Шоу Ирвин. Богач, бедняк... Том 1

   — Минутку, — сказал Рудольф, но в трубке уже послышались гудки. Рудольф молча смотрел на нее. — Странно. Какой-то незнакомый парень, назвался Элом. Он сказал, что поставил за меня пятьсот долларов, и ставки — семь к пяти. Гретхен, может, ты тайком увлекаешься азартными играми?
   — Никакого Эла я не знаю, — сердито ответила она. — К тому же у меня нет таких денег, и он просил мистера Джордаха, а не мисс Джордах. — Она печаталась под своей девичьей фамилией — Г. Джордах, и телефон числился под фамилией Джордах в справочнике Манхэттена.
   — Какая-то чепуха, — сказал Рудольф. — По-моему, я никому не давал этого телефона, не так ли? — спросил он у Джонни.
   — По-моему, нет, — подтвердил его приятель.
   — Что за чертовщина, — вздохнул Рудольф. — Сколько же Джордахов живет в Нью-Йорке? Тебе когда-нибудь приходилось встречать здесь однофамильцев?
   Гретхен покачала головой.
   — Где этот проклятый справочник?
   Гретхен показала ему, где он лежит. Рудольф раскрыл его на букве "Д", полистал.
   — «Т. Джордах, — прочел он. — Западная Девяносто третья улица». — Он медленно закрыл толстую книгу и отложил ее в сторону. — Т. Джордах, — задумчиво повторил он, обращаясь к Гретхен. — Неужели это он? — спросил он ее.
   — Думаю, что нет.
   — О чем это вы говорите? — недоуменно спросил Джонни.
   — Дело в том, что у нас есть брат, которого зовут Томас, — объяснил Рудольф.
   — Гадкий утенок в нашей семье, — добавила Гретхен. — Настоящее исчадие ада. Джордахи — удивительно сплоченная семья, — с иронией сказала она.
   После напряженного рабочего дня выпитое шампанское подействовало быстро, и она прилегла на кушетку и вдруг вспомнила, что с утра еще ничего не ела.
   — Чем он занимается, твой брат? — спросил Джонни.
   — Бог его знает. Не имею ни малейшего представления, — ответил Рудольф.
   — Если он занимается прежними делишками, — вмешалась в разговор Гретхен, — то в данный момент наверняка скрывается от полиции.
   — Сейчас выясним, — сказал Рудольф, снова открывая телефонный справочник на странице, где был указан номер телефона Т. Джордаха. — Это на Западной Девяносто третьей улице.
   Он набрал номер. Ему ответил женский, довольно молодой голос.
   — Добрый вечер, мэм, — поздоровался Рудольф, стараясь говорить бесстрастным, официальным тоном. — Можно ли поговорить с мистером Томасом Джордахом?
   — Нет, нельзя, — ответила женщина на том конце провода. У нее было приятное, высокое сопрано. — А кто его спрашивает? — Теперь в ее голосе послышались подозрительные нотки.
   — Один его приятель. Он дома?
   — Дома. Но он спит, — раздраженно ответила она. — Сегодня вечером у него бой. И у него нет времени болтать с кем-то по телефону. — Она швырнула трубку.
   Во время разговора с ней Рудольф не прижимал трубку к уху, а эта женщина говорила довольно громко, и ее голос хорошо слышали и Гретхен, и Джонни.
   — Сегодня вечером у него бой, — повторила Гретхен. — Очень похоже на нашего Томми.
   Рудольф взял «Нью-Йорк таймс», лежавшую на стуле, и открыл газету на спортивной странице.
   — Ну вот, — радостно сообщил он. — Уникальный боксерский поединок. Томми Джордах против Вирджила Уолтерса, средняя весовая категория, десять раундов. В «Саннисайд-гарденз».
   — Как буколически звучит, — сострила Гретхен.
   — Я пойду, — решительно сказал Рудольф.
   — Для чего тебе это?
   — В конце концов, он мой брат.
   — Я прекрасно обходилась без него десять лет, — сказала Гретхен. — Надеюсь, что выдержу запросто еще лет двадцать.
