Страница:
От этого жестокого открытия хотелось заплакать. А родной отец мой, Илья Иванович Скуратов, фронтовик, награжденный орденами, работал, оказывается, здесь же, в Бурятии, в МВД, оперативником... Но пути наши никак не пересекались - видно, он был здорово обижен на мать. Но дело то было взрослое, я не мог, не имел права судить ни мать, ни отца. Это была их жизнь с разными взрослыми тайнами и некими, если хотите, странностями, которые мне были непонятны. Их жизнь - это их жизнь.
Мать моя до сих пор, слава Богу, жива, я встречаюсь с ней, отец умер, когда мне было двадцать восемь лет. Могилу его уже позже мне показал родной брат отца Иван Иванович, он же и рассказал мне все об отце... Все, что знал.
Возможно, узнай я об этом раньше, я бы постарался отыскать отца. Но не получилось.
Понимая, что у меня нет отца, бабушка Вера Лукинична вмешивалась во все мои уличные столкновения, - если, конечно, до нее доходили сведения об этом, - обязательно находила обидчика и задавала ему приличную трепку - в общем, поступала так, как поступил бы всякий отец, у которого кто-то обидел сына. Вот такая у меня была бабушка.
Но это я лишь в самом начале давал себя обидеть, когда был совсем маленьким, а потом, когда подрос, когда начал заниматься спортом, - в обиду старался себя не давать.
Помню, в школе у нас был здоровенный парень Володька Дыдыкало, кулаки у него были как у мужика, работающего в кузнице, - пудовые, плечи соответствовали кулакам, но главное, Дыдыкало был парнем драчливым.
Однажды он налетел на меня. Я, конечно, ему проигрывал и в комплекции, и в росте, и в весе, - во всем, словом, он по всем школьным канонам должен был меня побить, и все ожидали, что он непременно побьет меня, но не тут-то было. Мы сцепились люто, как на поле брани, и я-таки его осилил. Дрались мы за недостроенным зданием школы, и в один момент я увидел, что у Вовки из уха потекла кровь. Кровь из уха - это значит что-то серьезное, что-то задето, и увидев это, я предложил разойтись.
Был еще один случай, когда мне пришлось вступить в драку. Уже во взрослую, серьезную. Произошло это в Свердловске, где я учился в юридическом институте. Дело было ночью. Я возвращался в общежитие... Впечатление такое, что я был один во всем мире, один-одинешенек, никого нет, только каблуки стучат по тротуару, и больше никаких звуков.
И вот в этом оглушающем безлюдье передо мною вдруг встали две тени. Двое дюжих мужчин. С решительными лицами и решительно сжатыми кулаками.
Конечно, они и духом не ведали, что я нищий студент, что взять с меня нечего, рассчитывали поживиться...
Поживиться им не удалось. Не знаю, как у меня это получилось, но одного я уложил довольно ловким ударом, второй, увидев, что его напарник позорно грохнулся на тротуар, дал деру.
Спорт обладает мощными лечебными качествами, он не только снимает стрессы, не только дает возможность ощутить себя физически крепким человеком, он освобождает от всяких комплексов. Так, не обладая, скажем, баскетбольным ростом, я играл в баскетбол. И неплохо, говорят, играл. О футболе я уже сказал. Зимой вся наша аршанская сторона поголовно каталась на лыжах.
Обязательно делали трамплин, и на наших соревнованиях "кто дальше прыгнет" мы могли запросто сломать голову. Но никто, слава Богу, не сломал.
Нынешнее поколение ребят куда менее спортивное, чем наше. И заботы у них другие... Впрочем, хватит брюзжать, давайте вернемся в прошлое.
Были в детстве и неприятности. Например, я дважды тонул. Но, видать, не судьба была утонуть - жизнь уготовила мне что-то другое. Улан-Удэ стоит на двух реках - Уде и Селенге. Без малого триста пятьдесят лет назад казаки нашли очень удачное место, защищенное водой, - не подступиться, и заложили здесь острог. Реки при закладке крепости учитывались как важный военно-защитный фактор. Вода в наших реках холодная, особенно в Уде, горная; тело, мышцы сводит вмиг, "мама" крикнуть не успеешь, как очутишься на дне. Бурная вода, скоростная, в самый раз для сплава.
Плоты для сплава здесь вязали редко, предпочитали в основном молевой, когда бревна идут вольно, но с обоновкой. Обоновка - единственное, что сдерживает их, не дает пристать к берегам, каменистым островам и плесам.
Иногда молевой лес занимал всю реку, от берега до берега, пройти можно было только по бревнам, а они, заразы, верткие: стоит только ступить ногой - бревна тут же начинают вертеться, не удержишься.
