Шпанов Николай Николаевич. Война «невидимок»

   Ноздра с видимым удовольствием допил свой стакан. На лицо его падали алые блики огня. Несколько мгновений он молча глядел на пробегающие по тлеющим поленьям искры, на мерцающие уголья, потом негромко сказал:
   – Коротко: в губе Тихой грузятся союзные транспорты. Погрузка происходит нормально, но примерно на траверзе мыса Моржового вот уже во втором караване одно или два судна взлетают на воздух. Трудно предположить, чтобы противник мог систематически минировать эту узкость. Против его воздушных заградителей приняты надежные меры, а надводным его кораблям и вовсе хода нет. Если бы работал подводный минзаг, траление все равно расчищало бы проход каравану. Остается предположить одно: подлодка умудряется проникать сквозь заграждение и, оставаясь невидимой для охотников, торпедировать транспорты. Дело происходит в светлое время суток. Отсюда вывод: лодка остается невидимой средь бела дня… – внушительно подчеркнул Ноздра. – Как по-вашему, что это значит?
   Он выжидательно умолк, но, видя, что друзья недоуменно молчат, сказал:
   – Уж не является ли эта невидимость фрицев плодом того, что им удалось выкрасть кусочек твоей робы, а?.. – Ноздра посмотрел в глаза Житкову. – Ну?
   Житков продолжал удрученно молчать.
   – Вы должны дать мне ответ, и как можно скорее: в чем тут дело? Ясно? – Ноздра встал, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед друзьями, также вскочившими со своих мест. – Мы уже договорились с союзным командованием: кто-нибудь из вас или вы оба пойдете на судах каравана из Тихой. Ежели речь идет о невидимой немецкой лодке, – вам и книги в руки: нужно ее увидеть, а еще лучше – изловить.
   Заметив, что Житков в смущении зажимает пальцем дымящуюся трубку, Ноздра коротко сказал:
   – Кури! – и помолчав, задумчиво продолжил: – Одно для меня ясно: тут действует опытный враг. Нужно прижать ему хвост. – И, обернувшись к Найденову: – Вот где сгодится твой локатор.
   Найденов спросил:
   – Когда можно приступать?
   Вместо ответа Ноздра нажал кнопку звонка и сказал появившейся на пороге молчаливой горничной:
   – Ужин на троих. Гостям по стопке, а мне, пожалуйста, стакан чаю, да покрепче. Пока соберут на стол, – снова обратился он к морякам, – закончим деловую часть: по сведениям милиции нынче ночью на дороге из города в санаторий произошла автомобильная катастрофа. Номера машины так и не нашли – все разбито вдребезги. Тела двоих ехавших – неузнаваемы. Нас это даже устраивает. Давайте считать, что убитые – это вы.
   – Но вы же сказали, что нам придется заняться расследованием взрывов кораблей и невидимой немецкой лодкой! – не удержался Житков.
   Ноздра строго взглянул на него:
   – Именно потому-то вам и полезно сегодня отправиться в гости к предкам…

* * *

   За темными силуэтами портовых построек уже серел рассвет, когда Житков и Найденов пересели из автомобиля на катер. Не задавая им ни единого вопроса, стоявший в рубке лейтенант двинул ручку машинного телеграфа. Краснофлотцы сбросили швартовы с кнехтов и подняли покрытые ледяной корочкой кранцы. Хрустя форштевнем о прозрачное сало первого ледка, катер отвалил от стенки.
   Стоя у иллюминатора тесной каютки, друзья вглядывались в серую панораму порта, словно надеялись за его неуклюжими строениями увидеть город: просторный проспект, знакомый дом с колоннами…
   Достав трубку, Житков набил ее и с удовольствием затянулся.
   Найденов с отвращением разогнал рукой дым и лениво проговорил:
   – Может быть, соснуть, а?

Кто хочет быть кормом для рыбы?

