Силверберг Роберт. Валентин Понтифекс

   — Думаю, что вы правы, — сказал герцог Элзандир Хоргский. — Я выезжал с ним на охоту в леса за Гизелдорном. Передвигается он быстро, с прирожденной грацией. У него очень живой ум, чуткая душа. Он осознает пробелы в своих знаниях и изо всех сил старается их восполнить. Его нужно возвысить без промедления.
   — Немыслимо! — воскликнул Диввис, сердито хлопнув несколько раз ладонью по столу. — Безумие какое‑то!
   — Спокойней, спокойней, — сказал Миригант. — Вам не подобает так кричать, Диввис.
   — Юноша слишком молод, чтобы стать принцем!
   — И не будем забывать, — добавил герцог Галанский, — что он низкого происхождения.
   Стасилейн негромко спросил:
   — Сколько ему лет, Элидат?
   Высокий советник пожал плечами.
   — Двадцать. Может быть, двадцать один. Молод, согласен. Но ребенком его едва ли можно назвать.
   — Вы сами только что назвали его «юношей», — заметил герцог Галанский.
   Элидат развел руками.
   — Оборот речи, ничего более. Да, признаю: выглядит он совсем юным. Но лишь по причине худощавости и невысокого роста. Да, вид у него, пожалуй, мальчишеский: но он не мальчик.
   — Но еще и не мужчина, — отметил принц Манганот Банглекодский.
   — И как же вы это определили? — поинтересовался Стасилейн.
   — Посмотрите вокруг, — сказал принц Манганот. — Здесь вы увидите немало признаков мужественности. Взять вас, Стасилейн: любой распознает в вас силу. Стоит вам только пройтись по улицам любого города — пусть то будет Сти, Норморк или Бибирун — просто пройтись, и люди, помимо своей воли, будут оказывать вам почтение, даже не имея представления о вашем титуле или имени. То же самое и Элидат. И Диввис. И Миригант. Мой царственный брат из Дундилмира. Мы — мужчины. Он же — нет.
   — Мы — принцы, — сказал Стасилейн, — и являемся таковыми на протяжении многих лет. От длительного осознания нашего положения в нас появляется какая‑то стать. Но разве двадцать лет тому назад мы были такими?
   — Думаю, что да, — ответил Манганот.
   Миригант рассмеялся.
   — Я припоминаю некоторых из вас в возрасте Хиссуне. Да, вы были шумливыми и хвастливыми, и если это и есть истинные мужские качества, то тогда вы точно были мужчинами. Но, с другой стороны… полагаю, что надо еще доказать, будто стать принца происходит от самоосознания себя принцем, и мы надеваем ее на себя, будто плащ. Посмотрите на свои пышные одеяния, а потом попробуйте переодеться в крестьянскую одежду и отправьтесь в какой‑нибудь портовый город на Цимроеле. И кто там будет нам кланяться? Кто окажет нам почести?
   — В нем нет стати принца и никогда не будет, — угрюмо сказал Диввис.
   — Он — всего лишь маленький оборвыш из Лабиринта, и ничего более.
   — Я все же настаиваю на том, чтобы не возвышать какого‑то подростка до нашего положения, — заявил принц Манганот Банглекодский.
   — Говорят, Престимиону тоже не хватало родовитости, — отметил герцог Хоргский. — Но его правление, как мне кажется, все же в основном считается успешным.
   Почтенный Канталис, племянник Тивераса, вдруг поднял голову и, нарушив часовое молчание, с изумлением спросил:
   — Вы сравниваете его с Престимионом, Элзандир? И чем мы в таком случае занимаемся? Возводим человека в принципат или выбираем Коронала?
   — Любой принц может стать Короналом, — сказал Диввис. — Давайте не забывать об этом.
   — И нет никакого сомнения в том, что выборы следующего Коронала не за горами, — сказал герцог Галанский. — Просто возмутительно, что Валентин так долго не дает умереть старому Понтифексу, но рано или поздно…
   — Мы сейчас говорим о другом, — резко перебил его Элидат.
   — Думаю, о том же, — возразил Манганот. — Если мы сделаем Хиссуне принцем, то ничто не сможет помешать Валентину усадить его в конце концов на трон Конфа чума.
   — Такие домыслы нелепы, — подал голос Миригант.
