Страница:
– Обстановка, босс. Она меня возбуждает. Ненавижу красоту и удобства.
– О’кей, дружок, ты уговорил меня. Шалун, мать твою! – Дорс протянул правую руку вниз и демонстративно расстегнул ширинку. – Иди ко мне, проказник, – уже более ласково произнес он.
– Босс, – подавленно сказал Руг. – Выключи свет, босс. Я стесняюсь.
– Стесняешься? – Дорс удивленно вскинул брови. – Все в первый раз стесняются. Иди и делай то, чего так добивался. Ты хотел ублажить меня. Так я хочу видеть, как это будет.
Боб приблизился. Он подошел почти вплотную. Незаметно сунул руку в карман, быстро вынул длинную заточку и ударил ею в живот надсмотрщика. Глаза того сначала выразили непонимание и удивление, потом ужас, и только Дорс собрался закричать, как Роберт зажал ему рот и повалил на землю.
– Тихо, тихо, – произнес Руг. – Не надо шуметь. В сексуальных играх свидетелей быть не должно. Интим, твою мать.
Боб вырвал из руки Дорса фонарь и посветил в лицо надсмотрщика. Глаза того молили о пощаде. Однако убийца об этом и не помышлял. Он медленно убрал руку от лица Дорса, и, нащупав заточку, поднес ее к горлу жертвы. Надсмотрщик, словно испуганная зверюшка в пасти хищника, молчал. Он не дергался, не пытался произнести и слова. Он просто ошалело смотрел в глаза Руга. А тот, словно опытный хирург, медленно сделал лезвием надрез с одной стороны горла прямо под челюстью, потом также медленно со второй стороны. Кровь плотным потоком стала выливаться наружу. Дорс заскрипел. Он задергался, начал отчаянно хватать ртом воздух.
– Э-э, нет, любовничек, так не пойдет. – Роберт плотно зажал своей крупной ладонью рот и нос надсмотрщика, не давая ему ни глоточка кислорода. – Дыши жабрами, бычок. Жабрами, рыбка. Ты ведь рыбка, ты любишь океан, ты любишь свободу. Ты хотел улететь на Землю, я тебе помогу. Учись дышать жабрами, у тебя теперь они есть.
Дорс стал дергаться сильнее, потом – уже только отчаянно, понимая, что ничего не сделать, а через пару минут обмяк. Руг поднялся и без малейших эмоций произнес:
– Теперь улики.
Он вывалил из вагонетки весь щебень. Осторожно, чтобы не испачкаться в крови, поднял труп и положил на дно телеги, подогнув Дорсу его еще теплые ноги. Потом стал ритмично забрасывать породу назад заранее подготовленной лопатой. На это ушло не менее пятнадцати минут, хотя весь щебень назад загружать не было никакой необходимости. Главное – присыпать. Посветив фонариком, он убедился, что труп не видно. Сыпанул породы на то место, где виднелась липкая жидкость, потом засыпал следы на земле и выключил фонарь, обтер его и сунул в телегу. Туда же припрятал самодельный нож. Стоя обеими ногами на рельсах, он принялся осторожно толкать вагонетку.
Выехал Боб из туннеля осмотрительно, специально дождавшись, когда протолкает свою порцию руды мимо входа в старую штольню Рваный. Догонять он его не собирался, но и ждать, когда появится Рыжий, не стал. Скрип колес собственной телеги пугал Руга больше всего, но сразу перестал тревожить, когда вагонетка встала на основную линию рельсового пути. Роберт без приключений добрался до эстакады, обернулся проверить нет ли свидетелей, и опрокинул содержимое телеги в контейнер. Грузовой лифт был глубоким, и Руг не сомневался, что никто не полезет вниз проверять руду. А через полчаса все улики, изобличающие его преступные действие, скроются под толстым слоем породы. На корабле автомат вывалит контейнер в трюм – и концы в воду.
Сзади показался Рыжий. Он притолкал свою вагонетку.
– Ну ты, парень, даешь, – сказал он, запыхавшись. – Еле тебя догнал.
– Спешил отправить побольше груза на Землю. Думаю, удалось.
Боб улыбнулся и как ни в чем не бывало покатил пустую вагонетку дальше.
Глава 8. Дорога на Париж.
Глава 9. Странный священник.
– О’кей, дружок, ты уговорил меня. Шалун, мать твою! – Дорс протянул правую руку вниз и демонстративно расстегнул ширинку. – Иди ко мне, проказник, – уже более ласково произнес он.
– Босс, – подавленно сказал Руг. – Выключи свет, босс. Я стесняюсь.
– Стесняешься? – Дорс удивленно вскинул брови. – Все в первый раз стесняются. Иди и делай то, чего так добивался. Ты хотел ублажить меня. Так я хочу видеть, как это будет.
Боб приблизился. Он подошел почти вплотную. Незаметно сунул руку в карман, быстро вынул длинную заточку и ударил ею в живот надсмотрщика. Глаза того сначала выразили непонимание и удивление, потом ужас, и только Дорс собрался закричать, как Роберт зажал ему рот и повалил на землю.
– Тихо, тихо, – произнес Руг. – Не надо шуметь. В сексуальных играх свидетелей быть не должно. Интим, твою мать.
Боб вырвал из руки Дорса фонарь и посветил в лицо надсмотрщика. Глаза того молили о пощаде. Однако убийца об этом и не помышлял. Он медленно убрал руку от лица Дорса, и, нащупав заточку, поднес ее к горлу жертвы. Надсмотрщик, словно испуганная зверюшка в пасти хищника, молчал. Он не дергался, не пытался произнести и слова. Он просто ошалело смотрел в глаза Руга. А тот, словно опытный хирург, медленно сделал лезвием надрез с одной стороны горла прямо под челюстью, потом также медленно со второй стороны. Кровь плотным потоком стала выливаться наружу. Дорс заскрипел. Он задергался, начал отчаянно хватать ртом воздух.
– Э-э, нет, любовничек, так не пойдет. – Роберт плотно зажал своей крупной ладонью рот и нос надсмотрщика, не давая ему ни глоточка кислорода. – Дыши жабрами, бычок. Жабрами, рыбка. Ты ведь рыбка, ты любишь океан, ты любишь свободу. Ты хотел улететь на Землю, я тебе помогу. Учись дышать жабрами, у тебя теперь они есть.