   — А ты пойдешь, Джонни? — обратился Рудольф к другу.
   — Прости, — ответил он, — но я сегодня приглашен на обед. Позвони, как сложатся у тебя дела.
   Снова зазвонил телефон. Рудольф поспешно снял трубку. Но на этот раз это был Вилли.
   — Привет, Руди, — сказал он. В трубке послышались громкие звуки. Он явно был в баре. — Нет, не надо ее звать, — оборвал его Вилли. — Скажи, что, к сожалению, у меня сегодня вечером деловой ужин и я задержусь допоздна. Пусть не ждет меня и ложится спать.
   Гретхен, улыбаясь, лежала на кушетке.
   — Можешь не сообщать мне, что он просил передать, прошу тебя.
   — Его не будет к обеду.
   — И чтобы я ложилась спать и его не ждала.
   — Да, что-то вроде этого.
   — Джонни, — сказала Гретхен, — тебе не кажется, что пора открывать вторую?
   После того как они прикончили вторую бутылку, Гретхен вызвала по телефону няню. Они разузнали, где находится «Саннисайд-гарденз», потом она приняла душ, уложила волосы, надела черное шерстяное платье, не зная, правда, подойдет ли оно для боксерского матча. Она немного похудела, и платье было ей чуть широко, но, перехватив одобрительные взгляды двух мужчин, Гретхен осталась довольна своим видом. Нельзя позволять себе опускаться до неряшливости, подумала она. Никогда.
   Пришла няня, и Гретхен, дав ей необходимые указания, вышла из дома вместе с Рудольфом и Джонни. Они зашли в ближайшее кафе, Джонни выпил с ними у стойки бара.
   Поблагодарив за выпивку, он уже собирался идти, но вдруг Рудольф задержал его:
   — Знаешь, у меня только пять долларов в кармане. — Он засмеялся. — Джонни, будь на сегодня моим банкиром. Ты не против?
   Джонни, вытащив бумажник, отсчитал ему пять купюр по десять долларов.
   — Спасибо. — Рудольф небрежно засунул деньги в карман и опять засмеялся.
   — Что тут смешного? — спросила Гретхен.
   — Никогда не думал, что доживу до такого дня, — объяснил ей Рудольф, — когда не буду знать, сколько у меня в кармане денег.
   — Вижу, ты уже усвоил все привычки богачей, — с серьезным видом сказал Джонни. — Мои поздравления! Увидимся завтра, Руди. В твоем офисе. Надеюсь, твой брат выиграет.
   — А я надеюсь, что ему свернут шею, — сказала Гретхен.
 
   Когда они приехали в «Саннисайд-гарденз», предварительные бои уже начались. Билетер проводил их на места в третьем ряду от ринга. Гретхен сразу заметила, что в зале очень мало женщин и ни на одной из них нет шерстяного платья. Она ни разу не была на боксерском матче, и когда передавали репортажи по телевизору, она тут же выключала его. Какая грубость, какая жестокость, думала она, здоровые мужики избивают друг друга до потери сознания ради денег. Вокруг были такие лица, которые, как она считала, можно было встретить только на подобном развлечении. Кажется, ей еще никогда не приходилось видеть в одном месте такого чудовищного скопища отвратительных физиономий.
   Боксеры на ринге, судя по всему, не очень старались покалечить друг друга, и она с холодным презрением наблюдала, как они дрались, как входили в клинч, молотя друг друга, как «нырком» уходили от ударов. Толпа в клубах табачного дыма вела себя довольно апатично, и очень редко, когда раздавался глухой, тяжелый удар в цель, публика принималась довольно рычать, словно стадо животных.
   Гретхен знала, что Рудольф время от времени бывает на боксерских матчах, она слышала, как увлеченно и не раз обсуждал он с Вилли сильные и слабые стороны таких знаменитых боксеров, как Рей Робинсон. Она украдкой поглядывала на брата. Он, казалось, был на самом деле увлечен тем, что происходило на ринге. Теперь, когда она своими глазами наблюдала за боем, когда чувствовала острый запах пота боксеров, когда видела кровь на тех местах, куда приходились точные удары противников, она вдруг засомневалась в своем представлении о характере Рудольфа, в его мягкости, в его небрежном, диктуемом его образованием превосходстве над другими, в его приятных манерах, отсутствии всякой агрессивности. Ей показалось, что Рудольфа что-то роднит с этими грубыми скотами на ринге и с этой агрессивной толпой, заполнявшей все ряды вокруг нее.