   — Вы так думаете, Миригант? А сколько нелепостей со стороны Валентина мы уже видели? Он берет в жены девочку‑жонглерку, делает колдуна‑вроона одним из главных министров, окружает себя этой шайкой бродяг, которые занимают наше место при дворе, в то время как нас попросту отпихнули подальше…
   — Выбирайте слова, Манганот, — предупредил Стасилейн. — Тут присутствуют те, кто любит Лорда Валентина.
   — Здесь нет таких, кто его не любит, — отпарировал Манганот. — Можете не сомневаться, а Миригант с полной ответственностью подтвердит, что после смерти Вориакса я был в числе самых ярых сторонников передачи короны Валентину. Я люблю его не меньше, чем кто бы то ни было. Но любовь не должна быть слепой. Он способен на безрассудство, как и любой из нас. И я утверждаю, что безрассудно подбирать двадцатилетнего юношу на задворках Лабиринта и делать его принцем.
   — А сколько лет было вам, Манганот, когда вы стали принцем? Шестнадцать? Восемнадцать? А вам, Диввис? Кажется, семнадцать? А вам, Элидат? — спросил Стасилейн.
   — Мы — другое дело, — ответил Диввис. — Мы отличаемся высоким происхождением. Мой отец был Короналом; Манганот принадлежит к одному из благороднейших семейств Банглекода. Элидат…
   — И все же бесспорно то, — сказал Стасилейн, — что, когда мы были моложе Хиссуне, мы уже обладали этим титулом. Как и сам Валентин. Дело в подготовленности, а не в возрасте. Элидат же заверил нас, что юноша вполне готов.
   — Разве мы когда‑нибудь возводили в принцы человека из простонародья?
   — спросил герцог Галанский. — Умоляю вас, только вдумайтесь: кто такой этот новый принц? Дитя улиц Лабиринта, мальчик‑попрошайка или, может быть, даже карманный воришка…
   — У вас нет достоверных сведений на этот счет, — сказал Стасилейн. — То, что вы говорите, — просто клевета, как мне кажется.
   — А разве неправда, что он был попрошайкой в Лабиринте, когда Валентин впервые встретил его?
   — Тогда он был всего лишь ребенком, — сказал Элзандир. — И истина состоит в том, что он нанимался в качестве гида и добросовестно отрабатывал свои деньги, хотя тогда ему было всего десять лет. Но все это к делу не относится. Нас не должно волновать его прошлое. Мы обязаны принять во внимание настоящее и попытаться предугадать будущее. Коронал попросил нас сделать его принцем, когда, по мнению Элидата, наступит подходящий момент. Элидат говорит нам, что такой момент наступил. Отсюда следует, что всякие споры лишены смысла.
   — Нет, — отрезал Диввис. — Мнение Валентина — еще не закон. Ему не обойтись без нашего согласия.
   — Ага, значит вы хотите переиначить волю Коронала? — спросил герцог Хоргский.
   После некоторой паузы Диввис ответил:
   — Если так велит мне совесть, то да, так я и поступлю. Непогрешимость Валентина имеет пределы. Иногда я совершенно с ним не согласен. Сейчас как раз такой случай.
   — С тех пор, как он переменил тело, — заговорил принц Манганот Банглекодский, — я замечаю перемены в его характере, склонность к романтике, к фантазиям, что, возможно, присутствовало в нем и до узурпации, но никогда не бросалось в глаза, а теперь проявляется во всем…
   — Достаточно! — раздраженно прервал Элидат. — Нам следовало обсудить назначение, что мы и сделали. Я заканчиваю дебаты. Коронал предлагает нам возвести рыцаря Хиссуне, сына Эльсиномы, в принципат со всеми привилегиями титула. Как Высокий советник и Регент, я представляю на ваш суд это назначение со своим голосом в поддержку. Если нет возражений, предлагаю записать, что он возведен в ранг единодушно.
   — Я против, — сказал Диввис.
   — Против, — поддержал его принц Манганот Банглекодский.
   — Против, — присоединился герцог Галанский.
   — Есть ли еще такие, — медленно спросил Элидат, — кто желает оказаться среди выступающих против воли Коронала?
   Молчавший до сих пор принц Нимиан Дундилмирский теперь объявил:
   — В ваших словах, Элидат, содержится скрытая угроза, против чего я возражаю.
   — Ваше возражение принимается к сведению, хотя никакой угрозы не подразумевалось. Как вы распорядитесь своим голосом, Нимиан?
   — Против.