Вот так я однажды и не удержался, прямо в одежде ушел в холодную, вмиг стянувшую все тело судорогой, воду. Сверху меня накрыло бревно, на котором я поскользнулся, к нему придвинулось второе, третье, образовался сплошной тяжелый полог, я воткнулся в него головой и ушел вниз, увидел какую-то длинную тень - то ли рыбу, то ли лежащий на дне топляк, устремился вверх и снова ткнулся головой в бревно.
Дыхание перехватило, воздуха в груди не оставалось совсем, испуг сжал сердце, в животе возник кусок льда, - через несколько минут, если не найду прогалину между бревнами, я тоже буду на дне. Рядом с топляком. Мысль страшная, хотя мне не верилось, что я могу умереть. В молодости, в детстве человек в такие вещи не верит. Так уж он устроен, верить начинает лишь в зрелом возрасте. Не помню как, но - полуослепший, полуоглохший, с полуостановившимся сердцем - я сумел все-таки раздвинуть бревна там, где они неплотно примыкали друг к другу, и выбраться на волю.
Если в первый раз я чуть не утонул случайно, то во второй меня подвела собственная лихость.
Плавал я неплохо и как-то летом одним махом одолел Селенгу. По масштабам Сибири, Селенга - не самая большая река. Но это - три-четыре Москвы-реки в ширину, а течет в два раза быстрее. Вода в Селенге холодная, быстрая, с дурью, словно бы она только что скатилась со снежных гор, - и вообще Селенга самая крупная среди рек, впадающих в Байкал, - в такой воде пловец должен вести себя осторожно, помнить о том, что в любую минуту ему может свести ноги. Но что осторожность в юные годы!..
В общем, я, не отдышавшись, поспешил обратно. Доплыл до середины и почувствовал - не вытяну. И дыхание обрывается, и сердце останавливается, и ноги сводит - словом, все! Осталось только запаниковать и тогда запросто можно идти на дно...
Тогда я еле-еле выплыл. С огромным трудом, на последнем дыхании, но все-таки выплыл. А потом долго-долго лежал на берегу, приходя в себя.
Возможно, будь рядом со мною отец, такие неприятности не происходили бы - отец ведь и подстрахует, и от лиха убережет, и защитит...
Понимая, какие мысли порою приходят мне в голову, Евгений Иванович требовал, чтобы я его звал отцом, что я, несмотря на то что бабушка уже давным-давно открыла мне тайну, охотно и делал - делал причем искренне, но в душе оставалась некая обида...
Вообще-то родословная по линии отца у меня великолепная. Чего стоит только один дед, Иван Флегонтович Скуратов, красивый могучий человек.
Он - казак из Елани. Елани недавно, к слову, исполнилось 310 лет, и я очень сожалею, что не был на праздновании. Причем Иван Флегонтович был не простым казаком, а казаком лихим, урядником, обвешанным наградами.
Надо заметить, что революцию 17-го года он принял всей душой и даже встречал Ленина на Финляндском вокзале.
Калинин в ту пору, когда все величали его дедушкой Калининым, лично вручил моему деду орден Красной Звезды - за участие в боях гражданской войны. Номер этого ордена шел едва ли не в первой сотне, что было для его земляков предметом особой гордости. В 30-е годы дед был председателем колхоза, имя его гремело на всю Бурятию, удержался в годы репрессий - в общем, жизнь прошел красиво, особо ни перед кем не склонял голову... Независимый был человек. Гордый.
Ныне я, когда бываю в Бурятии, - обязательно прихожу к нему на могилу. Как, впрочем, и на другие, дорогие мне могилы. Могилы бабушки, отца.
Учился я довольно легко, хотя отличником не был. В школе выделял два любимых предмета - историю и химию.
В восьмом классе произошло событие, которое заставило меня резко пересмотреть свои взгляды на жизнь. Евгений Иванович познакомился с одной миловидной женщиной - врачом, увлекся ею и разошелся с моей матерью. Тут я понял, что надеяться мне в жизни не на кого, и изменил отношение к учебе.
Учительница истории Мария Исааковна Суздальницкая, она сейчас уехала в Израиль, жива еще, говорила даже, что Скуратов - самый яркий ученик из всех, с которыми ей когда-либо приходилось иметь дело, и эта оценка была приятна. Что касается химии, то я участвовал во всех школьных олимпиадах, задачи решал, словно орехи щелкал, влет и, честно говоря, даже подумывал поступать в Новосибирский университет на химический факультет, но верх взяло все-таки юридическое начало.
Все дело в том, что бабушка моя работала вахтером в прокуратуре Бурятии: в общей сложности она проработала более пятидесяти лет. Смены у нее бывали разные - и дневные, и ночные, наготове у нее всегда был горячий чайник и крепкая заварка, мастерски она готовила и чай по-бурятски, о котором я расскажу чуть ниже. В прокуратуре в любое время обязательно, кроме вахтера, находились дежурные сотрудники, готовые каждую минуту выехать на происшествие.
