Страница:
правомерным сказать, что он обязан делать что-то такое, чего он не хочет.
Всякая этика, которая требует от человека, чтобы он подавлял свою волю для
выполнения задач, которых он не хочет, рассчитывает не на всего человека в
целом, а на такого, у которого отсутствует способность духовного
устремления. Для гармонически развитого человека так называемые идеи добра
находятся не вне, а внутри круга его существа. Не в искоренении
одностороннего своеволия заключается нравственная деятельность, а в полном
развитии человеческой природы. Кто считает нравственные идеалы достижимыми
только при умерщвлении человеком собственной волн, тому неизвестно, что
человек водит эти идеалы так же, как он волнт удовлетворения так называемых
животных влечений.
Нельзя отрицать, что очерченные здесь взгляды легко могут привести к
недоразумению. Незрелые люди, лишенные моральной фантазии, охотно считают
инстинкты своей половинчатой натуры за полноту человечности и отклоняют все
не ими созданные нравственные идеи, чтобы быть в состоянии беспрепятственно
"изживать себя". Само собой разумеется, что к полу развитой человеческой
натуре нельзя отнести того, что правильно для вполне развитого человека.
Тот, кто только через воспитание должен быть еще приведен к тому, чтобы его
нравственная природа пробила скорлупу низших страстей, - к тому не может
относиться то, что имеет значение для зрелого человека. Но в нашу задачу
входило здесь указать не на то, что должно быть внушено неразвитому
человеку, а на то, что лежит в существе созревшего человека. Ибо надлежало
показать возможность свободы, а свобода проявляется не в поступках,
вытекающих из чувственного или душевного принуждения, а в поступках,
опирающихся на духовные интуиции.
Этот созревший человек сам придает себе свою ценность. Он стремится не
к удовольствию, которое предлагается ему, как милосердный дар, природой или
Творцом, и он исполняет не абстрактный долг, признанный им за таковой, после
того как он преодолел стремление к удовольствию. Он действует так, как он
того хочет, т. е. сообразно своим этическим интуициям; и он испытывает от
достижения того, чего он хочет, свое истинное жизненное наслаждение.
Ценность жизни определяет он отношением достигнутого к желаемому. Этика,
которая ставит на место воления просто долженствование, на место склонности
- просто долг, последовательно определяет ценность человека отношением того,
чего требует долг, к тому, что он исполняет. Она измеряет человека мерилом,
лежащим вне его существа. - Развитое здесь воззрение отсылает человека
обратно к нему самому. Это воззрение признает имеющим истинную жизненную
ценность только то, что считает таковым отдельный человек соответственно
своему волению. Оно ничего не ведает о какой-либо признанной не индивидуумом
ценности жизни, равно как и о проистекающей не из него цели жизни. Оно видит
во всесторонне постигнутом существе индивидуума господина над самим собой и
своего собственного ценителя.
Дополнение к новому изданию 1918 г. Изложенное в этой главе может быть
понято превратно, если крепко вцепиться в мнимое возражение, будто воление
человека, как таковое, и есть как раз неразумное в нем. Надо-де показать ему
эту неразумность, и тогда он, мол, поймет, что цель этического стремления
должна заключаться в окончательном освобождении от воли. Подобное мнимое
возражение и было сделано мне с компетентной стороны, причем мне было
сказано, что дело философа состоит именно в том, чтобы наверстывать
упущенное в силу отсутствия мыслей у животных и большинства людей и
подводить действительный баланс жизни. Но тот, кто делает это возражение, не
замечает как раз главного: чтобы свобода могла осуществиться, для этого
воление в природе человека должно опираться на интуитивное мышление; в то же
время оказывается, что воление может определяться еще и чем-то другим, кроме
интуиции, и что только в проистекающем из существа человека свободном
осуществлении интуиции выявляется нравственное и его ценность. Этический
индивидуализм в состоянии представить нравственность в ее полном
достоинстве, так как он полагает, что истинно нравственным является не то,
что внешним образом вызывает согласие воления с какой-либо нормой, а то, что
возникает в человеке, когда он развивает в себе нравственное воление как
часть всего своего существа, так что сделать что-либо безнравственное
явилось бы для него изуродованием, искалечением своего существа.
XIV. ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ И РОД
Воззрение, что человек предрасположен к развитию в себе совершенной,
самодостаточной, свободной индивидуальности, находится, по-видимому, в
противоречии с фактом, что он выступает в рамках определенного природного
целого как член этого целого (расы, племени, народа, семьи, мужского или
женского пола) и что он действует в рамках некоего целого (государства,
церкви и т.д.). Он несет в себе общие характерные особенности сообщества, к
которому он принадлежит, и придает своей деятельности содержание,
определяемое местом, которое он занимает в пределах некой множественности.
Возможна ли вообще при этом еще какая-нибудь индивидуальность? Можно ли
рассматривать самого человека как нечто само по себе целое, если он
вырастает из некоего целого и становится членом некоего целого?
Член целого определяется в своих свойствах и функциях через само целое.
Таким целым является племя, и все принадлежащие к нему люди несут в себе
особенности, обусловленные сущностью самого племени. Каков отдельный человек
и как он действует - это обусловлено характером племени. Вследствие этого
физногномия и поведение отдельного человека получают отпечаток родового.
Если мы спросим об основании, в силу которого то или иное свойство человека
является таким или иным, то мы будем вынуждены перейти от отдельного
существа к роду. Последний объясняет нам, почему что-либо появляется в нем в
наблюдаемой нами форме.
Но человек освобождает себя от этого родового элемента. Ибо
человеческое родовое, правильно переживаемочеловеком, не есть что-либо
ограничивающее его свободу и не должно ограничивать ее также с помощью
искусственных организаций. Человек развивает в себе свойства и функции,
определяющую основу которых мы можем искать только в нем самом. Родовое
служит ему при этом лишь средством выражения своей особой сущности в нем.
