Страница:
Когда Коронал отпустил его руку, Хиссуне шагнул назад и указал на Эльсиному, которая камнем застыла у порога при виде двух Владык Маджипура в одной комнате. Охрипшим голосом Хиссуне представил:
— Мой лорд… сударыня… прошу любить и жаловать… моя матушка, леди Эльсинома…
— Достойная мать у столь достойного сына, — промолвила Леди. Это были первые ее слова, и ее голос показался Хиссуне самым красивым из слышанных им до сих пор — богатым, спокойным, мелодичным. — Подойдите ко мне, Эльсинома.
Очнувшись от полного оцепенения, Эльсинома пошла по гладкому мраморному полу, а Леди двинулась ей навстречу, и они встретились у восьмиугольного бассейна в центре комнаты. Здесь Леди заключила Эльсиному в свои объятия и крепко прижала к себе; а когда женщины отступили друг от друга, Хиссуне увидел, что его мать сейчас похожа на человека, долго блуждавшего в потемках и вырвавшегося, наконец, к солнечному свету. Глаза ее сияли, лицо покрывал румянец, и в ней не осталось ни тени робости или благоговейного трепета.
Теперь она повернулась в сторону Лорда Валентина и начала делать знак звездного огня, но он остановил ее, как и Хиссуне, перехватил руку и сказал:
— Нет необходимости, сударыня.
— Мой лорд, это мой долг! — твердо возразила она.
— Нет, уже нет. — Коронал улыбнулся в первый раз за все утро. — Все эти жесты и поклоны — для публики. Здесь они не нужны.
Хиссуне же он сказал:
— Я бы, пожалуй, тебя не признал, если бы не был уверен, что именно ты появишься здесь сегодня. Мы так долго не виделись, что стали совсем чужими, или это мне кажется?
— Прошло несколько лет, мой лорд, надо сказать, непростых, — ответил Хиссуне. — Время всегда несет с собой перемены, а такие годы меняют очень многое.
— Да, так и есть. — Подавшись вперед, Валентин так пристально всмотрелся в Хиссуне, что тот несколько смешался. После продолжительной паузы Коронал заговорил снова:
— Когда‑то я думал, что хорошо тебя знаю. Но Хиссуне, которого я знал еще мальчиком, под маской озорника скрывал робость. А тот, которого я вижу перед собой, стал мужчиной — даже принцем, — и робость в нем осталась, но самую малость, а озорство, я думаю, переросло в нечто более глубокое — может быть, лукавство. Или даже — в государственный ум, если верить получаемым мной сообщениям, а я склонен считать, что они не лгут. Кажется, я все‑таки вижу того мальчика где‑то внутри тебя. Но разглядеть его далеко не просто.
— И мне нелегко увидеть в вас, мой лорд, того человека, который однажды нанял меня провожатым по Лабиринту.
— Что, я так сильно изменился, Хиссуне?
— Да, мой лорд, мне страшно за вас.
— Бойся за Маджипур, если тебе так нужно за что‑нибудь бояться. Не трать на меня своих страхов.
— Я боюсь за Маджипур, сильно боюсь. Но как вы можете просить меня не бояться за вас? Ведь вы — мой благодетель, мой лорд. Я всем вам обязан. А когда я вижу вас в таком унынии, таким мрачным…
— Времена мрачные, Хиссуне. Состояние мира отразилось на моем лице. Но, возможно, впереди всех нас ожидает весна. Скажи мне: что нового на Замковой Горе? Я знаю, что лорды и принцы вынашивают там грандиозные планы.
— Вы правы, мой лорд.
— Тогда рассказывай!
— Вы понимаете, мой лорд, что все эти прожекты должны быть одобрены вами, что Регентский Совет не осмелится предпринять…
— Разумеется. Расскажи, что предлагает Совет.
Хиссуне глубоко вздохнул и начал:
— Во‑первых, одной армией мы хотели бы закрыть все границы Пьюрифайна и окружить его, чтобы не допускать дальнейшего распространения метаморфами болезней и других напастей.
— Окружить Пьюрифайн, ты сказал, или вторгнуться туда? — спросил Лорд Валентин.
— В основном, окружить, мой лорд.
— В основном?
— Как только мы установим контроль над границами, планируется войти в провинцию для поисков мятежника Фараатаа и его сообщников.
— Ага. Захватить Фараатаа и его сторонников! А что с ними будет; когда их схватят, в чем я сильно сомневаюсь, памятуя свой собственный опыт блужданий по джунглям?
— Они будут осуждены.
— И ничего больше? И казни зачинщиков не будет?
— Мы не дикари, мой лорд!
— Да‑да, конечно. И целью вторжения будет исключительно захват Фараатаа?
— Ничего больше, мой лорд.
— И никаких попыток свергнуть Данипьюр? Никакой кампании по полному истреблению метаморфов?
— Такого даже не предполагалось!
— Понятно. — В голосе Валентина звучали странные, почти насмешливые нотки; Хиссуне еще ни разу не слышал, чтобы он так разговаривал. — А какие еще намерения у Совета?
— Армия умиротворения займет Пилиплок — без кровопролития, если то будет возможно — и возьмет под контроль другие города и провинции, которые, возможно, откололись от правительства. Кроме того, необходимо обезвредить различные незаконные формирования, которые расплодили во многих местах лже‑Короналы, и, если представится возможность, привлечь их на службу государству. Наконец военная оккупация тех провинций, которые откажутся участвовать в недавно утвержденной программе распределения запасов продовольствия среди пораженных зон.
— Весьма всеобъемлющие планы, — сказал Валентин все тем же необычным голосом. — А кто возглавит эти армии?
— Совет предложил разделить командование между лордом Диввисом, лордом Тунигорном и мной, — ответил Хиссуне.
— А я?
— А вы будете осуществлять верховное командование над всеми войсками, мой лорд.
— Да‑да, конечно. — Взгляд Валентина стал отсутствующим, возникла продолжительная пауза, в течение которой он, казалось, взвешивает все сказанное Хиссуне. В жесткой и сдержанной манере Коронала задавать вопросы было что‑то настораживающее: создавалось впечатление, что Лорд Валентин знал не хуже Хиссуне, к чему ведет разговор, и Хиссуне поймал себя на том, что боится продолжения беседы. Глаза Коронала загорелись странным блеском, и он снова обратил свой взгляд на Хиссуне. — Это все, принц Хиссуне?
— Еще одно, мой лорд.
— Что именно?
