- Противный вы человек, - оживилась секретарша, увидевши Луку, и запустила в него самолетиком. - Почему это Декану приходится присылать вам по десять приглашений? Вы, Лука, разве барин какой-нибудь? Одного вам приглашения недостаточно?! У-у, противный какой! - протянула еще девушка, сложивши губы трубочкой. - Толстый и противный... Идите скорее, Декан уже столько раз спрашивал, почему это нет Луки. И только что спрашивал. Вот видите, даже и сейчас лампочка мигает на селекторе.
- Да-да, это так, - думал про себя Лука, торопливо протискиваясь в дверь. - Конечно, противный и толстый. Я только это-то и заслуживаю в неприятном однообразии моих поверхностных свойств. Но, все равно, я знаю... А может, лучше я ее угощу кутьей? А что?! Принесу в баночке с крышкой, и, если надо, то ее можно и на плитке разогреть. Да, завтра же принесу. Надо мне только совершенно не забыть о задуманном.
Когда Лука вошел в Деканов кабинет, он увидел, что Декан сидит за столом и, вроде, говорит по телефону, ему даже показалось, что он слышал некоторые Декановы слова, сказанные в трубку, но, когда он пригляделся, он увидел, что Декан сидит совершенно мертвый, и уже успел окоченеть.
С содроганием, с ужасом Лука осторожно приблизился к столу и осмотрел мертвое тело Декана. Голова Декана упала на грудь, руки безжизненно свисали, едва не доставая до пола. Лука присел возле Декана, чтобы заглянуть в его приоткрытые глаза, но когда встретился с его остановившимся, остекленевшим взглядом, такой ужас охватил Луку, такой у него по спине пробежал холод, что он, позабывши обо всем на свете, бросился бежать из кабинета, ни секунды не промешкавши, едва ли не с воплем.
Они смотрели друг на друга - испуганный Лука и удивленная Деканова секретарша, и беспорядочным вихрем проносились мысли в голове у Луки. - Мне надо теперь сказать ей, что Декан там мертвый... Я скажу... Мертвый Декан... Ведь кто бы мог его прежде представить мертвым?! По внешности так он казался всегда совершенно обреченным на бессмертие!.. Но как же... я потом скажу ей насчет кутьи? И хорошо бы еще узнать... вот бы интересно мне было знать, кто у нее еще есть любовник?..
- Что это вы, Лука? - удивленно заметила девушка. - Пошли к Декану, так и оставайтесь у него. Идите, идите же! Какой вы трус, оказывается. И что это, честное слово, на вас просто лица не видно?..
- Как же я потом скажу ей насчет кутьи? - лихорадочно соображал Лука, избегая взгляда девушки, с холодным удивлением рассматривавшей молодого человека. - Ведь никак же не возможно будет сказать. И почему это Декан теперь умер тогда, лишь только я собрался ее угостить кутьей?
- Ну идите же, идите, - нетерпеливо настаивала Деканова секретарша.
- Так он же там, - с тяжелым сердцем, понимая, что теперь уже никак не скажет о кутье, проговорил Лука. - Он же там мертвый сидит. За своим столом мертвый..
Девушка побледнела. - Кто мертвый? - шепотом спросила она. - Кто? Папа?
- Чей папа? - спрашивал опешивший Лука.
- Ну, мой, ваш... еще чей-нибудь...
Поразмысливши минуту, Лука решил, что Декан-то, может, и папа, в каком-то, разумеется, собирательном, аллегорическом значении, но от того он не становится менее мертвым, все событие не становится менее драматическим, и что теперь совершенно непонятно, что же делать ему, Луке, в связи с Декановым приглашением.
- Ну вы же мужчина, - жалобно тормошила его Деканова секретарша. - Вы должны что-то придумать, вы должны что-то сделать. Вы должны туда пойти. Ну идите же, идите! Сколько раз мне нужно просить об этом! Он ведь так ждал вас. Это вы виноваты во всем!.. Противный...
- Ну хорошо, - обреченно сказал Лука и, опустивши голову, снова открыл дверь Деканова кабинета. В спину ему полетел уже новый самолетик.
Ничто не изменилось в Декановом кабинете; теперь уже Лука сразу заметил, что Декан мертв. Молодой человек стоял у дверей, не зная, на что ему самому решиться. Он слышал, что кто-то тихо скребется в дверь у него за спиной, Лука поначалу подумал, что это кошка, и открыл дверь. За дверью и действительно оказалась кошка, она прошмыгнула мимо ног Луки и, пробежав под столом, исчезла в одном из темных углов Деканова кабинета. Но тотчас же в дверном проеме показалось испуганное лицо Декановой секретарши.
- Лука, Лука, - тихо шептала девушка. - Идите сюда. Идите же.
Лука выглянул к ней.
- Лука, - все так же шептала Деканова секретарша. - Я боюсь с ним одна оставаться здесь. Я боюсь с ним остаться. А вдруг он выйдет. Унесите его куда-нибудь. Слышите?! Унесите его!.. И надо было бы теперь кому-нибудь еще рассказать о случившемся.
Лука еще в детстве никогда не любил с кем бы то ни было меряться силой и сторонился всех игр, где нужно было бороться или бегать быстрее других, или фехтовать на палках с его задиристыми сверстниками, и он не знал толком, сколько в нем есть силы, и на что способны его вялые руки, и в ответ на уговоры девушки Лука лишь скорбно вздохнул, опустил голову и поплелся в глубь комнаты к Деканову телу, и с тайным страхом опозориться взялся за него, здесь он на удивление свободно поднял казавшееся грузным тело, положил себе на плечо и тогда с облегчением обнаружил, что не только может держать его так, но и нести на плече довольно долго.
Когда Лука выходил из Деканова кабинета, девушка в страхе спряталась под стол, и, хотя Лука и не собирался ее пугать, она все шептала: - Скорее, скорее, проходите скорее, а то я умру от страха. Ну, давайте, давайте!..
Печалясь и размышляя о Декане, тело которого недвижно покоилось у него на плече, Лука скоро вышел на лестницу, но не успел он по ней спуститься и нескольких ступеней, как услышал, что его сверху окликают по имени, и услышал легкий стук каблуков. - Лука, Лука, - кричала Деканова секретарша, торопливо сбегая вслед за Лукой. - Фу, какой вы гадкий и противный. Как это вы быстро бегаете!.. Не догонишь вас!.. Тут же вам письмо от Декана. Возьмите вот. И не смейте мне, слышите, не смейте мне носить вашей гадкой кутьи!.. Я ее терпеть не могу с детства. Что за странное удовольствие, чтобы тебе лишний раз напоминали о смерти!
- Хорошо, - с видимостью спокойствия на лице соглашался Лука, принимая испачканный клеем крупный казенный конверт из плотной бумаги, и снова стал спускаться по лестнице. - Какой же все-таки ваш Марк красавчик! - донесся еще до Луки крик девушки. - О, он часто ходил к Декану за поручениями, - она побежала к себе, а в лестничный колодец, описывая неровные круги, полетел еще один вертлявый самолетик.
