Страница:
II
В плетеной корзинке, выделявшейся белым пятном на зеленой влажной траве, уже барахтались две рыбины. В речке на самом деле было полно рыбы, как и говорил Бойлан. На границе его поместья, там, где втекала речка, стояла дамба. От нее речка, извиваясь, текла по территории, принадлежащей Бойлану, до другой дамбы, на противоположном краю его поместья. Оттуда она, разделяясь на несколько рукавов, низвергалась водопадами в Гудзон.
Рудольф в старых вельветовых бриджах, больших, не по ноге, резиновых сапогах пожарника, купленных на распродаже, шел по берегу, продираясь через колючие кусты и цеплявшиеся за него сплетенные ветви. От конечной остановки местного автобуса добираться было довольно далеко, приходилось взбираться вверх по крутому склону, но все же дело стоило того. Ничего себе, теперь у него есть личная речка, в которой видимо-невидимо форели. Он уже несколько раз приходил сюда, но никогда не видел ни Бойлана, ни кого-нибудь еще на этой территории — от реки в любом ее месте до главного особняка было не меньше пятисот ярдов.
Всю ночь шел дождь, и в сереющем вечернем воздухе висела дождевая изморось. Вода помутнела от грязи, и форели не было видно — где-то притаилась. Но какое все же удовольствие — спокойно, не торопясь, идти вверх по реке, забрасывать тихо-тихо блесну там, где хотелось, где не было ни души, слышать лишь умиротворяющее журчание воды, скатывающейся с валунов, — разве это не благодать? Занятия в школе начнутся через неделю, и он хотел использовать последние деньки каникул на всю катушку.
Он уже подходил к двум декоративным мостикам, переброшенным через речку, то и дело забрасывая наудачу блесну, когда услыхал звуки чьих-то шагов по гравию. К мостику вела узкая, заросшая сорняками тропинка. Быстро смотав леску, он стал ждать. Тедди Бойлан без головного убора, в замшевой куртке, с пестрым шотландским шарфом, намотанным на шее, в крагах для верховой езды шел по тропинке. Поднявшись на мостик, он остановился.
— Хелло, мистер Бойлан, — окликнул его Рудольф.
Когда он увидел хозяина, то немного сдрейфил: может, он уже забыл о своем приглашении приходить сюда порыбачить, а может, пригласил из вежливости, а на самом деле сам этого совсем не хотел?
— Ну как, клюет? — спросил Бойлан.
— Две уже в корзине.
— Неплохо для такого пасмурного дня, — сказал Бойлан, глядя на помутневшую от грязи воду. — Тем более на блесну.
— А вы удите? — Рудольф подошел ближе к мостику, чтобы говорить потише, не распугивая рыбу.
— Когда-то давно, — ответил Бойлан. — Не буду мешать. Я решил прогуляться. Возвращаться буду по этой тропинке. Если вы к тому времени не уйдете, то, может, составите мне компанию и выпьете со мной у меня дома?
— Благодарю вас, — сказал Рудольф. Он еще не знал, как долго он будет здесь.
Махнув ему на прощанье, Бойлан продолжил прогулку. Рудольф поменял блесну, вытащив новую из-за широкой черной ленты своей видавшей виды старой фетровой шляпы, которую он надевал во время дождя или когда удил рыбу. Не теряя зря времени, привязал леску, сделав несколько маленьких узелков. Может, когда-нибудь он станет хирургом и будет накладывать пострадавшим швы такой же прочной ниткой, как леска. «Думаю, сестра, пациент будет жить». Сколько же еще лет до этого? Три года в медучилище, потом четыре на медицинском факультете, потом два — стажировка студентом в больнице. Откуда взять на учебу деньги? Не морочь себе голову, Рудольф. Забудь об этом!
