— А третья?
   — Согласно теории номер три, Курт Фогель является руководителем сети, о которой нам пока что неизвестно.
   — Вы думаете, что существует целая агентурная сеть, не раскрытая нами? Да разве такое возможно?
   — Мы должны предположить, что да.
   — Тогда вся наша работа по дезинформации подвергается большому риску.
   — Это карточный домик, Гарри. Все, что требуется, это один хороший агент, и наша постройка рассыпается на мелкие кусочки.
   Вайкери закурил сигарету. Табак помог ему избавиться от оставшегося во рту привкуса бульона.
   — На Канариса, судя по всему, оказывают колоссальное давление. Он должен был выбрать для этой операции своего лучшего человека.
   — То есть Канарис сидит на горячей плите, а Курт Фогель варится в скороварке, и от него зависит судьба адмирала.
   — Совершенно верно.
   — В таком положении он может сделаться очень опасным.
   — Но может также проявить неосмотрительность. Он должен сделать шаг. Он должен воспользоваться радиосвязью или заслать агента в страну. И когда он это сделает, мы сядем ему на хвост.
   Некоторое время они сидели молча. Вайкери курил, Гарри листал папку с делом Фогеля. А потом Вайкери рассказал напарнику о том, что случилось в архиве.
   — Вы же знаете, Альфред, что документы время от времени пропадают неведомо куда.
   — Знаю, но почему пропали эти документы? И, что еще важнее, почему именно сейчас?
   — Хорошие вопросы, но я подозреваю, что ответы на них очень просты. Когда начинаешь расследование, лучше сохранять сосредоточенность и не кидаться в стороны.
   — Я знаю, Гарри, — сказал, нахмурившись, Вайкери. — Но этот случай вызывает у меня сильнейшую тревогу.
   — Я знаком кое с кем из архивных королев, — сообщил Гарри.
   — Я в этом не сомневался.
   — Тогда я, пожалуй, поброжу там, задам несколько вопросов.
   — Только очень осторожно, и чтобы никто не знал.
   — Альфред, другого пути что-то выяснить там у нас просто нет.
   — Джаго лжет. Он что-то скрывает.
   — Но зачем ему лгать?
   — Я не знаю, — признался Вайкери и с силой раздавил сигарету в пепельнице, — но мне платят за то, чтобы я плохо думал о людях.

Глава 10

   Блетчли-парк, Англия
   Официально это заведение именовалось Государственной школой кодов и шифров. На самом же деле это была вовсе не школа. Здание выглядело так, как могла бы выглядеть какая-нибудь школа — большой уродливый викторианский[18] особняк, окруженный высоким забором; но большинство населения Блетчли — городка с узкими улочками, единственной достопримечательностью которого была железнодорожная станция, — понимало, что там происходит что-то серьезное. На просторных газонах выстроили хижины-времянки. По ухоженной траве протянулись уродливые шрамы из замерзшей глины — протоптанные множеством ног тропы. За садами перестали ухаживать, и они разрослись, превратившись в миниатюрные джунгли. А ученики «школы» представляли собой весьма странное скопище людей — здесь были самые известные математики страны, шахматные чемпионы, мудрецы, не знавшие себе равных в разгадывании кроссвордов. Всех их собрали сюда ради одной цели: чтобы расколоть немецкие шифры.
   Даже в отличавшемся высокой степенью эксцентричности мире Блетчли-парка Денхолма Сондерса считали чудаком. До войны он являлся гордостью математического факультета в Кембридже, теперь же сделался одним из лучших в мире криптоаналитиков. Он, как и его коллеги, жил в поселке, созданном неподалеку от Блетчли, в обществе своей матери и сиамских котов Платона и Святого Фомы Аквинского.
   День заметно склонился к вечеру. Сондерс сидел за своим столом в особняке. Он работал с двумя сообщениями, отправленными гамбургской радиостанцией абвера немецким агентам в Великобритании. Сообщения были перехвачены Службой радиобезопасности, их сочли подозрительными и отправили в Блетчли-парк для расшифровки.
