Страница:
3
Хотя рассвет едва наступил, ослепительный солнечный свет уже осветил широкие и плавные изгибы долины Глайда, когда рано проснувшийся Хиссуне вышел на палубу речного судна, на котором возвращался к Замковой Горе.
К западу, где река делала широкий поворот и входила в район уступчатых каньонов, местность скрывалась за туманом, будто на заре времен. Но, посмотрев на восток, Хиссуне увидел алые черепичные крыши, принадлежавшие большому городу Пендивану и сверкавшие в утреннем свете, от них веяло безмятежностью и покоем, а выше по реке вырисовывалась извилистая тень Макропросопоса. Дальше располагались Апокрун, Стангард Фаллз, Нумиван и другие города долины, где проживало пятьдесят, если не больше, миллионов жителей. Счастливые места, где жизнь была легка и приятна, но сейчас над этими городами нависла угроза грядущей катастрофы, и Хиссуне знал, что население долины Глайда застыло в ожидании, сомнении и страхе.
Ему хотелось протянуть к ним руки с палубы корабля, заключить всех в братские объятия и крикнуть:
— Не бойтесь ничего! Дивин с нами! Все будет хорошо!
Но правда ли это?
Никто не знает волю Дивин, подумал Хиссуне. Однако, при недостатке знания мы должны определять свою судьбу по чутью, угадывая то, что подобает делать. Подобно скульптору, мы высекаем наши жизни из каменной глыбы будущего, час за часом следуя замыслу, хранящемуся у нас в рассудке; и если замысел хорош, а работа искусна, то с последним прикосновением резца взору откроется чудесный результат. Но если замысел небрежен, а работа тороплива, то тогда будут нарушены пропорции и равновесие. А если итог плачевен, можем ли мы сказать, что на то была воля Дивин? Или так получилось из‑за нашего ошибочного замысла?
Мой замысел, говорил он себе, не должен быть плохо продуманным. А тогда все будет хорошо, и можно будет сказать, что Дивин сопутствовала нам.
Подобные мысли неотступно преследовали его, пока корабль проплывал мимо Джеррика, Хизелдорна и Саттинора, где Глайд начинал свой путь от холмов у подножия Замковой Горы. К тому времени, когда Хиссуне добрался до Амблеморна, самого юго‑западного из Пятидесяти Городов Горы, у него уже созрел замысел того, что необходимо делать.
Отсюда путешествие по реке уже не представлялось возможным, поскольку именно в Амблеморне множество потоков с Горы сливались в Глайд, а ни одна из этих речек не была судоходной. И потому Хиссуне на флотере проследовал по отрогам Горы через кольцо Склоновых Городов, через кольца Свободных и Охранных Городов, мимо Морвола, где родился Элидат, Норморка с его огромными стенами и воротами, Хуна, где листья на деревьях были алыми, малиновыми, рубиновыми и пунцовыми. Гриба с его хрустальными скалами и Верхней Сиглы с пятью вертикальными озерами, и еще дальше, к Внутренним Городам, Банглекоду, Бомбифалу, Перитолу и другим. Вереница флотеров взбиралась все выше и выше по гигантской горе.
— Она гораздо больше, чем я представляла, — сказала Эльсинома, находившаяся рядом с сыном. Она вообще ни разу не выбиралась из Лабиринта, а начинать странствия по свету с подъема на Замковую Гору было непростой задачей. Она смотрела на все широко раскрытыми глазами, как маленький ребенок. Хиссуне с удовольствием наблюдал за ней, и бывали дни, когда она была настолько пресыщена разными чудесами, что едва могла говорить.
— Подожди, — твердил он ей. — Ты еще ничего не видела.
Через Перитолский Проход на Бомбифал‑Плейн, где состоялась решающая битва войны за реставрацию, мимо дивных шпилей самого Бомбифала, и еще выше — в зону Высших Городов; горная дорога из блестящей красной брусчатки вела от Бомбифала к Верхнему Морпину, затем — через поля ярких цветов по Великому Калинтанскому шоссе вверх, пока на самой вершине не показался Замок Лорда Валентина, неясная громада, разбросавшая каменные и кирпичные отростки по скалам и вершинам в тысячах направлений.
Когда флотер выехал на Площадь Дизимаула перед южным крылом Замка, Хиссуне встревожил вид встречающей его делегации, включавшей в себя Стасилейна, Мириганта, Элзандира и свиту помощников. Всех, кроме Диввиса.
— Уж не вышли ли они приветствовать тебя в качестве Коронала? — спросила Эльсинома, но Хиссуне улыбнулся и покачал головой.
— Сильно сомневаюсь, — ответил он.
Когда они зашагали к нему по зеленой фарфоровой мостовой, он прикинул, какие перемены могли произойти за время его отсутствия. Не объявил ли Диввис себя Короналом? Не для того ли здесь друзья, чтобы предупредить его и посоветовать спасаться бегством, пока есть возможность? Нет, нет, они улыбаются, они столпились вокруг, они радостно обнимают его.
— Какие новости? — спросил Хиссуне.
— Лорд Валентин жив! — воскликнул Стасилейн.
— Хвала Дивин! Где он сейчас?
— На Сувраеле, — ответил Миригант. — Он гостит во дворце Барьязидов. Так сказал сам Король Снов, и в тот же самый день мы получили подтверждение от Коронала.
— Сувраель! — повторил Хиссуне с таким удивлением, будто Валентин попал на какой‑то неизвестный континент посреди Великого Моря или вообще в какой‑нибудь другой мир. — Почему на Сувраеле? Как он там очутился?
— Из Пьюрифайна он добрался до Беллатюла, — ответил Стасилейн, — и из‑за драконов воздержался от плавания на север, а также в Пилиплок, где, как вы, надеюсь, знаете, поднят мятеж. Поэтому из Беллатюла его доставили на южный континент, где он заключил союз с Барьязидами, которые используют свою власть для восстановления порядка в мире.
— Смелый шаг.
— Да, действительно. А вскоре он отплывает на Остров, чтобы вновь встретиться с Леди.
— А потом? — спросил Хиссуне.
— Пока не решено. — Стасилейн пристально посмотрел на Хиссуне. — Пока неясно, что нам готовят грядущие месяцы.
— Думаю, мне ясно, — сказал Хиссуне. — Где Диввис?
— Сегодня он отправился на охоту, — сообщил Элзандир. — В леса под Франгиором.
— В столь несчастливое для его семьи место! — удивился Хиссуне. — Ведь именно там погиб его отец Лорд Вориакс?
