Страница:
— Да‑да. Значит, вы не сомневаетесь, что эти птицы — новое оружие метаморфов?
— Нисколько не сомневаюсь, мой лорд. Как я уже сказал, такого вида в природе Маджипура не существует и никогда не существовало. Столь крупное и опасное создание не могло остаться незамеченным на протяжении четырнадцати тысячелетий.
— Тогда нам остается записать на их счет еще одно преступление. Кто бы мог подумать, Хитайн, что метаморфы столь изобретательны?
— Это очень древняя раса, мой лорд. Вполне возможно, что у них в запасе немало такого, о чем мы и не подозреваем.
Хиссуне содрогнулся.
— Нет уж, будем надеяться на то, что у них за душой больше не осталось никаких штучек.
К середине дня нападение, похоже, удалось отбить. Были сбиты сотни птиц: их туши собрали и свалили огромной смердящей кучей на обширной площади перед главными воротами Большого Базара. Уцелевшие, сообразив, наконец, что здесь их не ждет ничего хорошего, большей частью улетели к холмам в северном направлении. В городе задержались лишь несколько самых бестолковых. При обороне Ни‑мойи погибли пять лучников: они глядели на небо и не заметили, что к ним подбираются сзади. Расстроенный Хиссуне подумал о том, что цена оказалась тяжелой, однако он не сомневался, что поступил правильно. Нельзя было позволить, чтобы крупнейший город Маджипура оставался заложником в когтистых лапах пернатых чудовищ.
Около часа Хиссуне ездил по городу на флотере, чтобы убедиться в возможности снять запрет на выход жителей на улицу. В Ниссиморн Проспект он вернулся как раз вовремя: Стимион доложил, что войска под командованием Диввиса начали высаживаться на причалах Прибрежной Аллеи.
В течение всех месяцев, прошедших с той поры, когда Валентин передал Хиссуне во Внутреннем Храме корону, Хиссуне с тревогой ожидал первой встречи в качестве Коронала с человеком, которого он обошел в борьбе за трон. Он понимал, что стоит только выказать малейшие признаки слабости, как Диввис тут же воспримет их как приглашение побороться, и, как только закончится война, он сразу же предпримет все, чтобы сместить его и занять престол, которого так домогался. Хоть до Хиссуне и не доходило никаких сведений о предательских намерениях Диввиса, особых причин доверять смирению того не было.
Тем не менее, собираясь на Прибрежную Аллею на встречу со старшим принцем, Хиссуне чувствовал себя странно спокойным. В конце концов, Короналом он стал на законных основаниях, по доброй воле избравшего его человека, нынешнего Понтифекса: нравится это Диввису или нет, он должен принять случившееся как должное и так его и примет.
Добравшись до берега реки у Прибрежной Аллеи, Хиссуне поразился размерам армады, собранной Диввисом. Казалось, он реквизировал все, что только может держаться на воде, от Пилиплока до Ни‑мойи; Цимр был покрыт судами на всем обозримом пространстве. Огромный флот тянулся до слияния Стейша с Цимром — колоссального пресноводного моря.
Стимион сообщил, что пока единственным пришвартованным к причалу кораблем остается флагман Диввиса, а сам Диввис ожидает на борту прибытия Хиссуне.
— Сказать ему, чтобы он сошел на берег для встречи с вами, мой лорд?
— спросил Стимион.
Хиссуне улыбнулся.
— Я поднимусь к нему.
Выйдя из флотера, он торжественно направился к аркаде в конце пассажирского причала и вышел на пирс. Он был при всех регалиях, его советники и охрана оделись в церемониальные наряды; их сопровождали десятка полтора лучников на случай повторного появления смертоносных птиц. Хоть Хиссуне и решил сам идти к Диввису, что являлось, возможно, серьезным нарушением протокола, но не сомневался в том, что производит впечатление короля, который решил снизойти до вассала и оказать тому необычайную честь.
Диввис ждал на палубе у трапа. Он тоже позаботился о том, чтобы иметь достаточно величественный вид. Несмотря на жару, он облачился в просторную черную мантию из шкур хайгуса искусной выделки и покрыл голову великолепным сверкающим шлемом, весьма похожим на корону. Пока Хиссуне поднимался по трапу, Диввис нависал над ним этаким великаном.
Но когда они оказались лицом к лицу, Хиссуне окинул его твердым, ледяным взглядом, что практически свело на нет разницу в росте. Они довольно долго молчали.
Затем Диввис, как и рассчитывал Хиссуне, поскольку иначе это выглядело бы неприкрытым вызовом, сделал знак звездного огня, преклонил колено и воздал свои первые почести новому Короналу.
— Хиссуне! Лорд Хиссуне! Многая лета Лорду Хиссуне!
— Многая лета и вам, Диввис, поскольку нам понадобится ваша отвага в предстоящей борьбе. Прошу подняться, друг мой. Поднимайтесь!
Диввис встал. Он спокойно выдержал взгляд Хиссуне, и на его лице выразилась целая гамма чувств, в которых Хиссуне не смог до конца разобраться, но ему показалось, что он заметил ненависть, гнев, горечь, однако, вместе с тем, и некоторую долю уважения, даже ревнивого восхищения, и что‑то вроде признаков веселья, будто Диввис не мог удержаться от улыбки при виде столь причудливых превратностей судьбы, которая свела их в таком месте в совершенно новом качестве.
Диввис обвел рукой реку, кишевшую судами.
— Достаточно ли я привел сил, мой лорд?
— Да, войско громадное: собрать армию столь многочисленную — великое деяние. Но кто знает, Диввис, сколько воинов понадобится для войны с призраками? Метаморфы приготовили нам немало гнусных неожиданностей.
Хохотнув, Диввис сказал:
— Я уже слышал, мой лорд, о тех птицах, которых они наслали на вас сегодня утром.
— Тут не над чем смеяться, лорд Диввис. То были омерзительные чудовища самого устрашающего вида, которые убивали людей на улицах и рвали еще не остывшие тела. Я видел своими собственными глазами из окна спальни, как они расправились с ребенком. Но я думаю, что мы перебили их всех или почти всех. А со временем уничтожим и их создателей.
— Удивлен, что вы стали столь мстительны, мой лорд.