   Море было серо-синим, почти черным. Ветер не тревожил его поверхность, но пологие размашистые валы зыби, рожденные невесть в какой дали, шли навстречу судну. Несмотря на позднее время года, поверхность моря в этих северных широтах была еще свободна от льда. Насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме глянцевитой поверхности воды, прорезанной отблеском бледного солнца, повисшего над самым горизонтом. Лучистая полоса встала как раз по следу «Марии-Глории». Заплетающийся косицей бурун казался потоком подернутого желтизной серебра, лениво растекающегося навстречу неторопливым волнам зыби.
   «Мария-Глория» сидела низко. Она была в полном грузу и шла с той размеренной деловитостью, с какой обычно ходят купцы в конвоях. «Мария-Глория» была старым кораблем. Ее широкий корпус не отличался ни стройностью линий, ни свежестью окраски. Относительную яркость краска сохранила только на больших транспарантах с цветами Британии, украшавших оба борта старушки «Марии». На флагштоке не было флага – шкипер был бережлив.
   Дверь капитанского салона, выходившая в ходовую рубку, была отворена, и через плечо рулевого виднелся бак, нос и расстилавшееся до самого горизонта мерно дышащее море. Если бы не силуэты таких же купцов, как «Мария-Глория», дымивших справа и слева от нее, по носу и за кормой, да не стройные контуры рыскающих вокруг корветов и охотников сопровождения, можно было бы и вовсе забыть о войне. Рулевой изредка, словно нехотя, перебирал несколько спиц штурвала и снова застывал неподвижно. Его взгляд был мечтательно устремлен вдаль – туда, где вот уже столько дней не показывалось ничего, кроме моря и неба, неба и моря, сливающихся в одну туманную сероватую дымку. За этой дымкой лежала цель плавания – Россия.
   В салоне шкипер и первый штурман не спеша перебрасывались словами.
   – Будь я проклят, сэр, если еще раз выйду из порта, прежде чем кончится вся эта чертовщина, – ворчливо произнес штурман, неповоротливый толстяк, с рыжим пухом на маленьком, похожем на грушу черепе.
   Его собеседник – шкипер, высокий тощий человек с красным лицом и головой, покрытой щетиной седого бобрика, – выколотил трубку:
   – Будущность наших детей зависит от того, как мы будем плавать, Майлс, – сказал он.
   – Могу вас уверить, сэр, что для ваших детей было бы куда полезней, если бы вы забрали свой пай из столь ненадежного предприятия, как пароходство. В наше чертово время всякое судно – фугас…
   – Мы с вами не поймем друг друга, – грустно сказал шкипер. – Моряк должен верить в бога и гордиться своим флагом, своим судном и собой. А вы? Во что вы верите, чем гордитесь?
   – Честное слово, сэр, верю! – штурман ударил себя в грудь. – Как в самого себя…
   – Разве только в деньги?
   – Как вы угадали мои мысли, сэр? В деньгах все дело…
   – А для меня – все в этом судне. Двадцать лет я на «Марии». Это половина вашей жизни, Майлс.
   – С меня хватило бы и одной двадцатой, сэр. Как только вернусь из рейса – на берег! Нет, нет, это развлечение не для моих нервов. Как вы думаете, Бэр?
   С этими словами штурман обернулся в глубь салона. Там, развалясь в качалке и положив ногу на ногу, сидел суперкарго «Марии» – худощавый человек, выше среднего роста, возраста которого штурман не мог угадать, пока не заглянул в судовую роль. Штурман никогда прежде не видел этого человека; это был первый рейс, в котором они оказались вместе. Но все внутри штурмана инстинктивно настораживалось, стоило ему почувствовать на себе взгляд суперкарго.
   Штурман – в который раз! – пригляделся к Бэру. Первое, что в нем бросалось в глаза, были большие темные очки. Они резко контрастировали с белой до прозрачности кожей лица. Упершись ногою в пол, Бэр удерживал качалку, чтобы она не двигалась в такт покачиваниям судна. Когда Майлс его окликнул, Бэр не спеша поднялся и прошелся по салону.
   – За весь рейс мы и двух раз не слышали вашего голоса, Бэр, – сказал штурман.
