Страница:
Сколько раз архитекторы собирались уходить, хлопнув дверью, а он не сдавался и все время повторял:
— Сделайте так, как я говорю, ребята, на сей раз, а в будущем я обещаю стать более уступчивым. То, что мы делаем сейчас, — это только первый этап, а когда мы развернемся, можно рассмотреть и более смелые проекты.
Те черновые проекты, которые они принесли ему на рассмотрение, были, конечно, еще очень далеки от того, что задумал Рудольф, но, глядя на последние варианты, показанные ему сегодня, он понял, что скоро эти упрямцы капитулируют.
Делая пометки на чертежах, он чувствовал, как у него болят глаза. Может, пора носить очки? На конторке стояла бутылка виски. Он налил виски в стакан, разбавил его водой из крана в ванной комнате. Разложив чертежи на письменном столе, он еще раз стал внимательно их рассматривать, потягивая виски из стакана. Он кисло скривился, увидев на чертеже выведенную большими аккуратными буквами вывеску у входа в торговый центр: «Калдервуд». Буквы будут ярко гореть неоном по вечерам. В своем уже весьма пожилом возрасте Калдервуд все еще жаждал популярности, бессмертия и находил их в дрожащих разноцветных стеклянных трубочках, оставаясь глухим ко всем увещеваниям Рудольфа, который убеждал его в необходимости сохранить единый неброский, скромный стиль во внешнем виде центра. Все напрасно.
Зазвонил телефон, Рудольф посмотрел на часы. Том сказал, что придет в пять, а уже почти пять. Он поднял трубку, но это был не Том. Он узнал голос секретарши Джонни Хита:
— Мистер Джордах? С вами хочет поговорить мистер Хит.
Он с раздражением ждал, когда Джонни возьмет трубку. В своей корпорации он принял твердое решение: кто бы ни звонил, важная шишка или простой смертный, он будет немедленно отвечать сам на звонок, всегда готовый для любого разговора. Сколько раздосадованных клиентов, сколько недовольных покупателей по всей Америке ежедневно вешают трубку, заслышав предупредительный визгливый голосок секретарши, сколько приглашений в результате не принято, сколько женщин за этот короткий период молчания решаются сказать «нет».
Джонни Хит наконец произнес в трубку отрывисто «алло!» Рудольф тут же подавил в себе раздражение.
— Я достал интересующую тебя информацию, — сообщил Джонни. — Карандаш с бумагой под рукой?
— Да, конечно.
Джонни назвал ему адрес и имя агентства частных детективов.
— Меня заверили, что люди там ответственные и опытные, не болтуны, — сказал Джонни. Когда Рудольф сказал ему о том, что ему нужен частный детектив, Джонни даже не спросил, для чего Рудольфу понадобился детектив, но, вероятно, он о чем-то все же догадывался.
— Спасибо, Джонни, — поблагодарил его Рудольф, записав имя и адрес детектива. — Извини за причиненные хлопоты.
— Пустяки, — ответил Джонни. — Ну, ты сегодня свободен? Может, пообедаем вместе?
— Прости, не могу, — сказал Рудольф. На самом деле у него сегодняшний вечер был свободен, и он, вероятно, принял бы его приглашение, не заставь его секретарша ждать разговора.
Повесив трубку, он вдруг почувствовал еще большую усталость и решил сейчас не звонить детективам, отложить до завтрашнего дня. Он ужасно удивлялся — почему он так устал? Он даже не припомнит, когда так утомлялся к пяти вечера. Но он устал, в этом не было никаких сомнений. Может, все дело в возрасте? Он рассмеялся. Ему всего двадцать семь. Рудольф посмотрел на себя в зеркало. Ни одного седого волоска в гладко зачесанных черных волосах. Никаких мешков под глазами. Никаких признаков разгульной жизни или скрытой болезни на его чистой, с оливковым оттенком коже. Если он и перенапрягался, то это никак не отражалось на его моложавом, сосредоточенном, без морщин, лице.
И все равно он чувствовал необъяснимую усталость. Не раздеваясь, он лег на кровать, собираясь подремать несколько минут до прихода Тома. Но сон не шел. Презрительные слова сестры, произнесенные накануне вечером, звенели в его ушах, этот звон он ощущал весь день, даже тогда, когда дискутировал с непокорными архитекторами. «Тебе вообще в этой жизни что-нибудь нравится?» Зачем ему защищаться перед ней? Ведь он мог сказать ей, что ему нравится работать, ходить на концерты, что он много, очень много читает, что ему нравится бегать трусцой по утрам, ездить на мотоцикле, ему нравится, да, на самом деле нравится смотреть, как мать сидит напротив него за столом, пусть неприятная, не могущая рассчитывать на его любовь, но все же живая, и сейчас она здесь, перед ним, и благодаря только его заботам не лежит в могиле или на койке в больнице для бедняков.
Гретхен больна болезнью века. Все у нее строится только на сексе. Все посвящено яростной погоне за оргазмом. Она, конечно, может сколько угодно твердить, что это — любовь, но слово «секс» куда более точный термин, насколько он, Рудольф, понимает. Насколько мог судить, то, что она называет счастьем, досталось ей очень дорогой ценой, за счет счастья других.
Ну а эта взбалмошная рыжая женщина, цепляющаяся за него обеими руками, чтобы удержать возле себя, швыряющая в него стаканом со смертельной ненавистью в глазах только потому, что ей показалось мало двух часов в постели, хотя с самого начала было ясно, что они заключают между собой обычную сделку. А эта глупенькая девчонка, дразнящая его перед своими друзьями, заставлявшая его чувствовать себя перед ними неловко, словно он окоченевший евнух, а потом дерзко хватающая тебя за член при свете дня? Если секс или нечто похожее вот на такую любовь первоначально соединили его мать с отцом, то понятно, почему они превратились в двух обезумевших зверей в клетке в зоопарке, почему они пытались сожрать друг друга. Ну а возьмем семьи второго поколения, начиная с Тома. Какое же будущее ждет его впереди, в когтях этой вечно недовольно ноющей, жадной, безмозглой, абсурдной куклы? Или, скажем, Гретхен, считающая себя выше других, изнывающая от своей всепоглощающей чувственности, так ненавидящая себя за то, что побыла в объятиях разных мужиков, и удаляющаяся все дальше и дальше от своего никчемного, бездарного, обманутого ею мужа? Кто из них опускается до позорных сделок с детективами, подглядывания в замочную скважину, оплачиваемых услуг адвокатов развода — он или она?
Ну их всех к черту! — подумал он. Беззвучно засмеялся. Уж очень некрасивое выражение пришло ему на ум.
Зазвонил телефон.
