Страница:
— Не переживай, Альфред. В результате мне пришлось всего лишь посидеть в одиночестве за столиком в «Коннахте» и напиться вдребадан. — Вайкери резко повернулся к ней. — Ничего, я только смеюсь. Хотя не стану притворяться, что не испытала сильного разочарования. Мне потребовалось очень много времени, чтобы набраться храбрости и обратиться к тебе. Я поступила так ужасно тогда... — Ее голос опустился до неслышного шепота, и фраза осталась незаконченной.
«Да, Элен, именно так оно и было», — подумал Вайкери.
— Это было давным-давно. А как ты смогла разыскать меня?
Она позвонила ему в кабинет двадцать минут назад. Он поднял трубку, ожидая услышать все, что угодно, но только не ее голос: приказ Бутби срочно явиться к нему на ковер и продемонстрировать свои умственные качества, доклад Гарри о том, что Кэтрин Блэйк выстрелила в лицо кому-то еще, злой голос Питера Джордана, сообщающего, что с него хватит и МИ-5 может больше на него не рассчитывать. Услышав голос Элен, он чуть не лишился чувств. «Привет, дорогой, это я, — сказала она; как хороший агент, она не стала называть своего имени. — Может быть, у тебя еще не пропало желание встретиться со мной? Я стою в телефонной будке прямо напротив твоего офиса. О, Альфред, прошу тебя».
— Мой отец дружит с вашим генеральным директором, — прямо ответила она, — а Дэвид и Бэзил Бутби — хорошие друзья. Я уже давно знаю, где ты сейчас работаешь.
— Твой отец, Дэвид и Бэзил Бутби — все это мои самые любимые люди на свете.
— Не беспокойся, Альфред, они не сидят вечерами, обсуждая тебя.
— Что ж, хвала небесам хотя бы за это!
Она сжала его руку.
— Но как ты умудрился угодить в эту организацию?
Вайкери рассказал ей всю историю. О том, как он оказывал поддержку Черчиллю перед войной. Как Черчилль ввел его в круг приближенных советников в Чартуэлле. Как Черчилль вызвал его к себе в мае 1940-го и прямо-таки приказал поступить на службу в МИ-5.
— Неужели он на самом деле говорил все это, лежа в ванне? — удивилась Элен.
Вайкери кивнул, улыбнувшись при этом воспоминании.
— И как же премьер-министр выглядит голым?
— Он необыкновенно розовый. Это вызвало у меня самое настоящее благоговение. Я поймал себя на том, что весь остаток дня напевал «Правь, Британия».
Элен рассмеялась.
— Твоя работа, должно быть, ужасно интересная.
— Иногда. Но бывает и невероятно скучной и утомительной.
— Тебя, наверно, иногда подмывает поделиться с кем-нибудь теми тайнами, которые ты знаешь?
— Элен!
— А все-таки? — настаивала она.
— Нет, конечно, нет.
— А меня — да, — сказала она и отвела взгляд. Выждав мгновение, она снова оглянулась на него. — Ты прекрасно выглядишь, Альфред. Ты стал просто красивым. Такое впечатление, что ты нашел на этой проклятой войне свое место.
— Спасибо.
— Хотя все же мне непривычно видеть тебя без вельвета и твида. Ты теперь стал серым, таким же, как все они.
— Что поделать, это официальная униформа Уайтхолла. Я уже привык. И мне очень нравится перемена образа жизни. Но я буду рад, когда все это закончится и я смогу вернуться в Университетский колледж. Ведь мое место все-таки там.
Несколько мгновений он не мог поверить, что действительно произнес эти слова. Довольно долго он воспринимал МИ-5 как свое спасение. Но теперь он со всей определенностью знал, что это не так. Он наслаждался временем, которое проводил в МИ-5: непрекращающимся напряжением, бессонными дежурствами, несъедобной пищей в столовой, сражениями с Бутби, великолепной группой таких же, как он сам, высокообразованных любителей, включившихся в тайную работу. Он некоторое время намеревался просить, чтобы его оставили здесь и после войны. Но потом сообразил, что это будет нечто совсем другое — не будет непрерывного ощущения угрозы уничтожения нации, висевшей сейчас над ним подобно дамоклову мечу.
Но это было не все и, пожалуй, не главное. Хотя по уровню умственного развития он вполне годился для решения повседневных задач, стоявших перед разведывательным ведомством, сама сущность этой работы была ему глубоко отвратительна. Он был историком. По своей природе и образованию он был предан делу выяснения истины. А деятельность разведки полностью основывалась на лжи. На предательстве. На постулате о цели, оправдывающей средства. На обычае бить врага в спину и готовности ударить в спину даже друга, если возникнет такая необходимость. Он нисколько не был уверен, что тот человек, которым он стал, нравится ему.
— Кстати, как поживает Дэвид? — светски поинтересовался он.
Элен тяжело вздохнула.
— Дэвид это Дэвид, — сказала она с таким выражением, будто никакого другого объяснения не требовалось. — Он отправил меня в провинцию, а сам живет здесь, в Лондоне. Он выправил себе офицерское звание и делает что-то в Адмиралтействе. Я навещаю его раз в несколько недель. Ему нравится, когда меня нет под боком: можно развлекаться, как ему хочется.
Вайкери, почувствовавший себя неловко от откровенности Элен, снова уставился в пространство. Дэвид Линдсей, очень богатый и представительный мужчина, был широко известен как страшный бабник. «Неудивительно, что они с Бутби такие хорошие друзья», — подумал он.
— Не пытайся делать вид, что я раскрываю тебе какие-то новости, Альфред. Я знаю, что о Дэвиде и его любимом времяпрепровождении известно всем на свете. Я привыкла к этому. Дэвид любит женщин, и они любят его. Все ясно и понятно.
— Почему ты не расстанешься с ним?
— О, Альфред... — сказала она и небрежно взмахнула рукой в перчатке, давая понять, что сама эта мысль не имеет права на существование.
— В твоей жизни есть кто-нибудь еще?
— Ты имеешь в виду других мужчин?
Вайкери кивнул.
— Я однажды попробовала, но сделала это с совсем неподходящим человеком. Он оказался тем же Дэвидом, только в другой одежде. Кроме того, я двадцать пять лет назад в одной сельской церкви дала обещание и, похоже, мне не по силам переступить через него.