— Командующим армии, предназначенной для занятия Пилиплока и других мятежных городов, должен быть Коронал.
— Коронал, как вы только что сказали, будет верховным главнокомандующим.
— Нет, мой лорд. Верховным главнокомандующим должен быть Понтифекс.
Наступившая тишина казалась нескончаемой. Лорд Валентин стоял почти без движения: его можно было принять за статую, если бы не подрагивание ресниц и подергивание щеки. Хиссуне напряженно ждал, не смея заговорить. Уже сейчас, когда все было сказано, он поражался тому отчаянному безрассудству, с каким осмелился предъявить Короналу ультиматум. Но что сделано, то сделано. Слова обратно уже не взять. Если Лорд Валентин в гневе лишит его всех званий и отправит обратно в Лабиринт попрошайничать на улицах, пусть будет так: что сделано, того не воротишь.
Коронал засмеялся.
Этот смех возник где‑то глубоко и, как гейзер, поднимался через грудь к губам: громоподобный, раскатистый смех, подходящий больше великанше Лизамон Хултин или Залзану Каволу, а никак не учтивому Лорду Валентину. Коронал смеялся и смеялся, и Хиссуне даже начал побаиваться, уж не лишился ли он рассудка, когда смех утих резко и внезапно, и ничто не напоминало о необузданном веселье Валентина, кроме странной, неопределенной улыбки.
— Отлично задумано! — воскликнул он. — Ах, до чего отлично задумано, Хиссуне!
— Мой лорд?
— Скажи‑ка мне, кто должен стать новым Короналом?
— Мой лорд, вы должны понять, что это лишь предложения… ради улучшения работы правительства во время кризиса…
— Да, конечно. Но спрашиваю еще раз: кого предлагается выдвинуть на мое место ради улучшения работы правительства?
— Мой лорд, выбор преемника всегда остается за бывшим Короналом.
— Да, конечно. Но кандидаты в Короналы — их разве не предложили высокие советники и принцы? Наиболее вероятным преемником был Элидат, но вы знаете, я думаю, что Элидат погиб. Итак, Хиссуне, кто же тогда?
— Обсуждалось несколько имен, — тихо сказал Хиссуне. Он отводил глаза от лорда Валентина. — Но если вам неприятно слушать, мой лорд…
— Итак, несколько имен. Кто именно?
— Во‑первых, лорд Стасилейн. Но он тут же заявил, что не желает быть Короналом. Во‑вторых, лорд Диввис…
— Диввис ни в коем случае не должен стать Короналом! — резко перебил его лорд Валентин, мельком взглянув на Леди. — Он обладает всеми недостатками моего брата Вориакса, но не имеет ни одного из его достоинств, кроме, пожалуй, доблести и определенной напористости. Но этого недостаточно.
— Было названо еще одно имя, мой лорд.
— Твое?
— Да, мой лорд, — сдавленным шепотом подтвердил Хиссуне. — Мое.
Лорд Валентин улыбнулся.
— И ты бы не отказался?
— Нет, мой лорд, если бы мне предложили, не отказался бы.
Коронал буравил Хиссуне взглядом, но тот не дрогнул.
— Ну что ж, тогда не остается никаких сложностей, верно? Моя матушка выступила заодно с Регентским Советом. Старик Тиверас наверняка не станет возражать.
— Валентин… — сказала Леди, нахмурившись.
— Не волнуйся, матушка, все хорошо. Я понимаю, чему быть, того не миновать. Я больше не имею права колебаться, верно? Поэтому я смиряюсь со своей судьбой. Мы сообщим Хорнкасту, что следует, наконец, позволить Тиверасу пройти по Мосту Прощаний. А ты, матушка, теперь можешь сложить с себя свое бремя — я знаю, что ты желаешь этого, — и наслаждаться спокойной жизнью бывшей Леди. А ваша миссия, Эльсинома, и твоя, Хиссуне, только начинается. Вот видите, все разрешилось, причем именно так, как я и предполагал, только не ожидал, что это произойдет так скоро. — Хиссуне, изумленно и растерянно наблюдавший за Короналом, увидел, как меняется выражение его лица: исчезли суровость, не свойственная ему жестокость, а в глазах вновь появились покой, теплота и мягкость, прошлого, Валентина, а вместо странной и полубезумной, жесткой и неопределенной усмешки на его губах заиграла привычная валентинова улыбка — добрая, нежная, любящая. — Дело сделано, — тихо сказал Валентин. Он поднял руки, вытянул их в жесте звездного огня и воскликнул: — Короналу — многая лета! Да здравствует Лорд Хиссуне!
— Мой лорд… сударыня… прошу любить и жаловать… моя матушка, леди Эльсинома…
— Достойная мать у столь достойного сына, — промолвила Леди. Это были первые ее слова, и ее голос показался Хиссуне самым красивым из слышанных им до сих пор — богатым, спокойным, мелодичным. — Подойдите ко мне, Эльсинома.
Очнувшись от полного оцепенения, Эльсинома пошла по гладкому мраморному полу, а Леди двинулась ей навстречу, и они встретились у восьмиугольного бассейна в центре комнаты. Здесь Леди заключила Эльсиному в свои объятия и крепко прижала к себе; а когда женщины отступили друг от друга, Хиссуне увидел, что его мать сейчас похожа на человека, долго блуждавшего в потемках и вырвавшегося, наконец, к солнечному свету. Глаза ее сияли, лицо покрывал румянец, и в ней не осталось ни тени робости или благоговейного трепета.
Теперь она повернулась в сторону Лорда Валентина и начала делать знак звездного огня, но он остановил ее, как и Хиссуне, перехватил руку и сказал:
— Нет необходимости, сударыня.
— Мой лорд, это мой долг! — твердо возразила она.
— Нет, уже нет. — Коронал улыбнулся в первый раз за все утро. — Все эти жесты и поклоны — для публики. Здесь они не нужны.
Хиссуне же он сказал:
— Я бы, пожалуй, тебя не признал, если бы не был уверен, что именно ты появишься здесь сегодня. Мы так долго не виделись, что стали совсем чужими, или это мне кажется?
— Прошло несколько лет, мой лорд, надо сказать, непростых, — ответил Хиссуне. — Время всегда несет с собой перемены, а такие годы меняют очень многое.
