Шоу Ирвин. Богач, бедняк... Том 1

   Все дружно спели студенческий гимн, оркестр заиграл бодрый марш. Выпускники в черных мантиях выстроились между рядами, где сидели родители и родственники. Черные точки их мантий под летней густой листвой дубовых деревьев смешивались с яркой расцветкой женских платьев, и казалось, что стая черных воронов что-то клюет на поле, усеянном цветами.
   Рудольф ограничился несколькими рукопожатиями. У него сегодня — трудный день, и такая же ночь ожидается впереди.
   Дентон разыскал его в толпе, поздравил, пожал ему руку, этот маленький, сутулый человек в очках с серебряной оправой.
   — Джордах, — сказал он, восторженно тряся ему руку, — вы подумаете над моим предложением?
   — Да, конечно, сэр, — ответил Рудольф. — Вы очень добры ко мне.
   Нужно всегда уважать старших. Перед ним открывалась спокойная, безмятежная академическая жизнь, правда, с небольшим жалованьем. Через год он станет магистром, через несколько лет получит степень доктора философии, в сорок пять, если повезет, кафедру.
   — Меня, конечно, соблазняет ваше предложение сэр, — соврал он. Оно его совсем не соблазняло.
   Они с Брэдом оторвались от толпы, чтобы поскорее сдать свои мантии и уехать отсюда, как об этом и договаривались раньше. «Шеви» Брэда с откидным верхом довоенного выпуска ожидал их на стоянке, и в его багажнике лежали его скромные чемоданы. Брэд уезжал в свою родную Оклахому, этот цветущий край.
   Они первыми выехали со стоянки. Они не оглядывались. Их альма-матер исчезла за поворотом дороги. Четыре долгих года. Сентиментальность придет позже. Лет через двадцать.
   — Давай заедем на минутку в магазин, — попросил приятеля Рудольф. — Я обещал Калдервуду заглянуть к нему.
   — Слушаюсь, сэр, — любезно откликнулся Брэд, держась за руль. — Ну, похож я на образованного человека?
   — На представителя правящего класса, — поправил его Рудольф.
   — Ну, выходит, я не зря здесь тратил время, — сказал довольный Брэд. — Как ты думаешь, сколько зарабатывает в год член кабинета?
   — Пятнадцать-шестнадцать тысяч, — сказал Рудольф наобум.
   — Крохи, — заключил Брэд.
   — Плюс почет.
   — Значит, еще дополнительно баксов тридцать в год, — сказал Брэд. — Освобождение от уплаты налогов. Как ты думаешь, он речь себе сам писал?
   — Вероятно.
   — В таком случае ему слишком много платят. — Брэд стал напевать мелодию песенки «Все самое модное — в Канзас-Сити». — На вечеринке у твоей сестры сегодня будут девчонки, как думаешь?
   Их пригласила к себе на вечеринку Гретхен, чтобы отметить такое важное событие в их жизни. Джулия тоже должна прийти, если уговорит родителей.
   — Вероятно, — ответил Рудольф, — на вечеринках всегда бывает пара свободных девушек, ты же знаешь.
   — Я читаю весь этот вздор по поводу современной молодежи в газетах, — заворчал Брэд, — о том, что она опустилась на дно, катится к чертовой матери, о том, как низко упала общественная нравственность за время войны, но мне лично никак не удается попотчеваться, хоть чуть-чуть, этой старой развращенной нравственностью, в этом я уверен. В следующий раз, если я буду поступать в колледж, то только в такой, где совместное обучение. Смотришь на такую чистокровку, умирающую от секса бакалавра гуманитарных наук, и не знаешь, с какого бока к ней подойти, как говорить с ней. — Брэд весело напевал привязавшийся мотивчик.
