Страница:
Это решение удивило офицера, но Житков предупредил готовый сорваться у него вопрос:
– Задание очень серьезное. Я лично отвечаю за него от начала до конца.
– Каждому из наших людей, я, не колеблясь, доверил бы не только любое задание, но и собственную жизнь, – заметил офицер.
– Речь идет сейчас не столько о моей или вашей жизни, сколько о выполнении задания. Такой ответ я предпочел бы услышать от своего офицера.
Помощник покраснел.
Житков отпустил его молчаливым кивком головы.
Едва успели затихнуть шаги капитан-лейтенанта, как в дверь осторожно постучали. Это был Мейнеш с ужином на подносе. Он молча поставил кушанья на стол и исчез. Потом так же молча убрал посуду. Он действовал, как самый исполнительный буфетчик.
Перед тем, как Житков лег спать, к нему снова зашел Мейнеш. Вполголоса, но настойчиво он спросил:
– Мне очень важно знать: что с капитаном?
– То, что и должно быть…
Мейнеш испытующе посмотрел на Житкова.
– Должен ли я понять вас так, что капитан… в руках русских?
После секунды колебания Житков ответил на вопрос вопросом:
– А если… так?
Мейнеш покачал головой.
– Это было бы очень печально. – И решительно заключил: – Грубая ошибка!
– Как вы сказали?
– На вашем месте я бы предоставил ему возможность бежать.
– Вы понимаете, что говорите? – рассердился Житков.
Но Мейнеш оставался очень спокоен и все так же, вполголоса, но твердо повторил:
– Пусть лучше ему дадут бежать. – И тоном, уже совсем не подобающим простому буфетчику, добавил: – Хорошенько подумайте. Хорошенько!
С этим он и ушел. И сколько Житков ни раздумывал над истинным, как ему начинало казаться, скрытым смыслом слов Мейнеша, он не мог их понять. Так ни до чего и не додумавшись, он лег спать, приказав не будить себя иначе, как по тревоге. Радист получил распоряжение в любое время доставлять Житкову все шифрованные сообщения.
Чем разочарован Мейнеш?
Второй план Элли
Чего хочет Мейнеш?
Что может дать неверная прокладка на карте?
– Задание очень серьезное. Я лично отвечаю за него от начала до конца.
– Каждому из наших людей, я, не колеблясь, доверил бы не только любое задание, но и собственную жизнь, – заметил офицер.
– Речь идет сейчас не столько о моей или вашей жизни, сколько о выполнении задания. Такой ответ я предпочел бы услышать от своего офицера.
Помощник покраснел.
Житков отпустил его молчаливым кивком головы.
Едва успели затихнуть шаги капитан-лейтенанта, как в дверь осторожно постучали. Это был Мейнеш с ужином на подносе. Он молча поставил кушанья на стол и исчез. Потом так же молча убрал посуду. Он действовал, как самый исполнительный буфетчик.
Перед тем, как Житков лег спать, к нему снова зашел Мейнеш. Вполголоса, но настойчиво он спросил:
– Мне очень важно знать: что с капитаном?
– То, что и должно быть…
Мейнеш испытующе посмотрел на Житкова.
– Должен ли я понять вас так, что капитан… в руках русских?
После секунды колебания Житков ответил на вопрос вопросом:
– А если… так?
Мейнеш покачал головой.
– Это было бы очень печально. – И решительно заключил: – Грубая ошибка!
– Как вы сказали?
– На вашем месте я бы предоставил ему возможность бежать.
– Вы понимаете, что говорите? – рассердился Житков.
Но Мейнеш оставался очень спокоен и все так же, вполголоса, но твердо повторил:
– Пусть лучше ему дадут бежать. – И тоном, уже совсем не подобающим простому буфетчику, добавил: – Хорошенько подумайте. Хорошенько!
С этим он и ушел. И сколько Житков ни раздумывал над истинным, как ему начинало казаться, скрытым смыслом слов Мейнеша, он не мог их понять. Так ни до чего и не додумавшись, он лег спать, приказав не будить себя иначе, как по тревоге. Радист получил распоряжение в любое время доставлять Житкову все шифрованные сообщения.
Чем разочарован Мейнеш?
Найденов пришел в себя от нестерпимого жара, опаляющего голову. Горела меховая одежда, тлел сбившийся на сторону шлем. Он сорвал его и стал бить по горящей одежде рукавицами. Это плохо помогало. Тогда он сообразил, что рядом есть более действенное средство – вода. Волны ударяли в остатки самолета. Найденов окунулся в ледяную воду. Огонь больше не угрожал ему.
Левая плоскость, где был расположен бак, который успели залить бензином, оказалась оторванной взрывом от центроплана и отброшенной далеко в сторону. Фюзеляж и другая плоскость продолжали держаться на воде благодаря пустым бакам – центральному и правому крыльевому. Большая часть кабины уже наполнилась водой, хвост погрузился. Найденов надеялся, что некоторое время остатки машины еще продержатся на поверхности моря. Но какой ему от этого прок, он и сам не знал. По-видимому, человек уж так устроен, что во всякой оттяжке конца, даже явно бесцельной, он склонен видеть благо.
Найденов подошел к отсеку радиста. Там по-прежнему лежал Витема, связанный и втиснутый в узкое пространство между переборкой и станцией.
Найденов стоял в раздумье, что делать с пленником, когда раздался какой-то слабый звон. Остатки самолета качнулись, и Найденов полетел в воду…
«Если экипаж ко времени подхода „Пурги“ покинет танкер, – задача сведется к тому, чтобы справиться с огнем. Если же у немцев хватит выдержки не покинуть судно, то, пожалуй, придется вернуться ни с чем», – думал старый капитан.
Стоя рядом с Элли на ходовом мостике «Пурги», он вглядывался в метущееся над горизонтом зарево пожара.
– Эй, на руле! Держи ближе к танкеру с наветра. – И мгновенно переключившись на английскую речь, обратился к Элли: – Товарищ Глан, прикажи готовить шлюпку – пойдешь на танкер.
Скоро дыхание пожара стало опалять стоящих на мостике «Пурги».
Иван Никитич почесал затылок.
– Такое разве потушишь?!
– Все-таки разрешите взглянуть, – сказала Элли.
– Словно отсюда не видать? Бензин. Давно взорвался. Гляди, на что палуба похожа. Просто чудом на плаву держится.