— Да, там, — подтвердил Стасилейн.
— Надеюсь, он будет осторожней, — заметил Хиссуне. — Ему предстоят большие задачи. И меня удивляет, что его здесь нет, раз он знал, что я сегодня возвращаюсь из Лабиринта. — Альсимиру он приказал: — Отправляйся искать лорда Диввиса и скажи ему, что Регентский Совет собирается на срочное совещание, и я жду его. — Обратившись к остальным, он сказал: — От волнения при первых минутах встречи с вами, мои лорды, я совершил ужасное прегрешение против всех правил учтивости, поскольку не представил вам мою спутницу, что непростительно. Это леди Эльсинома, моя матушка, которая впервые увидела мир за пределами Лабиринта.
— Мои лорды, — произнесла она. У нее порозовели щеки, но она не проявила никаким другим образом ни смущения, ни замешательства.
— Лорд Стасилейн… Принц Миригант… Герцог Элзандир Хоргский…
В свою очередь, каждый из них приветствовал ее с глубочайшим почтением, как если бы перед ними предстала сама Леди. И она отвечала им с достоинством и присутствием духа, что привело Хиссуне в восхищение.
— Пусть мою матушку проводят в Павильон Леди Тиин и выделят ей помещения, достойные для высокой жрицы с Острова, — распорядился он. — Я же присоединюсь к вам через час в зале совещаний.
— Лорду Диввису не хватит часа, чтобы вернуться с охоты, — мягко заметил Миригант.
Хиссуне кивнул.
— Да, знаю. Но не моя вина в том, что лорд Диввис выбрал именно этот день, чтобы отравиться в лес; а нам нужно так много обсудить и сделать, что, я считаю, мы должны начать до его приезда. Лорд Стасилейн, вы разделяете мое мнение?
— Полностью.
— Тогда двое Регентов из трех согласны. Достаточно, чтобы начать совещание. Итак, мои лорды, через час в зале.
Все уже собрались, когда пятьдесят минут спустя Хиссуне, приведя себя в порядок и переодевшись, вошел в зал. Заняв место за высоким столом рядом со Стасилейном, он оглядел собравшихся принцев и произнес:
— Я беседовал с Хорнкастом и видел собственными глазами Понтифекса Тивераса.
По залу прошел шумок, общее напряжение возросло.
— Понтифекс все еще жив. Но это не жизнь в нашем с вами понимании. Он больше не разговаривает, даже посредством стонов и вскриков, как то было до недавнего времени. Он живет в другом мире, далеко от нашего, в мире, который, по‑моему, расположен перед Мостом Прощаний.
— В таком случае, когда он может умереть? — спросил Нимиан Дундилмирский.
— О, нескоро, даже в его теперешнем состоянии, — ответил Хиссуне. — Они располагают чарами, способными, как мне кажется, удерживать его от перехода в мир иной еще несколько лет. Однако, на мой взгляд, дальше откладывать нельзя.
— Решать Лорду Валентину, — заметил герцог Галанский.
Хиссуне кивнул.
— Верно. Мы поговорим об этом чуть позже. — Поднявшись, он подошел к карте мира и накрыл ладонью центр Цимроеля. — Во время поездки в Лабиринт и обратно я регулярно получал сообщения. Я знаю об объявлении нам войны, сделанном пьюриваром Фараатаа, кем бы он ни был; мне известно и то, что метаморфы уже не ограничиваются заражением сельскохозяйственных культур, а начали выпускать орды каких‑то мерзких тварей, что сеет ужасную панику и страх. Знаю я и о голоде в районе Кинтора, об отделении Пилиплока, о волнениях в Ни‑мойе. Пока у меня нет сведений об обстановке к западу от Дулорна, думаю, ими не может похвастаться никто по эту сторону Рифта. Я знаю также, что западный Алханроель стремительно приближается к тому же хаотическому состоянию, в котором погряз Цимроель, и что беспорядки быстро распространяются к востоку, вплоть до подножия Горы. Кризис нарастает, а мы до сих пор предпринимали слишком мало конкретных действий. Создается впечатление, что центральное правительство полностью исчезло, герцоги провинций ведут себя так, будто они полностью независимы друг от друга, а мы сбились в кучу здесь, на Замковой Горе, высоко над облаками.
— А что вы предлагаете? — спросил Миригант.
— Предпринять следующее. Во‑первых, поднять армию, чтобы окружить границы Пьюрифайна, полностью перекрыть провинцию и войти в джунгли для поисков Фараатаа и его сторонников, что, уверяю вас, будет нелегкой задачей.
— Кто встанет во главе армии? — поинтересовался герцог Галанский.
— Я вернусь к этому вопросу через некоторое время, с вашего позволения, — сказал Хиссуне. — Далее: нам нужна другая армия, собранная тоже на Цимроеле, для занятия Пилиплока — по возможности мирно, а если не получится, то с применением силы — и восстановления его подчиненности центральному правительству. В‑третьих, мы должны собрать генеральную ассамблею всех правителей провинций, чтобы обсудить рациональное распределение запасов продовольствия и договориться, чтобы провинции, еще не затронутые бедствием, поделились с теми, где уже наблюдается голод. Естественно, необходимо четко разъяснить, что мы призываем к жертве, но не чрезмерной. Провинции, которые не захотят сделать свой вклад, если таковые найдутся, будут заняты войсками.
— Чересчур много армий для общества, в котором не слишком сильны военные традиции, — высказался Манганот.
— Когда требовались армии, — ответил Хиссуне, — нам как‑то удавалось их собрать. Так было и во времена Лорда Стиамота, во время войны за реставрацию Лорда Валентина, ныне опять возникает подобная необходимость, поскольку выбора у нас нет. Впрочем, должен обратить ваше внимание на то, что уже существует несколько неофициальных армий под предводительством различных самопровозглашенных Короналов. Мы можем воспользоваться ими, да и самими новыми Короналами.
— Воспользоваться услугами изменников? — воскликнул герцог Галанский.
— Услугами любого, кто может оказаться полезным, — ответил Хиссуне. — Мы предложим им присоединиться к нам; мы присвоим им высокие чины, хотя, разумеется не те, которые они сами себе присвоили; мы дадим им понять, что, если они откажутся от сотрудничества, мы их уничтожим.
— Уничтожим? — переспросил Стасилейн.
— Да, именно это я и имел в виду.