— Мистер Джордах, к вам пришел ваш брат, он в холле.
— Попросите его подняться ко мне, наверх. — Рудольф вскочил с кровати, расправил смятое одеяло. По какой-то неясной внутренней причине ему не хотелось, чтобы Том понял, что он валялся на постели, он, лентяй и сибарит. Торопливо собрав разбросанные по комнате чертежи, засунул их в стенной шкаф. В комнате ничего не должно быть лишнего, не надо подчеркивать, что он деловой человек, погруженный в большие дела.
Раздался стук в дверь, Рудольф открыл ее. Ну, слава богу, он в галстуке, подумал Рудольф с облегчением, будто ему было небезразлично мнение портье и швейцара в холле. Пожав Томасу руку, сказал:
— Входи, входи. Садись. Хочешь выпить? У меня тут есть бутылка виски, но если хочешь чего-нибудь еще, могу позвонить и попросить принести.
— Виски достаточно, — Том скованно опустился в кресло, его шишковатые, грубые руки опустились между ног, складки на пиджаке разгладились на могучих плечах.
— С водой? — спросил Рудольф. — Позвонить, принесут содовой.
— Ладно, с водой.
Я произвожу впечатление нервной хозяйки, подумал про себя Рудольф. Он пошел в ванную комнату, чтобы разбавить стакан с виски водой из-под крана.
Рудольф поднял свой стакан:
— Ну, твое здоровье!
— Твое! — откликнулся Томас, жадно выпивая напиток.
— В утренних газетах хорошие отзывы о вчерашнем бое, — сказал Рудольф.
— Да, знаю, — ответил Томас. — Читал. Послушай, Руди, для чего тянуть резину? — Засунув руку в карман, он вытащил оттуда толстый пакет. Подойдя к кровати, разорвал его и высыпал его содержимое на одеяло. Из него посыпались денежные купюры.
— Что это, черт подери, ты делаешь, Том? — удивился Рудольф. Он никогда не имел дела с наличными, редко носил в кармане больше пятидесяти долларов, и вот этот долларовый дождь, пролившийся на кровать в отеле, его обеспокоил, показался ему чем-то незаконным, словно дележ награбленного среди банды гангстеров в кино.
— Все банкноты по сто долларов. — Томас, скомкав конверт, точным броском отправил его в мусорную корзину. — Пять тысяч долларов… Эти деньги — твои.
— Не понимаю, о чем ты. Ты мне ничего не должен.
— Это деньги за твое обучение в колледже, которого я тебя лишил по своей вине, — сказал Томас. — Будь они прокляты! Ну те, которые отец заплатил тем подлецам в Огайо. Я хотел вернуть их отцу, но когда приехал домой, то узнал, что он умер. Теперь они твои.
— Тебе они достаются большим трудом, потом и кровью, — сказал Рудольф, вспоминая его разбитое лицо на ринге. — И разбрасываться ими так безрассудно…
— Я эти деньги не заработал, — сказал Томас. — Мне они достались легко, точно так, как их потерял отец, — с помощью обычного шантажа. Но это было много лет назад. Все эти годы они хранились в банковском сейфе, ждали своего часа. Не комплексуй, братишка. Меня никто за шантаж не наказывал. Так что не бойся.
— Какой глупый жест, — настороженно сказал Рудольф.
— Я ведь человек глупый, — отозвался Томас. — Поэтому делаю глупые жесты. Бери! Теперь я чист перед тобой. — Отойдя от кровати, он одним залпом допил виски. — Ну, я пошел.
— Подожди минутку, сядь. — Рудольф толкнул брата в плечо, и этого мимолетного прикосновения к его мышцам было достаточно, чтобы понять, какой зверской силой он обладает. — Мне они не нужны. Я сейчас хорошо зарабатываю. Только что завершил сделку, которая сделает меня богатым человеком. Я…
— Рад все это слышать, только это к делу не относится. — Томас стоял словно статуя. — Я обязан выплатить свой долг нашей чертовой семейке, и я это делаю. Вот и все.
— Я не возьму деньги, Том. Лучше положи их в банк на имя своего ребенка.
— Я сам позабочусь о своем ребенке, не волнуйся. — Теперь в голосе Томаса звучала явная угроза.
— Но это не мои деньги, — упорствовал Рудольф, чувствуя всю бесполезность спора. — Что, черт подери, мне с ними делать?
— Можешь на них помочиться. Истратить на баб. Передать в фонд обожаемой тобой благотворительности. Но я не выйду из номера с этими деньгами, уверяю тебя.
— Да сядь ты, ради бога, чего стоишь? — Рудольф осторожно подталкивал брата к креслу, рискуя в любой момент схлопотать сокрушительный удар. — Мне нужно с тобой поговорить.
Рудольф снова налил виски себе и Томасу. Уселся напротив брата на деревянный стул. Через чуть приотворенное окно в комнату проникал легкий ветер. Банкноты на кровати шевелились, словно маленькие вздрагивающие зверьки причудливой формы. Оба они сели подальше от кровати, словно удерживаясь от соблазна. Кто к ним первым прикоснется, тот и станет их владельцем.
— Послушай, Том, — начал Рудольф, — мы уже с тобой не мальчишки и больше не спим в одной постели, мы уже не действуем друг другу на нервы, больше не соперничаем друг с другом вольно или невольно. Мы с тобой — взрослые люди и мы — братья.
— Где же ты был все эти десять лет, братец, вместе с принцессой Гретхен? Ты ни разу не прислал мне даже почтовой карточки.
— Прости меня, я виноват, — сказал Рудольф. — И если ты упрекнешь за это Гретхен, то и она попросит у тебя прощения. Я знаю.
— Если я ее увижу, то не позволю к себе приблизиться, так что у нее не будет возможности даже небрежно бросить мне «хелло!».
— Вчера, когда мы увидели тебя на ринге, — упрямо продолжал Рудольф, — мы многое поняли. Мы — одна семья и мы обязаны помогать друг другу.
— Я должен был семье пять тысяч баксов. Вот они, на кровати. Теперь никто из нас никому ничего не должен. — Томас, опустив подбородок на грудь, исподлобья смотрел на брата.
— Можешь говорить что угодно, можешь укорять меня сколько влезет за мое поведение в прошлом, но сейчас я хочу помочь тебе.
— Мне не нужна ничья помощь. — Томас выпил почти весь стакан.