– Может, людей снять надо?
– Э! Все давно изжарились либо сбежали…
– Разрешите все-таки спустить шлюпку? – настаивала Элли.
Капитан нехотя согласился. Тали скользнули в блоках шлюпбалок. Через несколько минут шлюпка Элли отвалила от борта «Пурги». Когда она скрылась в дыму, стлавшемся по морю вокруг пожарища, из той же самой дымовой пелены показался немецкий сторожевой катер. Расчеты двух сорокапятимиллиметровок, стоявших на носу и на корме «Пурги», не раздумывая, открыли по нему огонь.
С борта немецкого катера заговорили крупнокалиберные пулеметы, а через минуту и носовая пушка. Людям спасательного буксира, не предназначенного для боя, было трудно состязаться хотя бы и с маленьким боевым кораблем. Через несколько минут «Пурга» получила два прямых попадания в борт, против котельной. Буксир окутался клубами пара.
Травя пар из пробитого котла, «Пурга» пыталась отойти под ветер, чтобы воздвигнуть между собою и немцами корпус горящего танкера. Но выйти на его подветренную сторону оказалось невозможным. Удушающий черный дым и палящий жар заставили Ивана Никитича тут же отказаться от своего плана. Он решил, что самое правильное – поскорее уйти в битый лед. Прочный корпус буксира позволяет углубиться в него дальше, чем это удастся немецкому сторожевику. Но старик помнил о шлюпке Элли. Он не мог бросить на произвол судьбы товарищей. Потянув рукоятку ревуна, он дал несколько тревожных сигналов. Из клубов дыма показалась шлюпка. Ее заметили и гитлеровцы и очередями из пулеметов тотчас загнали обратно в дым. Так повторилось раз, другой. Иван Никитич понял, что немцы не дадут им соединиться, и решил под огнем противника войти в полосу дыма, а там, как за дымовой завесой, принять своих людей.
Старик не боялся пробоин в бортах судна. Он знал, что прочный корпус «Пурги» разгорожен достаточным числом непроницаемых переборок. Лишить буксир плавучести не так-то легко. К тому же ремонтные средства «Пурги», предназначенные для починки чужих корпусов, сноровка ее экипажа – все это позволит быстро залечить полученные раны. Поэтому капитан смело шел к намеченной цели.
До полосы дыма оставалось рукой подать, когда гитлеровцы по очертаниям «Пурги» поняли, с какого рода судном имеют дело. Командир немецкого катера рассудил, что мелкими снарядами трудно пустить ко дну это прочное судно. И вот катер, дав полные обороты машинам и оставляя за кормою высокий бурун, описал циркуляцию и повернулся кормою к борту «Пурги». Когда ее приземистый корпус уже скрывался в дыму, от кормы немца по направлению к «Пурге» протянулась белая борозда торпедного следа. С «Пурги» этой борозды видеть не могли, но последовавший в гуще дыма мощный взрыв с достоверностью сказал, что торпеда достигла цели.
Командир сторожевика схватил мегафон и крикнул на корму торпедистам:
– Благодарю за меткий выстрел!
Матросы повернулись к мостику и уже открыли рты для положенного уставом ответа командиру, но их никто не расслышал: голоса потонули в грохоте расцветшего светло-желтым сиянием взрыва.
Прошло несколько секунд.
Сверху на то место, где только что был катер, на клокочущую вздыбленной пеной поверхность воды падали его обломки. Воздух был еще наполнен запахом взорванного тротила, когда послышалось журчание воды, стекающей с рубки и с палубы поднимающейся на поверхность подводной лодки. Со стуком откинулась крышка люка. Несколько человек, выскочивших на палубу, с интересом и удивлением смотрели на место взрыва.
– Чистая работа, – спокойно произнес по-немецки статный белокурый офицер, судя по всему, – командир лодки. Он взял бинокль и стал рассматривать показавшуюся из-за клубов дыма шлюпку и сидящих в ней двух людей, которые вели себя так, словно не замечали всплывшей подлодки.
Элли, потрясенная происшедшей на ее глазах гибелью двух кораблей, не отрываясь, следила за поверхностью воды. Она надеялась найти хоть кого-нибудь из своих товарищей. Неужели весь экипаж «Пурги» погиб?
Она всматривалась в плавающие обломки. Тут смешались останки обоих кораблей, и трудно было сказать, что принадлежит «Пурге», что – немецкому катеру.
Матрос сильными ударами весел гнал шлюпку Элли то в одну, то в другую сторону. Так подгреб он к двум темным предметам, оказавшимся безжизненными телами в раздувшихся спасательных жилетах. Когда шлюпка приблизилась к ним, Элли издала громкий крик и вскочила так порывисто, что едва не упала за борт: она узнала Найденова! Голова другого человека была замотана мешком.
Занятая вытаскиванием из воды Найденова и Витемы, Элли действительно не заметила, как приблизилась подводная лодка. Когда же она и матрос, наконец, увидели стоящих на палубе подлодки немцев, – о сопротивлении уже не могло быть и речи.
Но вдруг новый возглас радости и изумления вырвался у Элли. В стоящем впереди всех командире лодки она узнала Житкова. Но что за странные знаки подает он ей! Его лицо замкнуто, у него чужие, холодные глаза… Да, да, ясно: он требует молчания.
– Сопротивление бессмысленно, – крикнула Элли. – Нужно сдаваться! – И первой выскочила на палубу лодки.
– Взять пленную, – раздались слова команды, отданной Житковым. Он обернулся к помощнику и тем же тоном приказал:
– Накормить и привести ко мне для допроса.
– Здесь есть больные… – робко сказала Элли и указала на Найденова и Витему, успев уловить при этом, какого труда стоило ее мужу не издать при виде друга крика радости.
Житков резко крикнул по-немецки:
– Буфетчика ко мне!.. – И, когда из люка показались квадратные плечи Мейнеша, указал на Найденова и Витему и тихонько сказал:
– Обоих возьмете под свою охрану и на свое попечение. – С этими словами рука Житкова крепко сжала плечо Мейнеша: – Головой своей ответите, если тот, кто в этом мешке, заподозрит, где находится. Понятно?