— Мстителен? — переспросил Хиссуне. — Что ж, если вы так говорите, тогда, наверное, так оно и есть; несколько недель, проведенных в разрушенном городе кого угодно сделают мстительным. И впрямь, поневоле станешь мстительным, увидев мерзких гадов, которых напускают на ни в чем не повинных горожан. Пьюрифайн сейчас — как бочка с нечистотами, откуда на цивилизованные края выплескивается всякая пакость. Я собираюсь продырявить эту бочку и полностью ее очистить. И я вам обещаю, Диввис: с вашей помощью я страшно отомщу тем, кто развязал против нас эту войну.
— Ваши слова, мой лорд, когда вы говорите в таком тоне о мести, совершенно не напоминают Лорда Валентина. Кажется, я вообще никогда не слышал от него самого этого слова.
— А разве мои слова должны напоминать речи Лорда Валентина, Диввис? Я
— Хиссуне.
— Вы — избранный им преемник.
— Да, и в соответствии с тем же выбором Валентин — больше не Коронал. Вполне возможно, что мои методы обращения с врагами будут различаться с методами Лорда Валентина.
— Тогда вы должны объяснить мне, в чем их отличия.
— Я думаю, что они вам уже известны. Я собираюсь отправиться в Пьюрифайн по Стейшу, а вы обойдете его с запада. Тогда мы зажмем мятежников в клещи, захватим этого самого Фараатаа и положим конец всем болезням и чудовищам, которых он на нас повыпускал. А уж тогда Понтифекс может собирать оставшихся в живых мятежников и добиваться уговорами или чем еще устранения у метаморфов поводов для недовольств. Но для начала, я считаю, нужно продемонстрировать силу. А если нам придется пролить кровь тех, кто не жалеет нашей, что ж, ничего не поделаешь. Что скажете, Диввис?
— Я скажу, что с тех пор, как мой отец занимал престол, я ни разу не слышал более разумных речей из уст Коронала. Но мне кажется, что Понтифекс ответил бы иначе, если бы ему стали известны ваши воинственные замыслы. Он о них что‑нибудь знает?
— Подробно мы с ним еще не разговаривали.
— А будете?
— В настоящее время Понтифекс находится в Кинторе, к западу отсюда. Дела задержат его там на некоторое время, да и возвращаться на восток — путь не близкий. Так что, я успею углубиться в Пьюрифайн, и нам вряд ли представится возможность побеседовать.
Глаза Диввиса приняли лукавое выражение.
— Ага, теперь я вижу, как вы решаете свои проблемы, мой лорд.
— Какие проблемы вы имеете в виду?
— Проблемы выполнения обязанностей Коронала, пока Понтифекс остается на воле и разъезжает по стране, вместо того, чтобы скрыться в Лабиринт с глаз долой. Мне кажется, что новому молодому Короналу подобное поведение пришлось не по душе; я не хотел бы оказаться в таком положении. Но если вы постараетесь удержать расстояние между собой и Понтифексом, а также между разными подходами к политике, то тогда сможете действовать при полной свободе рук, верно, мой лорд?
— Мне кажется, мы вступили на опасный путь, Диввис.
— Неужели?
— Да, это так. Вы несколько переоцениваете разницу между взглядами Валентина и моими. Мы все прекрасно понимаем, что он — человек невоинственный; но, возможно, именно потому он и освободил для меня трон Конфалума. Я надеюсь, что мы с Понтифексом понимаем друг друга, и давайте больше не будем говорить на эту тему. Пойдемте, Диввис: по‑моему, сейчас вполне подходящий момент, чтобы вы пригласили меня в свою каюту на бокал‑другой вина, а потом вы обязательно отправитесь со мной в Ниссиморн Проспект, где мы выпьем еще, после чего хорошенько обсудим все наши планы относительно ведения войны. Что скажете, лорд Диввис? Что скажете?
— Нисколько не сомневаюсь, мой лорд. Как я уже сказал, такого вида в природе Маджипура не существует и никогда не существовало. Столь крупное и опасное создание не могло остаться незамеченным на протяжении четырнадцати тысячелетий.
— Тогда нам остается записать на их счет еще одно преступление. Кто бы мог подумать, Хитайн, что метаморфы столь изобретательны?
— Это очень древняя раса, мой лорд. Вполне возможно, что у них в запасе немало такого, о чем мы и не подозреваем.
Хиссуне содрогнулся.
— Нет уж, будем надеяться на то, что у них за душой больше не осталось никаких штучек.
К середине дня нападение, похоже, удалось отбить. Были сбиты сотни птиц: их туши собрали и свалили огромной смердящей кучей на обширной площади перед главными воротами Большого Базара. Уцелевшие, сообразив, наконец, что здесь их не ждет ничего хорошего, большей частью улетели к холмам в северном направлении. В городе задержались лишь несколько самых бестолковых. При обороне Ни‑мойи погибли пять лучников: они глядели на небо и не заметили, что к ним подбираются сзади. Расстроенный Хиссуне подумал о том, что цена оказалась тяжелой, однако он не сомневался, что поступил правильно. Нельзя было позволить, чтобы крупнейший город Маджипура оставался заложником в когтистых лапах пернатых чудовищ.
Около часа Хиссуне ездил по городу на флотере, чтобы убедиться в возможности снять запрет на выход жителей на улицу. В Ниссиморн Проспект он вернулся как раз вовремя: Стимион доложил, что войска под командованием Диввиса начали высаживаться на причалах Прибрежной Аллеи.
В течение всех месяцев, прошедших с той поры, когда Валентин передал Хиссуне во Внутреннем Храме корону, Хиссуне с тревогой ожидал первой встречи в качестве Коронала с человеком, которого он обошел в борьбе за трон. Он понимал, что стоит только выказать малейшие признаки слабости, как Диввис тут же воспримет их как приглашение побороться, и, как только закончится война, он сразу же предпримет все, чтобы сместить его и занять престол, которого так домогался. Хоть до Хиссуне и не доходило никаких сведений о предательских намерениях Диввиса, особых причин доверять смирению того не было.
Тем не менее, собираясь на Прибрежную Аллею на встречу со старшим принцем, Хиссуне чувствовал себя странно спокойным. В конце концов, Короналом он стал на законных основаниях, по доброй воле избравшего его человека, нынешнего Понтифекса: нравится это Диввису или нет, он должен принять случившееся как должное и так его и примет.
Добравшись до берега реки у Прибрежной Аллеи, Хиссуне поразился размерам армады, собранной Диввисом. Казалось, он реквизировал все, что только может держаться на воде, от Пилиплока до Ни‑мойи; Цимр был покрыт судами на всем обозримом пространстве. Огромный флот тянулся до слияния Стейша с Цимром — колоссального пресноводного моря.