С третьей попытки рыбина заглотнула блесну. Послышался хлесткий удар по воде, и в мутной, сероватой ряби показалось грязное желтовато-белое пятно. Он чувствовал, что у него на крючке крупная добыча. Вел ее осторожно, подальше от острых камней и колючих кустов, вросших корнями в речку, словно на якоре. Дважды рыбина, казалось, была уже у него в руках и дважды срывалась, уходила вместе с леской. На третий раз она, должно быть, устала от борьбы. Он вошел в воду со своим бреднем. Холодная, ледяная вода хлынула через край его резиновых сапог пожарника. Ему все же удалось загнать рыбину в сеть, и в этот момент он внезапно почувствовал на себе пристальный взгляд Бойлана. Он вернулся и теперь стоял на мостике, не спуская с него глаз, с интересом наблюдая за его действиями.
— Браво! — одобрительно крикнул он, когда Рудольф вышел на берег с уловом, а вода фонтанчиками вырывалась из его сапог. — Отличная работа!
Рудольф ударил форель о камень, потом бросил тушку в корзинку к двум ее сородичам. К нему подошел Бойлан.
— Я бы никогда не смог этого сделать, — сказал Бойлан. — Убить кого-то собственными руками. — На руках у него были перчатки. — Они выглядят акулами в миниатюре, не находите?
Рудольф считал, что они выглядят так, как и должны, как форель.
— Я никогда в жизни не видел акулу, — признался он. Он сорвал несколько папоротников и обложил ими рыбу в корзинке. У отца теперь на завтрак будет форель. Он очень любил эту рыбу. В счет возврата вложенных им денег на покупку удочки с катушкой.
— Вам никогда не приходилось удить рыбу в Гудзоне? — спросил Бойлан.
— Довольно редко. Иногда в разгар рыболовного сезона в нее заходит алоза.
— Когда мой отец был еще мальчиком, то ловил даже семгу в Гудзоне. Можете себе представить, что в этой реке водилось в те времена, когда на ее берегах обитали индейцы? До прихода к власти этих Рузвельтов1. Медведи, рыси, лоси никого не боялись, подходили к самой воде.
— Да, лосей теперь приходится видеть крайне редко, — сказал Рудольф. Ему никогда и в голову не приходило вообразить себе, что представляла из себя эта широкая река Гудзон, когда по ней взад и вперед сновали каноэ племени ирокезов.
— Лоси наносят ущерб урожаю, большой ущерб.
Рудольфу хотелось сейчас сесть на землю, снять резиновые сапоги, вылить из них холодную воду. Но для чего? Все равно носки промокли насквозь. Ему не хотелось, чтобы Бойлан увидел заштопанные матерью носки, не хотелось унизиться перед ним.
Словно прочитав его мысли, Бойлан сказал:
— Нужно вылить воду из сапог. Она небось холодная?
— Да, не теплая, — сказал Рудольф, стаскивая с ноги один сапог, за ним второй. Бойлан не подал вида, будто ничего и не заметил. Он стоял, оглядывая заросшие леса, окружавшие владения его семьи со времен Гражданской войны.
— Мы привыкли отсюда смотреть на дом. Раньше здесь не было даже подлеска. Десять садовников обрабатывали землю, трудились не покладая рук, зимой и летом. А теперь сюда приходят только люди из рыболовного надзора штата, да и то раз в год. Больше я никого не пускаю. Какой смысл? — Он внимательно разглядывал густую листву дуба с подлеском, кусты кизила без цветочков, почерневшую ольху. — Жалкие остатки первозданного леса, — продолжал он. — «Где только не мерзок человек!» Кто это сказал?
— Лонгфелло, — ответил Рудольф. Он натянул сапоги на мокрые носки.
— Вы много читаете?
— Мы проходим это в школе, — объяснил Рудольф, не желая хвастаться своими знаниями перед Бойланом.
— Как приятно видеть, что наша система образования не относится пренебрежительно к нашим родным птичкам и нашей родной дикой природе, достойной возвышенного описания!
Опять эта заумная речь, подумал Рудольф. На кого он хочет произвести впечатление?