Дорс стал дергаться сильнее, потом – уже только отчаянно, понимая, что ничего не сделать, а через пару минут обмяк. Руг поднялся и без малейших эмоций произнес:
– Теперь улики.
Он вывалил из вагонетки весь щебень. Осторожно, чтобы не испачкаться в крови, поднял труп и положил на дно телеги, подогнув Дорсу его еще теплые ноги. Потом стал ритмично забрасывать породу назад заранее подготовленной лопатой. На это ушло не менее пятнадцати минут, хотя весь щебень назад загружать не было никакой необходимости. Главное – присыпать. Посветив фонариком, он убедился, что труп не видно. Сыпанул породы на то место, где виднелась липкая жидкость, потом засыпал следы на земле и выключил фонарь, обтер его и сунул в телегу. Туда же припрятал самодельный нож. Стоя обеими ногами на рельсах, он принялся осторожно толкать вагонетку.
Выехал Боб из туннеля осмотрительно, специально дождавшись, когда протолкает свою порцию руды мимо входа в старую штольню Рваный. Догонять он его не собирался, но и ждать, когда появится Рыжий, не стал. Скрип колес собственной телеги пугал Руга больше всего, но сразу перестал тревожить, когда вагонетка встала на основную линию рельсового пути. Роберт без приключений добрался до эстакады, обернулся проверить нет ли свидетелей, и опрокинул содержимое телеги в контейнер. Грузовой лифт был глубоким, и Руг не сомневался, что никто не полезет вниз проверять руду. А через полчаса все улики, изобличающие его преступные действие, скроются под толстым слоем породы. На корабле автомат вывалит контейнер в трюм – и концы в воду.
Сзади показался Рыжий. Он притолкал свою вагонетку.
– Ну ты, парень, даешь, – сказал он, запыхавшись. – Еле тебя догнал.
– Спешил отправить побольше груза на Землю. Думаю, удалось.
Боб улыбнулся и как ни в чем не бывало покатил пустую вагонетку дальше.
Глава 8. Дорога на Париж.
Вначале заехали в общежитие, где ребята быстренько собрались в дорогу. Потом Федор Петрович по указке Жанны зарулил во двор и остановился возле подъезда. Девушка поднялась по лестнице и открыла дверь. Она в принципе не хотела разговаривать с отцом и матерью – пьяный настрой, а заодно и полное безразличие к мнению родителей. Однако Жанна сообразила, что «предки», если дочь будет отсутствовать несколько дней, наверняка переполошатся и подадут на розыск. Предупредить все же надо.
Отец уже дрых, завалившись на диван в одежде. Мать возилась на кухне, что-то выискивая в настенных шкафах и при этом громко хлопая дверцами. Когда она увидела удивленно глядящую на нее дочь, стоявшую в проходе, то спросила:
– Жанна, ты не видела, куда я припрятала чекушку? Где-то ведь она должна быть?
– Мама, ночь уже на дворе, а ты все водку ищешь.
Женщина игнорировала замечание дочери и продолжила перебирать содержимое шкафов.
– Мама, я уезжаю на несколько дней.
– Очень хорошо, но где все же бутылка? Да и сигареты должны быть.
Жанна достала свою пачку сигарет и кинула на стол перед матерью. Та посмотрела на «Winston» и сказала:
– Так, сигареты нашлись.
– Мама! – крикнула девушка. – Ты не слышишь? Я еду в Париж.
Женщина посмотрела на дочь и села на табурет.
– Как, в Париж?
– Мы с ребятами едем на концерт Элвиса Пресли, так что не теряйте меня. – Жанна сунула руку в карман, достала несколько купюр и протянула рубли. – Это все, что у меня есть, надеюсь, вам с отцом хватит, пока меня не будет. По крайней мере, на водку с сигаретами.
– А как же ты?
– У ребят есть деньги.
Жанна направилась к себе в комнату, где взяла рюкзачок и принялась быстро набивать его нужными вещами. Мать появилась на пороге и, пошатываясь, хмельными глазами стала наблюдать за дочкиными сборами.
– Париж, это ведь далеко, другой округ, – смекнула, наконец, женщина.
– Все нормально, мам, мы на автолете, быстро долетим. Не переживай, со мной едут четверо парней, если что, в обиду не дадут. – Жанна присела на стул, держа перед собой рюкзак. – Жизнь-то ведь идет, мам. И не хочется прозябать как все в убогой России. Надо ведь когда-то и на мир посмотреть.
Жанна понимала, что если бы мать сейчас была трезвая, она бы вцепилась в дочь обеими руками, пытаясь задержать, не отпустить. Но теперь, скорее всего, она думает лишь об одном: как бы быстренько сбегать в «круглосуточный» за очередной чекушкой. Ладно, завтра сообразит что к чему, да я уже далеко буду.
– Ну что ж, посидела на дорожку – и в путь. – Жанна встала, подошла и чмокнула мать в щеку, после чего постаралась быстро ретироваться, запретив себе оборачиваться. Выйдя на улицу, она запрыгнула в «Москвич» и Федор тронул машину.
Очень быстро они вылетели за город и, встав на видимую только бортовому компьютеру воздушную трассу, разогнались до предела. Обтекаемый автолет рассекал воздух, который посвистывал в щелях, неизменно сопутствующих русской технике. Потом Федор включил музыку и вместо свиста застучал ритмичный электронный ударник и гулкий бум басовой гитары. Писклявый голос по-английски застонал о потерянной любви. В салоне стало повеселее, хотя снаружи накрапывал все тот же надоевший дождь, а «дворник» мерно слизывал прилипшие капли с лобового стекла. Парни, которые уже почти засыпали на заднем сиденье, ожили и под музыку добавили себе новую дозу пива.
Внизу переливались, периодически появляясь, скопища огней, которые уходили назад и пропадали. Быстрота, с которой они мчались, завораживала. Ночью на скоростной высотной трассе это не казалось чем-то сверхъестественным. Скорость они сбавили лишь, когда форсировали «липовую» границу с Белоруссией, которая с древности входила в состав Российского автономного округа, а первую остановку сделали на границе с Польшей, до которой домчались за три с лишнем часа. Посадили машину на большущую освещенную площадку, подождали русских таможенников. Однако те, увидев депутатские номера, пропустили «Москвич» без досмотра, лишь переписав данные всех паспортов. Поляки к проверке документов отнеслись тоже лояльно и, проштамповав соответствующие страницы, пропустили. Вот так просто они оказались за рубежом, хотя обычно на это требовались определенные усилия. Федор Петрович вновь выжал педаль, направив автолет в сторону Варшавы.