Черт его знает, что делает с человеком любопытство, а Луке настолько не терпелось узнать, что же находиться в письме от Декана, что он, не дойдя еще даже до первого этажа, уже ухитрился одной свободной рукой и зубами разорвать конверт и извлечь из конверта Деканово послание. На первом этаже он остановился возле лестницы и тут же собирался прочесть письмо. Но внезапно подошедший Марк (которого Лука поначалу не заметил) стал нарочно махать рукой у него перед глазами, так что Лука едва сумел разобрать только обращение.
- Ну перестань, перестань, Марк, - просил Лука своего друга, сам незаметно отходя в тень под лестницей, чтобы Марк не мог разглядеть, что именно он держит на плече. Но Марк нисколько не унимался.
- Не будешь читать, не будешь, - весело приговаривал он, продолжая махать руками.
- Ну перестань же, Марк.
- Нет, не будешь.
- Да чего же ты хочешь? - наконец спрашивал Лука, видя, что ему одной рукой не справиться с Марком.
- А чтобы ты не читал.
- Ну хорошо, не буду, - соглашался Лука. - Я потом прочту.
- Потом, потом, - нараспев приговаривал Марк, замечательно растягивая свои блестящие красивые губы. - Ты потом прочтешь. А от кого письмо? Нет, стой, не говори. Я сам угадаю.
Тут Марк зажмурил глаза, наморщил лоб и приставлял ко лбу палец.
- От мамочки! - воскликнул вдруг Марк с прояснившимся лицом.
- От мамочки, - снова согласился Лука, опасавшийся прекословить Марку.
Тут набежали женщины, числом совершенно не меньше десятка, среди которых были даже две преклонных лет старухи, и стали увиваться вокруг Марка.
- Марк, Марк! - наперебой вскрикивали женщины. - Пойдем с нами, Марк! Марк! Пойдем с нами. Брось ты этого бегемотика. Плюнь ты на него совсем! женщины окружили и Луку и стали ему щекотать шею и под мышками, а одна старуха все щипала его за бока своими жилистыми пальцами. Лука, боявшийся щекотки, отбивался от женщин, дергался, хихикал и чуть было даже не уронил Деканово тело. Потом женщины, видя, что Марк не собирается бросать Луку, что, кажется, надолго привязался к нему внезапным порывом молодой добросовестной дружбы, нетерпеливо подхватили Марка совсем на руки и потащили его в физический кабинет, оказавшийся, как сказала одна из женщин, к тому времени пустым.
- Вот так, - думал Лука. - Все правильно. Марк красавчик, а я бегемотик. Все так и должно быть... Все точно должно быть так... ибо все порядки и все справедливости - они все определены заранее неискоренимыми законами, и смешон тот, кто восстает на предопределенное. Уж я-то постараюсь особенно не быть таковым...
Лука пошел по коридору первого этажа, и к нему подходили студенты с младших курсов, восхищенные тем, по словам студентов, какие славные он несет гусельки, и спрашивали у Луки, не продаст ли он случайно свои гусли. Лука посмотрел на свою ношу, и ему самому в первый момент показалось, что он действительно несет гусли, но тут же Лука замечал свою ошибку. Замечали ошибку и студенты и, извинившись, отходили, объясняя Луке, что это, наверное, какой-то оптический обман (чисто физическое явление), который возникает из-за не слишком хорошего освещения в коридоре. Лука и сам так думал.
- А может быть, - думал Лука, - среди них был и тот студент, с которым, как говорят, живет как с женщиной Марк. И может быть, прав Декан?! И, может быть, не такой уж совсем хороший человек этот самый мой друг Марк?! Может быть, все хорошее мне кажется только по привычке, и теперь время расставаться и с привычным и с хорошим...
- Вот странно, - думал еще Лука, выходя на улицу, - почему среди этих студентов не было никого со старших курсов? Или на старших курсах привыкают уже к непонятным Академическим козням? Да, но почему тогда я не привык?
На улице было утро на обыкновенном исходе своем, и отрывисто кричало в атмосфере раздраженное черное воронье. Разносилось отдаленное лошадиное ржание из конюшен Академии, понемногу согревавшее сердце невольными эманациями живой прирученной природы. Вдалеке играли марш, это стройно упражнялся какой-то неутомимый духовой оркестрик, состоявший все сплошь из грудастых строгих музыкантов, всех с широкою ляжкой, затянутой в однообразную военную штанину, в плоских фуражках, новых кителях с бисером сверкающих пуговиц на груди и мягким ремнями, и, заслышав музыку, Лука сразу же заторопился, заоглядывался, а увидев поблизости скамейку, так поскорее сел на нее и усадил с собою рядом Деканово тело (совершенно еще по странности неотличимое от живого). Это еще мальчишкой Лука шел по улице и услышал марш, и продолжал себе идти как прежде, но на него тут же налетела толпа, и стали толкать Луку, смеяться, дергать за волосы, насажали синяков и ссадин, потом вообще повалили на землю и прошлись несколько раз прямо по животу - оказалось, это строем шли военные. С тех пор, услышав марш, Лука поскорее всегда искал скамейку и садился на нее, иногда даже с ногами, чтобы, не дай Бог, не попасться снова под ноги военным.
Но сейчас Лука предполагал, что они с покойным Деканом сидят на простой уличной скамейке, но оказалось, что здесь уже была парикмахерская. Причем, он оказался внутри парикмахерской, и как-то так получилось, что Лука даже пролез без очереди.
- Эй, эй, гражданин, - раздраженно окликнула Луку пухленькая медоголосая дамочка, пришедшая в парикмахерскую, чтобы ей соорудили какую-нибудь замысловатую архитектуру на голове. - Сейчас моя очередь! Какая наглость!
- Да-да, - поддержал ее выступление дамочкин муж, находившийся тут же в очереди, и даже привстал в кресле, зажавши под мышкой шляпу, которую прежде держал на коленях. - Мы здесь уже два часа сидим, и никого, разумеется, не собираемся пропускать.
- Ну зачем же вы так?! - неожиданно вступилась за Луку бойкая, вихрастая парикмахерша, одетая в белый халат на левую сторону, и с застывшим улыбчивым выражением на ее остроносом моложавом лице. - Видно же, что молодой человек торопится. Почему же не войти в положение? Да разве стал бы он так спешить, если бы не был с собакой?! Ей ведь не объяснишь, что здесь очередь. А как мы будем стричь нашу славную собачку? Ути, какая славная собаченька!..
- И еще с собаками ходят, - совсем уж напустилась на Луку семейная пара и еще кое-кто самый горластый из очереди. - Здесь, между прочим, для людей парикмахерская, а не для собак. Сюда и дети ходят!..