   Немелодично насвистывая — привычка, до чрезвычайности раздражавшая его коллег, — Сондерс царапал карандашом по листкам блокнота. Он работал в секции ручной расшифровки. Его тесное рабочее помещение было переполнено народом, но здесь было относительно тепло. Лучше уж сидеть тут, чем снаружи, в одной из хижин, где криптоаналитики корпели над немецкими армейскими и военно-морскими шифрами на морозе, словно эскимосы в иглу[19].
   Через два часа шуршание карандаша и свист прекратились. Сондерс включился в текущую вокруг жизнь и впервые за вечер услышал бульканье талой воды в водосточных трубах старого дома. В сегодняшней работе для него не оказалось ничего сложного: радиограммы были зашифрованы одной из разновидностей кода, с которым Сондерс справился еще в 1940 году.
   — Мой бог, это уже становится немного скучным, — пожаловался Сондерс, не обращаясь ни к кому конкретно.
   Его начальником был шотландец по фамилии Ричардсон. Сондерс постучал в дверь, не дожидаясь ответа, вошел внутрь и положил два листка с расшифрованными текстами на стол. Ричардсон пробежал их глазами и нахмурился. Не далее чем вчера офицер из МИ-5 по имени Альфред Вайкери обратился с просьбой обратить особое внимание на депеши такого рода.
   Ричардсон нажал на кнопку звонка, вызывая курьера на мотоцикле.
   — Но там есть еще одна мелочь, — сказал Сондерс.
   — Вы о чем?
   — Первая радиограмма... У агента, похоже, были некоторые трудности с азбукой Морзе. Если точнее, то он попросил радиста повторить сообщение. Радистов такие вещи раздражают. Может быть, это ничего не значит. Скажем, помехи не позволили разобрать одну или две группы. Но я думаю, что стоило бы сообщить ребятишкам из МИ-5 и об этом.
   Ричардсон ненадолго задумался. И впрямь, хорошая идея.
   Когда Сондерс ушел, он напечатал на машинке краткую записку, в которой сообщалось о том, что агент, предположительно, не совсем свободно владеет азбукой Морзе. Еще через пять минут расшифрованный текст и примечание Ричардсона были уложены в запечатанную кожаную сумку, в которой им предстояло совершить сорокадвухмильную поездку в Лондон.

Глава 11

   Челси, Англия
   — Ничего более странного я в жизни своей не видел, — сказал в то утро за завтраком своей жене Артур Бэрнс. Перед завтраком Бэрнс, как и каждый день, выгуливал Фионну, свою обожаемую собачку породы корги, по берегу моря. Небольшой кусок побережья все еще оставался открытым для гражданских жителей, хотя большую часть его давно уже огородили и объявили закрытой военной зоной. Всех терзало любопытство по поводу того, что военные там делают. Населению, естественно, никто об этом не говорил. В то утро рассвет был поздним, низко нависало серое пасмурное небо, то и дело срывался мелкий дождь. Спущенная с поводка Фионна деловито бегала по пирсам.
   Первой эту штуку заметила Фионна, а потом и Бэрнс.
   — Представь себе, Мейбл: бетонная штуковина чудовищных размеров. Вроде дома без крыши, спущенного на воду. — Два буксира волокли чудовище в открытое море. Бэрнс всегда носил в кармане пальто небольшой полевой бинокль — его приятель однажды заметил в море надстройку немецкой подводной лодки, и Бэрнс просто изнывал от стремления хотя бы мельком увидеть что-нибудь подобное. Он снял очки и поднес бинокль к глазам. То, что он увидел, сделало событие еще более удивительным. К бетонной штуке было пришвартовано судно с широким, тупым носом, о который плескались невысокие волны. Бэрнс видел его, кажется, с правого борта. — Трудно сказать, был это правый борт или левый борт, ну, ты же меня понимаешь, — и еще он разглядел небольшой катер, палуба которого была забита людьми в фуражках. — Я просто не мог поверить своим глазам, Мейбл, — с возмущением произнес он, откусив кусочек последнего тоста. — Они аплодировали, хлопали друг друга по плечам и обнимались, словно свершилась какая-то великая радость. — Он сокрушенно покачал головой. — Ты только представь себе: Гитлер держит весь мир за глотку, а эти типы заставили плавать огромную бетонную глыбу и радуются, как дети.