Стимион сообщил, что пока единственным пришвартованным к причалу кораблем остается флагман Диввиса, а сам Диввис ожидает на борту прибытия Хиссуне.
— Сказать ему, чтобы он сошел на берег для встречи с вами, мой лорд?
— спросил Стимион.
Хиссуне улыбнулся.
— Я поднимусь к нему.
Выйдя из флотера, он торжественно направился к аркаде в конце пассажирского причала и вышел на пирс. Он был при всех регалиях, его советники и охрана оделись в церемониальные наряды; их сопровождали десятка полтора лучников на случай повторного появления смертоносных птиц. Хоть Хиссуне и решил сам идти к Диввису, что являлось, возможно, серьезным нарушением протокола, но не сомневался в том, что производит впечатление короля, который решил снизойти до вассала и оказать тому необычайную честь.
Диввис ждал на палубе у трапа. Он тоже позаботился о том, чтобы иметь достаточно величественный вид. Несмотря на жару, он облачился в просторную черную мантию из шкур хайгуса искусной выделки и покрыл голову великолепным сверкающим шлемом, весьма похожим на корону. Пока Хиссуне поднимался по трапу, Диввис нависал над ним этаким великаном.
Но когда они оказались лицом к лицу, Хиссуне окинул его твердым, ледяным взглядом, что практически свело на нет разницу в росте. Они довольно долго молчали.
Затем Диввис, как и рассчитывал Хиссуне, поскольку иначе это выглядело бы неприкрытым вызовом, сделал знак звездного огня, преклонил колено и воздал свои первые почести новому Короналу.
— Хиссуне! Лорд Хиссуне! Многая лета Лорду Хиссуне!
— Многая лета и вам, Диввис, поскольку нам понадобится ваша отвага в предстоящей борьбе. Прошу подняться, друг мой. Поднимайтесь!
Диввис встал. Он спокойно выдержал взгляд Хиссуне, и на его лице выразилась целая гамма чувств, в которых Хиссуне не смог до конца разобраться, но ему показалось, что он заметил ненависть, гнев, горечь, однако, вместе с тем, и некоторую долю уважения, даже ревнивого восхищения, и что‑то вроде признаков веселья, будто Диввис не мог удержаться от улыбки при виде столь причудливых превратностей судьбы, которая свела их в таком месте в совершенно новом качестве.
Диввис обвел рукой реку, кишевшую судами.
— Достаточно ли я привел сил, мой лорд?
— Да, войско громадное: собрать армию столь многочисленную — великое деяние. Но кто знает, Диввис, сколько воинов понадобится для войны с призраками? Метаморфы приготовили нам немало гнусных неожиданностей.
Хохотнув, Диввис сказал:
— Я уже слышал, мой лорд, о тех птицах, которых они наслали на вас сегодня утром.
— Тут не над чем смеяться, лорд Диввис. То были омерзительные чудовища самого устрашающего вида, которые убивали людей на улицах и рвали еще не остывшие тела. Я видел своими собственными глазами из окна спальни, как они расправились с ребенком. Но я думаю, что мы перебили их всех или почти всех. А со временем уничтожим и их создателей.
— Удивлен, что вы стали столь мстительны, мой лорд.
— Мстителен? — переспросил Хиссуне. — Что ж, если вы так говорите, тогда, наверное, так оно и есть; несколько недель, проведенных в разрушенном городе кого угодно сделают мстительным. И впрямь, поневоле станешь мстительным, увидев мерзких гадов, которых напускают на ни в чем не повинных горожан. Пьюрифайн сейчас — как бочка с нечистотами, откуда на цивилизованные края выплескивается всякая пакость. Я собираюсь продырявить эту бочку и полностью ее очистить. И я вам обещаю, Диввис: с вашей помощью я страшно отомщу тем, кто развязал против нас эту войну.
— Ваши слова, мой лорд, когда вы говорите в таком тоне о мести, совершенно не напоминают Лорда Валентина. Кажется, я вообще никогда не слышал от него самого этого слова.
— А разве мои слова должны напоминать речи Лорда Валентина, Диввис? Я
— Хиссуне.
— Вы — избранный им преемник.
— Да, и в соответствии с тем же выбором Валентин — больше не Коронал. Вполне возможно, что мои методы обращения с врагами будут различаться с методами Лорда Валентина.
— Тогда вы должны объяснить мне, в чем их отличия.
— Я думаю, что они вам уже известны. Я собираюсь отправиться в Пьюрифайн по Стейшу, а вы обойдете его с запада. Тогда мы зажмем мятежников в клещи, захватим этого самого Фараатаа и положим конец всем болезням и чудовищам, которых он на нас повыпускал. А уж тогда Понтифекс может собирать оставшихся в живых мятежников и добиваться уговорами или чем еще устранения у метаморфов поводов для недовольств. Но для начала, я считаю, нужно продемонстрировать силу. А если нам придется пролить кровь тех, кто не жалеет нашей, что ж, ничего не поделаешь. Что скажете, Диввис?
— Я скажу, что с тех пор, как мой отец занимал престол, я ни разу не слышал более разумных речей из уст Коронала. Но мне кажется, что Понтифекс ответил бы иначе, если бы ему стали известны ваши воинственные замыслы. Он о них что‑нибудь знает?
— Подробно мы с ним еще не разговаривали.
— А будете?
— В настоящее время Понтифекс находится в Кинторе, к западу отсюда. Дела задержат его там на некоторое время, да и возвращаться на восток — путь не близкий. Так что, я успею углубиться в Пьюрифайн, и нам вряд ли представится возможность побеседовать.
Глаза Диввиса приняли лукавое выражение.
— Ага, теперь я вижу, как вы решаете свои проблемы, мой лорд.
— Какие проблемы вы имеете в виду?
— Проблемы выполнения обязанностей Коронала, пока Понтифекс остается на воле и разъезжает по стране, вместо того, чтобы скрыться в Лабиринт с глаз долой. Мне кажется, что новому молодому Короналу подобное поведение пришлось не по душе; я не хотел бы оказаться в таком положении. Но если вы постараетесь удержать расстояние между собой и Понтифексом, а также между разными подходами к политике, то тогда сможете действовать при полной свободе рук, верно, мой лорд?
— Мне кажется, мы вступили на опасный путь, Диввис.
— Неужели?