— Хотел бы я, чтобы ты так же отнеслась к обещанию, которое дала мне, — сказал Вайкери и сразу же пожалел о сказанном и о той горечи, которая все же прозвучала в его голосе. Но Элен лишь взглянула на него и пару раз быстро моргнула.
— Иногда я тоже жалею, что все получилось так, а не иначе. Мой бог, это совершенно не по-английски. Пожалуйста, извини меня. Я думаю, что все это из-за того, что в городе полно этих проклятых американцев.
Вайкери почувствовал, что краснеет.
— Ты все еще встречаешься с Алисой Симпсон? — спросила Элен.
— Помилуй бог, откуда ты знаешь о ней?
— Я знаю все обо всех твоих женщинах, Альфред. Она очень мила. Мне даже нравятся те книжонки, которые она пишет.
— Она от меня ускользнула. Я сказал себе, что это произошло из-за войны, из-за моей работы. Но на самом деле это просто из-за того, что она — это не ты, Элен. Поэтому я не стал удерживать ее. Точно так же, как и всех остальных.
— О, будь ты проклят, Альфред Вайкери! Будь ты проклят за то, что говоришь такие слова.
— Это правда. Кроме того, именно это ты хотела услышать. Ведь именно из-за этого, в первую очередь, ты и искала меня.
— Если честно, то я хотела услышать, что ты счастлив, — сказана она. На ее глаза навернулись слезы. — Я вовсе не хотела услышать от тебя, что я разрушила твою жизнь.
— Не старайся лишний раз польстить себе, Элен. Ты не разрушила мою жизнь. Я не несчастен. Я всего лишь так и не нашел в своем сердце места для кого-нибудь другого. Я не слишком доверяю людям. И полагаю, что должен поблагодарить за это именно тебя.
— Перемирие, — поспешно сказала она. — Прошу тебя, давай объявим перемирие. Я вовсе не хочу, чтобы наша встреча превратилась в продолжение нашей прошлой беседы. Я всего-навсего хотела провести немного времени в твоем обществе. О боже, мне совершенно необходимо выпить! Может быть, ты отведешь меня в какое-нибудь приятное место, дорогой, и дашь мне возможность залить в глотку бутылку вина?
Они пошли к «Дюку». В это время дня там было совсем тихо. Их усадили за угловой столик. Вайкери настроился на то, что в ресторан в любую секунду может войти и увидеть их кто-нибудь из приятелей Элен и Дэвида, но, как ни странно, их никто не беспокоил. Попросив прощения, он вышел к телефону, позвонил Гарри и сказал ему, где находится. Вернувшись, он увидел на столе бутылку до смешного дорогого шампанского, торчавшую из ведерка со льдом.
— Не волнуйся, милый, — проворковала Элен. — Это за счет Дэвида.
Он сел, и они очень быстро ополовинили бутылку. Они говорили о книгах Вайкери и о детях Элен. Они даже несколько раз упомянули Дэвида. Пока она говорила, он почти не отводил глаз от ее лица. В ее глазах застыло выражение затаенной печали — тень страдания, порожденного неудавшимся браком, — из-за которого она казалась ему еще привлекательнее. Она протянула руку и положила ее на руку Вайкери. Он почувствовал, как сердце у него в груди забилось часто-часто — впервые за последние двадцать пять лет.
— Ты когда-нибудь думаешь об этом, Альфред?
— О чем — этом?
— О том утре...
— Элен, что ты...
— Мой бог, Альфред, ты иногда бываешь на удивление толстокожим. О том утре, когда я залезла к тебе в кровать и впервые осквернила твое тело.
Вайкери судорожно проглотил остатки вина и поспешно снова наполнил стаканы.
— Нет. Не то чтобы...
— Боже. Альфред Вайкери, но ты ужасный лгун. Интересно, как это качество сочетается с твоей новой работой.
— Ладно, пусть будет — да. Я действительно думаю об этом.
«А когда же я вспоминал об этом в последний раз? — задумался он. — Утром в Кенте, после того как состряпал для „двойного креста“ донесение от агента по кличке Партридж».
— Я частенько ловлю себя на том, что думаю об этом, когда мне труднее всего.
— Знаешь, я солгала Дэвиду. Я всегда говорила ему, что он был у меня первым. Но я рада, что первым был ты. — Она крутила в пальцах бокал за ножку и смотрела в окно. — Это случилось так быстро — какие-то мгновения... Но когда я вспоминаю об этом теперь, мне кажется, будто это продолжалось много часов.
— Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Она быстро, искоса взглянула на него.
— Твой дом в Челси еще существует?
— Я слышал, что он все еще стоит на месте. Сам-то я не был там с сорокового года, — шутливо добавил Вайкери.
Она отвернулась от окна, долго смотрела Вайкери прямо в глаза, а потом подалась вперед и прошептала:
— Я хочу, чтобы ты сейчас отвез меня туда и мы занялись бы любовью в твоей кровати.
— Мне тоже хотелось бы этого, Элен. Но ты только снова разбила бы мне сердце. Не думаю, чтобы в моем возрасте я смог еще раз выдержать потерю тебя.
Лицо Элен утратило какое бы то ни было выражение. Когда она вновь смогла заговорить, ее голос прозвучал ровно и глухо:
— Мой бог, Альфред, когда ты превратился в такого бессердечного мерзавца?
Эти слова показались ему знакомыми. Потом он вспомнил, что такую же точно фразу произнес Бутби, взяв его под локоть после того, как он закончил допрос Питера Джордана.
Между ними пролегла тень. Она набежала на лицо Элен и с каждой секундой делалась все глубже и глубже. Элен сидела совершенно неподвижно и молчала. На ее глаза навернулись слезы. Моргнув несколько раз, она стряхнула их и восстановила самообладание. Вайкери чувствовал себя идиотом. Ситуация вышла из-под контроля и зашла слишком далеко. Дурак он был, согласившись на эту встречу. Ведь заранее знал, что из нее не могло выйти ничего хорошего. От тишины у него звенело в ушах, как будто он находился посреди огромной грохочущей кузницы. Он рассеянно похлопал себя по нагрудным карманам в поисках очков в форме полумесяца и попытался изобрести предлог для того, чтобы уйти. Элен ощутила его беспокойство.
— Я слишком долго задерживаю тебя, — сказала она, все так же глядя в окно. — Я знаю, что тебе нужно находиться на месте.
— Да. Прости меня, но мне действительно нужно идти. Мне очень жаль.