* Он пользуется сообщенными ему природой особенностями как основой и
придает ей сообразную своему собственному существу форму. Мы напрасно ищем
основания для какого-нибудь проявления этого существа в законах рода. Мы
имеем дело с индивидуумом, который может быть объяснен только через самого
себя. Если человек уже пробился до этого высвобождения из родового, а мы и
тогда силимся еще объяснить все, что в нем есть, из характера рода, то это
значит, что у нас нет органа для восприятия индивидуального.
Невозможно полностью понять человека, если положить в основу его оценки
понятие родового. Упорнее всего держится родовая оценка там, где дело идет о
поле человека. Мужчина почти всегда видит в женщине, а женщина в мужчине
слишком много присущего общему характеру противоположного пола и слишком
мало индивидуального. В практической жизни это вредит мужчинам меньше, чем
женщинам. Социальное положение женщины чаще всего оттого и бывает таким
недостойным, что оно во многих отношениях, где это должно было бы быть
именно так, обусловлено не индивидуальными особенностями отдельной женщины,
а общими представлениями, составленными себе относительно естественной
задачи и потребностей женщины. Участие мужчины в жизни сообразуется с его
индивидуальными способностями и склонностями; участие же женщины почему-то
должно быть обусловлено исключительно тем обстоятельством, что она именно
женщина. Женщине велено быть рабой родового, общеженского. Пока мужчины
спорят о том, годится ли женщина или не годится "по своим естественным
задаткам" к тому или иному призванию, до тех пор так называемый жен ский
вопрос не сможет выйти из своей самой элементарной стадии. Чего может хотеть
женщина по своей природе - решение этого вопроса следует предоставить самой
женщине. Если верно, что женщины годятся только к тому призванию, которое им
сейчас полагается, то едва ли они достигнут сами по себе чего-либо другого.
Но они должны быть сами в состоянии решать, что свойственно их природе. Если
кто опасается потрясения наших социальных условий от того, что женщины будут
считаться не родовыми существами, а индивидуальностями, тому следует
возразить, что социальные условия, при которых половина человечества ведет
недостойное человека существование, чрезвычайно нуждается в улучшении*. Кто
судит о людях по родовым характеристикам, тот доходит как раз до той
границы, за которой они начинают становиться существами, деятельность
которых основывается на свободном самоопределении. Все, что лежит ниже этой
границы, естественно, может быть предметом научного рассмотрения.
Особенности расы, племени, народа и пола составляют содержание особых наук.
Только те люди, которые согласились бы жить лишь как экземпляры рода, смогли
бы укрыться под общей картиной, получаемой вследствие такого научного
рассмотрения. Но все эти науки не способны проникнуть до своеобразного
содержания отдельного индивидуума. Там, где начинается область свободы
(мышления и деятельности), прекращается определение индивидуума по законам
рода. Содержание понятия, которое человек при помощи мышления должен
соединить с восприятием, чтобы овладеть полной действительностью (ср. стр.
539), это содержание никто не может установить раз и навсегда и представить
человечеству готовым. Индивидуум должен приобретать свои понятия посредством
собственной интуиции. Как следует мыслить отдельному человеку - этого нельзя
вывести ни из какого родового понятия. Это зависит исключительно от самого
индивидуума. Нельзя также определить из общих человеческих характеристик,
какие конкретные цели собирается предпослать индивидуум своему волению. Кто
хочет понять отдельного индивидуума, тот должен проникнуть до его особой
сущности, а не останавливаться на типических характерных свойствах. В этом
смысле каждый отдельный человек представляет собой проблему. И всякая наука,
которая имеет дело с абстрактными мыслями и родовыми понятиями, является
лишь подготовкой к тому познанию, которое нам достается, когда человеческая
индивидуальность сообщает нам свой способ рассмотрения мира, а также и к
другому познанию, которое мы получаем из содержания ее воления. Там, где у
нас возникает ощущение: здесь мы имеем дело с тем элементом в человеке,
который свободен от типического образа мышления и от родового воления, - там
мы должны перестать черпать из нашего духа какие-либо готовые понятия, если
мы хотим постичь его сущность. Познание состоит в соединении понятия с
восприятием через мышление. При всех прочих объектах наблюдатель должен
добывать понятия посредством своей интуиции; при постижении же какой-либо
свободной индивидуальности дело сводится лишь к тому, чтобы перенести в наш
дух во всей чистоте (без смешения с нашим собственным понятийным
содержанием) понятия этой индивидуальности, согласно которым она сама себя
определяет.
(* На вышеприведенные рассуждения мне тотчас же по появлении этой книги
(1894) было сделано возражение, что в пределах родового женщина уже и сейчас
может индивидуально изживать себя, как она того захочет, и притом в гораздо
более свободной форме, чем мужчина, который дсзиндивидуализирустся уже
благодаря школе, а затем военной службе и профессии. Я знаю, что сегодня это
возражение могло бы быть сделано, пожалуй, с еще большей силой. Однако я
оставляю сказанное на своем месте и хотел бы надеяться, что найдутся
читатели, которые поймут, как сильно такое возражение грешит против понятия
свободы, развитого в этой книге, и которые сумеют обсудить сказанное мной па
чем-либо другом, чем дсзиидивидуализация мужчины через школу и профессию.)
Люди, которые в каждое обсуждение какого-либо другого человека тотчас
же примешивают свои собственные понятия, никогда не смогут достигнуть
понимания индивидуальности. Подобно тому как свободная индивидуальность
освобождает себя от особенностей рода, так и познание должно освободить себя
от того способа, каким понимают родовое.