   Они ехали по городу. После окончания войны здесь появилось немало новых домов, небольших фабрик, с лужайками перед фасадом, с цветочными клумбами, местами для отдыха, ставшими символами безбедного существования, магазинов с фронтонами, перестроенных так, словно они стояли на сельских улочках английских графств восемнадцатого века. Обшитое белыми досками здание, которое когда-то было городской ратушей, теперь стало летним театром. Жители Нью-Йорка все чаще стали покупать фермы в ближайшем пригороде и приезжали сюда на уик-энды, каникулы, в отпуска. Уитби за те четыре года, которые здесь прожил Рудольф, стал заметно более процветающим городком. На площадке для игры в гольф появилось еще девять дополнительных лунок. Расширялись возможности приобретения земельной собственности, особенно в Гринвуд-Истейт, где можно было без особой волокиты купить хотя бы пару акров земли, чтобы построить на этом участке свой дом. Здесь даже возникла небольшая колония представителей свободных профессий, и когда президент университета пытался переманить к себе квалифицированных преподавателей из других учебных заведений, он хвастался, что Уитби расположен в процветающем, растущем городе, где жизнь, благосостояние и жизненные условия постоянно улучшаются, а он весь пронизан атмосферой высокой культуры.
   Калдервуд — небольшой универсальный магазинчик, занимавший самый лучший угол на главной торговой улице города. Он стоял на этом месте с 1890 года и на первых порах был обычным неспециализированным магазином с товарами первой необходимости, обслуживающим запросы сонной деревеньки с колледжем, за которой по всей округе были разбросаны крепкие фермерские хозяйства. Город рос, и вместе с ним менялся и магазин. Теперь он значительно расширился. Появился надстроенный второй этаж, и в его витринах внимание покупателей привлекало большое разнообразие товаров. Рудольф начинал в магазине Калдервуда кладовщиком в разгар сезона, но работал так хорошо, что вскоре стал получать предложения от конкурентов, и Дункану Калдервуду, наследнику первого владельца, волей-неволей пришлось повысить его по службе. Магазин до сих пор считался небольшим, и любому служащему в нем приходилось выполнять различные обязанности. Рудольф перепробовал много торговых специальностей: продавца на почасовой оплате, оформителя витрин, составителя рекламных проспектов, советника по вопросам приобретения товаров и консультанта в отдел кадров. Летом, когда он работал весь рабочий день, его жалованье доходило до пятидесяти долларов в неделю.
   Дункан Калдервуд, прижимистый, лаконичный янки лет пятидесяти, был женат и у него было три дочери. Кроме этого магазина он владел крупной земельной недвижимостью как в самом городе, так и за его пределами. В общем, у него был серьезный бизнес. Неразговорчивый человек, хорошо знающий, что такое деньги. Накануне он попросил Рудольфа заглянуть к нему после церемонии выпуска, так как якобы у него есть для Рудольфа интересное предложение.
   Брэд остановил машину перед входом в магазин.
   — Вернусь через минуту, — бросил Рудольф, вылезая из автомобиля.
   — Не торопись, подожду, — ответил Брэд. — У меня впереди еще вся жизнь. — Он расстегнул воротник, ослабил галстук. Наконец-то он — свободный человек! Верх машины был опущен, и он, удобно откинувшись на спинку сиденья, закрыл от удовольствия глаза и грелся на солнышке.
   Перед входом в магазин Рудольф бросил оценивающий взгляд на витрину, которую оформил три дня назад. В витрине были выставлены плотницкие инструменты. Рудольф так искусно расположил их, что они образовали поблескивающий металлическими частями абстрактный узор, правда, далеко не беспорядочный. Время от времени Рудольф, когда приезжал в Нью-Йорк, отправлялся на Пятую авеню, где расположены самые большие магазины города, и внимательно изучал аранжировку товаров в витринах, чтобы потом изложить свои идеи Калдервуду.
   На первом, главном этаже его встретил знакомый приятный гул женских голосов, основных клиенток магазина, и такой типичный смешанный запах выставленной на продажу одежды: кожаных изделий и дамских тонких духов. Торговая атмосфера магазина всегда ему нравилась. Все продавцы, все клерки ему мило улыбались, когда он шел мимо, направляясь в глубину торгового зала, где находился кабинет Калдервуда. Один или даже двое громко крикнули ему:
   — Поздравляем с окончанием!