Происшествий, как и вообще преступлений, было не так много, как сейчас, но все-таки они были, - на них, связанных, как правило, с гибелью людей, выезжали работники прокуратуры. Но в большинстве своем это были тихие дежурства. Дежурные частенько спускались к бабушке, к ее чайнику, чтобы скоротать время, переговорить о последних улан-удинских новостях, о погоде и событиях международной жизни, - иначе очень уж мучительно долго тянулось время...
Я любил ходить к бабушке на ее дежурства, тем более в прокуратуре имелась шахматная доска. И едва ли не все играли в шахматы. И вообще, шахматы, если хотите, - прокурорская игра, тут всегда есть возможность пораскинуть мозгами, просчитать комбинации, продумать возможные ходы: слишком многое объединяет, допустим, следственное дело, розыск и шахматы.
И работникам Бурятской прокуратуры, как я понимал, также интересно было сразиться со мной - я имел высокий разряд и был сильным противником. Так началось мое сближение с прокуратурой.
Мальчишкой я первый раз выехал и на осмотр трупа. Я до сих пор помню фамилию погибшего - Дерновой, рабочий газокарбитной станции на вагоноремонтном заводе. Погиб он по собственной неосторожности - отравился газом. Я полагал - увижу что-то страшное, а оказалось - нет: на полу лежал обычный покойник, очень тихий, очень домашний, очень нестрашный. Глядеть на него было даже интересно.
Следом выехал еще на одно происшествие, потом еще на одно - и пошло, и пошло... К концу учебы в школе я считал себя едва ли не работником прокуратуры - так привык к этим выездам на происшествия. Единственное, куда меня не брали, это на железнодорожные ЧП, в которых погибали люди, - там было слишком много крови. Располовиненные проезжающими на большой скорости составами люди - это действительно было страшно.
Так что тем, что я стал своим человеком в прокуратуре, я обязан своей бабушке, и прежде всего ей.
Семья наша к той поре выкарабкалась из бедности - на столе постоянно было мясо, бабушка любила готовить позы - крупные пельмени, похожие на манты, только защипывались позы наверху и походили на увесистые чесночные головки. Готовили позы на пару, и, как для всяких качественных пельменей, для них требовалось три сорта мяса: баранина, говядина и немного свинины. Получались очень сочные, очень вкусные "чесночные головки". Готовили и бухлёр - типично бурятское блюдо. На бухлёр шла свежая баранина, еще приправы. Это была, скажем так, баранина в бульоне. В бухлёр даже картошку не клали, хотя картошка, как известно, излюбленная наша еда, без нее в России ни одно блюдо не обходится.
Варили и особый чай, я полагаю, бурятский, - в молоке. Бабушка брала грубые сорта чая и ссыпала их в кастрюльку с молоком, потом все это кипятила. Такого вкусного и, замечу, оригинального чая я не пробовал нигде. Буряты точно так же готовили блюда русской кухни, так же восхищались ими.
И вообще, дружба между русскими и бурятами никогда не была показушной, поверхностной, она имеет глубокие корни, и когда в годы перестроечные и постперестроечные кое-кто попробовал расшатать ее - ничего путного у этих деятелей не получилось. Не смогли они раскачать и тем более пробить дырку в борту этой общей лодки.
Словом, хотя я и давно уехал из Бурятии, некая тоска по ней, тяга осталась до сих пор. И если в Москву с гастролями приезжают бурятские артисты, обязательно иду слушать их. И уж тем более если проходят дни культуры Бурятии.
Прекрасен был Лхасаран Линховоин, лучший исполнитель партии Кончака в "Князе Игоре", ему, кстати, даже гримироваться не надо было, он в жизни очень был похож на Кончака... Я с сожалением произношу "был", поскольку народного артиста СССР Линховоина уже нет в живых. Ким Базарсадаев. Голос его не уступает голосу Линховоина. Великолепная балерина Лариса Сахьянова. Все это - народные артисты СССР. А Галину Шойдагбаеву я даже пригласил как-то на концерт в Москву, на день прокуратуры. Она спела у нас так, что зал ахнул. На концерте присутствовал Евгений Примаков, тогдашний премьер российского правительства, так даже он не выдержал и спросил:
- Где вы нашли такой голос?
- Как где? В Бурятии.
Отдельно я должен рассказать о своей тетке. О тете Ире. Она всегда жила с нами, точно так же, как и мы, меняла адрес, если его меняли мы. В детстве тетя Ира заболела ревматизмом: болезнь эта мучительная, много бессонных ночей, боли, стонов, а лечиться особенно было нечем, санаторные путевки на разные "антиревматические" воды были нам не по карману, и болезнь зашла далеко, скрутила она тетю Иру окончательно.