   Во время следующего поединка одному боксеру рассекли бровь, и кровь из раны залила ему лицо и грудь, попала на соперника. Увидев кровь, толпа восторженно взревела, и от этого жуткого воя Гретхен стало не по себе. Она уже не знала, сможет ли досидеть до того момента, когда Томас поднимется на ринг и перелезет через канаты, чтобы стать участником этой кровавой бойни.
   Когда настало время главного поединка, она сидела бледная, едва сдерживая подступившую дурноту. Через пелену табачного дыма и застилавшие ей глаза слезы она увидела, как крупный мужчина в красном халате легко перемахнул через канаты на ринг. Гретхен узнала своего брата Томаса.
   Помощники Томаса сняли с него халат и стали надевать на его перебинтованные руки боксерские перчатки. Рудольф с легкой завистью отметил, что на теле Томаса почти нет волос. На теле Рудольфа был густой волосяной покров, множество черных кудряшек на груди, волосы росли клочками даже у него на плечах. Ноги у него тоже были волосатые, и эти черные волосы на всем теле никак не вязались с тем представлением о себе, которое существовало в его сознании. Когда летом он ходил купаться, то собственная обильная волосатость приводила его в большое смущение, и ему казалось, что окружающие смеются над ним. Поэтому он редко загорал, и как только выходил из воды, тут же набрасывал на себя рубашку.
   Томас, как это ни удивительно, совсем не изменился за эти годы, если не считать его беспощадного, мускулистого, тренированного тела. Даже выражение его лица осталось прежним, по-детски открытым, мальчишеским. Том все время улыбался, когда объявляли условия боя, но Рудольф заметил, как он нервно облизывает языком кончики губ, как под шелковой полой халата, под краем фиолетовых трусов подергивается мышца на его ноге. Два рефери давали последние указания боксерам перед началом поединка. Боксеры стояли в центре ринга. Когда диктор представил: «В красном углу — Томас Джордах, вес — пятьдесят девять с половиной фунтов», — он, вскинув вверх обе руки в перчатках и бросив быстрый взгляд на ревущую толпу, опустил глаза. Даже если он и увидел брата и сестру в третьем ряду, то не подал вида.
   Его противник — высокий, гораздо выше Тома, негр, с гораздо более длинными руками, нетерпеливо перебирал ногами в своем углу, словно пританцовывал, и внимательно слушал советы своего тренера, согласно кивая головой. Тот ему что-то усердно нашептывал на ухо.
   Гретхен, с застывшей болезненной гримасой на лице, вглядывалась через дымовую завесу в мощную, несущую в себе разрушительную силу, обнаженную фигуру брата. Ей не нравились безволосые мужчины — у Вилли повсюду на теле был красноватый приятный пушок, — а тренированные, как у настоящего бойца-профессионала, мышцы Тома заставляли ее содрогаться от первобытного отвращения. И это — ее родной брат, оба они из одного материнского чрева. Эта мысль вдруг привела ее в отчаяние.
   За детской улыбкой Томаса она угадывала его коварную злобу, желание причинить физическую боль и предвкушение удовольствия от страданий противника, — именно эти качества отталкивали ее от Томаса, когда они жили под одной крышей. Ей была невыносима сама мысль о том, что там, на ринге, ее собственная плоть и кровь выставлены на всеобщее обозрение при ярком свете юпитеров во время этой отвратительной церемонии представления публике боксеров. Конечно, этим он и должен был закончить — дракой. Он будет драться всю свою жизнь.