— Да, так и есть. — Подавшись вперед, Валентин так пристально всмотрелся в Хиссуне, что тот несколько смешался. После продолжительной паузы Коронал заговорил снова:
— Когда‑то я думал, что хорошо тебя знаю. Но Хиссуне, которого я знал еще мальчиком, под маской озорника скрывал робость. А тот, которого я вижу перед собой, стал мужчиной — даже принцем, — и робость в нем осталась, но самую малость, а озорство, я думаю, переросло в нечто более глубокое — может быть, лукавство. Или даже — в государственный ум, если верить получаемым мной сообщениям, а я склонен считать, что они не лгут. Кажется, я все‑таки вижу того мальчика где‑то внутри тебя. Но разглядеть его далеко не просто.
— И мне нелегко увидеть в вас, мой лорд, того человека, который однажды нанял меня провожатым по Лабиринту.
— Что, я так сильно изменился, Хиссуне?
— Да, мой лорд, мне страшно за вас.
— Бойся за Маджипур, если тебе так нужно за что‑нибудь бояться. Не трать на меня своих страхов.
— Я боюсь за Маджипур, сильно боюсь. Но как вы можете просить меня не бояться за вас? Ведь вы — мой благодетель, мой лорд. Я всем вам обязан. А когда я вижу вас в таком унынии, таким мрачным…
— Времена мрачные, Хиссуне. Состояние мира отразилось на моем лице. Но, возможно, впереди всех нас ожидает весна. Скажи мне: что нового на Замковой Горе? Я знаю, что лорды и принцы вынашивают там грандиозные планы.
— Вы правы, мой лорд.
— Тогда рассказывай!
— Вы понимаете, мой лорд, что все эти прожекты должны быть одобрены вами, что Регентский Совет не осмелится предпринять…
— Разумеется. Расскажи, что предлагает Совет.
Хиссуне глубоко вздохнул и начал:
— Во‑первых, одной армией мы хотели бы закрыть все границы Пьюрифайна и окружить его, чтобы не допускать дальнейшего распространения метаморфами болезней и других напастей.
— Окружить Пьюрифайн, ты сказал, или вторгнуться туда? — спросил Лорд Валентин.
— В основном, окружить, мой лорд.
— В основном?
— Как только мы установим контроль над границами, планируется войти в провинцию для поисков мятежника Фараатаа и его сообщников.
— Ага. Захватить Фараатаа и его сторонников! А что с ними будет; когда их схватят, в чем я сильно сомневаюсь, памятуя свой собственный опыт блужданий по джунглям?
— Они будут осуждены.
— И ничего больше? И казни зачинщиков не будет?
— Мы не дикари, мой лорд!
— Да‑да, конечно. И целью вторжения будет исключительно захват Фараатаа?
— Ничего больше, мой лорд.
— И никаких попыток свергнуть Данипьюр? Никакой кампании по полному истреблению метаморфов?
— Такого даже не предполагалось!
— Понятно. — В голосе Валентина звучали странные, почти насмешливые нотки; Хиссуне еще ни разу не слышал, чтобы он так разговаривал. — А какие еще намерения у Совета?
— Армия умиротворения займет Пилиплок — без кровопролития, если то будет возможно — и возьмет под контроль другие города и провинции, которые, возможно, откололись от правительства. Кроме того, необходимо обезвредить различные незаконные формирования, которые расплодили во многих местах лже‑Короналы, и, если представится возможность, привлечь их на службу государству. Наконец военная оккупация тех провинций, которые откажутся участвовать в недавно утвержденной программе распределения запасов продовольствия среди пораженных зон.
— Весьма всеобъемлющие планы, — сказал Валентин все тем же необычным голосом. — А кто возглавит эти армии?
— Совет предложил разделить командование между лордом Диввисом, лордом Тунигорном и мной, — ответил Хиссуне.
— А я?
— А вы будете осуществлять верховное командование над всеми войсками, мой лорд.
— Да‑да, конечно. — Взгляд Валентина стал отсутствующим, возникла продолжительная пауза, в течение которой он, казалось, взвешивает все сказанное Хиссуне. В жесткой и сдержанной манере Коронала задавать вопросы было что‑то настораживающее: создавалось впечатление, что Лорд Валентин знал не хуже Хиссуне, к чему ведет разговор, и Хиссуне поймал себя на том, что боится продолжения беседы. Глаза Коронала загорелись странным блеском, и он снова обратил свой взгляд на Хиссуне. — Это все, принц Хиссуне?
— Еще одно, мой лорд.
— Что именно?
— Командующим армии, предназначенной для занятия Пилиплока и других мятежных городов, должен быть Коронал.
— Коронал, как вы только что сказали, будет верховным главнокомандующим.
— Нет, мой лорд. Верховным главнокомандующим должен быть Понтифекс.
Наступившая тишина казалась нескончаемой. Лорд Валентин стоял почти без движения: его можно было принять за статую, если бы не подрагивание ресниц и подергивание щеки. Хиссуне напряженно ждал, не смея заговорить. Уже сейчас, когда все было сказано, он поражался тому отчаянному безрассудству, с каким осмелился предъявить Короналу ультиматум. Но что сделано, то сделано. Слова обратно уже не взять. Если Лорд Валентин в гневе лишит его всех званий и отправит обратно в Лабиринт попрошайничать на улицах, пусть будет так: что сделано, того не воротишь.
Коронал засмеялся.
Этот смех возник где‑то глубоко и, как гейзер, поднимался через грудь к губам: громоподобный, раскатистый смех, подходящий больше великанше Лизамон Хултин или Залзану Каволу, а никак не учтивому Лорду Валентину. Коронал смеялся и смеялся, и Хиссуне даже начал побаиваться, уж не лишился ли он рассудка, когда смех утих резко и внезапно, и ничто не напоминало о необузданном веселье Валентина, кроме странной, неопределенной улыбки.
— Отлично задумано! — воскликнул он. — Ах, до чего отлично задумано, Хиссуне!
— Мой лорд?
— Скажи‑ка мне, кто должен стать новым Короналом?
— Мой лорд, вы должны понять, что это лишь предложения… ради улучшения работы правительства во время кризиса…
— Да, конечно. Но спрашиваю еще раз: кого предлагается выдвинуть на мое место ради улучшения работы правительства?
— Мой лорд, выбор преемника всегда остается за бывшим Короналом.
— Да, конечно. Но кандидаты в Короналы — их разве не предложили высокие советники и принцы? Наиболее вероятным преемником был Элидат, но вы знаете, я думаю, что Элидат погиб. Итак, Хиссуне, кто же тогда?
— Обсуждалось несколько имен, — тихо сказал Хиссуне. Он отводил глаза от лорда Валентина. — Но если вам неприятно слушать, мой лорд…
— Итак, несколько имен. Кто именно?
