Страница:
для рассудка исходной точкой созерцания этого мира. Но для чистого
познающего субъекта как та кового само это тело оказывается представлением,
как и всякое другое, - объектом среди объектов: движения и действия тела
известны ему в этом смысле не иначе, чем изменения всех прочих созерцаемых
объектов, и были бы ему так же чужды и непонятны, если бы их значение не
было для него разгадано совершенно другим образом... Для субъекта познания,
выступающего, благодаря своему тождеству с телом, как индивидуум, это тело
дано двумя совершенно различными способами: один раз как представление в
рассудочном рассмотрении, как объект среди объектов и, значит, подчиненный
их законам, и второй раз одновременно совсем иначе, а именно как то
непосредственно знакомое каждому нечто, обозначаемое словом воля. Всякий
истинный акт его воли тотчас же и неизбежно есть и движение его тела: он не
может действительно хотеть этого акта, не воспринимая одновременно и того,
что он является движением тела. Волевой акт и действие тела - это не два
объективно познанных различных состояния, связанных причинностью. Они не
находятся в причинно-следственном отношении, но суть одно и то же, только
данное двумя совершенно различными способами: один раз - совершенно
непосредственно, и другой раз - в созерцании для разума". Посредством таких
рассуждений Шопенгауэр считает себя вправе находить в теле человека
"объектность" воли. Он полагает, что чувствует в действиях тела
непосредственно in concreto некую реальность, вещь в себе. На эти
рассуждения следует возразить, что действия нашего тела осознаются только
через восприятия и, как таковые, не имеют никакого преимущества перед
другими восприятиями. Когда мы хотим познать их сущность, мы можем сделать
это только посредством мысленного рассмотрения, т. е. посредством включения
ее в идеальную систему наших понятий и идей.
Глубже вкоренилось в наивное сознание человечества мнение, будто
мышление абстрактно и лишено всякого конкретного содержания. Оно-де может,
самое большее, поставлять "идеальное" отображение мирового единства, но не
само это единство. Кто судит таким образом, тот никогда не уяснял себе того,
что значит восприятие без понятия. Взглянем на этот мир восприятия: он
предстает простым сосуществованием в пространстве и последовательностью во
времени, неким агрегатом бессвязных отдельностей. Ни одна из вещей,
появляющихся и исчезающих на арене восприятия, не имеет ничего
непосредственно общего с другой - так, чтобы можно было бы это подметить.
Мир есть многообразие равноценных предметов. Ни один из них не играет в
сутолоке мира большей роли, чем другой. Чтобы выяснить себе, что тот или
иной факт имеет большее значение, чем другой, мы должны справиться об этом у
нашего мышления. Без деятельности мышления какой-нибудь рудиментарный орган
животного, не имеющий значения для его жизни, покажется нам равноценным с
важнейшей частью его тела. Отдельные факты лишь тогда оказываются значимыми
как сами по себе, так и для остальных частей мира, когда мышление
протягивает свои нити от существа к существу. Эта деятельность мышления
исполнена содержания. Ибо только благодаря совершенно определенному
конкретному содержанию я могу узнать, почему улитка стоит на более низкой
ступени организации, чем лев. Простой взгляд или восприятие не дают мне
никакого содержания, которое могло бы вразумить меня о совершенстве
организации.
Это содержание мышление несет навстречу восприятию из мира понятий и
идей человека. В противоположность содержанию восприятий, которое дано нам
извне, содержание мыслей предстает изнутри. Форму, в которой оно поначалу
выступает, назовем интуицией. Для содержания мышления она есть то же, что
наблюдение для восприятия. Интуиция и наблюдение суть источники нашего
познания. Мы отчужденно стоим перед наблюденной вещью мира до тех пор, пока
в нашем внутреннем существе нам недостает соответствующей интуиции,
восполняющей нам отсутствующую в восприятии толику действительности. У кого
нет способности находить соответствующие вещам интуиции, для того полная
действительность остается закрытой. Подобно тому как дальтоник видит только
бескрасочные световые оттенки, так и лишенный интуиции человек может
наблюдать только бессвязные фрагменты восприятий.
Объяснить вещь, сделать ее понятной - означает не что иное, как
поместить ее в общую связь, из которой она вырвана в силу вышеописанного
устройства нашей организации. Не существует отделенной от мирового целого
вещи. Всякое обособление имеет лишь субъективное значение для нашей
организации. Для нас мировое целое разлагается на верх и низ, прежде и
после, причину и действие, предмет и представление, материю и силу, объект и
субъект и т. д. То, что в наблюдении предстает нам как отдельности, почленно
соединяется благодаря связному, целостному миру наших интуиции, и через
мышление мы снова сводим воедино все, что мы разделили через восприятие.
Загадочность предмета лежит в его обособленном бытии. Но это последнее
вызвано нами и может быть наново упразднено в пределах мира понятий.
Ничто не дано нам непосредственно, кроме как в мышлении и восприятии.
Теперь возникает вопрос: как, согласно нашим рассуждениям, обстоит дело со
значением восприятия? Хоть мы и признали, что доказательство, выдвигаемое
критическим идеализмом в защиту субъективной природы восприятий, распадается
само по себе, но из осознания неверности доказательства еще не следует, что
сам вопрос покоится на заблуждении. Критический идеализм исходит в ходе
своего доказательства не из абсолютной природы мышления, а опирается на то,
что наивный реализм при последовательном проведении упраздняет сам себя. Как
же обстоит дело в случае признания абсолютности мышления?