   – Если вам так уж хочется знать мое мнение, господа, то скажу: истина лежит между вами. Вы, мистер Майлс, не правы: Англия не позволит вам уйти на берег и усесться перед камином. Ей нужны моряки. Но и вы, сэр, тоже не правы. Всякий мужчина, если он действительно мужчина, гордится профессией моряка. Что верно, то верно. Но плох моряк, позволяющий сухопутным крысам командовать собою.
   – Что вы хотите сказать? – сдвинув брови, спросил шкипер.
   – Моряк вашего класса, сэр, заслуживает того, чтобы работать на себя, а не на директоров «Ист-шиппинг», греющихся под боком у своих жен.
   – Не всякий моряк распоряжается своею судьбой, – сказал шкипер.
   Бэр медленно провел рукою перед своим лицом, и его тонкие ноздри втянули голубую струйку дыма, стлавшуюся за сигарой.
   – Но всякий может попытаться переменить судьбу, если она его не устраивает, – сказал Бэр. – Сомневаюсь, сэр, чтобы человека, у которого в порядке мыслительные способности, могла устроить перспектива подорваться на немецкой мине.
   – Что я говорил?! – воскликнул штурман.
   – Может быть, в ваших словах и есть доля правды, – произнес шкипер. – В мои годы, конечно, пора уже перестать рисковать головой на каждой миле. Но не кажется ли вам, Бэр, что мы переживаем особенное время: война! Это, знаете ли, обязывает. – И шкипер повторил: – Да, обязывает всякого, кто считает себя джентльменом. Над каждым из нас развевается флаг его страны. И я бы не хотел, чтобы флаг святого Георга когда-нибудь пожалел о том, что развевался над моею головой.
   – Если вы позволите мне когда-нибудь вернуться к этой теме, сэр, мы, может быть, кое-что для вас и придумаем, – загадочно произнес Бэр и указал сигарой через плечо рулевого. – Не кажется ли вам, мистер Майлс, что это уже Моржовый?
   Майлс подошел к двери. Действительно, по носу, на несколько румбов вправо, показался пик мыса Моржового. Облитый последними лучами погружающегося в море солнца, он торчал из воды, как золотая игла.
   Старый шкипер с нескрываемым восхищением смотрел на эту иглу. Без пальто и шапки, в одном свитере, он вышел на мостик и подставил красное лицо тянувшемуся от земли легкому ветерку.
   – Нет, как хотите, – сказал он вышедшему следом за ним суперкарго, – нужно ничего не понимать в жизни, чтобы променять на что-либо другое нашу профессию. Знаете ли, когда подходишь к земле… – он умолк, заправляя в трубку щепотку крепкого черного табаку. – Что я хотел сказать? Ах, да!.. Подходы к каждому порту чем-нибудь замечательны, где бы он ни был расположен – от Исландии до мыса Горн. Вам никогда не доводилось входить в Золотые ворота? Тогда вы не в состоянии и представить себе этой картины. Ну, а как появляется из воды голова Свободы, а? Это тоже чего-нибудь стоит, хотя совсем уже в другом роде. Но самое, может быть, прекрасное, что мне пришлось когда-либо видеть, – это Рубини Рок, на Франце. Ни с чем нельзя сравнивать. Хотя, должен вам сказать, вот этот Моржовый мало чем уступает Рубини. Посмотрите: создатель не пожалел золота! Я даже не знаю, когда этот мыс красивей: тогда ли, когда возникает из черного, как теперь, моря, или когда вокруг него простирается бесконечная пустыня льда. Он всегда горит, словно гигантская призма из хрусталя, наполненная старым портвейном…
   – Я больше всего на свете люблю вермут, сэр…
   – Вермут и мясные консервы? – бросил от стола с картами штурман.
   – Консервы – специальность нашей фирмы. Меня это мало касается, – усмехнулся Бэр.
   Шкипер ткнул трубкой в сторону все увеличивающейся скалы.
   – Но как бы это ни было красиво, даже тут я не хотел бы взлететь на воздух.
   Шкипер повернулся и пошел к себе. Мимоходом глянул через плечо штурмана на прокладку, которую тот делал на карте.