— Нужна. Послушай, Том, может, я и не большой знаток бокса, но я повидал достаточно боев, чтобы разбираться в возможностях бойца на ринге. Тебя изуродуют. Мало не покажется. Ты — любитель. Одно дело — быть чемпионом округи, и совершенно другое — драться с хорошо тренированными, талантливыми, честолюбивыми профессиональными боксерами. И не забывай — они с каждым днем дерутся все лучше. А ты только начинаешь свою карьеру. Они сделают из тебя отбивную котлету. Кроме обычных травм тебе грозит сотрясение мозга, отбитые почки…
— Пока я лишь немного слаб на одно ухо, — неожиданно пошел на разговор Томас. Профессиональная тема его затронула, подтолкнула к откровенности. — Уже больше года. Ну и черт с ним, с ухом. Разве я музыкант?
— Кроме обычных травм, — продолжал Рудольф, — наступит такой день, обязательно наступит, когда ты станешь проигрывать значительно чаще, чем выигрывать. Ты можешь устать, выдохнуться, и какой-нибудь парень покрепче, поопытнее, пошлет тебя в нокаут. Сколько раз ты сам видел подобные сценки на ринге? И тогда наступит конец. Тебя не станут выпускать на ринг. Ну и на что ты будешь жить? Как ты станешь зарабатывать себе на жизнь? Все придется начинать заново. В тридцать, тридцать пять лет.
— Не нужно меня смешивать с дерьмом, ты, сукин сын, — вырвалось у Томаса.
— Никто тебя не смешивает. Просто я пытаюсь быть объективным, — сказал Рудольф, наливая виски в стакан Томаса, чтобы только тот не ушел.
— Узнаю старика Руди, — насмешливо сказал Томас. — Всегда готов дать совет, сказать слово утешения своему брату, всегда он стремится быть объективным. — Стакан он все же взял из рук Рудольфа.
— Сейчас я возглавляю крупную корпорацию, — сказал Рудольф. — У меня вскоре появится множество вакансий. Я смогу подыскать тебе постоянную работу…
— Что же мне придется делать? Гонять грузовичок за пятьдесят баксов в неделю?
— Нет, кое-что получше. Ты ведь совсем не дурак. Можешь, в конце концов, стать менеджером, возглавить отдел или даже отделение, — сказал Рудольф, сам не зная, по плечу ли ему такие щедрые обещания?
— Для этого нужно всего лишь немного здравого смысла, а я не желаю ничему учиться, — отрезал Томас. — Разве ты этого не знаешь? — Он поднялся. — Теперь мне пора. Меня дома семья ждет.
Рудольф пожал плечами. Поглядел на шуршащие на ветерке банкноты и тоже встал.
— Ну, как будет угодно. Поступай как знаешь. Пока.
— Не нужно мне никакого «пока». — Томас пошел к двери.
— Я приду к тебе, посмотрю на твоего сына, — сказал Рудольф. — Сегодня вечером. Идет? Приглашу тебя с женой на обед. Ну, что скажешь?
— На хрена мне все это нужно, вот что я тебе скажу.
Он открыл дверь, постоял на пороге:
— Приходи как-нибудь на мой матч. Возьми с собой Гретхен. Болельщики мне не помешают. Только не вздумай заходить ко мне в раздевалку, понял?
— Советую тебе хорошенько обо всем подумать. Ты знаешь, где меня найти, — устало сказал Рудольф. Он не привык долго кого-то уговаривать, и продолжительные уговоры его изматывали. — В любом случае мог бы приехать в Уитби и навестить мать. Она спрашивала о тебе.
— Что же ее интересовало? Не повесили ли еще меня, так? — Томас с хитрецой осклабился.
— Она говорила, что хотела бы увидеть тебя перед смертью.
— Маэстро, пусть вступают скрипки, прошу вас, — съехидничал Томас.
Рудольф написал на листке адрес их дома в Уитби и номер телефона.
— Если ты передумаешь, вот наш адрес.
Томас колебался, не зная, брать ли адрес. Потом, взяв бумажку, небрежно сунул ее в карман.
— Ладно, увидимся лет через десять, братик. Может быть. — Он вышел из номера, захлопнув за собой двери.
Теперь, когда брат ушел, комната стала больше, как бы увеличилась в размерах. Рудольф не спускал глаз с двери. Интересно, как долго может длиться ненависть? В такой семье, как у них, видимо, вечно. «Трагедия в доме Джордахов», то есть в супермаркете. Подойдя к кровати, он осторожно собрал купюры, положил их в пакет. Сейчас уже поздно идти в банк. На ночь он положит деньги в сейф отеля.
Одно не вызывало у него никакого сомнения: он никогда не воспользуется этими деньгами. Завтра он вложит эти деньги в акции компании «Д. К. Энтерпрайсиз» на имя Томаса. Придет время, и они понадобятся Томасу, это яснее ясного. Но к тому времени их будет не пять тысяч, а значительно больше. За деньги прощения не купишь, но они могут существенно помочь, чтобы залечить старые раны.
Он ужасно устал. Ни о каком сне не могло быть и речи. Рудольф снова разложил перед собой чертежи архитекторов. Вот оно перед ним, его грандиозное начинание, захватывающее его воображение, вот они, его мечты на бумаге, надежды на будущее, которым еще предстоит сбыться. Да вот только сбудутся ли? Он смотрел на вычерченную карандашом фамилию Калдервуда, которой вскоре предстояло вспыхнуть холодным ярким неоновым светом в темной ночи. И скорчил недовольную гримасу.
Зазвонил телефон. Звонил Вилли, в веселом, как всегда, расположении духа, трезвый.
— Послушайте, принц купцов, — сказал он. — Не желаете ли нанести нам со старухой визит и пообедать вместе с нами? Мы отправляемся в ближайший кабак.
— Прости меня, Вилли, — ответил Рудольф. — Но сегодня я занят. Никак не могу. У меня — деловое свидание.
— Жаль. Завидую твоему успеху, принц купцов, — шутливо сказал Вилли. — Ладно, как-нибудь увидимся.
Рудольф медленно положил трубку на рычаг. Он увидится с ним теперь не скоро, уж во всяком случае обедать с ними не станет.
Оглядывайся по сторонам, Вилли, когда будешь выходить из дверей какого-нибудь дома, где тебя ждут.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Дорогой сынок, — было написано прилежным, как у школьницы, почерком, — твой брат Рудольф дал мне твой адрес в Нью-Йорке, и я решила воспользоваться такой возможностью, чтобы написать моему пропавшему мальчику после стольких лет разлуки».
Ну вот, подумал он, еще только этого не хватало! Он только что пришел домой, и письмо лежало на столике в коридоре. Тереза громыхала кастрюлями на кухне, а их малыш что-то бормотал, словно индюк.
— Я пришел, — крикнул он на ходу, направляясь в прихожую. Сел на кушетку, отпихнув ногой игрушечную пожарную машину. На покупке этой оранжевой атласной кушетки настояла Тереза. Он держал письмо в руках, не зная, что с ним делать: если выбрасывать, то куда и когда.