— Во‑первых, лорд Стасилейн. Но он тут же заявил, что не желает быть Короналом. Во‑вторых, лорд Диввис…
— Диввис ни в коем случае не должен стать Короналом! — резко перебил его лорд Валентин, мельком взглянув на Леди. — Он обладает всеми недостатками моего брата Вориакса, но не имеет ни одного из его достоинств, кроме, пожалуй, доблести и определенной напористости. Но этого недостаточно.
— Было названо еще одно имя, мой лорд.
— Твое?
— Да, мой лорд, — сдавленным шепотом подтвердил Хиссуне. — Мое.
Лорд Валентин улыбнулся.
— И ты бы не отказался?
— Нет, мой лорд, если бы мне предложили, не отказался бы.
Коронал буравил Хиссуне взглядом, но тот не дрогнул.
— Ну что ж, тогда не остается никаких сложностей, верно? Моя матушка выступила заодно с Регентским Советом. Старик Тиверас наверняка не станет возражать.
— Валентин… — сказала Леди, нахмурившись.
— Не волнуйся, матушка, все хорошо. Я понимаю, чему быть, того не миновать. Я больше не имею права колебаться, верно? Поэтому я смиряюсь со своей судьбой. Мы сообщим Хорнкасту, что следует, наконец, позволить Тиверасу пройти по Мосту Прощаний. А ты, матушка, теперь можешь сложить с себя свое бремя — я знаю, что ты желаешь этого, — и наслаждаться спокойной жизнью бывшей Леди. А ваша миссия, Эльсинома, и твоя, Хиссуне, только начинается. Вот видите, все разрешилось, причем именно так, как я и предполагал, только не ожидал, что это произойдет так скоро. — Хиссуне, изумленно и растерянно наблюдавший за Короналом, увидел, как меняется выражение его лица: исчезли суровость, не свойственная ему жестокость, а в глазах вновь появились покой, теплота и мягкость, прошлого, Валентина, а вместо странной и полубезумной, жесткой и неопределенной усмешки на его губах заиграла привычная валентинова улыбка — добрая, нежная, любящая. — Дело сделано, — тихо сказал Валентин. Он поднял руки, вытянул их в жесте звездного огня и воскликнул: — Короналу — многая лета! Да здравствует Лорд Хиссуне!
7
Войдя в зал совещаний, Хорнкаст застал здесь уже трех великих министров Понтификата из пяти. В центре, как обычно, восседал хайрог Шинаам, министр внешних сношений. Его раздвоенный язык беспокойно трепыхался, будто он предполагал, что смертный приговор будет вынесен ему, а не тому древнему созданию, которому он так долго служил. Рядом с ним пустовало место врача Сепултрова. Правее, вцепившись в подлокотники троноподобного кресла, обмяк маленький, сморщенный, парализованный Дилифон, глаза которого, однако, горели огнем, которого Хорнкаст не видел в них уже много лет. С другой стороны сидела толковательница снов Наррамер, за нелепой, чувственной, колдовской красотой прикрывавшей столетнее тело, угадывались болезненность и темный страх. Интересно, подумал Хорнкаст, как до иго уже каждый из них троих ждет этого дня? И что они решили для себя по этому случаю?
— Где Сепултров? — резко спросил Хорнкаст.
— У Понтифекса, — ответил Дилифон. — Его вызвали час назад. Нам сообщили, что Понтифекс снова заговорил.
— Странно, что меня не поставили в известность, — заметил Хорнкаст.
— Мы знали, что вы заняты, — пояснил Шинаам, — и решили, что лучше не мешать.
— Итак, этот день наступил? — спросила Наррамер, напряженно подавшись вперед. Она непрестанно запускала пальцы в свои густые, блестящие волосы.
— Да, наступил, — кивнул Хорнкаст.
— Трудно поверить, — сказал Дилифон. — Этот фарс тянулся так долго, что, казалось, ему нет конца!
— Сегодня наступит развязка, — сказал Хорнкаст. — Вот указ. По правде говоря, сформулировано очень изящно.
Со скрипучим смешком Шинаам сказал:
— Хотелось бы знать, в каких именно словах правящий Понтифекс приговаривается к смерти. Думаю, этот документ будут тщательно изучать грядущие поколения.
— В указе никто не приговаривается к смерти, — возразил Хорнкаст. — В нем не содержится никаких распоряжений. Это всего лишь изъявление скорби Лорда Валентина по поводу смерти его и нашего общего отца великого Понтифекса Тивераса.
— А он хитрее, чем я думал! — удивился Дилифон. — Выходит сухим из воды!
— Так всегда и бывает, — заметила Наррамер. — А скажите, Хорнкаст, кто станет новым Короналом?
— Избран Хиссуне, сын Эльсиномы.
— Тот молодой принц из Лабиринта?
— Он самый.
— Изумительно. А кто тогда станет новой Леди?
— Эльсинома, — ответил Хорнкаст.
— Да это революция! — воскликнул Шинаам. — Валентин единым махом перевернул Замковую Гору! Кто бы мог подумать? Лорд Хиссуне! Неужели такое возможно? И как же это восприняли принцы Горы?
— Я думаю, у них нет другого выбора, — сказал Хорнкаст. — Но пусть нас не волнуют принцы Горы. Сегодня, в последний день наших полномочий, мы должны выполнить наш долг.
— И хвала Дивин, что это так, — откинулся Дилифон.
Хайрог взглянул на него.
— Вы говорите только за себя!
— Возможно. Но я говорю и за Понтифекса Тивераса.
— Который сегодня, кажется, заговорил, да? — спросил Хорнкаст. Он посмотрел на бумагу, которую держал в руке. — Возникло несколько курьезных проблем, на которые я хотел бы обратить ваше внимание. Мои служащие, например, пока еще не смогли отыскать хоть какое‑нибудь описание положенных в таком случае процедур, в соответствии с которыми объявляется о смерти Понтифекса и вступлении в должность нового; ведь в последний раз подобное событие произошло очень давно.
— Скорее всего, никто из живущих не обладает опытом в такого рода делах, — сказал Дилифон. — Кроме, разве что, самого Понтифекса Тивераса.
— Сомневаюсь, что он может оказаться нам полезным, — заметил Хорнкаст. — Мы перерываем архивы в поисках подробностей объявления смерти Оссьера и провозглашения Тивераса, но если ничего не найдем, тогда придется самим разрабатывать церемониал.
