Страница:
В порту Нуминора Леди ожидала Коронала в доме, известном под названием Семь Стен. Вновь жрица Талинот Эсулд проводила Валентина в Изумрудный Зал; вновь он увидел мать, стоящую между двумя танигалами. Она улыбалась, раскрыв объятия ему навстречу.
Но увидел он и происшедшие с ней удивительные и пугающие перемены, а ведь еще года не прошло с тех пор, как они встречались в этом зале. Теперь ее черные волосы перемежались седыми прядями; теплота ее взгляда исчезла, уступив место холодной мрачности; время наложило отпечаток даже на ее царственную осанку, — покатые плечи, опущенная голова. Когда‑то она казалась ему богиней, а теперь мнилась небожительницей, постепенно превращающейся в пожилую, вполне смертную женщину.
Они обнялись. Она стала такой легкой, что, казалось, ее может унести прочь любой случайный ветерок. Они пригубили прохладного золотистого вина, и он поведал ей о своих странствиях по Пьюрифайну, о поездке на Сувраель, о встрече с Доминином Барьязидом и о том удовольствии, которое ему доставил вид бывшего врага, обретшего здравый рассудок и вновь лояльного.
— А что Король Снов? — спросила она. — Сердечно ли он тебя встретил?
— В высшей степени. Между нами сразу возникли теплые отношения, что меня немало удивило.
— Барьязиды редко бывают приветливы, что вызвано, я полагаю, самими условиями жизни в той стране и их ужасными обязанностями. Но они не какие‑нибудь чудовища, как принято считать. Минакс — человек неистовый, и я это чувствую, когда сталкиваются наши души, что бывает нечасто, но в то же время сильный и благородный.
— Будущее он видит в мрачном свете, но поклялся оказывать полную поддержку всему, что мы должны сделать. В данный момент он заполняет мир самыми мощными посланиями в надежде обуздать безумие.
— Да, мне известно о том, — сказала Леди. — В течение последних недель я ощущаю его мощь, исходящую с Сувраеля. Он предпринял могучее усилие, какого не совершал никогда раньше. Я делаю то же сама, но спокойнее. Но этого недостаточно. Весь мир обезумел, Валентин. Звезда наших врагов восходит, а наша — закатывается; миром теперь правят голод и страх, а не Понтифекс и Коронал. Ты сам это знаешь. Ты чувствуешь, как безумие наваливается на тебя, охватывает тебя, грозит смести все.
— Тогда нас ждет поражение, матушка? Ты ли говоришь со мной, источник надежды, ты ли, несущая успокоение?
Что‑то вроде прежней стальной непреклонности мелькнуло в ее глазах.
— Я ни словом не упомянула о поражении. Я сказала лишь то, что Король Снов и Леди Острова сами не в состоянии сдержать поток сумасшествия.
— Есть еще и третья сила, матушка. Или ты считаешь меня неспособным вести войну?
— Ты способен достичь всего, чего угодно, Валентин. Но здесь недостаточно даже трех Владык. Ущербное правительство не может управиться с обрушившимся на нас кризисом.
— Ущербное?
— Оно стоит на трех ногах, а должно быть на четырех. Старому Тиверасу пора уснуть.
— Матушка…
— Сколько ты еще намерен уклоняться от своих обязанностей?
— Я ни от чего не уклоняюсь, матушка! Но чего удастся достичь, если я заточу себя в Лабиринте?
— Неужели ты считаешь, что Понтифекс бесполезен? Странные взгляды у тебя на наше государство, если ты действительно так думаешь.
— Я понимаю неоценимую роль Понтифекса.
— Тем не менее, в течение всего правления ты предпочитаешь обходиться без него.
— Разве моя вина в том, что Тиверас был уже дряхлым стариком, когда я взошел на престол? Что я должен был делать? Отправиться в Лабиринт сразу же после избрания Короналом? У меня нет Понтифекса, потому что его не было с самого начала. И время было неподходящим, чтобы занимать место Тивераса. Меня отвлекали иные, насущные заботы, как, кстати, и до сих пор.
— Ты задолжал Маджипуру Понтифекса, Валентин.
— Нет. Еще не время.
— Сколько ты будешь это повторять?
— Я должен оставаться на виду. Я хочу каким‑то образом связаться с Данипьюр и заключить с ней союз против Фараатаа, нашего общего врага, который уничтожит весь мир под предлогом возвращения его своему народу. А если я окажусь в Лабиринте, то как смогу…
— Ты снова собираешься в Пьюрифайн?
— Чтобы еще раз потерпеть неудачу? Но я все равно считаю, что необходимо вступить в переговоры с метаморфами. Данипьюр должна понять, что я не похож на королей прошлого, что я признаю новые реальности, считаю невозможным далее подавлять часть души Маджипура, принадлежащую метаморфам, что мы должны это признать, допустить их в свой круг и принять их.
— И ты считаешь, что, не будучи Короналом, не сумеешь осуществить задуманное?
— Я убежден в том, матушка.
— Тогда проверь заново свои убеждения, — сказала Леди неумолимым голосом. — Если они и впрямь убеждения, а не мания, за которой скрывается отвращение к Лабиринту.
— Я ненавижу Лабиринт и не скрываю своей ненависти, но не откажусь войти туда, когда придет время, хоть и без особой радости. Однако я утверждаю, что время еще не наступило. Возможно, мое переселение произойдет скоро, но не сейчас.
— Тогда пусть оно не замедлит совершиться. Позволь, наконец, Тиверасу уснуть. И пусть он уснет поскорее, Валентин.
Но увидел он и происшедшие с ней удивительные и пугающие перемены, а ведь еще года не прошло с тех пор, как они встречались в этом зале. Теперь ее черные волосы перемежались седыми прядями; теплота ее взгляда исчезла, уступив место холодной мрачности; время наложило отпечаток даже на ее царственную осанку, — покатые плечи, опущенная голова. Когда‑то она казалась ему богиней, а теперь мнилась небожительницей, постепенно превращающейся в пожилую, вполне смертную женщину.
Они обнялись. Она стала такой легкой, что, казалось, ее может унести прочь любой случайный ветерок. Они пригубили прохладного золотистого вина, и он поведал ей о своих странствиях по Пьюрифайну, о поездке на Сувраель, о встрече с Доминином Барьязидом и о том удовольствии, которое ему доставил вид бывшего врага, обретшего здравый рассудок и вновь лояльного.
— А что Король Снов? — спросила она. — Сердечно ли он тебя встретил?
— В высшей степени. Между нами сразу возникли теплые отношения, что меня немало удивило.
