Страница:
— Нет, — признался Рудольф. У него чесались руки — так ему хотелось прикоснуться ко всем этим прекрасным ружьям, пощупать их.
— Я научу вас, если пожелаете, — пообещал Бойлан. — На участке есть тир. Правда, живности в этих местах осталось мало — кролики, изредка попадаются лоси, олень. Когда наступает охотничий сезон, я то и дело слышу ружейную пальбу возле дома. Браконьеры, конечно, но что прикажете с ними делать? — Он обвел долгим взглядом оружейную. — Очень удобно для самоубийства, — мрачно произнес он. — Да, в этих местах когда-то было полно самой разнообразной дичи: перепела, куропатки, дикие голуби, лоси. Сколько лет я не держал в руках ружье, уже и не припомню. Может, если стану обучать вас, и возродится угасший интерес. Мужественный спорт, спорт для настоящих мужчин. Мужчина, извечный охотник! — Тон, которым он произносил эти высокие слова, показывал, что он прежде всего имеет в виду себя. — Когда вы будете прокладывать в обществе свой путь наверх, то вам совсем не помешает репутация отличного стрелка. Я знал в колледже одного молодого человека, который удачно женился на громадном состоянии в Северной Каролине только потому, что у него был зоркий глаз и твердая рука. Ему достались заводы по переработке хлопка. Отсюда и деньги. Его фамилия — Ривз. Из бедной семьи, но он обладал обходительными манерами, и это ему сильно помогло. Вы хотите стать богатым, Рудольф?
— Да, несомненно.
— Чем же вы собираетесь заняться после окончания колледжа?
— Пока не знаю, — ответил Рудольф. — Все зависит от того, что подвернется в будущем.
— Я бы посоветовал вам заняться юриспруденцией. Наша страна — страна адвокатов. И с каждым годом это становится все заметнее. Ваша сестра как-то говорила, что вы были президентом школьного дискуссионного клуба.
— Я и сейчас его президент. — При упоминании имени сестры он насторожился.
— Может, я отвезу вас как-нибудь в Нью-Йорк и мы там вместе навестим ее, — предложил Бойлан.
Выходя из оружейной, Бойлан сказал:
— Я прикажу Перкинсу, пусть приведет в порядок тир, закажет несколько мишеней. Как только все будет готово, я вам позвоню.
— У нас нет телефона.
— Да, как же я мог забыть, — спохватился Бойлан. — Как-то раз я пытался найти ваш номер в телефонном справочнике. Напрасный труд. В таком случае, я передам вам записку. Кажется, я запомнил ваш адрес. — Он рассеянно поглядел на мраморную лестницу. — Там, наверху, ничего интересного. Одни спальни. Большинство закрыто. Гостиная матери, где она любила посидеть. Сейчас там уже никто не сидит. Прошу меня простить. Я пойду наверх, переоденусь к обеду. Это займет несколько минут. А вы не скучайте один. Чувствуйте себя как дома. Налейте себе еще виски. — Он казался таким тщедушным, таким хрупким, когда поднимался по крутой лестнице, ведущей на верхние этажи, которые, конечно, не вызывали у его юного гостя абсолютно никакого интереса, если только этот юный гость не интересовался кроватью, на которой его родная сестра лишилась невинности.
Рудольф вернулся в гостиную. Перкинс накрывал обеденный стол перед камином. Жестами священнослужителя он передвигал бокалы и фужеры. Торжественно, как в Вестминстерском аббатстве. Там, где покоятся в могилах великие английские поэты. Бутылка вина высовывается из серебряного ведерка со льдом.
— Я позвонил в мастерскую, сэр, — сообщил ему Перкинс. — Сапоги будут готовы к следующей среде.
— Благодарю вас, Перкинс, — сказал Рудольф.
— Очень рад вам услужить, сэр
Дважды он назвал его «сэром» за какие-то двадцать секунд. Перкинс вернулся к своим священным дарам.
Рудольфу очень хотелось в туалет, но он не осмеливался обратиться с прозаическим вопросом к такому важному человеку, как Перкинс. Он неслышно выскользнул из комнаты, не человек, а роскошный «роллс-ройс». Рудольф подошел к окну, чуть отдернул штору, выглянул в окно. Со стороны долины из густеющей темноты надвигались на особняк клубы густого тумана. Вдруг он вспомнил своего брата Тома, как тот подглядывал в щелку на голого Бойлана с двумя стаканами виски в руках.
Рудольф потягивал виски. Этот крепкий шотландский напиток постепенно действовал на него. Может, в один прекрасный день он вернется сюда и купит этот особняк, все это поместье, вместе с Перкинсом и всем остальным в придачу. Это ведь Америка!
В гостиную вернулся Бойлан. Он лишь сменил замшевую куртку на вельветовый пиджак. На нем по-прежнему шерстяная рубашка в клетку, шотландский теплый шарф на шее.
— У меня, к сожалению, не было времени, чтобы принять ванну, — извинился он. — Не хотелось заставлять вас ждать. — Он снова подошел к своему бару. От него исходил запах дорогого одеколона.
— В столовой ужасно холодно, — сказал Бойлан, поглядывая на стол перед камином. Он налил себе еще виски. — Там когда-то обедал президент Тафт1. Обед для шестидесяти важных персон. — Бойлан подошел к роялю, сел на скамеечку, поставив стакан рядом с собой. Взял наобум несколько аккордов. — Вы случайно не играете на скрипке, Рудольф?
— Нет, к сожалению, не умею.
— Может, еще на каком-нибудь музыкальном инструменте, кроме трубы?
— Нет, вряд ли. Могу сыграть какую-нибудь простенькую мелодию на пианино, да и то фальшиво.
— Жаль, конечно. А то могли бы сыграть дуэтом. Но, по-моему, никаких дуэтов для фортепиано и трубы не существует. — Бойлан заиграл. Рудольф был вынужден признать, что играл он хорошо. — Иногда устаешь от этой музыки в консервной банке, — пожаловался он. — Узнаете, Рудольф? — Он продолжал играть. — Что это?
— Нет, не узнаю.
— Шопен, ноктюрн ре-бемоль мажор. А знаете, как называл музыку Шопена Шуман?
— Нет, откуда? — Рудольфу так хотелось, чтобы он только играл и закрыл рот. Ему эта музыка очень нравилась.
— «Пушка, перелитая в цветы», что-то в этом роде. Надеюсь, я не ошибаюсь, это слова Шумана. Если приходится каким-то образом описывать музыку, то почему бы и не так оригинально?
Вошел Перкинс.
— Кушать подано, сэр, — объявил он.
Бойлан оборвал музыку, встал со скамеечки.
— Рудольф, не хотите ли в туалет, да и помыть руки?
Наконец-то.
— Да, конечно, благодарю вас.
— Перкинс, проводите мистера Джордаха, покажите, где у нас все это находится.
— Прошу за мной, сэр, — пригласил его Перкинс. Когда они с Перкинсом вышли из гостиной, Бойлан снова сел за рояль и продолжил играть с того места, где остановился.