Допустим, что в моем сознании возникает определенное восприятие,
например, красного. При последующем рассмотрении оказывается, что восприятие
находится в связи с другими восприятиями, например, с определенной фигурой,
с рядом тепловых и осязательных восприятий. Эту связь я обозначаю как некий
предмет чувственного мира. Теперь я могу спросить себя, что еще, кроме
приведенного выше, находится в том отрывке пространства, в котором мне
являются упомянутые восприятия? Я обнаружу в этой части пространства
механические, химические и прочие процессы. Теперь я иду дальше и исследую
процессы, которые нахожу на пути от предмета к моему органу чувства. Я смогу
найти процессы движения в упругой среде, которые по сущности своей не имеют
ничего общего с первоначальными восприятиями. Одинаковый результат получаю я
и при исследовании дальнейшей передачи от органа чувств к мозгу. В каждой из
этих областей я имею новые восприятия; но то, что как связующее средство
проходит через все эти разделенные в пространстве и во времени восприятия,
это и есть мышление. Передающие звук колебания воздуха даны мне как
восприятия совершенно так же, как и сам звук. Только мышление сочленяет все
эти восприятия друг с другом и являет их в их взаимоотношениях. Мы не можем
говорить, что вне непосредственно воспринятого существует еще что-то другое,
кроме того, что познано посредством идеальных (вскрываемых посредством
мышления) связей восприятий друг с другом. Итак, выходящее за пределы просто
воспринятого отношение объектов восприятия к субъекту восприятия оказывается
чисто идеальным, т. е. выражаемо лишь через понятия. Только в том случае,
если бы я мог воспринимать, каким образом объект восприятия аффицирует
субъект восприятия, или, наоборот, если бы я мог наблюдать построение
субъектом картины восприятия, только тогда можно было бы говорить так, как
это делает современная физиология и зиждущийся на ней критический идеализм.
Эта точка зрения смешивает идеальное отношение (объекта к субъекту) с
процессом, о котором можно было бы говорить лишь тогда, если бы его можно
было воспринимать. Положение: "нет цвета без ощущающего цвет глаза" не может
поэтому означать, что глаз производит цвет, но только что существует
познаваемая через мышление идеальная связь между восприятием цвета и
восприятием глаза. Эмпирическая наука должна будет установить, как относятся
друг к другу качества глаза и качества цвета; посредством каких
приспособлений орган зрения передает восприятие цвета и т. д. Я могу
проследить, как одно восприятие следует за другим, в каком отношении оно
находится пространственно к другим, и могу затем выразить это в понятиях. Но
я не могу воспринимать, каким образом восприятие явствует из
невоспринимаемого. Все усилия отыскать между восприятиями иные отношения,
кроме мыслительных, по необходимости должны потерпеть крушение.
Итак, что же такое восприятие? Этот вопрос, поставленный вообще, нелеп.
Восприятие является всегда как совершенно определенное, как конкретное
содержание. Это содержание непосредственно дано и исчерпывается в данном.
Можно только спросить относительно этой данности, чем она является вне
восприятия, стало быть для мышления. Итак, вопрос о "что" некоего восприятия
может вести только к той понятийной интуиции, которая ему соответствует. С
такой точки зрения вопрос о субъективности восприятия в смысле критического
идеализма не может быть вовсе поставлен. Субъективным должно быть названо
только то, что воспринимается как принадлежащее к субъекту. Образование
связи между субъективным и объективным подобает не какому-нибудь - в наивном
смысле - реальному процессу, т. е. какому-нибудь воспринимаемому свершению,
а исключительно только мышлению. Итак, для нас объективно то, что
представляется для восприятия лежащим вне субъекта восприятия. Мой субъект
восприятия останется для меня воспринимаемым, когда стол, стоящий сейчас
передо мной, исчезнет из круга моего наблюдения. Наблюдение стола вызвало во
мне некое, равным образом пребывающее, изменение. Я сохраняю способность
снова вызвать в себе позже образ стола. Эта способность произведения образа
остается связанной со мной. Психология называет этот образ представлением
воспоминания. Но это есть то, что только и может по праву быть названо
представлением стола. Оно соответствует воспринимаемому изменению моего
собственного состояния, благодаря присутствию стола в поле моего зрения. И
притом оно означает не изменение какого-нибудь находящегося за субъектом
восприятия "Я в себе", а изменение самого воспринимаемого субъекта. Итак,
представление есть субъективное восприятие, в противоположность объективному
восприятию при наличии предмета на горизонте восприятия. Смешение
субъективного восприятия с этим объективным ведет к недоразумению идеализма:
мир есть мое представление.
Теперь надо будет прежде всего точнее определить понятие представления.
То, что мы до сих пор говорили о нем, не есть понятие о нем, а лишь указание
пути, на котором - в поле восприятия - можно его найти. Точное понятие
представления даст нам тогда также возможность получить удовлетворительное
объяснение об отношении представления к предмету. А это приведет нас за ту
грань, где отношение между человеческим субъектом и принадлежащим к миру
объектом низводится с чисто понятийного поля познания в конкретную
индивидуальную жизнь. Лишь когда мы будем знать, как нам относиться к миру,
нам легко будет сообразно с этим и устраиваться в мире. Мы лишь тогда сможем
развернуть полную деятельность, когда мы познаем принадлежащий к миру
объект, которому мы посвящаем нашу деятельность.
Дополнение к новому изданию 1918 г. Охарактеризованное здесь воззрение
можно рассматривать как такое, к которому человек поначалу влечется как бы
естественно, когда он начинает размышлять о своем отношении к миру. Он видит
себя втянутым в некое мысленное сплетение, которое для него распутывается,
по мере того как он его слагает. Это мысленное сплетение таково, что одним
только его теоретическим опровержением отнюдь не сделано еще все,
необходимое в этом случае. Необходимо пережить его, чтобы найти выход из
понимания того заблуждения, к которому оно ведет. Оно должно обнаруживаться
в полемическом разборе мнений об отношении человека к миру не потому, что
налицо тяга к опровержению противной стороны, точка зрения которой на это
отношение представляется неверной, но потому, что необходимо знать, в какую
путаницу может завести поначалу каждое размышление об этом отношении. Надо
твердо уяснить себе, что параллельно с этим первоначальным размышлением мы
опровергаем самих себя. С такой точки зрения и предприняты вышеприведенные
рассуждения.