— Даже Доминин Барьязид был помилован и отправлен к своим братьям. Но лишить жизни, пускай предателя…
— Дело нешуточное, — продолжал Хиссуне. — Но я собираюсь использовать этих людей, а не убивать их. Тем не менее, нам придется их убивать, если они не согласятся на наши предложения. Но умоляю вас, давайте обсудим этот вопрос в другой раз.
— Вы собираетесь использовать этих людей? — спросил принц Нимиан Дундилмирский. — Вы говорите почти как Коронал!
— Нет. Я говорю как один из тех двоих, из которых должен быть сделан выбор, согласно нашей прежней договоренности. И при достойном сожаления отсутствии лорда Диввиса я, возможно, говорю слишком напористо. Но могу сказать, что я очень долго думал над этими планами, и не вижу других вариантов, кто бы ни был у власти.
— У власти Лорд Валентин, — заметил герцог Галанский.
— В качестве Коронала. Но мы, я думаю, согласились на том, что при нынешнем кризисе нам нужен настоящий Понтифекс, чтобы вести нас, а также и Коронал. Лорд Валентин, как вы мне сообщили, плывет на Остров для встречи с Леди. Я предполагаю отправиться туда же, поговорить с Короналом и попытаться убедить его в необходимости стать Понтифексом. Если он увидит резон в моих доводах, то выскажет свои пожелания по поводу преемника. Я полагаю, что новый Коронал должен взять на себя задачу умиротворения Пилиплока и Ни‑мойи, а также привлечения на свою сторону лже‑Короналов. А второй из нас возглавит армию, которая вторгнется на земли метаморфов. Что касается меня, то мне безразлично, кто наденет корону, Диввис или я, но важно, чтобы мы безотлагательно открыли военные действия и начали восстановление порядка, с чем мы уже изрядно запоздали.
— А мы будем бросать монету, чтобы определиться? — вдруг послышался чей‑то голос от входа.
У дверей стоял и смотрел на Хиссуне потный, небритый Диввис, все еще в охотничьем костюме.
Хиссуне улыбнулся.
— Рад снова видеть вас, лорд Диввис.
— Сожалею, что пропустил значительную часть совещания. Сегодня мы собираем армии и выбираем Коронала, да, принц Хиссуне?
— Коронала должен выбрать Лорд Валентин, — хладнокровно ответил Хиссуне. — А после этого вам и мне придется собирать и вести армии. И думаю, пройдет немало времени, мой лорд, прежде чем у нас появится свободное время для развлечений вроде охоты. — Он указал на свободное кресло рядом с собой. — Прошу садиться, лорд Диввис. Я высказал собравшимся здесь несколько предложений, а теперь хочу повторить их для вас, если вы уделите мне несколько минут. А потом мы должны принять какое‑то решение. Итак, прошу садиться и выслушать меня, лорд Диввис. Садитесь.
К западу, где река делала широкий поворот и входила в район уступчатых каньонов, местность скрывалась за туманом, будто на заре времен. Но, посмотрев на восток, Хиссуне увидел алые черепичные крыши, принадлежавшие большому городу Пендивану и сверкавшие в утреннем свете, от них веяло безмятежностью и покоем, а выше по реке вырисовывалась извилистая тень Макропросопоса. Дальше располагались Апокрун, Стангард Фаллз, Нумиван и другие города долины, где проживало пятьдесят, если не больше, миллионов жителей. Счастливые места, где жизнь была легка и приятна, но сейчас над этими городами нависла угроза грядущей катастрофы, и Хиссуне знал, что население долины Глайда застыло в ожидании, сомнении и страхе.
Ему хотелось протянуть к ним руки с палубы корабля, заключить всех в братские объятия и крикнуть:
— Не бойтесь ничего! Дивин с нами! Все будет хорошо!
Но правда ли это?
Никто не знает волю Дивин, подумал Хиссуне. Однако, при недостатке знания мы должны определять свою судьбу по чутью, угадывая то, что подобает делать. Подобно скульптору, мы высекаем наши жизни из каменной глыбы будущего, час за часом следуя замыслу, хранящемуся у нас в рассудке; и если замысел хорош, а работа искусна, то с последним прикосновением резца взору откроется чудесный результат. Но если замысел небрежен, а работа тороплива, то тогда будут нарушены пропорции и равновесие. А если итог плачевен, можем ли мы сказать, что на то была воля Дивин? Или так получилось из‑за нашего ошибочного замысла?
Мой замысел, говорил он себе, не должен быть плохо продуманным. А тогда все будет хорошо, и можно будет сказать, что Дивин сопутствовала нам.
Подобные мысли неотступно преследовали его, пока корабль проплывал мимо Джеррика, Хизелдорна и Саттинора, где Глайд начинал свой путь от холмов у подножия Замковой Горы. К тому времени, когда Хиссуне добрался до Амблеморна, самого юго‑западного из Пятидесяти Городов Горы, у него уже созрел замысел того, что необходимо делать.
Отсюда путешествие по реке уже не представлялось возможным, поскольку именно в Амблеморне множество потоков с Горы сливались в Глайд, а ни одна из этих речек не была судоходной. И потому Хиссуне на флотере проследовал по отрогам Горы через кольцо Склоновых Городов, через кольца Свободных и Охранных Городов, мимо Морвола, где родился Элидат, Норморка с его огромными стенами и воротами, Хуна, где листья на деревьях были алыми, малиновыми, рубиновыми и пунцовыми. Гриба с его хрустальными скалами и Верхней Сиглы с пятью вертикальными озерами, и еще дальше, к Внутренним Городам, Банглекоду, Бомбифалу, Перитолу и другим. Вереница флотеров взбиралась все выше и выше по гигантской горе.
— Она гораздо больше, чем я представляла, — сказала Эльсинома, находившаяся рядом с сыном. Она вообще ни разу не выбиралась из Лабиринта, а начинать странствия по свету с подъема на Замковую Гору было непростой задачей. Она смотрела на все широко раскрытыми глазами, как маленький ребенок. Хиссуне с удовольствием наблюдал за ней, и бывали дни, когда она была настолько пресыщена разными чудесами, что едва могла говорить.
— Подожди, — твердил он ей. — Ты еще ничего не видела.
Через Перитолский Проход на Бомбифал‑Плейн, где состоялась решающая битва войны за реставрацию, мимо дивных шпилей самого Бомбифала, и еще выше — в зону Высших Городов; горная дорога из блестящей красной брусчатки вела от Бомбифала к Верхнему Морпину, затем — через поля ярких цветов по Великому Калинтанскому шоссе вверх, пока на самой вершине не показался Замок Лорда Валентина, неясная громада, разбросавшая каменные и кирпичные отростки по скалам и вершинам в тысячах направлений.