Тетя Ира стала инвалидом первой группы, хотя до сорока лет двигалась нормально и не выглядела больным человеком.
Из-за болезни она не завела семьи - побоялась, - и ко мне, к моему двоюродному брату Ивану, к сестре Ларисе относилась, как к своим собственным детям. Все, что у нее было, порою даже последнее, отдавала нам.
Работала тетя Ира в центральном универмаге города, и, хотя ее зарплата была не Бог весть какой, семьдесят с чем-то рублей, она старалась нас на эту зарплату приодеть.
Забегая в будущее, скажу, что, когда я окончил школу и встал вопрос: идти учиться дальше или же поступать на работу, чтобы помочь семье выжить, тетя Ира не колебалась ни минуты, она считала: надо учиться дальше. Она настояла на своем.
Именно по ее совету, с ее подачи я пошел заниматься в детский шахматный кружок, поступил в секцию киномехаников и в конце концов приобрел эту профессию - киномеханика. Так что, как говорится, на черный день у меня всегда кусок хлеба будет. Тетя Ира всячески старалась уберечь меня от улицы, точнее, от негативного ее влияния.
В четырнадцать лет она случайно застала меня с папиросой во рту. Я тогда дымил уже несколько дней и считал себя настоящим мужчиной. Более того, мне прочно втемяшилось в мозги суждение, что мужчина обязательно должен курить. Мужчина без сигареты - это мямля, рохля, безвольный тип.
Тетка так посмотрела на меня, что папироса мигом сорвалась с нижней губы и шлепнулась под ноги, на землю. А тетя Ира, ничего мне не сказав, прошла мимо. Молча. Но молчание ее было таким... в общем, оно было гораздо красноречивее, сильнее и громче всякой ругани. Недаром говорят, что самым сильным криком бывает шепот, а уж молчание... Оно, по-моему, гораздо сильнее шепота. Такое молчание, как у тети Иры...
Когда я учился в Свердловске, она последние свои деньги, последние малые крохи отрывала от себя и посылала мне: понимала, что иначе мне не вытянуть. Покупала также одежду, - ей это было проще сделать в Улан-Удэ, в универмаге, чем мне в Свердловске, - и также отправляла на Урал, по адресу, хорошо ей известному.
Я должен низко склонить голову перед своей теткой, перед дорогой тетей Ирой, - она во многом, очень во многом мне помогла. Живет тетя Ира сейчас с моей сестрой, с Ларисой, чувствует себя неважно, передвигается с трудом, но лицо у нее по-прежнему доброе и лучистое. Таких лиц на земле, по-моему, больше нет. Вместе с бабушкой она заменила мне мать.
Но вернемся в прошлое, в Улан-Удэ.
Улан-Удэ - город уникальный по своей красоте: тут - слияние двух рек, прозрачные, в сизой дымке горы, зелень, чистый воздух. Кстати, в городе никогда не бывает грязи. При всем том в Улан-Удэ нет ливневой канализации той самой, которая не давала бы вспухать на улицах дождевым рекам, земля здесь песчаная, даже там, где огороды, - все равно имеется хороший песчаный подбой и любой дождь мигом исчезает в песке, земля делается сухой.
На улицах иногда даже возникали мелкие песчаные барханчики редкостная для городов штука.
А вот Свердловск, где мне довелось учиться, в смысле благоустройства был совсем иным - это более благоустроенный город, но грязи в нем много больше, чем в Улан-Удэ. Все из-за того, что Свердловск - по-нынешнему Екатеринбург, но учился-то я в Свердловске, поэтому город буду называть Свердловском, - стоит на глиняных почвах. Стоит чуть брызнуть дождичку, как у всех ботинки оказываются в глине.
Таковы особенности почвы, всякий город зависит от земли, на которой он стоит.
Поскольку бабушка моя проработала в прокуратуре пятьдесят лет и сам я был в этой организации своим человеком, то мне, как говорится, было предначертано свыше идти по юридической стезе.
В Улан-Удэ только сейчас создали в университете толковый юридический факультет, раньше его не было, поэтому поступать я поехал в Свердловск, в тамошний институт, в юридический - ныне это академия, сейчас вообще институтов не осталось, сплошь университеты да академии, хотя качество обучения в некоторых вузах опустилось так низко, что их и вузами-то зазорно считать, - и стал усиленно готовиться к экзаменам.
Почему был выбран именно Свердловский юридический институт?
Во-первых, там была великолепная школа, признанная в Союзе, во-вторых, для Бурятской республиканской прокуратуры это был базовый институт. В-третьих, в институт хотя и принимали со стажем не менее двух лет, но делали исключение для выпускников школ. Хотя они должны были получить очень высокие оценки на экзаменах.