— Да, это так. Вы несколько переоцениваете разницу между взглядами Валентина и моими. Мы все прекрасно понимаем, что он — человек невоинственный; но, возможно, именно потому он и освободил для меня трон Конфалума. Я надеюсь, что мы с Понтифексом понимаем друг друга, и давайте больше не будем говорить на эту тему. Пойдемте, Диввис: по‑моему, сейчас вполне подходящий момент, чтобы вы пригласили меня в свою каюту на бокал‑другой вина, а потом вы обязательно отправитесь со мной в Ниссиморн Проспект, где мы выпьем еще, после чего хорошенько обсудим все наши планы относительно ведения войны. Что скажете, лорд Диввис? Что скажете?
4
Опять начался дождь и смыл контуры карты, которую Фараатаа нарисовал на мокром песке берега реки. Но это его не слишком волновало. Он рисовал и перерисовывал одну и ту же карту весь день, и она уже была ему не нужна, поскольку он помнил все до мельчайших подробностей. Здесь Иллиривойн, там Авендройн, а вон там Новый Велалисер. Горы, реки. Положение двух армий вторжения…
Положение двух армий вторжения…
Такого Фараатаа не предусмотрел. Вторжение неизменных в Пьюрифайн — его серьезный просчет. Трусливый слабак Лорд Валентин никогда бы не осмелился на такое; нет, Валентин приполз бы к Данипьюр, елозя брюхом по грязи, и смиренно умолял бы ее о заключении договора о дружбе. Но Валентин уже больше не Коронал — точнее, теперь он занял более высокий пост с меньшими властными полномочиями — голову сломаешь со всеми этими бредовыми перестановками у неизменных. Теперь у них новый король, молодой. Лорд Хиссуне, который, кажется, совсем другой человек…
— Аарисиим! — окликнул Фараатаа. — Что нового?
— Почти ничего, о Король Сущий. Мы ждем донесений с западного фронта, но они поступят нескоро.
— А что слышно о битве на Стейше?
— Мне доложили, что лесные братья пока отказываются помогать, но, по крайней мере, удалось их заставить помочь нам в установке сетей.
— Хорошо, хорошо. Но будет ли сеть установлена своевременно, чтобы остановить продвижение Лорда Хиссуне?
— Скорее всего, о Король Сущий.
— Ты говоришь так, — требовательно спросил Фараатаа, — потому что это правда или потому, что считаешь, что я хочу услышать именно это?
Аарисиим смотрел на него во все глаза и от замешательства даже начал видоизменяться, превратившись на мгновение в зыбкую фигуру из перепутанных, болтающихся на ветру, веревок, а затем — в переплетение продолговатых палок, утолщенных с обоих концов; потом он опять стал Аарисиимом и тихим голосом произнес:
— Как вы несправедливы ко мне, о, Фараатаа.
— Возможно.
— Я не лгу вам.
— Если это правда, то тогда правда и все остальное. Так и договоримся, — невесело сказал Фараатаа. Дождь над головой усилился, забарабанил по верхнему ярусу джунглей. — Ступай и приходи, когда появятся вести с запада.
Аарисиим растворился в темноте между деревьями. Нахмурившийся Фараатаа вновь принялся рисовать карту.
Вот армия на западе. В ней не счесть воинов, многие миллионы неизменных, их возглавляет лорд с заросшим волосами лицом, которого зовут Диввис, сын бывшего Коронала Лорда Вориакса. Мы убили твоего отца, когда он охотился в лесу. Знал ли ты об этом, Диввис? Охотником, выпустившим роковую стрелу, был пьюривар, хоть и в обличье лорда из Замка. Посмотри‑ка, презренные метаморфы могут убить Коронала! И тебя, Диввис, мы можем убить. Мы убьем и тебя, если ты так же беспечен, как и твой отец.
Но Диввис, который не имел представления о том, как погиб его отец, поскольку эта тайна сохранялась пьюриварами строжайшим образом, вовсе не был беспечен, угрюмо подумал Фараатаа. Его штаб бдительно охранялся верными рыцарями, и ни один убийца, даже в самой искусной личине, не мог туда проскользнуть. Резкими, раздраженными движениями тщательно заточенного деревянного кинжала Фараатаа чертил глубокие линии, что обозначали продвижение Диввиса все дальше и дальше от берега реки. Вниз от Кинтора, вдоль внутреннего отрога огромных западных гор, прокладывая дороги по глухомани, где с незапамятных времен не было никаких дорог, сметая все на своем пути, наводнив Пьюрифайн бесчисленными войсками, блокировав местность, загадив священные источники, вытоптав священные рощи…
Против этой орды Фараатаа пришлось выпустить армию пиллигригормов. Он неохотно пошел на такой шаг, поскольку из всех видов его биологического оружия они были чуть ли не самым отвратительным, и он накапливал их для использования на более позднем этапе в Ни‑мойе или Кинторе; то были сухопутные рачки размером с кончик пальца, покрытые прочным панцирем, способным выдержать удар молотка. Виртуозы генетики, работавшие на Фараатаа, сделали их бесчисленные быстро двигающиеся ножки острыми, как зубья пилы. Пиллигригормы обладали ненасытным аппетитом — ежедневно им требовалось мяса в пятьдесят раз больше их собственного веса — и удовлетворяли его, прогрызая отверстия в теле любого теплокровного живого существа, попадавшегося на пути и пожирая его плоть изнутри.
Фараатаа рассчитывал, что пятьдесят тысяч рачков дней за пять могли бы ввергнуть город, подобный Кинтору, в полный хаос. Но теперь из‑за вторжения неизменных он вынужден был выпустить пиллигригормов не в какой‑нибудь город, а на родную землю Пьюрифайна, в надежде на то, что они приведут в расстройство громадную армию Диввиса и вынудят противника к отступлению. Но пока, однако, не поступало никаких сообщений об успехе этой тактики.
А на другом краю джунглей, где продвигался со второй армией вдоль западного берега Стейша в южном направлении Лорд Хиссуне, Фараатаа планировал натянуть на сотни миль непреодолимую преграду, сеть из необычайно клейкой лианы‑птицеловки, чтобы заставить войска разбредаться все шире и шире в поисках прохода и, наконец, полностью рассеяться. Единственная трудность в осуществлении этой военной хитрости состояла в том, что с лианой‑птицеловкой не мог управиться никто, кроме лесных братьев, бестолковых обезьян, у которых вместе с потом вырабатывался какой‑то фермент, что предохранял их от прилипания к лианам. Но у лесных братьев не было особых причин любить пьюриваров, которые охотились на них на протяжении многих столетий из‑за вкусного мяса, а потому получение от них помощи представлялось весьма проблематичным.
Фараатаа ощутил, как в нем поднимается и начинает клокотать ярость.