Вошла Тереза в своем фартуке, капельки пота выступили на ее кукольном, напудренном лице. Их малыш полз за ней на четвереньках.
— Тебе письмо, — сообщила она. После того как ей стало известно о приглашении на боксерский матч в Англию, она была не особенно дружелюбно к нему настроена.
— Да, вот оно.
— Почерк женский.
— Ты что? Письмо от матери!
— Так я тебе и поверила!
— На, посмотри сама! — Он сунул ей письмо под нос.
Тереза покосилась, стараясь прочитать текст на расстоянии. Она страдала близорукостью, но наотрез отказывалась носить очки.
— Слишком красивый почерк для мамаши, — сделала она вывод, неохотно выходя из гостиной. — Ну вот, теперь еще и мать. Твоя семейка растет не по дням, а по часам.
Она пошла на кухню, подхватив на ходу малыша. Тот завопил, ему хотелось остаться с отцом.
Чтобы позлить Терезу, Томас решил прочитать письмо. Что же старой стерве нужно?
"Рудольф подробно рассказал мне о вашей встрече, — читал он, — и, должна признаться, я пришла в ужас, узнав о той профессии, которую ты себе выбрал. Хотя, конечно, удивляться особо нечему, зная характер твоего отца и тот пример, который он тебе подавал, ежедневно колошматя этот ужасный мешок с песком, висевший во дворе нашего дома. Ну, как бы там ни было, ты, по крайней мере, честно зарабатываешь себе на жизнь. Рудольф мне сказал, что ты остепенился, женился, у тебя сын, и все вы, судя по всему, счастливы.
Рудольф ничего мне не рассказал о твоей жене, но хочется надеяться, что вы с ней живете лучше, чем я с твоим отцом. Не знаю, говорил ли тебе Рудольф об отце. Он в один прекрасный день исчез. Вместе с нашей кошкой.
Я плохо себя чувствую, и, по-видимому, дни мои сочтены. Мне очень хотелось бы приехать в Нью-Йорк, чтобы повидать моего сына и внука, но мне не выдержать поездки. Если бы Рудольф купил себе машину, а не мотоцикл, на котором он все время гоняет по городу, то, может, я бы и приехала. Была бы машина, Руди мог бы возить меня в воскресенье в церковь, чтобы я могла постепенно замаливать свои грехи за годы, прожитые без Бога, в безверии, которое твой отец мне насильно навязывал. Но жаловаться, право, грех. Рудольф очень ко мне внимателен, он заботится обо мне, купил телевизор, и с ним мои дни более или менее сносны. Он так занят своими проектами, что возвращается домой поздно, только чтобы поспать. Судя по тому, как он одевается, он процветает. Но он всегда умел одеваться хорошо, и у него всегда были карманные деньги.
Честно говоря, я не мечтаю о том, чтобы наша семья воссоединилась. Потому что я вычеркнула из своего сердца твою сестру, для этого было достаточно веских причин, но если бы воссоединились мои сыновья, то я бы заплакала от радости.
Всю жизнь я сильно уставала, трудилась не покладая рук, вела непримиримую борьбу с пьянкой твоего отца и не могла проявлять к тебе свою любовь и внимание, но, может быть, сейчас, когда я доживаю последние дни, между нами установится мир?
По словам Рудольфа я поняла, что ты не был с ним очень любезным. Может, на то у тебя свои причины. Он стал человеком холодным, хотя в уме ему не откажешь. Если тебе не хочется его видеть, то я сообщу, когда его не будет дома, — а теперь это случается чаще и чаще; его не бывает дома целыми днями, — мы могли бы с тобой повидаться, и никто нам не помешает. Поцелуй за меня внука.
Твоя любящая мать".
Боже праведный, подумал он, голос из могилы.
Он сидел, держа в руках письмо, глядя перед собой, вспоминая о годах, проведенных в пекарне, годах, когда он жил в доме вместе со всеми, но ему казалось, что он живет в ссылке, о том дне, когда его отправили в другой город и когда он дал зарок больше никогда не видеться со своей семьей. Он не слышал, как Тереза на кухне бранила малыша. Может быть, навестить старуху, послушать ее жалобы на ее любимого Рудольфа, на этого умницу со светлой головой. Правда, уже поздно. Но лучше поздно, чем никогда.
Он попросит машину у Шульца, отвезет мать в церковь. Да, он так и поступит. Пусть вся их сволочная семейка увидит, как все они сильно заблуждались в отношении его, Томаса.
Мистер Маккенна, благообразный, похожий на олдермена старик, бывший полицейский, а ныне частный детектив, занимающийся расследованием частных дел, вытащил из своего опрятного черного портфельчика из тюленевой кожи отчет, положил его перед Рудольфом на его письменный стол.
— Думаю, здесь собрана вся исчерпывающая информация об интересующем вас человеке, — сказал добродушный толстячок, потирая свою лысину и аккуратно положив рядом на стол темную фетровую шляпу с полями. — По сути дела, расследование оказалось довольно простым и непродолжительным, а результаты превосходны. — Казалось, в голосе детектива проскальзывают нотки сожаления из-за такой неискусной простоты Вилли, не потребовавшей особого напряжения от такого опытного профессионала, как он, Маккенна. — Думаю, с помощью любого достаточно компетентного адвоката без особых трудностей истица сумеет добиться развода в полном соответствии с законом штата Нью-Йорк о прелюбодеянии. Не вызывает никаких сомнений, что она — потерпевшая сторона. Абсолютно никаких.
Рудольф с неприязнью посмотрел на аккуратно отпечатанные на машинке листочки. Выходит, подслушивание телефонов — дело очень и очень простое, проще пареной репы. Всего за пять долларов портье в отеле разрешает установить в номере подслушивающее устройство. Секретарши выуживают разорванные любовные письма из мусорных корзинок и старательно склеивают клочки всего за пару долларов — стоимость обеда в закусочной. Отвергнутые любовницы с радостью дадут показания против своих бывших любовников. Доступ к полицейским архивам ничем не затруднен, можно запросто получить секретные показания свидетелей, проведенные в том или ином комитете. В общем, даже не верится. Но это на самом деле так.
Рудольф, подняв телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой Гретхен. Он слушал, как оператор выполнял его заказ. Занято. До него донеслись короткие хриплые гудки. Он, повесив трубку, подошел к окну, отдернул шторы, выглянул через стекло. Холодный серый день. Внизу по тротуару, наклонившись вперед, подняв воротники, упрямо наперекор упругому ветру шли пешеходы. Самый подходящий денек для бывшего полицейского.