   Он приветливо помахал им рукой. Его здесь все любили, особенно пожилые служащие. Они, правда, не знали, что Рудольф — консультант отдела кадров и что во многом от него зависит как их прием на работу, так и их увольнение.
   Дверь в кабинет Калдервуда была, как всегда, открыта нараспашку. Ему нравилось наблюдать за тем, что происходит у него в магазине. Он сидел за своим столом и писал авторучкой письмо. У него, конечно, был секретарь, который сидел в своем кабинете рядом, но в его бизнесе были секреты, и он не хотел разглашать их даже своему секретарю. Он обычно сам писал четыре-пять писем от руки, запечатывал их, приклеивал марку и сам отсылал. Дверь в кабинет секретаря была закрыта.
   Рудольф, стоя на пороге, ждал, когда шеф кончит писать. Калдервуд не любил, когда его отрывали от занятий.
   Наконец он закончил последнее предложение, перечитал письмо и только после этого поднял голову. Гладкое, болезненно-желтоватое лицо с длинным, острым носом, редкие черные волосы на голове. Он перевернул на столе письмо. С его большими, неуклюжими руками фермера ему было трудно обращаться с мелкими или хрупкими предметами, такими, как листочки бумаги. Рудольф гордился своими тонкими, холеными руками с длинными прямыми пальцами, руками, как он считал, истинного аристократа.
   — Входи, Руди, — пригласил его Калдервуд. Голос у него сухой, безразличный, без особых интонаций.
   — Добрый день, мистер Калдервуд. — Рудольф вошел в кабинет, в эту голую комнату, в своем ладном голубом костюме. На стене висел выпущенный Калдервудом отрывной календарь с цветной фотографией магазина. Другим украшением в этом кабинете схимника была стоявшая у него на столе фотография трех дочерей, которая была сделана, когда они были еще совсем маленькими.
   К его великому удивлению, Калдервуд вышел из-за стола, подошел к нему и пожал Рудольфу руку.
   — Ну, как все прошло?
   — Все хорошо, никаких сюрпризов.
   — Ну, ты рад, что закончил?
   — Вы имеете в виду ходить в колледж?
   — Да, само собой. Ладно, садись. — Калдервуд снова сел за стол, на свой деревянный стул с высокой прямой спинкой. Рудольф устроился на другом, таком же деревянном, стоявшем рядом со столом, с края. В отделе мебели было полно, целые дюжины обитых кожей стульев, но они предназначались только для покупателей.
   — Думаю, что да, — ответил Рудольф, — то есть думаю, что рад.
   — Большинство людей, сколотивших себе громадные состояния в нашей стране и которые продолжают в том же духе и сегодня, — сказал Калдервуд, — никогда не имели приличного образования. Тебе это известно?
   — Да, знаю.
   — Они покупают образование, — продолжал Калдервуд, и в его голосе послышалась угроза. Сам хозяин не окончил даже средней школы.
   — Постараюсь, чтобы мое образование не стало помехой на пути к большому состоянию, — сказал Рудольф.
   Калдервуд засмеялся. Смех у него был, как всегда, сухим и коротким. По-видимому, он экономил и на нем. Отодвинув ящик стола, он вытащил оттуда ювелирную коробочку, с именем владельца магазина на ней, написанным аккуратным женским почерком на бархатной крышечке.
   — Вот, — сказал он, ставя коробочку перед ним на стол, — наш подарок тебе.
   Рудольф открыл коробочку. Там лежали красивые, в стальной оправе швейцарские ручные часы, с черным замшевым ремешком.
   — Как вы добры ко мне, сэр! — сказал Рудольф, стараясь скрыть свое удивление.
