей как смогу.
   -- Ладно, больше не будем говорить об этом. Не знаю, что я смогу, но обещаю тебе обязательно что-нибудь предпринять. Так будет справедливо, как ты думаешь?
   Билли с несчастным видом кивнул и, вытерев со щек слезы, спрятал платок в карман.
   -- Ну а теперь заканчивай свой обед.-- Рудольфу не хотелось больше есть, и он только наблюдал за тем, как опорожнил стоявшую перед ним тарелку Билли, попросил принести чистую тарелку и яблочный пирог. Четырнадцать лет -- все в равной степени воспринимающий возраст. Слезы, смерть, жалость, яблочный пирог, мороженое -- все смешалось без горечи и стыда.
   После ланча, когда они возвратились в школу, Рудольф сказал:
   -- Поднимись к себе в комнату. Собери чемодан. Потом спустись и жди меня в машине.
   Он смотрел ему вслед, пока Билли не вошел в здание в своем опрятном воскресном костюме для выхода в церковь, потом вылез из автомобиля и пошел следом. За его спиной на подсыхающей лужайке ребята вели борьбу за мяч. Раздавались крики: "Пас мне, мяч мне!" Это была одна из сотен игр юности, в которых никогда не принимал участие Билли.
   В комнате отдыха было полно ребят. Одни играли в пинг-понг, другие сражались за столиками в шахматы, третьи читали журналы, четвертые слушали репортаж о встрече "Гигантов" по транзистору. Откуда-то сверху доносился рев другого радиоприемника, передававшего народные песни. Болельщики пинг-понга вежливо расступились перед ним, человеком старше их. Через всю большую комнату он прошел к двери квартиры четы Фервезеров. Какие все славные ребята, красивые, здоровые, воспитанные и весьма довольные собой. Вот она -будущая надежда Америки! Будь он отцом, то был бы просто счастлив видеть среди них своего сына сегодня, в этот воскресный день. Но вот его племянник среди них не прижился, чувствовал, что может умереть. Его конституционное право на получение образования дало осечку.
   Он позвонил в квартиру Фервезеров. Дверь ему открыл высокий, чуть сутулый мужчина с упавшей на лоб прядью волос, здоровым цветом лица и приветливой улыбкой. Какие же нервы нужно иметь, чтобы жить в доме, в котором полным-полно таких мальчишек?
   -- Мистер Фервезер? -- осведомился Рудольф.
   -- Слушаю вас,-- ответил тот любезно и просто.
   -- Мне очень не хотелось бы вас беспокоить, но не могли бы вы поговорить со мной. Это не займет много времени. Я -- дядя Билли Эбботта. Я был...
   -- Да, да,-- сказал Фервезер. Он протянул ему руку.-- Жена говорила мне, что вы виделись до ланча. Прошу вас, проходите.-- Он повел его по уставленному с обеих сторон книжными полками коридору в уставленную такими же полками гостиную, и как только он закрыл за ними дверь, шум и гвалт, доносящиеся из комнаты отдыха, каким-то чудесным образом стихли. Вот оно, священное убежище от беспокойной юности, огражденное от нее забором из книг. Рудольф вдруг неожиданно вспомнил Дентона. Может быть, когда профессор предлагал ему место преподавателя в колледже, такую вот жизнь наедине с книгами, он сделал неверный выбор?
   Миссис Фервезер сидела на кушетке и пила кофе. Ее маленький карапуз сидел на полу, прижавшись спиной к ее ноге, листая страницы книжки с картинками. Сеттер, развалившись рядом, спокойно спал. Она улыбнулась ему, подняв чашечку с кофе в знак приветствия.
   Неужели можно быть до такой степени счастливыми, подумал Рудольф, чувствуя, что завидует.
   -- Садитесь, прошу вас,-- сказал Фервезер.-- Не хотите ли чашечку кофе?
   -- Нет, благодарю вас. Я на минутку.-- Рудольф, весь напрягшись, неуклюже сел, чувствуя себя не совсем в своей тарелке, все же он не отец, а лишь дядя Билли.
   Фервезер удобно устроился на кушетке рядом с женой. На нем были теннисные тапочки с зелеными от травы пятнами и шерстяная рубашка. Видно, что он пытался выжать максимум из воскресного отдыха.
   -- Ну, вам удалось побеседовать по душам с Билли? -- спросил он. В его голосе чувствовался приятный южный акцент выходца из омываемой океаном Вирджинии, земли, порождающей таких вот джентльменов.
   -- Да, мы поговорили,-- сказал Рудольф.-- Только, право, не знаю, к добру ли это. Мистер Фервезер, я хочу забрать Билли отсюда. По крайней мере, на несколько дней. Мне кажется, это просто необходимо.
   Супруги обменялись настороженными взглядами.
   -- Неужели все так плохо?
   -- Очень плохо, на мой взгляд.
   -- Мы делали все, что могли,-- сказал Фервезер, явно не чувствуя за собой вины.