   — Да будет так. Против четверо, чего явно не хватает для отрицательного решения. Стасилейн, пригласите, пожалуйста, принца Хиссуне в зал совещаний. — Окинув взглядом помещение, Элидат добавил: — Не желает ли кто‑либо из тех, кто голосовал против, изменить свое решение? Сейчас подходящий момент.
   — Пусть останется как есть, — сразу же заявил герцог Галанский.
   Принц Банглекодский и Нимиан Дундилмирский тоже отказались присоединиться к большинству.
   — А что скажет сын Лорда Вориакса? — спросил Элидат.
   Диввис улыбнулся.
   — Я меняю свое решение. Дело сделано: пускай же оно пользуется моей поддержкой.
   При этих словах Манганот привстал с места. Его взгляд выражал изумление, лицо налилось кровью. Он хотел что‑то сказать, но Диввис оборвал его жестом и суровым взглядом. Манганот нахмурился, озадаченно покачал головой, но вновь опустился в кресло. Герцог Галанский шепнул что‑то принцу Нимиану, который пожал плечами и ничего не ответил.
   Вернулся Стасилейн. Рядом с ним шел Хиссуне, одетый с простое белое платье с золотым пятном на левом плече. Его лицо слегка порозовело, глаза возбужденно сверкали, но во всем остальном он выглядел спокойно и собранно.
   Элидат провозгласил:
   — По представлению Коронала Лорда Валентина и при одобрении собравшихся здесь высоких лордов, мы включаем вас в принципат Маджипура с соответствующими титулами и привилегиями.
   Хиссуне склонил голову.
   — Я несказанно тронут, мои лорды. Невозможно выразить словами всю мою признательность вам за оказанную мне высочайшую честь.
   Потом он оглядел всех присутствующих, задержавшись на какой‑то миг на Нимиане, Манганоте, на герцоге Галанском, а потом — уже подольше — на Диввисе, который встретил его взгляд с легкой улыбкой.

6

   Одинокий морской дракон, столь необычно бивший крыльями по воде на закате, оказался предвестником еще более странных явлений. На третьей неделе плавания от Алайсора к Острову Снов справа по борту «Леди Тиин» неожиданно появилась целая стая гигантских чудовищ.
   Лоцман Панделюма, скандарша с темно‑синей шерстью, которая когда‑то охотилась на морских драконов, чтобы добыть средства к пропитанию, первой заметила их, когда делала астрономические измерения на наблюдательной палубе. Она доложила об этом Верховному Адмиралу Асенхарту, тот поделился новостью с Аутифоном Делиамбром, а последний взял на себя труд разбудить Коронала.
   Валентин быстро вышел на палубу. К этому времени солнце уже взошло над Алханроелем и отбрасывало на воду длинные тени. Лоцман подала ему подзорную трубу, он приложил ее к глазу, а Панделюма навела трубу на видневшиеся вдали фигуры.
   Поначалу он не увидел ничего, кроме легкой зыби в открытом море, а потом, поведя трубой к северу и напрягая зрение, разглядел морских драконов: очертания темных горбатых туш, что с необычайной целеустремленностью плыли куда‑то сомкнутым строем. Время от времени над поверхностью показывалась длинная шея или распрямлялись и трепетали обширные крылья.
   — Их, должно быть, не меньше сотни, — изумленно воскликнул Валентин.
   — Больше, мой лорд, — отозвалась Панделюма. — Ни разу за все время промысла я не сталкивалась с такой стаей. Видите королей? Их пять, по меньшей мере. И еще с полдюжины почти таких же крупных. И десятки коров и молодняка, невозможно сосчитать…
   — Вижу, — сказал Валентин. Посреди группы передвигалась небольшая фаланга из животных исполинского размера, полностью погруженных в воду, за исключением рассекавших воду спинных гребней. — Их шесть, на мой взгляд. Какие громадины — даже больше, чем тот, который пустил ко дну «Брангалин», когда я на нем плыл! Да они еще и не в своих водах. Что они здесь делают? Асенхарт, вы слышали когда‑нибудь, чтобы стаи морских драконов подходили с этой стороны к Острову?
   — Ни разу, мой лорд, — сумрачно ответил хьорт. — Я уже тридцать лет плаваю между Нуминором и Алайсором и ни разу не видел ни одного дракона. Ни разу! А тут — целая стая…
   — Хвала Леди, они плывут в стороне от нас, — заметил Слит.
   — Но как они вообще здесь очутились? — спросил Валентин.