— Сделайте так, как я говорю, ребята, на сей раз, а в будущем я обещаю стать более уступчивым. То, что мы делаем сейчас, — это только первый этап, а когда мы развернемся, можно рассмотреть и более смелые проекты.
Те черновые проекты, которые они принесли ему на рассмотрение, были, конечно, еще очень далеки от того, что задумал Рудольф, но, глядя на последние варианты, показанные ему сегодня, он понял, что скоро эти упрямцы капитулируют.
Делая пометки на чертежах, он чувствовал, как у него болят глаза. Может, пора носить очки? На конторке стояла бутылка виски. Он налил виски в стакан, разбавил его водой из крана в ванной комнате. Разложив чертежи на письменном столе, он еще раз стал внимательно их рассматривать, потягивая виски из стакана. Он кисло скривился, увидев на чертеже выведенную большими аккуратными буквами вывеску у входа в торговый центр: «Калдервуд». Буквы будут ярко гореть неоном по вечерам. В своем уже весьма пожилом возрасте Калдервуд все еще жаждал популярности, бессмертия и находил их в дрожащих разноцветных стеклянных трубочках, оставаясь глухим ко всем увещеваниям Рудольфа, который убеждал его в необходимости сохранить единый неброский, скромный стиль во внешнем виде центра. Все напрасно.
Зазвонил телефон, Рудольф посмотрел на часы. Том сказал, что придет в пять, а уже почти пять. Он поднял трубку, но это был не Том. Он узнал голос секретарши Джонни Хита:
— Мистер Джордах? С вами хочет поговорить мистер Хит.
Он с раздражением ждал, когда Джонни возьмет трубку. В своей корпорации он принял твердое решение: кто бы ни звонил, важная шишка или простой смертный, он будет немедленно отвечать сам на звонок, всегда готовый для любого разговора. Сколько раздосадованных клиентов, сколько недовольных покупателей по всей Америке ежедневно вешают трубку, заслышав предупредительный визгливый голосок секретарши, сколько приглашений в результате не принято, сколько женщин за этот короткий период молчания решаются сказать «нет».
Джонни Хит наконец произнес в трубку отрывисто «алло!» Рудольф тут же подавил в себе раздражение.
— Я достал интересующую тебя информацию, — сообщил Джонни. — Карандаш с бумагой под рукой?
— Да, конечно.
Джонни назвал ему адрес и имя агентства частных детективов.
— Меня заверили, что люди там ответственные и опытные, не болтуны, — сказал Джонни. Когда Рудольф сказал ему о том, что ему нужен частный детектив, Джонни даже не спросил, для чего Рудольфу понадобился детектив, но, вероятно, он о чем-то все же догадывался.
— Спасибо, Джонни, — поблагодарил его Рудольф, записав имя и адрес детектива. — Извини за причиненные хлопоты.
— Пустяки, — ответил Джонни. — Ну, ты сегодня свободен? Может, пообедаем вместе?
— Прости, не могу, — сказал Рудольф. На самом деле у него сегодняшний вечер был свободен, и он, вероятно, принял бы его приглашение, не заставь его секретарша ждать разговора.
Повесив трубку, он вдруг почувствовал еще большую усталость и решил сейчас не звонить детективам, отложить до завтрашнего дня. Он ужасно удивлялся — почему он так устал? Он даже не припомнит, когда так утомлялся к пяти вечера. Но он устал, в этом не было никаких сомнений. Может, все дело в возрасте? Он рассмеялся. Ему всего двадцать семь. Рудольф посмотрел на себя в зеркало. Ни одного седого волоска в гладко зачесанных черных волосах. Никаких мешков под глазами. Никаких признаков разгульной жизни или скрытой болезни на его чистой, с оливковым оттенком коже. Если он и перенапрягался, то это никак не отражалось на его моложавом, сосредоточенном, без морщин, лице.
И все равно он чувствовал необъяснимую усталость. Не раздеваясь, он лег на кровать, собираясь подремать несколько минут до прихода Тома. Но сон не шел. Презрительные слова сестры, произнесенные накануне вечером, звенели в его ушах, этот звон он ощущал весь день, даже тогда, когда дискутировал с непокорными архитекторами. «Тебе вообще в этой жизни что-нибудь нравится?» Зачем ему защищаться перед ней? Ведь он мог сказать ей, что ему нравится работать, ходить на концерты, что он много, очень много читает, что ему нравится бегать трусцой по утрам, ездить на мотоцикле, ему нравится, да, на самом деле нравится смотреть, как мать сидит напротив него за столом, пусть неприятная, не могущая рассчитывать на его любовь, но все же живая, и сейчас она здесь, перед ним, и благодаря только его заботам не лежит в могиле или на койке в больнице для бедняков.
Гретхен больна болезнью века. Все у нее строится только на сексе. Все посвящено яростной погоне за оргазмом. Она, конечно, может сколько угодно твердить, что это — любовь, но слово «секс» куда более точный термин, насколько он, Рудольф, понимает. Насколько мог судить, то, что она называет счастьем, досталось ей очень дорогой ценой, за счет счастья других.
Ну а эта взбалмошная рыжая женщина, цепляющаяся за него обеими руками, чтобы удержать возле себя, швыряющая в него стаканом со смертельной ненавистью в глазах только потому, что ей показалось мало двух часов в постели, хотя с самого начала было ясно, что они заключают между собой обычную сделку. А эта глупенькая девчонка, дразнящая его перед своими друзьями, заставлявшая его чувствовать себя перед ними неловко, словно он окоченевший евнух, а потом дерзко хватающая тебя за член при свете дня? Если секс или нечто похожее вот на такую любовь первоначально соединили его мать с отцом, то понятно, почему они превратились в двух обезумевших зверей в клетке в зоопарке, почему они пытались сожрать друг друга. Ну а возьмем семьи второго поколения, начиная с Тома. Какое же будущее ждет его впереди, в когтях этой вечно недовольно ноющей, жадной, безмозглой, абсурдной куклы? Или, скажем, Гретхен, считающая себя выше других, изнывающая от своей всепоглощающей чувственности, так ненавидящая себя за то, что побыла в объятиях разных мужиков, и удаляющаяся все дальше и дальше от своего никчемного, бездарного, обманутого ею мужа? Кто из них опускается до позорных сделок с детективами, подглядывания в замочную скважину, оплачиваемых услуг адвокатов развода — он или она?
Ну их всех к черту! — подумал он. Беззвучно засмеялся. Уж очень некрасивое выражение пришло ему на ум.
Зазвонил телефон.
— Мистер Джордах, к вам пришел ваш брат, он в холле.