Ванная комната помещалась возле входной двери и представляла собой большую просторную комнату с окном из витражного стекла, что придавало ей какую-то религиозную атмосферу. Унитаз, похожий на трон. Краны умывальника, казалось, были сделаны из чистого золота. Рудольф мочился под звуки ноктюрна Шопена. Он уже сожалел, что согласился остаться на обед. У него сложилось такое ощущение, что Бойлан пытается заманить его в ловушку. Этот человек непрост, ах как непрост, думал он. Все эти его ухищрения, игра на рояле, высокие болотные сапоги, виски, поэзия, оружие, сгоревший крест, отравленная собака. Рудольф чувствовал себя пока неспособным до конца раскусить его. Но сейчас он вполне понимал, почему его сестра решила бежать от этого человека.
Когда он возвращался в гостиную через холл, ему с трудом удалось подавить в себе порыв немедленно убежать отсюда, открыть входную дверь и убежать. Он, конечно, пошел бы на это, если бы мог незаметно забрать свои сапоги. Но нельзя же идти на автобусную остановку в носках и ехать в таком виде домой. Причем не в своих носках, а в носках, подаренных Бойланом. Пришлось вернуться в гостиную, и он стоял, наслаждаясь музыкой Шопена. Бойлан, закончив играть, встал и, слегка коснувшись локтя Рудольфа, подвел его к столу, где уже Перкинс разливал по бокалам белое вино. Форель лежала в глубоком медном блюде в густом бульоне. Рудольф сразу огорчился: ему нравилась жареная форель.
Они сели напротив друг друга. Перед каждым стояло по три высоких стакана и множество самых разнообразных ножей. Перкинс переложил рыбину на серебряный поднос с маленькими вареными картофелинами. Он стоял за спиной Рудольфа, и тот старался обслуживать себя очень осторожно, так как терялся от обилия всех этих приспособлений на столе, хотя и старался вовсю, чтобы показать, что не тушуется, что все это ему хорошо знакомо. Форель была ярко-голубой.
— «Tluite au bleu», — сказал по-французски Бойлан.
Рудольф с удовлетворением заметил, какой у него сильный акцент, сколь разительно его французский отличается от того, который он слышал от мисс Лено.
— Мой повар умеет готовить рыбу.
— Голубая форель, — перевел Рудольф. — Так они готовят такую рыбу во Франции. — Ему не терпелось утереть нос Бойлану, коли тот затронул эту тему, наказать его за его отвратительный акцент.
— Откуда вы знаете? — Бойлан бросил на него испытующий взгляд. — Вы когда-нибудь были во Франции?
— Нет, не был. Выучил в школе. Мы издаем небольшую газету на французском языке, она выходит каждую неделю для наших учеников, и там есть рубрика, посвященная кулинарии.
Бойлан щедрой рукой накладывал себе еду на тарелку. Он явно не страдал отсутствием аппетита.
— Tu parles francais?
Рудольф сразу заметил, что Бойлан употребил местоимение «tu», перешел с ним на «ты». В какой-то старинной французской грамматике он вычитал, как одному ученику преподавательница вдалбливала в голову, что, мол, форма местоимения «tu» второго лица единственного числа употребляется только в разговоре с прислугой, детьми, младшими офицерами и выходцами из социальных низов.
— Un petit peu1.
— Moi… j'еtais en France quand j'еtais jeune, — сказал Бойлан с режущим ухо акцентом. — Аvec mes parents. J'ai vеcu mon premier amour a Paris. Quand c'иtait? Mille neuf cent Vingt-huit Vingt-neuf. Comment s'appelait-elle? Anne? Annette? Elle иtait dеlicieuse1.
Она, конечно, могла быть восхитительной, эта первая любовь, думал Рудольф, испытывая ужасную радость от собственного снобизма, но ей явно не удалось избавить этого человека от ужасного акцента.
— Tu as l'envie d'y aller? En France?2 — спросил Бойлан, явно проверяя его. Он ведь сказал, что немного говорит по-французски, и Бойлан не хотел дать ему возможность улизнуть, не ответив на брошенный ему вызов.
— J'irai, je suis sыr3, — продолжал Рудольф, стараясь говорить так, как мисс Лено произнесла бы эту фразу.
— Боже, — удивился Бойлан. — Да вы говорите как настоящий француз.
— У нас хорошая учительница. — Последний букет, брошенный в сторону мисс Лено, этой французской шлюхи…
— Может, стоить попытать счастья на дипломатической службе? — рассуждал Бойлан. — Там вы сможете воспользоваться связями светских молодых людей. Только будьте осторожны и не женитесь прежде на богатой девушке. В таком случае придется заплатить за это дорогую цену. — Он сделал глоток вина из бокала. — Я хотел жить в Париже, очень хотел. Но у моих родителей было другое мнение на сей счет. Скажите, мой акцент на самом деле режет ухо?
— Он просто чудовищен, — не пожалел его самолюбия Рудольф.
— Ах, эта честность молодости, — засмеялся Бойлан. Но тут же стал серьезен. — Может, в этом отличительная особенность всей вашей семьи? Ваша сестра под стать вам, Рудольф.
Они посидели молча. Рудольф наблюдал, как ловко орудует Бойлан вилкой и ножом. Важная персона с прекрасными, отточенными манерами.
Перкинс убрал грязные тарелки с рыбными костями и поставил на стол второе блюдо — отбивные с тушеной картошкой и зеленым горошком. Рудольф подумал, что неплохо было бы привести на кухню Бойлана его мать — поучиться, как нужно готовить.
Перкинс, можно сказать, не разливал по бокалам красное вино, он священнодействовал на этой торжественной церемонии. Интересно, подумал Рудольф, что Бойлану известно о его сестре Гретхен? Вероятно, все. А кто застилает кровати наверху?
— Твоя сестра уже нашла работу или еще нет? — спросил Бойлан, словно их беседа текла, как и прежде, без пауз. — Она мне говорила, что хочет стать актрисой.
— Не знаю, — уклончиво ответил Рудольф, не собираясь говорить ничего о сестре. — От нее давно не было известий.
— Будет ли ей сопутствовать успех, как вы думаете? — спросил Бойлан. — Вы видели, как она играет?
— Только раз. На школьной сцене. — Изуродованный, нещадно искалеченный Шекспир в костюмах, сшитых своими руками. Человек семи пядей во лбу. Тот мальчик, который играл роль Жака1, постоянно нервно теребил себя за усы, словно желая удостовериться, крепко ли они приклеены. Необычная, странная, очень красивая Гретхен была совсем не пара своему партнеру, которого она страстно сжимала в своих объятиях и говорила красивые слова о любви.
— У нее есть талант?
— Думаю, что да. У нее действительно что-то есть. Когда она выходила на сцену, все в зале тут же прекращали кашлять и чихать.
Бойлан засмеялся. Рудольф понял, что сейчас он похож на маленького мальчишку.