Так, пока мимо на улице громыхали военные, в парикмахерской продолжались препирательства, в которых единственно не участвовал сам Лука, но когда он осмотрел в зеркале свое одутловатое лицо и неухоженные упругие щеки и стал поспешно сползать со скамейки, взваливая снова к себе на плечо неподатливое Деканово тело, которое все здесь почему-то приняли за скайтерьера, и бормоча, что он по ошибке оказался в парикмахерской и что ему вовсе не нужно стричься, у Луки не осталось тогда никого заступников, даже бойкая парикмахерша, обозлившись на Луку, заявила, что он в конце концов может сам стричь свою собачонку, и под нестройный хор всеобщего осуждения Луку выгнали из парикмахерской разве только что не пинками.
- Теперь трудно верить чему бы то ни было, - едва успокоившись, размышлял Лука, стоя на перекрестке двух дорог. - И как бы мне сейчас могло помочь мудрое Деканово указующее слово. И какой у него интеллигентный язык...
Едва только Лука вспомнил, что им еще не прочитано Деканово письмо, как тотчас же его снова охватило прежнее нетерпение, и Лука тотчас же отяготился своей скорбной ношей, и взялся поспешно озираться, где бы ему можно было совсем оставить безжизненное Деканово тело, чтобы освободить руки для чтения.
Увидев мороженичный возок, он стал прикидывать, нельзя ли ему засунуть тело в возок (если, конечно, там нет мороженого), возле театра он хотел смешать Деканово тело с декорациями, но не решился ни на то ни на другое, а когда уже Лука думал, что ему придется отнести свой постылый груз домой, а родителям сказать, что это к нему приехал его товарищ из Калуги, совсем неожиданно у него Деканово тело отобрали панки.
Поначалу они долго тащились за Лукой и все канючили о том, какие они мирные люди, что они сами по себе, а остальные сами по себе, хвалили, какую он замечательную несет вещичку, говорили, что им тоже такую очень хочется, а одна совсем юная п*нчиха, которая, и идя вслед за всеми, все выделывала ногами какие-то замысловатые терпсихоры, приговаривала, что им нужно поколотить Луку, пока наконец и панки от п*нчихи не заразились агрессией, тогда Луке решительно преградили дорогу и сказали, что он сейчас же получит по роже, если не одолжит панкам свою вещичку, и Лука, хотя и смущенный непредвиденным оборотом дела, все же с облегчением отдал панкам Деканово тело, которое те понесли на свою тусовку, где имели с их новым приобретением шумный успех.
Лука, оставшись один, тотчас доставал Деканово письмо и, привалившись для удобства спиной к пожарной машине, стоя прочитал его от начала до конца.
- Уважаемый Лука, - писал Декан. - Теперь вы уже, безусловно, осведомлены о случившемся драматическом событии, которое, наверное, взволнует всю Академию и весь научный мир, вы уже успели принять в нем участие, вы уже сделали некоторые выводы для себя, попробую же теперь направить ход ваших мыслей в должную сторону, как мне это подсказывает и мой значительный жизненный опыт и мое высокое звание, а также заодно разъяснить свои слова о некотором в отношении вас благодеянии, брошенные вскользь в предыдущем моем к вам обращении.
Как говорит ваш друг Марк: "Женщина без живота - это то же, что и роза без бутона", - однажды он сказал мне это, открыто улыбнувшись тогда своим небольшим ртом с зубами свободного мраморного цвета. И отдавая должное этому сомнительному изречению, добавлю от себя: "И то же самое, что и Академия без Декана". Подозреваю, что вы шокированы, удивлены, как это такой интеллигент, как я, такой признанный ученый, прославленный руководитель, такой, совершенно можно сказать, вдохновенный демиург, - и вдруг использует в своей речи скабрезные афоризмы его недостойных подчиненных. Ведь что такое, в сущности, Марк? Нет, впрочем, о Марке мы в другой раз поговорим. Марк, я бы сказал, это отдельная статья. Итак, вернемся к Академии.
Вспомните, уважаемый Лука, когда в старые времена в ином государстве умирал король, герольды (либо еще какие-то вестники) возглашали: "Король умер, да здравствует король!" А что это означает в приложении к настоящей, обсуждаемой нами ситуации? Только одно: Декан умер, исполнив свой долг, но Академия не может существовать без Декана. Хорошо понимаю, разумеется, ваше недоумение: почему это, мол, Декан - человек, который привык мыслить масштабами всей Академии, масштабами даже целых государств, и обращается вдруг ко мне, к таким масштабам, может быть, не привыкшему?! Человеку не свойственно долго пребывать в неведении, и, если ему не разъясняют непонятное, он с готовностью цепляется за самый вздорный вымысел. Так вот, чтобы предотвратить ваше движение по ложному следу, спешу разъяснить: Академии нужен Декан, это очевидно, и Деканом, уважаемый Лука, будете вы.
Хорошо, разумеется, понимаю и ваше теперешнее крайнее изумление, в которое ввергло вас это мое обдуманное - заверяю вас - и серьезнейшее предложение сделаться моим преемником, и поэтому прекратите на минуту чтение, - мой вам совет! - чтобы снова собраться с мыслями и вполне освоиться с новыми ощущениями, или прочтите во второй раз предыдущий абзац настоящего моего к вам обращения, чтобы рассеялась полностью ваша недоверчивость в отношении моих слов, чтобы начисто исчезли всякие сомнения ваши, и чтобы все пункты моих последующих рассуждений воспринимались бы вами во всем блеске их убедительности, которую подобно иному ваятелю, созидают и моя безупречная логика крупного ученого, и моя собственная высокая убежденность, и мой, безусловно, достойный бережного, уважительного подражания интеллигентный язык.
Вы возразите: но ведь в Академии нет разве профессоров и академиков, которые могли бы занять освободившееся место Декана и возглавить таким образом нашу прославленную Академию? Конечно, есть, отвечу вам; десятки профессоров и академиков спят и во сне видят, как бы занять мое место, но ведь им только дай волю, вы же знаете!.. Скажу вам откровенно, уважаемый Лука, я не доверяю ни одному из них.
Вы, Лука, другое дело. Вы, как я считаю, если будете всегда и во всем чутко прислушиваться к голосу своей врожденной интеллигентности (о, как теперь недооценивают в человеке, а особенно в руководителе, значение интеллигентности!), избегать дурных советов (например, ваших друзей - Ивана, Марка и Феоктиста), но следовать, напротив, моим самым скромным и необременительным, дружеским рекомендациям, то сможете, по моему мнению, осуществлять курс руководства умеренный, положительный, без вывертов и без заносов, в духе широкого плюрализма, каковому и я был всегда ревностный приверженец. Я, знаете, иногда подозреваю в вас особенный талант восприятия.
Что же касается вашей (о, я долго искал подходящее слово, и поэтому и вы будьте, пожалуйста, снисходительны к некоторому моему, возможно, неделикатному прямодушию) недостаточной учености, которая, может быть, по вашему мнению, способна помешать вам быть утвержденным в высокой должности Декана, то, поверьте, моя всесильная, убедительная рекомендация наверняка решит этот вопрос в вашу пользу.