— Попросите его подняться ко мне, наверх. — Рудольф вскочил с кровати, расправил смятое одеяло. По какой-то неясной внутренней причине ему не хотелось, чтобы Том понял, что он валялся на постели, он, лентяй и сибарит. Торопливо собрав разбросанные по комнате чертежи, засунул их в стенной шкаф. В комнате ничего не должно быть лишнего, не надо подчеркивать, что он деловой человек, погруженный в большие дела.
Раздался стук в дверь, Рудольф открыл ее. Ну, слава богу, он в галстуке, подумал Рудольф с облегчением, будто ему было небезразлично мнение портье и швейцара в холле. Пожав Томасу руку, сказал:
— Входи, входи. Садись. Хочешь выпить? У меня тут есть бутылка виски, но если хочешь чего-нибудь еще, могу позвонить и попросить принести.
— Виски достаточно, — Том скованно опустился в кресло, его шишковатые, грубые руки опустились между ног, складки на пиджаке разгладились на могучих плечах.
— С водой? — спросил Рудольф. — Позвонить, принесут содовой.
— Ладно, с водой.
Я произвожу впечатление нервной хозяйки, подумал про себя Рудольф. Он пошел в ванную комнату, чтобы разбавить стакан с виски водой из-под крана.
Рудольф поднял свой стакан:
— Ну, твое здоровье!
— Твое! — откликнулся Томас, жадно выпивая напиток.
— В утренних газетах хорошие отзывы о вчерашнем бое, — сказал Рудольф.
— Да, знаю, — ответил Томас. — Читал. Послушай, Руди, для чего тянуть резину? — Засунув руку в карман, он вытащил оттуда толстый пакет. Подойдя к кровати, разорвал его и высыпал его содержимое на одеяло. Из него посыпались денежные купюры.
— Что это, черт подери, ты делаешь, Том? — удивился Рудольф. Он никогда не имел дела с наличными, редко носил в кармане больше пятидесяти долларов, и вот этот долларовый дождь, пролившийся на кровать в отеле, его обеспокоил, показался ему чем-то незаконным, словно дележ награбленного среди банды гангстеров в кино.
— Все банкноты по сто долларов. — Томас, скомкав конверт, точным броском отправил его в мусорную корзину. — Пять тысяч долларов… Эти деньги — твои.
— Не понимаю, о чем ты. Ты мне ничего не должен.
— Это деньги за твое обучение в колледже, которого я тебя лишил по своей вине, — сказал Томас. — Будь они прокляты! Ну те, которые отец заплатил тем подлецам в Огайо. Я хотел вернуть их отцу, но когда приехал домой, то узнал, что он умер. Теперь они твои.
— Тебе они достаются большим трудом, потом и кровью, — сказал Рудольф, вспоминая его разбитое лицо на ринге. — И разбрасываться ими так безрассудно…
— Я эти деньги не заработал, — сказал Томас. — Мне они достались легко, точно так, как их потерял отец, — с помощью обычного шантажа. Но это было много лет назад. Все эти годы они хранились в банковском сейфе, ждали своего часа. Не комплексуй, братишка. Меня никто за шантаж не наказывал. Так что не бойся.
— Какой глупый жест, — настороженно сказал Рудольф.
— Я ведь человек глупый, — отозвался Томас. — Поэтому делаю глупые жесты. Бери! Теперь я чист перед тобой. — Отойдя от кровати, он одним залпом допил виски. — Ну, я пошел.
— Подожди минутку, сядь. — Рудольф толкнул брата в плечо, и этого мимолетного прикосновения к его мышцам было достаточно, чтобы понять, какой зверской силой он обладает. — Мне они не нужны. Я сейчас хорошо зарабатываю. Только что завершил сделку, которая сделает меня богатым человеком. Я…
— Рад все это слышать, только это к делу не относится. — Томас стоял словно статуя. — Я обязан выплатить свой долг нашей чертовой семейке, и я это делаю. Вот и все.
— Я не возьму деньги, Том. Лучше положи их в банк на имя своего ребенка.
— Я сам позабочусь о своем ребенке, не волнуйся. — Теперь в голосе Томаса звучала явная угроза.
— Но это не мои деньги, — упорствовал Рудольф, чувствуя всю бесполезность спора. — Что, черт подери, мне с ними делать?
— Можешь на них помочиться. Истратить на баб. Передать в фонд обожаемой тобой благотворительности. Но я не выйду из номера с этими деньгами, уверяю тебя.
— Да сядь ты, ради бога, чего стоишь? — Рудольф осторожно подталкивал брата к креслу, рискуя в любой момент схлопотать сокрушительный удар. — Мне нужно с тобой поговорить.
Рудольф снова налил виски себе и Томасу. Уселся напротив брата на деревянный стул. Через чуть приотворенное окно в комнату проникал легкий ветер. Банкноты на кровати шевелились, словно маленькие вздрагивающие зверьки причудливой формы. Оба они сели подальше от кровати, словно удерживаясь от соблазна. Кто к ним первым прикоснется, тот и станет их владельцем.
— Послушай, Том, — начал Рудольф, — мы уже с тобой не мальчишки и больше не спим в одной постели, мы уже не действуем друг другу на нервы, больше не соперничаем друг с другом вольно или невольно. Мы с тобой — взрослые люди и мы — братья.
— Где же ты был все эти десять лет, братец, вместе с принцессой Гретхен? Ты ни разу не прислал мне даже почтовой карточки.
— Прости меня, я виноват, — сказал Рудольф. — И если ты упрекнешь за это Гретхен, то и она попросит у тебя прощения. Я знаю.
— Если я ее увижу, то не позволю к себе приблизиться, так что у нее не будет возможности даже небрежно бросить мне «хелло!».
— Вчера, когда мы увидели тебя на ринге, — упрямо продолжал Рудольф, — мы многое поняли. Мы — одна семья и мы обязаны помогать друг другу.
— Я должен был семье пять тысяч баксов. Вот они, на кровати. Теперь никто из нас никому ничего не должен. — Томас, опустив подбородок на грудь, исподлобья смотрел на брата.
— Можешь говорить что угодно, можешь укорять меня сколько влезет за мое поведение в прошлом, но сейчас я хочу помочь тебе.
— Мне не нужна ничья помощь. — Томас выпил почти весь стакан.