   Бетонная глыба, замеченная Артуром Бэрнсом в то непогожее январское утро, носила кодовое название «Феникс». Она имела 200 футов в длину, 50 футов в ширину и водоизмещение более 6000 тонн. Таких конструкций намечалось построить более двухсот. Внутри, чего, естественно, не мог видеть Бэрнс со своего наблюдательного пункта на причальной стенке гавани, находился лабиринт из пустот, труб и впускных клапанов, поскольку «Феникс» не был предназначен для того, чтобы долгое время находиться на поверхности воды. Его должны были отбуксировать через Ла-Манш и затопить вплотную к берегу Нормандии. «Феникс» был лишь одной из деталей большого проекта союзников, предусматривавшего строительство в Англии искусственной гавани, которую надлежало переправить во Францию в день "Д". Весь проект носил кодовое название "Операция «Шелковица».
   Операция «Шелковица» была задумана под воздействием уроков Дьеппа и высадки десантов в Средиземноморье. В Дьеппе, где 19 августа 1942 года состоялась попытка десанта, закончившаяся катастрофой, немцы всеми силами препятствовали союзникам воспользоваться портом и преуспели в этом. В Средиземноморье они, перед тем как сдать порты, разрушали их, делая непригодными на долгое время. Разработчики планов вторжения сочли шансы захватить порты неповрежденными практически равными нулю. Поэтому они решили, что и люди, и техника будут выгружаться на необорудованные берега Нормандии.
   Еще одну проблему представляла собой погода. Анализ климата французского побережья за долгий период показал, что продолжительность относительно безветренного периода никак не может превышать четырех дней подряд. Следовательно, решили разработчики, нужно исходить из того, что выгрузку придется производить во время шторма.
   В июле 1943 года премьер-министр Уинстон Черчилль в сопровождении делегации из трехсот официальных лиц приплыл в Канаду на борту «Куин Мэри». В августе Черчилль и Рузвельт во время встречи в Квебеке одобрили план вторжения в Нормандию. Во время плавания профессор Дж. Д. Бернал, выдающийся физик, устроил в одной из роскошных кают впечатляющую демонстрацию. Он налил на дно ванны несколько дюймов воды, мелкий конец должен был являть собой берега Нормандии, а глубокий — залив Сены. Поместив в ванну двадцать бумажных корабликов, Бернал при помощи щетки, которой трут спину, устроил в ванне шторм. Кораблики сразу же пошли ко дну. Тогда Бернал надул спасательный круг и положил его в ванну вместо волнолома. Снова была пущена в дело щетка, снова в ванне разыгрался шторм, но на сей раз кораблики благополучно отстоялись в образовавшемся затишье. Бернал объяснил, что точно то же самое должно происходить в Нормандии. Стоит разыграться шторму, как последуют страшные беды, значит, необходима искусственная гавань.
   В Квебеке британцы и американцы договорились выстроить для вторжения в Нормандию две искусственные гавани, каждая из которых будет равна по вместимости известному порту Дувр. На строительство Дуврского порта ушло семь лет; в распоряжении британцев и американцев имелось не более восьми месяцев. Это была задача невообразимого масштаба и сложности. Каждая искусственная гавань или, как их называли между собой работники штаба, каждая «шелковица» должна была стоить примерно 96 миллионов долларов. Британская экономика, сильно ослабленная за четыре года войны, должна была обеспечить четыре миллиона тонн бетона и стальных конструкций. Требовались сотни инженеров высшего уровня и десятки тысяч квалифицированных строительных рабочих. Для доставки гаваней из Англии во Францию в день "Д" необходимо было привлечь все буксирные суда, имевшиеся в Великобритании и на Восточном побережье Соединенных Штатов.
   Единственной задачей, равной по сложности строительству «шелковиц», являлось обеспечение секретности этих работ. Доказательством этого должен был служить и тот факт, что Артур Бэрнс со своей коротконогой бесхвостой собачкой еще стоял на набережной, а катер, на котором находилась команда британских и американских инженеров, уже причалил к берегу. Люди сошли по трапу и направились к ожидавшему их автобусу. Впрочем, один отделился от группы и зашагал к стоявшему поблизости штабному автомобилю, который должен был доставить его в Лондон. Водитель вышел, привычным движением распахнул заднюю дверь, и коммандер[20] Питер Джордан сел в машину.