— Барьязиды редко бывают приветливы, что вызвано, я полагаю, самими условиями жизни в той стране и их ужасными обязанностями. Но они не какие‑нибудь чудовища, как принято считать. Минакс — человек неистовый, и я это чувствую, когда сталкиваются наши души, что бывает нечасто, но в то же время сильный и благородный.
— Будущее он видит в мрачном свете, но поклялся оказывать полную поддержку всему, что мы должны сделать. В данный момент он заполняет мир самыми мощными посланиями в надежде обуздать безумие.
— Да, мне известно о том, — сказала Леди. — В течение последних недель я ощущаю его мощь, исходящую с Сувраеля. Он предпринял могучее усилие, какого не совершал никогда раньше. Я делаю то же сама, но спокойнее. Но этого недостаточно. Весь мир обезумел, Валентин. Звезда наших врагов восходит, а наша — закатывается; миром теперь правят голод и страх, а не Понтифекс и Коронал. Ты сам это знаешь. Ты чувствуешь, как безумие наваливается на тебя, охватывает тебя, грозит смести все.
— Тогда нас ждет поражение, матушка? Ты ли говоришь со мной, источник надежды, ты ли, несущая успокоение?
Что‑то вроде прежней стальной непреклонности мелькнуло в ее глазах.
— Я ни словом не упомянула о поражении. Я сказала лишь то, что Король Снов и Леди Острова сами не в состоянии сдержать поток сумасшествия.
— Есть еще и третья сила, матушка. Или ты считаешь меня неспособным вести войну?
— Ты способен достичь всего, чего угодно, Валентин. Но здесь недостаточно даже трех Владык. Ущербное правительство не может управиться с обрушившимся на нас кризисом.
— Ущербное?
— Оно стоит на трех ногах, а должно быть на четырех. Старому Тиверасу пора уснуть.
— Матушка…
— Сколько ты еще намерен уклоняться от своих обязанностей?
— Я ни от чего не уклоняюсь, матушка! Но чего удастся достичь, если я заточу себя в Лабиринте?
— Неужели ты считаешь, что Понтифекс бесполезен? Странные взгляды у тебя на наше государство, если ты действительно так думаешь.
— Я понимаю неоценимую роль Понтифекса.
— Тем не менее, в течение всего правления ты предпочитаешь обходиться без него.
— Разве моя вина в том, что Тиверас был уже дряхлым стариком, когда я взошел на престол? Что я должен был делать? Отправиться в Лабиринт сразу же после избрания Короналом? У меня нет Понтифекса, потому что его не было с самого начала. И время было неподходящим, чтобы занимать место Тивераса. Меня отвлекали иные, насущные заботы, как, кстати, и до сих пор.
— Ты задолжал Маджипуру Понтифекса, Валентин.
— Нет. Еще не время.
— Сколько ты будешь это повторять?
— Я должен оставаться на виду. Я хочу каким‑то образом связаться с Данипьюр и заключить с ней союз против Фараатаа, нашего общего врага, который уничтожит весь мир под предлогом возвращения его своему народу. А если я окажусь в Лабиринте, то как смогу…
— Ты снова собираешься в Пьюрифайн?
— Чтобы еще раз потерпеть неудачу? Но я все равно считаю, что необходимо вступить в переговоры с метаморфами. Данипьюр должна понять, что я не похож на королей прошлого, что я признаю новые реальности, считаю невозможным далее подавлять часть души Маджипура, принадлежащую метаморфам, что мы должны это признать, допустить их в свой круг и принять их.
— И ты считаешь, что, не будучи Короналом, не сумеешь осуществить задуманное?
— Я убежден в том, матушка.
— Тогда проверь заново свои убеждения, — сказала Леди неумолимым голосом. — Если они и впрямь убеждения, а не мания, за которой скрывается отвращение к Лабиринту.
— Я ненавижу Лабиринт и не скрываю своей ненависти, но не откажусь войти туда, когда придет время, хоть и без особой радости. Однако я утверждаю, что время еще не наступило. Возможно, мое переселение произойдет скоро, но не сейчас.
— Тогда пусть оно не замедлит совершиться. Позволь, наконец, Тиверасу уснуть. И пусть он уснет поскорее, Валентин.
5
Пускай повод для торжества небольшой, думал Фараатаа, но приглашение на встречу с Данипьюр вызывает радость. Столько лет скитаться в джунглях злосчастным изгоем, а до того столь долго подвергаться насмешкам, — что ж, теперь сама Данипьюр с соблюдением всех дипломатических церемоний приглашает его на аудиенцию в Дом Услуг в Иллиривойне.
Поначалу его подмывало отклонить приглашение и высокомерно предложить ей явиться к нему в Новый Велалисер. В конце концов, она была всего лишь выборным вождем племени, а ее титул не существовал до изгнания; он же провозглашен значительной частью народа Грядущим Принцем и Королем Сущим, ежедневно общается с водяными королями и пользуется гораздо большей преданностью сторонников, чем Данипьюр. Но потом он передумал, решив, что произведет гораздо большее впечатление, войдя в Иллиривойн во главе тысяч соплеменников и показав Данипьюр с ее прихлебателями, какой властью он обладает! Пусть будет так, подумал он и согласился прийти в Иллиривойн.
Столица, размещенная на новом месте, все еще имела неуютный, незаконченный вид. Обычно для нее выбирали открытое место в лесу, неподалеку от какой‑нибудь сравнительно полноводной реки. Но улицами по‑прежнему служили еле заметные тропинки, плетеные хижины почти не имели украшений, их крыши выглядели сделанными наспех, а площадь перед Домом Услуг была расчищена не до конца, и повсюду змеились и переплетались лианы. Лишь сам Дом Услуг напоминал прежний Иллиривойн. Согласно обычаю здание перенесли со старого места и вновь установили в центре города, где оно господствовало над всем своим окружением. Трехэтажное здание, украшенное сверкающими колоннами из банникопа, с обшитым полированными досками из красного дерева фасадом, возвышалось, как дворец, среди грубых хижин пьюриваров Иллиривойна. Но когда мы переплывем через море и восстановим Велалисер, подумал Фараатаа, то построим настоящий дворец из мрамора и сланца, который станет новым чудом света, и мы украсим его всякими прекрасными вещицами, которые заберем в качестве добычи из Замка Лорда Валентина. И тогда Данипьюр склонится передо мной!