А ведь все начиналось просто замечательно! Болезни, поразившие сельское хозяйство, гибель угодий на обширных пространствах, следствием чего стали голод, паника, массовая миграция — да, все шло по плану. А специально выведенные животные тоже сделали свое дело, уже в меньших масштабах: они еще больше устрашили население и осложнили жизнь горожан…
Но удар оказался слабее, чем ожидал Фараатаа. Он рассчитывал на то, что гигантские кровожадные милуфты посеют ужас в Ни‑мойе, и без того уже ввергнутой в хаос, но он никак не предполагал, что в момент появления милуфт в городе окажется Лорд Хиссуне со своим воинством и что его лучники так легко расправятся со смертоносными пернатыми. А теперь у Фараатаа милуфт не осталось, и потребуется не менее пяти лет, чтобы вывести их в количествах, достаточных для нового налета.
Зато оставались пиллигригормы, миллионы ганнигогов, запертых в клетках и готовых выйти на свободу, а вдобавок — квексы, врииги, замбинаксы, маламолы. Сохранились и кое‑какие отравы: облако красной пыли, которое, если рассеять его ночью над городом, отравит на несколько недель все запасы воды; пурпурные споры, из которых появляются личинки, поражающие скот, и кое‑что похуже. Фараатаа не решался применить некоторые лишь из‑за того, что ученые говорили ему, что их непросто будет обезвредить после победы над неизменными. Но если окажется, что война ведется против его народа, что надеяться больше не на что, тогда Фараатаа отбросит все колебания и выпустит на волю все, что только способно причинить ущерб противнику, независимо от последствий.
К нему робко приблизился вернувшийся Аарисиим.
— Есть новости, о Король Сущий.
— С какого фронта?
— С обоих.
Фараатаа пристально посмотрел на него.
— И что, плохие вести?
Аарисиим колебался.
— На западе они уничтожают пиллигригормов. У них есть какой‑то огонь, который они разбрасывают с помощью металлических труб, и этот огонь плавит панцири. Противник быстро продвигается через зону, где мы выпустили пиллигригормов.
— А на востоке? — ледяным тоном спросил Фараатаа.
— Они прорвались через лес, и мы не успели вовремя поставить сети. А теперь, по докладам разведчиков, они ищут Иллиривойн.
— Чтобы отыскать Данипьюр и заключить с ней союз против нас. — Глаза Фараатаа сверкнули. — Все это печально, Аарисиим, но наша песенка далеко не спета! Позови сюда Бенууиаба, Сиимии и кого‑нибудь еще. Мы сами отправимся в Иллиривойн и схватим Данипьюр, прежде чем они доберутся до нее. Если понадобится, мы предадим ее смерти, а тогда с кем они будут договариваться? Если им нужен пьюривар, обладающий достаточными полномочиями, останется один Фараатаа, а Фараатаа не пойдет ни на какие сделки с неизменными.
— Схватить Данипьюр? — с сомнением в голосе переспросил Аарисиим. — Предать Данипьюр смерти?
— Если придется, — сказал Фараатаа. — Я предам смерти весь мир, прежде чем они получат его!
Положение двух армий вторжения…
Такого Фараатаа не предусмотрел. Вторжение неизменных в Пьюрифайн — его серьезный просчет. Трусливый слабак Лорд Валентин никогда бы не осмелился на такое; нет, Валентин приполз бы к Данипьюр, елозя брюхом по грязи, и смиренно умолял бы ее о заключении договора о дружбе. Но Валентин уже больше не Коронал — точнее, теперь он занял более высокий пост с меньшими властными полномочиями — голову сломаешь со всеми этими бредовыми перестановками у неизменных. Теперь у них новый король, молодой. Лорд Хиссуне, который, кажется, совсем другой человек…
— Аарисиим! — окликнул Фараатаа. — Что нового?
— Почти ничего, о Король Сущий. Мы ждем донесений с западного фронта, но они поступят нескоро.
— А что слышно о битве на Стейше?
— Мне доложили, что лесные братья пока отказываются помогать, но, по крайней мере, удалось их заставить помочь нам в установке сетей.
— Хорошо, хорошо. Но будет ли сеть установлена своевременно, чтобы остановить продвижение Лорда Хиссуне?
— Скорее всего, о Король Сущий.
— Ты говоришь так, — требовательно спросил Фараатаа, — потому что это правда или потому, что считаешь, что я хочу услышать именно это?
Аарисиим смотрел на него во все глаза и от замешательства даже начал видоизменяться, превратившись на мгновение в зыбкую фигуру из перепутанных, болтающихся на ветру, веревок, а затем — в переплетение продолговатых палок, утолщенных с обоих концов; потом он опять стал Аарисиимом и тихим голосом произнес:
— Как вы несправедливы ко мне, о, Фараатаа.
— Возможно.
— Я не лгу вам.
— Если это правда, то тогда правда и все остальное. Так и договоримся, — невесело сказал Фараатаа. Дождь над головой усилился, забарабанил по верхнему ярусу джунглей. — Ступай и приходи, когда появятся вести с запада.
Аарисиим растворился в темноте между деревьями. Нахмурившийся Фараатаа вновь принялся рисовать карту.
Вот армия на западе. В ней не счесть воинов, многие миллионы неизменных, их возглавляет лорд с заросшим волосами лицом, которого зовут Диввис, сын бывшего Коронала Лорда Вориакса. Мы убили твоего отца, когда он охотился в лесу. Знал ли ты об этом, Диввис? Охотником, выпустившим роковую стрелу, был пьюривар, хоть и в обличье лорда из Замка. Посмотри‑ка, презренные метаморфы могут убить Коронала! И тебя, Диввис, мы можем убить. Мы убьем и тебя, если ты так же беспечен, как и твой отец.