По территории чужого округа летели относительно медленнее. Морально все почувствовали, что за окнами уже другая страна. Даже дождя здесь не было, будто он должен идти только там, по другую сторону границы. Здесь уже начиналась цивилизация, которой дождь сейчас не был нужен. Облака отсутствовали, светили звезды, серо-желтая луна плыла вместе с автолетом с левой стороны. Всю дорогу пили пиво, веселились и, когда пиво вдруг, неожиданно закончилось, притихли. Примерно через час после пересечение границы ожил Куба:
– Кто в туалет? – спросил он.
Все кроме водителя согласились.
– Давай, Федя, посади автолет где-нибудь или я сейчас тут устрою лужу. – Куба был настроен серьезно, однако Федор решил и тут шуткануть:
– А ты окошко-то открой – и туда. Нет лучше красоты, чем мочиться с высоты.
– Сади, говорю, всем надо выйти, уже больше часа летим с последней остановки. Жанна-то что, тоже задницу в окно высовывать будет? Да и выпить купить надо, а то притихли что-то. Никакого веселья.
– Ладно, не бесись, сажаю.
Федор посадил «Москвич» на обочину наземного тракта, над которым они летели. Парни выскочили наружу и удалились опорожняться в ближайшие кусты. Жанна не торопилась. Она посмотрела на Федора и спросила:
– Я видела, как ты выбросил дискету, что отдал тебе Колян. Они что, зря ее скачивали? За что ты тогда платил деньги?
– Дело в том, Жанна, только между нами, что мне и вправду не надо то, что скачал Длинный. Я и сам могу это скачать без проблем. Видела, у меня свободный выезд за границу.
– Тогда зачем?
– Мы оппозиция, Жанна. И это часть моей работы. Ребята видят, что власти ведут скрытую цензуру. Ребята видят, что власти врут о свободе слова. Ребята видят, что никакой демократии у нас нет. Они видят, они общаются с друзьями, те передают это дальше. Молодежь – лучшие избиратели, и даже, если хочешь, лучшие бойцы, конечно, если направить их энергию в нужную сторону. Но направлять надо грамотно, что мы и делаем. Я отвечаю перед партией за четыре высших учебных учреждения в Санкт-Петербурге. Мы делаем нужное дело, пусть скрытно, пусть исподтишка, но когда-нибудь мы будем творить историю открыто. Это лишь вопрос времени.
«Один обманывает другого, заявляя, что информация достается ему с большим трудом и дерет с него немалые деньги, – подумала Жанна. – Другой платит и делает вид, что эта информация его очень интересует, хотя сам тут же, не просмотрев ее, выбрасывает в мусорку. Неплохо устроились. И, главное, что оба довольны. Политика – хитрое дело».
Вскоре вернулись умиротворенные парни и Жанна, выйдя из автолета, удалилась в лесок.
Потом пару километров ехали по асфальтированному тракту, но, закупив в придорожном кафе несколько банок с пивом, взлетели и уже воздухом продолжили путь до Варшавы, огни которой виднелись на горизонте.
Далее случилось самое странное. Об этом уже все перестали помышлять, как только пересекли границу. Произошло то, что назревало, и Жанна это предчувствовала нутром. Федор Петрович, который перестал пить, через несколько часов полета постепенно пришел к мнению, что все, что он сейчас делает, а в прямом смысле летит в Париж – это полное безумие. Конечно, чем дальше он трезвел, тем больше начинал понимать абсурдность ситуации. А вскоре после небольшого инцидента он нашел чем оправдать свое решение повернуть назад.
Инцидент же этот произошел в автолете после того, как они приземлились в Варшаве на освещенной оранжевыми фонарями стоянке подле недорогой привокзальной гостиницы с «оригинальным» названием «Варшава». Федор сказал, что ужасно устал и если не поспит несколько часов, то уснет за штурвалом. Чего, конечно, допустить никак нельзя. Парни пошли в отель узнать, есть ли свободные номера. Девушка же осталась с помощником депутата в автолете. У Федора, видимо, проявился похмельный синдром – ужасная тяга к сексу. Он одним нажатием клавиши запер все дверцы и дал команду тонировать стекла. Жанна непонимающе посмотрела на него и спросила:
– Что это значит?
– А вот что, – Федор Петрович навалился на девушку, одной рукой сдвинув рычаг, таким образом опрокинув назад спинку пассажирского кресла.
– Эй, Федя, хорош, – вначале просто сказала Жанна, абсолютно не настроенная на то, чтобы заниматься любовью. Однако помощник депутата молчал, он был напорист и, похоже, отступать не собирался. Жанна, которой совсем не хотелось ссориться с Федором, попыталась сопротивляться, но не сильно, лишь как бы показывая, что именно сейчас она этого не расположена делать. Однако Федор Петрович не сдавался и с силой расстегнул ремень, а потом и молнию на брюках девушки. Перевернул ее на живот и принялся стаскивать штаны, при этом заставив Жанну приподняться на колени. Она слышала, как натужно дышит мужчина сзади, но нашлась сказать лишь одно:
– Я не хочу так. Я вообще не хочу.
– Только так, – пропыхтел Федор. – Иногда надо ставить девку перед собой на корячки, чтобы она почувствовала себя животным.
Эта фраза сразу выбила Жанну из равновесия. Девушка ужаснулась, у нее сразу все стало вызывать отвращение. Подогнув под себя правое колено, она с силой пнула назад, особо не заботясь о том, куда может попасть. Федор взвыл – девушка ударила его кубическим каблуком ботинка как раз в пах. Жанна отползла, перевернулась на спину и начала торопливо натягивать брюки и застегивать молнию, но тут же получила удар в голову. Однако Федор Петрович еще не знал, на что способна эта девушка. Она вновь согнула в коленях ноги и врезала обеими, стараясь попасть в лицо насильнику. Удалось. Помощник депутата опять взвыл, схватился за нос, закрывая его руками, и отшатнулся в сторону, повалившись на свое сиденье. Тут-то в окошко и забарабанила подошедшая команда Коляна Длинного.
– Эй! – крикнул Куба. – Что у вас там происходит?
Федор выжал тумблер, со щелчком открылись блокираторы дверей.
– Убирайся! – крикнул он. – Убирайся, чтобы я больше тебя никогда не видел!