Когда флотер выехал на Площадь Дизимаула перед южным крылом Замка, Хиссуне встревожил вид встречающей его делегации, включавшей в себя Стасилейна, Мириганта, Элзандира и свиту помощников. Всех, кроме Диввиса.
— Уж не вышли ли они приветствовать тебя в качестве Коронала? — спросила Эльсинома, но Хиссуне улыбнулся и покачал головой.
— Сильно сомневаюсь, — ответил он.
Когда они зашагали к нему по зеленой фарфоровой мостовой, он прикинул, какие перемены могли произойти за время его отсутствия. Не объявил ли Диввис себя Короналом? Не для того ли здесь друзья, чтобы предупредить его и посоветовать спасаться бегством, пока есть возможность? Нет, нет, они улыбаются, они столпились вокруг, они радостно обнимают его.
— Какие новости? — спросил Хиссуне.
— Лорд Валентин жив! — воскликнул Стасилейн.
— Хвала Дивин! Где он сейчас?
— На Сувраеле, — ответил Миригант. — Он гостит во дворце Барьязидов. Так сказал сам Король Снов, и в тот же самый день мы получили подтверждение от Коронала.
— Сувраель! — повторил Хиссуне с таким удивлением, будто Валентин попал на какой‑то неизвестный континент посреди Великого Моря или вообще в какой‑нибудь другой мир. — Почему на Сувраеле? Как он там очутился?
— Из Пьюрифайна он добрался до Беллатюла, — ответил Стасилейн, — и из‑за драконов воздержался от плавания на север, а также в Пилиплок, где, как вы, надеюсь, знаете, поднят мятеж. Поэтому из Беллатюла его доставили на южный континент, где он заключил союз с Барьязидами, которые используют свою власть для восстановления порядка в мире.
— Смелый шаг.
— Да, действительно. А вскоре он отплывает на Остров, чтобы вновь встретиться с Леди.
— А потом? — спросил Хиссуне.
— Пока не решено. — Стасилейн пристально посмотрел на Хиссуне. — Пока неясно, что нам готовят грядущие месяцы.
— Думаю, мне ясно, — сказал Хиссуне. — Где Диввис?
— Сегодня он отправился на охоту, — сообщил Элзандир. — В леса под Франгиором.
— В столь несчастливое для его семьи место! — удивился Хиссуне. — Ведь именно там погиб его отец Лорд Вориакс?
— Да, там, — подтвердил Стасилейн.
— Надеюсь, он будет осторожней, — заметил Хиссуне. — Ему предстоят большие задачи. И меня удивляет, что его здесь нет, раз он знал, что я сегодня возвращаюсь из Лабиринта. — Альсимиру он приказал: — Отправляйся искать лорда Диввиса и скажи ему, что Регентский Совет собирается на срочное совещание, и я жду его. — Обратившись к остальным, он сказал: — От волнения при первых минутах встречи с вами, мои лорды, я совершил ужасное прегрешение против всех правил учтивости, поскольку не представил вам мою спутницу, что непростительно. Это леди Эльсинома, моя матушка, которая впервые увидела мир за пределами Лабиринта.
— Мои лорды, — произнесла она. У нее порозовели щеки, но она не проявила никаким другим образом ни смущения, ни замешательства.
— Лорд Стасилейн… Принц Миригант… Герцог Элзандир Хоргский…
В свою очередь, каждый из них приветствовал ее с глубочайшим почтением, как если бы перед ними предстала сама Леди. И она отвечала им с достоинством и присутствием духа, что привело Хиссуне в восхищение.
— Пусть мою матушку проводят в Павильон Леди Тиин и выделят ей помещения, достойные для высокой жрицы с Острова, — распорядился он. — Я же присоединюсь к вам через час в зале совещаний.
— Лорду Диввису не хватит часа, чтобы вернуться с охоты, — мягко заметил Миригант.
Хиссуне кивнул.
— Да, знаю. Но не моя вина в том, что лорд Диввис выбрал именно этот день, чтобы отравиться в лес; а нам нужно так много обсудить и сделать, что, я считаю, мы должны начать до его приезда. Лорд Стасилейн, вы разделяете мое мнение?
— Полностью.
— Тогда двое Регентов из трех согласны. Достаточно, чтобы начать совещание. Итак, мои лорды, через час в зале.
Все уже собрались, когда пятьдесят минут спустя Хиссуне, приведя себя в порядок и переодевшись, вошел в зал. Заняв место за высоким столом рядом со Стасилейном, он оглядел собравшихся принцев и произнес:
— Я беседовал с Хорнкастом и видел собственными глазами Понтифекса Тивераса.
По залу прошел шумок, общее напряжение возросло.
— Понтифекс все еще жив. Но это не жизнь в нашем с вами понимании. Он больше не разговаривает, даже посредством стонов и вскриков, как то было до недавнего времени. Он живет в другом мире, далеко от нашего, в мире, который, по‑моему, расположен перед Мостом Прощаний.
— В таком случае, когда он может умереть? — спросил Нимиан Дундилмирский.
— О, нескоро, даже в его теперешнем состоянии, — ответил Хиссуне. — Они располагают чарами, способными, как мне кажется, удерживать его от перехода в мир иной еще несколько лет. Однако, на мой взгляд, дальше откладывать нельзя.
— Решать Лорду Валентину, — заметил герцог Галанский.
Хиссуне кивнул.
— Верно. Мы поговорим об этом чуть позже. — Поднявшись, он подошел к карте мира и накрыл ладонью центр Цимроеля. — Во время поездки в Лабиринт и обратно я регулярно получал сообщения. Я знаю об объявлении нам войны, сделанном пьюриваром Фараатаа, кем бы он ни был; мне известно и то, что метаморфы уже не ограничиваются заражением сельскохозяйственных культур, а начали выпускать орды каких‑то мерзких тварей, что сеет ужасную панику и страх. Знаю я и о голоде в районе Кинтора, об отделении Пилиплока, о волнениях в Ни‑мойе. Пока у меня нет сведений об обстановке к западу от Дулорна, думаю, ими не может похвастаться никто по эту сторону Рифта. Я знаю также, что западный Алханроель стремительно приближается к тому же хаотическому состоянию, в котором погряз Цимроель, и что беспорядки быстро распространяются к востоку, вплоть до подножия Горы. Кризис нарастает, а мы до сих пор предпринимали слишком мало конкретных действий. Создается впечатление, что центральное правительство полностью исчезло, герцоги провинций ведут себя так, будто они полностью независимы друг от друга, а мы сбились в кучу здесь, на Замковой Горе, высоко над облаками.