Рудольф очень не любил произведения Лонгфелло. Но что это Бойлан возомнил о себе, почему он чувствует над ним свое превосходство? Скажи-ка, приятель, какие стихи ты сам сочинил?
— Между прочим, кажется, в доме где-то лежат высокие болотные резиновые сапоги, до бедер. Бог ведает, по какой надобности я их купил. Если они вам подойдут, я вам их подарю. Может, пойдем примерим?
Рудольф собирался идти домой. Во-первых, до остановки автобуса — путь неблизкий, а во-вторых, он сегодня приглашен в дом Джулии на обед. После обеда они пойдут в кино. Но болотные резиновые сапоги… Они, если новые, стоят не меньше двадцати долларов.
— Благодарю вас, сэр, — сказал он.
Они пошли к дому по заросшей тропинке.
— Давайте я понесу вашу корзину, — предложил Бойлан.
— Она не тяжелая, — отказался Рудольф.
— Прошу вас, уступите, — настаивал Бойлан. — Я таким образом почувствую, что сделал сегодня что-то полезное.
А он нерадостный, удивился Рудольф. Он такой же нерадостный, как и моя мать. Он отдал корзинку с рыбой Бойлану, и тот повесил ее на плечо.
Дом Бойлана возвышался на вершине холма: громадная бесполезная, никому не нужная крепость из готического камня, беспорядочно заросшая плющом, — крепость от натиска Биржи и рыцарей в латах и шлемах.
— Смешно выглядит, не правда ли? — пробормотал Бойлан.
— Да, — тихо отозвался Рудольф.
— А вы словоохотливый мальчик, — засмеялся Бойлан. — Входите же. — Он открыл перед ним массивную дубовую входную дверь.
Через нее входила и моя сестра, подумал Рудольф. Нужно повернуться и уйти.
Но он не ушел.
Они вошли в просторный темный холл с мраморным полом, с широкой винтовой лестницей, ведущей наверх. Тут же появился пожилой слуга в пиджаке из шерсти ламы альпаки и галстуком на шее, будто одно появление Бойлана вызывало невидимые могучие волны, выгонявшие его слуг из их нор.
— Добрый вечер, Перкинс, — сказал Бойлан. — Познакомьтесь, это мистер Джордах, молодой друг нашей семьи.
Перкинс вежливо поклонился. Он был похож на англичанина. И у него было такое самодовольное лицо, словно он — король этой страны. Он взял у Рудольфа затрепанную фетровую шляпу и торжественно положил ее на стол возле стены, словно возложил венок на королевскую усыпальницу.
— Перкинс, будь любезен, сходи в оружейную комнату, там должны быть мои старые высокие болотные сапоги. Мистер Джордах — рыбак, — пояснил он. Он открыл крышку корзины. — Вот, посмотри!
Перкинс посмотрел рыбу.
— Довольно крупные, сэр. Истинный поставщик короне его величества.
— На самом деле? — Они оба играли перед ним в какую-то непонятную игру, правила которой были незнакомы Рудольфу. — Отнеси их нашему повару. Узнай, не приготовит ли он нам ее на обед. Вы, надеюсь, останетесь с нами на обед, Рудольф?
Рудольф колебался, не зная, что ответить. Ему придется отказаться от свидания с Джулией. Но, с другой стороны, он ловил рыбу в речке, принадлежащей ему, Бойлану, и, возможно, получит болотные сапоги.
— Вы не разрешите мне от вас позвонить? — спросил он.
— Пожалуйста! — Повернувшись к Перкинсу, Бойлан добавил: — Скажи повару, что за обедом нас будет двое.
Все, Аксель Джордах, не будет тебе на завтрак форели.
— Принесите пару шерстяных носков для мистера Джордаха и чистое полотенце. Он промочил ноги. Конечно, он пока по молодости на это не обращает внимания, но лет этак через сорок, когда он, страдая от ревматизма, будет подходить к пылающему камину, как мы сейчас, Перкинс, тогда он вспомнит этот день.
— Да, сэр, — согласился с ним Перкинс, отправляясь то ли на кухню, то ли в оружейную.