Мейнеш молча кивнул и потянулся было к мешку, но Житков резко отстранил его руку и повторил:
– Если он узнает, что за корабль его принял…
И опять Мейнеш ответил молчаливым кивком. Он легко поднял Найденова и перенес внутрь лодки. Вернувшись за Витемой, несколько мгновений в раздумье смотрел на мешок, потом поднял его и понес туда же. Житков смотрел ему вслед. Он дорого дал бы за то, чтобы знать, догадался ли Мейнеш о том, кого несет.
Левая плоскость, где был расположен бак, который успели залить бензином, оказалась оторванной взрывом от центроплана и отброшенной далеко в сторону. Фюзеляж и другая плоскость продолжали держаться на воде благодаря пустым бакам – центральному и правому крыльевому. Большая часть кабины уже наполнилась водой, хвост погрузился. Найденов надеялся, что некоторое время остатки машины еще продержатся на поверхности моря. Но какой ему от этого прок, он и сам не знал. По-видимому, человек уж так устроен, что во всякой оттяжке конца, даже явно бесцельной, он склонен видеть благо.
Найденов подошел к отсеку радиста. Там по-прежнему лежал Витема, связанный и втиснутый в узкое пространство между переборкой и станцией.
Найденов стоял в раздумье, что делать с пленником, когда раздался какой-то слабый звон. Остатки самолета качнулись, и Найденов полетел в воду…
* * *
С тех пор, как находившийся в море спасательный буксир «Пурга» перехватил призыв горящего фашистского танкера о помощи, прошло немало времени: Иван Никитич не сразу согласился на предложение Элли, пользуясь темнотою, подойти к танкеру, взять его на буксир и отвести к себе.«Если экипаж ко времени подхода „Пурги“ покинет танкер, – задача сведется к тому, чтобы справиться с огнем. Если же у немцев хватит выдержки не покинуть судно, то, пожалуй, придется вернуться ни с чем», – думал старый капитан.
Стоя рядом с Элли на ходовом мостике «Пурги», он вглядывался в метущееся над горизонтом зарево пожара.
– Эй, на руле! Держи ближе к танкеру с наветра. – И мгновенно переключившись на английскую речь, обратился к Элли: – Товарищ Глан, прикажи готовить шлюпку – пойдешь на танкер.
Скоро дыхание пожара стало опалять стоящих на мостике «Пурги».
Иван Никитич почесал затылок.
– Такое разве потушишь?!
– Все-таки разрешите взглянуть, – сказала Элли.
– Словно отсюда не видать? Бензин. Давно взорвался. Гляди, на что палуба похожа. Просто чудом на плаву держится.
– Может, людей снять надо?
– Э! Все давно изжарились либо сбежали…
– Разрешите все-таки спустить шлюпку? – настаивала Элли.
Капитан нехотя согласился. Тали скользнули в блоках шлюпбалок. Через несколько минут шлюпка Элли отвалила от борта «Пурги». Когда она скрылась в дыму, стлавшемся по морю вокруг пожарища, из той же самой дымовой пелены показался немецкий сторожевой катер. Расчеты двух сорокапятимиллиметровок, стоявших на носу и на корме «Пурги», не раздумывая, открыли по нему огонь.
С борта немецкого катера заговорили крупнокалиберные пулеметы, а через минуту и носовая пушка. Людям спасательного буксира, не предназначенного для боя, было трудно состязаться хотя бы и с маленьким боевым кораблем. Через несколько минут «Пурга» получила два прямых попадания в борт, против котельной. Буксир окутался клубами пара.
Травя пар из пробитого котла, «Пурга» пыталась отойти под ветер, чтобы воздвигнуть между собою и немцами корпус горящего танкера. Но выйти на его подветренную сторону оказалось невозможным. Удушающий черный дым и палящий жар заставили Ивана Никитича тут же отказаться от своего плана. Он решил, что самое правильное – поскорее уйти в битый лед. Прочный корпус буксира позволяет углубиться в него дальше, чем это удастся немецкому сторожевику. Но старик помнил о шлюпке Элли. Он не мог бросить на произвол судьбы товарищей. Потянув рукоятку ревуна, он дал несколько тревожных сигналов. Из клубов дыма показалась шлюпка. Ее заметили и гитлеровцы и очередями из пулеметов тотчас загнали обратно в дым. Так повторилось раз, другой. Иван Никитич понял, что немцы не дадут им соединиться, и решил под огнем противника войти в полосу дыма, а там, как за дымовой завесой, принять своих людей.
Старик не боялся пробоин в бортах судна. Он знал, что прочный корпус «Пурги» разгорожен достаточным числом непроницаемых переборок. Лишить буксир плавучести не так-то легко. К тому же ремонтные средства «Пурги», предназначенные для починки чужих корпусов, сноровка ее экипажа – все это позволит быстро залечить полученные раны. Поэтому капитан смело шел к намеченной цели.
До полосы дыма оставалось рукой подать, когда гитлеровцы по очертаниям «Пурги» поняли, с какого рода судном имеют дело. Командир немецкого катера рассудил, что мелкими снарядами трудно пустить ко дну это прочное судно. И вот катер, дав полные обороты машинам и оставляя за кормою высокий бурун, описал циркуляцию и повернулся кормою к борту «Пурги». Когда ее приземистый корпус уже скрывался в дыму, от кормы немца по направлению к «Пурге» протянулась белая борозда торпедного следа. С «Пурги» этой борозды видеть не могли, но последовавший в гуще дыма мощный взрыв с достоверностью сказал, что торпеда достигла цели.
Командир сторожевика схватил мегафон и крикнул на корму торпедистам:
– Благодарю за меткий выстрел!
Матросы повернулись к мостику и уже открыли рты для положенного уставом ответа командиру, но их никто не расслышал: голоса потонули в грохоте расцветшего светло-желтым сиянием взрыва.
Прошло несколько секунд.
Сверху на то место, где только что был катер, на клокочущую вздыбленной пеной поверхность воды падали его обломки. Воздух был еще наполнен запахом взорванного тротила, когда послышалось журчание воды, стекающей с рубки и с палубы поднимающейся на поверхность подводной лодки. Со стуком откинулась крышка люка. Несколько человек, выскочивших на палубу, с интересом и удивлением смотрели на место взрыва.