   -- Я в этом не сомневаюсь,-- заверил их Рудольф.-- Все дело в том, что Билли -- особенный ребенок. С ним кое-что произошло совсем недавно.-Интересно, знают ли Фервезеры что-нибудь о Колине Берке, слышали ли они о нем, оплакивали ли этот ушедший из жизни талант? -- Сейчас нет смысла вдаваться в детали. Причины, которые называет он, могут быть простой мальчишеской фантазией, но ведь переживаемые им чувства могут оказаться и реальными, и тогда все будет ужасно.
   -- Значит, вы хотите забрать Билли? -- спросила миссис Фервезер.
   -- Да.
   -- Когда же?
   -- Через десять минут.
   -- О боже,-- воскликнула она.
   -- Надолго? -- спокойно поинтересовался мистер Фервезер.
   -- Не знаю. На несколько дней. На месяц. Может, навсегда.
   В комнате воцарилось неловкое молчание. Из-за окна доносился слабый голос мальчика, ведущего подсчет очков: 22, 45, 38.
   Фервезер встал, подошел к столу, на котором стоял кофейник, налил себе еще чашечку.
   -- Вы действительно не хотите кофе, мистер Джордах?
   Рудольф покачал головой.
   -- Через две с половиной недели начнутся рождественские каникулы,-сказал Фервезер.-- А экзамены за эту четверть начинаются через несколько дней. Может быть, следует подождать до этого времени?
   -- Я не хотел бы сегодня уехать без Билли. Думаю, это было бы неблагоразумно,-- ответил Рудольф.
   -- Вы разговаривали с директором школы? -- спросил Фервезер.
   -- Нет, не разговаривал.
   -- Мне кажется, нужно посоветоваться прежде всего с ним,-- возразил Фервезер.-- По правде говоря, я не обладаю такими полномочиями...
   -- Чем меньше будет шума, чем меньше людей будет с ним беседовать, тем лучше для Билли,-- сказал Рудольф.-- Можете мне поверить.
   Супруги снова обменялись недоуменными взглядами.
   -- Чарлз,-- произнесла миссис Фервезер, обращаясь к мужу.-- Думаю, мы сами сможем все объяснить директору.
   Фервезер, стоя у стола, потягивал из чашечки кофе. Пробивающийся через штору слабый солнечный свет четко очерчивал его темную фигуру на фоне полки с книгами. Здоровый, здравомыслящий человек, глава семьи, доктор, врачующий детские души.
   -- Думаю, ты права,-- согласился он.-- Мы сможем ему сами все объяснить. Прошу вас позвонить нам через пару дней и сообщить о принятом решении, идет?
   -- Разумеется.
   -- В нашей на вид спокойной профессии столько подводных камней, мистер Джордах, столько опасностей. Передайте Билли, что он может вернуться к нам в любое время, как только захочет. Он очень способный мальчик и легко наверстает упущенное.
   -- Обязательно передам,-- пообещал Рудольф.-- Благодарю вас за все.
   Фервезер провел его назад по коридору, отворил перед ним дверь в комнату отдыха, где царила веселая детская кутерьма. С серьезным видом пожал руку Рудольфу и закрыл за ним дверь.
   Когда они выехали за ворота школы, Билли, сидевший на переднем сиденье рядом с ним, решительно сказал:
   -- Я больше никогда не вернусь! -- Он даже не спросил, куда они едут.
   Они доехали до Уитби к половине шестого. Уличные фонари тускло освещали зимние сумерки. Билли проспал почти всю дорогу. Рудольф с содроганием думал о том моменте, когда ему придется представить матери ее внука. "Отродье проститутки" -- такое выражение было вполне в духе бабушки Билли. Но так как предстояла встреча с Калдервудом сразу после ужина, то есть после семи, то он уже не успевал отвезти Билли в Нью-Йорк и вернуться вовремя на работу в Уитби. И даже если он выкроит время и отвезет мальчика в Нью-Йорк, у кого он там его оставит? У Вилли Эбботта? Но Гретхен просила не впутывать в это дело Вилли, и Рудольф поступил так, как она хотела. Он вспомнил, что Билли рассказал ему об отце за ланчем. Разве можно после этого передавать его под опеку алкоголика? И стоило ли ради этого забирать Билли из школы?
   Рудольф даже подумал о том, чтобы отвезти Билли в отель, но сразу же отказался от этой идеи. Не может мальчик провести ночь один в отеле. К тому же это было бы проявлением трусости с его стороны. Нет, все же придется столкнуться с матерью лицом к лицу. Ничего не поделаешь.
   Он остановил машину у своего дома и разбудил Билли. Когда он, открыв дверь, провел его в прихожую, то с облегчением заметил, что матери в гостиной нет. Дверь в ее комнату была закрыта. Это могло означать только одно -- она вновь поругалась с Мартой и теперь сидела, надувшись, у себя. Таким образом, он мог войти к ней один и подготовить ее к встрече с внуком.
   Они прошли с Билли на кухню. Марта сидела за столом и читала газету. Из печи доносился аппетитный запах готовящегося ужина. Марта была совсем не толстой, как язвительно говорила о ней мать, совсем напротив, она была угловатой, костлявой старой девой пятидесяти лет, уверенной на все сто процентов в неприязненном отношении к ней всего мира, и всегда была готова платить за обиды той же монетой.