Поступил я в институт с первого захода, без всяких переэкзаменовок и чьей-либо помощи, прошел как по маслу, - стал студентом, набрав восемнадцать баллов из двадцати. Обстоятельству этому, конечно же, был очень рад. Кстати, сестра моя Лариса тоже окончила Свердловский юридический и стала очень неплохим юристом.
ИНИЦИАЛЫ ИНСТИТУТА
Свердловск - город красивый, но красота его совершенно иная, чем, допустим, красота Улан-Удэ. Красота Улан-Удэ - диковатая, вольная, с запахом степных трав, багульника и байкальского холода, а красота Свердловска пахнет солнцем и дорогими каменьями. Но, надо признаться, когда я приехал поступать в институт, красоты этой совершенно не заметил.
Не до того было.
Нас, как всегда, не ждали. Общежитие не то чтобы было закрыто, но в комнатах стояли лишь койки с панцирными сетками, - и больше ничего. Ни подушек, ни матрацев, ни простыней с одеялами и наволочками. Лишь крученая проволока панцирных сеток. Несколько дней мы пытались спать на этих сетках, кряхтели, переворачивались с боку на бок, но это был не сон, а мучение.
Стало ясно, что так долго не выдержать, надо искать жилье на стороне, в частном секторе. В результате я вскоре снял угол у одного деда. За тринадцать рублей в месяц. Плюс мне надо было отдельно вносить свою долю за свет и оплачивать свою часть дров.
Институт был большой, мест в общежитии не хватало, и ректорат затеял грандиозную стройку - решил возвести второе общежитие. Такое, чтобы всем хватило места. Рабочие руки, как всегда оказывается в таких случаях, были наперечет, строительная специальность в Свердловске той поры считалась дефицитной, строители были нарасхват, поэтому институтское начальство, не мудрствуя лукаво, решило бросить на стройку студентов.
Но всех студентов нельзя было оторвать от занятий, за это не погладили бы по головке ни в Свердловске, ни в Москве, поэтому сколотили всего несколько бригад. Тянули жребий - кому что выпадет. Я тянул спичку (кто вытянет укороченную, тот и пойдет на стройку) вместе с парнем по кличке Корнет, - помните белогвардейского корнета Оболенского? - фамилия его была Азаров, до сих пор помню, а прозвище - Корнет.
Мне не повезло. Я вытянул короткую спичку. Корнет попал в обычную учебную группу, на дневные занятия, а я нарядился в спецовку строителя и по заводскому гудку, как обычный работяга, вышел на "объект".
Довольно скоро я освоил две профессии - бетонщика и маляра. Днем работали, а вечером шли в институт на занятия. Нам повезло - для потока строителей, а это были студенты первого и второго курсов, институт выделил лучших преподавателей, и мы шли, что называется, ноздря в ноздрю со студентами-"дневниками".
Кстати, вуз наш назывался Свердловский юридический институт, сокращенно СЮИ. Это моя аббревиатура, я ведь тоже СЮИ: Скуратов Юрий Ильич. Мелочь, конечно. Но приятная. Я понимал, что попал в свой институт - это был некий знак, поданный едва ли не свыше. Хотя все это - обычная чепуха, которая может прийти только в отягощенную предстоящими экзаменами голову. Но тем не менее мне все говорили: ты еще когда-нибудь будешь ректором этого института.
- Почему ректором?
- Да потому, что твои инициалы совпадают с инициалами института.
Тем временем подоспела первая сессия. Честно говоря, я волновался - а вдруг не сдам? Тем более в ходу было расхожее понятие о том, что студентом человек становится не после поступления, а лишь когда сдаст первую сессию. Вот сдаст ее, тогда все, тогда может считать себя полноправным студентом.
Первый экзамен выпал по предмету, который назывался "Организация суда и прокуратуры в СССР". Курс лекции нам читал известный профессор Владимир Михайлович Семенов - проректор института по науке. Забегая вперед, скажу, что этот человек во многом определил мое будущее.
Вопрос, который мне достался, был сформулирован так: "Отрасли прокурорского надзора в СССР". Я довольно легко ответил на билет.
Семенов сказал:
- Молодой человек, я вас сейчас задам дополнительный вопрос, трудный, а потом, если ответите, мы с вами поговорим... Итак, чем отличается отрасль общего надзора в процессуальном смысле, в смысле объема полномочий, от надзора за дознанием, следствием и оперативно-розыскной деятельностью?
Я ответил. Семенову мой ответ понравился. Он сказал:
- У вас есть способности к науке. Я вам советую вступить в научное студенческое общество.
Это была очень важная рекомендация - сродни этакой путевке в научную жизнь - ведь Семенов был руководителем этого общества.