— Нужна. Послушай, Том, может, я и не большой знаток бокса, но я повидал достаточно боев, чтобы разбираться в возможностях бойца на ринге. Тебя изуродуют. Мало не покажется. Ты — любитель. Одно дело — быть чемпионом округи, и совершенно другое — драться с хорошо тренированными, талантливыми, честолюбивыми профессиональными боксерами. И не забывай — они с каждым днем дерутся все лучше. А ты только начинаешь свою карьеру. Они сделают из тебя отбивную котлету. Кроме обычных травм тебе грозит сотрясение мозга, отбитые почки…
— Пока я лишь немного слаб на одно ухо, — неожиданно пошел на разговор Томас. Профессиональная тема его затронула, подтолкнула к откровенности. — Уже больше года. Ну и черт с ним, с ухом. Разве я музыкант?
— Кроме обычных травм, — продолжал Рудольф, — наступит такой день, обязательно наступит, когда ты станешь проигрывать значительно чаще, чем выигрывать. Ты можешь устать, выдохнуться, и какой-нибудь парень покрепче, поопытнее, пошлет тебя в нокаут. Сколько раз ты сам видел подобные сценки на ринге? И тогда наступит конец. Тебя не станут выпускать на ринг. Ну и на что ты будешь жить? Как ты станешь зарабатывать себе на жизнь? Все придется начинать заново. В тридцать, тридцать пять лет.
— Не нужно меня смешивать с дерьмом, ты, сукин сын, — вырвалось у Томаса.
— Никто тебя не смешивает. Просто я пытаюсь быть объективным, — сказал Рудольф, наливая виски в стакан Томаса, чтобы только тот не ушел.
— Узнаю старика Руди, — насмешливо сказал Томас. — Всегда готов дать совет, сказать слово утешения своему брату, всегда он стремится быть объективным. — Стакан он все же взял из рук Рудольфа.
— Сейчас я возглавляю крупную корпорацию, — сказал Рудольф. — У меня вскоре появится множество вакансий. Я смогу подыскать тебе постоянную работу…
— Что же мне придется делать? Гонять грузовичок за пятьдесят баксов в неделю?
— Нет, кое-что получше. Ты ведь совсем не дурак. Можешь, в конце концов, стать менеджером, возглавить отдел или даже отделение, — сказал Рудольф, сам не зная, по плечу ли ему такие щедрые обещания?
— Для этого нужно всего лишь немного здравого смысла, а я не желаю ничему учиться, — отрезал Томас. — Разве ты этого не знаешь? — Он поднялся. — Теперь мне пора. Меня дома семья ждет.
Рудольф пожал плечами. Поглядел на шуршащие на ветерке банкноты и тоже встал.
— Ну, как будет угодно. Поступай как знаешь. Пока.
— Не нужно мне никакого «пока». — Томас пошел к двери.
— Я приду к тебе, посмотрю на твоего сына, — сказал Рудольф. — Сегодня вечером. Идет? Приглашу тебя с женой на обед. Ну, что скажешь?
— На хрена мне все это нужно, вот что я тебе скажу.
Он открыл дверь, постоял на пороге:
— Приходи как-нибудь на мой матч. Возьми с собой Гретхен. Болельщики мне не помешают. Только не вздумай заходить ко мне в раздевалку, понял?
— Советую тебе хорошенько обо всем подумать. Ты знаешь, где меня найти, — устало сказал Рудольф. Он не привык долго кого-то уговаривать, и продолжительные уговоры его изматывали. — В любом случае мог бы приехать в Уитби и навестить мать. Она спрашивала о тебе.
— Что же ее интересовало? Не повесили ли еще меня, так? — Томас с хитрецой осклабился.
— Она говорила, что хотела бы увидеть тебя перед смертью.
— Маэстро, пусть вступают скрипки, прошу вас, — съехидничал Томас.
Рудольф написал на листке адрес их дома в Уитби и номер телефона.
— Если ты передумаешь, вот наш адрес.
Томас колебался, не зная, брать ли адрес. Потом, взяв бумажку, небрежно сунул ее в карман.
— Ладно, увидимся лет через десять, братик. Может быть. — Он вышел из номера, захлопнув за собой двери.
Теперь, когда брат ушел, комната стала больше, как бы увеличилась в размерах. Рудольф не спускал глаз с двери. Интересно, как долго может длиться ненависть? В такой семье, как у них, видимо, вечно. «Трагедия в доме Джордахов», то есть в супермаркете. Подойдя к кровати, он осторожно собрал купюры, положил их в пакет. Сейчас уже поздно идти в банк. На ночь он положит деньги в сейф отеля.
Одно не вызывало у него никакого сомнения: он никогда не воспользуется этими деньгами. Завтра он вложит эти деньги в акции компании «Д. К. Энтерпрайсиз» на имя Томаса. Придет время, и они понадобятся Томасу, это яснее ясного. Но к тому времени их будет не пять тысяч, а значительно больше. За деньги прощения не купишь, но они могут существенно помочь, чтобы залечить старые раны.
Он ужасно устал. Ни о каком сне не могло быть и речи. Рудольф снова разложил перед собой чертежи архитекторов. Вот оно перед ним, его грандиозное начинание, захватывающее его воображение, вот они, его мечты на бумаге, надежды на будущее, которым еще предстоит сбыться. Да вот только сбудутся ли? Он смотрел на вычерченную карандашом фамилию Калдервуда, которой вскоре предстояло вспыхнуть холодным ярким неоновым светом в темной ночи. И скорчил недовольную гримасу.
Зазвонил телефон. Звонил Вилли, в веселом, как всегда, расположении духа, трезвый.
— Послушайте, принц купцов, — сказал он. — Не желаете ли нанести нам со старухой визит и пообедать вместе с нами? Мы отправляемся в ближайший кабак.
— Прости меня, Вилли, — ответил Рудольф. — Но сегодня я занят. Никак не могу. У меня — деловое свидание.
— Жаль. Завидую твоему успеху, принц купцов, — шутливо сказал Вилли. — Ладно, как-нибудь увидимся.
Рудольф медленно положил трубку на рычаг. Он увидится с ним теперь не скоро, уж во всяком случае обедать с ними не станет.
Оглядывайся по сторонам, Вилли, когда будешь выходить из дверей какого-нибудь дома, где тебя ждут.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
«Дорогой сынок, — было написано прилежным, как у школьницы, почерком, — твой брат Рудольф дал мне твой адрес в Нью-Йорке, и я решила воспользоваться такой возможностью, чтобы написать моему пропавшему мальчику после стольких лет разлуки».
Ну вот, подумал он, еще только этого не хватало! Он только что пришел домой, и письмо лежало на столике в коридоре. Тереза громыхала кастрюлями на кухне, а их малыш что-то бормотал, словно индюк.
— Я пришел, — крикнул он на ходу, направляясь в прихожую. Сел на кушетку, отпихнув ногой игрушечную пожарную машину. На покупке этой оранжевой атласной кушетки настояла Тереза. Он держал письмо в руках, не зная, что с ним делать: если выбрасывать, то куда и когда.