О, а польза для вас в этой должности несомненна, посудите сами. Взвесьте сами выгоды Деканской должности, решите на досуге, лучше ли молодому честолюбивому человеку ходить в каких-то несолидных, жалких студентах, в каких может ходить любой невоспитанный мальчишка, или сразу занять должность почетную и ответственную, на которую его прочат старшие, умудренные познаниями и опытом товарищи?! И это есть, как понимаете, мое обещанное для вас благодеяние.
А вообще, так ли уж нужна ученость администратору хотя бы столь прославленного научного заведения, знаменитого флагмана, такого, как наша Академия? Так ли нужна ученость, так сказать, капитану научного прогресса? Это вопрос, безусловно, философский, этический, и лично я с высоты своих достижений и заслуг склоняюсь к тому, чтобы трактовать его широко, свободно, и, если отвечаю на него, то вовсе не в духе категорического, однозначного утверждения: да, мол, необходима! И плохо меня знает, уверяю вас, всякий, кто обо мне предполагает, будто бы я способен думать так. Хотя не в этом теперь совершенно есть дело.
Но, знаете, при всем моем безграничном уважении к вам, при всей моей абсолютной уверенности, что именно теперь, при вашем вдохновенном и самоотверженном руководстве Академия наша расцветет и воспрянет, буду откровенен с вами: не подумайте, пожалуйста, уважаемый Лука, что назначение ваше на должность Декана и есть окончательная цель моих стремлений. Нет, это не так. Вспомните, уважаемый Лука, что я вам говорил о моей дальновидности, и вы, наверное, угадаете, что есть, безусловно, еще некоторые высшие соображения, определяющие мой выбор, соображения отдаленные, стратегические, магистральные, которые я опять-таки не собираюсь от вас утаивать (видите, как я вам доверяю?!) и которые немедленно вам открою, едва только увижу воочию наше полное и безусловное с вами единомыслие.
Если, уважаемый Лука, мои доводы подействовали на вас в самом положительном смысле, если вы согласны в соответствии с моим предложением отныне возглавить Академию и нам нет необходимости далее дискутировать по этому вопросу, то простите, пожалуйста, уважаемый Лука, мне, человеку немолодому, и более того - мертвому, всю жизнь отдававшему себя науке, небольшую и совершенно необременительную для вас просьбу, с которой я к вам обращусь. Просьба моя в следующем: пускай, уважаемый Лука, вы не будете Деканом; вернее, все будут считать, что вы Декан, но на самом деле вы будете Заведующим, но о том, что вы не Декан, а Заведующий, будем знать только вы и я, но уж мы-то сохраним нашу дружескую тайну между нами. И даже никогда более не станем упоминать о ней. Разница в должности невелика, просьба моя, повторяю, незначительна, тем более, что для всех вы будете самый настоящий полновластный Декан, а мне же, сентиментальному старику, сознание этой ничтожной разницы поможет навеки сохранить мое благоговейное отношение к священной и незыблемой, по моему высокому разумению, должности Декана. Формально изучающие латынь могут подумать, что Декан это чуть ли не десятник, но это, конечно, значительное преуменьшение. Мне даже немного неловко опровергать подобное предположение с полной серьезностью, хотя для людей разумных, наверное, в этом нет и необходимости.
И в заключение, когда уже так много обсуждено меж нами больших и малых проблем, позволю еще себе два коротких постскриптума, к которым вы уж, пожалуйста, отнеситесь внимательно, иначе, в противном случае, и все мое письмо можно будет просто скомкать и выбросить, к примеру, под колеса какой-нибудь пожарной машины.
Первый: какая же все-таки, уважаемый Лука, грязь мира - эти панки! Какая они - накипь цивилизации! Фальшивые постояльцы в нашей неизмеримой сверхдержаве добра. Какая это бесполезная субстанция! И как жаль, что я в свое время не обратил достаточно внимания на них.
Второй: а знаете ли, Лука, что это именно Марк видел вас тогда в трамвае с саксофоном и сообщил нам по секрету о своем открытии?! О, дорогой наш кромешничек - Марк! Как же я все-таки люблю его, черноголового!
Подпись: Декан.
Известно, от добра добра не ищут, а Луку, в принципе, убедили доводы покойного Декана и его эпистолярная доброжелательная настойчивость, однако он все не представлял себе, как это он пойдет завтра в Академию и скажет, что теперь он - Декан, и - не может быть, думал молодой человек, чтобы над ним тогда никто не стал бы смеяться, пускай бы даже при самой лучшей снисходительности народной, и от долгих размышлений Лука, как это у него всегда бывало, только укрепился в своих сомнениях, решил, что ни за что не пойдет в Академию. И наверное, Лука бы и точно не пошел в Академию, но утром, читая газеты, он вдруг с удивлением обнаружил во всех газетах известие о смерти Декана и о назначении его, Луки, на новую освободившуюся должность, и понял тогда, что теперь он - неважно, хочет или не хочет, - уже не может не пойти, потому что это еще будет хуже.
Когда нисколько не остается выхода, так незачем и отчаиваться, но оказалось, что и в Академии были уже известны оба эти события - и смерть Декана, и новое назначение, и, идя по Академическим коридорам впервые на свое высокопоставленное рабочее место, Лука уже угадывал вокруг себя и удивленный, завистливый шепот, и откровенное заискивание, и простодушное поздравительное роптание. Тогда же Лука получил несколько письменных доносов на студентов и на штатных работников Академии, получил он и от Марка доносы на его друзей Ивана и Феоктиста, и даже на самого Луку (написанный по ошибке); Деканова секретарша решила, что со сменой руководства ей теперь вовсе необязательно будет разбирать Академический архив, чего ей делать явно не хотелось, но Лука, долго предварительно промявшись и изведя себя сомнениями, говорил девушке, что он не хотел бы, видите ли, прослыть этакой новой метлой, которая метет по-новому только потому, что она сама новая, что он не хотел бы нисколько менять курс прежнего руководства, хотя он, конечно же, никакой не консерватор, но все же не совсем понимает какие бы то ни было преобразования без достаточно ощутимых и весомых причин, и что поэтому дойдя до главного, вовсе уж замямлил Лука - хорошо бы, если бы она хоть иногда все же занималась архивом, хотя бы это в виде особенного, личного одолжения Луке. Девушка вроде соглашалась, хотя Луке и казалось, что она над ним смеется в душе, но, когда он укрылся в своем кабинете, через минуту за ним следом вбежала Деканова секретарша, едва не в слезах (хотя, пожалуй, и не без некоторого трудноуловимого рассчитанного женского торжества), с грязными руками и с целой охапкой самолетиков под мышкой, и крикнула с порога, что, если Лука нагло вздумал ее домогаться, так пусть лучше прямо скажет об этом, а не сочиняет свои бессовестные отговорки, и решительно швырнула все самолетики на пол в кабинете. Лука, подумавши (и растерявшись тоже, разумеется, как всегда), говорил девушке, что она, пожалуй, может и не заниматься архивом, ничего в этом не будет страшного. И в этом-то и будет, думал про себя Лука, тот самый плюрализм, которого мне советовал придерживаться покойный Декан.