   — Ты их заработал. — Он, смутившись, поправил галстук на белой накрахмаленной рубашке. По-видимому, щедрость ему давалась нелегко. — Руди, ты славно потрудился в нашем магазине. У тебя хорошая голова на плечах и, по-моему, у тебя природный дар, врожденное умение продавать товары.
   — Благодарю вас, мистер Калдервуд. — Да, вот это действительно существенное поздравление по случаю раздачи ученых степеней, подумал про себя Рудольф. Это вам не вашингтонский вздор по поводу растущей кривой повсеместного военного могущества или помощи, оказываемой Соединенными Штатами нашим не столь счастливым собратьям во всем мире.
   — Я говорил тебе, что у меня есть для тебя одно предложение, не так ли?
   — Да, сэр, я помню.
   Калдервуд колебался, не зная, как продолжать. Потом, откашлявшись, встал, вышел из-за стола, подошел к стене с висящим на ней отрывным календарем. Казалось, что он сейчас стоит на высоком трамплине и, перед тем как совершить потрясающий прыжок в воду, сосредоточенно повторяет в уме все его детали. На нем, как всегда, — черный костюм с жилеткой и высокие черные ботинки. «Мои щиколотки должны чувствовать твердую опору», — любил повторять он.
   — Руди, — наконец снова начал он. — Не хотел бы ты работать в нашем магазине, только полный рабочий день?
   — Это зависит…— осторожно вымолвил Рудольф. Он, конечно, ожидал такого предложения и даже уже решил про себя, на каких условиях согласится.
   — Зависит от чего? — В голосе Калдервуда послышались задиристые нотки.
   — От той работы, которую мне придется выполнять, — закончил Рудольф.
   — То, что ты делал и прежде. Но, конечно, в большем объеме. Будешь заниматься всем понемногу. Тебе что, нужна должность?
   — Все зависит от того, какая должность.
   — «Зависит, зависит», вот заладил, — недовольно проворчал Калдервуд. Потом засмеялся: — Кто это когда-то высказал мысль о нетерпеливости юности? Ну, что скажешь, если я предложу тебе должность помощника менеджера? Такая должность тебя устраивает?
   — Нет, она для новичков, — решительно отверг его предложение Рудольф.
   — Может, вышвырнуть тебя из моего кабинета? — со злостью произнес Калдервуд. Его водянистые глаза мгновенно покрылись ледяной коркой.
   — Я не хочу показаться вам человеком неблагодарным, — твердо сказал Рудольф, — но не желаю оказываться в невыгодном положении. К тому же у меня есть другие предложения…
   — Значит, ты хочешь удрать отсюда в Нью-Йорк, как и все эти молодые глупцы? — спросил рассерженный Калдервуд. — Завоевать город в первый же месяц, потом болтаться на всех веселых вечеринках?
   — Не совсем так, — спокойно ответил Рудольф. Он и сам понимал, что пока не созрел для Нью-Йорка. — Хотя мне на самом деле нравится этот город.
   — Губа не дура, — сказал Калдервуд. Он снова сел за стол, и теперь от него до Рудольфа долетали какие-то странные звуки, похожие на легкие вздохи. — Послушай, Руди, — снова начал он. — Я уже далеко не молодой человек. Доктор говорит, мне нельзя уже столько работать, пора снизить рабочую нагрузку, не волноваться по пустякам. Передать помощнику всю полноту ответственности — так он выразился. Почаще отдыхать, если хочу продлить свою жизнь. Ну, обычный врачебный треп, что от него возьмешь? У меня — высокий процент холестерина. Это у них новая страшилка: пугать тебя высоким содержанием холестерина в организме. В любом случае, в этом есть определенный здравый смысл. У меня нет сыновей…— Он бросил взгляд на трех своих дочерей на фотографии. Трижды они предали его светлые надежды на наследника. — После смерти отца я все здесь сделал сам, своими собственными руками. Кто-то должен мне помочь продолжить дело. И мне не нужны эти высокомерные сопляки с большими связями, выпускники разных там бизнес-школ, которые являются к тебе и начинают требовать доли в твоем деле после двух первых недель работы. — Опустив голову, он поглядывал на Рудольфа из-под мохнатых черных бровей, словно снова и снова оценивал его. — Начнешь со ста долларов в неделю. Через год будет видно. Ну, справедливо это или несправедливо? Как считаешь?