– Очень-то хотелось. – Жанна открыла дверцу, вылезла наружу и под удивленные взгляды парней стала застегивать ремень. – Этот козел хотел меня изнасиловать, – сказала она ребятам. – Получил по роже. Ему урок.
Куба сунул голову в салон и произнес:
– Слушай, урод, хочешь, я угадаю, как тебя будут звать через минуту? Тебя будут звать – труп!
– Хватит, Олег, – уже спокойнее сказала Жанна. – Он свое получил.
– Вот так вот вы со мной? – послышался истеричный голос Федора из салона. – Я их через границу перевез. Хотел на концерт свозить. А вы, значит, простого уважения выказать не можете? Тогда сами и добирайтесь до Парижа! Я вам что, в извозчики нанялся?
– Лети, лети, извращенец. – Куба захлопнул дверцу.
Загудел двигатель автолета. Стекла окон просветлели, одно опустилось. Помощник депутата высунул свой разбитый нос на улицу и уже более спокойно произнес:
– Доберетесь до Парижа на трансконтинентальной электричке. Прямо с этого вокзала, – Федор указал рукой вперед. – Будете там через пять часов. Неплохо, а? Еще четыре часа назад вы прохлаждались в Санкт-Петербурге, а уже утром будете в Париже. При этом в Европе вы не найдете никакой таможни, которую бы не сумели пройти без моей помощи. Хоть бы выразили грамм благодарности.
– Давай вали! – Жанну он уже вновь начал раздражать, вернее, его поучительные наставления. – Как-нибудь без тебя разберемся!
– Ну, ваше дело, – Федор стал закрывать стекло, зачем-то подмигнул и тронул автолет.
– Наше дело, оно и есть наше, – Колян взял наушники, вставил в уши, протянув руку к поясу, включил музыку. Покачивая головой в такт, он произнес немного громко:
– Че встали-то? Двинули на электричку.
Ребята разом повернулись и направились к зданию вокзала. Никто не стал оборачиваться, чтобы посмотреть на «Москвич», который поднялся в воздух и начал удаляться на восток, обозначенный в небе лишь парой задних габаритных огней, которые через одну-две минуты пропали из виду.
Отец уже дрых, завалившись на диван в одежде. Мать возилась на кухне, что-то выискивая в настенных шкафах и при этом громко хлопая дверцами. Когда она увидела удивленно глядящую на нее дочь, стоявшую в проходе, то спросила:
– Жанна, ты не видела, куда я припрятала чекушку? Где-то ведь она должна быть?
– Мама, ночь уже на дворе, а ты все водку ищешь.
Женщина игнорировала замечание дочери и продолжила перебирать содержимое шкафов.
– Мама, я уезжаю на несколько дней.
– Очень хорошо, но где все же бутылка? Да и сигареты должны быть.
Жанна достала свою пачку сигарет и кинула на стол перед матерью. Та посмотрела на «Winston» и сказала:
– Так, сигареты нашлись.
– Мама! – крикнула девушка. – Ты не слышишь? Я еду в Париж.
Женщина посмотрела на дочь и села на табурет.
– Как, в Париж?
– Мы с ребятами едем на концерт Элвиса Пресли, так что не теряйте меня. – Жанна сунула руку в карман, достала несколько купюр и протянула рубли. – Это все, что у меня есть, надеюсь, вам с отцом хватит, пока меня не будет. По крайней мере, на водку с сигаретами.
– А как же ты?
– У ребят есть деньги.
Жанна направилась к себе в комнату, где взяла рюкзачок и принялась быстро набивать его нужными вещами. Мать появилась на пороге и, пошатываясь, хмельными глазами стала наблюдать за дочкиными сборами.
– Париж, это ведь далеко, другой округ, – смекнула, наконец, женщина.
– Все нормально, мам, мы на автолете, быстро долетим. Не переживай, со мной едут четверо парней, если что, в обиду не дадут. – Жанна присела на стул, держа перед собой рюкзак. – Жизнь-то ведь идет, мам. И не хочется прозябать как все в убогой России. Надо ведь когда-то и на мир посмотреть.
Жанна понимала, что если бы мать сейчас была трезвая, она бы вцепилась в дочь обеими руками, пытаясь задержать, не отпустить. Но теперь, скорее всего, она думает лишь об одном: как бы быстренько сбегать в «круглосуточный» за очередной чекушкой. Ладно, завтра сообразит что к чему, да я уже далеко буду.
– Ну что ж, посидела на дорожку – и в путь. – Жанна встала, подошла и чмокнула мать в щеку, после чего постаралась быстро ретироваться, запретив себе оборачиваться. Выйдя на улицу, она запрыгнула в «Москвич» и Федор тронул машину.
Очень быстро они вылетели за город и, встав на видимую только бортовому компьютеру воздушную трассу, разогнались до предела. Обтекаемый автолет рассекал воздух, который посвистывал в щелях, неизменно сопутствующих русской технике. Потом Федор включил музыку и вместо свиста застучал ритмичный электронный ударник и гулкий бум басовой гитары. Писклявый голос по-английски застонал о потерянной любви. В салоне стало повеселее, хотя снаружи накрапывал все тот же надоевший дождь, а «дворник» мерно слизывал прилипшие капли с лобового стекла. Парни, которые уже почти засыпали на заднем сиденье, ожили и под музыку добавили себе новую дозу пива.
Внизу переливались, периодически появляясь, скопища огней, которые уходили назад и пропадали. Быстрота, с которой они мчались, завораживала. Ночью на скоростной высотной трассе это не казалось чем-то сверхъестественным. Скорость они сбавили лишь, когда форсировали «липовую» границу с Белоруссией, которая с древности входила в состав Российского автономного округа, а первую остановку сделали на границе с Польшей, до которой домчались за три с лишнем часа. Посадили машину на большущую освещенную площадку, подождали русских таможенников. Однако те, увидев депутатские номера, пропустили «Москвич» без досмотра, лишь переписав данные всех паспортов. Поляки к проверке документов отнеслись тоже лояльно и, проштамповав соответствующие страницы, пропустили. Вот так просто они оказались за рубежом, хотя обычно на это требовались определенные усилия. Федор Петрович вновь выжал педаль, направив автолет в сторону Варшавы.