- Да-да, это так, - думал про себя Лука, торопливо протискиваясь в дверь. - Конечно, противный и толстый. Я только это-то и заслуживаю в неприятном однообразии моих поверхностных свойств. Но, все равно, я знаю... А может, лучше я ее угощу кутьей? А что?! Принесу в баночке с крышкой, и, если надо, то ее можно и на плитке разогреть. Да, завтра же принесу. Надо мне только совершенно не забыть о задуманном.
Когда Лука вошел в Деканов кабинет, он увидел, что Декан сидит за столом и, вроде, говорит по телефону, ему даже показалось, что он слышал некоторые Декановы слова, сказанные в трубку, но, когда он пригляделся, он увидел, что Декан сидит совершенно мертвый, и уже успел окоченеть.
С содроганием, с ужасом Лука осторожно приблизился к столу и осмотрел мертвое тело Декана. Голова Декана упала на грудь, руки безжизненно свисали, едва не доставая до пола. Лука присел возле Декана, чтобы заглянуть в его приоткрытые глаза, но когда встретился с его остановившимся, остекленевшим взглядом, такой ужас охватил Луку, такой у него по спине пробежал холод, что он, позабывши обо всем на свете, бросился бежать из кабинета, ни секунды не промешкавши, едва ли не с воплем.
Они смотрели друг на друга - испуганный Лука и удивленная Деканова секретарша, и беспорядочным вихрем проносились мысли в голове у Луки. - Мне надо теперь сказать ей, что Декан там мертвый... Я скажу... Мертвый Декан... Ведь кто бы мог его прежде представить мертвым?! По внешности так он казался всегда совершенно обреченным на бессмертие!.. Но как же... я потом скажу ей насчет кутьи? И хорошо бы еще узнать... вот бы интересно мне было знать, кто у нее еще есть любовник?..
- Что это вы, Лука? - удивленно заметила девушка. - Пошли к Декану, так и оставайтесь у него. Идите, идите же! Какой вы трус, оказывается. И что это, честное слово, на вас просто лица не видно?..
- Как же я потом скажу ей насчет кутьи? - лихорадочно соображал Лука, избегая взгляда девушки, с холодным удивлением рассматривавшей молодого человека. - Ведь никак же не возможно будет сказать. И почему это Декан теперь умер тогда, лишь только я собрался ее угостить кутьей?
- Ну идите же, идите, - нетерпеливо настаивала Деканова секретарша.
- Так он же там, - с тяжелым сердцем, понимая, что теперь уже никак не скажет о кутье, проговорил Лука. - Он же там мертвый сидит. За своим столом мертвый..
Девушка побледнела. - Кто мертвый? - шепотом спросила она. - Кто? Папа?
- Чей папа? - спрашивал опешивший Лука.
- Ну, мой, ваш... еще чей-нибудь...
Поразмысливши минуту, Лука решил, что Декан-то, может, и папа, в каком-то, разумеется, собирательном, аллегорическом значении, но от того он не становится менее мертвым, все событие не становится менее драматическим, и что теперь совершенно непонятно, что же делать ему, Луке, в связи с Декановым приглашением.
- Ну вы же мужчина, - жалобно тормошила его Деканова секретарша. - Вы должны что-то придумать, вы должны что-то сделать. Вы должны туда пойти. Ну идите же, идите! Сколько раз мне нужно просить об этом! Он ведь так ждал вас. Это вы виноваты во всем!.. Противный...
- Ну хорошо, - обреченно сказал Лука и, опустивши голову, снова открыл дверь Деканова кабинета. В спину ему полетел уже новый самолетик.
Ничто не изменилось в Декановом кабинете; теперь уже Лука сразу заметил, что Декан мертв. Молодой человек стоял у дверей, не зная, на что ему самому решиться. Он слышал, что кто-то тихо скребется в дверь у него за спиной, Лука поначалу подумал, что это кошка, и открыл дверь. За дверью и действительно оказалась кошка, она прошмыгнула мимо ног Луки и, пробежав под столом, исчезла в одном из темных углов Деканова кабинета. Но тотчас же в дверном проеме показалось испуганное лицо Декановой секретарши.
- Лука, Лука, - тихо шептала девушка. - Идите сюда. Идите же.
Лука выглянул к ней.
- Лука, - все так же шептала Деканова секретарша. - Я боюсь с ним одна оставаться здесь. Я боюсь с ним остаться. А вдруг он выйдет. Унесите его куда-нибудь. Слышите?! Унесите его!.. И надо было бы теперь кому-нибудь еще рассказать о случившемся.
Лука еще в детстве никогда не любил с кем бы то ни было меряться силой и сторонился всех игр, где нужно было бороться или бегать быстрее других, или фехтовать на палках с его задиристыми сверстниками, и он не знал толком, сколько в нем есть силы, и на что способны его вялые руки, и в ответ на уговоры девушки Лука лишь скорбно вздохнул, опустил голову и поплелся в глубь комнаты к Деканову телу, и с тайным страхом опозориться взялся за него, здесь он на удивление свободно поднял казавшееся грузным тело, положил себе на плечо и тогда с облегчением обнаружил, что не только может держать его так, но и нести на плече довольно долго.
Когда Лука выходил из Деканова кабинета, девушка в страхе спряталась под стол, и, хотя Лука и не собирался ее пугать, она все шептала: - Скорее, скорее, проходите скорее, а то я умру от страха. Ну, давайте, давайте!..
Печалясь и размышляя о Декане, тело которого недвижно покоилось у него на плече, Лука скоро вышел на лестницу, но не успел он по ней спуститься и нескольких ступеней, как услышал, что его сверху окликают по имени, и услышал легкий стук каблуков. - Лука, Лука, - кричала Деканова секретарша, торопливо сбегая вслед за Лукой. - Фу, какой вы гадкий и противный. Как это вы быстро бегаете!.. Не догонишь вас!.. Тут же вам письмо от Декана. Возьмите вот. И не смейте мне, слышите, не смейте мне носить вашей гадкой кутьи!.. Я ее терпеть не могу с детства. Что за странное удовольствие, чтобы тебе лишний раз напоминали о смерти!
- Хорошо, - с видимостью спокойствия на лице соглашался Лука, принимая испачканный клеем крупный казенный конверт из плотной бумаги, и снова стал спускаться по лестнице. - Какой же все-таки ваш Марк красавчик! - донесся еще до Луки крик девушки. - О, он часто ходил к Декану за поручениями, - она побежала к себе, а в лестничный колодец, описывая неровные круги, полетел еще один вертлявый самолетик.