Наррамер, сидевшая с закрытыми глазами, сказала тихим, отсутствующим голосом:
— Вы забыли. Есть еще один человек, который присутствовал при провозглашении Тивераса.
Хорнкаст изумленно посмотрел на нее. Все знали, что она стара, но никто не знал насколько. Известно было лишь то, что она служила толковательницей снов при Понтифексе с незапамятных времен. Но если она помнит Тивераса Короналом, то тогда она даже старше, чем он себе представлял; он почувствовал, как по его спине прошел озноб. Надо же, а он‑то полагал, что давно вышел из возраста, в котором что‑то может еще удивить.
— Значит, вы помните?
— Смутновато. Поначалу объявили во Дворе Колонн, потом — во Дворе Шаров, затем — во Дворце Масок, а после — в Зале Ветров и во Дворе Пирамид. Затем о смерти Оссьера в последний раз объявили возле Входа Клинков. А новый Понтифекс по прибытии в Лабиринт должен войти во Вход Клинков и пешком пройти по уровням. Это я помню: Тиверас решительно проложил себе путь через огромные толпы, выкрикивавшие его имя, пошел так быстро, что никто не мог за ним угнаться, и не останавливался, пока не пересек весь Лабиринт до самого нижнего уровня. Хотела бы я знать, способен ли Понтифекс Валентин выказать подобную прыть?
— Есть еще одно забавное обстоятельство, — сказал Хорнкаст. — Понтифекс Валентин не собирается незамедлительно занять свою резиденцию в Лабиринте.
— Что? — вырвалось у Дилифона.
— В настоящее время он находится на Острове с бывшей Леди, новым Короналом и новой Леди. Понтифекс сообщил мне, что его следующим шагом будет поездка на Цимроель для приведения к покорности мятежных провинций. Он предполагает, что процесс будет длительным, и требует отложить все торжества по случаю его вступления в должность.
— На какое время? — спросил Шинаам.
— На неопределенное, — ответил Хорнкаст. — Кто знает, сколько продлится кризис? А все это время он будет оставаться в верхнем мире.
— В таком случае, — заметила Наррамер, — можно ожидать, что кризис будет продолжаться, пока жив Валентин.
Взглянув на нее, Хорнкаст улыбнулся.
— Вы хорошо его понимаете. Он терпеть не может Лабиринт и, думаю, будет использовать любой предлог, чтобы не переселяться сюда.
Дилифон медленно покачал головой.
— Но разве это возможно? Понтифекс должен жить в Лабиринте! Таков обычай! Ни разу за десять тысяч лет Понтифекс не жил в верхнем мире!
— Но и Валентин еще никогда не был Понтифексом, — сказал Хорнкаст. — Думаю, что за время его правления произойдет немало перемен, если мир переживет войну, развязанную метаморфами. Но хочу вам сказать, что для меня не так уж и важно, живет ли он в Лабиринте, на Сувраеле или на Замковой Горе. Мое время закончилось, как и ваше, любезный Дилифон, и ваше, Шинаам, и даже, возможно, ваше, миледи Наррамер. Вероятные преобразования меня интересуют очень мало.
— Он должен поселиться здесь! — повторил Дилифон. — Как может Коронал осуществлять свои полномочия, если Понтифекс тоже является обитателем верхнего мира?
— Возможно, в том и состоит идея Валентина, — предположил Шинаам. — Он становится Понтифексом, так как больше не может уклоняться, но, оставаясь наверху, продолжает активно играть роль Коронала и, таким образом, ставит своего Лорда Хиссуне в подчиненное положение. Клянусь Леди, никогда не думал, что у него столь изощренный ум!
— Я тоже, — согласился Дилифон.
Хорнкаст пожал плечами.
— Мы ничего не знаем о его намерениях, кроме того, что, пока продолжается война, он сюда не войдет. А его двор последует за ним; в момент передачи полномочий преемнику мы освобождаемся от наших постов. — Он медленно обвел взглядом присутствующих. — Напоминаю, что мы говорим о Валентине как о Понтифексе, хотя передача полномочий еще не осуществилась. Это и будет нашей последней обязанностью.
— Нашей? — переспросил Шинаам.
— Хотите увильнуть? — поинтересовался Хорнкаст. — Тогда ступайте: идите, ложитесь в свою постель, почтенный старец, а мы справимся и без вас. Ведь мы должны прямо сейчас пойти в тронный зал и исполнить свой долг. А вы, Дилифон? Вы, Наррамер?
— Я пойду с вами, — угрюмо процедил Шинаам.
Хорнкаст шел во главе медленно передвигающейся процессии живых древностей. По дороге пришлось несколько раз останавливаться, пока Дилифон переводил дух, повиснув на руках двух дюжин прислужников. Но вот они дошли до огромной двери, ведущей в имперские палаты, Хорнкаст в очередной раз сунул руку в опознавательное отверстие и прикоснулся к запирающему устройству. Он знал, что больше ему этого делать не придется.
Рядом с шаром сложнейшей системы жизнеобеспечения, внутри которого помещался Понтифекс, стоял Сепултров.
— Очень странно, — сказал врач. — Он вновь заговорил после столь долгого молчания. Послушайте: вот, опять.
Из сферы голубого стекла донеслись свистящие, булькающие звуки, а потом, как уже бывало однажды, отчетливо послышались слова:
— Поднимайся. Иди.
— Те же слова, — сказал Сепултров.
— Жизнь! Боль! Смерть!
— Думаю, он знает, — сказал Хорнкаст. — Думаю, он должен знать.
Сепултров нахмурился.
— Что знает?
Хорнкаст показал указ.
— Здесь содержатся изъявления скорби Валентина по случаю кончины великого императора Маджипура.
— Понятно, — промолвил врач, и его ястребиное лицо потемнело от прихлынувшей крови. — Итак, в конце концов, это должно произойти.
— Совершенно верно.
— Сейчас? — спросил Сепултров. Его рука дрожала. Он держал ее над пультом управления.
Понтифекс разразился последним потоком слов:
— Жизнь. Величество. Смерть. Валентин — Понтифекс Маджипура!
— Сейчас, — сказал Хорнкаст.
— Где Сепултров? — резко спросил Хорнкаст.
— У Понтифекса, — ответил Дилифон. — Его вызвали час назад. Нам сообщили, что Понтифекс снова заговорил.
— Странно, что меня не поставили в известность, — заметил Хорнкаст.
— Мы знали, что вы заняты, — пояснил Шинаам, — и решили, что лучше не мешать.