Кто хочет выработать себе взгляд на отношение человека к миру, тот
приходит к сознанию, что по крайней мере одну часть этого отношения он
устанавливает тем, что образует себе представления о вещах и о процессах
мира. Через это его взор отвлекается от того, что расположено вовне, в мире,
и обращается на его внутренний мир, на жизнь его представлений. Он начинает
говорить себе: я не смогу иметь никакого отношения к какой-либо вещи или к
какому-либо процессу, если во мне не возникнет представления. После того как
отмечен этот факт, остается лишь один шаг до того, чтобы сказать себе: но
ведь я переживаю только мои представления; о мире вовне я знаю лишь
постольку, поскольку он оказывается представлением во мне. Это суждение
знаменует собою отказ от точки зрения наивного реализма, на которой человек
находится до всякого размышления о своем отношении к миру. Придерживаясь
этой точки зрения, он полагает, что имеет дело с действительными вещами.
Покинуть эту точку зрения заставляет его акт самоосмысления. Последний не
позволяет человеку глазеть на действительность так, какой она предстает
наивному сознанию. Он заставляет его взирать только на свои представления;
последние вклиниваются между его собственным существом и предположительно
действительным миром, за каковой с сознанием своей правоты принимает его
наивная точка зрения. Благодаря вклинившемуся миру представлений человек не
может больше воспринимать такую действительность. Он вынужден признать, что
он ослеп для этой действительности. Так возникает мысль о недостижимой для
познания "вещи в себе". - Пока мы упорствуем на рассмотрении того отношения
к миру, в которое человек как бы вступает фактом своей жизни в
представлениях, мы не в силах уйти от этой мысленной конструкции. На точке
зрения наивного реализма нельзя оставаться, если только нет желания
искусственно замкнуться перед стремлением к познанию. Наличие этого
стремления к познанию отношения между человеком и миром обнаруживается в
том, что эта наивная точка зрения должна быть покинута. Если бы наивная
точка зрения давала что-нибудь такое, что могло бы быть признано за истину,
то мы не были бы в состоянии ощущать этого стремления. - Но если мы
оставляем наивную точку зрения, продолжая сохранять при этом, сами того не
замечая, навязываемый ею строй мыслей, то мы не приходим к чему-либо иному,
что можно было бы признать за истину. В подобную ошибку впадаем мы, когда
говорим себе: я переживаю только мои представления, и когда я думаю, что
имею дело с действительными вещами, я сознаю лишь свои представления о
действительных вещах; мне следует поэтому допустить, что истинно
действительные вещи лежат вне круга моего сознания и что это суть "вещи в
себе", о которых я непосредственно ничего не знаю, но которые каким-то
образом подступают ко мне и так влияют на меня, что во мне оживает мир моих
представлений. Кто думает таким образом, тот лишь добавляет в мыслях к
предлежащему ему миру еще и второй мир; но по отношению к этому последнему
ему, собственно говоря, пришлось бы опять начать свою мыслительную работу с
самого начала. Ибо неизвестная "вещь в себе" мыслится при этом в ее
отношении к собственному существу человека отнюдь не иначе, чем известная
вещь в установке наивного реализма. - Из путаницы, в которой мы оказываемся
вследствие критического размышления над этой точкой зрения, нам удается
выйти лишь тогда, если мы замечаем, что в пределах того, что можно пережить,
воспринимая как в себе самом, так и вовне в мире, существует нечто, не
могущее подпасть той роковой судьбе, что между событием и размышляющим
человеком вклинивается представление. И это нечто есть мышление. По
отношению к мышлению человек может оставаться на точке зрения наивной
действительности. Если он не делает этого, то это происходит оттого лишь,
что он заметил, что для другой познавательной задачи ему приходится покинуть
эту точку зрения; но при этом от него ускользает, что приобретенное им таким
образом познание неприложимо к мышлению. Когда он это заметит, для него
откроется доступ к другому познанию, а именно, что о мышлении и через
мышление познается то самое, в отношении чего человек как бы ослепляет себя,
давая вклиниваться между миром и собой жизни представлений. - Автору
настоящей книги был сделан одним высоко им ценимым лицом упрек, что при
подобном воззрении на мышление он и сам, мол, приходит к такому же наивному
реализму мышления, с каким мы имеем дело, когда отождествляем мир
действительный с миром представленным. Однако автор этих рассуждений
полагает, что именно с их помощью ему удалось доказать, что значимость этого
"наивного реализма" для мышления с необходимостью вытекает из непредвзятого
наблюдения над мышлением и что наивный реализм, непригодный для других
областей, преодолевается через познание истинной сущности мышления.
VI. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
Главную трудность при объяснении представлений философы усматривают в
том обстоятельстве, что сами мы не являемся внешними вещами, а наши
представления все же должны иметь соответствующую вещам форму. Однако при
более точном рассмотрении выясняется, что этой трудности вовсе не
существует. Конечно, мы не внешние вещи, но мы принадлежим совокупно с
внешними вещами к одному и тому же миру. Тот срез мира, который я
воспринимаю как мой субъект, пронизан потоком общего мирового свершения. Для
моего восприятия я замкнут поначалу в границах моей телесной кожи. Но то,
что заключено внутри этой кожи, принадлежит к Космосу как единому целому.