Но сейчас он собирался неукоснительно соблюдать протокол. Он предстал перед Домом Услуг и произвел пять Видоизменений Покорности: Ветер, Песок, Клинок, Поток и Пламя. В состоянии Пятого Видоизменения он оставался до появления Данипьюр. На какое‑то мгновение она показалась напуганной теми силами, которые сопровождали его в столицу: толпа заполняла всю площадь и выплескивалась за пределы города. Но она быстро оправилась от замешательства и приветствовала его тремя Видоизменениями Приятия: Звезда, Луна, Комета. При последнем изменении фараатаа вернулся к своему обличью и прошел за ней в здание. Никогда еще не входил он в Дом Услуг.
Данипьюр держалась холодно, отстранение и сдержанно. Фараатаа ощутил мгновенный прилив благоговения — ведь она все‑таки носила свое звание на протяжении всей его жизни, — но быстро взял себя в руки. Он знал, что ее высокомерие и высочайшее самообладание служили лишь оружием защиты.
Она предложила ему блюдо из калимботов и гумбы, а также подала бледное лавандовое вино, на которое он посмотрел с неудовольствием, потому что вино не относилось к числу напитков, употребляемых пьюриварами древности. Он не стал пить и даже не поднял бокал, что не осталось незамеченным.
Покончив с формальностями, Данипьюр заговорила без обиняков:
— Неизменных я люблю не больше вашего, Фараатаа. Но то, к чему вы стремитесь, недостижимо.
— И к чему же я тогда стремлюсь?
— Избавить от них мир.
— Вы считаете это недостижимым? — поинтересовался он, придав голосу оттенок заинтересованности. — Почему же?
— Их двадцать миллиардов. Куда они денутся?
— Неужели во вселенной больше нет миров? Они пришли оттуда: пусть возвращаются.
Она прикоснулась ко лбу кончиками пальцев. Этот жест означал насмешку и презрение, вызванные его словами. Он сделал над собой усилие, чтобы не показать своего раздражения.
— Когда они пришли сюда, — сказала Данипьюр, — их было немного. Теперь же их множество, а сообщение Маджипура с другими мирами сейчас не слишком оживлено. Вы представляете, сколько времени потребуется, чтобы переправить с планеты двадцать миллиардов жителей? Если каждый час будет отправляться по кораблю с десятью тысячами на борту, я думаю, нам все равно не удастся полностью от них избавиться, поскольку они будут плодиться быстрее, чем корабли — загружаться.
— Пускай тогда остаются здесь, а мы будем продолжать войну против них. И они станут убивать друг друга из‑за еды, а через некоторое время пищи не останется, и они будут умирать голодной смертью, а города их станут мертвыми. И мы навсегда избавимся от них.
Кончики пальцев снова прикоснулись ко лбу.
— Двадцать миллиардов покойников? Ах, Фараатаа, будьте благоразумны! Вы отдаете себе отчет, что это значит? В одной Ни‑мойе людей больше, чем во всем Пьюрифайне, — а сколько вообще городов на планете, кроме Ни‑мойи? Подумайте, какой смрад будет исходить от этих тел! Подумайте о болезнях, которые возникнут из‑за разложения такого количества трупов!
— Если они вымрут от голода, трупы будут сухими, как опавшие листья. Разлагаться будет нечему.
— Вы рассуждаете слишком легкомысленно, Фараатаа.
— Неужели? Что ж, пусть легкомысленно. С присущим мне легкомыслием я разгромил угнетателей, под пятой которых мы корчились четырнадцать тысячелетий. Так же легкомысленно я вверг их в хаос. Легкомысленно я…
— Фараатаа!
— Я очень многого добился, Данипьюр, за счет своего легкомыслия. Причем не только безо всякой поддержки с вашей стороны, а, напротив, при вашем в большинстве случаев прямом противодействии. А теперь…
— Выслушайте меня, фараатаа! Да, вы выпустили на свободу могучие силы и нанесли неизменным такой удар, который я, признаться, не считала возможным. Но теперь пришло время остановиться и подумать о дальнейших последствиях содеянного вами.
— Я подумал, — ответил он. — Мы отвоюем наш мир.
— Возможно. Но какой ценой? Вы наслали болезни на их земли, — а как вы думаете, так ли уж просто будет остановить эти болезни? Вы расплодили чудовищных, ужасных животных и выпустили их на волю. Вдобавок, вы хотите, чтобы мир задохнулся от миллиардов гниющих тел. Так скажите, Фараатаа, вы спасаете наш мир или уничтожаете его?
— Болезни исчезнут, когда погибнут растения, которые их питают, для нас большей частью бесполезные. Новых животных немного, а мир большой, и ученые заверили меня в том, что они неспособны размножаться самостоятельно; так что мы избавимся от них, когда они сделают свое дело. А что касается гниющих тел, то по этому поводу я не разделяю ваших страхов. Стервятники наедятся так, как никогда не ели, из гор оставшихся костей мы возведем храмы. Победа за нами, Данипьюр. Мир отвоеван.
— Вы слишком самоуверенны. Они еще не начали наносить ответных ударов, но если они начнут, Фараатаа, что будет, если они начнут? Прошу вас вспомнить, Фараатаа, что сделал с нами Лорд Стиамот.
— Для завоевания Лорду Стиамоту потребовалось тридцать лет.
— Да, — согласилась Данипьюр, — но его войска были немногочисленны. А теперь неизменные значительно превосходят нас числом.
— А мы научились насылать на них болезни и чудовищ, чего не умели во времена Лорда Стиамота. Их многочисленность сыграет с ними злую шутку, когда у них закончатся запасы пищи. Как они смогут сражаться против нас хотя бы тридцать дней, не говоря уж о тридцати годах, если голод уже раздирает на части их цивилизацию?
— Голодные воины могут сражаться гораздо ожесточенней, чем сытые.
Фараатаа расхохотался.
— Воины? Какие воины? Это же нелепость, Данипьюр. Люди изнежены!
— При Лорде Стиамоте…
— Лорд Стиамот жил восемь тысяч лет назад. С тех пор жизнь для них была чересчур легка, и они стали расой дураков и трусов. А самый большой дурак среди них — их Лорд Валентин с его святой простотой и благочестивым отвращением к насилию. Чего их бояться с таким королем, у которого кишка тонка для убийства?
— Согласна: его нам нечего бояться. Но мы можем его использовать, Фараатаа. Именно это я и собираюсь сделать.
— Каким образом?
— Как вы знаете, он мечтает договориться с нами.
— Мне известно, — сказал Фараатаа, — что он появлялся в Пьюрифайне с дурацкой надеждой вступить с вами в переговоры, но вы проявили мудрость и избежали встречи.
— Да, он пришел добиваться дружбы, а я не стала с ним встречаться. Верно. Мне было нужно побольше узнать о ваших намерениях, прежде чем вступать с ним в любые переговоры.