Но Диввис, который не имел представления о том, как погиб его отец, поскольку эта тайна сохранялась пьюриварами строжайшим образом, вовсе не был беспечен, угрюмо подумал Фараатаа. Его штаб бдительно охранялся верными рыцарями, и ни один убийца, даже в самой искусной личине, не мог туда проскользнуть. Резкими, раздраженными движениями тщательно заточенного деревянного кинжала Фараатаа чертил глубокие линии, что обозначали продвижение Диввиса все дальше и дальше от берега реки. Вниз от Кинтора, вдоль внутреннего отрога огромных западных гор, прокладывая дороги по глухомани, где с незапамятных времен не было никаких дорог, сметая все на своем пути, наводнив Пьюрифайн бесчисленными войсками, блокировав местность, загадив священные источники, вытоптав священные рощи…
Против этой орды Фараатаа пришлось выпустить армию пиллигригормов. Он неохотно пошел на такой шаг, поскольку из всех видов его биологического оружия они были чуть ли не самым отвратительным, и он накапливал их для использования на более позднем этапе в Ни‑мойе или Кинторе; то были сухопутные рачки размером с кончик пальца, покрытые прочным панцирем, способным выдержать удар молотка. Виртуозы генетики, работавшие на Фараатаа, сделали их бесчисленные быстро двигающиеся ножки острыми, как зубья пилы. Пиллигригормы обладали ненасытным аппетитом — ежедневно им требовалось мяса в пятьдесят раз больше их собственного веса — и удовлетворяли его, прогрызая отверстия в теле любого теплокровного живого существа, попадавшегося на пути и пожирая его плоть изнутри.
Фараатаа рассчитывал, что пятьдесят тысяч рачков дней за пять могли бы ввергнуть город, подобный Кинтору, в полный хаос. Но теперь из‑за вторжения неизменных он вынужден был выпустить пиллигригормов не в какой‑нибудь город, а на родную землю Пьюрифайна, в надежде на то, что они приведут в расстройство громадную армию Диввиса и вынудят противника к отступлению. Но пока, однако, не поступало никаких сообщений об успехе этой тактики.
А на другом краю джунглей, где продвигался со второй армией вдоль западного берега Стейша в южном направлении Лорд Хиссуне, Фараатаа планировал натянуть на сотни миль непреодолимую преграду, сеть из необычайно клейкой лианы‑птицеловки, чтобы заставить войска разбредаться все шире и шире в поисках прохода и, наконец, полностью рассеяться. Единственная трудность в осуществлении этой военной хитрости состояла в том, что с лианой‑птицеловкой не мог управиться никто, кроме лесных братьев, бестолковых обезьян, у которых вместе с потом вырабатывался какой‑то фермент, что предохранял их от прилипания к лианам. Но у лесных братьев не было особых причин любить пьюриваров, которые охотились на них на протяжении многих столетий из‑за вкусного мяса, а потому получение от них помощи представлялось весьма проблематичным.
Фараатаа ощутил, как в нем поднимается и начинает клокотать ярость.
А ведь все начиналось просто замечательно! Болезни, поразившие сельское хозяйство, гибель угодий на обширных пространствах, следствием чего стали голод, паника, массовая миграция — да, все шло по плану. А специально выведенные животные тоже сделали свое дело, уже в меньших масштабах: они еще больше устрашили население и осложнили жизнь горожан…
Но удар оказался слабее, чем ожидал Фараатаа. Он рассчитывал на то, что гигантские кровожадные милуфты посеют ужас в Ни‑мойе, и без того уже ввергнутой в хаос, но он никак не предполагал, что в момент появления милуфт в городе окажется Лорд Хиссуне со своим воинством и что его лучники так легко расправятся со смертоносными пернатыми. А теперь у Фараатаа милуфт не осталось, и потребуется не менее пяти лет, чтобы вывести их в количествах, достаточных для нового налета.
Зато оставались пиллигригормы, миллионы ганнигогов, запертых в клетках и готовых выйти на свободу, а вдобавок — квексы, врииги, замбинаксы, маламолы. Сохранились и кое‑какие отравы: облако красной пыли, которое, если рассеять его ночью над городом, отравит на несколько недель все запасы воды; пурпурные споры, из которых появляются личинки, поражающие скот, и кое‑что похуже. Фараатаа не решался применить некоторые лишь из‑за того, что ученые говорили ему, что их непросто будет обезвредить после победы над неизменными. Но если окажется, что война ведется против его народа, что надеяться больше не на что, тогда Фараатаа отбросит все колебания и выпустит на волю все, что только способно причинить ущерб противнику, независимо от последствий.
К нему робко приблизился вернувшийся Аарисиим.
— Есть новости, о Король Сущий.
— С какого фронта?
— С обоих.
Фараатаа пристально посмотрел на него.
— И что, плохие вести?
Аарисиим колебался.
— На западе они уничтожают пиллигригормов. У них есть какой‑то огонь, который они разбрасывают с помощью металлических труб, и этот огонь плавит панцири. Противник быстро продвигается через зону, где мы выпустили пиллигригормов.
— А на востоке? — ледяным тоном спросил Фараатаа.
— Они прорвались через лес, и мы не успели вовремя поставить сети. А теперь, по докладам разведчиков, они ищут Иллиривойн.
— Чтобы отыскать Данипьюр и заключить с ней союз против нас. — Глаза Фараатаа сверкнули. — Все это печально, Аарисиим, но наша песенка далеко не спета! Позови сюда Бенууиаба, Сиимии и кого‑нибудь еще. Мы сами отправимся в Иллиривойн и схватим Данипьюр, прежде чем они доберутся до нее. Если понадобится, мы предадим ее смерти, а тогда с кем они будут договариваться? Если им нужен пьюривар, обладающий достаточными полномочиями, останется один Фараатаа, а Фараатаа не пойдет ни на какие сделки с неизменными.
— Схватить Данипьюр? — с сомнением в голосе переспросил Аарисиим. — Предать Данипьюр смерти?
— Если придется, — сказал Фараатаа. — Я предам смерти весь мир, прежде чем они получат его!
5
Днем они сделали остановку в местечке под названием долина Престимион на востоке Рифта, которое, насколько знал Валентин, когда‑то отличалось высокоразвитым сельским хозяйством. Во время путешествия по исстрадавшемуся Цимроелю ему постоянно приходилось видеть почти одно и то же — брошенные фермы, обезлюдевшие города, следы страшной борьбы за выживание, — но долина Престимион оказалась одним из наиболее унылых мест.
Здесь чернели обугленные поля и бродили молчаливые, подавленные жители.
— Мы выращивали лусавендру и рис, — рассказывал Валентину один из местных крестьян по имени Нитиккималь, который, кажется, был мэром этого района. — Потом пришла лусавендровая ржавчина, все погибло, и нам пришлось сжечь поля. И пройдет не меньше двух лет, прежде чем здесь можно будет что‑нибудь сажать. Но мы остались тут. Ни один из нас не покинул долину Престимион, ваше величество. У нас мало еды, а нам, хайрогам, нужно очень немного, как вы знаете, но даже нам не хватает пищи, и работы у нас нет, что лишает нас покоя, а когда смотришь на испепеленную землю, такая тоска берет! Но это наша земля, и мы останемся на ней. Будем ли мы опять когда‑нибудь возделывать наши поля, ваше величество?