   Никто не мог ответить. Казалось, невозможно найти объяснение тому, что побудило морских драконов столь неожиданно изменить древнему обычаю — ведь на протяжении тысячелетий их стаи с завидным постоянством следовали проторенными морскими путями. Каждая стая беспечно выбирала для своих долгих странствий вокруг света один и тот же маршрут, что приводило к большим потерям среди драконов, потому что драконобои из Пилиплока, знавшие, где их искать, ежегодно нападали на них в соответствующее время года и производили среди них страшные опустошения, устраивали настоящую бойню, поскольку на рынках всего мира можно было с выгодой продать и драконье мясо, и драконий жир, и молоко, и кости, и много‑много всяких других, добытых из драконов, продуктов. И все же драконы не изменяли своим привычкам. Иногда перемены ветров, течений или температур могли заставить их отклониться на пару сотен миль к югу или северу от испытанных маршрутов, возможно, из‑за того, что туда перемещались служившие им пищей морские существа, но сейчас происходило нечто, доселе не виданное: целая стая драконов огибала восточное побережье Острова Снов и направлялась, очевидно, в полярные районы вместо того, чтобы обогнуть с юга Остров и берега Алханроеля и проследовать в воды Великого Моря.
   Кроме того, та стая была не единственной. Через пять дней заметили еще одну, поменьше, особей из тридцати. Гигантов среди них не было, и проплыли они милях в двух от эскадры. В опасной близости, по словам адмирала Асенхарта: ведь на судах, переправлявших на Остров Коронала со свитой, не имелось никакого мало‑мальски серьезного оружия, а морские драконы отличались своенравным характером и недюжинной силой, которую испытали на себе многие злополучные суда, случайно оказавшиеся на их пути в неподходящий момент.
   Плыть оставалось шесть недель. В кишащем драконами море они представлялись весьма продолжительными.
   — Может быть, нам лучше повернуть назад и предпринять плавание в более подходящее время года, — предложил Тунигорн, никогда до этого не бывавший в море. Еще до встречи с драконами вода не слишком‑то радовала его.
   Слит тоже проявлял беспокойство по поводу продолжения путешествия; Асенхарт имел озабоченный вид; Карабелла подолгу мрачно всматривалась в море, будто ожидая появления дракона прямо под носом «Леди Тиин». Но Валентин, самым невероятным приключением которого в годы изгнания был случай, когда ему довелось познать на себе всесокрушающую ярость дракона и не только оказаться на борту потопленного чудовищем корабля, но и попасть к дракону в пещерообразное чрево, не хотел и слышать об изменении планов. Он должен посоветоваться с Леди; он должен посетить пораженный эпидемией растений Цимроель: он чувствовал, что возвращение на Алханроель стало бы отречением от всей возложенной на него ответственности. Да и вообще, какие имелись основания считать, будто заблудившиеся чудища собираются нанести какой‑либо урон эскадре? Они выглядели целиком поглощенными своими таинственными делами и не обращали никакого внимания на проплывавшие мимо них суда.
   Примерно через неделю после второй появилась третья группа драконов, в составе которой было около пятидесяти особей с тремя исполинами среди них.
   — Кажется, вся годовая миграция движется к северу, — заметила Панделюма. Она объяснила, что существует примерно с десяток отдельных драконьих стай, странствующих вокруг света в разное время. Никто не может сказать точно, сколько продолжается их кругосветное плавание, но, вероятно, оно занимает несколько десятилетий. Каждая стая по пути разбивается на несколько меньших по размеру, но все они выдерживают общее направление; вот и теперь большая стая, по всей видимости, решила проторить новую тропу в северном направлении.
   Отозвав Делиамбра, Валентин спросил у вроона, что тот чувствует. Бесчисленные щупальца маленького колдуна начали причудливо извиваться, что, как Валентин уже давно догадался, служило признаком крайнего возбуждения; но сказал Делиамбр немного:
   — Я ощущаю их силу, огромную, могучую. Вы знаете, они отнюдь не глупые животные.
   — Я понимаю, что такое тело вполне может обладать и соответствующих размеров мозгом.
   — Так оно и есть. Проникая еще дальше, я чувствую их присутствие, величайшую решимость, сильнейшую сплоченность. Но куда они направляются, мой лорд, я вам сказать не могу.
   Валентин, как мог, старался преуменьшить грозящую им опасность.