   Оба боксера стоили друг друга, оба стремительно двигались по рингу, но негр проявлял больше агрессивности, лучше защищался благодаря своим длинным рукам. Том искал подходы к нему, старался не торопиться наносить удары — лучше один, но наверняка. Он провел серию сильнейших ударов по корпусу, заставив негра отступить, выиграл темп, ему удалось загнать того в угол, прижать к канатам, и начал его просто избивать.
   — Убей ниггера! — то и дело раздавался чей-то громкий голос из задних рядов каждый раз, когда Томасу удавалось провести удачную серию ударов. Гретхен болезненно морщилась, ей было стыдно присутствовать здесь, стыдно за всех этих мужчин и за редких здесь женщин. Она вдруг вспомнила хромого Арнольда Симмса в его красно-бордовом халате, который говорил ей: «Какие у вас красивые ноги, мисс Джордах!» Он так мечтал о Корнуолле. «Прости меня, Арнольд, за этот вечер».
   Вместо десяти запланированных раундов бой длился восемь. У Томаса струилась кровь из рассеченной брови и из носа, но он не отступал, он, пританцовывая, все нападал на противника с какой-то чудовищной, неуемной, злой энергией, которой он постепенно выматывал негра. В восьмом раунде негр уже с трудом поднимал руки, и Том сильным ударом в голову послал негра на покрытый брезентом пол. Тот с большим трудом поднялся при счете восемь. Он с трудом прижимал руки к груди, пытаясь защитить себя от воинственного напора Томаса. Томас, улыбаясь, с залитым кровью лицом, в два прыжка настиг его, и обрушил на него град ударов. Гретхен показалось, что он нанес не меньше пятидесяти сильнейших ударов за какие-то несколько секунд. Негр снова повалился на пол, и толпа заревела столь оглушительно, что Гретхен испугалась, как бы не лопнули ушные перепонки. Негр все же попытался подняться, даже встал на одно колено. Стоя в своем углу, Томас, пригнувшись, приготовился к новой атаке — окровавленный, энергичный, не знающий усталости. Казалось, ему очень хотелось, чтобы негр встал и продолжил бой, и Гретхен показалось, что на его изуродованном, окровавленном лице мелькнуло разочарование, когда негр снова беспомощно рухнул на пол и рефери довел счет до конца. Все, нокаут!
   Гретхен почувствовала, что ее вот-вот вырвет, но она лишь сухо отрыгнула, прижимая к лицу носовой платок, приятно удивленная тем, что здесь, в этой прогорклой, пропитанной мужским потом атмосфере можно было еще почувствовать запах духов. Она сидела, ссутулившись, опустив глаза, у нее не было сил смотреть на это кровавое побоище, она боялась упасть в обморок, тем самым заявить всем, что она роковым образом связана родственными узами с этим зверем на ринге. Рудольф просидел весь бой, не произнося ни единого слова, правда, время от времени кривил губы, явно осуждая откровенную кровожадность партнеров, — в этом поединке не было ни стиля, ни изящества. Так, обычная драка.
   Боксеры покидали ринг. Закутанному в полотенца негру ассистенты помогли перелезть через канаты и сойти с ринга. Томас широко улыбался, размахивал рукой, как триумфатор, а люди вокруг дружелюбно похлопывали его по спине. Он покинул ринг с дальней стороны и не мог видеть Рудольфа и Гретхен, сразу же направившись в раздевалку.
   Люди постепенно начали расходиться, а Гретхен с Рудольфом продолжали сидеть, не говоря ни слова, словно опасаясь прокомментировать то, что они здесь увидели. Наконец Гретхен хрипло, не поднимая головы, сказала:
   — Пошли отсюда.
   — Нужно сходить к нему, — сказал Рудольф.
   — Ты что? — удивилась Гретхен. Ее удивили слова брата.
   — Мы с тобой сюда пришли. Видели его на ринге. Теперь мы должны встретиться с ним.
   — Он не имеет к нам никакого отношения, — возразила она, зная, что сейчас лжет.
   — Пошли, — сказал Рудольф.
   Он встал и, взяв ее за локоть, помог ей подняться. Он не любил возражений — этот холодный, единственный истинный аристократ здесь, в «Саннисайд-гарденз».