Вошла Тереза в своем фартуке, капельки пота выступили на ее кукольном, напудренном лице. Их малыш полз за ней на четвереньках.
— Тебе письмо, — сообщила она. После того как ей стало известно о приглашении на боксерский матч в Англию, она была не особенно дружелюбно к нему настроена.
— Да, вот оно.
— Почерк женский.
— Ты что? Письмо от матери!
— Так я тебе и поверила!
— На, посмотри сама! — Он сунул ей письмо под нос.
Тереза покосилась, стараясь прочитать текст на расстоянии. Она страдала близорукостью, но наотрез отказывалась носить очки.
— Слишком красивый почерк для мамаши, — сделала она вывод, неохотно выходя из гостиной. — Ну вот, теперь еще и мать. Твоя семейка растет не по дням, а по часам.
Она пошла на кухню, подхватив на ходу малыша. Тот завопил, ему хотелось остаться с отцом.
Чтобы позлить Терезу, Томас решил прочитать письмо. Что же старой стерве нужно?
"Рудольф подробно рассказал мне о вашей встрече, — читал он, — и, должна признаться, я пришла в ужас, узнав о той профессии, которую ты себе выбрал. Хотя, конечно, удивляться особо нечему, зная характер твоего отца и тот пример, который он тебе подавал, ежедневно колошматя этот ужасный мешок с песком, висевший во дворе нашего дома. Ну, как бы там ни было, ты, по крайней мере, честно зарабатываешь себе на жизнь. Рудольф мне сказал, что ты остепенился, женился, у тебя сын, и все вы, судя по всему, счастливы.
Рудольф ничего мне не рассказал о твоей жене, но хочется надеяться, что вы с ней живете лучше, чем я с твоим отцом. Не знаю, говорил ли тебе Рудольф об отце. Он в один прекрасный день исчез. Вместе с нашей кошкой.
Я плохо себя чувствую, и, по-видимому, дни мои сочтены. Мне очень хотелось бы приехать в Нью-Йорк, чтобы повидать моего сына и внука, но мне не выдержать поездки. Если бы Рудольф купил себе машину, а не мотоцикл, на котором он все время гоняет по городу, то, может, я бы и приехала. Была бы машина, Руди мог бы возить меня в воскресенье в церковь, чтобы я могла постепенно замаливать свои грехи за годы, прожитые без Бога, в безверии, которое твой отец мне насильно навязывал. Но жаловаться, право, грех. Рудольф очень ко мне внимателен, он заботится обо мне, купил телевизор, и с ним мои дни более или менее сносны. Он так занят своими проектами, что возвращается домой поздно, только чтобы поспать. Судя по тому, как он одевается, он процветает. Но он всегда умел одеваться хорошо, и у него всегда были карманные деньги.
Честно говоря, я не мечтаю о том, чтобы наша семья воссоединилась. Потому что я вычеркнула из своего сердца твою сестру, для этого было достаточно веских причин, но если бы воссоединились мои сыновья, то я бы заплакала от радости.
Всю жизнь я сильно уставала, трудилась не покладая рук, вела непримиримую борьбу с пьянкой твоего отца и не могла проявлять к тебе свою любовь и внимание, но, может быть, сейчас, когда я доживаю последние дни, между нами установится мир?
По словам Рудольфа я поняла, что ты не был с ним очень любезным. Может, на то у тебя свои причины. Он стал человеком холодным, хотя в уме ему не откажешь. Если тебе не хочется его видеть, то я сообщу, когда его не будет дома, — а теперь это случается чаще и чаще; его не бывает дома целыми днями, — мы могли бы с тобой повидаться, и никто нам не помешает. Поцелуй за меня внука.
Твоя любящая мать".
Боже праведный, подумал он, голос из могилы.
Он сидел, держа в руках письмо, глядя перед собой, вспоминая о годах, проведенных в пекарне, годах, когда он жил в доме вместе со всеми, но ему казалось, что он живет в ссылке, о том дне, когда его отправили в другой город и когда он дал зарок больше никогда не видеться со своей семьей. Он не слышал, как Тереза на кухне бранила малыша. Может быть, навестить старуху, послушать ее жалобы на ее любимого Рудольфа, на этого умницу со светлой головой. Правда, уже поздно. Но лучше поздно, чем никогда.
Он попросит машину у Шульца, отвезет мать в церковь. Да, он так и поступит. Пусть вся их сволочная семейка увидит, как все они сильно заблуждались в отношении его, Томаса.
II
Мистер Маккенна, благообразный, похожий на олдермена старик, бывший полицейский, а ныне частный детектив, занимающийся расследованием частных дел, вытащил из своего опрятного черного портфельчика из тюленевой кожи отчет, положил его перед Рудольфом на его письменный стол.
— Думаю, здесь собрана вся исчерпывающая информация об интересующем вас человеке, — сказал добродушный толстячок, потирая свою лысину и аккуратно положив рядом на стол темную фетровую шляпу с полями. — По сути дела, расследование оказалось довольно простым и непродолжительным, а результаты превосходны. — Казалось, в голосе детектива проскальзывают нотки сожаления из-за такой неискусной простоты Вилли, не потребовавшей особого напряжения от такого опытного профессионала, как он, Маккенна. — Думаю, с помощью любого достаточно компетентного адвоката без особых трудностей истица сумеет добиться развода в полном соответствии с законом штата Нью-Йорк о прелюбодеянии. Не вызывает никаких сомнений, что она — потерпевшая сторона. Абсолютно никаких.
Рудольф с неприязнью посмотрел на аккуратно отпечатанные на машинке листочки. Выходит, подслушивание телефонов — дело очень и очень простое, проще пареной репы. Всего за пять долларов портье в отеле разрешает установить в номере подслушивающее устройство. Секретарши выуживают разорванные любовные письма из мусорных корзинок и старательно склеивают клочки всего за пару долларов — стоимость обеда в закусочной. Отвергнутые любовницы с радостью дадут показания против своих бывших любовников. Доступ к полицейским архивам ничем не затруднен, можно запросто получить секретные показания свидетелей, проведенные в том или ином комитете. В общем, даже не верится. Но это на самом деле так.
Рудольф, подняв телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой Гретхен. Он слушал, как оператор выполнял его заказ. Занято. До него донеслись короткие хриплые гудки. Он, повесив трубку, подошел к окну, отдернул шторы, выглянул через стекло. Холодный серый день. Внизу по тротуару, наклонившись вперед, подняв воротники, упрямо наперекор упругому ветру шли пешеходы. Самый подходящий денек для бывшего полицейского.