Элен снова заговорила, обращаясь к отдаленному окну:
— Не позволяй им задурить себе голову. Как только война закончится, уходи от этих ужасных серых костюмов и отправляйся домой к своим книгам. Таким ты мне нравился гораздо больше. — Вайкери ничего не сказал, лишь взглянул ей в лицо. Потом он наклонился, чтобы поцеловать Элен в щеку, но она запрокинула голову и, легонько придержав его пальцами за шею, быстро поцеловала в губы. — Надеюсь, что ты передумаешь — и скоро, — добавила она, слегка улыбнувшись.
— Если честно, то это вполне возможно.
— Вот и хорошо.
— До свидания, Элен.
— До свидания, Альфред.
Когда он уже повернулся, она взяла его за руку:
— Я должна сказать тебе еще одну вещь. Что бы ты ни делал, дорогой, никогда не доверяй Бэзилу Бутби. Он хуже любой отравы. Никогда, ни за что не поворачивайся к нему спиной.
Тут ему на память пришли слова, которые она сказала о герое своей единственной супружеской измены: «Это был тот же Дэвид, только в другой одежде».
«Нет, Элен, — подумал он. — Это был Бутби».
У него возникло ощущение, будто он движется не сам по себе, а кто-то или что-то им управляет. Внезапно он вспомнил госпиталь в Сассексе, где оправлялся от ран. Вспомнил молодого солдата, совсем мальчика, которому пулей повредило позвоночник, и он не мог двигать ни руками, ни ногами. То, как этот мальчик описывал те странные чужие ощущения, которые он испытывал, когда доктора перемещали его мертвые члены. Боже мой, Элен! Как ты могла? Бутби! Боже, Элен! Перед его мысленным взором всплывали омерзительные картины любовных ласк. Закрыв глаза, он попытался отогнать их. Адское проклятье! Не кто-то другой, а именно Бэзил Бутби! Он изумился абсурдности того, как одна часть его жизни, которую он считал давно закончившейся, вновь вернулась и соприкоснулась с его нынешней жизнью. Элен и Бутби — абсурдно. Слишком абсурдно для того, чтобы даже говорить об этом. Но он-то знал, что это правда.
Куда же он попал? Он определил запах реки, и ему удалось сориентироваться. Набережная Виктории. Пятна, двигавшиеся по реке, вероятно, представляли собой буксирные пароходы, волочащие баржи; он видел редкие ходовые огни, слышал отдаленные завывания туманного ревуна. Потом он услышал, как совсем рядом стонет от наслаждения какой-то мужчина, и решил, что это вновь шутки разыгравшегося воображения. Но, взглянув влево, он различил в темноте парочку: солдата и шлюху, запустившую обе руки к нему в ширинку. «О, боже! Извините!»
Он брел куда-то дальше. Ему ужасно хотелось ворваться в кабинет Бутби и ударить Бэзила кулаком по лицу. Но, вспомнив габариты Бутби и слухи о его мастерстве в различных боевых искусствах, решил, что из этого выйдет разве что попытка самоубийства. Еще ему хотелось вернуться к «Дюку», застать там Элен, отвести ее к себе домой... и к черту все последствия. А потом в его мозгу вновь стали появляться эпизоды того дела, которое он сейчас вел, — как это было все последнее время. Пустая папка из-под досье Фогеля. Карл Бекер в сырой камере: «Я сказал Бутби». Изуродованное пулей лицо Роз Морли. Грейс Кларендон, выходящая в слезах из кабинета Бутби. Пеликан. Хоук, мальчишка из Оксфорда — шпион Бутби. Он испытывал крайне неприятное ощущение того, что им управляют. «Неужели я тоже такой же Хоук?» — спрашивал себя он.
Куда же его занесло теперь? Нортумберленд-авеню. Он шел теперь медленнее, прислушиваясь к умиротворяющим звукам ослабевшего к вечеру уличного движения. Случайно вскинув голову, он увидел неподалеку привлекательную молодую женщину, которая нетерпеливо глядела на проезжавшие по улице автомобили. Это была Грейс Кларендон, он никак не мог не узнать ее пышные белокурые волосы и выкрашенные ярко-красной помадой губы. К тротуару подъехал большой черный «Хамбер». Машина Бутби! Дверь открылась, и Грейс забралась внутрь. Автомобиль сразу тронулся с места. Вайкери отвернулся и дал «Хамберу» проехать мимо.
Автомобиль остановился перед домом. Вайкери выбрался из машины и, прикрывая голову от дождя портфелем, как щитом, поспешил в дом. Там царило примерно такое же настроение, какое бывает в вест-эндском театре перед премьерой спектакля по пьесе малоизвестного автора. Вайкери почувствовал, что наслаждается этой атмосферой — шумной болтовней наблюдателей, облачавшихся в плащи и галоши для того, чтобы провести ночь на улице, манипуляциями техника, проверяющего качество звука, поступающего из микрофонов, установленных в доме Джордана, запахом пищи, исходящим из кухни.
Вероятно, что-то в облике Вайкери говорило об испытываемом им напряжении, потому что никто не заговорил с ним, пока он пересекал суматошную оперативную комнату и поднимался по лестнице в библиотеку. Там он снял плащ и повесил его на крючок, приделанный за дверью. Положил портфель на стол. И лишь после этого пересек коридор и подошел к открытой двери комнаты, в которой Питер Джордан, стоя перед зеркалом, одевался в военно-морскую форму.
«Если наблюдатели — это мои рабочие сцены, — подумал Вайкери, — то Джордан — это звезда, а флотская форма — его сценический костюм».
Вайкери некоторое время пристально наблюдал за ним. Джордан, определенно, чувствовал себя в форме неловко — очевидно, решил Вайкери, он испытывал то же чувство, которое испытывал он сам, когда ему приходилось, примерно раз в десятилетие, надевать галстук-бабочку и вспоминать, что и как делается. Он негромко кашлянул, чтобы сообщить о своем присутствии. Джордан, повернув голову, взглянул на Вайкери, а потом возвратился к своему отражению в зеркале.
— И когда же это кончится? — спросил он, не глядя на Вайкери.
Это уже стало частью их ежевечернего ритуала. Каждый вечер, перед тем как отправиться на встречу с Кэтрин Блэйк, вооружившись новой партией материалов по операции «Литавры» в портфеле, Джордан задавал один и тот же вопрос. Вайкери каждый раз уклонялся от ответа на него. Но сейчас сказал по-другому:
— Пожалуй, это может закончиться очень скоро.