Черт его знает, что делает с человеком любопытство, а Луке настолько не терпелось узнать, что же находиться в письме от Декана, что он, не дойдя еще даже до первого этажа, уже ухитрился одной свободной рукой и зубами разорвать конверт и извлечь из конверта Деканово послание. На первом этаже он остановился возле лестницы и тут же собирался прочесть письмо. Но внезапно подошедший Марк (которого Лука поначалу не заметил) стал нарочно махать рукой у него перед глазами, так что Лука едва сумел разобрать только обращение.
- Ну перестань, перестань, Марк, - просил Лука своего друга, сам незаметно отходя в тень под лестницей, чтобы Марк не мог разглядеть, что именно он держит на плече. Но Марк нисколько не унимался.
- Не будешь читать, не будешь, - весело приговаривал он, продолжая махать руками.
- Ну перестань же, Марк.
- Нет, не будешь.
- Да чего же ты хочешь? - наконец спрашивал Лука, видя, что ему одной рукой не справиться с Марком.
- А чтобы ты не читал.
- Ну хорошо, не буду, - соглашался Лука. - Я потом прочту.
- Потом, потом, - нараспев приговаривал Марк, замечательно растягивая свои блестящие красивые губы. - Ты потом прочтешь. А от кого письмо? Нет, стой, не говори. Я сам угадаю.
Тут Марк зажмурил глаза, наморщил лоб и приставлял ко лбу палец.
- От мамочки! - воскликнул вдруг Марк с прояснившимся лицом.
- От мамочки, - снова согласился Лука, опасавшийся прекословить Марку.
Тут набежали женщины, числом совершенно не меньше десятка, среди которых были даже две преклонных лет старухи, и стали увиваться вокруг Марка.
- Марк, Марк! - наперебой вскрикивали женщины. - Пойдем с нами, Марк! Марк! Пойдем с нами. Брось ты этого бегемотика. Плюнь ты на него совсем! женщины окружили и Луку и стали ему щекотать шею и под мышками, а одна старуха все щипала его за бока своими жилистыми пальцами. Лука, боявшийся щекотки, отбивался от женщин, дергался, хихикал и чуть было даже не уронил Деканово тело. Потом женщины, видя, что Марк не собирается бросать Луку, что, кажется, надолго привязался к нему внезапным порывом молодой добросовестной дружбы, нетерпеливо подхватили Марка совсем на руки и потащили его в физический кабинет, оказавшийся, как сказала одна из женщин, к тому времени пустым.
- Вот так, - думал Лука. - Все правильно. Марк красавчик, а я бегемотик. Все так и должно быть... Все точно должно быть так... ибо все порядки и все справедливости - они все определены заранее неискоренимыми законами, и смешон тот, кто восстает на предопределенное. Уж я-то постараюсь особенно не быть таковым...
Лука пошел по коридору первого этажа, и к нему подходили студенты с младших курсов, восхищенные тем, по словам студентов, какие славные он несет гусельки, и спрашивали у Луки, не продаст ли он случайно свои гусли. Лука посмотрел на свою ношу, и ему самому в первый момент показалось, что он действительно несет гусли, но тут же Лука замечал свою ошибку. Замечали ошибку и студенты и, извинившись, отходили, объясняя Луке, что это, наверное, какой-то оптический обман (чисто физическое явление), который возникает из-за не слишком хорошего освещения в коридоре. Лука и сам так думал.
- А может быть, - думал Лука, - среди них был и тот студент, с которым, как говорят, живет как с женщиной Марк. И может быть, прав Декан?! И, может быть, не такой уж совсем хороший человек этот самый мой друг Марк?! Может быть, все хорошее мне кажется только по привычке, и теперь время расставаться и с привычным и с хорошим...
- Вот странно, - думал еще Лука, выходя на улицу, - почему среди этих студентов не было никого со старших курсов? Или на старших курсах привыкают уже к непонятным Академическим козням? Да, но почему тогда я не привык?
На улице было утро на обыкновенном исходе своем, и отрывисто кричало в атмосфере раздраженное черное воронье. Разносилось отдаленное лошадиное ржание из конюшен Академии, понемногу согревавшее сердце невольными эманациями живой прирученной природы. Вдалеке играли марш, это стройно упражнялся какой-то неутомимый духовой оркестрик, состоявший все сплошь из грудастых строгих музыкантов, всех с широкою ляжкой, затянутой в однообразную военную штанину, в плоских фуражках, новых кителях с бисером сверкающих пуговиц на груди и мягким ремнями, и, заслышав музыку, Лука сразу же заторопился, заоглядывался, а увидев поблизости скамейку, так поскорее сел на нее и усадил с собою рядом Деканово тело (совершенно еще по странности неотличимое от живого). Это еще мальчишкой Лука шел по улице и услышал марш, и продолжал себе идти как прежде, но на него тут же налетела толпа, и стали толкать Луку, смеяться, дергать за волосы, насажали синяков и ссадин, потом вообще повалили на землю и прошлись несколько раз прямо по животу - оказалось, это строем шли военные. С тех пор, услышав марш, Лука поскорее всегда искал скамейку и садился на нее, иногда даже с ногами, чтобы, не дай Бог, не попасться снова под ноги военным.
Но сейчас Лука предполагал, что они с покойным Деканом сидят на простой уличной скамейке, но оказалось, что здесь уже была парикмахерская. Причем, он оказался внутри парикмахерской, и как-то так получилось, что Лука даже пролез без очереди.
- Эй, эй, гражданин, - раздраженно окликнула Луку пухленькая медоголосая дамочка, пришедшая в парикмахерскую, чтобы ей соорудили какую-нибудь замысловатую архитектуру на голове. - Сейчас моя очередь! Какая наглость!
- Да-да, - поддержал ее выступление дамочкин муж, находившийся тут же в очереди, и даже привстал в кресле, зажавши под мышкой шляпу, которую прежде держал на коленях. - Мы здесь уже два часа сидим, и никого, разумеется, не собираемся пропускать.
- Ну зачем же вы так?! - неожиданно вступилась за Луку бойкая, вихрастая парикмахерша, одетая в белый халат на левую сторону, и с застывшим улыбчивым выражением на ее остроносом моложавом лице. - Видно же, что молодой человек торопится. Почему же не войти в положение? Да разве стал бы он так спешить, если бы не был с собакой?! Ей ведь не объяснишь, что здесь очередь. А как мы будем стричь нашу славную собачку? Ути, какая славная собаченька!..
- И еще с собаками ходят, - совсем уж напустилась на Луку семейная пара и еще кое-кто самый горластый из очереди. - Здесь, между прочим, для людей парикмахерская, а не для собак. Сюда и дети ходят!..
Так, пока мимо на улице громыхали военные, в парикмахерской продолжались препирательства, в которых единственно не участвовал сам Лука, но когда он осмотрел в зеркале свое одутловатое лицо и неухоженные упругие щеки и стал поспешно сползать со скамейки, взваливая снова к себе на плечо неподатливое Деканово тело, которое все здесь почему-то приняли за скайтерьера, и бормоча, что он по ошибке оказался в парикмахерской и что ему вовсе не нужно стричься, у Луки не осталось тогда никого заступников, даже бойкая парикмахерша, обозлившись на Луку, заявила, что он в конце концов может сам стричь свою собачонку, и под нестройный хор всеобщего осуждения Луку выгнали из парикмахерской разве только что не пинками.