Сессию я сдал на "отлично" - был единственным из шестидесяти студентов-"строителей", сдавших эту сессию на "пять".
Наукой я увлекся серьезно, и после окончания института мне предложили остаться в аспирантуре. Закончил я институт, как и начал, на пятерки - у меня не было ни одной четверки...
Но вот какая беда - в институте не было военной кафедры и мне предстояло пойти в армию. Профессор Семенов не хотел отпускать меня - не "княжеское", мол, это дело, - написал в военкомат одно письмо, потом второе, но это не помогло.
Четырнадцатого ноября 1973 года я надел военную форму. Кстати, мой друг Сережа Ряднов - тоже аспирант и тоже, как и я, "рядовой необученный", ждал, когда его призовут в ряды защитников Отечества. В отличие от меня, за него никто не ходатайствовал. Но он нашел другой ход, куда более эффективный, чем "метод профессора Семенова", - познакомился с девушкой из военкомата, очаровал ее, угостил шоколадкой и парой пирожков. В результате та вытащила его анкету из числа призывников и передвинула далеко-далеко, точнее, совсем задвинула... в ряды участников Великой Отечественной войны. Так ни в какую армию Сережа и не попал.
А я попал. И понял с той поры, что не всегда большой начальник может решить вопрос так, как надо. Порою - и это бывает часто - гораздо больше может сделать обычная сошка, винтик.
Забрали меня в воинскую часть номер 5425, что в переводе на обычный язык означало: 5-й отдельный специализированный батальон милиции. Основная задача бойцов батальона заключалась в охране общественного порядка путем пешего патрулирования. Но до патрулирования надо было два месяца отбыть в учебке, на усиленных тренировках, где были и длинные марши-броски, и борьба, и бег в противогазах на очень приличные дистанции. Последнее было самым трудным. В противогазе зачастую даже стоять нельзя, не то что бежать. Во время бега в резиновой маске скапливается пот, такое впечатление, что в нем плаваешь. Пот ест глаза, ноздри, губы, сбросить маску нельзя. Если сбросишь - роту с финиша вернут на то место, где была сброшена резиновая "кожа", и заставят бежать вновь. Всю роту. А это, как говорится, чревато. Ребята за такие шутки запросто могли накостылять по шее.
Как-то бежали по лесочку, а там гуляла мамаша с малышом. Малыш увидел нас и зашелся от восторга:
- Мама, слоники бегут!
С тех пор мы стали звать друг друга "слониками".
Дедовщины у нас не было, но что такое подловатый командир роты, я познал - был у нас такой. Старший лейтенант Диев. Или Деев, не помню точно. Например, он приводил роту в столовую, рассаживал промокших, продрогших, усталых ребят по столам и через несколько минут командовал: "Рота, приготовиться к вставанию!" А мы успели еще только холодное съесть - кусок колбасы или винегрет, первое еще лишь принесли, но уже прозвучала команда: "Приготовиться к вставанию!" Это означало: все, конец обеду! Старший лейтенант прекрасно это понимал и тем не менее поднимал голодных ребят из-за столов. Что он хотел этим показать? Презрение к своим подчиненным? Научить быстро, по-свинячьи, есть? Ну, научил... А дальше?
Мать моя до сих пор, слава Богу, жива, я встречаюсь с ней, отец умер, когда мне было двадцать восемь лет. Могилу его уже позже мне показал родной брат отца Иван Иванович, он же и рассказал мне все об отце... Все, что знал.
Возможно, узнай я об этом раньше, я бы постарался отыскать отца. Но не получилось.
Понимая, что у меня нет отца, бабушка Вера Лукинична вмешивалась во все мои уличные столкновения, - если, конечно, до нее доходили сведения об этом, - обязательно находила обидчика и задавала ему приличную трепку - в общем, поступала так, как поступил бы всякий отец, у которого кто-то обидел сына. Вот такая у меня была бабушка.
Но это я лишь в самом начале давал себя обидеть, когда был совсем маленьким, а потом, когда подрос, когда начал заниматься спортом, - в обиду старался себя не давать.
Помню, в школе у нас был здоровенный парень Володька Дыдыкало, кулаки у него были как у мужика, работающего в кузнице, - пудовые, плечи соответствовали кулакам, но главное, Дыдыкало был парнем драчливым.
Однажды он налетел на меня. Я, конечно, ему проигрывал и в комплекции, и в росте, и в весе, - во всем, словом, он по всем школьным канонам должен был меня побить, и все ожидали, что он непременно побьет меня, но не тут-то было. Мы сцепились люто, как на поле брани, и я-таки его осилил. Дрались мы за недостроенным зданием школы, и в один момент я увидел, что у Вовки из уха потекла кровь. Кровь из уха - это значит что-то серьезное, что-то задето, и увидев это, я предложил разойтись.