Джордан резко вскинул голову, потом перевел взгляд на свободное кресло и повелительным тоном произнес:
— Сядьте. У вас такой вид, будто вы прогулялись в ад и вернулись обратно. Скажите, когда вы спали в последний раз?
— Мне кажется, это была ночь в мае сорокового года, — ответил Вайкери и с готовностью опустился в кресло.
— Мне не стоит рассчитывать на то, что вы объясните, почему вы так думаете, верно?
Вайкери медленно покачал головой:
— Боюсь, что не смогу этого сделать.
— Я так и понял.
— А для вас есть какая-то разница?
— Пожалуй, что на самом деле нет.
Джордан закончил одеваться, закурил сигарету и сел напротив Вайкери.
— Имею ли я право задавать вам какие-нибудь вопросы?
— Это зависит только от вопросов.
Джордан улыбнулся с таким видом, будто они находились на приятной вечеринке.
— Я полностью уверен в том, что вы не кадровый офицер разведки. А чем вы занимались до войны?
— Я был профессором европейской истории в Лондонском университетском колледже. — Собственные слова прозвучали для Вайкери странно, как если бы он читал чей-то послужной список. Ему казалось, что это было целую жизнь — нет, две жизни — тому назад.
— И как же вас угораздило попасть на службу в МИ-5?
Вайкери немного поколебался, решил, что не нарушит никаких правил секретности, и рассказал вкратце свою историю.
— И вам нравится ваша работа?
— Иногда. А бывает так, что я ее просто ненавижу и жду не дождусь, когда вернусь в академические стены и запру за собой дверь.
— И когда же так бывает?
— Например, сейчас, — категорически заявил Вайкери.
Джордан не выказал никакой внешней реакции. Как будто он был уверен в том, что ни один офицер разведки, каким бы заматерелым в своей профессии он ни был, не мог получать удовольствие от такой операции, как та, в которой ему пришлось участвовать.
— Женаты?
— Нет.
— Были когда-нибудь?
— Никогда.
— Почему же?
Вайкери подумал, что иногда совпадения, которые устраивает Бог, бывают слишком вульгарными для того, чтобы их можно было принимать всерьез. Тремя часами ранее он отвечал на этот вопрос женщине, которая знала ответ. А теперь тот же самый проклятущий вопрос задает его агент.
— Наверно, просто не встретил подходящей женщины, — ответил он с вымученной улыбкой.
Джордан изучал его. Вайкери чувствовал это, и это ему очень и очень не нравилось. Он привык к отношениям иного рода — и с Джорданом, и с немецкими шпионами, которых он заставил работать на себя. Это он, Вайкери, выпытывал у них все, что считал необходимым, Вайкери раскрывал наглухо запертые хранилища эмоций и ковырял старые раны, пока они не начинали кровоточить, Вайкери выискивал слабые места и вставлял туда ножи. Он предполагал, что это была одна из причин, по которым ему хорошо удавалась работа по «двойному кресту». Служебное положение позволяло ему досконально изучать жизнь посторонних людей и эксплуатировать в своих интересах их личные недостатки, не испытывая необходимости обращаться к своим собственным. Он подумал о Карле Бекере, который сидел в тюремной камере, облаченный в серую тюремную робу. Вайкери сознавал, что ему нравилось быть господином положения, нравилось управлять и обманывать, нравилось дергать за ниточки. «Неужели я стал таким, потому что Элен бросила меня двадцать пять лет назад?» — спросил себя он. Достав из кармана пачку «Плейерс», он рассеянно извлек сигарету и закурил.
Джордан поставил локоть на подлокотник кресла и оперся подбородком на ладонь. Он хмурился и смотрел на Вайкери так, будто Вайкери был ненадежным мостом, который мог в любой момент обрушиться.
— Мне кажется, вы, скорее всего, встретили когда-то подходящую женщину, но она не ответила на ваше чувство.
— Я бы сказал...
— Ну вот, значит, я все же прав.
Вайкери выпустил к потолку большой клуб дыма.
— Вы умный человек. Я всегда это знал.
— И как ее звали?
— Ее звали Элен.
— Что же случилось?
— Извините, Питер...
— Когда-нибудь потом видели ее?
Вайкери покачал головой, а потом сказал:
— Нет.
— Сожалеете об этом?
Вайкери подумал о словах Элен. «Я вовсе не хотела услышать от тебя, что я разрушила твою жизнь». А действительно, разрушила ли она его жизнь? Ему нравилось считать, что это не так. Как и многие одинокие мужчины, он частенько говорил себе, насколько удачно сложилось, что он не обременен женой и детьми. У него была его личная жизнь и его работа, и ему нравилось, что он не должен отвечать ни за одного человека в мире. У него было достаточно денег, чтобы он мог делать все, что взбредет в голову. Его дом был обставлен и оборудован по его собственному вкусу, и ему не приходилось волноваться из-за того, что кто-нибудь будет рыться в его вещах или ворошить бумаги. Но, по правде говоря, ему иногда бывало одиноко — ужасно одиноко. По правде говоря, ему было жаль, что он не имеет никого, кто мог бы разделить с ним его триумфы и его разочарования. Ему было жаль, что никто не хочет разделить их с ним. Когда он делал шаг в сторону и пытался объективно взглянуть на свою жизнь, в ней чего-то не хватало: смеха, нежности, иногда немного шума и беспорядка. Он понимал, что это была половина жизни. Половина жизни, половина дома — в конечном счете, половина человека.
«Да, Элен, именно так оно и было», — подумал Вайкери.
— Это было давным-давно. А как ты смогла разыскать меня?
Она позвонила ему в кабинет двадцать минут назад. Он поднял трубку, ожидая услышать все, что угодно, но только не ее голос: приказ Бутби срочно явиться к нему на ковер и продемонстрировать свои умственные качества, доклад Гарри о том, что Кэтрин Блэйк выстрелила в лицо кому-то еще, злой голос Питера Джордана, сообщающего, что с него хватит и МИ-5 может больше на него не рассчитывать. Услышав голос Элен, он чуть не лишился чувств. «Привет, дорогой, это я, — сказала она; как хороший агент, она не стала называть своего имени. — Может быть, у тебя еще не пропало желание встретиться со мной? Я стою в телефонной будке прямо напротив твоего офиса. О, Альфред, прошу тебя».