— Ну, я хотел сказать…— Он попытался вернуть свои утраченные позиции. — То есть можно было сразу почувствовать перемену атмосферы в зале. Публика сосредоточивала все свое внимание на ней, чувствовалось, что зрители только на ее стороне и что для них, зрителей, другие актеры на сцене рядом с ней попросту не существуют. Мне кажется, такое можно объяснить только талантом.
— Да, вы, конечно, правы, — кивнул Бойлан. — Она потрясающе красивая девушка. Но, конечно, братья обычно не замечают красоты сестры.
— Ну почему же? — возразил Рудольф.
— Выходит, вы заметили? — рассеянно спросил Бойлан. Казалось, он уже утратил всякий интерес к затронутой теме. Он сделал знак Перкинсу, чтобы тот убрал со стола грязную посуду, а сам подошел к проигрывателю и поставил Второй фортепьянный концерт Брамса, причем на полную громкость. Им стало трудно говорить, и они промолчали до окончания трапезы. Пять сортов сыра на деревянном блюде. Салат. Пирог со сливами. Стоит ли удивляться, что у Бойлана «животик».
Рудольф украдкой посмотрел на часы. Если ему удастся смыться отсюда пораньше, то, может, он еще успеет на свидание к Джулии. Конечно, идти в кино уже поздно, но он хотя бы сможет загладить свою вину перед ней, доказать, что умеет держать данное слово.
После обеда Бойлан налил себе бренди и, поставив рядом маленькую чашечку кофе, завел какую-то симфонию. Рудольф чувствовал, что очень устал после целого дня рыбной ловли. После двух стаканов виски все расплывалось у него перед глазами и очень хотелось спать. Громкая музыка его подавляла. Бойлан по-прежнему был отменно вежлив, но не больше. По-видимому, он разочаровался во мне из-за того, что я ничего не рассказал ему о Гретхен, сделал вывод Рудольф.
Бойлан сидел в глубоком кресле, с закрытыми глазами, сконцентрировавшись на музыке, и время от времени подносил к губам стаканчик с бренди. Он мог прекрасно обойтись и без него, Рудольфа, подумал он с отвращением, или довольствоваться компанией своего ирландского волкодава. По-видимому, они вместе провели не один приятный вечер наедине друг с другом, пока злобные соседи не отравили пса. Может, он хочет предложить мне место своей подохшей собаки?
Игла проигрывателя попала в поцарапанную бороздку пластинки и теперь надоедливо щелкала. Бойлан, сделав нетерпеливый, раздраженный жест, встал, выключил проигрыватель.
— Прошу меня простить, — извинился он перед Рудольфом. — Вот вам месть нашего века машин несчастному Брамсу. Может, отвезти вас в город?
— Благодарю вас. — Рудольф встал, всем своим видом давая ему понять, как он ему признателен за такое предложение.
Бойлан посмотрел на ноги Рудольфа в носках.
— Ах, — воскликнул он, — как же вы выйдете на улицу в носках?
— Ну, если вы отдадите мне мои сапоги.
— По-моему, они еще не высохли. Минутку. Посмотрю, что можно для вас подыскать. — Он вышел из комнаты, поднялся к себе наверх.
Рудольф долгим, внимательным взглядом обвел комнату. Как замечательно быть богатым! Интересно, попаду ли я сюда еще раз, увижу ли эту громадную комнату? — подумал он. Томас однажды тоже видел ее, но его сюда не пригласили. Богач Бойлан спустился в гостиную с голой жопой, и эта штуковина у него свисала чуть ли не до колен, ну, как у жеребца-производителя, налил в два стакана виски и пошел к ней наверх по лестнице. «Гретхен, тебе принести выпивку наверх или ты спустишься вниз?»
Теперь, когда у него появилась возможность видеть и слушать Бойлана, он понял, что кривляния Тома, его карикатурное изображение этого человека, имитируемый им его голос — все точно соответствовало действительности. Вопросы, которые он задает, совсем, по сути дела, не вопросы.
Рудольф покачал головой. Интересно, что думает себе Гретхен? «Мне это понравилось» — снова слышал он ее голос, когда они вдвоем сидели в баре «Порт-Филипского дома». «Мне это понравилось больше всего на свете. Такого я прежде никогда не испытывала».
Рудольф, не находя себе места, нервно заходил по комнате. Посмотрел на название симфонии, которую только что выключил Бойлан. Шуман. Третья (Рейнская) симфония. Ну вот, по крайней мере, он сегодня узнал что-то полезное. Теперь он непременно вспомнит эту музыку, если снова услышит. Он взял со столика серебряную зажигалку длиной с целый фут, долго ее разглядывал. На ней — монограмма: «Т. Б.» Он с умыслом приобретал такие дорогие вещицы для всяких пустяков, для чего бедным служат гораздо более дешевые приспособления. Подумаешь, зажечь сигаретку! Он, щелкнув, открыл ее. Она плюнула в него струйкой пламени. Горящий крест на холме. Враги повсюду. Он услыхал шаги Бойлана по мраморному полу в холле. Торопливо погасив зажигалку, положил ее на место.
Вошел Бойлан. В руках у него была небольшая сумка и пара мокасин цвета красного дерева.
— Вот, Рудольф, примерьте! — сказал он.
Мокасины были старые, но надраенные до блеска, с толстыми подошвами и кожаными шнурками. Они ему отлично подошли. В самый раз.
— Эй, — удивленно сказал Бойлан, — да у вас такая же узкая ступня, как и у меня. Подарок одного аристократа другому.
— Я верну вам их через пару дней, — сказал Рудольф, когда они отъезжали от дома.
— Не беспокойтесь, — снисходительно ответил Бойлан. — Мокасины старые, как этот мир. Я их не ношу.
Аккуратно сложенная удочка, корзинка для рыбы и его бредень лежали на заднем сиденье «бьюика». Резиновые сапоги пожарника, действительно еще мокрые внутри, — на полу за передним сиденьем. Бойлан забросил сумку на заднее сиденье. Рудольф забрал и свою поношенную фетровую шляпу со стола, но не осмелился надеть ее на голову — очень стеснялся в упор глядевшего на него Перкинса. Бойлан включил радиоприемник, поймал джаз из Нью-Йорка. Поэтому они не разговаривали дорогой, до самой Вандерхоф-стрит. Когда подъехали к их пекарне, Бойлан приемник выключил.
— Ну, вот вы и дома, — сказал он.
— Большое вам спасибо, спасибо за все, — сказал Рудольф.
— Это вам спасибо, Рудольф, — ответил Бойлан. — Это был такой приятный день для меня, словно свежий глоток воздуха. — Заметив, что Рудольф положил ладонь на ручку дверцы, он, наклонившись к нему, мягко ее сжал. — Да, не могли бы вы сделать для меня одно одолжение?
— Само собой.
— Вот в этой сумке…— Бойлан, не отнимая рук от руля, чуть повернулся назад, чтобы показать ему, что кожаная сумка лежит там, на заднем сиденье. — Тут кое-что для вашей сестры, она очень хотела ее иметь. Не могли бы вы передать ее ей?