Был еще один случай, когда мне пришлось вступить в драку. Уже во взрослую, серьезную. Произошло это в Свердловске, где я учился в юридическом институте. Дело было ночью. Я возвращался в общежитие... Впечатление такое, что я был один во всем мире, один-одинешенек, никого нет, только каблуки стучат по тротуару, и больше никаких звуков.
И вот в этом оглушающем безлюдье передо мною вдруг встали две тени. Двое дюжих мужчин. С решительными лицами и решительно сжатыми кулаками.
Конечно, они и духом не ведали, что я нищий студент, что взять с меня нечего, рассчитывали поживиться...
Поживиться им не удалось. Не знаю, как у меня это получилось, но одного я уложил довольно ловким ударом, второй, увидев, что его напарник позорно грохнулся на тротуар, дал деру.
Спорт обладает мощными лечебными качествами, он не только снимает стрессы, не только дает возможность ощутить себя физически крепким человеком, он освобождает от всяких комплексов. Так, не обладая, скажем, баскетбольным ростом, я играл в баскетбол. И неплохо, говорят, играл. О футболе я уже сказал. Зимой вся наша аршанская сторона поголовно каталась на лыжах.
Обязательно делали трамплин, и на наших соревнованиях "кто дальше прыгнет" мы могли запросто сломать голову. Но никто, слава Богу, не сломал.
Нынешнее поколение ребят куда менее спортивное, чем наше. И заботы у них другие... Впрочем, хватит брюзжать, давайте вернемся в прошлое.
Были в детстве и неприятности. Например, я дважды тонул. Но, видать, не судьба была утонуть - жизнь уготовила мне что-то другое. Улан-Удэ стоит на двух реках - Уде и Селенге. Без малого триста пятьдесят лет назад казаки нашли очень удачное место, защищенное водой, - не подступиться, и заложили здесь острог. Реки при закладке крепости учитывались как важный военно-защитный фактор. Вода в наших реках холодная, особенно в Уде, горная; тело, мышцы сводит вмиг, "мама" крикнуть не успеешь, как очутишься на дне. Бурная вода, скоростная, в самый раз для сплава.
Плоты для сплава здесь вязали редко, предпочитали в основном молевой, когда бревна идут вольно, но с обоновкой. Обоновка - единственное, что сдерживает их, не дает пристать к берегам, каменистым островам и плесам.
Иногда молевой лес занимал всю реку, от берега до берега, пройти можно было только по бревнам, а они, заразы, верткие: стоит только ступить ногой - бревна тут же начинают вертеться, не удержишься.
Вот так я однажды и не удержался, прямо в одежде ушел в холодную, вмиг стянувшую все тело судорогой, воду. Сверху меня накрыло бревно, на котором я поскользнулся, к нему придвинулось второе, третье, образовался сплошной тяжелый полог, я воткнулся в него головой и ушел вниз, увидел какую-то длинную тень - то ли рыбу, то ли лежащий на дне топляк, устремился вверх и снова ткнулся головой в бревно.
Дыхание перехватило, воздуха в груди не оставалось совсем, испуг сжал сердце, в животе возник кусок льда, - через несколько минут, если не найду прогалину между бревнами, я тоже буду на дне. Рядом с топляком. Мысль страшная, хотя мне не верилось, что я могу умереть. В молодости, в детстве человек в такие вещи не верит. Так уж он устроен, верить начинает лишь в зрелом возрасте. Не помню как, но - полуослепший, полуоглохший, с полуостановившимся сердцем - я сумел все-таки раздвинуть бревна там, где они неплотно примыкали друг к другу, и выбраться на волю.
Если в первый раз я чуть не утонул случайно, то во второй меня подвела собственная лихость.
Плавал я неплохо и как-то летом одним махом одолел Селенгу. По масштабам Сибири, Селенга - не самая большая река. Но это - три-четыре Москвы-реки в ширину, а течет в два раза быстрее. Вода в Селенге холодная, быстрая, с дурью, словно бы она только что скатилась со снежных гор, - и вообще Селенга самая крупная среди рек, впадающих в Байкал, - в такой воде пловец должен вести себя осторожно, помнить о том, что в любую минуту ему может свести ноги. Но что осторожность в юные годы!..
В общем, я, не отдышавшись, поспешил обратно. Доплыл до середины и почувствовал - не вытяну. И дыхание обрывается, и сердце останавливается, и ноги сводит - словом, все! Осталось только запаниковать и тогда запросто можно идти на дно...
Тогда я еле-еле выплыл. С огромным трудом, на последнем дыхании, но все-таки выплыл. А потом долго-долго лежал на берегу, приходя в себя.