— А что вы предлагаете? — спросил Миригант.
— Предпринять следующее. Во‑первых, поднять армию, чтобы окружить границы Пьюрифайна, полностью перекрыть провинцию и войти в джунгли для поисков Фараатаа и его сторонников, что, уверяю вас, будет нелегкой задачей.
— Кто встанет во главе армии? — поинтересовался герцог Галанский.
— Я вернусь к этому вопросу через некоторое время, с вашего позволения, — сказал Хиссуне. — Далее: нам нужна другая армия, собранная тоже на Цимроеле, для занятия Пилиплока — по возможности мирно, а если не получится, то с применением силы — и восстановления его подчиненности центральному правительству. В‑третьих, мы должны собрать генеральную ассамблею всех правителей провинций, чтобы обсудить рациональное распределение запасов продовольствия и договориться, чтобы провинции, еще не затронутые бедствием, поделились с теми, где уже наблюдается голод. Естественно, необходимо четко разъяснить, что мы призываем к жертве, но не чрезмерной. Провинции, которые не захотят сделать свой вклад, если таковые найдутся, будут заняты войсками.
— Чересчур много армий для общества, в котором не слишком сильны военные традиции, — высказался Манганот.
— Когда требовались армии, — ответил Хиссуне, — нам как‑то удавалось их собрать. Так было и во времена Лорда Стиамота, во время войны за реставрацию Лорда Валентина, ныне опять возникает подобная необходимость, поскольку выбора у нас нет. Впрочем, должен обратить ваше внимание на то, что уже существует несколько неофициальных армий под предводительством различных самопровозглашенных Короналов. Мы можем воспользоваться ими, да и самими новыми Короналами.
— Воспользоваться услугами изменников? — воскликнул герцог Галанский.
— Услугами любого, кто может оказаться полезным, — ответил Хиссуне. — Мы предложим им присоединиться к нам; мы присвоим им высокие чины, хотя, разумеется не те, которые они сами себе присвоили; мы дадим им понять, что, если они откажутся от сотрудничества, мы их уничтожим.
— Уничтожим? — переспросил Стасилейн.
— Да, именно это я и имел в виду.
— Даже Доминин Барьязид был помилован и отправлен к своим братьям. Но лишить жизни, пускай предателя…
— Дело нешуточное, — продолжал Хиссуне. — Но я собираюсь использовать этих людей, а не убивать их. Тем не менее, нам придется их убивать, если они не согласятся на наши предложения. Но умоляю вас, давайте обсудим этот вопрос в другой раз.
— Вы собираетесь использовать этих людей? — спросил принц Нимиан Дундилмирский. — Вы говорите почти как Коронал!
— Нет. Я говорю как один из тех двоих, из которых должен быть сделан выбор, согласно нашей прежней договоренности. И при достойном сожаления отсутствии лорда Диввиса я, возможно, говорю слишком напористо. Но могу сказать, что я очень долго думал над этими планами, и не вижу других вариантов, кто бы ни был у власти.
— У власти Лорд Валентин, — заметил герцог Галанский.
— В качестве Коронала. Но мы, я думаю, согласились на том, что при нынешнем кризисе нам нужен настоящий Понтифекс, чтобы вести нас, а также и Коронал. Лорд Валентин, как вы мне сообщили, плывет на Остров для встречи с Леди. Я предполагаю отправиться туда же, поговорить с Короналом и попытаться убедить его в необходимости стать Понтифексом. Если он увидит резон в моих доводах, то выскажет свои пожелания по поводу преемника. Я полагаю, что новый Коронал должен взять на себя задачу умиротворения Пилиплока и Ни‑мойи, а также привлечения на свою сторону лже‑Короналов. А второй из нас возглавит армию, которая вторгнется на земли метаморфов. Что касается меня, то мне безразлично, кто наденет корону, Диввис или я, но важно, чтобы мы безотлагательно открыли военные действия и начали восстановление порядка, с чем мы уже изрядно запоздали.
— А мы будем бросать монету, чтобы определиться? — вдруг послышался чей‑то голос от входа.
У дверей стоял и смотрел на Хиссуне потный, небритый Диввис, все еще в охотничьем костюме.
Хиссуне улыбнулся.
— Рад снова видеть вас, лорд Диввис.
— Сожалею, что пропустил значительную часть совещания. Сегодня мы собираем армии и выбираем Коронала, да, принц Хиссуне?
— Коронала должен выбрать Лорд Валентин, — хладнокровно ответил Хиссуне. — А после этого вам и мне придется собирать и вести армии. И думаю, пройдет немало времени, мой лорд, прежде чем у нас появится свободное время для развлечений вроде охоты. — Он указал на свободное кресло рядом с собой. — Прошу садиться, лорд Диввис. Я высказал собравшимся здесь несколько предложений, а теперь хочу повторить их для вас, если вы уделите мне несколько минут. А потом мы должны принять какое‑то решение. Итак, прошу садиться и выслушать меня, лорд Диввис. Садитесь.
4
Опять в море: сквозь духоту и дымку нагретого воздуха, когда в спину дует яростный ветер с Сувраеля, а мощное безостановочное течение с юго‑запада подталкивает корабли к северным землям. Валентин ощутил и другие течения, водоворотом проходящие по его душе. Слова главного представителя Хорнкаста на банкете в Лабиринте все еще звучали у него в мозгу, будто он слышал их только вчера, а не десять тысяч лет тому назад.
Коронал — воплощение Маджипура. Коронал — Маджипур, выраженный в личности. Он есть мир, а мир есть Коронал.
Да. Да.
И по мере того, как он передвигался по поверхности планеты с Замковой Горы до Лабиринта, от Лабиринта до Острова, с Острова в Пилиплок, затем в Пьюрифайн, затем в Беллатюл, с Беллатюла на Сувраель‑теперь с Сувраеля опять на Остров, — душа Валентина все больше открывалась навстречу боли Маджипура, его разум становился все восприимчивей к муке, замешательству, безумию, страху, которые теперь разрывали на части мир, бывший когда‑то самым мирным и счастливым из миров. День и ночь на него изливались мучения двадцати миллиардов душ. И он с радостью принимал их, и стремился воспринять и постичь все, что исходило от Маджипура, и с готовностью искал возможности ослабить эту боль. Но напряжение утомляло его. Слишком многое на него нахлынуло; он не мог все постичь и свести воедино, и часто оно затопляло и ошеломляло его; но возможности уклониться не было, поскольку он являлся Владыкой и не мог отказаться от возложенной на него миссии.