— Ну, — неуверенно сказал Рудольф. — Не знаю, когда я ее увижу.
— Это не к спеху, — сказал Бойлан. — Это то, что ей очень нужно, я знаю. Но спешить некуда.
— О'кей, — согласился Рудольф. Он твердо решил не давать Бойлану адрес Гретхен и не собирался ничего рассказывать о сестре. — Передам, когда ее увижу.
— Вы очень любезны, Рудольф. — Он посмотрел на часы. — Еще не поздно. Не хотите ли поехать со мной, выпить где-нибудь? Так не хочется возвращаться в свой постылый дом и коротать там время в одиночестве.
— Знаете, мне приходится ужасно рано вставать по утрам, — объяснил Рудольф. Ему, как раз наоборот, сейчас очень хотелось побыть одному, чтобы проанализировать свои впечатления о Бойлане, верно оценить все таящиеся опасности и возможные преимущества от знакомства с этим человеком. Ему сейчас не требовалось никаких новых впечатлений — для чего ему лишняя ноша? Пьяный Бойлан, Бойлан несет какую-то чушь в незнакомой компании в баре. Бойлан напропалую флиртует с женщиной или пристает с непристойным предложением к матросу. Вдруг его осенило: а не педик ли он, этот Бойлан? Может, он незаметно пристает к нему самому? Эти тонкие, холеные руки на клавиатуре рояля, эти подарки, его одежда, смахивающая на броский наряд, ненавязчивые легкие прикосновения.
— Что значит «рано»? — спросил Бойлан.
— Я встаю в пять утра.
— Боже мой! — удивился Бойлан. — Чем же может заниматься человек, встающий в пять утра, ума не приложу.
— Я развожу на велосипеде клиентам отца свежие булочки, — объяснил Рудольф.
— Ах вон оно что! — протянул Бойлан. — Я, конечно, понимаю, что кто-то должен развозить клиентам булочки. Но вам, Рудольф, не очень-то подходит занятие поставщика булочек.
— Но это не самое главное в моей жизни, — возразил он.
— Ну а что для вас главное в жизни, Рудольф?
Бойлан рассеянно выключил передние фары. В салоне было темно, так как они стояли прямо под уличным фонарем. В подвале не было света. Отец еще не приступил к ночной смене. А если задать такой вопрос его отцу, то скажет ли он, что главное в его жизни — это выпекать булочки?
— Пока не знаю. — И, не сдержавшись, спросил: — А ваше?
— Тоже не знаю, — загадочно ответил Бойлан. — Пока не знаю. Может, у вас возникла какая-то идея?
— Нет, ничего. — Этот человек рассыпался у него на глазах, на миллион мелких осколков. Рудольф чувствовал, будь он постарше, то, вероятно, мог бы собрать все эти осколки в одно целое, единое.
— Как жаль, — покачал головой Бойлан. — А я-то думал, что зоркие глаза молодости способны увидать во мне то, что я сам не замечаю.
— А кстати, сколько вам лет? — спросил Рудольф.
Бойлан все время разглагольствует о прошлом, о далеком прошлом, словно он жил во времена индейцев, президента Тафта, когда наша планета была более зеленой. Вдруг Рудольфу показалось, что Бойлан не столько стар, сколько старомоден.
— Догадайтесь! — сказал Бойлан веселым тоном.
— Не знаю. — Рудольф колебался.
Все мужчины, которым за тридцать пять, для Рудольфа выглядели на одно лицо, были одного возраста, ну, конечно, за исключением седобородых стариков, которые передвигались, тяжело опираясь на трость. Он уже давно перестал удивляться, когда читал в некрологе, что несчастный отправился на тот свет в возрасте тридцати пяти лет.
— Пятьдесят? — сказал он наобум.
Бойлан засмеялся:
— Ваша сестра была куда добрее по отношению ко мне. Значительно добрее.
Опять все возвращается к Гретхен, с раздражением подумал Рудольф.
— Ну так сколько же вам?
— Сорок. Мне сорок. Только что исполнилось. И вся моя жизнь — еще впереди, — не скрывая иронии, сказал Бойлан. — Увы! Скажите, Рудольф, а как вы будете выглядеть, когда вам стукнет сорок, не пробовали себе представить? — спросил он беззаботно, легко, словно шутя. — Ну, как мне сейчас?
— Нет, не пробовал, — ответил Рудольф.
— Мудрый молодой человек. Вам конечно же не хочется быть таким, как я. Я вас правильно понял?
— Да, — искренне ответил Рудольф. Сам напросился, кто его тянул за язык. Ну вот — получай!
— Почему же? Я вам не нравлюсь? Да?
— Немного, — сказал Рудольф. — Но только не поэтому.
— Почему же вы не хотите быть таким, как я, смею вас спросить?
— Мне хотелось бы иметь такой же большой дом, как у вас. Столько же денег, как у вас, ваши книги, вашу машину. Мне хотелось бы научиться так разговаривать, как разговариваете вы, — только не все время, само собой разумеется, знать столько, сколько знаете вы, ездить в Европу, как путешествуете вы…
— Но…
— Но, несмотря на все это, вы ведь очень одиноки, — продолжал Рудольф. — Всегда грустны, печальны, всегда чем-то огорчены. Жизнь вам не доставляет радости.
— Ну а когда вам исполнится сорок, вы не будете таким, не будете печальным, огорченным, безрадостным?
— Нет, конечно.
— У вас наверняка будет красивая, любящая жена, — продолжал Бойлан, словно читал сказочку на ночь малышу, — она будет всегда ожидать вас на вокзале, когда вы будете возвращаться с работы в городе, у вас будут очаровательные детишки, которых вы будете крепко любить и в порыве патриотизма провожать на фронт, когда начнется следующая война.
— Я не собираюсь жениться, — отрезал Рудольф.
— Ах вон оно что! — протянул Бойлан. — Вы изучили этот институт брака, знаете, что это значит на самом деле, без прикрас. Я был другим человеком. Мечтал о женитьбе. И я на самом деле женился. Я рассчитывал, что в этом моем дворце, расположенном на высоком холме, будут радостно звенеть детские голоса. Как видите, я не женат, и в моем доме не звенят детские веселые голоса, вообще ничьи голоса не звучат. Но все равно, еще не поздно…— Из золотого портсигара он вытащил сигарету, из кармана — зажигалку, щелкнул ею. Она осветила его волосы, показавшиеся Рудольфу седыми, морщинистое лицо с глубокими бороздками, скрытыми тенями.
— Сестра вам говорила, что я сделал ей предложение?
— Да.
— Она объяснила, почему она мне отказала?
— Нет.
— Она вам сказала, что была моей любовницей?
Это слово обидело Рудольфа, оно показалось ему очень грязным. Если бы он прямо сказал: «Я ее трахнул», то в этом случае Бойлан был бы менее неприятен, а Гретхен в таком случае не казалась бы одним из предметов собственности Теодора Бойлана.