— Теперь мои намерения вам известны.
— Да, известны. И я прошу вас перестать распространять эти болезни и оказать мне поддержку, когда я встречусь с Короналом. Ваши действия срывают мои планы.
— Какие именно?
— Лорд Валентин отличается от других Короналов. Как вы говорите, он — сама святая простота: мягкий человек, у которого не хватает духу на убийство. Отвращение к войне делает его сговорчивым и податливым. Я собираюсь добиться от него таких уступок, которых нам не предоставлял ни один из предшествующих Короналов. Право вновь поселиться на Алханроеле, получить обратно во владение священный город Велалисер, место в правительстве — короче говоря, полное политическое равноправие в пределах Маджипура.
— Проще все уничтожить, а потом выбирать место на свое усмотрение, не спрашивая ничьего разрешения.
— Но вы же должны понять, что это невозможно, что нельзя ни изгнать, ни уничтожить двадцать миллиардов живых существ. Единственное, что мы можем — установить с ними мир. И именно в Валентине заключается наш шанс на установление мира, Фараатаа.
— Мир! Какое гнусное, лживое слово! Мир! Ну уж нет, Данипьюр, мне не нужен мир. Меня интересует не мир, а победа. А победа будет за нами.
— Ваша вожделенная победа обречет нас на гибель, — резко ответила Данипьюр.
— Я так не считаю. И я думаю, что ваши переговоры с Короналом ни к чему не приведут. Если он дарует нам те уступки, о которых вы собираетесь просить, собственные принцы и герцоги свергнут его и заменят более жестоким человеком, и что тогда будет с нами? Нет, Данипьюр. Я должен продолжать войну, пока в нашем мире не останется ни одного неизменного. Любой другой путь означает продолжение нашего порабощения.
— Я запрещаю.
— Запрещаете?
— Я — Данипьюр!
— Да, вы — это вы. Ну и что? Я — Король Сущий, о котором говорилось в прорицаниях. Как вы можете запрещать мне что‑либо? Неизменные передо мной трепещут. Я их уничтожу, Данипьюр. А если вы будете мне мешать, я уничтожу и вас. — Он поднялся и, взмахнув рукой, отпихнул в сторону бокал с нетронутым вином, расплескав по столу его содержимое. У двери он остановился и оглянулся, ненадолго приняв форму, известную под названием Река, выражавшую неуважение и презрение. Затем он возвратился в свое прежнее обличье. — Война будет продолжаться, — сказал он. — Пока я позволяю вам оставаться на вашем посту, но предупреждаю: оставьте предательские попытки связаться с противником. А что касается святого Лорда Валентина, то его жизнь принадлежит мне. В день освящения Велалисера его кровь омоет Столы Богов. Берегись, Данипьюр, иначе я использую твою кровь для тех же целей.
Поначалу его подмывало отклонить приглашение и высокомерно предложить ей явиться к нему в Новый Велалисер. В конце концов, она была всего лишь выборным вождем племени, а ее титул не существовал до изгнания; он же провозглашен значительной частью народа Грядущим Принцем и Королем Сущим, ежедневно общается с водяными королями и пользуется гораздо большей преданностью сторонников, чем Данипьюр. Но потом он передумал, решив, что произведет гораздо большее впечатление, войдя в Иллиривойн во главе тысяч соплеменников и показав Данипьюр с ее прихлебателями, какой властью он обладает! Пусть будет так, подумал он и согласился прийти в Иллиривойн.
Столица, размещенная на новом месте, все еще имела неуютный, незаконченный вид. Обычно для нее выбирали открытое место в лесу, неподалеку от какой‑нибудь сравнительно полноводной реки. Но улицами по‑прежнему служили еле заметные тропинки, плетеные хижины почти не имели украшений, их крыши выглядели сделанными наспех, а площадь перед Домом Услуг была расчищена не до конца, и повсюду змеились и переплетались лианы. Лишь сам Дом Услуг напоминал прежний Иллиривойн. Согласно обычаю здание перенесли со старого места и вновь установили в центре города, где оно господствовало над всем своим окружением. Трехэтажное здание, украшенное сверкающими колоннами из банникопа, с обшитым полированными досками из красного дерева фасадом, возвышалось, как дворец, среди грубых хижин пьюриваров Иллиривойна. Но когда мы переплывем через море и восстановим Велалисер, подумал Фараатаа, то построим настоящий дворец из мрамора и сланца, который станет новым чудом света, и мы украсим его всякими прекрасными вещицами, которые заберем в качестве добычи из Замка Лорда Валентина. И тогда Данипьюр склонится передо мной!
Но сейчас он собирался неукоснительно соблюдать протокол. Он предстал перед Домом Услуг и произвел пять Видоизменений Покорности: Ветер, Песок, Клинок, Поток и Пламя. В состоянии Пятого Видоизменения он оставался до появления Данипьюр. На какое‑то мгновение она показалась напуганной теми силами, которые сопровождали его в столицу: толпа заполняла всю площадь и выплескивалась за пределы города. Но она быстро оправилась от замешательства и приветствовала его тремя Видоизменениями Приятия: Звезда, Луна, Комета. При последнем изменении фараатаа вернулся к своему обличью и прошел за ней в здание. Никогда еще не входил он в Дом Услуг.
Данипьюр держалась холодно, отстранение и сдержанно. Фараатаа ощутил мгновенный прилив благоговения — ведь она все‑таки носила свое звание на протяжении всей его жизни, — но быстро взял себя в руки. Он знал, что ее высокомерие и высочайшее самообладание служили лишь оружием защиты.
Она предложила ему блюдо из калимботов и гумбы, а также подала бледное лавандовое вино, на которое он посмотрел с неудовольствием, потому что вино не относилось к числу напитков, употребляемых пьюриварами древности. Он не стал пить и даже не поднял бокал, что не осталось незамеченным.
Покончив с формальностями, Данипьюр заговорила без обиняков:
— Неизменных я люблю не больше вашего, Фараатаа. Но то, к чему вы стремитесь, недостижимо.
— И к чему же я тогда стремлюсь?
— Избавить от них мир.
— Вы считаете это недостижимым? — поинтересовался он, придав голосу оттенок заинтересованности. — Почему же?
— Их двадцать миллиардов. Куда они денутся?
— Неужели во вселенной больше нет миров? Они пришли оттуда: пусть возвращаются.
Она прикоснулась ко лбу кончиками пальцев. Этот жест означал насмешку и презрение, вызванные его словами. Он сделал над собой усилие, чтобы не показать своего раздражения.