— Думаю, лучше всего снять ваши сапоги прямо здесь, так будет удобнее, — сказал Бойлан. Таким образом он вежливо давал Рудольфу понять, что ему не хочется, чтобы он оставлял за собой мокрые следы по всему дому. Рудольф покорно стащил с себя сапоги, снова продемонстрировав штопаные носки. Еще один немой укор!
— А теперь прошу сюда, — сказал Бойлан, толкнув высокие створки деревянных дверей, ведущих из холла. — Надеюсь, что Перкинс догадался развести огонь в камине. Знаете, в доме прохладно даже в самые солнечные дни. В лучшем случае здесь постоянно царит ноябрьская осенняя погода. Но в такой день, как сегодняшний, когда идет дождь, можно просто окоченеть от холода. — Рудольф в носках прошел через дверь. Бойлан любезно придержал ее.
Комната, в которую они вошли, оказалась самой большой из всех, которые Рудольфу приходилось когда-либо видеть. Холодной ноябрьской погоды здесь не чувствовалось. Темно-бордовые тяжелые бархатные шторы, задернутые на высоких окнах, аккуратно расставленные книги на полках вдоль стен и везде картины — портреты напомаженных светских дам в дорогих туалетах девятнадцатого века, солидных стареющих джентльменов с бородками, написанные маслом потрескавшиеся холсты пейзажей соседней с Гудзоном долины, которую рисовали, когда на этом месте была фермерская земля и рос густой лес. Рояль с множеством разбросанных на его крышке музыкальных альбомов в кожаных переплетах, стол у стены, заставленный бутылками с напитками. Большая кушетка, несколько глубоких кожаных кресел, маленький журнальный столик с кипой разных журналов. Громадный выцветший персидский ковер, которому было, как минимум, несколько сот лет, показался неискушенному глазу Рудольфа просто потрепанным и выцветшим. Перкинс и в самом деле разжег огонь в камине. Три полена потрескивали на железной решетке в камине, а шесть или даже семь зажженных лампочек давали комнате приятное, мягкое вечернее освещение. Рудольф тут же решил, что в один прекрасный день он будет жить вот в такой просторной, уютной комнате, как эта. Обязательно будет.
— Какая чудесная комната, — искренне вырвалось у него.
— Слишком большая для одинокого человека, — отозвался Бойлан. — Ходишь по ней, словно в колокол гремишь. Сейчас я налью нам с вами виски.
— Спасибо, — поблагодарил его Рудольф. Он вспомнил, как заказывала виски его сестра в баре, в Порт-Филипе, перед своим отъездом. Теперь она в Нью-Йорке, и все из-за этого человека. Хорошо это или плохо? У нее теперь есть работа, писала она. Пока репетирует роль в одной пьесе, даст ему знать, когда состоится премьера. Теперь у нее — другой адрес. Она выехала из общежития Ассоциации молодых христианок. Просила не говорить об этом ни слова ни матери, ни отцу. Ей платили по шестьдесят долларов в неделю.
— Вы хотели позвонить, — сказал Бойлан, разливая по стаканам виски. — Телефон на столе, у окна.
Рудольф поднял трубку, подождал ответа на коммутаторе. Красивая блондинка с давно вышедшей из моды прической улыбалась ему с фотографии в серебряной рамке, стоящей на рояле.
— Номер, пожалуйста, — сказала телефонистка.
Рудольф назвал номер телефона Джулии. Он рассчитывал, что ее не будет дома, и он оставит сообщение для нее. Какая трусость. Еще одно очко против него в его книге о нем самом.
Раздалось всего два гудка, и он услыхал голос Джулии.
— Джулия…— начал он.