— Я научу вас, если пожелаете, — пообещал Бойлан. — На участке есть тир. Правда, живности в этих местах осталось мало — кролики, изредка попадаются лоси, олень. Когда наступает охотничий сезон, я то и дело слышу ружейную пальбу возле дома. Браконьеры, конечно, но что прикажете с ними делать? — Он обвел долгим взглядом оружейную. — Очень удобно для самоубийства, — мрачно произнес он. — Да, в этих местах когда-то было полно самой разнообразной дичи: перепела, куропатки, дикие голуби, лоси. Сколько лет я не держал в руках ружье, уже и не припомню. Может, если стану обучать вас, и возродится угасший интерес. Мужественный спорт, спорт для настоящих мужчин. Мужчина, извечный охотник! — Тон, которым он произносил эти высокие слова, показывал, что он прежде всего имеет в виду себя. — Когда вы будете прокладывать в обществе свой путь наверх, то вам совсем не помешает репутация отличного стрелка. Я знал в колледже одного молодого человека, который удачно женился на громадном состоянии в Северной Каролине только потому, что у него был зоркий глаз и твердая рука. Ему достались заводы по переработке хлопка. Отсюда и деньги. Его фамилия — Ривз. Из бедной семьи, но он обладал обходительными манерами, и это ему сильно помогло. Вы хотите стать богатым, Рудольф?
— Да, несомненно.
— Чем же вы собираетесь заняться после окончания колледжа?
— Пока не знаю, — ответил Рудольф. — Все зависит от того, что подвернется в будущем.
— Я бы посоветовал вам заняться юриспруденцией. Наша страна — страна адвокатов. И с каждым годом это становится все заметнее. Ваша сестра как-то говорила, что вы были президентом школьного дискуссионного клуба.
— Я и сейчас его президент. — При упоминании имени сестры он насторожился.
— Может, я отвезу вас как-нибудь в Нью-Йорк и мы там вместе навестим ее, — предложил Бойлан.
Выходя из оружейной, Бойлан сказал:
— Я прикажу Перкинсу, пусть приведет в порядок тир, закажет несколько мишеней. Как только все будет готово, я вам позвоню.
— У нас нет телефона.
— Да, как же я мог забыть, — спохватился Бойлан. — Как-то раз я пытался найти ваш номер в телефонном справочнике. Напрасный труд. В таком случае, я передам вам записку. Кажется, я запомнил ваш адрес. — Он рассеянно поглядел на мраморную лестницу. — Там, наверху, ничего интересного. Одни спальни. Большинство закрыто. Гостиная матери, где она любила посидеть. Сейчас там уже никто не сидит. Прошу меня простить. Я пойду наверх, переоденусь к обеду. Это займет несколько минут. А вы не скучайте один. Чувствуйте себя как дома. Налейте себе еще виски. — Он казался таким тщедушным, таким хрупким, когда поднимался по крутой лестнице, ведущей на верхние этажи, которые, конечно, не вызывали у его юного гостя абсолютно никакого интереса, если только этот юный гость не интересовался кроватью, на которой его родная сестра лишилась невинности.
III
Рудольф вернулся в гостиную. Перкинс накрывал обеденный стол перед камином. Жестами священнослужителя он передвигал бокалы и фужеры. Торжественно, как в Вестминстерском аббатстве. Там, где покоятся в могилах великие английские поэты. Бутылка вина высовывается из серебряного ведерка со льдом.
— Я позвонил в мастерскую, сэр, — сообщил ему Перкинс. — Сапоги будут готовы к следующей среде.
— Благодарю вас, Перкинс, — сказал Рудольф.
— Очень рад вам услужить, сэр
Дважды он назвал его «сэром» за какие-то двадцать секунд. Перкинс вернулся к своим священным дарам.
Рудольфу очень хотелось в туалет, но он не осмеливался обратиться с прозаическим вопросом к такому важному человеку, как Перкинс. Он неслышно выскользнул из комнаты, не человек, а роскошный «роллс-ройс». Рудольф подошел к окну, чуть отдернул штору, выглянул в окно. Со стороны долины из густеющей темноты надвигались на особняк клубы густого тумана. Вдруг он вспомнил своего брата Тома, как тот подглядывал в щелку на голого Бойлана с двумя стаканами виски в руках.
Рудольф потягивал виски. Этот крепкий шотландский напиток постепенно действовал на него. Может, в один прекрасный день он вернется сюда и купит этот особняк, все это поместье, вместе с Перкинсом и всем остальным в придачу. Это ведь Америка!
В гостиную вернулся Бойлан. Он лишь сменил замшевую куртку на вельветовый пиджак. На нем по-прежнему шерстяная рубашка в клетку, шотландский теплый шарф на шее.
— У меня, к сожалению, не было времени, чтобы принять ванну, — извинился он. — Не хотелось заставлять вас ждать. — Он снова подошел к своему бару. От него исходил запах дорогого одеколона.
— В столовой ужасно холодно, — сказал Бойлан, поглядывая на стол перед камином. Он налил себе еще виски. — Там когда-то обедал президент Тафт1. Обед для шестидесяти важных персон. — Бойлан подошел к роялю, сел на скамеечку, поставив стакан рядом с собой. Взял наобум несколько аккордов. — Вы случайно не играете на скрипке, Рудольф?
— Нет, к сожалению, не умею.
— Может, еще на каком-нибудь музыкальном инструменте, кроме трубы?
— Нет, вряд ли. Могу сыграть какую-нибудь простенькую мелодию на пианино, да и то фальшиво.
— Жаль, конечно. А то могли бы сыграть дуэтом. Но, по-моему, никаких дуэтов для фортепиано и трубы не существует. — Бойлан заиграл. Рудольф был вынужден признать, что играл он хорошо. — Иногда устаешь от этой музыки в консервной банке, — пожаловался он. — Узнаете, Рудольф? — Он продолжал играть. — Что это?
— Нет, не узнаю.
— Шопен, ноктюрн ре-бемоль мажор. А знаете, как называл музыку Шопена Шуман?
— Нет, откуда? — Рудольфу так хотелось, чтобы он только играл и закрыл рот. Ему эта музыка очень нравилась.
— «Пушка, перелитая в цветы», что-то в этом роде. Надеюсь, я не ошибаюсь, это слова Шумана. Если приходится каким-то образом описывать музыку, то почему бы и не так оригинально?
Вошел Перкинс.
— Кушать подано, сэр, — объявил он.
Бойлан оборвал музыку, встал со скамеечки.
— Рудольф, не хотите ли в туалет, да и помыть руки?
Наконец-то.
— Да, конечно, благодарю вас.
— Перкинс, проводите мистера Джордаха, покажите, где у нас все это находится.
— Прошу за мной, сэр, — пригласил его Перкинс. Когда они с Перкинсом вышли из гостиной, Бойлан снова сел за рояль и продолжил играть с того места, где остановился.