   — Я не пойду, не пойду…
   Но несмотря на ее сопротивление, она знала, что Рудольф безжалостен и поведет ее к Томасу и ей придется его увидеть, увидеть его окровавленное, грубое, мстительное лицо победителя.
   У двери в раздевалку стояли несколько человек, но никто из них не остановил Рудольфа, не преградил ему путь. Он открыл дверь. Гретхен держалась за его спиной.
   — Знаешь, — сказала она, — лучше я подожду здесь. Может, он не одет.
   Рудольф, не обращая никакого внимания на ее слова, крепко сжимая ее запястье, втащил Гретхен в комнату. Томас, обернутый полотенцем по пояс, сидел на запятнанном столе для массажа, а врач накладывал ему швы на рассеченную бровь.
   — Ничего страшного, — приговаривал он. — Еще один шовчик, и все.
   Томас закрыл глаза, чтобы врачу было удобнее работать. Над его бровью виднелось оранжевое пятно антисептика, и из-за этого у него было смешное, как у клоуна, асимметричное лицо. Он, по-видимому, уже принял душ, его мокрые волосы слиплись, и сейчас он был похож на кулачного бойца со старинной гравюры. Вокруг стола толпились те люди, которых Рудольф видел возле Томаса на ринге. Какая-то молодая женщина в узком платье всякий раз, когда доктор втыкал в бровь иглу, чуть слышно вздыхала. У нее были черные волосы, а на необычайно стройных ногах — черные нейлоновые чулки. Ее выщипанные и подведенные карандашом брови образовывали тонкую, словно ниточка, линию над глазами и придавали ее лицу вид удивленной куклы. В раздевалке воняло застоявшимся потом, массажной мазью, сигарным дымом и мочой из туалета с открытой дверью На грязном полу валялось запачканное кровью полотенце в одной куче с промокшими насквозь от пота фиолетовыми трусами, с суппортером, носками и ботинками-боксерками — все это снаряжение было на Томасе там, на ринге.
   Что, интересно, я-то делаю здесь, в этом мерзком месте? — подумала Гретхен. В раздевалке было ужасно жарко. И вообще, как я сюда попала?
   — Ну вот и все, — сказал врач, отходя от пациента, и, склонив голову набок, полюбовался своей работой.
   — Спасибо, док, — поблагодарил его Томас, открывая глаза. Он сразу же увидел Рудольфа и Гретхен. — Боже праведный, — воскликнул он, криво улыбаясь. — Что, черт побери, вы здесь делаете?
   — Мне велено передать тебе сообщение, — сказал Рудольф. — Какой-то человек по имени Эл позвонил сегодня днем и сказал, что поставил на тебя пятьсот долларов. Ставки семь к пяти.
   — А, добрый старина Эл, — довольно протянул Томас, бросив беспокойный взгляд в сторону молодой женщины с черным ворохом волос на голове, будто не хотел, чтобы она услышала это известие.
   — Поздравляю с победой, — сказал Рудольф. Он, сделав к Тому шаг, протянул руку. Томас мгновение колебался, но потом, улыбнувшись, протянул свою опухшую, покрасневшую руку.
   У Гретхен не хватило духу поздравить брата с победой.
   — Я очень рада, за тебя, Томас, — она ограничилась лишь скромной похвалой.
   — Д-а-а. Спасибо. — Он с любопытством посмотрел на нее. — Позвольте мне вас познакомить. Это — Рудольф, мой брат, Гретхен, моя сестра, а это — моя жена Тереза, мой менеджер мистер Шульц, мой тренер Пэдди, ну и вся моя команда…— Он небрежно махнул в сторону остальных.
   — Рада с вами познакомиться, — сказала Тереза. Да, это ее голос Рудольф слышал по телефону, в ее голосе слышались подозрительные нотки.
   — А я и не знал, что у тебя есть родственники, — сказал мистер Шульц. В голосе у него тоже звучали подозрительные нотки, словно наличие семьи — это нечто опасное, преследуемое законом.
   — Да я и сам не был в этом до конца уверен, — признался Том. — Наши пути, как говорят, разошлись. Слушай, Шульц, выходит, на меня зритель валом валит, если даже мои сестра и брат покупают билеты в кассе? Черт подери!