Все послеобеденное время он в одиночестве простоял на палубе, глядя прямо перед собой, и никто, даже Карабелла, не посмел приблизиться к нему, настолько глухая стена отрешенности окружала его. Когда же она все‑таки подошла к нему, робко и неуверенно, он улыбнулся, обнял ее, но не сказал ни слова, поскольку находился сейчас в мире, где не было нужды в словах, где он был спокоен, где изъязвленные участки его души могли исцелиться. Он знал, что она не станет докучать ему.
После долгого молчания она посмотрела на запад и ахнула от изумления, но больше ничем не нарушила тишины.
Заговорил он, причем его голос звучал словно издалека:
— Что ты там увидела, любимая?
— Какой‑то силуэт. Кажется, дракона.
Он промолчал.
— Неужели это возможно, Валентин? Ведь нам говорили, что в здешних водах в это время года не должно быть никаких драконов. Но что же тогда я вижу?
— Ты видишь дракона.
— Но ведь говорили, что их не будет. Однако сомневаться не приходится. Что‑то темное. Что‑то огромное. И плывет в одном с нами направлении. Валентин, откуда здесь драконы?
— Драконы есть везде, Карабелла.
— Может быть, мне чудится? А что если это лишь тень на воде — какое‑нибудь скопление водорослей…
Он покачал головой.
— Ты видишь дракона. Дракона‑короля, одного из самых крупных.
— Ты говоришь, даже не посмотрев, Валентин.
— Да. Но дракон там.
— Ты его ощущаешь?
— Да, ощущаю. Присутствие громадного дракона. Силу его мысли. Могучий разум. Я ощутил его еще до того, как ты подала голос.
— Ты сейчас так много ощущаешь.
— Слишком много.
Он продолжал смотреть на север. Огромная душа дракона лежала тяжким грузом на его душе. Его чувствительность за эти месяцы постоянного напряжения значительно возросла; теперь он мог посылать мысленные сигналы почти без усилия и едва сдерживался, чтоб не делать этого. Во сне или наяву он странствовал в недрах души мира. Расстояние уже не являлось для него препятствием. Он ощущал все, даже суровые, горькие мысли оборотней, даже медленные пульсирующие излучения, исходившие от драконов.
Карабелла спросила:
— Что ему нужно? Он хочет напасть на нас, Валентин?
— Сомневаюсь.
— Но ты не уверен?
— Я ни в чем не уверен, Карабелла.
Он послал мысленный сигнал громадному зверю в море, стремясь соприкоснуться с его разумом. На мгновение образовалось что‑то наподобие контакта — ощущение открытости, взаимопроникновения. А потом это ощущение исчезло, будто его смахнули могучей дланью, но не презрительно, не высокомерно, а так, будто дракон говорил: «Не сейчас, не здесь, еще не время».
— У тебя такой странный вид, — сказала она. — Так будет дракон нападать?
— Нет. Нет.
— Ты кажешься испуганным.
— Нет, я не испуган, нет. Я просто стараюсь понять. Но я не чувствую угрозы. Только настороженность… бдительность… этот могучий разум наблюдает за нами…
— И, наверное, сообщает о нас метаморфам?
— Возможно.
— Если драконы и метаморфы заключили против нас союз…
— Так считает Делиамбр, основываясь на показаниях какого‑то метаморфа, которого больше уже не допросить. Мне кажется, что все гораздо сложнее. Думаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем мы поймем, что связывает Изменяющих Форму и драконов. Но повторяю, опасности я не чувствую.
Она помолчала, глядя на него.
— Ты и вправду можешь читать мысли дракона?
— Нет. Нет. Я чувствую мысли дракона, их присутствие. Прочитать я ничего не могу. Дракон — загадка для меня, Карабелла. Чем сильнее я стремлюсь добраться до него, тем легче он отталкивает меня.
— Он поворачивает. Он начинает удаляться.
— Да. Я чувствую, что он закрывает от меня свой разум… удаляет меня… отстраняется…
— Чего он хотел, Валентин? Что он узнал?
— Хотел бы я знать.
Коронал крепко вцепился в поручень. Он обессилел, его трясло. Карабелла на мгновение положила ладонь на его руку, сжала ее, убрала ладонь, и они снова погрузились в молчание.
Он не понимал. Он понимал так мало, но догадывался, как важно понять. Он был уверен, что именно через него могут быть решены проблемы мира и восстановлено единство. Он, только он может свести в гармонии противоборствующие силы. Но как? Как?
Когда много лет назад смерть брата неожиданно сделала его Короналом, он безропотно взвалил на себя эту ношу, отдавая себя всего делу, хотя иногда королевские обязанности казались ему колесницей, которая беспощадно влачит его за собой. Но, по крайней мере, он получил подготовку, которую должен иметь король. А теперь, как ему начинало казаться, Маджипур требует от него, чтобы он стал богом, к чему он вовсе не готовился.
Он все еще ощущал присутствие дракона где‑то неподалеку, но не мог установить настоящий контакт и вскоре отказался от всяких попыток. Он простоял до сумерек, устремив взгляд на север, будто ожидал увидеть Остров в виде маяка, сияющего в темноте.
Но до Острова оставалось еще несколько дней плавания. Сейчас они проходили широту огромного полуострова Стоензар. Морской путь от Толигая до Острова пролегал через Внутреннее Море почти до Алханроеля — практически до оконечности Стоензара, — а потом огибал Родамаунтский Архипелаг и выходил к Нуминору. Такой маршрут позволял в полной мере использовать господствующие южные ветры и сильное родамаунтское течение: дорога от Сувраеля до Острова занимала гораздо меньше времени, чем путь в обратном направлении.
В тот вечер он много говорил о драконе. Зимой здешние воды обычно кишели ими, поскольку драконы, пережившие сезон осеннего промысла, как правило проходили мимо побережья Стоензара, когда возвращались на восток, в Великое Море. Но сейчас не зима, и, как имел возможность заметить заодно с остальными Валентин, в этом году драконы избрали необычный маршрут, устремившись на север, мимо западного берега Острова, к некоему таинственному месту встречи в полярных водах. Но сегодня драконов, кажется, можно встретить в любой точке моря, а кто знает почему? Только не я, подумал Валентин. Точно не я.
Он тихо сидел среди друзей, разговаривал немного, собираясь с духом и восстанавливая силы.