Ванная комната помещалась возле входной двери и представляла собой большую просторную комнату с окном из витражного стекла, что придавало ей какую-то религиозную атмосферу. Унитаз, похожий на трон. Краны умывальника, казалось, были сделаны из чистого золота. Рудольф мочился под звуки ноктюрна Шопена. Он уже сожалел, что согласился остаться на обед. У него сложилось такое ощущение, что Бойлан пытается заманить его в ловушку. Этот человек непрост, ах как непрост, думал он. Все эти его ухищрения, игра на рояле, высокие болотные сапоги, виски, поэзия, оружие, сгоревший крест, отравленная собака. Рудольф чувствовал себя пока неспособным до конца раскусить его. Но сейчас он вполне понимал, почему его сестра решила бежать от этого человека.
Когда он возвращался в гостиную через холл, ему с трудом удалось подавить в себе порыв немедленно убежать отсюда, открыть входную дверь и убежать. Он, конечно, пошел бы на это, если бы мог незаметно забрать свои сапоги. Но нельзя же идти на автобусную остановку в носках и ехать в таком виде домой. Причем не в своих носках, а в носках, подаренных Бойланом. Пришлось вернуться в гостиную, и он стоял, наслаждаясь музыкой Шопена. Бойлан, закончив играть, встал и, слегка коснувшись локтя Рудольфа, подвел его к столу, где уже Перкинс разливал по бокалам белое вино. Форель лежала в глубоком медном блюде в густом бульоне. Рудольф сразу огорчился: ему нравилась жареная форель.
Они сели напротив друг друга. Перед каждым стояло по три высоких стакана и множество самых разнообразных ножей. Перкинс переложил рыбину на серебряный поднос с маленькими вареными картофелинами. Он стоял за спиной Рудольфа, и тот старался обслуживать себя очень осторожно, так как терялся от обилия всех этих приспособлений на столе, хотя и старался вовсю, чтобы показать, что не тушуется, что все это ему хорошо знакомо. Форель была ярко-голубой.
— «Tluite au bleu», — сказал по-французски Бойлан.
Рудольф с удовлетворением заметил, какой у него сильный акцент, сколь разительно его французский отличается от того, который он слышал от мисс Лено.
— Мой повар умеет готовить рыбу.
— Голубая форель, — перевел Рудольф. — Так они готовят такую рыбу во Франции. — Ему не терпелось утереть нос Бойлану, коли тот затронул эту тему, наказать его за его отвратительный акцент.
— Откуда вы знаете? — Бойлан бросил на него испытующий взгляд. — Вы когда-нибудь были во Франции?
— Нет, не был. Выучил в школе. Мы издаем небольшую газету на французском языке, она выходит каждую неделю для наших учеников, и там есть рубрика, посвященная кулинарии.
Бойлан щедрой рукой накладывал себе еду на тарелку. Он явно не страдал отсутствием аппетита.
— Tu parles francais?
Рудольф сразу заметил, что Бойлан употребил местоимение «tu», перешел с ним на «ты». В какой-то старинной французской грамматике он вычитал, как одному ученику преподавательница вдалбливала в голову, что, мол, форма местоимения «tu» второго лица единственного числа употребляется только в разговоре с прислугой, детьми, младшими офицерами и выходцами из социальных низов.
— Un petit peu1.
— Moi… j'еtais en France quand j'еtais jeune, — сказал Бойлан с режущим ухо акцентом. — Аvec mes parents. J'ai vеcu mon premier amour a Paris. Quand c'иtait? Mille neuf cent Vingt-huit Vingt-neuf. Comment s'appelait-elle? Anne? Annette? Elle иtait dеlicieuse1.
Она, конечно, могла быть восхитительной, эта первая любовь, думал Рудольф, испытывая ужасную радость от собственного снобизма, но ей явно не удалось избавить этого человека от ужасного акцента.
— Tu as l'envie d'y aller? En France?2 — спросил Бойлан, явно проверяя его. Он ведь сказал, что немного говорит по-французски, и Бойлан не хотел дать ему возможность улизнуть, не ответив на брошенный ему вызов.
— J'irai, je suis sыr3, — продолжал Рудольф, стараясь говорить так, как мисс Лено произнесла бы эту фразу.
— Боже, — удивился Бойлан. — Да вы говорите как настоящий француз.
— У нас хорошая учительница. — Последний букет, брошенный в сторону мисс Лено, этой французской шлюхи…
— Может, стоить попытать счастья на дипломатической службе? — рассуждал Бойлан. — Там вы сможете воспользоваться связями светских молодых людей. Только будьте осторожны и не женитесь прежде на богатой девушке. В таком случае придется заплатить за это дорогую цену. — Он сделал глоток вина из бокала. — Я хотел жить в Париже, очень хотел. Но у моих родителей было другое мнение на сей счет. Скажите, мой акцент на самом деле режет ухо?
— Он просто чудовищен, — не пожалел его самолюбия Рудольф.
— Ах, эта честность молодости, — засмеялся Бойлан. Но тут же стал серьезен. — Может, в этом отличительная особенность всей вашей семьи? Ваша сестра под стать вам, Рудольф.
Они посидели молча. Рудольф наблюдал, как ловко орудует Бойлан вилкой и ножом. Важная персона с прекрасными, отточенными манерами.
Перкинс убрал грязные тарелки с рыбными костями и поставил на стол второе блюдо — отбивные с тушеной картошкой и зеленым горошком. Рудольф подумал, что неплохо было бы привести на кухню Бойлана его мать — поучиться, как нужно готовить.
Перкинс, можно сказать, не разливал по бокалам красное вино, он священнодействовал на этой торжественной церемонии. Интересно, подумал Рудольф, что Бойлану известно о его сестре Гретхен? Вероятно, все. А кто застилает кровати наверху?
— Твоя сестра уже нашла работу или еще нет? — спросил Бойлан, словно их беседа текла, как и прежде, без пауз. — Она мне говорила, что хочет стать актрисой.
— Не знаю, — уклончиво ответил Рудольф, не собираясь говорить ничего о сестре. — От нее давно не было известий.
— Будет ли ей сопутствовать успех, как вы думаете? — спросил Бойлан. — Вы видели, как она играет?
— Только раз. На школьной сцене. — Изуродованный, нещадно искалеченный Шекспир в костюмах, сшитых своими руками. Человек семи пядей во лбу. Тот мальчик, который играл роль Жака1, постоянно нервно теребил себя за усы, словно желая удостовериться, крепко ли они приклеены. Необычная, странная, очень красивая Гретхен была совсем не пара своему партнеру, которого она страстно сжимала в своих объятиях и говорила красивые слова о любви.
— У нее есть талант?
— Думаю, что да. У нее действительно что-то есть. Когда она выходила на сцену, все в зале тут же прекращали кашлять и чихать.
Бойлан засмеялся. Рудольф понял, что сейчас он похож на маленького мальчишку.