— Когда они пришли сюда, — сказала Данипьюр, — их было немного. Теперь же их множество, а сообщение Маджипура с другими мирами сейчас не слишком оживлено. Вы представляете, сколько времени потребуется, чтобы переправить с планеты двадцать миллиардов жителей? Если каждый час будет отправляться по кораблю с десятью тысячами на борту, я думаю, нам все равно не удастся полностью от них избавиться, поскольку они будут плодиться быстрее, чем корабли — загружаться.
— Пускай тогда остаются здесь, а мы будем продолжать войну против них. И они станут убивать друг друга из‑за еды, а через некоторое время пищи не останется, и они будут умирать голодной смертью, а города их станут мертвыми. И мы навсегда избавимся от них.
Кончики пальцев снова прикоснулись ко лбу.
— Двадцать миллиардов покойников? Ах, Фараатаа, будьте благоразумны! Вы отдаете себе отчет, что это значит? В одной Ни‑мойе людей больше, чем во всем Пьюрифайне, — а сколько вообще городов на планете, кроме Ни‑мойи? Подумайте, какой смрад будет исходить от этих тел! Подумайте о болезнях, которые возникнут из‑за разложения такого количества трупов!
— Если они вымрут от голода, трупы будут сухими, как опавшие листья. Разлагаться будет нечему.
— Вы рассуждаете слишком легкомысленно, Фараатаа.
— Неужели? Что ж, пусть легкомысленно. С присущим мне легкомыслием я разгромил угнетателей, под пятой которых мы корчились четырнадцать тысячелетий. Так же легкомысленно я вверг их в хаос. Легкомысленно я…
— Фараатаа!
— Я очень многого добился, Данипьюр, за счет своего легкомыслия. Причем не только безо всякой поддержки с вашей стороны, а, напротив, при вашем в большинстве случаев прямом противодействии. А теперь…
— Выслушайте меня, фараатаа! Да, вы выпустили на свободу могучие силы и нанесли неизменным такой удар, который я, признаться, не считала возможным. Но теперь пришло время остановиться и подумать о дальнейших последствиях содеянного вами.
— Я подумал, — ответил он. — Мы отвоюем наш мир.
— Возможно. Но какой ценой? Вы наслали болезни на их земли, — а как вы думаете, так ли уж просто будет остановить эти болезни? Вы расплодили чудовищных, ужасных животных и выпустили их на волю. Вдобавок, вы хотите, чтобы мир задохнулся от миллиардов гниющих тел. Так скажите, Фараатаа, вы спасаете наш мир или уничтожаете его?
— Болезни исчезнут, когда погибнут растения, которые их питают, для нас большей частью бесполезные. Новых животных немного, а мир большой, и ученые заверили меня в том, что они неспособны размножаться самостоятельно; так что мы избавимся от них, когда они сделают свое дело. А что касается гниющих тел, то по этому поводу я не разделяю ваших страхов. Стервятники наедятся так, как никогда не ели, из гор оставшихся костей мы возведем храмы. Победа за нами, Данипьюр. Мир отвоеван.
— Вы слишком самоуверенны. Они еще не начали наносить ответных ударов, но если они начнут, Фараатаа, что будет, если они начнут? Прошу вас вспомнить, Фараатаа, что сделал с нами Лорд Стиамот.
— Для завоевания Лорду Стиамоту потребовалось тридцать лет.
— Да, — согласилась Данипьюр, — но его войска были немногочисленны. А теперь неизменные значительно превосходят нас числом.
— А мы научились насылать на них болезни и чудовищ, чего не умели во времена Лорда Стиамота. Их многочисленность сыграет с ними злую шутку, когда у них закончатся запасы пищи. Как они смогут сражаться против нас хотя бы тридцать дней, не говоря уж о тридцати годах, если голод уже раздирает на части их цивилизацию?
— Голодные воины могут сражаться гораздо ожесточенней, чем сытые.
Фараатаа расхохотался.
— Воины? Какие воины? Это же нелепость, Данипьюр. Люди изнежены!
— При Лорде Стиамоте…
— Лорд Стиамот жил восемь тысяч лет назад. С тех пор жизнь для них была чересчур легка, и они стали расой дураков и трусов. А самый большой дурак среди них — их Лорд Валентин с его святой простотой и благочестивым отвращением к насилию. Чего их бояться с таким королем, у которого кишка тонка для убийства?
— Согласна: его нам нечего бояться. Но мы можем его использовать, Фараатаа. Именно это я и собираюсь сделать.
— Каким образом?
— Как вы знаете, он мечтает договориться с нами.
— Мне известно, — сказал Фараатаа, — что он появлялся в Пьюрифайне с дурацкой надеждой вступить с вами в переговоры, но вы проявили мудрость и избежали встречи.
— Да, он пришел добиваться дружбы, а я не стала с ним встречаться. Верно. Мне было нужно побольше узнать о ваших намерениях, прежде чем вступать с ним в любые переговоры.
— Теперь мои намерения вам известны.
— Да, известны. И я прошу вас перестать распространять эти болезни и оказать мне поддержку, когда я встречусь с Короналом. Ваши действия срывают мои планы.
— Какие именно?
— Лорд Валентин отличается от других Короналов. Как вы говорите, он — сама святая простота: мягкий человек, у которого не хватает духу на убийство. Отвращение к войне делает его сговорчивым и податливым. Я собираюсь добиться от него таких уступок, которых нам не предоставлял ни один из предшествующих Короналов. Право вновь поселиться на Алханроеле, получить обратно во владение священный город Велалисер, место в правительстве — короче говоря, полное политическое равноправие в пределах Маджипура.
— Проще все уничтожить, а потом выбирать место на свое усмотрение, не спрашивая ничьего разрешения.
— Но вы же должны понять, что это невозможно, что нельзя ни изгнать, ни уничтожить двадцать миллиардов живых существ. Единственное, что мы можем — установить с ними мир. И именно в Валентине заключается наш шанс на установление мира, Фараатаа.
— Мир! Какое гнусное, лживое слово! Мир! Ну уж нет, Данипьюр, мне не нужен мир. Меня интересует не мир, а победа. А победа будет за нами.
— Ваша вожделенная победа обречет нас на гибель, — резко ответила Данипьюр.
— Я так не считаю. И я думаю, что ваши переговоры с Короналом ни к чему не приведут. Если он дарует нам те уступки, о которых вы собираетесь просить, собственные принцы и герцоги свергнут его и заменят более жестоким человеком, и что тогда будет с нами? Нет, Данипьюр. Я должен продолжать войну, пока в нашем мире не останется ни одного неизменного. Любой другой путь означает продолжение нашего порабощения.