— Итак, этот день наступил? — спросила Наррамер, напряженно подавшись вперед. Она непрестанно запускала пальцы в свои густые, блестящие волосы.
— Да, наступил, — кивнул Хорнкаст.
— Трудно поверить, — сказал Дилифон. — Этот фарс тянулся так долго, что, казалось, ему нет конца!
— Сегодня наступит развязка, — сказал Хорнкаст. — Вот указ. По правде говоря, сформулировано очень изящно.
Со скрипучим смешком Шинаам сказал:
— Хотелось бы знать, в каких именно словах правящий Понтифекс приговаривается к смерти. Думаю, этот документ будут тщательно изучать грядущие поколения.
— В указе никто не приговаривается к смерти, — возразил Хорнкаст. — В нем не содержится никаких распоряжений. Это всего лишь изъявление скорби Лорда Валентина по поводу смерти его и нашего общего отца великого Понтифекса Тивераса.
— А он хитрее, чем я думал! — удивился Дилифон. — Выходит сухим из воды!
— Так всегда и бывает, — заметила Наррамер. — А скажите, Хорнкаст, кто станет новым Короналом?
— Избран Хиссуне, сын Эльсиномы.
— Тот молодой принц из Лабиринта?
— Он самый.
— Изумительно. А кто тогда станет новой Леди?
— Эльсинома, — ответил Хорнкаст.
— Да это революция! — воскликнул Шинаам. — Валентин единым махом перевернул Замковую Гору! Кто бы мог подумать? Лорд Хиссуне! Неужели такое возможно? И как же это восприняли принцы Горы?
— Я думаю, у них нет другого выбора, — сказал Хорнкаст. — Но пусть нас не волнуют принцы Горы. Сегодня, в последний день наших полномочий, мы должны выполнить наш долг.
— И хвала Дивин, что это так, — откинулся Дилифон.
Хайрог взглянул на него.
— Вы говорите только за себя!
— Возможно. Но я говорю и за Понтифекса Тивераса.
— Который сегодня, кажется, заговорил, да? — спросил Хорнкаст. Он посмотрел на бумагу, которую держал в руке. — Возникло несколько курьезных проблем, на которые я хотел бы обратить ваше внимание. Мои служащие, например, пока еще не смогли отыскать хоть какое‑нибудь описание положенных в таком случае процедур, в соответствии с которыми объявляется о смерти Понтифекса и вступлении в должность нового; ведь в последний раз подобное событие произошло очень давно.
— Скорее всего, никто из живущих не обладает опытом в такого рода делах, — сказал Дилифон. — Кроме, разве что, самого Понтифекса Тивераса.
— Сомневаюсь, что он может оказаться нам полезным, — заметил Хорнкаст. — Мы перерываем архивы в поисках подробностей объявления смерти Оссьера и провозглашения Тивераса, но если ничего не найдем, тогда придется самим разрабатывать церемониал.
Наррамер, сидевшая с закрытыми глазами, сказала тихим, отсутствующим голосом:
— Вы забыли. Есть еще один человек, который присутствовал при провозглашении Тивераса.
Хорнкаст изумленно посмотрел на нее. Все знали, что она стара, но никто не знал насколько. Известно было лишь то, что она служила толковательницей снов при Понтифексе с незапамятных времен. Но если она помнит Тивераса Короналом, то тогда она даже старше, чем он себе представлял; он почувствовал, как по его спине прошел озноб. Надо же, а он‑то полагал, что давно вышел из возраста, в котором что‑то может еще удивить.
— Значит, вы помните?
— Смутновато. Поначалу объявили во Дворе Колонн, потом — во Дворе Шаров, затем — во Дворце Масок, а после — в Зале Ветров и во Дворе Пирамид. Затем о смерти Оссьера в последний раз объявили возле Входа Клинков. А новый Понтифекс по прибытии в Лабиринт должен войти во Вход Клинков и пешком пройти по уровням. Это я помню: Тиверас решительно проложил себе путь через огромные толпы, выкрикивавшие его имя, пошел так быстро, что никто не мог за ним угнаться, и не останавливался, пока не пересек весь Лабиринт до самого нижнего уровня. Хотела бы я знать, способен ли Понтифекс Валентин выказать подобную прыть?
— Есть еще одно забавное обстоятельство, — сказал Хорнкаст. — Понтифекс Валентин не собирается незамедлительно занять свою резиденцию в Лабиринте.
— Что? — вырвалось у Дилифона.
— В настоящее время он находится на Острове с бывшей Леди, новым Короналом и новой Леди. Понтифекс сообщил мне, что его следующим шагом будет поездка на Цимроель для приведения к покорности мятежных провинций. Он предполагает, что процесс будет длительным, и требует отложить все торжества по случаю его вступления в должность.
— На какое время? — спросил Шинаам.
— На неопределенное, — ответил Хорнкаст. — Кто знает, сколько продлится кризис? А все это время он будет оставаться в верхнем мире.
— В таком случае, — заметила Наррамер, — можно ожидать, что кризис будет продолжаться, пока жив Валентин.
Взглянув на нее, Хорнкаст улыбнулся.
— Вы хорошо его понимаете. Он терпеть не может Лабиринт и, думаю, будет использовать любой предлог, чтобы не переселяться сюда.
Дилифон медленно покачал головой.
— Но разве это возможно? Понтифекс должен жить в Лабиринте! Таков обычай! Ни разу за десять тысяч лет Понтифекс не жил в верхнем мире!
— Но и Валентин еще никогда не был Понтифексом, — сказал Хорнкаст. — Думаю, что за время его правления произойдет немало перемен, если мир переживет войну, развязанную метаморфами. Но хочу вам сказать, что для меня не так уж и важно, живет ли он в Лабиринте, на Сувраеле или на Замковой Горе. Мое время закончилось, как и ваше, любезный Дилифон, и ваше, Шинаам, и даже, возможно, ваше, миледи Наррамер. Вероятные преобразования меня интересуют очень мало.
— Он должен поселиться здесь! — повторил Дилифон. — Как может Коронал осуществлять свои полномочия, если Понтифекс тоже является обитателем верхнего мира?
— Возможно, в том и состоит идея Валентина, — предположил Шинаам. — Он становится Понтифексом, так как больше не может уклоняться, но, оставаясь наверху, продолжает активно играть роль Коронала и, таким образом, ставит своего Лорда Хиссуне в подчиненное положение. Клянусь Леди, никогда не думал, что у него столь изощренный ум!