- Теперь трудно верить чему бы то ни было, - едва успокоившись, размышлял Лука, стоя на перекрестке двух дорог. - И как бы мне сейчас могло помочь мудрое Деканово указующее слово. И какой у него интеллигентный язык...
Едва только Лука вспомнил, что им еще не прочитано Деканово письмо, как тотчас же его снова охватило прежнее нетерпение, и Лука тотчас же отяготился своей скорбной ношей, и взялся поспешно озираться, где бы ему можно было совсем оставить безжизненное Деканово тело, чтобы освободить руки для чтения.
Увидев мороженичный возок, он стал прикидывать, нельзя ли ему засунуть тело в возок (если, конечно, там нет мороженого), возле театра он хотел смешать Деканово тело с декорациями, но не решился ни на то ни на другое, а когда уже Лука думал, что ему придется отнести свой постылый груз домой, а родителям сказать, что это к нему приехал его товарищ из Калуги, совсем неожиданно у него Деканово тело отобрали панки.
Поначалу они долго тащились за Лукой и все канючили о том, какие они мирные люди, что они сами по себе, а остальные сами по себе, хвалили, какую он замечательную несет вещичку, говорили, что им тоже такую очень хочется, а одна совсем юная п*нчиха, которая, и идя вслед за всеми, все выделывала ногами какие-то замысловатые терпсихоры, приговаривала, что им нужно поколотить Луку, пока наконец и панки от п*нчихи не заразились агрессией, тогда Луке решительно преградили дорогу и сказали, что он сейчас же получит по роже, если не одолжит панкам свою вещичку, и Лука, хотя и смущенный непредвиденным оборотом дела, все же с облегчением отдал панкам Деканово тело, которое те понесли на свою тусовку, где имели с их новым приобретением шумный успех.
Лука, оставшись один, тотчас доставал Деканово письмо и, привалившись для удобства спиной к пожарной машине, стоя прочитал его от начала до конца.
- Уважаемый Лука, - писал Декан. - Теперь вы уже, безусловно, осведомлены о случившемся драматическом событии, которое, наверное, взволнует всю Академию и весь научный мир, вы уже успели принять в нем участие, вы уже сделали некоторые выводы для себя, попробую же теперь направить ход ваших мыслей в должную сторону, как мне это подсказывает и мой значительный жизненный опыт и мое высокое звание, а также заодно разъяснить свои слова о некотором в отношении вас благодеянии, брошенные вскользь в предыдущем моем к вам обращении.
Как говорит ваш друг Марк: "Женщина без живота - это то же, что и роза без бутона", - однажды он сказал мне это, открыто улыбнувшись тогда своим небольшим ртом с зубами свободного мраморного цвета. И отдавая должное этому сомнительному изречению, добавлю от себя: "И то же самое, что и Академия без Декана". Подозреваю, что вы шокированы, удивлены, как это такой интеллигент, как я, такой признанный ученый, прославленный руководитель, такой, совершенно можно сказать, вдохновенный демиург, - и вдруг использует в своей речи скабрезные афоризмы его недостойных подчиненных. Ведь что такое, в сущности, Марк? Нет, впрочем, о Марке мы в другой раз поговорим. Марк, я бы сказал, это отдельная статья. Итак, вернемся к Академии.
Вспомните, уважаемый Лука, когда в старые времена в ином государстве умирал король, герольды (либо еще какие-то вестники) возглашали: "Король умер, да здравствует король!" А что это означает в приложении к настоящей, обсуждаемой нами ситуации? Только одно: Декан умер, исполнив свой долг, но Академия не может существовать без Декана. Хорошо понимаю, разумеется, ваше недоумение: почему это, мол, Декан - человек, который привык мыслить масштабами всей Академии, масштабами даже целых государств, и обращается вдруг ко мне, к таким масштабам, может быть, не привыкшему?! Человеку не свойственно долго пребывать в неведении, и, если ему не разъясняют непонятное, он с готовностью цепляется за самый вздорный вымысел. Так вот, чтобы предотвратить ваше движение по ложному следу, спешу разъяснить: Академии нужен Декан, это очевидно, и Деканом, уважаемый Лука, будете вы.
Хорошо, разумеется, понимаю и ваше теперешнее крайнее изумление, в которое ввергло вас это мое обдуманное - заверяю вас - и серьезнейшее предложение сделаться моим преемником, и поэтому прекратите на минуту чтение, - мой вам совет! - чтобы снова собраться с мыслями и вполне освоиться с новыми ощущениями, или прочтите во второй раз предыдущий абзац настоящего моего к вам обращения, чтобы рассеялась полностью ваша недоверчивость в отношении моих слов, чтобы начисто исчезли всякие сомнения ваши, и чтобы все пункты моих последующих рассуждений воспринимались бы вами во всем блеске их убедительности, которую подобно иному ваятелю, созидают и моя безупречная логика крупного ученого, и моя собственная высокая убежденность, и мой, безусловно, достойный бережного, уважительного подражания интеллигентный язык.
Вы возразите: но ведь в Академии нет разве профессоров и академиков, которые могли бы занять освободившееся место Декана и возглавить таким образом нашу прославленную Академию? Конечно, есть, отвечу вам; десятки профессоров и академиков спят и во сне видят, как бы занять мое место, но ведь им только дай волю, вы же знаете!.. Скажу вам откровенно, уважаемый Лука, я не доверяю ни одному из них.
Вы, Лука, другое дело. Вы, как я считаю, если будете всегда и во всем чутко прислушиваться к голосу своей врожденной интеллигентности (о, как теперь недооценивают в человеке, а особенно в руководителе, значение интеллигентности!), избегать дурных советов (например, ваших друзей - Ивана, Марка и Феоктиста), но следовать, напротив, моим самым скромным и необременительным, дружеским рекомендациям, то сможете, по моему мнению, осуществлять курс руководства умеренный, положительный, без вывертов и без заносов, в духе широкого плюрализма, каковому и я был всегда ревностный приверженец. Я, знаете, иногда подозреваю в вас особенный талант восприятия.
Что же касается вашей (о, я долго искал подходящее слово, и поэтому и вы будьте, пожалуйста, снисходительны к некоторому моему, возможно, неделикатному прямодушию) недостаточной учености, которая, может быть, по вашему мнению, способна помешать вам быть утвержденным в высокой должности Декана, то, поверьте, моя всесильная, убедительная рекомендация наверняка решит этот вопрос в вашу пользу.