– Чистая работа, – спокойно произнес по-немецки статный белокурый офицер, судя по всему, – командир лодки. Он взял бинокль и стал рассматривать показавшуюся из-за клубов дыма шлюпку и сидящих в ней двух людей, которые вели себя так, словно не замечали всплывшей подлодки.
Элли, потрясенная происшедшей на ее глазах гибелью двух кораблей, не отрываясь, следила за поверхностью воды. Она надеялась найти хоть кого-нибудь из своих товарищей. Неужели весь экипаж «Пурги» погиб?
Она всматривалась в плавающие обломки. Тут смешались останки обоих кораблей, и трудно было сказать, что принадлежит «Пурге», что – немецкому катеру.
Матрос сильными ударами весел гнал шлюпку Элли то в одну, то в другую сторону. Так подгреб он к двум темным предметам, оказавшимся безжизненными телами в раздувшихся спасательных жилетах. Когда шлюпка приблизилась к ним, Элли издала громкий крик и вскочила так порывисто, что едва не упала за борт: она узнала Найденова! Голова другого человека была замотана мешком.
Занятая вытаскиванием из воды Найденова и Витемы, Элли действительно не заметила, как приблизилась подводная лодка. Когда же она и матрос, наконец, увидели стоящих на палубе подлодки немцев, – о сопротивлении уже не могло быть и речи.
Но вдруг новый возглас радости и изумления вырвался у Элли. В стоящем впереди всех командире лодки она узнала Житкова. Но что за странные знаки подает он ей! Его лицо замкнуто, у него чужие, холодные глаза… Да, да, ясно: он требует молчания.
– Сопротивление бессмысленно, – крикнула Элли. – Нужно сдаваться! – И первой выскочила на палубу лодки.
– Взять пленную, – раздались слова команды, отданной Житковым. Он обернулся к помощнику и тем же тоном приказал:
– Накормить и привести ко мне для допроса.
– Здесь есть больные… – робко сказала Элли и указала на Найденова и Витему, успев уловить при этом, какого труда стоило ее мужу не издать при виде друга крика радости.
Житков резко крикнул по-немецки:
– Буфетчика ко мне!.. – И, когда из люка показались квадратные плечи Мейнеша, указал на Найденова и Витему и тихонько сказал:
– Обоих возьмете под свою охрану и на свое попечение. – С этими словами рука Житкова крепко сжала плечо Мейнеша: – Головой своей ответите, если тот, кто в этом мешке, заподозрит, где находится. Понятно?
Мейнеш молча кивнул и потянулся было к мешку, но Житков резко отстранил его руку и повторил:
– Если он узнает, что за корабль его принял…
И опять Мейнеш ответил молчаливым кивком. Он легко поднял Найденова и перенес внутрь лодки. Вернувшись за Витемой, несколько мгновений в раздумье смотрел на мешок, потом поднял его и понес туда же. Житков смотрел ему вслед. Он дорого дал бы за то, чтобы знать, догадался ли Мейнеш о том, кого несет.
Второй план Элли
Житков приказал Мейнешу положить Найденова и Витему в командирской каюте. Койка и крошечный диванчик-рундук у столика оказались занятыми. Житкову предстояло спать на палубе или вовсе уйти из своей каюты. Но это его не пугало. Не хотелось только оставлять Витему: ведь кляп придется вынимать, чтобы тот мог поесть, а, это небезопасно, – Витема должен молчать.
Ключ от каюты Житков опустил себе в карман и всякий раз, когда Мейнеш ходил туда, сопровождал его. К его удивлению, ни Мейнеш, ни Витема не делали попытки заговорить. Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что они никогда прежде друг друга и не знали. Но что, если Мейнеш проникнет в каюту, когда Житкова там не будет? Присутствие одного только Найденова может не смутить их.
С появлением на лодке Витемы положение усложнилось настолько, что Житков пришел к заключению: нужно отбросить мысль о продолжении плавания. Правда, он был теперь на лодке не одинок – у него появилось сразу два союзника, но один из них – Найденов – пластом лежит на койке и едва ли сможет быть полезен в борьбе; другой союзник – Элли. Этого слишком мало для того, чтобы завладеть лодкой в случае, если мистификация Житкова будет раскрыта.
Сидя у постели Найденова, Житков с волнением вглядывался в черты похудевшего, бледного лица друга. Скоро ли к нему вернутся силы?
После того, как Найденову и Витеме дали по стакану коньяку, они крепко спали. Пользуясь этим, Житков велел привести к себе Элли. Поминутно оглядываясь на Витему, которому он не стал бы доверять, даже если бы тот стоял на пороге могилы, Житков шепотом обрисовал жене положение.
Элли перебила его, не дослушав:
– Но неужели ты из-за угрожающей нам опасности поведешь лодку домой? – расстроилась она. – Нет, надо попытаться использовать этот исключительный случай. Понимаешь, немецкая лодка идет в немецкую базу! Лодка делает там, что хочет. – Глаза Элли горели, она говорила взволнованно: – Мы торпедируем немецкие корабли, стоящие в самых укрытых фиордах. Мы нанесем им такой удар!..
Житков обнял и крепко поцеловал жену.
– Нет, дорогой храбрец! Моя задача – привести эту лодку в нашу базу. Она должна быть изучена во всех подробностях, со всеми ее «тактическими особенностями». Как ни увлекательна нарисованная тобою картина, но я не имею права на такое приключение. Может быть, потом, если Ноздра позволит, нам и удастся совершить на этой же лодке такой поход, а теперь – домой. Но вот кто может испортить нам всю игру, – заметил Житков, указывая на спящего Витему. – Если он сумеет сговориться с Мейнешем…
– Витема ни звуком не перекинется с Мейнешем. Ты прикажешь мне, пленной женщине, ухаживать за больным. Он не будет знать, что это немецкий корабль.
– Но уверена ли ты, что Витема не попытается, обманув тебя, установить связь с экипажем?
– Запрети Мейнешу входить сюда. Об остальном позабочусь я.
– Пожалуй, ты права.
С этого времени Житков редко заглядывал в свою каюту. Уверенный в изолированности Витемы, он старался как можно больше быть среди офицеров, чтобы в случае чего уловить признаки опасности. Но пока ничего подозрительного в их поведении не замечал.
Найденов приходил в себя. Глядя на Витему, Житков вспоминал их безмолвное состязание в каюте «Марты»: кто раньше наберется сил для борьбы?..