* * *
   Нью-Йорк, октябрь 1943
   Они приехали за ним в пятницу. Эти люди почему-то запомнились ему как Лаурел и Харди: толстый, приземистый американец, от которого пахло дешевым лосьоном после бритья и сосисками с пивом, съеденными за ленчем, и тощий благообразный англичанин, пожавший руку Джордана с таким видом, будто хотел пощупать его пульс. На самом деле их звали Лимэнн и Брум, по крайней мере, так было написано в удостоверениях, которыми они по очереди помахали у него перед носом. Лимэнн сказал, что работает в Военном министерстве, Брум, костлявый англичанин, промямлил что-то насчет Военного кабинета. Ни один, ни другой не носили военной формы — Лимэнн был одет в потертый коричневый костюм, пиджак которого обтягивал его объемистый живот, а брюки, судя по неопрятным складкам, резали в шагу; Брум, напротив, щеголял в изящном темно-сером костюме, казавшемся слишком теплым для нью-йоркской осени.
   Джордан принял их в своем роскошном кабинете в офисе, расположенном в Нижнем Манхэттене. Лимэнну лишь с трудом удалось подавить отрыжку, которая, видимо от восторга, одолела его, когда он увидел потрясающий вид на мосты через Ист-Ривер, открывавшийся из окна: Бруклинский, Манхэттенский и Вильямсбургский. Брум не выказал ровно никакого интереса к творениям рук человеческих, зато прокомментировал погоду — прекрасный осенний день, прозрачное синее небо, ярко-оранжевый солнечный свет. В такие дни нетрудно подумать, что Манхэттен — самое красивое место на земле. Они вели разговор у южного окна, глядя с высоты на огромные грузовые суда, входившие и осторожно выбиравшиеся из нью-йоркской гавани.
   — Расскажите нам о работе, которой вы занимаетесь сейчас, мистер Джордан, — сказал Лимэнн с отчетливым акцентом Южного Бостона.
   Для хозяина кабинета это был больной вопрос. Он все еще оставался главным инженером Северо-восточной мостостроительной компании, которая являлась безусловным лидером среди строителей мостов на всем Восточном побережье. Но мечта об организации собственной фирмы, как он и боялся, умерла с началом войны.
   Лимэнн, похоже, крепко изучил его биографию и теперь пересказывал ее с таким видом, будто собирался представить Джордана к награде. «Лучшим в своем выпуске закончил Ренсселировский политехнический институт. Признан инженером года в 1938. „Сайнтифик америкен“ утверждает, что вы величайший человек из всех, кто жил на свете после изобретения колеса. Вы знаменитый человек, мистер Джордан».
   Увеличенная фотокопия статьи из «Сайнтифик америкен» висела на стене в изящной черной рамке. На фотографии, сопровождавшей статью, казалось, был снят совсем другой человек. Теперь Джордан стал более худощавым — некоторые говорили: более красивым, — и несмотря на то, что ему еще не исполнилось сорока, виски у него обильно поседели.
   Брум, тощий англичанин, бродил по комнате, внимательно рассматривая фотографии и модели мостов, разработанных и построенных компанией.
   — У вас тут работает много немцев, — сказал он с таким видом, будто открывал Джордану потрясающую новость. Это была чистая правда: немцы имелись и среди инженерного состава, и в секретариате. Личным секретарем Джордана работала женщина по имени мисс Хофер; она девочкой приехала вместе со своей семьей в Америку из Штутгарта и до сих пор говорила по-английски с немецким акцентом. И, как будто для того, чтобы подкрепить опасения Брума, мимо открытой двери Джордана прошли двое молодых клерков из отдела писем, болтавших между собой по-немецки с четко выраженным берлинским акцентом.
   — Вы подвергали их проверкам на благонадежность? — снова заговорил Лимэнн. Джордан нисколько не сомневался, что он был полицейским — по крайней мере, был полицейским в прошлом. Это было видно и по состоянию его заношенного дешевого костюма, и по выражению упорной решимости, не сходившему с его лица. Для Лимэнна мир должен был состоять, по большей части, из злодеев, а он стоял на посту, как единственная преграда, не позволяющая анархии захлестнуть и смести порядок.