   — После сегодняшней встречи, — сказал Шульц, — я сумею набить до отказа весь Гарденз. Какая замечательная победа!
   Менеджер был человек невысокого роста с животиком, похожим на баскетбольный мяч.
   — Ну, тебе с родственниками, вероятно, есть о чем поговорить, обсудить новости, и поэтому мы вас покидаем. Завтра забегу к тебе, Томми, посмотрю, как бровь. — Надев пиджак, он с трудом застегнул его на животе. Тренер, подняв снаряжение Томаса, сунул его в сумку.
   — Ну, всего хорошего, Томми. — И он вышел из раздевалки вместе с менеджером, врачом и остальными.
   — Ну вот, мы теперь одни, — сказал Томас. — Какая приятная семейная встреча. По-моему, ее нужно отпраздновать, а, Тереза?
   — Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть брат, сестра, — обиженно упрекнула его Тереза, повысив голос до визгливости.
   — На несколько лет я просто забыл о них, — оправдывался Том. Он соскочил с массажного стола. — Ну а теперь, если дамы удалятся, я переоденусь.
   Гретхен и Тереза вышли в холл. Там никого не было, и теперь ей стало легче, не было больше смрада и духоты. Когда Тереза надевала свою косматую лисью рыжую шубу, подергивая плечами и помогая себе руками, она сердито говорила: «Тоже мне!.. Если дамы удалятся!.. Как будто я никогда не видела его голым». Она смотрела на Гретхен с нескрываемой враждебностью, оценивая ее черное шерстяное платье, туфли на низких каблуках, ее спортивного покроя пальто. Гретхен видела, что она являет собой вызов ее жизненному укладу. Ее крашеные волосы, ее узкое платье, ее слишком стройные, вызывающие непреодолимую похоть у мужчин ноги, ее брак — все это неодолимо раздражало Терезу.
   — Я и не знала, что Томми — выходец из такой благородной, с претензиями, семьи, — сказала она.
   — У нас нет никаких претензий, — возразила Гретхен. — Так что вам нечего опасаться.
   — До сегодняшнего вечера вы ни разу не удосужились посмотреть, как он дерется на ринге, — продолжала Тереза в агрессивном тоне. — Или я не права?
   — Я не знала до сегодняшнего дня, что он — боксер, — спокойно ответила Гретхен. — Можно, я сяду, вы не против? Я очень устала. — Не дождавшись ответной реплики, она увидела у противоположной стены стул, подошла к нему и села, решив, что на том их беседа и закончилась. Тереза раздраженно подергивала плечами под своей шубой, потом принялась демонстративно расхаживать перед ней взад и вперед, в своих туфлях на шпильках, звонко постукивая острыми каблучками по бетонному полу коридора.
   Томас медленно одевался, стыдливо отвернувшись от брата, когда натягивал на себя трусы, и время от времени вытирал полотенцем пот с лица, так как душ, по-видимому, мало ему помог. Он то и дело поглядывал в сторону Рудольфа, улыбался, качал головой и приговаривал: «Вот черт подери!»
   — Как ты себя чувствуешь, Томас?
   — Хорошо. Но завтра утром буду мочиться кровью. Этому негру все же удалось нанести мне пару ударчиков по почкам. Сукин сын! Но бой был неплохой, что скажешь?
   — Да, хороший, — согласился с ним Рудольф. Он не осмелился сказать, что бой его был вполне заурядным, ничего особенного, обыкновенная второразрядная драка.
   — Я знал, что уложу его, — признался Томас. — Хотя букмекеры ставили на него. Семь к пяти! Надо же! Но все сложилось для меня удачно. На этом я заработал семьсот баксов, — хвастал он, словно мальчишка. — Только ты зря сказал это при Терезе. Теперь она знает, что у меня есть деньги, и будет вынюхивать их, словно ищейка.
   — Давно ты женат? — поинтересовался Рудольф.