— Я уверен, что будете, — ответил Валентин, не будучи уверенным, однако, не являются ли его слова ложным утешением.
Жил Нитиккималь в начале долины в просторном доме с высокими стропилами из черного дерева даннимора и крышей из зеленого сланца. Но внутри было сыро, и гуляли сквозняки, будто крестьянин уже не имел ни малейшего желания заниматься ремонтом, столь необходимым в дождливом климате долины Престимион.
После обеда Валентин немного отдохнул в большой комнате, предоставленной хозяином, прежде чем отправиться в муниципалитет на встречу с местными жителями. Сюда ему и принесли толстую пачку донесений с востока. Он узнал, что Хиссуне углубился на территорию метаморфов где‑то в окрестностях Стейша и занят поисками новой столицы мятежников, известной под названием Новый Велалисер. Интересно, подумал Валентин, повезет ли Хиссуне больше, чем ему, когда он рыскал по джунглям, пытаясь найти кочевой город Иллиривойн. А Диввис собрал вторую армию, еще большей численностью, чтобы войти в земли пьюриваров с другой стороны. Валентина беспокоило появление в джунглях столь воинственного человека, как Диввис. Он не хотел посылать армии для прочесывания Пьюрифайна, он стремился этого избежать, но понимал, что обстоятельства диктуют свои условия. Нынешние времена требовали хиссуне и диввисов, а не Валентинов: он исполнит должным образом свою роль, а они — свою, и тогда, если на то будет воля Дивин, нанесенные миру раны в один прекрасный день начнут исцеляться.
Он просмотрел остальные донесения. Новости с Замковой Горы: Регентом стал Стасилейн, который тянет лямку повседневных государственных забот. Валентин жалел его. Подвижный красавец Стасилейн теперь сидит за столом и выводит свое имя на всяких бумажках. Как изменило всех нас время, подумал Валентин. Мы, которые когда‑то представляли себе жизнь на Замковой Горе сплошной охотой и развлечениями, согнулись под грузом ответственности и поддерживаем своими спинами несчастный, разваливающийся мир. Каким далеким казался теперь Замок, как далеко все радости тех времен, когда все шло своим чередом и миром не надо было управлять, и весна цвела круглый год!
Имелись также сообщения от Тунигорна, продвигавшегося по Цимроелю вслед за Валентином и занимавшегося рутинными делами по оказанию помощи населению: распределением продовольствия, сохранением уцелевших запасов, погребением покойников и прочими мероприятиями, направленными на борьбу с голодом и болезнями. И это Тунигорн — замечательный стрелок и великолепный игрок! Да, подумал Валентин, теперь он расплачивается, да и все мы тоже, за легкость и благополучие нашего беззаботного детства на Горе.
Он отодвинул донесения в сторону и достал из шкатулки зуб дракона, который сунула ему в руку та женщина по имени Милилейн, когда он входил в Кинтор. С самого первого прикосновения к зубу он понял, что тот не просто диковинная безделушка, амулет для суеверных слепцов. Но лишь по прошествии нескольких дней, пытаясь вникнуть в его значение и угадать, как его можно использовать, — причем всегда тайно, не посвящая в свои занятия даже Карабеллу, — Валентин начал понимать, что за вещь подарила ему Милилейн.
Он притронулся к блестящей поверхности зуба, столь хрупкого на вид и почти прозрачного. Однако он не уступал прочностью самому твердому из камней, а его тонкие края остры, словно заточенное стальное лезвие. На ощупь он был прохладным, но Валентину казалось, что сердцевина его состоит из пламени.
В его мозгу вновь зазвучала музыка колоколов.
Сначала торжественный, почти похоронный перезвон; затем — быстрая смена звуков, каскад ускоряющихся ритмов, которые скоро превратились в почти неразборчивую мешанину из различных мелодий, когда очередная начинала звучать еще до окончания предыдущей; а потом — все мелодии слились воедино, образовав сложную, ошеломительную симфонию. Да, теперь он знал, что это за музыка, понимал, что она — песня водяного короля Маазмоорна, которого жители суши знали как дракона Лорда Кинникена, который был самым могучим из всех громадных морских драконов.
Валентину потребовалось немало времени, чтобы понять, что он слышал музыку Маазмоорна задолго до того, как талисман попал к нему в руки. Много путешествий тому назад, плывя в первый раз от Алханроеля в сторону Острова Снов, он спал в каюте «Леди Тиин» и видел сон, в котором паломники в белых одеждах, среди которых был и он сам, устремились к морю, где вырисовывались очертания огромного дракона, известного как дракон Лорда Кинникена. Зверь лежал с разверстой пастью, куда попадали все приближавшиеся к нему паломники. И когда этот дракон двинулся к берегу и даже выбрался на сушу, от него стал исходить колокольный звон — звук настолько тяжелый и ужасный, что, казалось, он рвет воздух.
От этого зуба исходил тот же самый звон. И Валентин мог бы с его помощью, если бы ему удалось сосредоточиться и отправить разум в странствие по свету, войти в контакт со сверхъестественным сознанием гигантского водяного короля Маазмоорна, которого непосвященные называли драконом Лорда Кинникена. Таков был дар Милилейн. Откуда она могла знать, как его может использовать он, и только он? А может быть, она вовсе того не знала? Возможно, она подарила ему зуб лишь потому, что он представлял в ее глазах святыню, и она даже не подозревала, что ее дар можно использовать таким образом, для сосредоточения силы воли…
— Маазмоорн. Маазмоорн.
Он пробовал. Он искал. Он звал. С каждым днем он все ближе подходил к полноценному общению с водяным королем, к настоящему разговору с ним, к соединению разумов. Он почти добился того. Может быть, сегодня, завтра или послезавтра…
— Ответь мне, Маазмоорн. Тебя зовет Понтифекс Валентин.
Он больше не испытывал страха перед невероятным разумом дракона. За время тайных странствий души он начал понимать, насколько ошибочным было представление сухопутных обитателей Маджипура об исполинах морских глубин. Да, водяные короли внушают страх; но бояться их не надо.
Здесь чернели обугленные поля и бродили молчаливые, подавленные жители.