— Я запрещаю.
— Запрещаете?
— Я — Данипьюр!
— Да, вы — это вы. Ну и что? Я — Король Сущий, о котором говорилось в прорицаниях. Как вы можете запрещать мне что‑либо? Неизменные передо мной трепещут. Я их уничтожу, Данипьюр. А если вы будете мне мешать, я уничтожу и вас. — Он поднялся и, взмахнув рукой, отпихнул в сторону бокал с нетронутым вином, расплескав по столу его содержимое. У двери он остановился и оглянулся, ненадолго приняв форму, известную под названием Река, выражавшую неуважение и презрение. Затем он возвратился в свое прежнее обличье. — Война будет продолжаться, — сказал он. — Пока я позволяю вам оставаться на вашем посту, но предупреждаю: оставьте предательские попытки связаться с противником. А что касается святого Лорда Валентина, то его жизнь принадлежит мне. В день освящения Велалисера его кровь омоет Столы Богов. Берегись, Данипьюр, иначе я использую твою кровь для тех же целей.
6
— Коронал Лорд Валентин со своей матерью Леди во Внутреннем Храме, — сказала жрица Талинот Эсулд. — Он просит вас, принц Хиссуне, провести ночь в королевской резиденции в Нуминоре и отправиться к нему с утра.
— Как будет угодно Короналу.
Хиссуне смотрел мимо жрицы на огромную белую стену Первой Скалы, нависавшую над Нуминором. Она была ослепительно яркой, до боли в глазах, светилась почти как солнце. Когда несколько дней назад во время плавания с Алханроеля они впервые увидели Остров, он прикрывал глаза рукой от нестерпимого белого сияния, ему хотелось вообще отвернуться, а стоявшая рядом с ним Эльсинома так и сделала, воскликнув: «Что там такое яркое? Мы не ослепнем?» Но теперь, при ближайшем рассмотрении, белый камень уже не пугал: исходивший от него свет выглядел чистым, успокаивающим и напоминал скорее лунное, а не солнечное сияние.
С моря дул прохладный, ласковый ветерок, тот самый ветер, который так стремительно — но не настолько быстро, чтобы утихомирить растущее в Хиссуне с каждым днем нетерпение, — нес их корабль от Алайсора до Острова. Нетерпение еще подгоняло его, когда он ступил на берег Острова. Но сейчас он уже понимал, что нужно проявить выдержку и приспособиться к неспешному ритму жизни Острова и его безмятежной госпожи, иначе ему никогда не удастся сделать то, ради чего он здесь появился.
И правда, он ощутил, что начинает проникаться этой неторопливостью, когда в сопровождении жриц проходил по небольшому портовому городку к королевской резиденции Семь Стен. Он подумал, что магии Острова невозможно противиться: такое это спокойное, безбурное, мирное место, которое каждой своей чертой свидетельствует о присутствии Леди. Сейчас бедствия, потрясавшие Маджипур, представлялись Хиссуне пустой выдумкой.
Однако ночью Хиссуне обнаружил, что заснуть здесь не так‑то просто. Он лежал в великолепных покоях, убранных восхитительными темными тканями старинной работы. Здесь, насколько он знал, до него отдыхали великие Лорды Конфалум, Престимион и сам Стиамот; и ему казалось, что все эти древние короли бродят поблизости, переговариваясь шепотом между собой, а их слова
— насмешка над ним: выскочка, щеголь, павлин. Нет, говорил он сердито самому себе, то всего лишь шелест волн внизу. Но сон не приходил, и чем сильнее он хотел заснуть, тем меньше ему это удавалось. Он встал, принялся расхаживать по комнатам, вышел во двор, решив поднять кого‑нибудь из слуг, чтобы ему принеси вина, но никого не нашел и через некоторое время вернулся в спальню и опять закрыл глаза. На этот раз ему показалось, что Леди слегка, мимолетно, коснулась его души: нет, то было не послание, а лишь прикосновение, легкое, как дуновение, пахнувшее на его душу, нежное «Хиссуне, Хиссуне, Хиссуне», после чего он успокоился, задремал и погрузился в глубокий сон безо всяких сновидений.
Утром за ним с Эльсиномой пришла жрица, худощавая и статная Талинот Эсулд, которая проводила их до подножия огромного белого утеса, где их ожидали флотеры, чтобы доставить на верхние ярусы Острова.
От подъема по вертикальной стене Первой Скалы захватывало дух: все выше и выше, как во сне. Хиссуне боялся открывать глаза, пока флотер не остановился на посадочной площадке. Здесь он оглянулся на сверкающую на солнце морскую ширь, простирающуюся до далекого Алханроеля. Внизу вонзался в море двойной волнолом Нуминора. Флотер доставил их через густо поросшее плато к подножию Второй Скалы, поднимавшейся вверх так отвесно, что казалось, будто он занимает все небо. На ночь они остановились я домике, расположенном на Террасе Зеркал, где из‑под земли вырастали массивные валуны черного полированного камня, напоминающие таинственных древних идолов.
Поутру их ожидал еще один подъем на самый верхний, самый заветный утес, на высоту нескольких тысяч фугой над уровнем моря, где находилось убежище Леди. Воздух на вершине Третьей Скалы был удивительно прозрачен, и предметы, расположенные в нескольких милях, выглядели отчетливо, как под увеличительным стеклом. Высоко в небе лениво описывали круги неизвестные Хиссуне птицы с округлыми красными телами и громадными черными крыльями. Хиссуне и Эльсинома вновь проследовали к центру плоской вершины Острова, преодолевая террасу за террасой. Наконец они остановились там, где среди поразительно безмятежных садов в видимом беспорядке были разбросаны строения из белого камня.
— Это — Терраса Поклонения, — сказала Талинот Эсулда. — Вход во Внутренний Храм.
Ночь они провели в тихом, уединенном домике, уютном и непритязательном, при котором имелись мерцающий водоем и тенистый садик, окруженный древней изгородью из переплетенной лозы. На рассвете слуги принесли им охлажденные фрукты и жареную рыбу, и они поели. Появилась Талинот Эсулд. С ней пришла еще одна жрица, рослая седовласая женщина с проницательным взглядом. Она приветствовала их по‑разному: Хиссуне — жестом, подобающим при обращении к принцу Горы, но как‑то небрежно, почти пренебрежительно, а, повернувшись к Эльсиноме, она взяла обе ее руки в свои ладони и довольно долго не выпускала, тепло и одновременно пристально глядя ей в глаза, а потом произнесла:
— Добро пожаловать на Третью Скалу. Меня зовут Лоривайд. Леди и ее сын ожидают вас.