— Руди! Ты? — Ей явно было приятно слышать его голос, и это еще один горький ему упрек. Хорошо, если бы этот Бойлан не торчал в эту минуту в комнате. — Джулия, — сказал он, — я по поводу сегодняшнего вечера. Тут кое-что произошло… непредвиденное…
— Что произошло? — сказала она безжизненным, холодным тоном. Просто поразительно, как это у такой красивой, молодой девушки, умеющей нежно, словно соловей, петь, голос вдруг становился холодным, безжизненным, металлическим, похожим на глухой стук тюремных ворот, захлопывающихся за спиной нового заключенного.
— Сейчас я тебе этого сказать не могу, но…
— Почему ты мне не можешь объяснить все сейчас?
Рудольф обернулся, посмотрел на спину Бойлана.
— Просто не могу и все. В конце концов, разве нельзя перенести наш выход в кино на завтра? Там крутят тот же фильм и…
— Пошел к черту!.. — Она повесила трубку.
Он, потрясенный ее поступком, немного подождал. Как же девушка могла быть… могла быть такой… дерзкой, такой решительной?
— Ладно, Джулия, — сказал он в молчавшую трубку. — Увидимся завтра. Гуд-бай! — Неплохое представление он разыграл, нужно сказать. Он положил трубку на рычаг.
— Вот ваше виски, — крикнул ему с другого конца комнаты Бойлан. Он не сказал ни слова по поводу телефонного звонка.
Рудольф подошел, взял свой стакан.
— Будем здоровы, — сказал Бойлан, выпивая виски до дна.
Рудольф заставил себя сказать:
— Будем здоровы!
От виски ему стало тепло, да и на вкус этот крепкий напиток не так уж плох.
— Первый за весь день, — сказал Бойлан, погремев кубиками льда в стакане. — Благодарю вас за то, что присоединились. Я ведь не пьяница-одиночка, и мне просто необходима сегодня ваша компания. Весь день заедала тоска. Да вы садитесь, садитесь. — Он рукой указал на одно из кресел возле камина. Рудольф сел, а он стоял с другой стороны его, опершись на каминную доску. На ней стояла глиняная китайская лошадка, упитанная, со свирепым, воинственным видом.
— Весь день меня терзали эти агенты из страховой компании, — продолжал Бойлан. — Ну, по поводу того глупого пожара, который произошел здесь, в моем поместье, в День победы, вернее, в ночь победы. Вы видели, как горел здесь, на холме, большой крест?
— Слышал об этом, — ответил Рудольф.
— Интересно, почему поджигатели облюбовали мое поместье? — притворно удивлялся Бойлан. — Я не католик, и, само собой, не черный, и не еврей… По-видимому, ку-клукс-клан в наших краях очень плохо обо всем осведомлен. Агенты из страховой компании неоднократно спрашивали меня, нет ли у меня каких личных врагов. Может, вы слышали что-нибудь об этом в городе?
— Нет, — старательно избегая смотреть ему в глаза, сказал Рудольф.
— Конечно есть, как не быть, враги, я имею в виду. Но ведь они себя не рекламируют, — убежденно сказал Бойлан. — Жалко одного: крест был далеко от дома. Я был бы рад, если бы все здесь сгорело… Почему вы не пьете?
— Я пью, я люблю пить медленно.
— Мой дед строил дом на века. Я живу здесь в одиночестве. Эти века, видимо, закончатся вместе со мной, — сказал Бойлан и рассмеялся. — Извините, если слишком много болтаю. У меня так мало возможностей поговорить с людьми вокруг. Они ведь не имеют ни малейшего представления о том, о чем ты им говоришь.
— Почему же в таком случае вы здесь живете? — с максималистски юношеской логикой напрямик спросил Рудольф.
— Потому что я обречен, — ответил Бойлан, разыгрывая перед ним смешную мелодраму. — Я прикован к скале, и жадный орел выклевывает мою печень. Вы знаете, о ком идет речь?
— О Прометее.
— Только подумайте! Мифологию тоже изучают в школе?
— Да, изучают.
«Я очень много знаю, мистер Бойлан» — так и подмывало его добавить.