— Мой отец дружит с вашим генеральным директором, — прямо ответила она, — а Дэвид и Бэзил Бутби — хорошие друзья. Я уже давно знаю, где ты сейчас работаешь.
— Твой отец, Дэвид и Бэзил Бутби — все это мои самые любимые люди на свете.
— Не беспокойся, Альфред, они не сидят вечерами, обсуждая тебя.
— Что ж, хвала небесам хотя бы за это!
Она сжала его руку.
— Но как ты умудрился угодить в эту организацию?
Вайкери рассказал ей всю историю. О том, как он оказывал поддержку Черчиллю перед войной. Как Черчилль ввел его в круг приближенных советников в Чартуэлле. Как Черчилль вызвал его к себе в мае 1940-го и прямо-таки приказал поступить на службу в МИ-5.
— Неужели он на самом деле говорил все это, лежа в ванне? — удивилась Элен.
Вайкери кивнул, улыбнувшись при этом воспоминании.
— И как же премьер-министр выглядит голым?
— Он необыкновенно розовый. Это вызвало у меня самое настоящее благоговение. Я поймал себя на том, что весь остаток дня напевал «Правь, Британия».
Элен рассмеялась.
— Твоя работа, должно быть, ужасно интересная.
— Иногда. Но бывает и невероятно скучной и утомительной.
— Тебя, наверно, иногда подмывает поделиться с кем-нибудь теми тайнами, которые ты знаешь?
— Элен!
— А все-таки? — настаивала она.
— Нет, конечно, нет.
— А меня — да, — сказала она и отвела взгляд. Выждав мгновение, она снова оглянулась на него. — Ты прекрасно выглядишь, Альфред. Ты стал просто красивым. Такое впечатление, что ты нашел на этой проклятой войне свое место.
— Спасибо.
— Хотя все же мне непривычно видеть тебя без вельвета и твида. Ты теперь стал серым, таким же, как все они.
— Что поделать, это официальная униформа Уайтхолла. Я уже привык. И мне очень нравится перемена образа жизни. Но я буду рад, когда все это закончится и я смогу вернуться в Университетский колледж. Ведь мое место все-таки там.
Несколько мгновений он не мог поверить, что действительно произнес эти слова. Довольно долго он воспринимал МИ-5 как свое спасение. Но теперь он со всей определенностью знал, что это не так. Он наслаждался временем, которое проводил в МИ-5: непрекращающимся напряжением, бессонными дежурствами, несъедобной пищей в столовой, сражениями с Бутби, великолепной группой таких же, как он сам, высокообразованных любителей, включившихся в тайную работу. Он некоторое время намеревался просить, чтобы его оставили здесь и после войны. Но потом сообразил, что это будет нечто совсем другое — не будет непрерывного ощущения угрозы уничтожения нации, висевшей сейчас над ним подобно дамоклову мечу.
Но это было не все и, пожалуй, не главное. Хотя по уровню умственного развития он вполне годился для решения повседневных задач, стоявших перед разведывательным ведомством, сама сущность этой работы была ему глубоко отвратительна. Он был историком. По своей природе и образованию он был предан делу выяснения истины. А деятельность разведки полностью основывалась на лжи. На предательстве. На постулате о цели, оправдывающей средства. На обычае бить врага в спину и готовности ударить в спину даже друга, если возникнет такая необходимость. Он нисколько не был уверен, что тот человек, которым он стал, нравится ему.
— Кстати, как поживает Дэвид? — светски поинтересовался он.
Элен тяжело вздохнула.
— Дэвид это Дэвид, — сказала она с таким выражением, будто никакого другого объяснения не требовалось. — Он отправил меня в провинцию, а сам живет здесь, в Лондоне. Он выправил себе офицерское звание и делает что-то в Адмиралтействе. Я навещаю его раз в несколько недель. Ему нравится, когда меня нет под боком: можно развлекаться, как ему хочется.
Вайкери, почувствовавший себя неловко от откровенности Элен, снова уставился в пространство. Дэвид Линдсей, очень богатый и представительный мужчина, был широко известен как страшный бабник. «Неудивительно, что они с Бутби такие хорошие друзья», — подумал он.
— Не пытайся делать вид, что я раскрываю тебе какие-то новости, Альфред. Я знаю, что о Дэвиде и его любимом времяпрепровождении известно всем на свете. Я привыкла к этому. Дэвид любит женщин, и они любят его. Все ясно и понятно.
— Почему ты не расстанешься с ним?
— О, Альфред... — сказала она и небрежно взмахнула рукой в перчатке, давая понять, что сама эта мысль не имеет права на существование.
— В твоей жизни есть кто-нибудь еще?
— Ты имеешь в виду других мужчин?
Вайкери кивнул.
— Я однажды попробовала, но сделала это с совсем неподходящим человеком. Он оказался тем же Дэвидом, только в другой одежде. Кроме того, я двадцать пять лет назад в одной сельской церкви дала обещание и, похоже, мне не по силам переступить через него.
— Хотел бы я, чтобы ты так же отнеслась к обещанию, которое дала мне, — сказал Вайкери и сразу же пожалел о сказанном и о той горечи, которая все же прозвучала в его голосе. Но Элен лишь взглянула на него и пару раз быстро моргнула.
— Иногда я тоже жалею, что все получилось так, а не иначе. Мой бог, это совершенно не по-английски. Пожалуйста, извини меня. Я думаю, что все это из-за того, что в городе полно этих проклятых американцев.
Вайкери почувствовал, что краснеет.
— Ты все еще встречаешься с Алисой Симпсон? — спросила Элен.
— Помилуй бог, откуда ты знаешь о ней?
— Я знаю все обо всех твоих женщинах, Альфред. Она очень мила. Мне даже нравятся те книжонки, которые она пишет.
— Она от меня ускользнула. Я сказал себе, что это произошло из-за войны, из-за моей работы. Но на самом деле это просто из-за того, что она — это не ты, Элен. Поэтому я не стал удерживать ее. Точно так же, как и всех остальных.
— О, будь ты проклят, Альфред Вайкери! Будь ты проклят за то, что говоришь такие слова.
— Это правда. Кроме того, именно это ты хотела услышать. Ведь именно из-за этого, в первую очередь, ты и искала меня.
— Если честно, то я хотела услышать, что ты счастлив, — сказана она. На ее глаза навернулись слезы. — Я вовсе не хотела услышать от тебя, что я разрушила твою жизнь.