Итак, для того чтобы существовало отношение между моим организмом и
предметом вне меня, вовсе не необходимо, чтобы нечто от предмета
проскальзывало в меня или производило отпечаток в моем духе, подобно оттиску
на воске. Вопрос - как я получаю весть о дереве, находящемся в десяти шагах
от меня, - поставлен совершенно неверно. Он проистекает из воззрения, что
границы моей телесности являются абсолютными перегородками, через которые в
меня проникают вести о вещах. Силы, действующие внутри моей телесной кожи,
суть те же самые, что и существующие вовне. Итак, я действительно есть -
сами вещи; разумеется, не Я, поскольку я - субъект восприятия, но Я,
поскольку я - часть внутри общего мирового свершения. Восприятие дерева
покоится в одном и том же целом с моим Я. Это общее мировое свершение равным
образом вызывает в одном случае восприятие дерева, а в другом - восприятие
моего Я. Будь я не познавателем мира, а творцом его, то объект и субъект
(восприятие и Я) возникали бы в одном акте. Ибо они взаимно обусловливают
друг друга. В качестве познавателя мира я могу найти общее у обоих, как двух
принадлежащих к одному целому существенных сторон, только через мышление,
соотносящее их посредством понятий друг с другом.
Труднее всего справиться с так называемыми физиологическими
доказательствами субъективности наших восприятий. Когда я оказываю давление
на кожу моего тела, то я воспринимаю его как ощущение давления. То же
давление я могу воспринимать глазом как свет и ухом как звук. Электрический
удар я воспринимаю глазом как свет, ухом как звук, кожными нервами как
толчок, органом обоняния как фосфорный запах. Что следует из этого факта?
Только то, что я воспринимаю электрический удар (или давление) и, вслед за
тем, световое качество, или звук, или известный запах и т. д. Без наличия
глаза к восприятию механического сотрясения в окружающей среде не
присоединилось бы восприятие светового качества, без органа слуха
отсутствовало бы восприятие звука и т. д. По какому же праву можно
утверждать, что без органов восприятия не протекал бы и сам процесс как
таковой? Кто отталкивается от того обстоятельства, что электрический процесс
вызывает зрительное ощущение света, и делает отсюда обратное заключение:
следовательно, ощущаемое нами как свет вне нашего организма есть лишь
механический процесс движения, - тот забывает, что он только переходит от
одного восприятия к другому, а вовсе не к чему-то вне восприятия. Подобно
тому как можно сказать, что глаз воспринимает механический процесс движения
в своем окружении как свет, с таким же правом можно утверждать и то, что
закономерное изменение предмета воспринимается нами как процесс движения.
Если на поверхности вращающейся пластинки я двенадцать раз нарисую лошадь, и
притом в таких положениях, какие ее тело принимает во время бега, то
вращением пластинки я могу вызвать видимость движения. Для этого достаточно
будет лишь посмотреть через какое-нибудь отверстие, и притом так, чтобы в
соответствующие промежутки времени видеть следующие одно за другим положения
лошади. Я увижу не двенадцать картинок лошади, а только картину одной
мчащейся лошади.
Итак, упомянутый физиологический факт не может пролить свет на
отношение восприятия к представлению. Нам следует разобраться в этом иным
способом.
В тот момент, когда на горизонте моего наблюдения всплывает какое-либо
восприятие, через меня активизируется и мышление. Некое звено в моей системе
мышления, какая-то определенная интуиция, какое-то понятие соединяется с
восприятием. Когда затем восприятие исчезает из моего кругозора, что же
тогда остается? Моя интуиция, связанная с определенным восприятием, которое
образовалось в момент акта восприятия. Насколько живо могу я позднее вновь
восстановить для себя эту связь, это зависит от способа функционирования
моего духовного и телесного организма. Представление есть не что иное, как
отнесенная к определенному восприятию интуиция, некое понятие, которое
однажды было связано с восприятием и у которого осталось отношение к этому
восприятию. Мое понятие льва образовано не из моих восприятий льва. Но мое
представление о льве образовано на восприятии. Я могу сообщить понятие льва
кому-нибудь, кто никогда не видел льва. Но сообщить ему живое представление
мне не удастся без его собственного восприятия.
Итак, представление есть не что иное, как индивидуализированное
понятие. И теперь нам понятно, что действительные вещи могут быть
репрезентированы для нас представлениями. Полная действительность вещи
дается нам в момент наблюдения из слияния понятия и восприятия. Понятие
получает через восприятие индивидуальный образ, некоторую соотнесенность с
этим определенным восприятием. В этом индивидуальном образе, который
содержит в себе, как некую особенность, отношение к восприятию, понятие и
продолжает жить в нас, образуя представление о данной вещи. Если мы встретим
вторую вещь, с которой соединяется то же понятие, тогда мы признаем ее
однородность с первой; встретив ту же самую вещь вторично, мы найдем в нашей
системе понятий не только соответствующее понятие вообще, но и
индивидуализированное понятие со свойственным ему отношением к тому же
предмету, и тогда мы снова узнаем этот предмет.
Итак, представление находится между восприятием и понятием. Оно есть
определенное, указующее на восприятие понятие.
Сумму того, о чем я могу составить представления, я вправе назвать моим
опытом. Человек, который имеет большее число индивидуализированных понятий,
будет иметь и более богатый опыт. Человек, у которого отсутствует всякая
способность интуиции, не в состоянии приобрести себе опыт. Он снова теряет
вещи из своего кругозора, так как ему недостает понятий, которые он должен
привести в соотношение с ними. Человеку с хорошо развитой способностью
мышления, но с плохо функционирующим, вследствие грубых органов чувств,
восприятием также не удастся накопить достаточного опыта. Правда, он может
тем или иным способом составлять себе понятия, но его интуициям недостает
живого отношения к определенным вещам. Лишенный мыслей путешественник и
живущий в абстрактных логических системах ученый одинаково неспособны
приобрести богатый опыт.
Как восприятие и понятие является нам действительность; как
представление является нам субъективная репрезентация этой действительности.
Если бы наша личность проявляла себя только познающей, то сумма всего
объективно существующего была бы дана в восприятии, понятии и представлении.
Но мы не довольствуемся тем, чтобы с помощью мышления соотносить восприятие
с понятием; мы соотносим его также и с нашей особой субъективностью, с нашим
индивидуальным Я. Выражением этого индивидуального отношения является
чувствование, которое изживает себя как удовольствие или неудовольствие.