— Я тоже, — согласился Дилифон.
Хорнкаст пожал плечами.
— Мы ничего не знаем о его намерениях, кроме того, что, пока продолжается война, он сюда не войдет. А его двор последует за ним; в момент передачи полномочий преемнику мы освобождаемся от наших постов. — Он медленно обвел взглядом присутствующих. — Напоминаю, что мы говорим о Валентине как о Понтифексе, хотя передача полномочий еще не осуществилась. Это и будет нашей последней обязанностью.
— Нашей? — переспросил Шинаам.
— Хотите увильнуть? — поинтересовался Хорнкаст. — Тогда ступайте: идите, ложитесь в свою постель, почтенный старец, а мы справимся и без вас. Ведь мы должны прямо сейчас пойти в тронный зал и исполнить свой долг. А вы, Дилифон? Вы, Наррамер?
— Я пойду с вами, — угрюмо процедил Шинаам.
Хорнкаст шел во главе медленно передвигающейся процессии живых древностей. По дороге пришлось несколько раз останавливаться, пока Дилифон переводил дух, повиснув на руках двух дюжин прислужников. Но вот они дошли до огромной двери, ведущей в имперские палаты, Хорнкаст в очередной раз сунул руку в опознавательное отверстие и прикоснулся к запирающему устройству. Он знал, что больше ему этого делать не придется.
Рядом с шаром сложнейшей системы жизнеобеспечения, внутри которого помещался Понтифекс, стоял Сепултров.
— Очень странно, — сказал врач. — Он вновь заговорил после столь долгого молчания. Послушайте: вот, опять.
Из сферы голубого стекла донеслись свистящие, булькающие звуки, а потом, как уже бывало однажды, отчетливо послышались слова:
— Поднимайся. Иди.
— Те же слова, — сказал Сепултров.
— Жизнь! Боль! Смерть!
— Думаю, он знает, — сказал Хорнкаст. — Думаю, он должен знать.
Сепултров нахмурился.
— Что знает?
Хорнкаст показал указ.
— Здесь содержатся изъявления скорби Валентина по случаю кончины великого императора Маджипура.
— Понятно, — промолвил врач, и его ястребиное лицо потемнело от прихлынувшей крови. — Итак, в конце концов, это должно произойти.
— Совершенно верно.
— Сейчас? — спросил Сепултров. Его рука дрожала. Он держал ее над пультом управления.
Понтифекс разразился последним потоком слов:
— Жизнь. Величество. Смерть. Валентин — Понтифекс Маджипура!
— Сейчас, — сказал Хорнкаст.
8
Из‑за бесконечных морских путешествий Валентину начинало казаться, что в одной из своих прошлых жизней он был легендарным мореплавателем древности капитаном Синнабором Лавоном, который первым отправился в плавание через Великое Море, но повернул назад через пять лет пути и был, наверное, обречен за то на повторное рождение и безостановочные скитания от земли к земле. И теперь Валентин плыл с Острова на Цимроель. Но сейчас он не ощущал усталости и не испытывал желания оставить теперешнюю бродячую жизнь. В некотором роде, хотя как‑то чудно и нежданно, он все еще продолжал великую процессию.
Подгоняемый попутными восточными ветрами флот приближался к Пилиплоку. На сей раз в море не встречались драконы, которые могли бы угрожать плаванию или замедлить его, и потому суда быстро преодолели это расстояние.
На мачтах, вытянувшись в сторону Цимроеля, развевались флаги, уже не золотисто‑зеленые, поскольку отныне под флагами такой расцветки плавал Хиссуне. Корабли Валентина несли красно‑черные флаги Понтифекса с эмблемой Лабиринта.
Он еще не привык ни к новым цветам, ни к эмблеме, ни к другим переменам. Теперь, подходя к нему, никто больше не делал знак звездного огня. Ну и пусть: он все равно всегда считал такие приветствия глупостью. Теперь к нему уже не обращались «мой лорд», поскольку Понтифекса следовало именовать «вашим величеством». Особой разницы для Валентина не было, если не считать того, что его ухо привыкло к часто повторяемому «мой лорд» как к знаку препинания или как к способу разметки ритма фразы, и ему казалось странноватым, что он больше не слышит подобного к себе обращения. Труднее всего оказалось приучить людей вообще разговаривать с ним, так как все знали обычай древних времен, когда все речи обращались к главному представителю, а не к самому Понтифексу, даже если Понтифекс находился рядом и прекрасно все слышал. И при ответе Понтифексу приходилось идти окольными путями, адресуя свои слова представителю. То была первая традиция Понтификата, отмененная Валентином, но остальные с трудом привыкали к перемене. Он назначил своим главным представителем Слита, что казалось вполне закономерным, но запретил ему заниматься лицедейством и изображать из себя уши Понтифекса.
Поэтому ни у кого в голове не укладывалось, что на борту находится Понтифекс, доступный всем ветрам и яркому, теплому солнечному свету. Ведь Понтифекс — император, окутанный таинственностью. Понтифекс скрыт от глаз людских. Понтифекс, как всем известно, должен находиться в Лабиринте.
Не пойду, подумал Валентин. Я передал свою корону, и теперь кто‑то другой имеет право на титул «Лорд» перед именем, а Замок теперь будет Замком Лорда Хиссуне, если он сможет туда вернуться. Но я не собираюсь хоронить себя в подземелье.
На палубу вышла Карабелла и сказала:
— Асенхарт просил передать, мой лорд, что мы подойдем к Пилиплоку через двенадцать часов, если ветер не переменится.
— Никакого «мой лорд», — заявил Валентин.
Она усмехнулась.
— Никак не запомню, ваше величество.
— Я тоже. Но кое‑что изменилось.
— А хоть бы и так. Мне что, нельзя называть тебя «моим лордом», даже когда мы вдвоем? Ты для меня так и остался моим лордом.
— Да ну? А что, если я прикажу тебе вместо слуги налить мне вина и принести башмаки?
— Ты же понимаешь, Валентин, что я имею в виду другое.
— Тогда называй меня Валентином, а не «моим лордом». Я был твоим королем, а теперь я твой император, но я никогда не был твоим хозяином. Я надеялся, что в этом мы достигли взаимопонимания.
— Пожалуй, достигли… ваше величество.
Она рассмеялась, и он рассмеялся вслед за ней, а потом обнял и прижал к себе. После мимолетной паузы он сказал:
— Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление, даже вину, за то, что вырвал тебя из свободной жонглерской жизни и заменил ее тяжкими обязанностями Замковой Горы. А ты мне часто отвечала: «Нет‑нет, какая чепуха, жалеть не о чем, я сама, по своей воле, пришла к тебе».