   — Справедливо, — согласился с ним Рудольф. Он рассчитывал только на семьдесят пять.
   — У тебя будет свой кабинет. В старой упаковочной на первом этаже. На двери, как и полагается, табличка — «Помощник менеджера». Но мне хотелось бы почаще видеть тебя на торговых площадях во время работы. Ну, по рукам?
   Рудольф протянул ему руку. Калдервуд пожал ее с такой силой, что никак не скажешь, что перед тобой человек с повышенным содержанием холестерина в организме.
   — Наверное, ты сейчас захочешь немного отдохнуть, взять отпуск, — сказал Калдервуд. — Не могу тебя за это осуждать. Сколько хочешь: две недели, месяц?
   — Я буду здесь завтра, в девять утра. — Рудольф поднялся со стула.
   Калдервуд улыбнулся. Блеснули его протезы. По-видимому, он Рудольфу не верил.
   — Остается только надеяться, что я не совершил ошибку, — сказал он. — Значит, увидимся завтра утром.
   Когда Рудольф вышел из кабинета, он снова перевернул письмо и своей большой рукой с квадратной мясистой ладонью поднял со стола авторучку.
   Рудольф медленно шел по магазину, поглядывая на прилавки, продавцов, покупателей. Теперь он по-другому смотрел на все и на всех — оценивающими глазами владельца. У выхода снял с руки свои старенькие часы, надел новые.
   Брэд дремал на жарком солнышке за рулем, но открыл глаза, когда Рудольф взялся за дверцу машины, и сразу выпрямился.
   — Есть новости? — спросил Брэд, заводя мотор.
   — Старик сделал мне подарок. — Рудольф поднял руку, показывая приятелю часы.
   — У него доброе сердце, у этого старика, — Брэд съехал с тротуара.
   — Стоят сто пятнадцать долларов, — похвастался Рудольф. — Сам видел в отделе часов. Если оптом — то пятьдесят. — Он ничего не сказал Брэду о своем обещании мистеру Калдервуду явиться на работу завтра в девять утра. Собственность Калдервуда — это вам не манящая, цветущая страна по названию Оклахома.
 
   Мэри Пиз Джордах сидела у окна, то и дело поглядывая на улицу. Она ждала своего сына Рудольфа. Он обещал ей прийти домой сразу после торжественной церемонии вручения дипломов, чтобы показать ей свой. Можно, конечно, устроить по такому поводу вечеринку, но у нее на это не хватало сил. К тому же она не знакома с его друзьями. Это вовсе не означало, что он не пользуется среди них уважением и что они его не любят. То и дело в доме звонил телефон, и молодые мужские голоса осведомлялись: «Говорит Чарли, Руди дома?» или «Это — Брэд. Можно позвать Руди?» Но почему-то он никого не приглашал домой. Может, это и неплохо. Какой у них дом — один срам. Две крохотные темные комнатки над галантерейным магазином, на оголенной, без единого деревца, стороне улицы. Кажется, судьбе угодно, чтобы она прожила всю свою жизнь в квартирах над магазинами или лавками. Прямо напротив них жила негритянская семья. Эти черные рожи все время торчат в окнах, в упор разглядывают ее. Грязные негритосы, насильники. Она все узнала о них, когда росла в сиротском приюте.
   Мэри закурила сигаретку, неловко стряхнула пепел от предыдущих с шали. Был теплый июньский день, но теплая шаль все же не помешает.