— Не старайся лишний раз польстить себе, Элен. Ты не разрушила мою жизнь. Я не несчастен. Я всего лишь так и не нашел в своем сердце места для кого-нибудь другого. Я не слишком доверяю людям. И полагаю, что должен поблагодарить за это именно тебя.
— Перемирие, — поспешно сказала она. — Прошу тебя, давай объявим перемирие. Я вовсе не хочу, чтобы наша встреча превратилась в продолжение нашей прошлой беседы. Я всего-навсего хотела провести немного времени в твоем обществе. О боже, мне совершенно необходимо выпить! Может быть, ты отведешь меня в какое-нибудь приятное место, дорогой, и дашь мне возможность залить в глотку бутылку вина?
Они пошли к «Дюку». В это время дня там было совсем тихо. Их усадили за угловой столик. Вайкери настроился на то, что в ресторан в любую секунду может войти и увидеть их кто-нибудь из приятелей Элен и Дэвида, но, как ни странно, их никто не беспокоил. Попросив прощения, он вышел к телефону, позвонил Гарри и сказал ему, где находится. Вернувшись, он увидел на столе бутылку до смешного дорогого шампанского, торчавшую из ведерка со льдом.
— Не волнуйся, милый, — проворковала Элен. — Это за счет Дэвида.
Он сел, и они очень быстро ополовинили бутылку. Они говорили о книгах Вайкери и о детях Элен. Они даже несколько раз упомянули Дэвида. Пока она говорила, он почти не отводил глаз от ее лица. В ее глазах застыло выражение затаенной печали — тень страдания, порожденного неудавшимся браком, — из-за которого она казалась ему еще привлекательнее. Она протянула руку и положила ее на руку Вайкери. Он почувствовал, как сердце у него в груди забилось часто-часто — впервые за последние двадцать пять лет.
— Ты когда-нибудь думаешь об этом, Альфред?
— О чем — этом?
— О том утре...
— Элен, что ты...
— Мой бог, Альфред, ты иногда бываешь на удивление толстокожим. О том утре, когда я залезла к тебе в кровать и впервые осквернила твое тело.
Вайкери судорожно проглотил остатки вина и поспешно снова наполнил стаканы.
— Нет. Не то чтобы...
— Боже. Альфред Вайкери, но ты ужасный лгун. Интересно, как это качество сочетается с твоей новой работой.
— Ладно, пусть будет — да. Я действительно думаю об этом.
«А когда же я вспоминал об этом в последний раз? — задумался он. — Утром в Кенте, после того как состряпал для „двойного креста“ донесение от агента по кличке Партридж».
— Я частенько ловлю себя на том, что думаю об этом, когда мне труднее всего.
— Знаешь, я солгала Дэвиду. Я всегда говорила ему, что он был у меня первым. Но я рада, что первым был ты. — Она крутила в пальцах бокал за ножку и смотрела в окно. — Это случилось так быстро — какие-то мгновения... Но когда я вспоминаю об этом теперь, мне кажется, будто это продолжалось много часов.
— Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Она быстро, искоса взглянула на него.
— Твой дом в Челси еще существует?
— Я слышал, что он все еще стоит на месте. Сам-то я не был там с сорокового года, — шутливо добавил Вайкери.
Она отвернулась от окна, долго смотрела Вайкери прямо в глаза, а потом подалась вперед и прошептала:
— Я хочу, чтобы ты сейчас отвез меня туда и мы занялись бы любовью в твоей кровати.
— Мне тоже хотелось бы этого, Элен. Но ты только снова разбила бы мне сердце. Не думаю, чтобы в моем возрасте я смог еще раз выдержать потерю тебя.
Лицо Элен утратило какое бы то ни было выражение. Когда она вновь смогла заговорить, ее голос прозвучал ровно и глухо:
— Мой бог, Альфред, когда ты превратился в такого бессердечного мерзавца?
Эти слова показались ему знакомыми. Потом он вспомнил, что такую же точно фразу произнес Бутби, взяв его под локоть после того, как он закончил допрос Питера Джордана.
Между ними пролегла тень. Она набежала на лицо Элен и с каждой секундой делалась все глубже и глубже. Элен сидела совершенно неподвижно и молчала. На ее глаза навернулись слезы. Моргнув несколько раз, она стряхнула их и восстановила самообладание. Вайкери чувствовал себя идиотом. Ситуация вышла из-под контроля и зашла слишком далеко. Дурак он был, согласившись на эту встречу. Ведь заранее знал, что из нее не могло выйти ничего хорошего. От тишины у него звенело в ушах, как будто он находился посреди огромной грохочущей кузницы. Он рассеянно похлопал себя по нагрудным карманам в поисках очков в форме полумесяца и попытался изобрести предлог для того, чтобы уйти. Элен ощутила его беспокойство.
— Я слишком долго задерживаю тебя, — сказала она, все так же глядя в окно. — Я знаю, что тебе нужно находиться на месте.
— Да. Прости меня, но мне действительно нужно идти. Мне очень жаль.
Элен снова заговорила, обращаясь к отдаленному окну:
— Не позволяй им задурить себе голову. Как только война закончится, уходи от этих ужасных серых костюмов и отправляйся домой к своим книгам. Таким ты мне нравился гораздо больше. — Вайкери ничего не сказал, лишь взглянул ей в лицо. Потом он наклонился, чтобы поцеловать Элен в щеку, но она запрокинула голову и, легонько придержав его пальцами за шею, быстро поцеловала в губы. — Надеюсь, что ты передумаешь — и скоро, — добавила она, слегка улыбнувшись.
— Если честно, то это вполне возможно.
— Вот и хорошо.
— До свидания, Элен.
— До свидания, Альфред.
Когда он уже повернулся, она взяла его за руку:
— Я должна сказать тебе еще одну вещь. Что бы ты ни делал, дорогой, никогда не доверяй Бэзилу Бутби. Он хуже любой отравы. Никогда, ни за что не поворачивайся к нему спиной.
Тут ему на память пришли слова, которые она сказала о герое своей единственной супружеской измены: «Это был тот же Дэвид, только в другой одежде».
«Нет, Элен, — подумал он. — Это был Бутби».