познающего субъекта как та кового само это тело оказывается представлением,
как и всякое другое, - объектом среди объектов: движения и действия тела
известны ему в этом смысле не иначе, чем изменения всех прочих созерцаемых
объектов, и были бы ему так же чужды и непонятны, если бы их значение не
было для него разгадано совершенно другим образом... Для субъекта познания,
выступающего, благодаря своему тождеству с телом, как индивидуум, это тело
дано двумя совершенно различными способами: один раз как представление в
рассудочном рассмотрении, как объект среди объектов и, значит, подчиненный
их законам, и второй раз одновременно совсем иначе, а именно как то
непосредственно знакомое каждому нечто, обозначаемое словом воля. Всякий
истинный акт его воли тотчас же и неизбежно есть и движение его тела: он не
может действительно хотеть этого акта, не воспринимая одновременно и того,
что он является движением тела. Волевой акт и действие тела - это не два
объективно познанных различных состояния, связанных причинностью. Они не
находятся в причинно-следственном отношении, но суть одно и то же, только
данное двумя совершенно различными способами: один раз - совершенно
непосредственно, и другой раз - в созерцании для разума". Посредством таких
рассуждений Шопенгауэр считает себя вправе находить в теле человека
"объектность" воли. Он полагает, что чувствует в действиях тела
непосредственно in concreto некую реальность, вещь в себе. На эти
рассуждения следует возразить, что действия нашего тела осознаются только
через восприятия и, как таковые, не имеют никакого преимущества перед
другими восприятиями. Когда мы хотим познать их сущность, мы можем сделать
это только посредством мысленного рассмотрения, т. е. посредством включения
ее в идеальную систему наших понятий и идей.
Глубже вкоренилось в наивное сознание человечества мнение, будто
мышление абстрактно и лишено всякого конкретного содержания. Оно-де может,
самое большее, поставлять "идеальное" отображение мирового единства, но не
само это единство. Кто судит таким образом, тот никогда не уяснял себе того,
что значит восприятие без понятия. Взглянем на этот мир восприятия: он
предстает простым сосуществованием в пространстве и последовательностью во
времени, неким агрегатом бессвязных отдельностей. Ни одна из вещей,
появляющихся и исчезающих на арене восприятия, не имеет ничего
непосредственно общего с другой - так, чтобы можно было бы это подметить.
Мир есть многообразие равноценных предметов. Ни один из них не играет в
сутолоке мира большей роли, чем другой. Чтобы выяснить себе, что тот или
иной факт имеет большее значение, чем другой, мы должны справиться об этом у
нашего мышления. Без деятельности мышления какой-нибудь рудиментарный орган
животного, не имеющий значения для его жизни, покажется нам равноценным с
важнейшей частью его тела. Отдельные факты лишь тогда оказываются значимыми
как сами по себе, так и для остальных частей мира, когда мышление
протягивает свои нити от существа к существу. Эта деятельность мышления
исполнена содержания. Ибо только благодаря совершенно определенному
конкретному содержанию я могу узнать, почему улитка стоит на более низкой
ступени организации, чем лев. Простой взгляд или восприятие не дают мне
никакого содержания, которое могло бы вразумить меня о совершенстве
организации.
Это содержание мышление несет навстречу восприятию из мира понятий и
идей человека. В противоположность содержанию восприятий, которое дано нам
извне, содержание мыслей предстает изнутри. Форму, в которой оно поначалу
выступает, назовем интуицией. Для содержания мышления она есть то же, что
наблюдение для восприятия. Интуиция и наблюдение суть источники нашего
познания. Мы отчужденно стоим перед наблюденной вещью мира до тех пор, пока
в нашем внутреннем существе нам недостает соответствующей интуиции,
восполняющей нам отсутствующую в восприятии толику действительности. У кого
нет способности находить соответствующие вещам интуиции, для того полная
действительность остается закрытой. Подобно тому как дальтоник видит только
бескрасочные световые оттенки, так и лишенный интуиции человек может
наблюдать только бессвязные фрагменты восприятий.
Объяснить вещь, сделать ее понятной - означает не что иное, как
поместить ее в общую связь, из которой она вырвана в силу вышеописанного
устройства нашей организации. Не существует отделенной от мирового целого
вещи. Всякое обособление имеет лишь субъективное значение для нашей
организации. Для нас мировое целое разлагается на верх и низ, прежде и
после, причину и действие, предмет и представление, материю и силу, объект и
субъект и т. д. То, что в наблюдении предстает нам как отдельности, почленно
соединяется благодаря связному, целостному миру наших интуиции, и через
мышление мы снова сводим воедино все, что мы разделили через восприятие.
Загадочность предмета лежит в его обособленном бытии. Но это последнее
вызвано нами и может быть наново упразднено в пределах мира понятий.
Ничто не дано нам непосредственно, кроме как в мышлении и восприятии.
Теперь возникает вопрос: как, согласно нашим рассуждениям, обстоит дело со
значением восприятия? Хоть мы и признали, что доказательство, выдвигаемое
критическим идеализмом в защиту субъективной природы восприятий, распадается
само по себе, но из осознания неверности доказательства еще не следует, что
сам вопрос покоится на заблуждении. Критический идеализм исходит в ходе
своего доказательства не из абсолютной природы мышления, а опирается на то,
что наивный реализм при последовательном проведении упраздняет сам себя. Как
же обстоит дело в случае признания абсолютности мышления?