   — Мы не устраиваем проверок на благонадежность. Ведь мы строим мосты, а не делаем бомбы.
   — А откуда вы знаете, что они не сочувствуют другой стороне?
   — Лимэнн. Разве это не немецкое имя?
   Мясистое лицо Лимэнна сразу сделалось хмурым.
   — Вообще-то не немецкое, а ирландское.
   Брум отвлекся от осмотра моделей моста, прислушался к тому обмену любезностями и захихикал. Потом спросил:
   — Вы знаете человека по имени Уолкер Хардиджен?
   У Джордана возникло неприятное ощущение, как будто его допрашивали.
   — Я думаю, что вы сами прекрасно знаете ответ на этот вопрос. Я знаю также, что он и его семья по происхождению немцы. Он говорит на немецком языке и хорошо знает страну. И был неоценимым помощником для моего тестя.
   — Вы хотите сказать: вашего бывшего тестя? — уточнил Брум.
   — Мы остались в очень близких отношениях после смерти Маргарет.
   Брум склонился над очередной моделью.
   — Это висячий мост?
   — Нет, это проект консоли. Разве вы не инженер?
   Брум вскинул голову и улыбнулся с таким видом, будто счел вопрос почему-то оскорбительным.
   — Нет, конечно, нет.
   Джордан уселся за свой стол.
   — Что ж, господа, может быть, вам стоило бы наконец-то сообщить мне, чему я обязан вашим визитом?
   — Наше дело имеет отношение к вторжению в Европу, — сказав Брум. — Не исключено, что нам потребуется ваша помощь.
   Джордан улыбнулся.
   — Вы хотите, чтобы я построил мост между Англией и Францией?
   — Нечто в этом роде, — согласился Лимэнн.
   Брум закурил сигарету и изящно выпустил струйку дыма в сторону реки.
   — Если честно, мистер Джордан, это дело не имеет ничего общего с мостами.

Глава 12

   Лондон
   Как только Вайкери вышел на Парламент-сквер, направляясь к входу в подземную военную квартиру Черчилля, размещенную глубоко под Вестминстером, небеса наконец-то разразились ливнем. Премьер-министр лично позвонил Вайкери и попросил прибыть к нему как можно скорее. Вайкери быстро переоделся в военную форму и впопыхах выскочил из штаб-квартиры МИ-5 без зонтика. Так что теперь единственным способом спасения от ледяного дождя было бежать как можно быстрее, одной рукой придерживая воротник плаща, а другой держа над головой, как щит, несколько папок. Он помчался мимо статуй одинаково задумчивых Линкольна и Биконсфилда[21] и, успев, несмотря ни на что, промокнуть до нитки, предъявил документы часовому в форме Королевской морской пехоты, который стоял в заложенном мешками с песком дверном проеме дома № 2 по Грейт-Сент-Джордж-стрит.
   Штаб МИ-5 охватила паника. Накануне вечером курьер на мотоцикле доставил из Блетчли-парка две расшифрованные радиограммы абвера. Они подтверждали худшие подозрения Вайкери — в Великобритании действовали, по меньшей мере, два немецких агента, неизвестных МИ-5, и, судя по всему, немцы намеревались заслать к ним помощников. Это было настоящее бедствие. Вайкери, прочитав доставленные депеши, почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он тут же позвонил сэру Бэзилу домой и сообщил новости. Сэр Бэзил, в свою очередь, тут же связался с генеральным директором и другими высокопоставленными чиновниками, связанными с «двойным крестом». К полуночи на пятом этаже горел свет во всех кабинетах. Оказалось, что Вайкери возглавляет одну из самых важных для хода всей войны операций. Он спал меньше часа. Голова у него раскалывалась, в глаза будто насыпали горячего песку, мысли путались и двигались в самых неожиданных направлениях.