По территории чужого округа летели относительно медленнее. Морально все почувствовали, что за окнами уже другая страна. Даже дождя здесь не было, будто он должен идти только там, по другую сторону границы. Здесь уже начиналась цивилизация, которой дождь сейчас не был нужен. Облака отсутствовали, светили звезды, серо-желтая луна плыла вместе с автолетом с левой стороны. Всю дорогу пили пиво, веселились и, когда пиво вдруг, неожиданно закончилось, притихли. Примерно через час после пересечение границы ожил Куба:
– Кто в туалет? – спросил он.
Все кроме водителя согласились.
– Давай, Федя, посади автолет где-нибудь или я сейчас тут устрою лужу. – Куба был настроен серьезно, однако Федор решил и тут шуткануть:
– А ты окошко-то открой – и туда. Нет лучше красоты, чем мочиться с высоты.
– Сади, говорю, всем надо выйти, уже больше часа летим с последней остановки. Жанна-то что, тоже задницу в окно высовывать будет? Да и выпить купить надо, а то притихли что-то. Никакого веселья.
– Ладно, не бесись, сажаю.
Федор посадил «Москвич» на обочину наземного тракта, над которым они летели. Парни выскочили наружу и удалились опорожняться в ближайшие кусты. Жанна не торопилась. Она посмотрела на Федора и спросила:
– Я видела, как ты выбросил дискету, что отдал тебе Колян. Они что, зря ее скачивали? За что ты тогда платил деньги?
– Дело в том, Жанна, только между нами, что мне и вправду не надо то, что скачал Длинный. Я и сам могу это скачать без проблем. Видела, у меня свободный выезд за границу.
– Тогда зачем?
– Мы оппозиция, Жанна. И это часть моей работы. Ребята видят, что власти ведут скрытую цензуру. Ребята видят, что власти врут о свободе слова. Ребята видят, что никакой демократии у нас нет. Они видят, они общаются с друзьями, те передают это дальше. Молодежь – лучшие избиратели, и даже, если хочешь, лучшие бойцы, конечно, если направить их энергию в нужную сторону. Но направлять надо грамотно, что мы и делаем. Я отвечаю перед партией за четыре высших учебных учреждения в Санкт-Петербурге. Мы делаем нужное дело, пусть скрытно, пусть исподтишка, но когда-нибудь мы будем творить историю открыто. Это лишь вопрос времени.
«Один обманывает другого, заявляя, что информация достается ему с большим трудом и дерет с него немалые деньги, – подумала Жанна. – Другой платит и делает вид, что эта информация его очень интересует, хотя сам тут же, не просмотрев ее, выбрасывает в мусорку. Неплохо устроились. И, главное, что оба довольны. Политика – хитрое дело».
Вскоре вернулись умиротворенные парни и Жанна, выйдя из автолета, удалилась в лесок.
Потом пару километров ехали по асфальтированному тракту, но, закупив в придорожном кафе несколько банок с пивом, взлетели и уже воздухом продолжили путь до Варшавы, огни которой виднелись на горизонте.
Далее случилось самое странное. Об этом уже все перестали помышлять, как только пересекли границу. Произошло то, что назревало, и Жанна это предчувствовала нутром. Федор Петрович, который перестал пить, через несколько часов полета постепенно пришел к мнению, что все, что он сейчас делает, а в прямом смысле летит в Париж – это полное безумие. Конечно, чем дальше он трезвел, тем больше начинал понимать абсурдность ситуации. А вскоре после небольшого инцидента он нашел чем оправдать свое решение повернуть назад.
Инцидент же этот произошел в автолете после того, как они приземлились в Варшаве на освещенной оранжевыми фонарями стоянке подле недорогой привокзальной гостиницы с «оригинальным» названием «Варшава». Федор сказал, что ужасно устал и если не поспит несколько часов, то уснет за штурвалом. Чего, конечно, допустить никак нельзя. Парни пошли в отель узнать, есть ли свободные номера. Девушка же осталась с помощником депутата в автолете. У Федора, видимо, проявился похмельный синдром – ужасная тяга к сексу. Он одним нажатием клавиши запер все дверцы и дал команду тонировать стекла. Жанна непонимающе посмотрела на него и спросила:
– Что это значит?
– А вот что, – Федор Петрович навалился на девушку, одной рукой сдвинув рычаг, таким образом опрокинув назад спинку пассажирского кресла.
– Эй, Федя, хорош, – вначале просто сказала Жанна, абсолютно не настроенная на то, чтобы заниматься любовью. Однако помощник депутата молчал, он был напорист и, похоже, отступать не собирался. Жанна, которой совсем не хотелось ссориться с Федором, попыталась сопротивляться, но не сильно, лишь как бы показывая, что именно сейчас она этого не расположена делать. Однако Федор Петрович не сдавался и с силой расстегнул ремень, а потом и молнию на брюках девушки. Перевернул ее на живот и принялся стаскивать штаны, при этом заставив Жанну приподняться на колени. Она слышала, как натужно дышит мужчина сзади, но нашлась сказать лишь одно:
– Я не хочу так. Я вообще не хочу.
– Только так, – пропыхтел Федор. – Иногда надо ставить девку перед собой на корячки, чтобы она почувствовала себя животным.
Эта фраза сразу выбила Жанну из равновесия. Девушка ужаснулась, у нее сразу все стало вызывать отвращение. Подогнув под себя правое колено, она с силой пнула назад, особо не заботясь о том, куда может попасть. Федор взвыл – девушка ударила его кубическим каблуком ботинка как раз в пах. Жанна отползла, перевернулась на спину и начала торопливо натягивать брюки и застегивать молнию, но тут же получила удар в голову. Однако Федор Петрович еще не знал, на что способна эта девушка. Она вновь согнула в коленях ноги и врезала обеими, стараясь попасть в лицо насильнику. Удалось. Помощник депутата опять взвыл, схватился за нос, закрывая его руками, и отшатнулся в сторону, повалившись на свое сиденье. Тут-то в окошко и забарабанила подошедшая команда Коляна Длинного.
– Эй! – крикнул Куба. – Что у вас там происходит?
Федор выжал тумблер, со щелчком открылись блокираторы дверей.
– Убирайся! – крикнул он. – Убирайся, чтобы я больше тебя никогда не видел!
– Очень-то хотелось. – Жанна открыла дверцу, вылезла наружу и под удивленные взгляды парней стала застегивать ремень. – Этот козел хотел меня изнасиловать, – сказала она ребятам. – Получил по роже. Ему урок.
Куба сунул голову в салон и произнес:
– Слушай, урод, хочешь, я угадаю, как тебя будут звать через минуту? Тебя будут звать – труп!