Допустим, что в моем сознании возникает определенное восприятие,
например, красного. При последующем рассмотрении оказывается, что восприятие
находится в связи с другими восприятиями, например, с определенной фигурой,
с рядом тепловых и осязательных восприятий. Эту связь я обозначаю как некий
предмет чувственного мира. Теперь я могу спросить себя, что еще, кроме
приведенного выше, находится в том отрывке пространства, в котором мне
являются упомянутые восприятия? Я обнаружу в этой части пространства
механические, химические и прочие процессы. Теперь я иду дальше и исследую
процессы, которые нахожу на пути от предмета к моему органу чувства. Я смогу
найти процессы движения в упругой среде, которые по сущности своей не имеют
ничего общего с первоначальными восприятиями. Одинаковый результат получаю я
и при исследовании дальнейшей передачи от органа чувств к мозгу. В каждой из
этих областей я имею новые восприятия; но то, что как связующее средство
проходит через все эти разделенные в пространстве и во времени восприятия,
это и есть мышление. Передающие звук колебания воздуха даны мне как
восприятия совершенно так же, как и сам звук. Только мышление сочленяет все
эти восприятия друг с другом и являет их в их взаимоотношениях. Мы не можем
говорить, что вне непосредственно воспринятого существует еще что-то другое,
кроме того, что познано посредством идеальных (вскрываемых посредством
мышления) связей восприятий друг с другом. Итак, выходящее за пределы просто
воспринятого отношение объектов восприятия к субъекту восприятия оказывается
чисто идеальным, т. е. выражаемо лишь через понятия. Только в том случае,
если бы я мог воспринимать, каким образом объект восприятия аффицирует
субъект восприятия, или, наоборот, если бы я мог наблюдать построение
субъектом картины восприятия, только тогда можно было бы говорить так, как
это делает современная физиология и зиждущийся на ней критический идеализм.
Эта точка зрения смешивает идеальное отношение (объекта к субъекту) с
процессом, о котором можно было бы говорить лишь тогда, если бы его можно
было воспринимать. Положение: "нет цвета без ощущающего цвет глаза" не может
поэтому означать, что глаз производит цвет, но только что существует
познаваемая через мышление идеальная связь между восприятием цвета и
восприятием глаза. Эмпирическая наука должна будет установить, как относятся
друг к другу качества глаза и качества цвета; посредством каких
приспособлений орган зрения передает восприятие цвета и т. д. Я могу
проследить, как одно восприятие следует за другим, в каком отношении оно
находится пространственно к другим, и могу затем выразить это в понятиях. Но
я не могу воспринимать, каким образом восприятие явствует из
невоспринимаемого. Все усилия отыскать между восприятиями иные отношения,
кроме мыслительных, по необходимости должны потерпеть крушение.
Итак, что же такое восприятие? Этот вопрос, поставленный вообще, нелеп.
Восприятие является всегда как совершенно определенное, как конкретное
содержание. Это содержание непосредственно дано и исчерпывается в данном.
Можно только спросить относительно этой данности, чем она является вне
восприятия, стало быть для мышления. Итак, вопрос о "что" некоего восприятия
может вести только к той понятийной интуиции, которая ему соответствует. С
такой точки зрения вопрос о субъективности восприятия в смысле критического
идеализма не может быть вовсе поставлен. Субъективным должно быть названо
только то, что воспринимается как принадлежащее к субъекту. Образование
связи между субъективным и объективным подобает не какому-нибудь - в наивном
смысле - реальному процессу, т. е. какому-нибудь воспринимаемому свершению,
а исключительно только мышлению. Итак, для нас объективно то, что
представляется для восприятия лежащим вне субъекта восприятия. Мой субъект
восприятия останется для меня воспринимаемым, когда стол, стоящий сейчас
передо мной, исчезнет из круга моего наблюдения. Наблюдение стола вызвало во
мне некое, равным образом пребывающее, изменение. Я сохраняю способность
снова вызвать в себе позже образ стола. Эта способность произведения образа
остается связанной со мной. Психология называет этот образ представлением
воспоминания. Но это есть то, что только и может по праву быть названо
представлением стола. Оно соответствует воспринимаемому изменению моего
собственного состояния, благодаря присутствию стола в поле моего зрения. И
притом оно означает не изменение какого-нибудь находящегося за субъектом
восприятия "Я в себе", а изменение самого воспринимаемого субъекта. Итак,
представление есть субъективное восприятие, в противоположность объективному
восприятию при наличии предмета на горизонте восприятия. Смешение
субъективного восприятия с этим объективным ведет к недоразумению идеализма:
мир есть мое представление.
Теперь надо будет прежде всего точнее определить понятие представления.
То, что мы до сих пор говорили о нем, не есть понятие о нем, а лишь указание
пути, на котором - в поле восприятия - можно его найти. Точное понятие
представления даст нам тогда также возможность получить удовлетворительное
объяснение об отношении представления к предмету. А это приведет нас за ту
грань, где отношение между человеческим субъектом и принадлежащим к миру
объектом низводится с чисто понятийного поля познания в конкретную
индивидуальную жизнь. Лишь когда мы будем знать, как нам относиться к миру,
нам легко будет сообразно с этим и устраиваться в мире. Мы лишь тогда сможем
развернуть полную деятельность, когда мы познаем принадлежащий к миру
объект, которому мы посвящаем нашу деятельность.
Дополнение к новому изданию 1918 г. Охарактеризованное здесь воззрение
можно рассматривать как такое, к которому человек поначалу влечется как бы
естественно, когда он начинает размышлять о своем отношении к миру. Он видит
себя втянутым в некое мысленное сплетение, которое для него распутывается,
по мере того как он его слагает. Это мысленное сплетение таково, что одним
только его теоретическим опровержением отнюдь не сделано еще все,
необходимое в этом случае. Необходимо пережить его, чтобы найти выход из
понимания того заблуждения, к которому оно ведет. Оно должно обнаруживаться
в полемическом разборе мнений об отношении человека к миру не потому, что
налицо тяга к опровержению противной стороны, точка зрения которой на это
отношение представляется неверной, но потому, что необходимо знать, в какую
путаницу может завести поначалу каждое размышление об этом отношении. Надо
твердо уяснить себе, что параллельно с этим первоначальным размышлением мы
опровергаем самих себя. С такой точки зрения и предприняты вышеприведенные
рассуждения.