Житков рассказал Найденову о своем плане. У Найденова не нашлось возражений, кроме единственного: Житкову трудно будет одному привести лодку в нашу базу. В последний момент, когда экипаж поймет, что происходит, лишняя пара пистолетов может решить исход.
– Через день-два я смогу встать. Значит, нужно выиграть время, – сказал он.
Войдя в кают-компанию, где он теперь ел вместе с офицерами, Житков объявил:
– Господа, я приступаю к выполнению операции. Мы нанесем врагу хороший удар в его собственной базе!
Ключ от каюты Житков опустил себе в карман и всякий раз, когда Мейнеш ходил туда, сопровождал его. К его удивлению, ни Мейнеш, ни Витема не делали попытки заговорить. Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что они никогда прежде друг друга и не знали. Но что, если Мейнеш проникнет в каюту, когда Житкова там не будет? Присутствие одного только Найденова может не смутить их.
С появлением на лодке Витемы положение усложнилось настолько, что Житков пришел к заключению: нужно отбросить мысль о продолжении плавания. Правда, он был теперь на лодке не одинок – у него появилось сразу два союзника, но один из них – Найденов – пластом лежит на койке и едва ли сможет быть полезен в борьбе; другой союзник – Элли. Этого слишком мало для того, чтобы завладеть лодкой в случае, если мистификация Житкова будет раскрыта.
Сидя у постели Найденова, Житков с волнением вглядывался в черты похудевшего, бледного лица друга. Скоро ли к нему вернутся силы?
После того, как Найденову и Витеме дали по стакану коньяку, они крепко спали. Пользуясь этим, Житков велел привести к себе Элли. Поминутно оглядываясь на Витему, которому он не стал бы доверять, даже если бы тот стоял на пороге могилы, Житков шепотом обрисовал жене положение.
Элли перебила его, не дослушав:
– Но неужели ты из-за угрожающей нам опасности поведешь лодку домой? – расстроилась она. – Нет, надо попытаться использовать этот исключительный случай. Понимаешь, немецкая лодка идет в немецкую базу! Лодка делает там, что хочет. – Глаза Элли горели, она говорила взволнованно: – Мы торпедируем немецкие корабли, стоящие в самых укрытых фиордах. Мы нанесем им такой удар!..
Житков обнял и крепко поцеловал жену.
– Нет, дорогой храбрец! Моя задача – привести эту лодку в нашу базу. Она должна быть изучена во всех подробностях, со всеми ее «тактическими особенностями». Как ни увлекательна нарисованная тобою картина, но я не имею права на такое приключение. Может быть, потом, если Ноздра позволит, нам и удастся совершить на этой же лодке такой поход, а теперь – домой. Но вот кто может испортить нам всю игру, – заметил Житков, указывая на спящего Витему. – Если он сумеет сговориться с Мейнешем…
– Витема ни звуком не перекинется с Мейнешем. Ты прикажешь мне, пленной женщине, ухаживать за больным. Он не будет знать, что это немецкий корабль.
– Но уверена ли ты, что Витема не попытается, обманув тебя, установить связь с экипажем?
– Запрети Мейнешу входить сюда. Об остальном позабочусь я.
– Пожалуй, ты права.
С этого времени Житков редко заглядывал в свою каюту. Уверенный в изолированности Витемы, он старался как можно больше быть среди офицеров, чтобы в случае чего уловить признаки опасности. Но пока ничего подозрительного в их поведении не замечал.
Найденов приходил в себя. Глядя на Витему, Житков вспоминал их безмолвное состязание в каюте «Марты»: кто раньше наберется сил для борьбы?..
Житков рассказал Найденову о своем плане. У Найденова не нашлось возражений, кроме единственного: Житкову трудно будет одному привести лодку в нашу базу. В последний момент, когда экипаж поймет, что происходит, лишняя пара пистолетов может решить исход.
– Через день-два я смогу встать. Значит, нужно выиграть время, – сказал он.
Войдя в кают-компанию, где он теперь ел вместе с офицерами, Житков объявил:
– Господа, я приступаю к выполнению операции. Мы нанесем врагу хороший удар в его собственной базе!
Чего хочет Мейнеш?
Витема лежал не двигаясь. Его серые глаза, казалось, заледенели. Он, конечно, не мог не понимать, что находится на подводном корабле, но при помощи его же любимого вермута, а то и больших доз снотворного, Элли постоянно держала Витему в полусонном состоянии.
Житкова занимало скорейшее выздоровление Найденова. Он должен был поправиться до того, как лодка будет подходить к бухте Сельдяной.
Улучив время, Житков уединился в штурманской рубке и снял на кальку копию с карты района операции… Штурман застал его за этим занятием.
– Сказали бы мне, я бы сделал это для вас, господин капитан!
– Ничего, – сказал Житков. – Я уже все сделал. – Он протянул штурману только что снятую копию. Тот глядел с удивлением, не решаясь, однако, задать вопрос. – Я буду сам прокладывать курс, – разрешил его сомнения Житков. – А вас попрошу контролировать меня по этой копии.
Штурман молча пожал плечами, но все же приколол полученную копию к столу для карт.
– Но попрошу вас, господин капитан, – сказал он, – занести в вахтенный журнал, что прокладка ведется именно вами.
– Можете сделать эту запись, – сказал Житков.
Житков изредка заходил к штурману и сверял свои расчеты. Все сходилось. Он удовлетворенно потирал руки.
Несколько раз лодке приходилось резко менять курс, чтобы обходить ледяные поля и крупнобитый лед. Мелкий лед Житков форсировал в надводном положении.
По мере продвижения к югу, встречи со льдом делались реже, и, наконец, лодка вышла на чистую воду. Небо над горизонтом впереди было темным. Это свидетельствовало об отсутствии льда и там.
Но вместе со льдом кончилось и спокойное море. Шквалистый норд-вест гнал сердитые короткие волны. Они с шипением нагоняли друг друга, пенными бурунами обрушивались на низкую палубу лодки, обдавали вахтенных на рубке непрерывными каскадами брызг, которые почти тотчас замерзали. Поверхность рубки, плащи вахтенных – все покрывалось коркою льда.