Только в той степени, в какой человек описанным образом освободил себя
от родового, может он рассматриваться как свободный дух в пределах
человеческого сообщества. Ни один человек не есть всецело род, и ни один -
всецело индивидуальность. Но большую или меньшую сферу своего существа
всякий человек постепенно освобождает как от родового начала животной жизни,
так и от господствующих над ним заповедей человеческих авторитетов.
В той же части, где человек не может завоевать себе такой свободы, он
представляет собой звено в пределах природного и духовного организмов. Он
живет в этом отношении так, как он перенимает это у других или как они это
ему предписывают. Этическую в подлинном смысле слова ценность имеет только
та часть его поведения, которая вытекает из его интуиции. А та доля
моральных инстинктов, которая содержится в нем путем унаследования
социальных инстинктов, становится этической благодаря тому, что он принимает
ее в свои интуиции. Из индивидуальных этических интуиции и из их усвоения
человеческими сообществами проистекает вся нравственная деятельность
человечества. Можно также сказать: нравственная жизнь человечества
представляет собой общую сумму порождений моральной фантазии свободных
человеческих индивидуумов. Таков итог монизма.
ПОСЛЕДНИЕ ВОПРОСЫ
ВЫВОДЫ МОНИЗМА
Целостное объяснение мира, или разумеемый здесь монизм, заимствует
принципы, которыми он пользуется для объяснения мира, из человеческого
опыта. Источники деятельности он равным образом ищет внутри наблюдаемого
мира, а именно в нашей доступной самопознанию человеческой природе, и притом
- в моральной фантазии. Он отклоняет поиск последних основ предлежащего
нашему восприятию и мышлению мира вне самого этого мира посредством
абстрактных умозаключений. Для монизма единство, привносимое переживаемым
мыслящим наблюдением в многообразную множественность восприятий, есть
одновременно то самое единство, которое взыскуется человеческой потребностью
познания и посредством которого это последнее ищет доступа в физические и
духовные области мира. Кто позади этого таким образом искомого единства ищет
еще и какого-то другого, тот лишь доказывает этим, что ему неизвестно
согласие, господствующее между найденным посредством мышления и требуемым
нашим влечением к познанию. Отдельный человеческий индивидуум не отделен
фактически от мира. Он составляет часть мира, и связь с целым Космосом
прервана не в действительности, а только для нашего восприятия. Мы видим
сначала эту часть как существующую саму по себе сущность, поскольку упускаем
из виду те приводные ремни и тросы, с помощью которых силами космоса
приводится в движение колесо нашей жизни. Кто останавливается на этой точке
зрения, тот принимает часть некоего целого за действительно самостоятельно
существующую сущность, за монаду, каким-то образом извне получающую весть об
остальном мире. Разумеемый здесь монизм показывает, что в эту
самостоятельность можно верить только до тех пор, пока воспринятое не
впряжено мышлением в сеть мира понятий. Если это случается, то всякое
частичное существование разоблачается как голая кажимость восприятия. Свое
замкнутое в себе целостное существование во Вселенной человек может найти
только посредством интуитивного переживания мысли. Мышление разрушает
кажимость восприятия и вчленяет наше индивидуальное существование в жизнь
Космоса. Единство мира понятий, который содержит объективные восприятия,
включает в себя также и содержание нашей субъективной личности. Мышление
дает нам истинный образ действительности как замкнутого в себе самом
единства, между тем как многообразие восприятий есть только обусловленная
нашей организацией кажимость (ср. стр. 605). Познание действительного в
противоположность кажимости восприятий и составляло во все времена цель
человеческого мышления. Наука силилась познать восприятия путем вскрытия
закономерных связей между ними как действительности. Но там, где
придерживались мнения, что установленная человеческим мышлением связь имеет
только субъективное значение, там искали истинное основание единства в
лежащем по ту сторону нашего опытного мира объекте (умозаключаемый Бог,
воля, абсолютный дух и т.д.). И опираясь на это мнение, стремились, помимо
знания о познаваемых в пределах опыта связях, приобрести еще и другое
знание, выходящее за пределы опыта и вскрывающее связь его с уже не
доступными опыту существами (метафизика, достигаемая не путем переживаний, а
путем умозаключений). Основание, по которому мы постигаем мировую связь
посредством урегулированного мышления, с этой точки зрения усматривали в
том, что какое-то Первосущество построило мир по логическим законам,
основание же для нашей деятельности находили в волении этого Первосущества.
При всем том не понимали, что мышление охватывает одновременно как
субъективное, так и объективное, и что в сочетании восприятия с понятием и
сообщается тотальная действительность. Лишь покуда мы рассматриваем
пронизывающую и определяющую восприятие закономерность в абстрактной форме
понятия, до тех пор мы действительно имеем дело с чем-то чисто субъективным.
Но субъективно не содержание понятия, которое с помощью мышления
присоединяется к восприятию. Это содержание взято не из субъекта, а из
действительности. Оно составляет ту часть действительности, которой не может
достигнуть восприятие. Оно есть опыт, но опыт, сообщаемый не восприятием.
Кто не способен представить себе, что понятие есть нечто действительное, у
того на уме только та абстрактная форма, в которой он удерживает понятие в
своем духе. Но в таком обособлении оно существует - как, впрочем, и
восприятие - лишь благодаря нашей организации. Даже дерево, которое мы
воспринимаем, не имеет обособленно, само по себе, никакого существования.
Оно лишь член в пределах великого круговращения природы и возможно только в
реальной связи с нею. Абстрактное понятие само по себе лишено
действительности, как лишено ее само по себе и восприятие. Восприятие - это
та часть действительности, которая дается объективно, понятие - та ее часть,
которая дается субъективно (через интуицию, ср. стр. 544). Наша духовная
организация разрывает действительность на оба эти фактора. Один фактор
является восприятию, другой - интуиции. Только связь обоих, т. е.