   — Спой мне балладу о Лорде Малиборе, — попросил он Карабеллу как‑то вечером, когда они сидели за столом. Она странно посмотрела на него, но он улыбнулся и проявил настойчивость. В конце концов, она достала свою миниатюрную арфу и заиграла старинную мелодию:
   Нарядный, смелый Малибор Любил волнение на море.
   Покинул Гору Малибор, Чтоб порезвиться на просторе.
   Он подготовил свой корабль — В поход идем, не в гости.
   Блестят на солнце паруса И мачты из слоновой кости.
   Валентин вспомнил слова и принялся подтягивать:
   На волны смотрит Малибор, Ища в воде дракона, Который топит корабли Без права и закона.
   «Король‑дракон, — воскликнул он, — Приди ко мне сразиться».
   На зов откликнулся дракон И не замедлил появиться.
   Тунигорну явно было не по себе. Он расхаживал по каюте, держа в руке кубок с вином.
   — Я думаю, мой лорд, эта песня принесет нам несчастье, — пробормотал он.
   — Ничего не бойся, — сказал Валентин. — Спой с нами.
   «Тебя услышал я, мой лорд, И вызов принимаю».
   Он был двенадцать миль длиной, А сколько вглубь — не знаю.
   Сражался храбро Малибор, Текли потоки крови.
   Корабль качался на волнах В волнующемся море.
   В кают‑компанию вошла кормчая Панделюма. Подойдя к столу Коронала, она остановилась с видом некоторого замешательства на заросшем шерстью лице. Валентин жестом пригласил ее присоединиться, но она нахмурила брови и, отойдя, встала в сторонке.
   Король‑дракон коварен был И, хоть сражались долго, Он Малибора проглотил, Как божию коровку.
   И напоследок вам, друзья, Хочу я так сказать:
   Как бы охотник ни хитрил — Он может дичью стать.
   — Что случилось, Панделюма? — спросил Валентин, когда затих последний зычный куплет.
   — Драконы, мой лорд, идут с юга.
   — Много?
   — Очень много, мой лорд.
   — Вот видите? — не выдержал Тунигорн. — Мы накликали их этой дурацкой песенкой!
   — Тогда споем еще разок, чтобы они оставили нас в покое и следовали своей дорогой, — сказал Валентин и затянул снова:
   Нарядный смелый Малибор Любил волнение на море…
   Новая стая состояла из нескольких сот особей — обширное сборище морских драконов, вереница поражающих воображение туш. Посредине стаи находилось девять громадных королей. Валентин старался не подавать виду, что тревожится, хотя сам ощущал почти осязаемую угрозу, исходившую от этих созданий. Впрочем, драконы проследовали мимо, не подходя к эскадре ближе, чем на три мили, и стремительно скрылись в северном направлении с какой‑то сверхъестественной целеустремленностью.
   Глубокой ночью, когда Валентин, доступный любым сновидениям, спал, ему привиделся странный сон. Посреди широкой долины, утыканной угловатыми скалами и изъязвленными сухими деревьями без листьев, легкой парящей поступью по направлению к отдаленному морю передвигалось множество народу. Он обнаружил среди них себя, в таких же, как и они, свободных одеждах из какой‑то воздушной белой ткани, которая развевалась сама по себе, хотя в воздухе не чувствовалось ни дуновения. Никто из окружающих не казался ему знакомым, но в то же время у него не было ощущения того, что он находится среди чужаков: он знал, что тесно связан с этими людьми, что они его попутчики в неких странствиях, продолжавшихся многие месяцы, возможно, годы. А теперь путешествие подходит к своему завершению.
   Впереди раскинулось море, переливающееся всеми оттенками цветов; поверхность его колыхалась то ли из‑за движений исполинских созданий под водой, то ли из‑за притяжения луны, тяжело зависшей в небе огромным янтарным диском. У берега изогнутыми хрустально‑прозрачными когтями вздымались и отступали в мертвой тишине могучие волны, невесомо ударяя сверкающую сушу, будто были вовсе не волнами, а лишь призраками волн. А подальше от берега, за всей этой круговертью, вырисовывался в воде темный массивный силуэт.
   То был морской дракон, которого называли драконом Лорда Кинникена, считающийся крупнейшим среди своих собратьев. Его никогда не касался гарпун охотника. От его гигантской вытянутой спины с костяным гребнем исходило непереносимое сияние, чудесный мерцающий аметистовый свет, заполняющий небо и окрашивающий воду в темно‑фиолетовые тона. Слышался колокольный звон, который проникал повсюду и заполнял душу, вызванивая безостановочно и торжественно, грозя расколоть мрачным трезвоном весь мир на две части.