Ветер усиливался. Росла высота и скорость волн. Как хорошо было бы теперь получить метеосводку! Но Житков не хотел ни на одну лишнюю минуту включать передатчик, чтобы не дать никому возможности запеленговать лодку. По стремительности, с которою падал барометр, он заключил, что шторм будет свирепым, но, вероятно, кратковременным. По-видимому, циклон быстро двигается с запада на восток.
Житков надел непромокаемое пальто и поднялся на рубку. Ветер гнал снег с такой силой, что невозможно было выдержать уколы снежинок. Предохранительные очки сразу залепило, и снег примерз к стеклам. Житков закрыл лицо руками, стараясь сквозь пальцы разглядеть, что делается впереди. Белый неприглядный саван опустился на море. Рокот невидимых волн казался особенно зловещим. Качка становилась все сильней. Держаться на мостике можно было, лишь вцепившись в поручни.
– Что показывает креномер? – крикнул Житков в центральный пост.
– Тридцать шесть градусов! – ответили снизу.
Нужно было погружаться. Но погружение на малую глубину не дало облегчения, а движение без перископа было в этих водах связано с риском забраться под лед.
Можно было, конечно, лечь на грунт и отлежаться там в покое. Но это означало бы большую потерю времени.
Несмотря на риск, Житков избрал движение на значительной глубине без перископа. Он решил, что будет время от времени всплывать и проверять, нет ли поблизости льдов.
Когда глубиномер показал тридцать метров, Житков приказал вывести лодку на ровный киль и уравновесил ее. Мелодично пели моторы. Мерно посапывал над головой редукционный клапан прибора регенерации.
Чтобы без нужды не истощать людей качкой, Житков прошел еще час малым ходом на большой глубине. Он держал такой ход из предосторожности, казавшейся его помощнику излишней: его пугала встреча даже с не очень большой глыбой льда, – ведь при плохой видимости небольшую льдину над бурным морем можно было и прозевать.
Дав людям отдохнуть, Житков приказал всплывать, ему надоело идти вслепую. Заклокотал воздух в продуваемых цистернах. Лодка на самых малых оборотах приближалась к поверхности. Глубиномер медленно лез вверх. Вот его стрелка приблизилась к цифре «10». Житков приказал поднять перископ, привычным жестом сдвинул к затылку шапку, собираясь приникнуть к окуляру. Но тут послышался обеспокоенный голос унтер-офицера:
– Перископ заело.
Инженер бросился к подрамному механизму.
– В порядке. Поднимайте! – крикнул он.
Но унтер-офицер снова доложил:
– Перископ не идет.
Офицеры переглянулись.
Старший помощник вопросительно глядел на Житкова.
Житков с досадой задвинул окуляр и сказал офицеру:
– Будьте готовы к экстренному погружению… Всплываю без перископа.
В лодке царила тишина.
Пение моторов не только не нарушало ее, а даже как будто подчеркивало.
Глубиномер полз вверх…
Лодка на ровном киле по инерции прошла последние метры, оставшиеся до поверхности.
– Моторы стоп! – крикнул первый офицер.
Пение электромоторов оборвалось. И только теперь все поняли, что такое гробовая тишина.
Ударами молота прозвучали по стальной палубе шаги Житкова, подошедшего к трапу в башню.
Житков отбросил крышку иллюминатора. За толстым стеклом было темно. Вода! Ее окраска свидетельствовала о значительной глубине.
– Глубиномер?
– На нуле, – ответили снизу.
Житков не успел крикнуть, что глубиномер врет, как почувствовал сильный толчок, едва не сбросивший его с трапа. Все стоявшие внизу тоже схватились за что попало, чтобы удержать равновесие. Можно было подумать, что лодка натолкнулась на препятствие.
– Оба мотора задний ход, – послышался снизу голос первого офицера.
Но Житков понял, что никакого препятствия впереди нет: над головою лед! Вот почему и вода за иллюминатором кажется черной, как на большой глубине.
Перебивая первого офицера, он крикнул:
– Отставить задний!.. Самый малый вперед. Горизонтальные рули на погружение пять градусов.
И когда по легкому нырку лодки заметил, что она опускается, сказал стоящим внизу:
– Мы подо льдом.
– В этом районе поле не может быть большим, – заметил первый офицер.
Житков в сомнении покачал головой.
– Это, скорее всего, просто айсберг, – самоуверенно произнес немец.
– Нет, – сказал Житков. – На айсберг мы наткнулись бы значительно глубже. Пока пойдем подо льдом.
Он хотел уже было выйти из центрального поста, когда услышал слова старшего офицера:
– На месте командира я не стал бы испытывать судьбу этим бесцельным плаванием подо льдом. Я бы попытался прорезать лед…
Житков слушал в недоумении. О каком «прорезывании» льда идет речь?
Между тем, вахтенный офицер ответил первому:
– А мне кажется, командир прав: буры и электронож берут слишком много энергии. Если лед толстый, мы израсходуем все, что есть в аккумуляторах, и лишимся подводного хода. А кто знает, что ждет нас наверху?
«Может быть, способность вылезать из-подо льда и есть та самая „тактическая особенность“ лодки?»
Житков поспешно прошел в машинное отделение.
– Как вы насчет того, чтобы пустить в ход электронож? – спросил он инженера.
Инженер пожал плечами:
– Когда нам навязывали эту игрушку, я докладывал, что в серьезной обстановке она бесполезна. Ее конструкция не додумана. Судите сами. Вот хотя бы сейчас: если мы пустим ее в ход, то для поддержания той температуры резца, при которой он сможет прорезать хотя бы три-четыре метра льда, нужно израсходовать все, что осталось в батареях. А если мы обнаружим после этого, что в надводном положении идти нельзя? Ведь под водою мы не сумеем пройти и десятка миль без риска, что нечем будет потом запустить дизеля.
– А бур и нож в исправности? – спросил Житков.
– В полной, господин капитан.
– Так, так, – пробормотал Житков. – На сколько миль хода осталось энергии в батареях?
– Трудно сказать, но миль на тридцать, наверное, хватит.
– А почему же вы не зарядились, пока мы были на поверхности? – сердито спросил Житков, сознавая в то же время, что в этой оплошности он сам виноват не меньше инженера.
– Я ведь не знал ваших планов, господин капитан, – сухо ответил тот. – А распоряжений от вас не было… – Инженер с минуту подумал и мечтательно сказал: – Да, очень жаль, что мы так мало пробыли дома. Нам не успели установить «Шноркель». Было бы совсем другое дело! – Он засмеялся. – Дыхание дизелей под водой – великое дело!