   – Последите за сигналами флагмана, Майлс. Нет никакого смысла идти на дно теперь, когда рейс проделан так хорошо.
   – Будьте спокойны, сэр: я слишком дорожу собственным мясом.
   – Ваше мясо – ваше частное дело, Майлс. А мне дорога «Мария-Глория». Глядите в оба, прошу вас.
   – Слушаю, сэр.
   Оставшись один на мостике, суперкарго Бэр довольно долго прохаживался, докуривая сигару. Закончив прокладку, к нему вышел Майлс. Он тоже прошелся разок-другой вдоль мостика. Его голова в потрепанной синей фуражке едва возвышалась над брезентовым фартуком поручней. Указывая на золотую иглу мыса, штурман сказал:
   – Черт бы его побрал вместе со всеми его красотами! Второй раз я подхожу к этой дурацкой башне, и душа моя переселяется в пятки.
   Бэр сошел к самому концу мостика, висящему над водой, и, делая вид, будто любуется морем, негромко произнес:
   – Мистер Майлс!
   Штурман подошел.
   – Да?
   – Когда мы будем в Тихой?
   – Часов шесть хода.
   – Вы хорошо сделаете, если через полчасика заглянете ко мне в каюту.
   – Хотите предложить мне стакан вермута?
   – Мое предложение раз навсегда избавит вас от риска стать пищей для рыбы.
   – Изображаете доброго рождественского дедушку, мистер Бэр?
   – Совершенно серьезно, Майлс. Через полчаса у меня в каюте.
   Бэр швырнул за борт окурок сигары и, не заходя в рубку, спустился с мостика.

Суперкарго «Марии-Глории»

   До времени, назначенного Бэром, оставалось еще несколько минут, когда Майлс явился к нему в каюту. Штурман топтался у пирога, потирая руки, и заискивающе улыбался, глядя в спину Бэру. Не оборачиваясь, суперкарго бросил:
   – Заприте дверь.
   Только когда Майлс исполнил его приказание, Бэр всем телом резко повернулся к вошедшему и уставился на него немигающим взглядом серых, холодных глаз. Майлс впервые увидел эти глаза, не прикрытые очками. Он почувствовал, как противный холодок бессознательного страха медленно спускается от затылка по позвонкам. Странная слабость появилась в ногах.
   – Сядьте, – сказал Бэр.
   Майлс послушно сел и опустил глаза.
   – Я не шутил, говоря, что избавлю вас от необходимости плавать, да и вообще служить, – тихо произнес Бэр. – Но для этого вы должны выполнить долг, возлагаемый на вас отечеством.
   – Я и так служу Англии, чем могу, – проворчал штурман.
   – Речь идет не об Англии, Майлс: я говорю о вашем настоящем отечестве – о Германии. Ваша мать – немка. Немецкая кровь течет в ваших жилах.
   Пальцы штурмана впились в подлокотники кресла. Взгляд расширенных глаз был устремлен на Бэра. Майлс хотел заговорить и не мог: комок стоял у него в горле. А Бэр, не повышая голоса, продолжал:
   – Это обязывает. К тому же, если вы будете благоразумным, то раз навсегда избавитесь от необходимости служить. Солидный чек на любой из банков Англии обеспечит вам спокойную жизнь: камин, подогретые туфли и теплую жену… Ну?
   – Что для этого нужно? – с трудом выговорил штурман.
   – Пустяки, Майлс, сущие пустяки… Видите вот это? – Бэр взял со стола жестянку. Это была обыкновенная коробка со свиным фаршем, какими были набиты трюмы «Марии-Глории».
   – Ва… ва… ши консервы? – заикаясь пролепетал Майлс. – Не выношу свиного фарша.
   – Я и не собираюсь кормить вас им. Вы получите от меня несколько таких банок. В Тихой я укажу вам судно, на которое вам нужно будет проникнуть, когда оно будет грузиться русской рудой или лесом в обратный рейс. Перед бункеровкой вы положите по одной банке в каждую угольную яму, на самое дно. Запомните, на самое дно, под уголь, так, чтобы ни один дурак не мог до них случайно докопаться.