Кто хочет выработать себе взгляд на отношение человека к миру, тот
приходит к сознанию, что по крайней мере одну часть этого отношения он
устанавливает тем, что образует себе представления о вещах и о процессах
мира. Через это его взор отвлекается от того, что расположено вовне, в мире,
и обращается на его внутренний мир, на жизнь его представлений. Он начинает
говорить себе: я не смогу иметь никакого отношения к какой-либо вещи или к
какому-либо процессу, если во мне не возникнет представления. После того как
отмечен этот факт, остается лишь один шаг до того, чтобы сказать себе: но
ведь я переживаю только мои представления; о мире вовне я знаю лишь
постольку, поскольку он оказывается представлением во мне. Это суждение
знаменует собою отказ от точки зрения наивного реализма, на которой человек
находится до всякого размышления о своем отношении к миру. Придерживаясь
этой точки зрения, он полагает, что имеет дело с действительными вещами.
Покинуть эту точку зрения заставляет его акт самоосмысления. Последний не
позволяет человеку глазеть на действительность так, какой она предстает
наивному сознанию. Он заставляет его взирать только на свои представления;
последние вклиниваются между его собственным существом и предположительно
действительным миром, за каковой с сознанием своей правоты принимает его
наивная точка зрения. Благодаря вклинившемуся миру представлений человек не
может больше воспринимать такую действительность. Он вынужден признать, что
он ослеп для этой действительности. Так возникает мысль о недостижимой для
познания "вещи в себе". - Пока мы упорствуем на рассмотрении того отношения
к миру, в которое человек как бы вступает фактом своей жизни в
представлениях, мы не в силах уйти от этой мысленной конструкции. На точке
зрения наивного реализма нельзя оставаться, если только нет желания
искусственно замкнуться перед стремлением к познанию. Наличие этого
стремления к познанию отношения между человеком и миром обнаруживается в
том, что эта наивная точка зрения должна быть покинута. Если бы наивная
точка зрения давала что-нибудь такое, что могло бы быть признано за истину,
то мы не были бы в состоянии ощущать этого стремления. - Но если мы
оставляем наивную точку зрения, продолжая сохранять при этом, сами того не
замечая, навязываемый ею строй мыслей, то мы не приходим к чему-либо иному,
что можно было бы признать за истину. В подобную ошибку впадаем мы, когда
говорим себе: я переживаю только мои представления, и когда я думаю, что
имею дело с действительными вещами, я сознаю лишь свои представления о
действительных вещах; мне следует поэтому допустить, что истинно
действительные вещи лежат вне круга моего сознания и что это суть "вещи в
себе", о которых я непосредственно ничего не знаю, но которые каким-то
образом подступают ко мне и так влияют на меня, что во мне оживает мир моих
представлений. Кто думает таким образом, тот лишь добавляет в мыслях к
предлежащему ему миру еще и второй мир; но по отношению к этому последнему
ему, собственно говоря, пришлось бы опять начать свою мыслительную работу с
самого начала. Ибо неизвестная "вещь в себе" мыслится при этом в ее
отношении к собственному существу человека отнюдь не иначе, чем известная
вещь в установке наивного реализма. - Из путаницы, в которой мы оказываемся
вследствие критического размышления над этой точкой зрения, нам удается
выйти лишь тогда, если мы замечаем, что в пределах того, что можно пережить,
воспринимая как в себе самом, так и вовне в мире, существует нечто, не
могущее подпасть той роковой судьбе, что между событием и размышляющим
человеком вклинивается представление. И это нечто есть мышление. По
отношению к мышлению человек может оставаться на точке зрения наивной
действительности. Если он не делает этого, то это происходит оттого лишь,
что он заметил, что для другой познавательной задачи ему приходится покинуть
эту точку зрения; но при этом от него ускользает, что приобретенное им таким
образом познание неприложимо к мышлению. Когда он это заметит, для него
откроется доступ к другому познанию, а именно, что о мышлении и через
мышление познается то самое, в отношении чего человек как бы ослепляет себя,
давая вклиниваться между миром и собой жизни представлений. - Автору
настоящей книги был сделан одним высоко им ценимым лицом упрек, что при
подобном воззрении на мышление он и сам, мол, приходит к такому же наивному
реализму мышления, с каким мы имеем дело, когда отождествляем мир
действительный с миром представленным. Однако автор этих рассуждений
полагает, что именно с их помощью ему удалось доказать, что значимость этого
"наивного реализма" для мышления с необходимостью вытекает из непредвзятого
наблюдения над мышлением и что наивный реализм, непригодный для других
областей, преодолевается через познание истинной сущности мышления.
VI. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
Главную трудность при объяснении представлений философы усматривают в
том обстоятельстве, что сами мы не являемся внешними вещами, а наши
представления все же должны иметь соответствующую вещам форму. Однако при
более точном рассмотрении выясняется, что этой трудности вовсе не
существует. Конечно, мы не внешние вещи, но мы принадлежим совокупно с
внешними вещами к одному и тому же миру. Тот срез мира, который я
воспринимаю как мой субъект, пронизан потоком общего мирового свершения. Для
моего восприятия я замкнут поначалу в границах моей телесной кожи. Но то,
что заключено внутри этой кожи, принадлежит к Космосу как единому целому.