– Хватит, Олег, – уже спокойнее сказала Жанна. – Он свое получил.
– Вот так вот вы со мной? – послышался истеричный голос Федора из салона. – Я их через границу перевез. Хотел на концерт свозить. А вы, значит, простого уважения выказать не можете? Тогда сами и добирайтесь до Парижа! Я вам что, в извозчики нанялся?
– Лети, лети, извращенец. – Куба захлопнул дверцу.
Загудел двигатель автолета. Стекла окон просветлели, одно опустилось. Помощник депутата высунул свой разбитый нос на улицу и уже более спокойно произнес:
– Доберетесь до Парижа на трансконтинентальной электричке. Прямо с этого вокзала, – Федор указал рукой вперед. – Будете там через пять часов. Неплохо, а? Еще четыре часа назад вы прохлаждались в Санкт-Петербурге, а уже утром будете в Париже. При этом в Европе вы не найдете никакой таможни, которую бы не сумели пройти без моей помощи. Хоть бы выразили грамм благодарности.
– Давай вали! – Жанну он уже вновь начал раздражать, вернее, его поучительные наставления. – Как-нибудь без тебя разберемся!
– Ну, ваше дело, – Федор стал закрывать стекло, зачем-то подмигнул и тронул автолет.
– Наше дело, оно и есть наше, – Колян взял наушники, вставил в уши, протянув руку к поясу, включил музыку. Покачивая головой в такт, он произнес немного громко:
– Че встали-то? Двинули на электричку.
Ребята разом повернулись и направились к зданию вокзала. Никто не стал оборачиваться, чтобы посмотреть на «Москвич», который поднялся в воздух и начал удаляться на восток, обозначенный в небе лишь парой задних габаритных огней, которые через одну-две минуты пропали из виду.
Глава 9. Странный священник.
Священник появился в колонии примерно через полтора месяца после того, как Руг отправил Дорса в последний полет на Землю. Это случилось в воскресное утро. Он прибыл на новейшем суперскоростном корабле, принадлежащем Ватикану. Чудо земных технологий. Этому планетолету хватило всего три недели, для того чтобы долететь до Марса, но самое интересное, что это был первый полет корабля. Новенькая космическая посудина не пожелала оставаться на орбите, она прямиком вошла в атмосферу и без сомнения приземлилась возле «Хтона». Официальное посещение колонии было обозначено в бумагах просто: «Инспекционная проверка». Главу католической комиссии Боб увидел сразу после того, как тот вышел из лифта и быстрым шагом в сопровождении множества священников, руководства колонии и охранников пошел коридорами в административный сектор Чистилища. Они проходили мимо комнаты Роберта. Руг высунулся из-за дверей и увидел незнакомого парня в черном костюме с белым подворотничком. Левая рука священника покоилась в черной поддерживающей повязке. Тот, увидев Боба, так взглянул на него, что Руг попятился назад и захлопнул дверь. Это был взгляд демона, прошивающий грешника насквозь. Он будто одним взглядом сразу сказал: «Ты теперь мой, парень. Твоя душа отныне принадлежит мне». У Роберта тотчас возникли нехорошие предчувствия. Что понадобилось здесь этим религиозным чинушам?
«Когда тебе помогает Бог, Сатана присылает слугу в образе священника», – подумал он.
Странные движения в колонии начались уже через час после прибытия инспектора. Всех без исключения жителей «Хтона», что узников, что вольнонаемных, что охрану, собрали в кинозале. Как все вместились в неприспособленное для столь массовых мероприятий помещение, неизвестно. Столпотворение происходило такое, словно на концерте суперзвезды. На сцене за столиком восседали четверо дежурных священников, глава прибывшей комиссии (видимо, высокого ранга), тот самый, с повязкой, поддерживавшей его руку, Атон Полиевски, начальник колонии Эдмонт Гранд, главный надсмотрщик Дэвид Бронберг. По бокам расположилась пара верзил в белых халатах и в медицинских колпаках с рожами костоправов или даже отпетых санитаров психбольницы Бедлам [50]. Ругу стало смешно, эта пара медицинских работников будто охраняла особо буйных, коими, получалось, было руководство, от остального зала. Прочий персонал занял места впереди у сцены, далее расположились заключенные.
Атон Полиевски, когда собрались все, пододвинул к себе микрофон и, пощелкав по нему ногтем здоровой руки, произнес:
– Я собрал вас всех, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: я не ревизор. Я прибыл сюда не для того, чтобы проверять выполнение правил в колонии. Я прибыл сюда не для того, чтобы выяснять, как у вас тут выполняются права человека и в каких условиях вы тут проживаете. Плевал я на вас. Я прилетел для того, чтобы вычислить убийцу старшего надсмотрщика Дорса. Да-да, именно вычислить убийцу современными научными методами. Можете не удивляться, я вам точно скажу, что повар Западного сектора и надсмотрщик Дорс умерли не своей смертью. Скажу вам, что Дорс был найден мертвым на вторые сутки полета в грузовом отсеке транспортника «Святой». – Это сообщение вызвало шум в зале, однако Атон продолжил: – Я не буду производить никаких следственных действий, я не буду вести допросы. Я не буду цацкаться с вами. Мы просто сделаем так: каждый житель колонии, включая обслуживающий персонал, охрану и администрацию, пройдет обследование на аппаратуре просмотра памяти. Мы привезли с собой прибор, прекрасный такой приборчик, чудо современной науки и техники. С помощью этого чуда, которое может просмотреть любые участки памяти, мы быстро вычислим саботажника, решившего испортить дисциплину на «Хтоне». Решившего, что он может продолжать свои убийства здесь, в исправительном заведении. Проверку пройдут все без исключения, вплоть до начальника колонии.
Эдмонт Гранд удивленно вскинул толстые брови, но промолчал, когда Атон бросил на него гневный взгляд. Со священником, которому были даны самые высокие полномочия, он спорить не решился.
– Поэтому, – продолжил Полиевски, – чтобы не тратить наше, да и ваше драгоценное время, я предлагаю совершившему или совершившим эти злодеяния, признаться самим. Все равно никому не уйти от наказания. Мы вычислим и накажем убийц. Или же убийцу.
Роберт, поняв, что никакие ухищрения его уже не спасут, сжался в комок и стал нервно, лихорадочно соображать. Кто-то выкрикнул из зала:
– Какое наказание может быть хуже, чем прозябание в «Чистилище»?!