восприятие, закономерно вчленяющееся во Вселенную, есть полная
действительность. Когда мы рассматриваем простое восприятие само по себе,
нам предстает не действительность, а бессвязный хаос; рассматривая
закономерность восприятий саму по себе, мы имеем дело только с абстрактными
понятиями. Не абстрактное понятие содержит действительность, а мыслящее
наблюдение, рассматривающее не сами по себе понятие и восприятие в
одностороннем порядке, а связь их обоих.
То, что мы живем в действительности (коренимся в ней нашим реальным
существованием), этого не станет отрицать даже самый ортодоксальный
субъективный идеалист. Он будет лишь оспаривать, что мы также и нашим
познанием идеально достигаем того же, что мы переживаем реально. В
противоположность ему монизм показывает, что мышление ни субъективно, ни
объективно, но что оно есть охватывающий обе стороны действительности
принцип. Когда мы мысля наблюдаем, мы совершаем процесс, который и сам
принадлежит к ряду действительного свершения. Мышлением мы преодолеваем в
пределах самого опыта односторонность чистого восприятия. Посредством
абстрактных, понятийных гипотез (чисто понятийным размышлением) мы не можем
додуматься до сущности действительного, но мы живем в действительном, когда
мы к восприятиям подыскиваем идеи. Монизм не пытается внести в опыт что-либо
непознаваемое (потустороннее), но усматривает действительное в понятии и
восприятии. Он не плетет метафизики из сугубо абстрактных понятий, поскольку
в понятии самом по себе он видит только одну сторону действительности,
остающуюся скрытой для восприятия и имеющую смысл только в связи с
восприятием. Но он вызывает в человеке убеждение, что человек живет в мире
действительности и что ему незачем искать вне своего мира какой-то
непереживаемой высшей действительности. Он отказывается искать абсолютно
действительное где-либо, кроме опыта, потому что признает действительным
содержание самого опыта. И он удовлетворен этой действительностью, так как
знает, что мышление в силах обеспечить ее. То, что дуализм ищет позади мира
наблюдений, монизм находит в нем самом. Монизм показывает, что мы нашим
познанием охватываем действительность в ее истинном образе, а не в
субъективной картине, выдвигающейся между человеком и действительностью. Для
монизма понятийное содержание мира одинаково для всех человеческих
индивидуумов (ср. стр. 540). Согласно монистическим принципам, человеческий
индивидуум рассматривает другого индивидуума как себе подобного, поскольку в
нем изживает себя одно и то же содержание. В едином мире понятий существует
лишь одно понятие льва, а не столько, сколько существует индивидуумов,
мыслящих льва. И понятие, которое индивидуум А присоединяет к восприятию
льва, то же самое, что и понятие индивидуума Б, но только получено оно
другим субъектом восприятия (ср. стр. 541). Мышление приводит все субъекты
восприятия к общему идеальному единству всяческого разнообразия. Единый мир
идей изживает себя в них как в множественности индивидуумов. До тех пор пока
человек постигает себя только через самовосприятие, он рассматривает себя
как отдельного человека; но стоит лишь ему взглянуть на вспыхивающий в нем и
охватывающий все отдельное мир идей, как он узревает живую вспышку в себе
абсолютно-действительного. Дуализм определяет божественное Первосущество как
нечто пронизывающее всех людей и во всех них живущее. Монизм находит эту
общую божественную жизнь в самой действительности. Идеальное содержание
другого человека есть также и мое, и я лишь до тех пор рассматриваю его как
другое, пока я воспринимаю, но перестаю это делать, как только начинаю
мыслить. Каждый человек охватывает своим мышлением только часть совокупного
мира идей, и лишь постольку индивидуумы различаются и фактическим
содержанием своего мышления. Но эти содержания существуют в едином замкнутом
в себе целом, охватывающем мысленные содержания всех людей. Таким образом
человек постигает в своем мышлении общее Первосущество, пронизывающее всех
людей. Исполненная мысленного содержания жизнь в действительности есть
одновоеменно и жизнь в Боге. Получаемое сугубо путем умозаключений и не
могущее быть пережитым потустороннее зиждется на недостатке понимания у тех,
кто полагает, что посюстороннее имеет основу своего существования не в самом
себе. Они не понимают, что посредством мышления они находят то, что
требуется ими для объяснения восприятий. Оттого-то ни одно умозрение не
выявило еще такого содержания, которое не было бы взято из данной нам
действительности. Принятый в силу абстрактного умозаключения Бог есть только
перенесенный в потустороннее человек; воля Шопенгауэра - возведенная в
абсолют сила человеческой воли; скомпонованное из идеи и воли
бессознательное Первосущество Гартмана - соединение двух абстракций, взятых
из опыта. Совершенно то же самое следует сказать о всех других основанных на
непережитом мышлении потусторонних принципах.
Человеческий дух фактически никогда не выходит за пределы
действительности, в которой мы живем, да и не имеет в том нужды, так как все
необходимое ему для объяснения мира находится в этом мире. Если философы в
конце концов довольствуются выведением мира из принципов, взятых ими из
опыта и перенесенных в гипотетическую потусторонность, то можно же
довольствоваться и оставлением того же содержания в посюсторонности, к
которой оно принадлежит для переживаемого мышления. Всякое выхождение за
пределы мира есть только нечто кажущееся, и вынесенные за пределы мира
принципы объясняют мир не лучше, чем лежащие в нем. Понимающее самое себя
мышление вовсе не призывает к такому выхождению, ибо мысленное содержание
должно только в пределах мира, а не вне его, искать такое содержание
восприятий, с которым оно составляет нечто совокупно действительное. Даже
объекты фантазии суть лишь содержания, получающие свое оправдание только
тогда, когда они становятся представлениями, указующими на какое-либо
содержание восприятия. Благодаря этому содержанию восприятия они включаются
в действительность. Понятие, которое было бы наполнено содержанием, лежащим
Всякая этика, которая требует от человека, чтобы он подавлял свою волю для
выполнения задач, которых он не хочет, рассчитывает не на всего человека в
целом, а на такого, у которого отсутствует способность духовного
устремления. Для гармонически развитого человека так называемые идеи добра
находятся не вне, а внутри круга его существа. Не в искоренении
одностороннего своеволия заключается нравственная деятельность, а в полном
развитии человеческой природы. Кто считает нравственные идеалы достижимыми
только при умерщвлении человеком собственной волн, тому неизвестно, что
человек водит эти идеалы так же, как он волнт удовлетворения так называемых
животных влечений.