Утро выдалось прохладным и туманным, солнечные лучи должны были вот‑вот пробиться через низкую облачность. Они миновали сад, где на каждом листочке мерцали капельки росы. Впереди шла Лоривайд, а замыкала их маленькую колонну Талинот Эсулд. Затем они прошли по мостику из белого камня, настолько хрупкому на вид, что казалось, он может рухнуть даже от самых легких шагов, и оказались в широком поле, на другой стороне которого располагался Внутренний Храм.
Хиссуне еще не приходилось видеть более привлекательного здания. Оно было выстроено из того же полупрозрачного белого камня, что и мост. В самом центре его находилась невысокая ротонда с плоской кровлей, от которой, подобно лучам звезды, разбегались восемь длинных, тонких, равноудаленных крыльев. Никаких украшений; все чисто, строго, просто и безупречно.
Внутри ротонды, в просторном восьмиугольном помещении с восьмигранным бассейном посередине, их ожидали Лорд Валентин и его мать, Леди.
Хиссуне в замешательстве остановился у порога. Он переводил взгляд то на Леди, то на Валентина, не зная, кому из Владык следует сначала оказать знаки внимания. Он решил отдать предпочтение Леди. Но в какой форме это должно выражаться? Нет, конечно, он помнил знак Леди, но нужно ли делать знак непосредственно ей, как знак звездного огня Короналу, или то будет непозволительной бестактностью? Хиссуне терялся в догадках. Его обучение не предусматривало встречи с Леди.
Тем не менее, он повернулся к ней. Она выглядела гораздо старше, чем он ожидал. Щеки, лоб и уголки глаз покрывала сетка глубоких морщин, в волосах сверкали седые пряди. Но улыбка, излучавшая тепло и силу, подобно полуденному солнцу, красноречиво свидетельствовала об энергии и бодрости, еще не покинувших ее; Хиссуне почувствовал, как от этой улыбки куда‑то улетучиваются все его сомнения и страхи.
Он собрался преклонить перед ней колени, но она, по‑видимому, поняла его намерения, прежде чем он успел пошевелиться, и отрицательно качнула головой, а потом протянула ему руку. Хиссуне каким‑то образом осознал, чего от него ждут, и на мгновение слегка прикоснулся кончиками пальцев к ее пальцам, получив от Леди поразительный, приводящий в трепет, заряд бодрости, от которого мог бы пошатнуться, если бы не держал себя в руках. И он почувствовал, как вместе с этим внезапным приливом энергии к нему стремительно возвращаются уверенность, сила и самообладание.
Теперь он повернулся к Короналу.
— Мой лорд, — прошептал он.
Хиссуне поразили и встревожили перемены в облике Лорда Валентина, происшедшие с того раза, когда он в последний раз видел Коронала в Лабиринте, в самом начале злосчастной великой процессии. Тогда Лорд Валентин был подавлен страшной усталостью, но даже при том черты его излучали внутренний свет, какую‑то неукротимую жизнерадостность, которой не могло скрыть никакое утомление. Но сейчас все было иначе. От жестокого сувраельского солнца его кожа потемнела, а волосы выгорели, что придавало ему странно свирепый, почти варварский вид. Глаза ввалились и сделались почти не видны, а лицо высохло, покрылось морщинами, и в его выражении не осталось и следа душевности, составлявшей наиболее яркую черту характера Коронала. Он мнился совершенным незнакомцем: угрюмым, напряженным, отчужденным.
Хиссуне сложил было пальцы в знаке звездного огня, но Валентин нетерпеливо отмахнулся, схватил Хиссуне за руку и на мгновение крепко сжал ее, что ничуть не убавило беспокойства принца. Никто не здоровается с Короналами за руку. Подобно соприкосновению с Леди, рукопожатие тоже заставило Хиссуне почувствовать, как в него вливается энергия, но в отличие от предыдущего раза сейчас он ощутил смущение, замешательство, смятение.
— Как будет угодно Короналу.
Хиссуне смотрел мимо жрицы на огромную белую стену Первой Скалы, нависавшую над Нуминором. Она была ослепительно яркой, до боли в глазах, светилась почти как солнце. Когда несколько дней назад во время плавания с Алханроеля они впервые увидели Остров, он прикрывал глаза рукой от нестерпимого белого сияния, ему хотелось вообще отвернуться, а стоявшая рядом с ним Эльсинома так и сделала, воскликнув: «Что там такое яркое? Мы не ослепнем?» Но теперь, при ближайшем рассмотрении, белый камень уже не пугал: исходивший от него свет выглядел чистым, успокаивающим и напоминал скорее лунное, а не солнечное сияние.
С моря дул прохладный, ласковый ветерок, тот самый ветер, который так стремительно — но не настолько быстро, чтобы утихомирить растущее в Хиссуне с каждым днем нетерпение, — нес их корабль от Алайсора до Острова. Нетерпение еще подгоняло его, когда он ступил на берег Острова. Но сейчас он уже понимал, что нужно проявить выдержку и приспособиться к неспешному ритму жизни Острова и его безмятежной госпожи, иначе ему никогда не удастся сделать то, ради чего он здесь появился.
И правда, он ощутил, что начинает проникаться этой неторопливостью, когда в сопровождении жриц проходил по небольшому портовому городку к королевской резиденции Семь Стен. Он подумал, что магии Острова невозможно противиться: такое это спокойное, безбурное, мирное место, которое каждой своей чертой свидетельствует о присутствии Леди. Сейчас бедствия, потрясавшие Маджипур, представлялись Хиссуне пустой выдумкой.
Однако ночью Хиссуне обнаружил, что заснуть здесь не так‑то просто. Он лежал в великолепных покоях, убранных восхитительными темными тканями старинной работы. Здесь, насколько он знал, до него отдыхали великие Лорды Конфалум, Престимион и сам Стиамот; и ему казалось, что все эти древние короли бродят поблизости, переговариваясь шепотом между собой, а их слова
— насмешка над ним: выскочка, щеголь, павлин. Нет, говорил он сердито самому себе, то всего лишь шелест волн внизу. Но сон не приходил, и чем сильнее он хотел заснуть, тем меньше ему это удавалось. Он встал, принялся расхаживать по комнатам, вышел во двор, решив поднять кого‑нибудь из слуг, чтобы ему принеси вина, но никого не нашел и через некоторое время вернулся в спальню и опять закрыл глаза. На этот раз ему показалось, что Леди слегка, мимолетно, коснулась его души: нет, то было не послание, а лишь прикосновение, легкое, как дуновение, пахнувшее на его душу, нежное «Хиссуне, Хиссуне, Хиссуне», после чего он успокоился, задремал и погрузился в глубокий сон безо всяких сновидений.