— Бойтесь семьи. Это страшно — постоянно жить с ощущением, что нужно платить за их возлагаемые на тебя надежды. — Он быстро опорожнил свой стакан и отошел от каминной доски к столу у стены, чтобы налить себе второй. — Вы привязаны к семье, Рудольф? У вас есть такие предки, которых вам не хотелось бы разочаровывать?
— У меня нет никаких предков, — мрачно ответил Рудольф.
— Вот истинный американец, — похвалил его Бойлан. — А, вот и сапоги.
В комнату вошел Перкинс. В руках он держал высокие, до бедер, болотные резиновые сапоги и пару шерстяных носков голубого цвета.
— Положите все там, пожалуйста, Перкинс, — сказал Бойлан.
— Слушаюсь, сэр. — Перкинс поставил сапоги рядом с Рудольфом и повесил полотенце на спинку кресла. Носки положил на край стола рядом с креслом. Рудольф снял мокрые носки. Он хотел было засунуть их в карман, но Перкинс вежливо взял их у него. Интересно, для чего ему пара мокрых штопаных носков в таком богатом доме? — подумал Рудольф. Он вытер влажные ноги пахнущим лавандой полотенцем. Натянул сухие и такие мягкие шерстяные носки. Встав с кресла, обул высокие болотные сапоги. На колене одного из них увидел треугольную дырку. Он не стал привлекать к ней внимание хозяина, — это невежливо.
— Они мне как раз впору, — радостно сказал Рудольф. Пятьдесят долларов! Самое меньшее, подумал он. В этих сапогах он чувствовал себя д'Артаньяном.
— Кажется, я купил их еще до войны, — сказал Бойлан. — Когда жена ушла от меня. Тогда мне казалось, что следует заняться рыбной ловлей, чтобы успокоить нервы.
Рудольф бросил на него быстрый взгляд, чтобы удостовериться, уж не шутит ли он. Но в глазах этого серьезного человека не было ни искорки смеха.
— Тогда же я завел себе пса. Для компании. Чтобы не скучать. Громадного ирландского волкодава. Его звали Брут. Очаровательное животное. Он жил у меня пять лет. Мы так трогательно привязались друг к другу. Но потом кто-то отравил собаку. Кто-то из моих вассалов. — Он, фыркнув, засмеялся. — Вы, Рудольф, знаете, что означает слово «вассал», не так ли?
Эти школьные вопросики начинали уже его раздражать.
— Представьте себе, знаю.
— Само собой, — подхватил Бойлан. Он не стал просить Рудольфа объяснить значение этого иностранного заимствования. — Да, у меня, несомненно, есть враги, должны быть. А может, он просто гонял чьих-то кур?
Рудольф, стащив сапоги, держал их в руках, не зная куда девать.
— Поставьте их куда-нибудь, — сказал Бойлан. — Перкинс отнесет их в машину, когда я повезу вас домой. А это что? — Он увидел дырку на сапоге.
— Пустяки. Эту дырку можно легко заклеить, — поспешил сказать Рудольф.
— Нет, нет. Этим займется Перкинс. Ему нравится все чинить. — Бойлан говорил это с таким видом, словно если Рудольф починит рваный сапог сам, то тем самым лишит несчастного слугу одного из его самых приятных удовольствий. Бойлан снова стоял у стола-бара. Этот напиток, казалось, не был для него слишком крепким. Он плеснул себе в стакан еще виски. — Не хотите ли осмотреть дом, Рудольф? — Он все время называл его только по имени.
— Охотно. — Рудольфу не терпелось узнать, что представляет из себя оружейная. Единственную подобную комнату он видел когда-то в Бруклине, куда ездил на легкоатлетический матч.
— Очень хорошо. Это может оказаться вам весьма полезным, когда вы и сами обзаведетесь потомством. У вас будет в голове ясная идея о том, в каком духе следует воспитывать своих потомков. Берите свой стакан и пойдемте.
В холле стояла громадная бронзовая статуя, изображающая тигра, когтями разрывающего спину плавающего индийского буйвола.