* * *
Он брел по городу. Если бы он был способен бегать, то побежал бы. Он шел без цели, без направления. Он ходил так долго, что его раненое колено разболелось, словно в него вколачивали раскаленный гвоздь. Он ходил так долго и столько курил, что кашлял уже не как курильщик, а как больной застарелой чахоткой. Ветер раскачивал голые ветки деревьев Грин-парка. Полы незастегнутого плаща плескались на ветру, будто плащ норовил улететь. Вайкери застегнул его под горлом, и он теперь развевался, словно мантия. Опустился вечер вместе с затемнением, и все вокруг спряталось за густой темной вуалью. Он столкнулся с каким-то наглым американцем. «Эй, Мак, смотри, куда прешь!» Вайкери пробормотал какие-то извинения, но тут же пожалел об этом: это все-таки наша страна, черт возьми!У него возникло ощущение, будто он движется не сам по себе, а кто-то или что-то им управляет. Внезапно он вспомнил госпиталь в Сассексе, где оправлялся от ран. Вспомнил молодого солдата, совсем мальчика, которому пулей повредило позвоночник, и он не мог двигать ни руками, ни ногами. То, как этот мальчик описывал те странные чужие ощущения, которые он испытывал, когда доктора перемещали его мертвые члены. Боже мой, Элен! Как ты могла? Бутби! Боже, Элен! Перед его мысленным взором всплывали омерзительные картины любовных ласк. Закрыв глаза, он попытался отогнать их. Адское проклятье! Не кто-то другой, а именно Бэзил Бутби! Он изумился абсурдности того, как одна часть его жизни, которую он считал давно закончившейся, вновь вернулась и соприкоснулась с его нынешней жизнью. Элен и Бутби — абсурдно. Слишком абсурдно для того, чтобы даже говорить об этом. Но он-то знал, что это правда.
Куда же он попал? Он определил запах реки, и ему удалось сориентироваться. Набережная Виктории. Пятна, двигавшиеся по реке, вероятно, представляли собой буксирные пароходы, волочащие баржи; он видел редкие ходовые огни, слышал отдаленные завывания туманного ревуна. Потом он услышал, как совсем рядом стонет от наслаждения какой-то мужчина, и решил, что это вновь шутки разыгравшегося воображения. Но, взглянув влево, он различил в темноте парочку: солдата и шлюху, запустившую обе руки к нему в ширинку. «О, боже! Извините!»
Он брел куда-то дальше. Ему ужасно хотелось ворваться в кабинет Бутби и ударить Бэзила кулаком по лицу. Но, вспомнив габариты Бутби и слухи о его мастерстве в различных боевых искусствах, решил, что из этого выйдет разве что попытка самоубийства. Еще ему хотелось вернуться к «Дюку», застать там Элен, отвести ее к себе домой... и к черту все последствия. А потом в его мозгу вновь стали появляться эпизоды того дела, которое он сейчас вел, — как это было все последнее время. Пустая папка из-под досье Фогеля. Карл Бекер в сырой камере: «Я сказал Бутби». Изуродованное пулей лицо Роз Морли. Грейс Кларендон, выходящая в слезах из кабинета Бутби. Пеликан. Хоук, мальчишка из Оксфорда — шпион Бутби. Он испытывал крайне неприятное ощущение того, что им управляют. «Неужели я тоже такой же Хоук?» — спрашивал себя он.
Куда же его занесло теперь? Нортумберленд-авеню. Он шел теперь медленнее, прислушиваясь к умиротворяющим звукам ослабевшего к вечеру уличного движения. Случайно вскинув голову, он увидел неподалеку привлекательную молодую женщину, которая нетерпеливо глядела на проезжавшие по улице автомобили. Это была Грейс Кларендон, он никак не мог не узнать ее пышные белокурые волосы и выкрашенные ярко-красной помадой губы. К тротуару подъехал большой черный «Хамбер». Машина Бутби! Дверь открылась, и Грейс забралась внутрь. Автомобиль сразу тронулся с места. Вайкери отвернулся и дал «Хамберу» проехать мимо.
* * *
Вайкери ехал в свой штаб на Вест-Халкин-стрит. Опустилась ночь, а с нею пришел и проливной дождь, напомнивший своим буйством весеннюю грозу. Вайкери протер запотевшее стекло и посмотрел наружу. Толпы лондонцев на тротуарах походили на беженцев, спасавшихся от наступающей армии, они двигались, скрючившись, прячась под плащами и зонтами, которые то и дело выворачивало наизнанку ветром; сквозь мрак и дождевую завесу еле-еле проглядывали пятна электрических фонариков. Вайкери думал о странной прихоти судьбы, устроившей его на мягкое заднее сиденье просторного салона служебного автомобиля, вместо того чтобы оставить там, вместе с остальными людьми. Внезапно его мысли перескочили к Элен, к тому, где она сейчас могла находиться. В тепле и безопасности — он надеялся на это. Он думал о Грейс Кларендон, ловко заскочившей в заднюю дверь автомобиля Бутби, и спрашивал себя, что, черт возьми, она там делала. Может быть, ответ был самым простым? Неужели она спала попеременно и с Бутби, и с Гарри? Или за этим крылся какой-то более зловещий смысл? Он хорошо запомнил, как яростно она кричала на Бутби за закрытыми дверями его кабинета: «...Так поступить со мной! Мерзавец! Проклятый ублюдок!» «Расскажи мне, Грейс, что он требовал от тебя, — мысленно взмолился он, — потому что даже для спасения жизни и души я не смогу разгадать этого сам».Автомобиль остановился перед домом. Вайкери выбрался из машины и, прикрывая голову от дождя портфелем, как щитом, поспешил в дом. Там царило примерно такое же настроение, какое бывает в вест-эндском театре перед премьерой спектакля по пьесе малоизвестного автора. Вайкери почувствовал, что наслаждается этой атмосферой — шумной болтовней наблюдателей, облачавшихся в плащи и галоши для того, чтобы провести ночь на улице, манипуляциями техника, проверяющего качество звука, поступающего из микрофонов, установленных в доме Джордана, запахом пищи, исходящим из кухни.
Вероятно, что-то в облике Вайкери говорило об испытываемом им напряжении, потому что никто не заговорил с ним, пока он пересекал суматошную оперативную комнату и поднимался по лестнице в библиотеку. Там он снял плащ и повесил его на крючок, приделанный за дверью. Положил портфель на стол. И лишь после этого пересек коридор и подошел к открытой двери комнаты, в которой Питер Джордан, стоя перед зеркалом, одевался в военно-морскую форму.
«Если наблюдатели — это мои рабочие сцены, — подумал Вайкери, — то Джордан — это звезда, а флотская форма — его сценический костюм».