Житков не знал, что такое «Шноркель». Он только понял, что, по-видимому, это какой-либо прибор, дающий возможность двигателям работать и в подводном положении. Да, действительно, очень жаль, что еще и эту штуку не успели установить на лодку в Германии. А то он привез бы своему командованию еще один военный секрет противника.
Теперь Житков считал себя вправе растянуться в первой попавшейся койке, чтобы хоть немного отдохнуть.
Он заснул мгновенно.
Прошло больше часа, когда в его сознание проникло смутное ощущение надвигающейся опасности. Как это часто бывает во сне, хотелось бежать, но ноги были налиты свинцовой тяжестью. Он чувствовал, что лежать неудобно: мешала сложенная в несколько раз и засунутая в карман кожанки карта. Не просыпаясь повернулся на другой бок, но ощущение неудобства не исчезло, а только еще усилилось, хотя карта больше и не мешала.
Житков сделал усилие, открыл глаза и встретился с устремленным на него тяжелым взглядом Мейнеша.
– Разрешите подать завтрак, господин капитан? – спросил Мейнеш.
– А который час? – спросил Житков, чтобы только что-нибудь сказать: он не хотел обнаружить своего волнения.
– Восемь утра, господин капитан.
– Ну, что ж, давайте завтрак, – сказал Житков и, спустив ноги с диванчика, заметил на палубе свою карту. Значит, она выпала во сне? Странно. Странно и очень жаль.
Когда Мейнеш вышел, Житков стал разворачивать карту и увидел, что она сложена не так, как он ее складывал, засовывая в карман.
Житкова занимало скорейшее выздоровление Найденова. Он должен был поправиться до того, как лодка будет подходить к бухте Сельдяной.
Улучив время, Житков уединился в штурманской рубке и снял на кальку копию с карты района операции… Штурман застал его за этим занятием.
– Сказали бы мне, я бы сделал это для вас, господин капитан!
– Ничего, – сказал Житков. – Я уже все сделал. – Он протянул штурману только что снятую копию. Тот глядел с удивлением, не решаясь, однако, задать вопрос. – Я буду сам прокладывать курс, – разрешил его сомнения Житков. – А вас попрошу контролировать меня по этой копии.
Штурман молча пожал плечами, но все же приколол полученную копию к столу для карт.
– Но попрошу вас, господин капитан, – сказал он, – занести в вахтенный журнал, что прокладка ведется именно вами.
– Можете сделать эту запись, – сказал Житков.
Житков изредка заходил к штурману и сверял свои расчеты. Все сходилось. Он удовлетворенно потирал руки.
Несколько раз лодке приходилось резко менять курс, чтобы обходить ледяные поля и крупнобитый лед. Мелкий лед Житков форсировал в надводном положении.
По мере продвижения к югу, встречи со льдом делались реже, и, наконец, лодка вышла на чистую воду. Небо над горизонтом впереди было темным. Это свидетельствовало об отсутствии льда и там.
Но вместе со льдом кончилось и спокойное море. Шквалистый норд-вест гнал сердитые короткие волны. Они с шипением нагоняли друг друга, пенными бурунами обрушивались на низкую палубу лодки, обдавали вахтенных на рубке непрерывными каскадами брызг, которые почти тотчас замерзали. Поверхность рубки, плащи вахтенных – все покрывалось коркою льда.
Ветер усиливался. Росла высота и скорость волн. Как хорошо было бы теперь получить метеосводку! Но Житков не хотел ни на одну лишнюю минуту включать передатчик, чтобы не дать никому возможности запеленговать лодку. По стремительности, с которою падал барометр, он заключил, что шторм будет свирепым, но, вероятно, кратковременным. По-видимому, циклон быстро двигается с запада на восток.
Житков надел непромокаемое пальто и поднялся на рубку. Ветер гнал снег с такой силой, что невозможно было выдержать уколы снежинок. Предохранительные очки сразу залепило, и снег примерз к стеклам. Житков закрыл лицо руками, стараясь сквозь пальцы разглядеть, что делается впереди. Белый неприглядный саван опустился на море. Рокот невидимых волн казался особенно зловещим. Качка становилась все сильней. Держаться на мостике можно было, лишь вцепившись в поручни.
– Что показывает креномер? – крикнул Житков в центральный пост.
– Тридцать шесть градусов! – ответили снизу.
Нужно было погружаться. Но погружение на малую глубину не дало облегчения, а движение без перископа было в этих водах связано с риском забраться под лед.
Можно было, конечно, лечь на грунт и отлежаться там в покое. Но это означало бы большую потерю времени.
Несмотря на риск, Житков избрал движение на значительной глубине без перископа. Он решил, что будет время от времени всплывать и проверять, нет ли поблизости льдов.
Когда глубиномер показал тридцать метров, Житков приказал вывести лодку на ровный киль и уравновесил ее. Мелодично пели моторы. Мерно посапывал над головой редукционный клапан прибора регенерации.
Чтобы без нужды не истощать людей качкой, Житков прошел еще час малым ходом на большой глубине. Он держал такой ход из предосторожности, казавшейся его помощнику излишней: его пугала встреча даже с не очень большой глыбой льда, – ведь при плохой видимости небольшую льдину над бурным морем можно было и прозевать.
Дав людям отдохнуть, Житков приказал всплывать, ему надоело идти вслепую. Заклокотал воздух в продуваемых цистернах. Лодка на самых малых оборотах приближалась к поверхности. Глубиномер медленно лез вверх. Вот его стрелка приблизилась к цифре «10». Житков приказал поднять перископ, привычным жестом сдвинул к затылку шапку, собираясь приникнуть к окуляру. Но тут послышался обеспокоенный голос унтер-офицера:
– Перископ заело.
Инженер бросился к подрамному механизму.
– В порядке. Поднимайте! – крикнул он.
Но унтер-офицер снова доложил:
– Перископ не идет.
Офицеры переглянулись.
Старший помощник вопросительно глядел на Житкова.
Житков с досадой задвинул окуляр и сказал офицеру:
– Будьте готовы к экстренному погружению… Всплываю без перископа.
В лодке царила тишина.
Пение моторов не только не нарушало ее, а даже как будто подчеркивало.