О, а польза для вас в этой должности несомненна, посудите сами. Взвесьте сами выгоды Деканской должности, решите на досуге, лучше ли молодому честолюбивому человеку ходить в каких-то несолидных, жалких студентах, в каких может ходить любой невоспитанный мальчишка, или сразу занять должность почетную и ответственную, на которую его прочат старшие, умудренные познаниями и опытом товарищи?! И это есть, как понимаете, мое обещанное для вас благодеяние.
А вообще, так ли уж нужна ученость администратору хотя бы столь прославленного научного заведения, знаменитого флагмана, такого, как наша Академия? Так ли нужна ученость, так сказать, капитану научного прогресса? Это вопрос, безусловно, философский, этический, и лично я с высоты своих достижений и заслуг склоняюсь к тому, чтобы трактовать его широко, свободно, и, если отвечаю на него, то вовсе не в духе категорического, однозначного утверждения: да, мол, необходима! И плохо меня знает, уверяю вас, всякий, кто обо мне предполагает, будто бы я способен думать так. Хотя не в этом теперь совершенно есть дело.
Но, знаете, при всем моем безграничном уважении к вам, при всей моей абсолютной уверенности, что именно теперь, при вашем вдохновенном и самоотверженном руководстве Академия наша расцветет и воспрянет, буду откровенен с вами: не подумайте, пожалуйста, уважаемый Лука, что назначение ваше на должность Декана и есть окончательная цель моих стремлений. Нет, это не так. Вспомните, уважаемый Лука, что я вам говорил о моей дальновидности, и вы, наверное, угадаете, что есть, безусловно, еще некоторые высшие соображения, определяющие мой выбор, соображения отдаленные, стратегические, магистральные, которые я опять-таки не собираюсь от вас утаивать (видите, как я вам доверяю?!) и которые немедленно вам открою, едва только увижу воочию наше полное и безусловное с вами единомыслие.
Если, уважаемый Лука, мои доводы подействовали на вас в самом положительном смысле, если вы согласны в соответствии с моим предложением отныне возглавить Академию и нам нет необходимости далее дискутировать по этому вопросу, то простите, пожалуйста, уважаемый Лука, мне, человеку немолодому, и более того - мертвому, всю жизнь отдававшему себя науке, небольшую и совершенно необременительную для вас просьбу, с которой я к вам обращусь. Просьба моя в следующем: пускай, уважаемый Лука, вы не будете Деканом; вернее, все будут считать, что вы Декан, но на самом деле вы будете Заведующим, но о том, что вы не Декан, а Заведующий, будем знать только вы и я, но уж мы-то сохраним нашу дружескую тайну между нами. И даже никогда более не станем упоминать о ней. Разница в должности невелика, просьба моя, повторяю, незначительна, тем более, что для всех вы будете самый настоящий полновластный Декан, а мне же, сентиментальному старику, сознание этой ничтожной разницы поможет навеки сохранить мое благоговейное отношение к священной и незыблемой, по моему высокому разумению, должности Декана. Формально изучающие латынь могут подумать, что Декан это чуть ли не десятник, но это, конечно, значительное преуменьшение. Мне даже немного неловко опровергать подобное предположение с полной серьезностью, хотя для людей разумных, наверное, в этом нет и необходимости.
И в заключение, когда уже так много обсуждено меж нами больших и малых проблем, позволю еще себе два коротких постскриптума, к которым вы уж, пожалуйста, отнеситесь внимательно, иначе, в противном случае, и все мое письмо можно будет просто скомкать и выбросить, к примеру, под колеса какой-нибудь пожарной машины.
Первый: какая же все-таки, уважаемый Лука, грязь мира - эти панки! Какая они - накипь цивилизации! Фальшивые постояльцы в нашей неизмеримой сверхдержаве добра. Какая это бесполезная субстанция! И как жаль, что я в свое время не обратил достаточно внимания на них.
Второй: а знаете ли, Лука, что это именно Марк видел вас тогда в трамвае с саксофоном и сообщил нам по секрету о своем открытии?! О, дорогой наш кромешничек - Марк! Как же я все-таки люблю его, черноголового!
Подпись: Декан.
Известно, от добра добра не ищут, а Луку, в принципе, убедили доводы покойного Декана и его эпистолярная доброжелательная настойчивость, однако он все не представлял себе, как это он пойдет завтра в Академию и скажет, что теперь он - Декан, и - не может быть, думал молодой человек, чтобы над ним тогда никто не стал бы смеяться, пускай бы даже при самой лучшей снисходительности народной, и от долгих размышлений Лука, как это у него всегда бывало, только укрепился в своих сомнениях, решил, что ни за что не пойдет в Академию. И наверное, Лука бы и точно не пошел в Академию, но утром, читая газеты, он вдруг с удивлением обнаружил во всех газетах известие о смерти Декана и о назначении его, Луки, на новую освободившуюся должность, и понял тогда, что теперь он - неважно, хочет или не хочет, - уже не может не пойти, потому что это еще будет хуже.
Когда нисколько не остается выхода, так незачем и отчаиваться, но оказалось, что и в Академии были уже известны оба эти события - и смерть Декана, и новое назначение, и, идя по Академическим коридорам впервые на свое высокопоставленное рабочее место, Лука уже угадывал вокруг себя и удивленный, завистливый шепот, и откровенное заискивание, и простодушное поздравительное роптание. Тогда же Лука получил несколько письменных доносов на студентов и на штатных работников Академии, получил он и от Марка доносы на его друзей Ивана и Феоктиста, и даже на самого Луку (написанный по ошибке); Деканова секретарша решила, что со сменой руководства ей теперь вовсе необязательно будет разбирать Академический архив, чего ей делать явно не хотелось, но Лука, долго предварительно промявшись и изведя себя сомнениями, говорил девушке, что он не хотел бы, видите ли, прослыть этакой новой метлой, которая метет по-новому только потому, что она сама новая, что он не хотел бы нисколько менять курс прежнего руководства, хотя он, конечно же, никакой не консерватор, но все же не совсем понимает какие бы то ни было преобразования без достаточно ощутимых и весомых причин, и что поэтому дойдя до главного, вовсе уж замямлил Лука - хорошо бы, если бы она хоть иногда все же занималась архивом, хотя бы это в виде особенного, личного одолжения Луке. Девушка вроде соглашалась, хотя Луке и казалось, что она над ним смеется в душе, но, когда он укрылся в своем кабинете, через минуту за ним следом вбежала Деканова секретарша, едва не в слезах (хотя, пожалуй, и не без некоторого трудноуловимого рассчитанного женского торжества), с грязными руками и с целой охапкой самолетиков под мышкой, и крикнула с порога, что, если Лука нагло вздумал ее домогаться, так пусть лучше прямо скажет об этом, а не сочиняет свои бессовестные отговорки, и решительно швырнула все самолетики на пол в кабинете. Лука, подумавши (и растерявшись тоже, разумеется, как всегда), говорил девушке, что она, пожалуй, может и не заниматься архивом, ничего в этом не будет страшного. И в этом-то и будет, думал про себя Лука, тот самый плюрализм, которого мне советовал придерживаться покойный Декан.