Нельзя отрицать, что очерченные здесь взгляды легко могут привести к
недоразумению. Незрелые люди, лишенные моральной фантазии, охотно считают
инстинкты своей половинчатой натуры за полноту человечности и отклоняют все
не ими созданные нравственные идеи, чтобы быть в состоянии беспрепятственно
"изживать себя". Само собой разумеется, что к полу развитой человеческой
натуре нельзя отнести того, что правильно для вполне развитого человека.
Тот, кто только через воспитание должен быть еще приведен к тому, чтобы его
нравственная природа пробила скорлупу низших страстей, - к тому не может
относиться то, что имеет значение для зрелого человека. Но в нашу задачу
входило здесь указать не на то, что должно быть внушено неразвитому
человеку, а на то, что лежит в существе созревшего человека. Ибо надлежало
показать возможность свободы, а свобода проявляется не в поступках,
вытекающих из чувственного или душевного принуждения, а в поступках,
опирающихся на духовные интуиции.
Этот созревший человек сам придает себе свою ценность. Он стремится не
к удовольствию, которое предлагается ему, как милосердный дар, природой или
Творцом, и он исполняет не абстрактный долг, признанный им за таковой, после
того как он преодолел стремление к удовольствию. Он действует так, как он
того хочет, т. е. сообразно своим этическим интуициям; и он испытывает от
достижения того, чего он хочет, свое истинное жизненное наслаждение.
Ценность жизни определяет он отношением достигнутого к желаемому. Этика,
которая ставит на место воления просто долженствование, на место склонности
- просто долг, последовательно определяет ценность человека отношением того,
чего требует долг, к тому, что он исполняет. Она измеряет человека мерилом,
лежащим вне его существа. - Развитое здесь воззрение отсылает человека
обратно к нему самому. Это воззрение признает имеющим истинную жизненную
ценность только то, что считает таковым отдельный человек соответственно
своему волению. Оно ничего не ведает о какой-либо признанной не индивидуумом
ценности жизни, равно как и о проистекающей не из него цели жизни. Оно видит
во всесторонне постигнутом существе индивидуума господина над самим собой и
своего собственного ценителя.
Дополнение к новому изданию 1918 г. Изложенное в этой главе может быть
понято превратно, если крепко вцепиться в мнимое возражение, будто воление
человека, как таковое, и есть как раз неразумное в нем. Надо-де показать ему
эту неразумность, и тогда он, мол, поймет, что цель этического стремления
должна заключаться в окончательном освобождении от воли. Подобное мнимое
возражение и было сделано мне с компетентной стороны, причем мне было
сказано, что дело философа состоит именно в том, чтобы наверстывать
упущенное в силу отсутствия мыслей у животных и большинства людей и
подводить действительный баланс жизни. Но тот, кто делает это возражение, не
замечает как раз главного: чтобы свобода могла осуществиться, для этого
воление в природе человека должно опираться на интуитивное мышление; в то же
время оказывается, что воление может определяться еще и чем-то другим, кроме
интуиции, и что только в проистекающем из существа человека свободном
осуществлении интуиции выявляется нравственное и его ценность. Этический
индивидуализм в состоянии представить нравственность в ее полном
достоинстве, так как он полагает, что истинно нравственным является не то,
что внешним образом вызывает согласие воления с какой-либо нормой, а то, что
возникает в человеке, когда он развивает в себе нравственное воление как
часть всего своего существа, так что сделать что-либо безнравственное
явилось бы для него изуродованием, искалечением своего существа.
XIV. ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ И РОД
Воззрение, что человек предрасположен к развитию в себе совершенной,
самодостаточной, свободной индивидуальности, находится, по-видимому, в
противоречии с фактом, что он выступает в рамках определенного природного
целого как член этого целого (расы, племени, народа, семьи, мужского или
женского пола) и что он действует в рамках некоего целого (государства,
церкви и т.д.). Он несет в себе общие характерные особенности сообщества, к
которому он принадлежит, и придает своей деятельности содержание,
определяемое местом, которое он занимает в пределах некой множественности.
Возможна ли вообще при этом еще какая-нибудь индивидуальность? Можно ли
рассматривать самого человека как нечто само по себе целое, если он
вырастает из некоего целого и становится членом некоего целого?
Член целого определяется в своих свойствах и функциях через само целое.
Таким целым является племя, и все принадлежащие к нему люди несут в себе
особенности, обусловленные сущностью самого племени. Каков отдельный человек
и как он действует - это обусловлено характером племени. Вследствие этого
физногномия и поведение отдельного человека получают отпечаток родового.
Если мы спросим об основании, в силу которого то или иное свойство человека
является таким или иным, то мы будем вынуждены перейти от отдельного
существа к роду. Последний объясняет нам, почему что-либо появляется в нем в
наблюдаемой нами форме.
Но человек освобождает себя от этого родового элемента. Ибо
человеческое родовое, правильно переживаемочеловеком, не есть что-либо
ограничивающее его свободу и не должно ограничивать ее также с помощью
искусственных организаций. Человек развивает в себе свойства и функции,
определяющую основу которых мы можем искать только в нем самом. Родовое
служит ему при этом лишь средством выражения своей особой сущности в нем.