   – Какое мне дело до бункеровки чужих судов? Зачем я на них пойду?
   – Придется пошевелить мозгами, Майлс: придумать предлог. Вы английский моряк, вам не трудно будет…
   – Но я должен знать, что в этих банках.
   – Готов удовлетворить ваше любопытство, чтобы вы отдавали себе отчет в своих действиях. Все очень просто: коробка разделена надвое тонкой медной переборочкой. Одно отделение заполнено пикриновой кислотой, другое – серной. Толщина медной перегородки такова, что через определенное время медь будет съедена и обе кислоты придут в соприкосновение. Если бы вы помнили курс физики, то поняли бы, что в момент соприкосновения кислот снаряд должен загореться. Его положительное свойство заключается в том, что он горит совершенно бесшумно, развивая высокую температуру. Языки пламени длиною до тридцати сантиметров бьют из обоих донышек коробки. Последствия этого физического эксперимента, происходящего в глубине угольной ямы или в грузовом трюме, понятны. Но не бойтесь – решительно никаких следов прибора не будет найдено даже в том случае, если пожар удастся потушить: корпус банки сделан из легкоплавкого металла.
   Майлс сидел бледный, умоляющее протягивая к Бэру трясущиеся руки.
   – Нет, нет, мистер Бэр, этого я не могу… не могу… не могу… – Казалось, он потерял способность говорить что-нибудь, кроме этих слов: «Не могу… не могу…»
   – Вы это сделаете, Майлс, – повелительно и спокойно произнес Бэр.
   – Нет… нет… Вы не можете меня заставить. Не можете, не можете, – растерянно твердил штурман. И вдруг встрепенувшись: – Я сейчас же заявлю обо всем капитану. Вы немец, вы немецкий диверсант, вы шпион. О, я знаю, что мне делать! – Он вскочил и бросился к двери, но рука Бэра вцепилась штурману в воротник, и он упал обратно в кресло.
   – Слушайте, вы! – голос Бэра звучал так, что Майлс испуганно втянул голову в плечи. – Вглядитесь внимательно. Это должно быть вам знакомо.
   Штурман несколько мгновений растерянно глядел на конверт, который держал перед его лицом Бэр, потом быстро протянул руку в попытке схватить его.
   Бэр отстранил руку Майлса.
   – Узнали? Вы, правда, не подозревали, что это письмо предназначено мне, но вам не пятнадцать лет: вы не могли не понимать, что когда вам предлагали за передачу письма тридцать фунтов только ради того, чтобы письмо миновало военную цензуру, – это не было случайностью. Речь, очевидно, шла не о любовной записке. А получение тридцати фунтов вы любезно подтвердили распиской и даже не поленились указать в ней, кому письмо адресовано. Это было неосторожно, милый Майлс. Впредь этого не делайте. Беда в том, что обозначенное на конверте лицо известно британской контрразведке. Это немецкий агент, и теперь он уже сидит, где следует. Таким образом, ваша связь с немецкой разведкой установлена. Стоит вам причинить мне малейшую неприятность, и вся эта история станет известна властям. Вам останется только выбирать между советским военным трибуналом и королевским судом. О результатах можете судить по тому, что доставленное вами письмо дало немцам возможность пустить ко дну несколько советских и английских транспортов. Что же касается вашего покорного слуги, то лишь благодаря вашей услуге я не сижу в английской тюрьме. А теперь, – Бэр сделал паузу, – отправляйтесь к себе и можете подумать над выбором. Было бы бесполезно угрожать мне выдачей. Ваша болтливость опасна вам больше, чем мне.
   Когда Майлс, пошатываясь, шел к двери, Бэр сказал ему вслед:
   – Едва не забыл, а при вашем слабом характере это может иметь значение: я избавлю вас от необходимости идти обратным рейсом на «Марии». Возьмите же коробки…
   – Но… вы разрешили мне подумать…
   – С этим свиным фаршем в карманах вам будет легче сделать правильный выбор.