Вайкери некоторое время пристально наблюдал за ним. Джордан, определенно, чувствовал себя в форме неловко — очевидно, решил Вайкери, он испытывал то же чувство, которое испытывал он сам, когда ему приходилось, примерно раз в десятилетие, надевать галстук-бабочку и вспоминать, что и как делается. Он негромко кашлянул, чтобы сообщить о своем присутствии. Джордан, повернув голову, взглянул на Вайкери, а потом возвратился к своему отражению в зеркале.
— И когда же это кончится? — спросил он, не глядя на Вайкери.
Это уже стало частью их ежевечернего ритуала. Каждый вечер, перед тем как отправиться на встречу с Кэтрин Блэйк, вооружившись новой партией материалов по операции «Литавры» в портфеле, Джордан задавал один и тот же вопрос. Вайкери каждый раз уклонялся от ответа на него. Но сейчас сказал по-другому:
— Пожалуй, это может закончиться очень скоро.
Джордан резко вскинул голову, потом перевел взгляд на свободное кресло и повелительным тоном произнес:
— Сядьте. У вас такой вид, будто вы прогулялись в ад и вернулись обратно. Скажите, когда вы спали в последний раз?
— Мне кажется, это была ночь в мае сорокового года, — ответил Вайкери и с готовностью опустился в кресло.
— Мне не стоит рассчитывать на то, что вы объясните, почему вы так думаете, верно?
Вайкери медленно покачал головой:
— Боюсь, что не смогу этого сделать.
— Я так и понял.
— А для вас есть какая-то разница?
— Пожалуй, что на самом деле нет.
Джордан закончил одеваться, закурил сигарету и сел напротив Вайкери.
— Имею ли я право задавать вам какие-нибудь вопросы?
— Это зависит только от вопросов.
Джордан улыбнулся с таким видом, будто они находились на приятной вечеринке.
— Я полностью уверен в том, что вы не кадровый офицер разведки. А чем вы занимались до войны?
— Я был профессором европейской истории в Лондонском университетском колледже. — Собственные слова прозвучали для Вайкери странно, как если бы он читал чей-то послужной список. Ему казалось, что это было целую жизнь — нет, две жизни — тому назад.
— И как же вас угораздило попасть на службу в МИ-5?
Вайкери немного поколебался, решил, что не нарушит никаких правил секретности, и рассказал вкратце свою историю.
— И вам нравится ваша работа?
— Иногда. А бывает так, что я ее просто ненавижу и жду не дождусь, когда вернусь в академические стены и запру за собой дверь.
— И когда же так бывает?
— Например, сейчас, — категорически заявил Вайкери.
Джордан не выказал никакой внешней реакции. Как будто он был уверен в том, что ни один офицер разведки, каким бы заматерелым в своей профессии он ни был, не мог получать удовольствие от такой операции, как та, в которой ему пришлось участвовать.
— Женаты?
— Нет.
— Были когда-нибудь?
— Никогда.
— Почему же?
Вайкери подумал, что иногда совпадения, которые устраивает Бог, бывают слишком вульгарными для того, чтобы их можно было принимать всерьез. Тремя часами ранее он отвечал на этот вопрос женщине, которая знала ответ. А теперь тот же самый проклятущий вопрос задает его агент.
— Наверно, просто не встретил подходящей женщины, — ответил он с вымученной улыбкой.
Джордан изучал его. Вайкери чувствовал это, и это ему очень и очень не нравилось. Он привык к отношениям иного рода — и с Джорданом, и с немецкими шпионами, которых он заставил работать на себя. Это он, Вайкери, выпытывал у них все, что считал необходимым, Вайкери раскрывал наглухо запертые хранилища эмоций и ковырял старые раны, пока они не начинали кровоточить, Вайкери выискивал слабые места и вставлял туда ножи. Он предполагал, что это была одна из причин, по которым ему хорошо удавалась работа по «двойному кресту». Служебное положение позволяло ему досконально изучать жизнь посторонних людей и эксплуатировать в своих интересах их личные недостатки, не испытывая необходимости обращаться к своим собственным. Он подумал о Карле Бекере, который сидел в тюремной камере, облаченный в серую тюремную робу. Вайкери сознавал, что ему нравилось быть господином положения, нравилось управлять и обманывать, нравилось дергать за ниточки. «Неужели я стал таким, потому что Элен бросила меня двадцать пять лет назад?» — спросил себя он. Достав из кармана пачку «Плейерс», он рассеянно извлек сигарету и закурил.
Джордан поставил локоть на подлокотник кресла и оперся подбородком на ладонь. Он хмурился и смотрел на Вайкери так, будто Вайкери был ненадежным мостом, который мог в любой момент обрушиться.
— Мне кажется, вы, скорее всего, встретили когда-то подходящую женщину, но она не ответила на ваше чувство.
— Я бы сказал...
— Ну вот, значит, я все же прав.
Вайкери выпустил к потолку большой клуб дыма.
— Вы умный человек. Я всегда это знал.
— И как ее звали?
— Ее звали Элен.
— Что же случилось?
— Извините, Питер...
— Когда-нибудь потом видели ее?
Вайкери покачал головой, а потом сказал:
— Нет.
— Сожалеете об этом?
Вайкери подумал о словах Элен. «Я вовсе не хотела услышать от тебя, что я разрушила твою жизнь». А действительно, разрушила ли она его жизнь? Ему нравилось считать, что это не так. Как и многие одинокие мужчины, он частенько говорил себе, насколько удачно сложилось, что он не обременен женой и детьми. У него была его личная жизнь и его работа, и ему нравилось, что он не должен отвечать ни за одного человека в мире. У него было достаточно денег, чтобы он мог делать все, что взбредет в голову. Его дом был обставлен и оборудован по его собственному вкусу, и ему не приходилось волноваться из-за того, что кто-нибудь будет рыться в его вещах или ворошить бумаги. Но, по правде говоря, ему иногда бывало одиноко — ужасно одиноко. По правде говоря, ему было жаль, что он не имеет никого, кто мог бы разделить с ним его триумфы и его разочарования. Ему было жаль, что никто не хочет разделить их с ним. Когда он делал шаг в сторону и пытался объективно взглянуть на свою жизнь, в ней чего-то не хватало: смеха, нежности, иногда немного шума и беспорядка. Он понимал, что это была половина жизни. Половина жизни, половина дома — в конечном счете, половина человека.