Глубиномер полз вверх…
Лодка на ровном киле по инерции прошла последние метры, оставшиеся до поверхности.
– Моторы стоп! – крикнул первый офицер.
Пение электромоторов оборвалось. И только теперь все поняли, что такое гробовая тишина.
Ударами молота прозвучали по стальной палубе шаги Житкова, подошедшего к трапу в башню.
Житков отбросил крышку иллюминатора. За толстым стеклом было темно. Вода! Ее окраска свидетельствовала о значительной глубине.
– Глубиномер?
– На нуле, – ответили снизу.
Житков не успел крикнуть, что глубиномер врет, как почувствовал сильный толчок, едва не сбросивший его с трапа. Все стоявшие внизу тоже схватились за что попало, чтобы удержать равновесие. Можно было подумать, что лодка натолкнулась на препятствие.
– Оба мотора задний ход, – послышался снизу голос первого офицера.
Но Житков понял, что никакого препятствия впереди нет: над головою лед! Вот почему и вода за иллюминатором кажется черной, как на большой глубине.
Перебивая первого офицера, он крикнул:
– Отставить задний!.. Самый малый вперед. Горизонтальные рули на погружение пять градусов.
И когда по легкому нырку лодки заметил, что она опускается, сказал стоящим внизу:
– Мы подо льдом.
– В этом районе поле не может быть большим, – заметил первый офицер.
Житков в сомнении покачал головой.
– Это, скорее всего, просто айсберг, – самоуверенно произнес немец.
– Нет, – сказал Житков. – На айсберг мы наткнулись бы значительно глубже. Пока пойдем подо льдом.
Он хотел уже было выйти из центрального поста, когда услышал слова старшего офицера:
– На месте командира я не стал бы испытывать судьбу этим бесцельным плаванием подо льдом. Я бы попытался прорезать лед…
Житков слушал в недоумении. О каком «прорезывании» льда идет речь?
Между тем, вахтенный офицер ответил первому:
– А мне кажется, командир прав: буры и электронож берут слишком много энергии. Если лед толстый, мы израсходуем все, что есть в аккумуляторах, и лишимся подводного хода. А кто знает, что ждет нас наверху?
«Может быть, способность вылезать из-подо льда и есть та самая „тактическая особенность“ лодки?»
Житков поспешно прошел в машинное отделение.
– Как вы насчет того, чтобы пустить в ход электронож? – спросил он инженера.
Инженер пожал плечами:
– Когда нам навязывали эту игрушку, я докладывал, что в серьезной обстановке она бесполезна. Ее конструкция не додумана. Судите сами. Вот хотя бы сейчас: если мы пустим ее в ход, то для поддержания той температуры резца, при которой он сможет прорезать хотя бы три-четыре метра льда, нужно израсходовать все, что осталось в батареях. А если мы обнаружим после этого, что в надводном положении идти нельзя? Ведь под водою мы не сумеем пройти и десятка миль без риска, что нечем будет потом запустить дизеля.
– А бур и нож в исправности? – спросил Житков.
– В полной, господин капитан.
– Так, так, – пробормотал Житков. – На сколько миль хода осталось энергии в батареях?
– Трудно сказать, но миль на тридцать, наверное, хватит.
– А почему же вы не зарядились, пока мы были на поверхности? – сердито спросил Житков, сознавая в то же время, что в этой оплошности он сам виноват не меньше инженера.
– Я ведь не знал ваших планов, господин капитан, – сухо ответил тот. – А распоряжений от вас не было… – Инженер с минуту подумал и мечтательно сказал: – Да, очень жаль, что мы так мало пробыли дома. Нам не успели установить «Шноркель». Было бы совсем другое дело! – Он засмеялся. – Дыхание дизелей под водой – великое дело!
Житков не знал, что такое «Шноркель». Он только понял, что, по-видимому, это какой-либо прибор, дающий возможность двигателям работать и в подводном положении. Да, действительно, очень жаль, что еще и эту штуку не успели установить на лодку в Германии. А то он привез бы своему командованию еще один военный секрет противника.
* * *
Житков считал, что поле, под которое они попали, не могло быть бесконечным. При оставшемся в батареях запасе энергии они сумеют выйти из-подо льда. И он отдал приказание старшему офицеру идти самым малым ходом и каждый час осторожно всплывать. Если над головою снова окажется лед, следовать на глубине, держась основного курса на Сельдяную.Теперь Житков считал себя вправе растянуться в первой попавшейся койке, чтобы хоть немного отдохнуть.
Он заснул мгновенно.
Прошло больше часа, когда в его сознание проникло смутное ощущение надвигающейся опасности. Как это часто бывает во сне, хотелось бежать, но ноги были налиты свинцовой тяжестью. Он чувствовал, что лежать неудобно: мешала сложенная в несколько раз и засунутая в карман кожанки карта. Не просыпаясь повернулся на другой бок, но ощущение неудобства не исчезло, а только еще усилилось, хотя карта больше и не мешала.
Житков сделал усилие, открыл глаза и встретился с устремленным на него тяжелым взглядом Мейнеша.
– Разрешите подать завтрак, господин капитан? – спросил Мейнеш.
– А который час? – спросил Житков, чтобы только что-нибудь сказать: он не хотел обнаружить своего волнения.
– Восемь утра, господин капитан.
– Ну, что ж, давайте завтрак, – сказал Житков и, спустив ноги с диванчика, заметил на палубе свою карту. Значит, она выпала во сне? Странно. Странно и очень жаль.
Когда Мейнеш вышел, Житков стал разворачивать карту и увидел, что она сложена не так, как он ее складывал, засовывая в карман.
Что может дать неверная прокладка на карте?
Но зачем Мейнешу понадобилась карта? Уж не действовал ли он по наущению старшего офицера, заподозрившего что-нибудь неладное в прокладке?
Житков сидел в неудобной позе, спустив необутые ноги на холодную стальную палубу, и прислушивался к звуку, точнее говоря, к интонации – легкому изменению в пении электромоторов. Моторы звенели другим голосом: их тембр был выше, пронзительнее.
Житков сидел в неудобной позе, спустив необутые ноги на холодную стальную палубу, и прислушивался к звуку, точнее говоря, к интонации – легкому изменению в пении электромоторов. Моторы звенели другим голосом: их тембр был выше, пронзительнее.