Ночью, лежа рядом с Карабеллой, он не спал и прислушивался к голосам Маджипура. Он слышал голодный плач в Кинторе и испуганное хныканье в Пидруиде; до него доносились злые выкрики стражей порядка, носящихся по мощеным улицам Велатиса, и лающие речи уличных ораторов в Алайсоре. Он слышал свое имя, повторяемое пятьдесят миллионов раз. Он слышал, как метаморфы в своих насыщенных влагой джунглях смакуют победу, в достижении которой уверены, и слышал, как драконы на дне морском зовут друг друга трубными, мрачными голосами.
Чувствовал он и прохладное прикосновение материнской ладони к своему лбу, слышал слова Леди: «Скоро ты будешь со мной, Валентин, и я дам тебе покой». А потом ему явился Король Снов и объявил: «Сегодня ночью я обойду весь мир в поисках ваших врагов, мой друг Коронал, и, если мне удастся поставить их на колени, я это сделаю». Эти слова дали ему некоторую передышку, пока не раздались снова крики страха и боли, пение морских драконов, шепот метаморфов; и так ночь перешла в утро, и он поднялся еще более утомленным, чем накануне вечером.
Но как только корабли миновали оконечность Стоензара и вошли в воды, разделяющие Алханроель и Остров, недомогание Валентина стало рассеиваться. Поток исполненных муки сигналов со всех концов света не прекращался, но здесь преобладала власть Леди, которая усиливалась с каждым днем, и Валентин ощущал постоянное ее присутствие в своей душе, и она поддерживала его, вела, успокаивала. Столкнувшись на Сувраеле с пессимизмом Короля Снов, Валентин красноречиво отстаивал свою убежденность в том, что мир можно восстановить. «Никакой надежды», — сказал ему Минакс Барьязид, на что Валентин ответил: «Надежда есть, нужно только протянуть руку и увидеть ее. Я вижу путь». А Барьязид возразил: «Нет никакого пути, и все потеряно», на что Валентин сказал: «Следуйте за мной, и я укажу путь». И, с конце концов, ему удалось вывести Минакса из состояния безысходности и добиться его не слишком охотной поддержки. Проблеск надежды, появившийся у Валентина на Сувраеле, чуть не пропал во время плавания на север, но сейчас, кажется, надежда возвращалась.
Теперь до Острова оставалось всего ничего. С каждым днем он все выше и выше поднимался над горизонтом и каждое утро, когда лучи восходящего солнца освещали с восточной стороны его меловые уступы, являл собой восхитительное зрелище: нежно‑розовый при первом свете, затем — ослепительно алый, после чего непостижимым образом совершался переход к золотистому, и, наконец, когда солнце стояло уже высоко в небе. Остров становился совершенно белым, и эта потрясающая белизна разносилась над водой, подобная звукам гигантских цимбал, всепроникающей, жизнеутверждающей мелодии.
Коронал — воплощение Маджипура. Коронал — Маджипур, выраженный в личности. Он есть мир, а мир есть Коронал.
Да. Да.
И по мере того, как он передвигался по поверхности планеты с Замковой Горы до Лабиринта, от Лабиринта до Острова, с Острова в Пилиплок, затем в Пьюрифайн, затем в Беллатюл, с Беллатюла на Сувраель‑теперь с Сувраеля опять на Остров, — душа Валентина все больше открывалась навстречу боли Маджипура, его разум становился все восприимчивей к муке, замешательству, безумию, страху, которые теперь разрывали на части мир, бывший когда‑то самым мирным и счастливым из миров. День и ночь на него изливались мучения двадцати миллиардов душ. И он с радостью принимал их, и стремился воспринять и постичь все, что исходило от Маджипура, и с готовностью искал возможности ослабить эту боль. Но напряжение утомляло его. Слишком многое на него нахлынуло; он не мог все постичь и свести воедино, и часто оно затопляло и ошеломляло его; но возможности уклониться не было, поскольку он являлся Владыкой и не мог отказаться от возложенной на него миссии.
Все послеобеденное время он в одиночестве простоял на палубе, глядя прямо перед собой, и никто, даже Карабелла, не посмел приблизиться к нему, настолько глухая стена отрешенности окружала его. Когда же она все‑таки подошла к нему, робко и неуверенно, он улыбнулся, обнял ее, но не сказал ни слова, поскольку находился сейчас в мире, где не было нужды в словах, где он был спокоен, где изъязвленные участки его души могли исцелиться. Он знал, что она не станет докучать ему.
После долгого молчания она посмотрела на запад и ахнула от изумления, но больше ничем не нарушила тишины.
Заговорил он, причем его голос звучал словно издалека:
— Что ты там увидела, любимая?
— Какой‑то силуэт. Кажется, дракона.
Он промолчал.
— Неужели это возможно, Валентин? Ведь нам говорили, что в здешних водах в это время года не должно быть никаких драконов. Но что же тогда я вижу?
— Ты видишь дракона.
— Но ведь говорили, что их не будет. Однако сомневаться не приходится. Что‑то темное. Что‑то огромное. И плывет в одном с нами направлении. Валентин, откуда здесь драконы?
— Драконы есть везде, Карабелла.
— Может быть, мне чудится? А что если это лишь тень на воде — какое‑нибудь скопление водорослей…
Он покачал головой.
— Ты видишь дракона. Дракона‑короля, одного из самых крупных.
— Ты говоришь, даже не посмотрев, Валентин.
— Да. Но дракон там.
— Ты его ощущаешь?
— Да, ощущаю. Присутствие громадного дракона. Силу его мысли. Могучий разум. Я ощутил его еще до того, как ты подала голос.
— Ты сейчас так много ощущаешь.
— Слишком много.
Он продолжал смотреть на север. Огромная душа дракона лежала тяжким грузом на его душе. Его чувствительность за эти месяцы постоянного напряжения значительно возросла; теперь он мог посылать мысленные сигналы почти без усилия и едва сдерживался, чтоб не делать этого. Во сне или наяву он странствовал в недрах души мира. Расстояние уже не являлось для него препятствием. Он ощущал все, даже суровые, горькие мысли оборотней, даже медленные пульсирующие излучения, исходившие от драконов.
Карабелла спросила:
— Что ему нужно? Он хочет напасть на нас, Валентин?
— Сомневаюсь.
— Но ты не уверен?
— Я ни в чем не уверен, Карабелла.
Он послал мысленный сигнал громадному зверю в море, стремясь соприкоснуться с его разумом. На мгновение образовалось что‑то наподобие контакта — ощущение открытости, взаимопроникновения. А потом это ощущение исчезло, будто его смахнули могучей дланью, но не презрительно, не высокомерно, а так, будто дракон говорил: «Не сейчас, не здесь, еще не время».