– Кто это сказал? – спокойно спросил Атон.
Из толпы вверх взметнулась рука.
– А что, уже и спросить нельзя? – Низенького, лысоватого парня практически не было видно из толпы. – Я просто хотел узнать, ну так, для информации.
– Ты что, располагаешь какими-то сведениями об этих убийствах? – Священник привстал, чтобы лучше видеть лысого.
– Нет, сэр! Конечно, нет.
– Тогда заткни свое поганое хайло! – Атон показал всем, что церемониться ни с кем не станет. – Итак, еще раз спрашиваю: кто хочет добровольно признаться в этих преступлениях? – Полиевски выжидательно осмотрел зал.
– Я, – парень, стоявший у стенки, вытянул вверх руку. – Это я их порешил!
– Он врет… – донеслось из центра зала. – Это я прикончил Дорса. Верьте мне.
Глава комиссии присел от таких откровений. Еще через минуту в убийствах призналось ни много ни мало – пятеро. К Атону подошел старший надсмотрщик и что-то прошептал на ухо. Видимо о том, что больных на голову здесь хватает. Поэтому, чтобы не лишать морального удовлетворения и больного самомнения признавшихся, Полиевски сказал:
– Значит, так, проверку начнем с тех, кто пожелал видеть себя на месте убийц. Очень хорошо, что вас так много, но и поблажек не ждите.
– Поблажек не надо, – донеслось из зала.
– Пожалеете, – произнес Атон и добавил: – Остальных обследуем позже. Начнем проверку сейчас же и, пожалуй, с Западного сектора. К сожалению, на каждого человека нам придется тратить около часа, поэтому обследование всех займет не одну неделю. Все работы, запланированные графиком, на этот период отменяются. – Последнее замечание вызвало в зале одобрительный ропот. – Итак, – продолжил Полиевски, – персоналу организовать очередность, охране быть на стороже, чтобы ни один не ушел. Хотя, куда тут уходить-то? Все должны сидеть в своих помещениях и ждать приглашение в лабораторию для проверки. Завтрак, обед и ужин по расписанию. После – находиться в камерах.
Ругу это вновь не понравилось. Он стал осторожно отодвигаться назад. И когда священник с высокими полномочиями сказал, что все свободны, он уже был у выхода. Торопливым шагом Роберт по коридору рванулся в ближайший общий туалет. Он заскочил внутрь, убедился, что тут никого нет и просто сунул голову под струю холодной воды, потом посмотрел на свое лицо в зеркало.
– Соображай! – крикнул он мокрому отражению своего лица, но то, естественно, не ответило. Он напряженно смотрел в зеркало, и тут изображение поплыло, поплыло зигзагами. Руг попытался настроить зрение, но туалет стал наполняться туманом, клубы которого начали вырисовывать непонятные образы каких-то животных, знакомых, но забытых. Клыкастые пасти со звериным оскалом. Мир стал пропадать, лишь молочный туман, твари, меняющие облик, и зеркало впереди. Ругу казалось, что надо только шагнуть вперед, только пролезть сквозь идеально гладкое стекло и соединиться со своим отражением. Так он оставит всех и вся на этой стороне, на стороне загнившего пространства. А там – свобода. Там море, там свежий морской ветер, но там и когти, и стальные зубы хищника. Куда бежать? От какого хищника? Неизвестно. Но там зубы и когти, уж это точно. Сзади из туманной пелены проявился силуэт человека. Темный силуэт. Лицо его приобрело форму лица священника Атона, на голове – монашеский капюшон, его пурпурные губы зашевелились, и в мозгу Боба ехидным шепотком проплыли слова:
– Я твое memento mori [51].
– Нет! – закричал Роберт.
– Я твое memento mori… твое memento mori… memento mori…
– Никогда! – Руг зажмурил глаза, закрыл руками уши и присел, съежившись в комок. Он всей своей сущностью ощутил себя зародышем. Больным выкидышем…
…Отпустило.
Тишина, полная тишина. Боб убрал руки. Ни звука, кажется, дерни струну – и перепонки лопнут, вылетят наружу мелкими кусками. Он открыл глаза, никакого тумана. Он встряхнул головой – и зажурчала вода в писсуарах. Хлоп, стукнула дверь об косяк – и Роберт с испугом обернулся, уставившись на вход. Никого. Черт бы вас всех побрал! Никого! Это галлюцинация. Это самый настоящий глюк. До чего же вы все меня довели. Боже мой, до чего меня довели! Я никогда не принимал ни одного наркотика! Но у меня уже просто едет крыша. Бежать! Надо бежать. Иначе конец. Лучший выход – это корабль ревизоров. Надо же, как я раньше до этого не додумался. До него же – руку протянуть, до него лишь толстый слой породы, который легко преодолеть, просто сев в кабину лифта.
«Когда тебе помогает Бог, Сатана присылает слугу в образе священника», – подумал он.
Странные движения в колонии начались уже через час после прибытия инспектора. Всех без исключения жителей «Хтона», что узников, что вольнонаемных, что охрану, собрали в кинозале. Как все вместились в неприспособленное для столь массовых мероприятий помещение, неизвестно. Столпотворение происходило такое, словно на концерте суперзвезды. На сцене за столиком восседали четверо дежурных священников, глава прибывшей комиссии (видимо, высокого ранга), тот самый, с повязкой, поддерживавшей его руку, Атон Полиевски, начальник колонии Эдмонт Гранд, главный надсмотрщик Дэвид Бронберг. По бокам расположилась пара верзил в белых халатах и в медицинских колпаках с рожами костоправов или даже отпетых санитаров психбольницы Бедлам [50]. Ругу стало смешно, эта пара медицинских работников будто охраняла особо буйных, коими, получалось, было руководство, от остального зала. Прочий персонал занял места впереди у сцены, далее расположились заключенные.