   Дракон неудержимо двигался к берегу; его гигантская пасть разверзлась, подобно входу в пещеру.
   — Наконец пришел мой час, — произносит король драконов, — и вы принадлежите мне.
   Странники, привлеченные и завороженные ослепительным пульсирующим свечением, исходящим от дракона, парят в сторону моря, в направлении разверстой пасти.
   — Да. Да‑а‑а. Придите ко мне. Я — водяной король Маазмоорн, и вы принадлежите мне!
   Теперь дракон достигает отмели, волны расступаются перед ним, и он легко выходит на берег. Перезвон колоколов становится еще громче: ужасный звук неумолимо заполняет атмосферу, давит на нее, и с каждым новым ударом воздух становится гуще, тягучее, теплее. Драконий король расправляет колоссальные крылообразные плавники, растущие из мясистых утолщений за его головой, и с помощью крыльев делает бросок вперед, на морской песок. Когда его массивная туша оказывается на суше, первые странники подходят к нему, без колебаний входят в его титаническую утробу и исчезают; а за ними следуют и остальные нескончаемой вереницей добровольных жертв, стремящихся к дракону в то время, как он ползет им навстречу.
   И они входят, и гигантская пасть поглощает их, и Валентин находится среди них, и он спускается глубоко в бездну драконьего чрева. Он попадает в бесконечное замкнутое пространство и видит, что оно уже заполнено неисчислимым множеством — миллионами, миллиардами — проглоченных, в числе которых люди и скандары, врооны и хьорты, лиимены и су‑сухерисы, хайроги и все великое множество народов Маджипура, запертое без разбору в утробе драконьего короля.
   Маазмоорн продолжает двигаться вперед, все дальше удаляясь от моря. Он заглатывает весь мир, все с большей жадностью поглощая города и горы, континенты и моря, вбирая в себя всю обширность Маджипура, пока, наконец, не проглатывает его полностью и не ложится, свернувшись кольцами вокруг планеты, как некая исполинская змея, проглотившая какое‑то существо вселенского размера.
   Колокола вызванивают триумфальную песнь.
   — Вот, наконец, наступило мое царство!
   Когда сон закончился, Валентин не стал возвращаться в состояние полного бодрствования, но позволил себе плыть в полудреме обостренного восприятия и продолжал лежать тихо и спокойно, восстанавливая в памяти сон, вновь входя во всепожирающую пасть, пытаясь растолковать видение.
   С первыми лучами утреннего света к нему возвратилось сознание. Карабелла не спала и лежала рядом, наблюдая за ним. Он обнял ее за плечи и игриво положил ладонь ей на грудь.
   — Это было послание? — спросила она.
   — Нет, я не ощущал присутствия ни Леди, ни Короля. — Он улыбнулся. — Ты всегда знаешь, когда мне снятся сны, верно?
   — Я видела, что тебе что‑то снится. Твои глаза двигались под веками, губы шевелились, а ноздри раздувались, как у загнанного зверя.
   — У меня был тревожный вид?
   — Нет, вовсе нет. Возможно, сначала ты и нахмурился, но потом улыбнулся во сне, и на тебя снизошло великое спокойствие, будто ты идешь навстречу предопределенной судьбе и полностью ее принимаешь.
   Он рассмеялся.
   — Ага, как раз в тот момент, когда меня опять глотал морской дракон!
   — Твой сон был об этом?
   — Приблизительно. Впрочем, все происходило не совсем так. На берег вышел дракон Кинникена, и я зашел прямо в его утробу. Как и все остальные в мире, как мне кажется. А потом он проглотил и весь мир.
   — И ты можешь растолковать свой сон?
   — Лишь отдельные места, — ответил он. — А смысл в целом ускользает от меня.
   Он понимал, что было бы слишком просто счесть сон лишь отзвуком событий прошлых лет, будто включаешь волшебный куб и видишь воспроизведение того необычного происшествия времен изгнания, когда его действительно проглотил морской дракон после кораблекрушения у берегов Родамаунтского архипелага, а проглоченная одновременно с ним Лизамон Хултин пробила путь к свободе сквозь пропитанные ворванью потроха чудовища. Даже ребенку известно, что не следует воспринимать сон как буквальное воспроизведение биографических подробностей.