— У тебя такой странный вид, — сказала она. — Так будет дракон нападать?
— Нет. Нет.
— Ты кажешься испуганным.
— Нет, я не испуган, нет. Я просто стараюсь понять. Но я не чувствую угрозы. Только настороженность… бдительность… этот могучий разум наблюдает за нами…
— И, наверное, сообщает о нас метаморфам?
— Возможно.
— Если драконы и метаморфы заключили против нас союз…
— Так считает Делиамбр, основываясь на показаниях какого‑то метаморфа, которого больше уже не допросить. Мне кажется, что все гораздо сложнее. Думаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем мы поймем, что связывает Изменяющих Форму и драконов. Но повторяю, опасности я не чувствую.
Она помолчала, глядя на него.
— Ты и вправду можешь читать мысли дракона?
— Нет. Нет. Я чувствую мысли дракона, их присутствие. Прочитать я ничего не могу. Дракон — загадка для меня, Карабелла. Чем сильнее я стремлюсь добраться до него, тем легче он отталкивает меня.
— Он поворачивает. Он начинает удаляться.
— Да. Я чувствую, что он закрывает от меня свой разум… удаляет меня… отстраняется…
— Чего он хотел, Валентин? Что он узнал?
— Хотел бы я знать.
Коронал крепко вцепился в поручень. Он обессилел, его трясло. Карабелла на мгновение положила ладонь на его руку, сжала ее, убрала ладонь, и они снова погрузились в молчание.
Он не понимал. Он понимал так мало, но догадывался, как важно понять. Он был уверен, что именно через него могут быть решены проблемы мира и восстановлено единство. Он, только он может свести в гармонии противоборствующие силы. Но как? Как?
Когда много лет назад смерть брата неожиданно сделала его Короналом, он безропотно взвалил на себя эту ношу, отдавая себя всего делу, хотя иногда королевские обязанности казались ему колесницей, которая беспощадно влачит его за собой. Но, по крайней мере, он получил подготовку, которую должен иметь король. А теперь, как ему начинало казаться, Маджипур требует от него, чтобы он стал богом, к чему он вовсе не готовился.
Он все еще ощущал присутствие дракона где‑то неподалеку, но не мог установить настоящий контакт и вскоре отказался от всяких попыток. Он простоял до сумерек, устремив взгляд на север, будто ожидал увидеть Остров в виде маяка, сияющего в темноте.
Но до Острова оставалось еще несколько дней плавания. Сейчас они проходили широту огромного полуострова Стоензар. Морской путь от Толигая до Острова пролегал через Внутреннее Море почти до Алханроеля — практически до оконечности Стоензара, — а потом огибал Родамаунтский Архипелаг и выходил к Нуминору. Такой маршрут позволял в полной мере использовать господствующие южные ветры и сильное родамаунтское течение: дорога от Сувраеля до Острова занимала гораздо меньше времени, чем путь в обратном направлении.
В тот вечер он много говорил о драконе. Зимой здешние воды обычно кишели ими, поскольку драконы, пережившие сезон осеннего промысла, как правило проходили мимо побережья Стоензара, когда возвращались на восток, в Великое Море. Но сейчас не зима, и, как имел возможность заметить заодно с остальными Валентин, в этом году драконы избрали необычный маршрут, устремившись на север, мимо западного берега Острова, к некоему таинственному месту встречи в полярных водах. Но сегодня драконов, кажется, можно встретить в любой точке моря, а кто знает почему? Только не я, подумал Валентин. Точно не я.
Он тихо сидел среди друзей, разговаривал немного, собираясь с духом и восстанавливая силы.
Ночью, лежа рядом с Карабеллой, он не спал и прислушивался к голосам Маджипура. Он слышал голодный плач в Кинторе и испуганное хныканье в Пидруиде; до него доносились злые выкрики стражей порядка, носящихся по мощеным улицам Велатиса, и лающие речи уличных ораторов в Алайсоре. Он слышал свое имя, повторяемое пятьдесят миллионов раз. Он слышал, как метаморфы в своих насыщенных влагой джунглях смакуют победу, в достижении которой уверены, и слышал, как драконы на дне морском зовут друг друга трубными, мрачными голосами.
Чувствовал он и прохладное прикосновение материнской ладони к своему лбу, слышал слова Леди: «Скоро ты будешь со мной, Валентин, и я дам тебе покой». А потом ему явился Король Снов и объявил: «Сегодня ночью я обойду весь мир в поисках ваших врагов, мой друг Коронал, и, если мне удастся поставить их на колени, я это сделаю». Эти слова дали ему некоторую передышку, пока не раздались снова крики страха и боли, пение морских драконов, шепот метаморфов; и так ночь перешла в утро, и он поднялся еще более утомленным, чем накануне вечером.
Но как только корабли миновали оконечность Стоензара и вошли в воды, разделяющие Алханроель и Остров, недомогание Валентина стало рассеиваться. Поток исполненных муки сигналов со всех концов света не прекращался, но здесь преобладала власть Леди, которая усиливалась с каждым днем, и Валентин ощущал постоянное ее присутствие в своей душе, и она поддерживала его, вела, успокаивала. Столкнувшись на Сувраеле с пессимизмом Короля Снов, Валентин красноречиво отстаивал свою убежденность в том, что мир можно восстановить. «Никакой надежды», — сказал ему Минакс Барьязид, на что Валентин ответил: «Надежда есть, нужно только протянуть руку и увидеть ее. Я вижу путь». А Барьязид возразил: «Нет никакого пути, и все потеряно», на что Валентин сказал: «Следуйте за мной, и я укажу путь». И, с конце концов, ему удалось вывести Минакса из состояния безысходности и добиться его не слишком охотной поддержки. Проблеск надежды, появившийся у Валентина на Сувраеле, чуть не пропал во время плавания на север, но сейчас, кажется, надежда возвращалась.
Теперь до Острова оставалось всего ничего. С каждым днем он все выше и выше поднимался над горизонтом и каждое утро, когда лучи восходящего солнца освещали с восточной стороны его меловые уступы, являл собой восхитительное зрелище: нежно‑розовый при первом свете, затем — ослепительно алый, после чего непостижимым образом совершался переход к золотистому, и, наконец, когда солнце стояло уже высоко в небе. Остров становился совершенно белым, и эта потрясающая белизна разносилась над водой, подобная звукам гигантских цимбал, всепроникающей, жизнеутверждающей мелодии.