* Он пользуется сообщенными ему природой особенностями как основой и
придает ей сообразную своему собственному существу форму. Мы напрасно ищем
основания для какого-нибудь проявления этого существа в законах рода. Мы
имеем дело с индивидуумом, который может быть объяснен только через самого
себя. Если человек уже пробился до этого высвобождения из родового, а мы и
тогда силимся еще объяснить все, что в нем есть, из характера рода, то это
значит, что у нас нет органа для восприятия индивидуального.
Невозможно полностью понять человека, если положить в основу его оценки
понятие родового. Упорнее всего держится родовая оценка там, где дело идет о
поле человека. Мужчина почти всегда видит в женщине, а женщина в мужчине
слишком много присущего общему характеру противоположного пола и слишком
мало индивидуального. В практической жизни это вредит мужчинам меньше, чем
женщинам. Социальное положение женщины чаще всего оттого и бывает таким
недостойным, что оно во многих отношениях, где это должно было бы быть
именно так, обусловлено не индивидуальными особенностями отдельной женщины,
а общими представлениями, составленными себе относительно естественной
задачи и потребностей женщины. Участие мужчины в жизни сообразуется с его
индивидуальными способностями и склонностями; участие же женщины почему-то
должно быть обусловлено исключительно тем обстоятельством, что она именно
женщина. Женщине велено быть рабой родового, общеженского. Пока мужчины
спорят о том, годится ли женщина или не годится "по своим естественным
задаткам" к тому или иному призванию, до тех пор так называемый жен ский
вопрос не сможет выйти из своей самой элементарной стадии. Чего может хотеть
женщина по своей природе - решение этого вопроса следует предоставить самой
женщине. Если верно, что женщины годятся только к тому призванию, которое им
сейчас полагается, то едва ли они достигнут сами по себе чего-либо другого.
Но они должны быть сами в состоянии решать, что свойственно их природе. Если
кто опасается потрясения наших социальных условий от того, что женщины будут
считаться не родовыми существами, а индивидуальностями, тому следует
возразить, что социальные условия, при которых половина человечества ведет
недостойное человека существование, чрезвычайно нуждается в улучшении*. Кто
судит о людях по родовым характеристикам, тот доходит как раз до той
границы, за которой они начинают становиться существами, деятельность
которых основывается на свободном самоопределении. Все, что лежит ниже этой
границы, естественно, может быть предметом научного рассмотрения.
Особенности расы, племени, народа и пола составляют содержание особых наук.
Только те люди, которые согласились бы жить лишь как экземпляры рода, смогли
бы укрыться под общей картиной, получаемой вследствие такого научного
рассмотрения. Но все эти науки не способны проникнуть до своеобразного
содержания отдельного индивидуума. Там, где начинается область свободы
(мышления и деятельности), прекращается определение индивидуума по законам
рода. Содержание понятия, которое человек при помощи мышления должен
соединить с восприятием, чтобы овладеть полной действительностью (ср. стр.
539), это содержание никто не может установить раз и навсегда и представить
человечеству готовым. Индивидуум должен приобретать свои понятия посредством
собственной интуиции. Как следует мыслить отдельному человеку - этого нельзя
вывести ни из какого родового понятия. Это зависит исключительно от самого
индивидуума. Нельзя также определить из общих человеческих характеристик,
какие конкретные цели собирается предпослать индивидуум своему волению. Кто
хочет понять отдельного индивидуума, тот должен проникнуть до его особой
сущности, а не останавливаться на типических характерных свойствах. В этом
смысле каждый отдельный человек представляет собой проблему. И всякая наука,
которая имеет дело с абстрактными мыслями и родовыми понятиями, является
лишь подготовкой к тому познанию, которое нам достается, когда человеческая
индивидуальность сообщает нам свой способ рассмотрения мира, а также и к
другому познанию, которое мы получаем из содержания ее воления. Там, где у
нас возникает ощущение: здесь мы имеем дело с тем элементом в человеке,
который свободен от типического образа мышления и от родового воления, - там
мы должны перестать черпать из нашего духа какие-либо готовые понятия, если
мы хотим постичь его сущность. Познание состоит в соединении понятия с
восприятием через мышление. При всех прочих объектах наблюдатель должен
добывать понятия посредством своей интуиции; при постижении же какой-либо
свободной индивидуальности дело сводится лишь к тому, чтобы перенести в наш
дух во всей чистоте (без смешения с нашим собственным понятийным
содержанием) понятия этой индивидуальности, согласно которым она сама себя
определяет.
(* На вышеприведенные рассуждения мне тотчас же по появлении этой книги
(1894) было сделано возражение, что в пределах родового женщина уже и сейчас
может индивидуально изживать себя, как она того захочет, и притом в гораздо
более свободной форме, чем мужчина, который дсзиндивидуализирустся уже
благодаря школе, а затем военной службе и профессии. Я знаю, что сегодня это
возражение могло бы быть сделано, пожалуй, с еще большей силой. Однако я
оставляю сказанное на своем месте и хотел бы надеяться, что найдутся
читатели, которые поймут, как сильно такое возражение грешит против понятия
свободы, развитого в этой книге, и которые сумеют обсудить сказанное мной па
чем-либо другом, чем дсзиидивидуализация мужчины через школу и профессию.)
Люди, которые в каждое обсуждение какого-либо другого человека тотчас
же примешивают свои собственные понятия, никогда не смогут достигнуть
понимания индивидуальности. Подобно тому как свободная индивидуальность
освобождает себя от особенностей рода, так и познание должно освободить себя
от того способа, каким понимают родовое.