Атон Полиевски, когда собрались все, пододвинул к себе микрофон и, пощелкав по нему ногтем здоровой руки, произнес:
– Я собрал вас всех, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: я не ревизор. Я прибыл сюда не для того, чтобы проверять выполнение правил в колонии. Я прибыл сюда не для того, чтобы выяснять, как у вас тут выполняются права человека и в каких условиях вы тут проживаете. Плевал я на вас. Я прилетел для того, чтобы вычислить убийцу старшего надсмотрщика Дорса. Да-да, именно вычислить убийцу современными научными методами. Можете не удивляться, я вам точно скажу, что повар Западного сектора и надсмотрщик Дорс умерли не своей смертью. Скажу вам, что Дорс был найден мертвым на вторые сутки полета в грузовом отсеке транспортника «Святой». – Это сообщение вызвало шум в зале, однако Атон продолжил: – Я не буду производить никаких следственных действий, я не буду вести допросы. Я не буду цацкаться с вами. Мы просто сделаем так: каждый житель колонии, включая обслуживающий персонал, охрану и администрацию, пройдет обследование на аппаратуре просмотра памяти. Мы привезли с собой прибор, прекрасный такой приборчик, чудо современной науки и техники. С помощью этого чуда, которое может просмотреть любые участки памяти, мы быстро вычислим саботажника, решившего испортить дисциплину на «Хтоне». Решившего, что он может продолжать свои убийства здесь, в исправительном заведении. Проверку пройдут все без исключения, вплоть до начальника колонии.
Эдмонт Гранд удивленно вскинул толстые брови, но промолчал, когда Атон бросил на него гневный взгляд. Со священником, которому были даны самые высокие полномочия, он спорить не решился.
– Поэтому, – продолжил Полиевски, – чтобы не тратить наше, да и ваше драгоценное время, я предлагаю совершившему или совершившим эти злодеяния, признаться самим. Все равно никому не уйти от наказания. Мы вычислим и накажем убийц. Или же убийцу.
Роберт, поняв, что никакие ухищрения его уже не спасут, сжался в комок и стал нервно, лихорадочно соображать. Кто-то выкрикнул из зала:
– Какое наказание может быть хуже, чем прозябание в «Чистилище»?!
– Кто это сказал? – спокойно спросил Атон.
Из толпы вверх взметнулась рука.
– А что, уже и спросить нельзя? – Низенького, лысоватого парня практически не было видно из толпы. – Я просто хотел узнать, ну так, для информации.
– Ты что, располагаешь какими-то сведениями об этих убийствах? – Священник привстал, чтобы лучше видеть лысого.
– Нет, сэр! Конечно, нет.
– Тогда заткни свое поганое хайло! – Атон показал всем, что церемониться ни с кем не станет. – Итак, еще раз спрашиваю: кто хочет добровольно признаться в этих преступлениях? – Полиевски выжидательно осмотрел зал.
– Я, – парень, стоявший у стенки, вытянул вверх руку. – Это я их порешил!
– Он врет… – донеслось из центра зала. – Это я прикончил Дорса. Верьте мне.
Глава комиссии присел от таких откровений. Еще через минуту в убийствах призналось ни много ни мало – пятеро. К Атону подошел старший надсмотрщик и что-то прошептал на ухо. Видимо о том, что больных на голову здесь хватает. Поэтому, чтобы не лишать морального удовлетворения и больного самомнения признавшихся, Полиевски сказал:
– Значит, так, проверку начнем с тех, кто пожелал видеть себя на месте убийц. Очень хорошо, что вас так много, но и поблажек не ждите.
– Поблажек не надо, – донеслось из зала.
– Пожалеете, – произнес Атон и добавил: – Остальных обследуем позже. Начнем проверку сейчас же и, пожалуй, с Западного сектора. К сожалению, на каждого человека нам придется тратить около часа, поэтому обследование всех займет не одну неделю. Все работы, запланированные графиком, на этот период отменяются. – Последнее замечание вызвало в зале одобрительный ропот. – Итак, – продолжил Полиевски, – персоналу организовать очередность, охране быть на стороже, чтобы ни один не ушел. Хотя, куда тут уходить-то? Все должны сидеть в своих помещениях и ждать приглашение в лабораторию для проверки. Завтрак, обед и ужин по расписанию. После – находиться в камерах.
Ругу это вновь не понравилось. Он стал осторожно отодвигаться назад. И когда священник с высокими полномочиями сказал, что все свободны, он уже был у выхода. Торопливым шагом Роберт по коридору рванулся в ближайший общий туалет. Он заскочил внутрь, убедился, что тут никого нет и просто сунул голову под струю холодной воды, потом посмотрел на свое лицо в зеркало.
– Соображай! – крикнул он мокрому отражению своего лица, но то, естественно, не ответило. Он напряженно смотрел в зеркало, и тут изображение поплыло, поплыло зигзагами. Руг попытался настроить зрение, но туалет стал наполняться туманом, клубы которого начали вырисовывать непонятные образы каких-то животных, знакомых, но забытых. Клыкастые пасти со звериным оскалом. Мир стал пропадать, лишь молочный туман, твари, меняющие облик, и зеркало впереди. Ругу казалось, что надо только шагнуть вперед, только пролезть сквозь идеально гладкое стекло и соединиться со своим отражением. Так он оставит всех и вся на этой стороне, на стороне загнившего пространства. А там – свобода. Там море, там свежий морской ветер, но там и когти, и стальные зубы хищника. Куда бежать? От какого хищника? Неизвестно. Но там зубы и когти, уж это точно. Сзади из туманной пелены проявился силуэт человека. Темный силуэт. Лицо его приобрело форму лица священника Атона, на голове – монашеский капюшон, его пурпурные губы зашевелились, и в мозгу Боба ехидным шепотком проплыли слова:
– Я твое memento mori [51].
– Нет! – закричал Роберт.
– Я твое memento mori… твое memento mori… memento mori…
– Никогда! – Руг зажмурил глаза, закрыл руками уши и присел, съежившись в комок. Он всей своей сущностью ощутил себя зародышем. Больным выкидышем…
…Отпустило.
Тишина, полная тишина. Боб убрал руки. Ни звука, кажется, дерни струну – и перепонки лопнут, вылетят наружу мелкими кусками. Он открыл глаза, никакого тумана. Он встряхнул головой – и зажурчала вода в писсуарах. Хлоп, стукнула дверь об косяк – и Роберт с испугом обернулся, уставившись на вход. Никого. Черт бы вас всех побрал! Никого! Это галлюцинация. Это самый настоящий глюк. До чего же вы все меня довели. Боже мой, до чего меня довели! Я никогда не принимал ни одного наркотика! Но у меня уже просто едет крыша. Бежать! Надо бежать. Иначе конец. Лучший выход – это корабль ревизоров. Надо же, как я раньше до этого не додумался. До него же – руку протянуть, до него лишь толстый слой породы, который легко преодолеть, просто сев в кабину лифта.