   Майлс дрожащими руками взял коробки.
   Суперкарго проводил его долгим внимательным взглядом, таким внимательным, что, уже взявшись было за ручку двери, Майлс оглянулся, словно его окликнули. При этом он споткнулся о комингс, чертыхнулся и поспешно захлопнул за собою дверь.
   Суперкарго тихо рассмеялся ему вслед, уселся в кресло и достал из стола небольшую книжку в переплете из красного сафьяна. Полистав ее, он негромко прочел по-немецки:

 
Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки – мы с тобой:
Подвигают, притиснут – и побили,
И в темный ящик сунут на покой.
 

Мистер Бэр приходит в хорошее настроение

   «Мария-Глория» закончила разгрузку. Суперкарго Бэр тщательно рассортировал очищенные коносаменты: все сошлось точно – ящик в ящик, унция в унцию. Бэр сколол документы, разложил по конвертам, надписал каждый из них и уложил в ящик стола.
   Закончив работу, он откинулся в кресле и закурил. Когда серый столбик пепла стал в полсигары, Бэр тряхнул головой, словно отгоняя одолевавшие его блаженные видения, обулся, вышел. Дойдя до каюты первого штурмана, негромко стукнул в дверь и, не ожидая разрешения, вошел.
   Майлс лежал в койке. При входе Бэра он отвернулся к переборке.
   – Все еще дуетесь? – спросил Бэр, запирая дверь, и опустился в кресло около койки. – Покажитесь-ка.
   Майлс нехотя повернулся на другой бок. Лицо его исказилось гримасой страдания.
   – Ну-ну, без глупостей, – проговорил Бэр.
   – Страшно подумать, что будет, если русские нападут на наш след.
   – Пока вы будете вести себя так, как приказываю я, вашим шейным позвонкам ничто не угрожает.
   – Мистер Бэр, – штурман умоляюще сложил руки. – Ведь банки нужно класть в бункера «Марии». Мистер Бэр, сделайте так, чтобы меня списали… Вы же видите, я совершенно болен. Мне нужна хорошая лечебница.
   – Как только вы положите «консервы» куда следует…
   – Хоть сегодня же ночью…
   – Чтобы какой-нибудь идиот увидел их прежде, чем они будут засыпаны толстым слоем угля? Нет, Майлс, я уже сказал: вам придется провести бункеровку по всем правилам. Впрочем… – Бэр на минуту задумался. – Вы знаете, что «Марию» будут грузить пенькой?
   – Когда я думаю о соседстве пеньки и ваших «консервов»…
   – Вас не будет на «Марии».
   – А на каком судне я вернусь домой?
   – Домой?.. Вы останетесь пока здесь, в портовом госпитале Тихой.
   Майлс рванулся было с койки, но тут же со стоном упал обратно.
   – Нет, нет, – слезливо забормотал он, – все, что хотите, только не это. Я боюсь русских!
   – Пока вы больны, вас подержат в госпитале. Потом, когда выздоровеете, то отлично сможете побывать на двух-трех из приходящих сюда английских и американских судов и оставить им на память еще несколько банок моего фарша.
   – Ни за что! Ни за что на свете! Я не притронусь больше к вашим жестянкам.
   Бэр, не слушая, говорил свое:
   – Через два дня вы должны быть на ногах. Если «Мария» примет пеньку, то вы сможете, даже не ожидая бункеровки, положить банки в грузовые трюмы. По два-три снаряда в каждый трюм – совершенно достаточно.
   В каюте наступило молчание. Негромко хныкал штурман, делая вид, будто корчится от боли в животе.
   С палубы доносился шум, сопутствующий приготовлениям к погрузочным операциям. Машинисты проверяли лязгающие шестернями лебедки, скрипели стрелы, шуршали по палубе расправляемые сетки.
   Бэр небрежно кивнул Майлсу и покинул каюту.
   Поднявшись по главному трапу, он осторожно выглянул на верхнюю палубу. Стрелы приняли уже первые партии груза, и русские грузчики спускали их в трюмы английским матросам. Этот товар не касался Бэра. Русские поставщики дадут своего человека для его сопровождения и сдачи в английском порту.