Только в той степени, в какой человек описанным образом освободил себя
от родового, может он рассматриваться как свободный дух в пределах
человеческого сообщества. Ни один человек не есть всецело род, и ни один -
всецело индивидуальность. Но большую или меньшую сферу своего существа
всякий человек постепенно освобождает как от родового начала животной жизни,
так и от господствующих над ним заповедей человеческих авторитетов.
В той же части, где человек не может завоевать себе такой свободы, он
представляет собой звено в пределах природного и духовного организмов. Он
живет в этом отношении так, как он перенимает это у других или как они это
ему предписывают. Этическую в подлинном смысле слова ценность имеет только
та часть его поведения, которая вытекает из его интуиции. А та доля
моральных инстинктов, которая содержится в нем путем унаследования
социальных инстинктов, становится этической благодаря тому, что он принимает
ее в свои интуиции. Из индивидуальных этических интуиции и из их усвоения
человеческими сообществами проистекает вся нравственная деятельность
человечества. Можно также сказать: нравственная жизнь человечества
представляет собой общую сумму порождений моральной фантазии свободных
человеческих индивидуумов. Таков итог монизма.
ПОСЛЕДНИЕ ВОПРОСЫ
ВЫВОДЫ МОНИЗМА
Целостное объяснение мира, или разумеемый здесь монизм, заимствует
принципы, которыми он пользуется для объяснения мира, из человеческого
опыта. Источники деятельности он равным образом ищет внутри наблюдаемого
мира, а именно в нашей доступной самопознанию человеческой природе, и притом
- в моральной фантазии. Он отклоняет поиск последних основ предлежащего
нашему восприятию и мышлению мира вне самого этого мира посредством
абстрактных умозаключений. Для монизма единство, привносимое переживаемым
мыслящим наблюдением в многообразную множественность восприятий, есть
одновременно то самое единство, которое взыскуется человеческой потребностью
познания и посредством которого это последнее ищет доступа в физические и
духовные области мира. Кто позади этого таким образом искомого единства ищет
еще и какого-то другого, тот лишь доказывает этим, что ему неизвестно
согласие, господствующее между найденным посредством мышления и требуемым
нашим влечением к познанию. Отдельный человеческий индивидуум не отделен
фактически от мира. Он составляет часть мира, и связь с целым Космосом
прервана не в действительности, а только для нашего восприятия. Мы видим
сначала эту часть как существующую саму по себе сущность, поскольку упускаем
из виду те приводные ремни и тросы, с помощью которых силами космоса
приводится в движение колесо нашей жизни. Кто останавливается на этой точке
зрения, тот принимает часть некоего целого за действительно самостоятельно
существующую сущность, за монаду, каким-то образом извне получающую весть об
остальном мире. Разумеемый здесь монизм показывает, что в эту
самостоятельность можно верить только до тех пор, пока воспринятое не
впряжено мышлением в сеть мира понятий. Если это случается, то всякое
частичное существование разоблачается как голая кажимость восприятия. Свое
замкнутое в себе целостное существование во Вселенной человек может найти
только посредством интуитивного переживания мысли. Мышление разрушает
кажимость восприятия и вчленяет наше индивидуальное существование в жизнь
Космоса. Единство мира понятий, который содержит объективные восприятия,
включает в себя также и содержание нашей субъективной личности. Мышление
дает нам истинный образ действительности как замкнутого в себе самом
единства, между тем как многообразие восприятий есть только обусловленная
нашей организацией кажимость (ср. стр. 605). Познание действительного в
противоположность кажимости восприятий и составляло во все времена цель
человеческого мышления. Наука силилась познать восприятия путем вскрытия
закономерных связей между ними как действительности. Но там, где
придерживались мнения, что установленная человеческим мышлением связь имеет
только субъективное значение, там искали истинное основание единства в
лежащем по ту сторону нашего опытного мира объекте (умозаключаемый Бог,
воля, абсолютный дух и т.д.). И опираясь на это мнение, стремились, помимо
знания о познаваемых в пределах опыта связях, приобрести еще и другое
знание, выходящее за пределы опыта и вскрывающее связь его с уже не
доступными опыту существами (метафизика, достигаемая не путем переживаний, а
путем умозаключений). Основание, по которому мы постигаем мировую связь
посредством урегулированного мышления, с этой точки зрения усматривали в
том, что какое-то Первосущество построило мир по логическим законам,
основание же для нашей деятельности находили в волении этого Первосущества.
При всем том не понимали, что мышление охватывает одновременно как
субъективное, так и объективное, и что в сочетании восприятия с понятием и
сообщается тотальная действительность. Лишь покуда мы рассматриваем
пронизывающую и определяющую восприятие закономерность в абстрактной форме
понятия, до тех пор мы действительно имеем дело с чем-то чисто субъективным.
Но субъективно не содержание понятия, которое с помощью мышления
присоединяется к восприятию. Это содержание взято не из субъекта, а из
действительности. Оно составляет ту часть действительности, которой не может
достигнуть восприятие. Оно есть опыт, но опыт, сообщаемый не восприятием.
Кто не способен представить себе, что понятие есть нечто действительное, у
того на уме только та абстрактная форма, в которой он удерживает понятие в
своем духе. Но в таком обособлении оно существует - как, впрочем, и
восприятие - лишь благодаря нашей организации. Даже дерево, которое мы
воспринимаем, не имеет обособленно, само по себе, никакого существования.
Оно лишь член в пределах великого круговращения природы и возможно только в
реальной связи с нею. Абстрактное понятие само по себе лишено
действительности, как лишено ее само по себе и восприятие. Восприятие - это
та часть действительности, которая дается объективно, понятие - та ее часть,
которая дается субъективно (через интуицию, ср. стр. 544). Наша духовная
организация разрывает действительность на оба эти фактора. Один фактор
является восприятию, другой - интуиции. Только связь обоих, т. е.