Итак, для того чтобы существовало отношение между моим организмом и
предметом вне меня, вовсе не необходимо, чтобы нечто от предмета
проскальзывало в меня или производило отпечаток в моем духе, подобно оттиску
на воске. Вопрос - как я получаю весть о дереве, находящемся в десяти шагах
от меня, - поставлен совершенно неверно. Он проистекает из воззрения, что
границы моей телесности являются абсолютными перегородками, через которые в
меня проникают вести о вещах. Силы, действующие внутри моей телесной кожи,
суть те же самые, что и существующие вовне. Итак, я действительно есть -
сами вещи; разумеется, не Я, поскольку я - субъект восприятия, но Я,
поскольку я - часть внутри общего мирового свершения. Восприятие дерева
покоится в одном и том же целом с моим Я. Это общее мировое свершение равным
образом вызывает в одном случае восприятие дерева, а в другом - восприятие
моего Я. Будь я не познавателем мира, а творцом его, то объект и субъект
(восприятие и Я) возникали бы в одном акте. Ибо они взаимно обусловливают
друг друга. В качестве познавателя мира я могу найти общее у обоих, как двух
принадлежащих к одному целому существенных сторон, только через мышление,
соотносящее их посредством понятий друг с другом.
Труднее всего справиться с так называемыми физиологическими
доказательствами субъективности наших восприятий. Когда я оказываю давление
на кожу моего тела, то я воспринимаю его как ощущение давления. То же
давление я могу воспринимать глазом как свет и ухом как звук. Электрический
удар я воспринимаю глазом как свет, ухом как звук, кожными нервами как
толчок, органом обоняния как фосфорный запах. Что следует из этого факта?
Только то, что я воспринимаю электрический удар (или давление) и, вслед за
тем, световое качество, или звук, или известный запах и т. д. Без наличия
глаза к восприятию механического сотрясения в окружающей среде не
присоединилось бы восприятие светового качества, без органа слуха
отсутствовало бы восприятие звука и т. д. По какому же праву можно
утверждать, что без органов восприятия не протекал бы и сам процесс как
таковой? Кто отталкивается от того обстоятельства, что электрический процесс
вызывает зрительное ощущение света, и делает отсюда обратное заключение:
следовательно, ощущаемое нами как свет вне нашего организма есть лишь
механический процесс движения, - тот забывает, что он только переходит от
одного восприятия к другому, а вовсе не к чему-то вне восприятия. Подобно
тому как можно сказать, что глаз воспринимает механический процесс движения
в своем окружении как свет, с таким же правом можно утверждать и то, что
закономерное изменение предмета воспринимается нами как процесс движения.
Если на поверхности вращающейся пластинки я двенадцать раз нарисую лошадь, и
притом в таких положениях, какие ее тело принимает во время бега, то
вращением пластинки я могу вызвать видимость движения. Для этого достаточно
будет лишь посмотреть через какое-нибудь отверстие, и притом так, чтобы в
соответствующие промежутки времени видеть следующие одно за другим положения
лошади. Я увижу не двенадцать картинок лошади, а только картину одной
мчащейся лошади.
Итак, упомянутый физиологический факт не может пролить свет на
отношение восприятия к представлению. Нам следует разобраться в этом иным
способом.
В тот момент, когда на горизонте моего наблюдения всплывает какое-либо
восприятие, через меня активизируется и мышление. Некое звено в моей системе
мышления, какая-то определенная интуиция, какое-то понятие соединяется с
восприятием. Когда затем восприятие исчезает из моего кругозора, что же
тогда остается? Моя интуиция, связанная с определенным восприятием, которое
образовалось в момент акта восприятия. Насколько живо могу я позднее вновь
восстановить для себя эту связь, это зависит от способа функционирования
моего духовного и телесного организма. Представление есть не что иное, как
отнесенная к определенному восприятию интуиция, некое понятие, которое
однажды было связано с восприятием и у которого осталось отношение к этому
восприятию. Мое понятие льва образовано не из моих восприятий льва. Но мое
представление о льве образовано на восприятии. Я могу сообщить понятие льва
кому-нибудь, кто никогда не видел льва. Но сообщить ему живое представление
мне не удастся без его собственного восприятия.
Итак, представление есть не что иное, как индивидуализированное
понятие. И теперь нам понятно, что действительные вещи могут быть
репрезентированы для нас представлениями. Полная действительность вещи
дается нам в момент наблюдения из слияния понятия и восприятия. Понятие
получает через восприятие индивидуальный образ, некоторую соотнесенность с
этим определенным восприятием. В этом индивидуальном образе, который
содержит в себе, как некую особенность, отношение к восприятию, понятие и
продолжает жить в нас, образуя представление о данной вещи. Если мы встретим
вторую вещь, с которой соединяется то же понятие, тогда мы признаем ее
однородность с первой; встретив ту же самую вещь вторично, мы найдем в нашей
системе понятий не только соответствующее понятие вообще, но и
индивидуализированное понятие со свойственным ему отношением к тому же
предмету, и тогда мы снова узнаем этот предмет.
Итак, представление находится между восприятием и понятием. Оно есть
определенное, указующее на восприятие понятие.
Сумму того, о чем я могу составить представления, я вправе назвать моим
опытом. Человек, который имеет большее число индивидуализированных понятий,
будет иметь и более богатый опыт. Человек, у которого отсутствует всякая
способность интуиции, не в состоянии приобрести себе опыт. Он снова теряет
вещи из своего кругозора, так как ему недостает понятий, которые он должен
привести в соотношение с ними. Человеку с хорошо развитой способностью
мышления, но с плохо функционирующим, вследствие грубых органов чувств,
восприятием также не удастся накопить достаточного опыта. Правда, он может
тем или иным способом составлять себе понятия, но его интуициям недостает
живого отношения к определенным вещам. Лишенный мыслей путешественник и
живущий в абстрактных логических системах ученый одинаково неспособны
приобрести богатый опыт.
Как восприятие и понятие является нам действительность; как
представление является нам субъективная репрезентация этой действительности.
Если бы наша личность проявляла себя только познающей, то сумма всего
объективно существующего была бы дана в восприятии, понятии и представлении.
Но мы не довольствуемся тем, чтобы с помощью мышления соотносить восприятие
с понятием; мы соотносим его также и с нашей особой субъективностью, с нашим
индивидуальным Я. Выражением этого индивидуального отношения является
чувствование, которое изживает себя как удовольствие или неудовольствие.