   — Уже два года. Она забеременела, и я подумал: почему бы не жениться, черт возьми. — Он пожал плечами. — Она ничего, моя Тереза, может, не такая умная, но вообще-то ничего. А мальчишка получился отличный! — Том бросил на него злобный взгляд. — Нельзя ли его отправить к дяде Руди, что бы он научил его, как стать богатым джентльменом, а не расти неприкаянным глупым бедняком, таким же, как его папочка, боксер.
   — Да, хотел бы как-нибудь посмотреть на него, — без особого радушия сказал Рудольф.
   — В любое время. Приходи к нам домой. — Томас натянул на себя черный свитер-"водолазку", и когда он просовывал голову через ворот, вопрос у него прозвучал глухо: — Ты женат?
   — Нет.
   — Самый умный в семье! Как всегда! Ну, а Гретхен? Замужем?
   — Давно. Ее сыну уже девять лет.
   Томас кивнул:
   — Да, такая долго не засидится. Сногсшибательная дама. Она сейчас выглядит гораздо лучше, чем прежде. Не находишь?
   — Да, согласен.
   — Но, наверное, такая же дрянь, как и прежде?
   — Не надо так говорить о ней, Том, — попросил Рудольф. — Она всегда была хорошей девушкой и стала очень хорошей женщиной.
   — Ладно, верю тебе на слово, Руди, — весело сказал Томас.
   Он тщательно расчесывал волосы перед потрескавшимся зеркалом на стене.
   — Мне ведь о ней ничего не известно, я всегда был вам чужаком.
   — Ты никогда не был чужим, о чем ты говоришь?
   — Кому ты говоришь, брат? — резко спросил Томас. Спрятав в карман расческу, он бросил последний критический взгляд в зеркало на свое одутловатое, опухшее лицо с белой наклейкой пластыря над глазом. — Ну, сегодня я красавец. Если бы только знал, что вы навестите меня, побрился бы по такому великому событию. — Повернувшись, он надел поверх свитера яркий твидовый пиджак. — Ты, Руди, выглядишь так самоуверенно, видимо, у тебя полный порядок, — продолжал он его подкалывать. — Наверняка вице-президент какого-нибудь банка, никак не меньше, черт бы тебя побрал.
   — Не жалуюсь, — ответил Рудольф, сильно недовольный в душе определенной ему братом низкой должностью.
   — Знаешь, — продолжал Томас, — год назад я был в Порт-Филипе. Хотел навестить своих. Узнал, что отец умер.
   — Он покончил с собой.
   — Д-а. Хозяйка овощного магазинчика миссис Джардино сказала то же самое. — Томас похлопал себя по груди, чтобы убедиться, что бумажник на месте…— Наш дом снесли. Никакого света в подвале, никто не встречал блудного сына, — насмешливо сказал он. — Ну а мать еще жива?
   — Да. Живет со мной.
   — Повезло тебе, ничего не скажешь, — широко улыбнулся Том. — Все еще в Порт-Филипе?
   — Нет, в Уитби.
   — Ты не так часто путешествуешь, да?
   — Зато у меня много свободного времени. — Рудольф чувствовал, что его брат, разговаривая с ним, старается его поддразнить, заставить почувствовать свою вину перед ним, и от этого ему становилось не по себе. Но он уже давно привык сам направлять любой разговор в нужное русло и теперь ничем не выдавал своего раздражения. Наблюдая за одевающимся братом, за его отточенными, наводящими страх медленными телодвижениями, он заметил множество синяков повсюду. И тут он остро почувствовал, что его охватывает безграничное чувство жалости, любви, смутное желание уберечь этого нескладного, храброго, мстительного парня, совсем еще мальчишку, от таких вечеров, как сегодняшний, который только что завершился. Он хотел избавить его от этой вульгарной жены, от завывающей, улюлюкающей толпы, от бодрого доктора, накладывающего швы на его раны, — от всего этого сброда случайных людей, которые жили за его счет. Ему не хотелось, чтобы это чувство пропало, испарилось от язвительного насмешничества Томаса — средства давнишней старинной ревности и враждебности, которые через столько лет, по его мнению, должны были бы давно заглохнуть.