— Ну, я хотел сказать…— Он попытался вернуть свои утраченные позиции. — То есть можно было сразу почувствовать перемену атмосферы в зале. Публика сосредоточивала все свое внимание на ней, чувствовалось, что зрители только на ее стороне и что для них, зрителей, другие актеры на сцене рядом с ней попросту не существуют. Мне кажется, такое можно объяснить только талантом.
— Да, вы, конечно, правы, — кивнул Бойлан. — Она потрясающе красивая девушка. Но, конечно, братья обычно не замечают красоты сестры.
— Ну почему же? — возразил Рудольф.
— Выходит, вы заметили? — рассеянно спросил Бойлан. Казалось, он уже утратил всякий интерес к затронутой теме. Он сделал знак Перкинсу, чтобы тот убрал со стола грязную посуду, а сам подошел к проигрывателю и поставил Второй фортепьянный концерт Брамса, причем на полную громкость. Им стало трудно говорить, и они промолчали до окончания трапезы. Пять сортов сыра на деревянном блюде. Салат. Пирог со сливами. Стоит ли удивляться, что у Бойлана «животик».
Рудольф украдкой посмотрел на часы. Если ему удастся смыться отсюда пораньше, то, может, он еще успеет на свидание к Джулии. Конечно, идти в кино уже поздно, но он хотя бы сможет загладить свою вину перед ней, доказать, что умеет держать данное слово.
После обеда Бойлан налил себе бренди и, поставив рядом маленькую чашечку кофе, завел какую-то симфонию. Рудольф чувствовал, что очень устал после целого дня рыбной ловли. После двух стаканов виски все расплывалось у него перед глазами и очень хотелось спать. Громкая музыка его подавляла. Бойлан по-прежнему был отменно вежлив, но не больше. По-видимому, он разочаровался во мне из-за того, что я ничего не рассказал ему о Гретхен, сделал вывод Рудольф.
Бойлан сидел в глубоком кресле, с закрытыми глазами, сконцентрировавшись на музыке, и время от времени подносил к губам стаканчик с бренди. Он мог прекрасно обойтись и без него, Рудольфа, подумал он с отвращением, или довольствоваться компанией своего ирландского волкодава. По-видимому, они вместе провели не один приятный вечер наедине друг с другом, пока злобные соседи не отравили пса. Может, он хочет предложить мне место своей подохшей собаки?
Игла проигрывателя попала в поцарапанную бороздку пластинки и теперь надоедливо щелкала. Бойлан, сделав нетерпеливый, раздраженный жест, встал, выключил проигрыватель.
— Прошу меня простить, — извинился он перед Рудольфом. — Вот вам месть нашего века машин несчастному Брамсу. Может, отвезти вас в город?
— Благодарю вас. — Рудольф встал, всем своим видом давая ему понять, как он ему признателен за такое предложение.
Бойлан посмотрел на ноги Рудольфа в носках.
— Ах, — воскликнул он, — как же вы выйдете на улицу в носках?
— Ну, если вы отдадите мне мои сапоги.
— По-моему, они еще не высохли. Минутку. Посмотрю, что можно для вас подыскать. — Он вышел из комнаты, поднялся к себе наверх.
Рудольф долгим, внимательным взглядом обвел комнату. Как замечательно быть богатым! Интересно, попаду ли я сюда еще раз, увижу ли эту громадную комнату? — подумал он. Томас однажды тоже видел ее, но его сюда не пригласили. Богач Бойлан спустился в гостиную с голой жопой, и эта штуковина у него свисала чуть ли не до колен, ну, как у жеребца-производителя, налил в два стакана виски и пошел к ней наверх по лестнице. «Гретхен, тебе принести выпивку наверх или ты спустишься вниз?»
Теперь, когда у него появилась возможность видеть и слушать Бойлана, он понял, что кривляния Тома, его карикатурное изображение этого человека, имитируемый им его голос — все точно соответствовало действительности. Вопросы, которые он задает, совсем, по сути дела, не вопросы.
Рудольф покачал головой. Интересно, что думает себе Гретхен? «Мне это понравилось» — снова слышал он ее голос, когда они вдвоем сидели в баре «Порт-Филипского дома». «Мне это понравилось больше всего на свете. Такого я прежде никогда не испытывала».
Рудольф, не находя себе места, нервно заходил по комнате. Посмотрел на название симфонии, которую только что выключил Бойлан. Шуман. Третья (Рейнская) симфония. Ну вот, по крайней мере, он сегодня узнал что-то полезное. Теперь он непременно вспомнит эту музыку, если снова услышит. Он взял со столика серебряную зажигалку длиной с целый фут, долго ее разглядывал. На ней — монограмма: «Т. Б.» Он с умыслом приобретал такие дорогие вещицы для всяких пустяков, для чего бедным служат гораздо более дешевые приспособления. Подумаешь, зажечь сигаретку! Он, щелкнув, открыл ее. Она плюнула в него струйкой пламени. Горящий крест на холме. Враги повсюду. Он услыхал шаги Бойлана по мраморному полу в холле. Торопливо погасив зажигалку, положил ее на место.
Вошел Бойлан. В руках у него была небольшая сумка и пара мокасин цвета красного дерева.
— Вот, Рудольф, примерьте! — сказал он.
Мокасины были старые, но надраенные до блеска, с толстыми подошвами и кожаными шнурками. Они ему отлично подошли. В самый раз.
— Эй, — удивленно сказал Бойлан, — да у вас такая же узкая ступня, как и у меня. Подарок одного аристократа другому.
— Я верну вам их через пару дней, — сказал Рудольф, когда они отъезжали от дома.
— Не беспокойтесь, — снисходительно ответил Бойлан. — Мокасины старые, как этот мир. Я их не ношу.
Аккуратно сложенная удочка, корзинка для рыбы и его бредень лежали на заднем сиденье «бьюика». Резиновые сапоги пожарника, действительно еще мокрые внутри, — на полу за передним сиденьем. Бойлан забросил сумку на заднее сиденье. Рудольф забрал и свою поношенную фетровую шляпу со стола, но не осмелился надеть ее на голову — очень стеснялся в упор глядевшего на него Перкинса. Бойлан включил радиоприемник, поймал джаз из Нью-Йорка. Поэтому они не разговаривали дорогой, до самой Вандерхоф-стрит. Когда подъехали к их пекарне, Бойлан приемник выключил.
— Ну, вот вы и дома, — сказал он.
— Большое вам спасибо, спасибо за все, — сказал Рудольф.
— Это вам спасибо, Рудольф, — ответил Бойлан. — Это был такой приятный день для меня, словно свежий глоток воздуха. — Заметив, что Рудольф положил ладонь на ручку дверцы, он, наклонившись к нему, мягко ее сжал. — Да, не могли бы вы сделать для меня одно одолжение?
— Само собой.
— Вот в этой сумке…— Бойлан, не отнимая рук от руля, чуть повернулся назад, чтобы показать ему, что кожаная сумка лежит там, на заднем сиденье. — Тут кое-что для вашей сестры, она очень хотела ее иметь. Не могли бы вы передать ее ей?