восприятие, закономерно вчленяющееся во Вселенную, есть полная
действительность. Когда мы рассматриваем простое восприятие само по себе,
нам предстает не действительность, а бессвязный хаос; рассматривая
закономерность восприятий саму по себе, мы имеем дело только с абстрактными
понятиями. Не абстрактное понятие содержит действительность, а мыслящее
наблюдение, рассматривающее не сами по себе понятие и восприятие в
одностороннем порядке, а связь их обоих.
То, что мы живем в действительности (коренимся в ней нашим реальным
существованием), этого не станет отрицать даже самый ортодоксальный
субъективный идеалист. Он будет лишь оспаривать, что мы также и нашим
познанием идеально достигаем того же, что мы переживаем реально. В
противоположность ему монизм показывает, что мышление ни субъективно, ни
объективно, но что оно есть охватывающий обе стороны действительности
принцип. Когда мы мысля наблюдаем, мы совершаем процесс, который и сам
принадлежит к ряду действительного свершения. Мышлением мы преодолеваем в
пределах самого опыта односторонность чистого восприятия. Посредством
абстрактных, понятийных гипотез (чисто понятийным размышлением) мы не можем
додуматься до сущности действительного, но мы живем в действительном, когда
мы к восприятиям подыскиваем идеи. Монизм не пытается внести в опыт что-либо
непознаваемое (потустороннее), но усматривает действительное в понятии и
восприятии. Он не плетет метафизики из сугубо абстрактных понятий, поскольку
в понятии самом по себе он видит только одну сторону действительности,
остающуюся скрытой для восприятия и имеющую смысл только в связи с
восприятием. Но он вызывает в человеке убеждение, что человек живет в мире
действительности и что ему незачем искать вне своего мира какой-то
непереживаемой высшей действительности. Он отказывается искать абсолютно
действительное где-либо, кроме опыта, потому что признает действительным
содержание самого опыта. И он удовлетворен этой действительностью, так как
знает, что мышление в силах обеспечить ее. То, что дуализм ищет позади мира
наблюдений, монизм находит в нем самом. Монизм показывает, что мы нашим
познанием охватываем действительность в ее истинном образе, а не в
субъективной картине, выдвигающейся между человеком и действительностью. Для
монизма понятийное содержание мира одинаково для всех человеческих
индивидуумов (ср. стр. 540). Согласно монистическим принципам, человеческий
индивидуум рассматривает другого индивидуума как себе подобного, поскольку в
нем изживает себя одно и то же содержание. В едином мире понятий существует
лишь одно понятие льва, а не столько, сколько существует индивидуумов,
мыслящих льва. И понятие, которое индивидуум А присоединяет к восприятию
льва, то же самое, что и понятие индивидуума Б, но только получено оно
другим субъектом восприятия (ср. стр. 541). Мышление приводит все субъекты
восприятия к общему идеальному единству всяческого разнообразия. Единый мир
идей изживает себя в них как в множественности индивидуумов. До тех пор пока
человек постигает себя только через самовосприятие, он рассматривает себя
как отдельного человека; но стоит лишь ему взглянуть на вспыхивающий в нем и
охватывающий все отдельное мир идей, как он узревает живую вспышку в себе
абсолютно-действительного. Дуализм определяет божественное Первосущество как
нечто пронизывающее всех людей и во всех них живущее. Монизм находит эту
общую божественную жизнь в самой действительности. Идеальное содержание
другого человека есть также и мое, и я лишь до тех пор рассматриваю его как
другое, пока я воспринимаю, но перестаю это делать, как только начинаю
мыслить. Каждый человек охватывает своим мышлением только часть совокупного
мира идей, и лишь постольку индивидуумы различаются и фактическим
содержанием своего мышления. Но эти содержания существуют в едином замкнутом
в себе целом, охватывающем мысленные содержания всех людей. Таким образом
человек постигает в своем мышлении общее Первосущество, пронизывающее всех
людей. Исполненная мысленного содержания жизнь в действительности есть
одновоеменно и жизнь в Боге. Получаемое сугубо путем умозаключений и не
могущее быть пережитым потустороннее зиждется на недостатке понимания у тех,
кто полагает, что посюстороннее имеет основу своего существования не в самом
себе. Они не понимают, что посредством мышления они находят то, что
требуется ими для объяснения восприятий. Оттого-то ни одно умозрение не
выявило еще такого содержания, которое не было бы взято из данной нам
действительности. Принятый в силу абстрактного умозаключения Бог есть только
перенесенный в потустороннее человек; воля Шопенгауэра - возведенная в
абсолют сила человеческой воли; скомпонованное из идеи и воли
бессознательное Первосущество Гартмана - соединение двух абстракций, взятых
из опыта. Совершенно то же самое следует сказать о всех других основанных на
непережитом мышлении потусторонних принципах.
Человеческий дух фактически никогда не выходит за пределы
действительности, в которой мы живем, да и не имеет в том нужды, так как все
необходимое ему для объяснения мира находится в этом мире. Если философы в
конце концов довольствуются выведением мира из принципов, взятых ими из
опыта и перенесенных в гипотетическую потусторонность, то можно же
довольствоваться и оставлением того же содержания в посюсторонности, к
которой оно принадлежит для переживаемого мышления. Всякое выхождение за
пределы мира есть только нечто кажущееся, и вынесенные за пределы мира
принципы объясняют мир не лучше, чем лежащие в нем. Понимающее самое себя
мышление вовсе не призывает к такому выхождению, ибо мысленное содержание
должно только в пределах мира, а не вне его, искать такое содержание
восприятий, с которым оно составляет нечто совокупно действительное. Даже
объекты фантазии суть лишь содержания, получающие свое оправдание только
тогда, когда они становятся представлениями, указующими на какое-либо
содержание восприятия. Благодаря этому содержанию восприятия они включаются
в действительность. Понятие, которое было бы наполнено содержанием, лежащим