   Ее Рудольф добился своего, несмотря на все невзгоды. Теперь он выпускник колледжа, ничем не хуже любого другого. Слава богу, что у него есть такой патрон, как Теодор Бойлан. Она, правда, никогда его не видела, но Рудольф не раз рассказывал ей, какой он щедрый, интеллигентный человек. Какие у него изысканные манеры, какой тонкий юмор. Людям нравилось помогать ее сыну. Ну, теперь он вышел на столбовую дорогу. Хотя, когда она спросила его, что он собирается делать в будущем, он ответил ей невнятно, расплывчато. Но у него, конечно, есть свои планы. Она была в этом уверена. Ее Рудольф и без планов на будущее — такое просто невероятно! Только чтобы его не охмурила какая-нибудь ушлая девица, не заставила жениться на себе. Мэри Пиз передернуло от такой мысли.
   Он — хороший мальчик. Можно только мечтать о таком вдумчивом, предупредительном сыне. Если бы не он, что бы стало с ней после того, как утонул Аксель. Но стоит на горизонте появиться смазливой девушке, как все парни тут же меняются, превращаются в диких животных, даже лучшие из них. Они готовы ради нее принести в жертву все на свете, дом, родителей, карьеру — за красивые, ласковые глазки и тот многообещающий природный дар, что у нее под юбкой. Мэри Пиз Джордах никогда не видела его Джулию, но знала, что она поступила в университет Барнарда, знала о регулярных поездках Рудольфа в Нью-Йорк по воскресеньям. Сколько миль ему приходилось проезжать, бедному, мотаясь туда-сюда. Он приезжал домой поздно: бледный, с черными разводами под глазами, беспокойный, немногословный. Его дружба с Джулией тянется вот уже пять лет, и сейчас, когда он — выпускник колледжа, пора найти себе другую. Нужно будет поговорить с ним, убедить его в том, что пришло время, чтобы не спеша повеселиться, поразвлечься вволю. Сотни девушек сочтут за честь броситься в его объятья.
   Ей, конечно, следовало бы отметить по-особенному этот незабываемый день. Испечь пирог, купить бутылку хорошего вина. Но для этого нужно спуститься по лестнице, потом подняться по ней, показаться на глаза соседям… Нет, это не в ее силах. Рудольф все, конечно, поймет. Все равно он сегодня вечером уезжает в Нью-Йорк, чтобы отпраздновать окончание колледжа со своими друзьями. А ей, старухе, придется сидеть одной у окна, подумала она с нахлынувшей на нее горечью. Так поступают даже лучшие из сыновей.
   Мэри Джордах увидела, как из-за угла на их улицу на большой скорости выскочил автомобиль. Шины взвизгнули. В нем сидел ее сын Рудольф, красивый, с развевающимися от ветра черными как смоль волосами, вылитый принц. Она хорошо видела издалека, лучше, чем прежде. Вблизи — совсем не то. Крупный план — не для нее. Она прекратила читать, чтобы не напрягать лишний раз глаза. Зрение резко ухудшалось. Любые подобранные ей очки помогали лишь несколько недель. Ее глаза, эти старые привереды. Ей еще нет и пятидесяти, но, по-видимому, ее глаза умирали скорее, чем она сама.
   Машина остановилась под окнами их квартиры, и из нее выпрыгнул Рудольф. В прекрасном голубом костюме. У него замечательная фигура. На нем отлично сидит любая одежда: стройный, широкоплечий, длинноногий. Мэри Джордах отпрянула от окна. Рудольф ничего никогда не говорил ей, но она знала, что он не любит, если она целый день торчит у окна, выглядывает на улицу.
   Она с трудом встала. Вытерла глаза краешком шали, заковыляла к стулу возле стола, за которым они с ним обедали. Услыхав его торопливые, вприпрыжку, шаги по лестнице, она тут же загасила сигарету.
   Дверь отворилась, и он вошел.
   — Ну вот, полюбуйся! — Он развязал ленточку и развернул пергаментный свиток на столе. Он осторожно разгладил его руками. — Здесь, правда, написано по-латыни.