   Часовой взглянул на пропуск Вайкери и жестом разрешил ему пройти. Вайкери спустился по лестнице и пересек небольшой вестибюль. Как ни странно, Невилл Чемберлен приказал начать строительство подземного убежища для высшего руководства страны в тот самый день, когда вернулся из Мюнхена, где заявил, что «наше время будет мирным». Вайкери всегда воспринимал это место как невидимый широкой публике подземный памятник провалу политики умиротворения. Прикрытый четырехфутовым слоем бетона, укрепленного старыми рельсами, снятыми с линий лондонского трамвая, подземный лабиринт считался абсолютно неуязвимым. Помимо личного штаба Черчилля, здесь размещались самые жизненно важные и тайные службы британского правительства.
   Вайкери прошел по коридору. В уши ему ударил грохот пишущих машинок и трезвон телефонов, к которым никто не спешил подходить. Колонны, подпиравшие здесь низкий потолок, были сделаны из шпангоутов одного из линейных кораблей адмирала Нельсона. При входе висела броская табличка: «Берегите голову». Вайкери, с его ростом всего в пять с половиной футов, никакая опасность здесь не угрожала. Стены, окрашенные когда-то в цвет девонширских сливок, выцвели и обрели уныло-бежевый оттенок старой газеты. Полы были покрыты уродливым коричневым линолеумом. К потолку были скобами прикреплены черные канализационные трубы, в которых булькала вода, вытекавшая из уборных расположенного наверху нового комплекса правительственных учреждений. Несмотря на то что воздух проходил очистку в специальной системе вентиляции, здесь отчетливо пахло немытыми телами и застарелым табачным дымом. Вайкери подошел к двери, перед которой стоял, прислонившись к стене, еще один морской пехотинец. При появлении Вайкери часовой вытянулся по стойке «смирно», стукнув каблуками по резиновому коврику, подложенному специально для того, чтобы глушить этот резкий звук.
   Вайкери смотрел на лица людей, которые работали, жили, ели и спали здесь, в подземной крепости премьер-министра. Слово «бледный» не могло охарактеризовать цвет их лиц: они были отечными, изжелта-белыми, как воск, лицами троглодитов, копошившихся в своем муравейнике. Внезапно его каморка без окон на Сент-Джеймс-стрит показалась Вайкери не такой уж кошмарной. По крайней мере, она находилась над землей. По крайней мере, там имелось что-то, хоть отдаленно напоминавшее свежий воздух.
   Личное помещение Черчилля находилось в комнате 65А, рядом с картографическим залом и напротив комнаты трансатлантической телефонной связи. Помощник сразу же провел Вайкери внутрь, не обращая внимания на злобные взгляды нескольких бюрократов, сидевших с таким видом, будто ожидали здесь приема, по крайней мере, с минувшей войны. Премьер-министр располагался в крошечной комнатушке, большую часть которой занимала маленькая кровать, застеленная серыми армейскими одеялами. В ногах кровати помещался столик, на котором стояли бутылка и два стакана. Би-би-си установила здесь стационарный микрофон, чтобы Черчилль мог выступать по радио прямо из своей подземной крепости. Вайкери заметил маленькое стеклянное табло, на котором можно было различить надпись: «ТИШИНА! ИДЕТ ПЕРЕДАЧА!» В комнате имелся только один предмет роскоши: хумидор[22], в котором премьер-министр держал свои любимые сигары «Ромео и Джульетта».
   Черчилль в зеленом шелковом халате сидел за столиком, держа между пальцами первую за день сигару. Когда Вайкери вошел в комнату, он не пошевелился. Вайкери присел на краешек кровати и окинул взглядом сидевшего перед ним человека. Он был совсем не таким, как в тот майский день 1940 года. И не той энергичной уверенной персоной, какую показывали в пропагандистских фильмах и кинохронике. Он был просто-напросто человеком, который слишком много работает и слишком мало спит. Черчилль только что возвратился в Великобританию из Северной Африки, где провел несколько дней, оправляясь от последствий не слишком сильного, к счастью, сердечного приступа и очень напугавшей всех последовавшей за ним пневмонии. Веки у него были красными и воспаленными, щеки казались, как и у всех работников этого подземного штаба, не в меру одутловатыми и бледными. Он встретил старого друга слабой, наполовину вымученной улыбкой.