   -- Марта,-- сказал он,-- это мой племянник Билли. Он поживет у нас несколько дней. Он устал с дороги, ему нужна ванна и горячая еда.-- В общем, позаботься о нем. Он будет спать в комнате для гостей, рядом со мной.
   Марта равнодушно разгладила газету на столе:
   -- Ваша матушка говорила, что вы не будете ужинать дома.
   -- Действительно, я сейчас же ухожу.
   -- В таком случае ему кое-что перепадет.-- Марта энергично кивнула головой в сторону комнаты матери.-- Она ничего не говорила ни о каком племяннике.
   -- Она пока об этом ничего не знает,-- сказал Рудольф, стараясь говорить беззаботно и весело ради Билли.
   -- Если она узнает о племяннике, это ее доконает,-- заявила Марта.
   Билли молча стоял в сторонке, стараясь оценить царящую в доме атмосферу. Она ему явно не нравилась.
   Марта поднялась, и на ее лице появилось откровенно неодобрительное выражение, но ведь Билли не знал, что оно было таким всегда.
   -- Пошли со мной, молодой человек,-- сказала Марта.-- Думаю, что мы сможем потесниться ради такого тощего юноши, как ты.
   Рудольф был удивлен. Если знать характер Марты, то на ее языке эти слова звучали как самое любезное приглашение.
   -- Давай, иди, Билли, смелее,-- сказал он.-- Скоро увидимся.
   Билли нерешительно вышел вслед за Мартой из кухни. Теперь, когда он чувствовал опеку дяди, любое, пусть даже краткое расставание с ним таило в себе серьезный риск.
   Рудольф слышал их шаги, они поднимались по лестнице. Мать, конечно, сразу навострит уши и поймет, что в доме чужой. Она сразу узнавала его шаги и всегда окликала, когда он шел в свою комнату.
   Рудольф вытащил из холодильника ледяные кубики. Сейчас ему хотелось выпить после целого дня вынужденного воздержания от спиртного, тем более что предстояла нелицеприятная встреча с матерью. Он прошел в гостиную и, к своей радости, обнаружил, что там тепло. Очевидно, Брэд выполнил его распоряжение, прислал техника, и тот исправил отопление. Теперь язычок матери не станет еще язвительнее от холода.
   Он налил себе бурбона с водой, бросил в стакан побольше ледяных кубиков и, опустившись на стул, вытянул ноги. Он медленно посасывал крепкую жидкость, наслаждаясь напитком. Ему нравилась эта комната, без лишней мебели, с современными кожаными стульями, шаровидными лампами, датскими деревянными столами, простыми, нейтрального цвета шторами -- все это убранство составляло хорошо продуманный контраст с низкими бревенчатыми потолками и маленькими квадратными окнами восемнадцатого столетия. Мать говорила, что эта комната похожа на приемную дантиста.
   Он не торопился, пил медленно, оттягивая неприятный момент встречи с матерью. Наконец, рывком поднявшись со стула, прошел по коридору к комнате матери и постучал. Ее спальня была на первом этаже, чтобы ей не подниматься по лестнице. Сейчас, после двух операций: одной по поводу удаления катаракты, а второй -- из-за тромбофлебита, она чувствовала себя довольно сносно, но, несмотря на это, по-прежнему продолжала жаловаться на болезни.
   -- Кто там? -- раздался за дверью ее резкий голос.
   -- Это я, мама,-- ответил Рудольф.-- Ты уже спишь?
   Он открыл дверь и вошел.
   -- Уснешь тут, когда над твоей головой топочут, как слоны,-- проворчала она.
   Она сидела, откинувшись спиной на взбитые подушки с кружевными наволочками, на ней была розовая ночная рубашка, отделанная каким-то розоватым мехом, на глазах -- очки с толстыми стеклами, которые ей выписал врач после операции. Она могла в них читать, смотреть телевизор и ходить в кино, но они сильно увеличивали ее глаза и придавали им какое-то ненормальное, отсутствующее, бездушное выражение.
   После того как они переехали в новый дом, доктора сотворили с ней чудеса. До этого, когда они жили в квартире над магазином, Рудольф не раз просил ее лечь в больницу, он видел, что ей необходимо сделать не одну, а несколько операций, но упрямая старуха наотрез отказывалась.
   -- Я никогда не лягу в больницу для бедных, где надо мной будут экспериментировать недоучки-врачи, которым нельзя позволять приближаться со скальпелем даже к бродячей собаке! -- возмущалась она.
   Все уговоры, все протесты Рудольфа были напрасны. Когда они жили в убогой квартирке, ничто на свете не могло убедить ее в том, что она -совсем не бедная женщина, и ей не грозит страдать наравне с другими бедняками, брошенными на равнодушную, лишенную человеческого тепла опеку государственного учреждения по социальной защите. Но когда они переехали в новый дом и Марта стала читать ей вслух статьи из газет по поводу блистательных успехов ее Руди, а потом он прокатил ее в своем новом автомобиле, мать изменила свое мнение и осмелилась войти в операционную, правда, вначале убедившись, что ее будут оперировать самые лучшие хирурги, услуги которых обходятся очень дорого