— Я не кривила душой, мой лорд.
— Но теперь я Понтифекс… клянусь Леди, я произношу эти слова, а они звучат так, будто я разговариваю на другом языке! Я Понтифекс, я в самом деле Понтифекс, и снова чувствую, будто опять должен лишить тебя радостей жизни.
— Почему, Валентин? Разве Понтифекс должен отказаться от жены? Что‑то я не слышала про такой обычай!
— Понтифекс должен жить в Лабиринте, Карабелла.
— Опять ты о том же!
— Да, я все время о том думаю. Если я буду жить в Лабиринте, и тебе придется там жить, как я могу просить тебя об этом?
— А ты меня просишь?
— Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.
— И я с тобой, мой лорд. Но мы пока не в Лабиринте, и мне кажется, что ты туда не собираешься.
— А что, если придется, Карабелла?
— Кто может сказать «придется» Понтифексу?
Он покачал головой.
— А что, если мне придется? Ты прекрасно знаешь, как я не люблю Лабиринт. Но если меня обяжут, в государственных интересах, если я столкнусь с абсолютной необходимостью такого поступка — а я молю Дивин, чтобы подобного не произошло, — но если и впрямь наступит время, когда логика государственных интересов вынудит меня спуститься в эти пещеры…
— Тогда я отправлюсь с вами, мой лорд.
— И оставишь ласковый ветер, яркие солнечные дни, море, леса и горы?
Подгоняемый попутными восточными ветрами флот приближался к Пилиплоку. На сей раз в море не встречались драконы, которые могли бы угрожать плаванию или замедлить его, и потому суда быстро преодолели это расстояние.
На мачтах, вытянувшись в сторону Цимроеля, развевались флаги, уже не золотисто‑зеленые, поскольку отныне под флагами такой расцветки плавал Хиссуне. Корабли Валентина несли красно‑черные флаги Понтифекса с эмблемой Лабиринта.
Он еще не привык ни к новым цветам, ни к эмблеме, ни к другим переменам. Теперь, подходя к нему, никто больше не делал знак звездного огня. Ну и пусть: он все равно всегда считал такие приветствия глупостью. Теперь к нему уже не обращались «мой лорд», поскольку Понтифекса следовало именовать «вашим величеством». Особой разницы для Валентина не было, если не считать того, что его ухо привыкло к часто повторяемому «мой лорд» как к знаку препинания или как к способу разметки ритма фразы, и ему казалось странноватым, что он больше не слышит подобного к себе обращения. Труднее всего оказалось приучить людей вообще разговаривать с ним, так как все знали обычай древних времен, когда все речи обращались к главному представителю, а не к самому Понтифексу, даже если Понтифекс находился рядом и прекрасно все слышал. И при ответе Понтифексу приходилось идти окольными путями, адресуя свои слова представителю. То была первая традиция Понтификата, отмененная Валентином, но остальные с трудом привыкали к перемене. Он назначил своим главным представителем Слита, что казалось вполне закономерным, но запретил ему заниматься лицедейством и изображать из себя уши Понтифекса.
Поэтому ни у кого в голове не укладывалось, что на борту находится Понтифекс, доступный всем ветрам и яркому, теплому солнечному свету. Ведь Понтифекс — император, окутанный таинственностью. Понтифекс скрыт от глаз людских. Понтифекс, как всем известно, должен находиться в Лабиринте.
Не пойду, подумал Валентин. Я передал свою корону, и теперь кто‑то другой имеет право на титул «Лорд» перед именем, а Замок теперь будет Замком Лорда Хиссуне, если он сможет туда вернуться. Но я не собираюсь хоронить себя в подземелье.
На палубу вышла Карабелла и сказала:
— Асенхарт просил передать, мой лорд, что мы подойдем к Пилиплоку через двенадцать часов, если ветер не переменится.
— Никакого «мой лорд», — заявил Валентин.
Она усмехнулась.
— Никак не запомню, ваше величество.
— Я тоже. Но кое‑что изменилось.
— А хоть бы и так. Мне что, нельзя называть тебя «моим лордом», даже когда мы вдвоем? Ты для меня так и остался моим лордом.
— Да ну? А что, если я прикажу тебе вместо слуги налить мне вина и принести башмаки?
— Ты же понимаешь, Валентин, что я имею в виду другое.
— Тогда называй меня Валентином, а не «моим лордом». Я был твоим королем, а теперь я твой император, но я никогда не был твоим хозяином. Я надеялся, что в этом мы достигли взаимопонимания.
— Пожалуй, достигли… ваше величество.
Она рассмеялась, и он рассмеялся вслед за ней, а потом обнял и прижал к себе. После мимолетной паузы он сказал:
— Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление, даже вину, за то, что вырвал тебя из свободной жонглерской жизни и заменил ее тяжкими обязанностями Замковой Горы. А ты мне часто отвечала: «Нет‑нет, какая чепуха, жалеть не о чем, я сама, по своей воле, пришла к тебе».
— Я не кривила душой, мой лорд.
— Но теперь я Понтифекс… клянусь Леди, я произношу эти слова, а они звучат так, будто я разговариваю на другом языке! Я Понтифекс, я в самом деле Понтифекс, и снова чувствую, будто опять должен лишить тебя радостей жизни.
— Почему, Валентин? Разве Понтифекс должен отказаться от жены? Что‑то я не слышала про такой обычай!
— Понтифекс должен жить в Лабиринте, Карабелла.
— Опять ты о том же!
— Да, я все время о том думаю. Если я буду жить в Лабиринте, и тебе придется там жить, как я могу просить тебя об этом?
— А ты меня просишь?
— Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.
— И я с тобой, мой лорд. Но мы пока не в Лабиринте, и мне кажется, что ты туда не собираешься.
— А что, если придется, Карабелла?
— Кто может сказать «придется» Понтифексу?
Он покачал головой.
— А что, если мне придется? Ты прекрасно знаешь, как я не люблю Лабиринт. Но если меня обяжут, в государственных интересах, если я столкнусь с абсолютной необходимостью такого поступка — а я молю Дивин, чтобы подобного не произошло, — но если и впрямь наступит время, когда логика государственных интересов вынудит меня спуститься в эти пещеры…
— Тогда я отправлюсь с вами, мой лорд.
— И оставишь ласковый ветер, яркие солнечные дни, море, леса и горы?