Утром за ним с Эльсиномой пришла жрица, худощавая и статная Талинот Эсулд, которая проводила их до подножия огромного белого утеса, где их ожидали флотеры, чтобы доставить на верхние ярусы Острова.
От подъема по вертикальной стене Первой Скалы захватывало дух: все выше и выше, как во сне. Хиссуне боялся открывать глаза, пока флотер не остановился на посадочной площадке. Здесь он оглянулся на сверкающую на солнце морскую ширь, простирающуюся до далекого Алханроеля. Внизу вонзался в море двойной волнолом Нуминора. Флотер доставил их через густо поросшее плато к подножию Второй Скалы, поднимавшейся вверх так отвесно, что казалось, будто он занимает все небо. На ночь они остановились я домике, расположенном на Террасе Зеркал, где из‑под земли вырастали массивные валуны черного полированного камня, напоминающие таинственных древних идолов.
Поутру их ожидал еще один подъем на самый верхний, самый заветный утес, на высоту нескольких тысяч фугой над уровнем моря, где находилось убежище Леди. Воздух на вершине Третьей Скалы был удивительно прозрачен, и предметы, расположенные в нескольких милях, выглядели отчетливо, как под увеличительным стеклом. Высоко в небе лениво описывали круги неизвестные Хиссуне птицы с округлыми красными телами и громадными черными крыльями. Хиссуне и Эльсинома вновь проследовали к центру плоской вершины Острова, преодолевая террасу за террасой. Наконец они остановились там, где среди поразительно безмятежных садов в видимом беспорядке были разбросаны строения из белого камня.
— Это — Терраса Поклонения, — сказала Талинот Эсулда. — Вход во Внутренний Храм.
Ночь они провели в тихом, уединенном домике, уютном и непритязательном, при котором имелись мерцающий водоем и тенистый садик, окруженный древней изгородью из переплетенной лозы. На рассвете слуги принесли им охлажденные фрукты и жареную рыбу, и они поели. Появилась Талинот Эсулд. С ней пришла еще одна жрица, рослая седовласая женщина с проницательным взглядом. Она приветствовала их по‑разному: Хиссуне — жестом, подобающим при обращении к принцу Горы, но как‑то небрежно, почти пренебрежительно, а, повернувшись к Эльсиноме, она взяла обе ее руки в свои ладони и довольно долго не выпускала, тепло и одновременно пристально глядя ей в глаза, а потом произнесла:
— Добро пожаловать на Третью Скалу. Меня зовут Лоривайд. Леди и ее сын ожидают вас.
Утро выдалось прохладным и туманным, солнечные лучи должны были вот‑вот пробиться через низкую облачность. Они миновали сад, где на каждом листочке мерцали капельки росы. Впереди шла Лоривайд, а замыкала их маленькую колонну Талинот Эсулд. Затем они прошли по мостику из белого камня, настолько хрупкому на вид, что казалось, он может рухнуть даже от самых легких шагов, и оказались в широком поле, на другой стороне которого располагался Внутренний Храм.
Хиссуне еще не приходилось видеть более привлекательного здания. Оно было выстроено из того же полупрозрачного белого камня, что и мост. В самом центре его находилась невысокая ротонда с плоской кровлей, от которой, подобно лучам звезды, разбегались восемь длинных, тонких, равноудаленных крыльев. Никаких украшений; все чисто, строго, просто и безупречно.
Внутри ротонды, в просторном восьмиугольном помещении с восьмигранным бассейном посередине, их ожидали Лорд Валентин и его мать, Леди.
Хиссуне в замешательстве остановился у порога. Он переводил взгляд то на Леди, то на Валентина, не зная, кому из Владык следует сначала оказать знаки внимания. Он решил отдать предпочтение Леди. Но в какой форме это должно выражаться? Нет, конечно, он помнил знак Леди, но нужно ли делать знак непосредственно ей, как знак звездного огня Короналу, или то будет непозволительной бестактностью? Хиссуне терялся в догадках. Его обучение не предусматривало встречи с Леди.
Тем не менее, он повернулся к ней. Она выглядела гораздо старше, чем он ожидал. Щеки, лоб и уголки глаз покрывала сетка глубоких морщин, в волосах сверкали седые пряди. Но улыбка, излучавшая тепло и силу, подобно полуденному солнцу, красноречиво свидетельствовала об энергии и бодрости, еще не покинувших ее; Хиссуне почувствовал, как от этой улыбки куда‑то улетучиваются все его сомнения и страхи.
Он собрался преклонить перед ней колени, но она, по‑видимому, поняла его намерения, прежде чем он успел пошевелиться, и отрицательно качнула головой, а потом протянула ему руку. Хиссуне каким‑то образом осознал, чего от него ждут, и на мгновение слегка прикоснулся кончиками пальцев к ее пальцам, получив от Леди поразительный, приводящий в трепет, заряд бодрости, от которого мог бы пошатнуться, если бы не держал себя в руках. И он почувствовал, как вместе с этим внезапным приливом энергии к нему стремительно возвращаются уверенность, сила и самообладание.
Теперь он повернулся к Короналу.
— Мой лорд, — прошептал он.
Хиссуне поразили и встревожили перемены в облике Лорда Валентина, происшедшие с того раза, когда он в последний раз видел Коронала в Лабиринте, в самом начале злосчастной великой процессии. Тогда Лорд Валентин был подавлен страшной усталостью, но даже при том черты его излучали внутренний свет, какую‑то неукротимую жизнерадостность, которой не могло скрыть никакое утомление. Но сейчас все было иначе. От жестокого сувраельского солнца его кожа потемнела, а волосы выгорели, что придавало ему странно свирепый, почти варварский вид. Глаза ввалились и сделались почти не видны, а лицо высохло, покрылось морщинами, и в его выражении не осталось и следа душевности, составлявшей наиболее яркую черту характера Коронала. Он мнился совершенным незнакомцем: угрюмым, напряженным, отчужденным.
Хиссуне сложил было пальцы в знаке звездного огня, но Валентин нетерпеливо отмахнулся, схватил Хиссуне за руку и на мгновение крепко сжал ее, что ничуть не убавило беспокойства принца. Никто не здоровается с Короналами за руку. Подобно соприкосновению с Леди, рукопожатие тоже заставило Хиссуне почувствовать, как в него вливается энергия, но в отличие от предыдущего раза сейчас он ощутил смущение, замешательство, смятение.