— Вот вам произведение искусства, — сказал Бойлан насмешливо. — Если бы я был патриотом, то велел бы ее переплавить на пушку. — Он открыл перед ним две створки громадных дверей, украшенные резными купидончиками и гирляндами цветов. — Это бальный зал, — сказал он, включая свет.
Зал был почти таких же размеров, как их школьный спортзал. Задрапированная простынями громадная стеклянная люстра свешивалась с потолка с высоты двухэтажного дома. На ней горело всего несколько лампочек, и через грязные запыленные простыни пробивался тусклый свет. У обитых деревом покрашенных стен стояло много, несколько дюжин, накрытых чехлами стульев.
— Отец мне рассказывал, что однажды на бал мать пригласила семьсот человек. Оркестр играл вальсы. Двадцать пять вальсов подряд. Неплохо? Почище любого клубного сборища, да? Что скажете, Рудольф? Кстати, вы еще играете в ресторанчике «Джек и Джилл»?
— Нет, наш трехнедельный контракт истек.
— Какая очаровательная девушка. Эта малышка… как ее зовут?
— Джулия.
— Ах, да, Джулия. По-моему, я ей не понравился, так?
— Она мне ничего не говорила.
— В таком случае скажите ей, что я нахожу ее просто очаровательной. Передадите? Она этого вполне достойна.
— Скажу непременно.
— Можете себе представить, семьсот гостей. — Он, подняв руку, словно обнимая за талию партнершу, сделал несколько вальсовых па. Виски от его резкого движения выплеснулось ему на руку. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер вязкую жидкость. — Знаете, на меня был большой спрос на вечеринках дебютанток. Может, я сам как-нибудь дам бал. Накануне годовщины сражения при Ватерлоо. Вам, конечно, об этом тоже известно?
— Да, известно, — невольно повторил за ним Рудольф. — Храбрые офицеры Веллингтона. Я ходил на «Бекки Шарп»1 несколько раз. — Он хотел сказать, что читал и Байрона, но не хотел показывать этого перед ним.
— А вы читали «Пармскую обитель»?
— Нет.
— Почитайте, только когда станете немного старше, — посоветовал Бойлан, бросая прощальный взгляд на сумрачный бальный зал.
— Ах, бедняга Стендаль, гнить заживо в захолустном итальянском городке Чивитавеккья, умирать в безвестности, чтобы быть признанным последующим поколением.
Хватит тебе, подумал Рудольф, вижу, что ты читал книгу. Но одновременно с этим Рудольф был, конечно, и польщен. Ведь они не просто болтали, а вели ученую литературную беседу.
— Порт-Филип — вот моя Чивитавеккья, — сказал Бойлан. Они снова вернулись в холл, и Бойлан выключил люстру. Он вглядывался в темноту с белеющими простынями. — Приют ночных сов, — мрачно прокомментировал он. Не закрывая двери, он повел Рудольфа в глубь дома.
— А это — библиотека, — он приоткрыл дверь. Рудольф заглянул внутрь. Еще одна громадная комната, вдоль стен которой уставлены полки с книгами. Чувствовался запах кожи и пыли.
Бойлан закрыл дверь.
— Целые собрания в кожаных переплетах. Весь Вольтер. Ну и все в этом роде. Киплинг.
Он открыл перед ним еще одну дверь.
— Оружейная. — Включил свет. — Кто-нибудь другой назвал бы это собрание арсеналом, но мой дедушка был человеком широкой души.
Комната с блестящими панелями из красного дерева, полки с пистолетами, охотничьими ружьями за стеклом под замком, охотничьи трофеи, выстроившиеся рядами на стенах, оленьи рога, чучела фазанов с длинными блестящими хвостами. Оружие поблескивало свежей смазкой. Нигде ни пылинки. Шкафы из красного дерева с надраенными до блеска бронзовыми круглыми ручками, очень похожие на каюту на большом корабле.
— Вы умеете стрелять, Рудольф? — спросил Бойлан, усаживаясь верхом на кожаный стул, сделанный в виде седла.