— Мы выращивали лусавендру и рис, — рассказывал Валентину один из местных крестьян по имени Нитиккималь, который, кажется, был мэром этого района. — Потом пришла лусавендровая ржавчина, все погибло, и нам пришлось сжечь поля. И пройдет не меньше двух лет, прежде чем здесь можно будет что‑нибудь сажать. Но мы остались тут. Ни один из нас не покинул долину Престимион, ваше величество. У нас мало еды, а нам, хайрогам, нужно очень немного, как вы знаете, но даже нам не хватает пищи, и работы у нас нет, что лишает нас покоя, а когда смотришь на испепеленную землю, такая тоска берет! Но это наша земля, и мы останемся на ней. Будем ли мы опять когда‑нибудь возделывать наши поля, ваше величество?
— Я уверен, что будете, — ответил Валентин, не будучи уверенным, однако, не являются ли его слова ложным утешением.
Жил Нитиккималь в начале долины в просторном доме с высокими стропилами из черного дерева даннимора и крышей из зеленого сланца. Но внутри было сыро, и гуляли сквозняки, будто крестьянин уже не имел ни малейшего желания заниматься ремонтом, столь необходимым в дождливом климате долины Престимион.
После обеда Валентин немного отдохнул в большой комнате, предоставленной хозяином, прежде чем отправиться в муниципалитет на встречу с местными жителями. Сюда ему и принесли толстую пачку донесений с востока. Он узнал, что Хиссуне углубился на территорию метаморфов где‑то в окрестностях Стейша и занят поисками новой столицы мятежников, известной под названием Новый Велалисер. Интересно, подумал Валентин, повезет ли Хиссуне больше, чем ему, когда он рыскал по джунглям, пытаясь найти кочевой город Иллиривойн. А Диввис собрал вторую армию, еще большей численностью, чтобы войти в земли пьюриваров с другой стороны. Валентина беспокоило появление в джунглях столь воинственного человека, как Диввис. Он не хотел посылать армии для прочесывания Пьюрифайна, он стремился этого избежать, но понимал, что обстоятельства диктуют свои условия. Нынешние времена требовали хиссуне и диввисов, а не Валентинов: он исполнит должным образом свою роль, а они — свою, и тогда, если на то будет воля Дивин, нанесенные миру раны в один прекрасный день начнут исцеляться.
Он просмотрел остальные донесения. Новости с Замковой Горы: Регентом стал Стасилейн, который тянет лямку повседневных государственных забот. Валентин жалел его. Подвижный красавец Стасилейн теперь сидит за столом и выводит свое имя на всяких бумажках. Как изменило всех нас время, подумал Валентин. Мы, которые когда‑то представляли себе жизнь на Замковой Горе сплошной охотой и развлечениями, согнулись под грузом ответственности и поддерживаем своими спинами несчастный, разваливающийся мир. Каким далеким казался теперь Замок, как далеко все радости тех времен, когда все шло своим чередом и миром не надо было управлять, и весна цвела круглый год!
Имелись также сообщения от Тунигорна, продвигавшегося по Цимроелю вслед за Валентином и занимавшегося рутинными делами по оказанию помощи населению: распределением продовольствия, сохранением уцелевших запасов, погребением покойников и прочими мероприятиями, направленными на борьбу с голодом и болезнями. И это Тунигорн — замечательный стрелок и великолепный игрок! Да, подумал Валентин, теперь он расплачивается, да и все мы тоже, за легкость и благополучие нашего беззаботного детства на Горе.
Он отодвинул донесения в сторону и достал из шкатулки зуб дракона, который сунула ему в руку та женщина по имени Милилейн, когда он входил в Кинтор. С самого первого прикосновения к зубу он понял, что тот не просто диковинная безделушка, амулет для суеверных слепцов. Но лишь по прошествии нескольких дней, пытаясь вникнуть в его значение и угадать, как его можно использовать, — причем всегда тайно, не посвящая в свои занятия даже Карабеллу, — Валентин начал понимать, что за вещь подарила ему Милилейн.
Он притронулся к блестящей поверхности зуба, столь хрупкого на вид и почти прозрачного. Однако он не уступал прочностью самому твердому из камней, а его тонкие края остры, словно заточенное стальное лезвие. На ощупь он был прохладным, но Валентину казалось, что сердцевина его состоит из пламени.
В его мозгу вновь зазвучала музыка колоколов.
Сначала торжественный, почти похоронный перезвон; затем — быстрая смена звуков, каскад ускоряющихся ритмов, которые скоро превратились в почти неразборчивую мешанину из различных мелодий, когда очередная начинала звучать еще до окончания предыдущей; а потом — все мелодии слились воедино, образовав сложную, ошеломительную симфонию. Да, теперь он знал, что это за музыка, понимал, что она — песня водяного короля Маазмоорна, которого жители суши знали как дракона Лорда Кинникена, который был самым могучим из всех громадных морских драконов.
Валентину потребовалось немало времени, чтобы понять, что он слышал музыку Маазмоорна задолго до того, как талисман попал к нему в руки. Много путешествий тому назад, плывя в первый раз от Алханроеля в сторону Острова Снов, он спал в каюте «Леди Тиин» и видел сон, в котором паломники в белых одеждах, среди которых был и он сам, устремились к морю, где вырисовывались очертания огромного дракона, известного как дракон Лорда Кинникена. Зверь лежал с разверстой пастью, куда попадали все приближавшиеся к нему паломники. И когда этот дракон двинулся к берегу и даже выбрался на сушу, от него стал исходить колокольный звон — звук настолько тяжелый и ужасный, что, казалось, он рвет воздух.
От этого зуба исходил тот же самый звон. И Валентин мог бы с его помощью, если бы ему удалось сосредоточиться и отправить разум в странствие по свету, войти в контакт со сверхъестественным сознанием гигантского водяного короля Маазмоорна, которого непосвященные называли драконом Лорда Кинникена. Таков был дар Милилейн. Откуда она могла знать, как его может использовать он, и только он? А может быть, она вовсе того не знала? Возможно, она подарила ему зуб лишь потому, что он представлял в ее глазах святыню, и она даже не подозревала, что ее дар можно использовать таким образом, для сосредоточения силы воли…
— Маазмоорн. Маазмоорн.
Он пробовал. Он искал. Он звал. С каждым днем он все ближе подходил к полноценному общению с водяным королем, к настоящему разговору с ним, к соединению разумов. Он почти добился того. Может быть, сегодня, завтра или послезавтра…
— Ответь мне, Маазмоорн. Тебя зовет Понтифекс Валентин.
Он больше не испытывал страха перед невероятным разумом дракона. За время тайных странствий души он начал понимать, насколько ошибочным было представление сухопутных обитателей Маджипура об исполинах морских глубин. Да, водяные короли внушают страх; но бояться их не надо.