   Прислонившись к притолоке полуотворенной двери, с сигарой в зубах и со скрещенными на груди руками, мистер Бэр наблюдал происходящее. Его внимание привлекали не механизмы, наполнявшие шумом палубу, не тугие тюки советской пеньки, – суперкарго пристально вглядывался в лица грузчиков.
   Вот взор Бэра задержался на коренастом, необыкновенно плотном человеке с окладистой бородой. Увидев его, суперкарго притворил дверь, быстро перешел на противоположный борт, обогнул надстройку и приблизился к люку, в который сбрасывали хлопок. С видом праздного наблюдателя он подошел к бригадиру, считавшему тюки, и протянул ему пачку сигарет.
   – Угощайтесь, пожалуйста, – сказал он довольно чисто по-русски.
   – Не палим.
   Старый грузчик подвел к трюму сеть, наполненную тюками.
   – Отмечай, бригадир, – прохрипел он простуженным басом.
   Суперкарго обернулся к грузчику:
   – Закурите?
   – «Верблюда» вашего? – спросил грузчик. – Что ж, «верблюд» – тоже папироса. Возьму, но не иначе, как в обмен на наши, советские. – Он вытащил из кармана запечатанную пачку «Беломора».
   – О, русские папиросы! – И тонкие пальцы Бэра жадно схватили пачку.
   Через минуту, небрежно насвистывая, Бэр вошел к себе в каюту. Но как только он переступил ее порог и затворил за собой дверь, от его непринужденности не осталось и следа. Он высыпал на стол полученные от грузчика папиросы и принялся внимательно исследовать их. Лезвием безопасной бритвы он осторожно срезал папиросную бумагу с каждой гильзы, и через несколько минут перед ним лежали двадцать пять тщательно расправленных, прижатых прессом кусочков прозрачной бумаги. Разложив их в определенном, одному ему понятном порядке, он вооружился лупой. Предметом его изучения были едва заметные водяные знаки на папиросной бумаге. Потом, скомкав бумажки, он бросил их в пепельницу и поджег. Туда же попали картонные мундштуки и упаковка.
   «У старика, очевидно, не в порядке нервы, иначе он не дал бы мне такого дурацкого совета… Немедленно уезжать?! Не сделав дела, не покончив с Найденовым и Житковым? Нет! Юстус со мной, и если это еще не все, то во всяком случае – много. А что касается его страхов, то это все пустяки. Я не уйду отсюда. Никто лучше Мейнеша не сумеет присмотреть на берегу за истерическим кретином Майлсом. А если у штурмана будут слишком дрожать руки, мы уберем его ко всем чертям и сделаем это чисто».
   Бэр отворил иллюминатор.
   – Оп-ля! – он высыпал за борт пепел, оставшийся от сожженной пачки папирос и отправился к Майлсу.
   Когда он вошел, тот посмотрел с удивлением: впервые за все плавание он видел на лице суперкарго нечто вроде улыбки.
   – Благодарите бога и меня, Майлс, и… живо одевайтесь.
   Выражение удивления сменилось у штурмана испугом:
   – Вы же сказали: два дня, мистер Бэр!
   – Через полчаса вы возьмете на себя руководство погрузкой. Пенька, мистер Майлс, пенька! Моряк должен понимать, что это значит. Вам никогда не доводилось видеть пожар на складе пеньки? Нет? Много потеряли. Зрелище, достойное голливудского боевика. Прибавим к нему открытое море, хороший ветер, раздувающий пламя до марса, колокол тревоги, вой сирены, ракеты, взлетающие к небу!.. Ого, тут даже наш старый адепт высокой миссии моряка – шкипер, – и тот забудет о своем британском боге и в ночных туфлях поспешит к спасательному боту. А в днище спасательных шлюпок… дыры. – И чтобы попугать Майлса, Бэр повторил, хотя сам не верил в то, что это удастся: – Дыры… В днищах всех спасательных судов «Марии»!