   Мэри Джордах смогла прочитать его имя, написанное готическими странными буквами. От счастья у нее на глазах выступили слезы.
   — Жаль, что мне неизвестно местонахождение твоего отца. Я бы показала ему этот диплом, пусть посмотрит, чего ты сумел добиться без его помощи.
   — Ма, — мягко упрекнул ее сын. — Он же умер.
   — Он хочет, чтобы люди поверили в его смерть, — ответила Мэри. — Но меня не проведешь. Я-то знаю его гораздо лучше, чем кто-нибудь. Он не утонул, он выплыл.
   — Ма, — начал было снова Рудольф.
   — Сейчас посмеивается над нами. Ведь его тело не нашли? Разве не так?
   — Думай что хочешь, — сказал Рудольф. — А мне нужно собираться. Я остаюсь на ночь в городе. — Он пошел в свою комнату, бросил в чемодан бритвенный прибор, пижаму и чистую рубашку. — У тебя все есть, мама? Что у тебя на ужин?
   — Не беспокойся, — ответила мать. — Открою банку консервов. Ты туда поедешь на машине с этим приятелем?
   — Да, — сказал Рудольф. — Его зовут Брэд.
   — Это тот самый, из Оклахомы? С Запада?
   — Тот самый.
   — Мне не нравится, как он водит машину. Слишком безрассудно. Вообще я никогда не доверяла этим западникам. Почему ты не едешь на поезде?
   — Для чего тратить на поезд деньги?
   — А какой прок в деньгах, если ты, не дай бог, разобьешься или же окажешься под перевернутым автомобилем, как в ловушке?
   — Ма…
   — Теперь у тебя будет куча денег. Такой парень, как ты! И вот с этим, — она нежно разглаживала руками твердый листок с латинскими буквами. — Что я буду делать одна, если с тобой что-нибудь случится? Это приходило тебе в голову?
   — Со мной ничего не случится, не бойся. — Он щелкнул замками чемодана. Поскорее бы оставить ее одну у окна…
   Он явно торопился, это сразу бросалось в глаза.
   — Они меня выбросят на помойку, как дохлую собаку, — нудила мать.
   — Ма, успокойся, ведь сегодня такой торжественный день. Нужно только радоваться.
   — Я помещу твой диплом в рамочку, — сказала она. — Ладно, повеселись как следует. Ты вполне это заслужил. Где собираешься остановиться в Нью-Йорке? У тебя есть кому позвонить, если вдруг возникнет что-то непредвиденное?
   — Ничего непредвиденного не возникнет, — пытался снова успокоить он мать.
   — Но все-таки.
   — Позвоню Гретхен.
   — Ах, этой проститутке! — воскликнула Мэри. Они никогда не говорили о Гретхен, но она знала, что они время от времени видятся.
   — Ах, мама, ради бога!
   Она, конечно, зашла сейчас слишком далеко, и она это понимала. Но все равно, пусть знает ее отношение к дочери.
   Наклонившись, Рудольф поцеловал ее, ласково попрощался, стараясь загладить вину за невольно вырвавшееся восклицание «ради бога!». Она прижала его к себе. От нее пахло туалетной водой, которую он купил ей на день рождения. Ей очень не хотелось, чтобы от нее разило запахами заплесневелой старухи.
   — Ты так ничего мне и не сказал о своих планах, — напомнила она ему. — Теперь твоя жизнь на самом деле только начинается. Думала, что ты уделишь мне несколько минут, мы с тобой посидим, поговорим, и ты расскажешь, что мне в будущем от тебя ждать. Хочешь, налью тебе чашку чая?
   — Завтра, мама, завтра. Я обо всем расскажу тебе завтра. Не волнуйся. — Он еще раз поцеловал ее, и мать выпустила его из своих объятий. Через секунду Рудольф уже быстро спускался с лестницы, такой легконогий. Она встала, доковыляла до окна, села снова в свое кресло-качалку, и снова та же картина — старуха у окна. Пусть смотрит.