— Ну, — неуверенно сказал Рудольф. — Не знаю, когда я ее увижу.
— Это не к спеху, — сказал Бойлан. — Это то, что ей очень нужно, я знаю. Но спешить некуда.
— О'кей, — согласился Рудольф. Он твердо решил не давать Бойлану адрес Гретхен и не собирался ничего рассказывать о сестре. — Передам, когда ее увижу.
— Вы очень любезны, Рудольф. — Он посмотрел на часы. — Еще не поздно. Не хотите ли поехать со мной, выпить где-нибудь? Так не хочется возвращаться в свой постылый дом и коротать там время в одиночестве.
— Знаете, мне приходится ужасно рано вставать по утрам, — объяснил Рудольф. Ему, как раз наоборот, сейчас очень хотелось побыть одному, чтобы проанализировать свои впечатления о Бойлане, верно оценить все таящиеся опасности и возможные преимущества от знакомства с этим человеком. Ему сейчас не требовалось никаких новых впечатлений — для чего ему лишняя ноша? Пьяный Бойлан, Бойлан несет какую-то чушь в незнакомой компании в баре. Бойлан напропалую флиртует с женщиной или пристает с непристойным предложением к матросу. Вдруг его осенило: а не педик ли он, этот Бойлан? Может, он незаметно пристает к нему самому? Эти тонкие, холеные руки на клавиатуре рояля, эти подарки, его одежда, смахивающая на броский наряд, ненавязчивые легкие прикосновения.
— Что значит «рано»? — спросил Бойлан.
— Я встаю в пять утра.
— Боже мой! — удивился Бойлан. — Чем же может заниматься человек, встающий в пять утра, ума не приложу.
— Я развожу на велосипеде клиентам отца свежие булочки, — объяснил Рудольф.
— Ах вон оно что! — протянул Бойлан. — Я, конечно, понимаю, что кто-то должен развозить клиентам булочки. Но вам, Рудольф, не очень-то подходит занятие поставщика булочек.
— Но это не самое главное в моей жизни, — возразил он.
— Ну а что для вас главное в жизни, Рудольф?
Бойлан рассеянно выключил передние фары. В салоне было темно, так как они стояли прямо под уличным фонарем. В подвале не было света. Отец еще не приступил к ночной смене. А если задать такой вопрос его отцу, то скажет ли он, что главное в его жизни — это выпекать булочки?
— Пока не знаю. — И, не сдержавшись, спросил: — А ваше?
— Тоже не знаю, — загадочно ответил Бойлан. — Пока не знаю. Может, у вас возникла какая-то идея?
— Нет, ничего. — Этот человек рассыпался у него на глазах, на миллион мелких осколков. Рудольф чувствовал, будь он постарше, то, вероятно, мог бы собрать все эти осколки в одно целое, единое.
— Как жаль, — покачал головой Бойлан. — А я-то думал, что зоркие глаза молодости способны увидать во мне то, что я сам не замечаю.
— А кстати, сколько вам лет? — спросил Рудольф.
Бойлан все время разглагольствует о прошлом, о далеком прошлом, словно он жил во времена индейцев, президента Тафта, когда наша планета была более зеленой. Вдруг Рудольфу показалось, что Бойлан не столько стар, сколько старомоден.
— Догадайтесь! — сказал Бойлан веселым тоном.
— Не знаю. — Рудольф колебался.
Все мужчины, которым за тридцать пять, для Рудольфа выглядели на одно лицо, были одного возраста, ну, конечно, за исключением седобородых стариков, которые передвигались, тяжело опираясь на трость. Он уже давно перестал удивляться, когда читал в некрологе, что несчастный отправился на тот свет в возрасте тридцати пяти лет.
— Пятьдесят? — сказал он наобум.
Бойлан засмеялся:
— Ваша сестра была куда добрее по отношению ко мне. Значительно добрее.
Опять все возвращается к Гретхен, с раздражением подумал Рудольф.
— Ну так сколько же вам?
— Сорок. Мне сорок. Только что исполнилось. И вся моя жизнь — еще впереди, — не скрывая иронии, сказал Бойлан. — Увы! Скажите, Рудольф, а как вы будете выглядеть, когда вам стукнет сорок, не пробовали себе представить? — спросил он беззаботно, легко, словно шутя. — Ну, как мне сейчас?
— Нет, не пробовал, — ответил Рудольф.
— Мудрый молодой человек. Вам конечно же не хочется быть таким, как я. Я вас правильно понял?
— Да, — искренне ответил Рудольф. Сам напросился, кто его тянул за язык. Ну вот — получай!
— Почему же? Я вам не нравлюсь? Да?
— Немного, — сказал Рудольф. — Но только не поэтому.
— Почему же вы не хотите быть таким, как я, смею вас спросить?
— Мне хотелось бы иметь такой же большой дом, как у вас. Столько же денег, как у вас, ваши книги, вашу машину. Мне хотелось бы научиться так разговаривать, как разговариваете вы, — только не все время, само собой разумеется, знать столько, сколько знаете вы, ездить в Европу, как путешествуете вы…
— Но…
— Но, несмотря на все это, вы ведь очень одиноки, — продолжал Рудольф. — Всегда грустны, печальны, всегда чем-то огорчены. Жизнь вам не доставляет радости.
— Ну а когда вам исполнится сорок, вы не будете таким, не будете печальным, огорченным, безрадостным?
— Нет, конечно.
— У вас наверняка будет красивая, любящая жена, — продолжал Бойлан, словно читал сказочку на ночь малышу, — она будет всегда ожидать вас на вокзале, когда вы будете возвращаться с работы в городе, у вас будут очаровательные детишки, которых вы будете крепко любить и в порыве патриотизма провожать на фронт, когда начнется следующая война.
— Я не собираюсь жениться, — отрезал Рудольф.
— Ах вон оно что! — протянул Бойлан. — Вы изучили этот институт брака, знаете, что это значит на самом деле, без прикрас. Я был другим человеком. Мечтал о женитьбе. И я на самом деле женился. Я рассчитывал, что в этом моем дворце, расположенном на высоком холме, будут радостно звенеть детские голоса. Как видите, я не женат, и в моем доме не звенят детские веселые голоса, вообще ничьи голоса не звучат. Но все равно, еще не поздно…— Из золотого портсигара он вытащил сигарету, из кармана — зажигалку, щелкнул ею. Она осветила его волосы, показавшиеся Рудольфу седыми, морщинистое лицо с глубокими бороздками, скрытыми тенями.
— Сестра вам говорила, что я сделал ей предложение?
— Да.
— Она объяснила, почему она мне отказала?
— Нет.
— Она вам сказала, что была моей любовницей?
Это слово обидело Рудольфа, оно показалось ему очень грязным. Если бы он прямо сказал: «Я ее трахнул», то в этом случае Бойлан был бы менее неприятен, а Гретхен в таком случае не казалась бы одним из предметов собственности Теодора Бойлана.