Возможно, будь рядом со мною отец, такие неприятности не происходили бы - отец ведь и подстрахует, и от лиха убережет, и защитит...
Понимая, какие мысли порою приходят мне в голову, Евгений Иванович требовал, чтобы я его звал отцом, что я, несмотря на то что бабушка уже давным-давно открыла мне тайну, охотно и делал - делал причем искренне, но в душе оставалась некая обида...
Вообще-то родословная по линии отца у меня великолепная. Чего стоит только один дед, Иван Флегонтович Скуратов, красивый могучий человек.
Он - казак из Елани. Елани недавно, к слову, исполнилось 310 лет, и я очень сожалею, что не был на праздновании. Причем Иван Флегонтович был не простым казаком, а казаком лихим, урядником, обвешанным наградами.
Надо заметить, что революцию 17-го года он принял всей душой и даже встречал Ленина на Финляндском вокзале.
Калинин в ту пору, когда все величали его дедушкой Калининым, лично вручил моему деду орден Красной Звезды - за участие в боях гражданской войны. Номер этого ордена шел едва ли не в первой сотне, что было для его земляков предметом особой гордости. В 30-е годы дед был председателем колхоза, имя его гремело на всю Бурятию, удержался в годы репрессий - в общем, жизнь прошел красиво, особо ни перед кем не склонял голову... Независимый был человек. Гордый.
Ныне я, когда бываю в Бурятии, - обязательно прихожу к нему на могилу. Как, впрочем, и на другие, дорогие мне могилы. Могилы бабушки, отца.
Учился я довольно легко, хотя отличником не был. В школе выделял два любимых предмета - историю и химию.
В восьмом классе произошло событие, которое заставило меня резко пересмотреть свои взгляды на жизнь. Евгений Иванович познакомился с одной миловидной женщиной - врачом, увлекся ею и разошелся с моей матерью. Тут я понял, что надеяться мне в жизни не на кого, и изменил отношение к учебе.
Учительница истории Мария Исааковна Суздальницкая, она сейчас уехала в Израиль, жива еще, говорила даже, что Скуратов - самый яркий ученик из всех, с которыми ей когда-либо приходилось иметь дело, и эта оценка была приятна. Что касается химии, то я участвовал во всех школьных олимпиадах, задачи решал, словно орехи щелкал, влет и, честно говоря, даже подумывал поступать в Новосибирский университет на химический факультет, но верх взяло все-таки юридическое начало.
Все дело в том, что бабушка моя работала вахтером в прокуратуре Бурятии: в общей сложности она проработала более пятидесяти лет. Смены у нее бывали разные - и дневные, и ночные, наготове у нее всегда был горячий чайник и крепкая заварка, мастерски она готовила и чай по-бурятски, о котором я расскажу чуть ниже. В прокуратуре в любое время обязательно, кроме вахтера, находились дежурные сотрудники, готовые каждую минуту выехать на происшествие.
Происшествий, как и вообще преступлений, было не так много, как сейчас, но все-таки они были, - на них, связанных, как правило, с гибелью людей, выезжали работники прокуратуры. Но в большинстве своем это были тихие дежурства. Дежурные частенько спускались к бабушке, к ее чайнику, чтобы скоротать время, переговорить о последних улан-удинских новостях, о погоде и событиях международной жизни, - иначе очень уж мучительно долго тянулось время...
Я любил ходить к бабушке на ее дежурства, тем более в прокуратуре имелась шахматная доска. И едва ли не все играли в шахматы. И вообще, шахматы, если хотите, - прокурорская игра, тут всегда есть возможность пораскинуть мозгами, просчитать комбинации, продумать возможные ходы: слишком многое объединяет, допустим, следственное дело, розыск и шахматы.
И работникам Бурятской прокуратуры, как я понимал, также интересно было сразиться со мной - я имел высокий разряд и был сильным противником. Так началось мое сближение с прокуратурой.
Мальчишкой я первый раз выехал и на осмотр трупа. Я до сих пор помню фамилию погибшего - Дерновой, рабочий газокарбитной станции на вагоноремонтном заводе. Погиб он по собственной неосторожности - отравился газом. Я полагал - увижу что-то страшное, а оказалось - нет: на полу лежал обычный покойник, очень тихий, очень домашний, очень нестрашный. Глядеть на него было даже интересно.
Следом выехал еще на одно происшествие, потом еще на одно - и пошло, и пошло... К концу учебы в школе я считал себя едва ли не работником прокуратуры - так привык к этим выездам на происшествия. Единственное, куда меня не брали, это на железнодорожные ЧП, в которых погибали люди, - там было слишком много крови. Располовиненные проезжающими на большой скорости составами люди - это действительно было страшно.
Так что тем, что я стал своим человеком в прокуратуре, я обязан своей бабушке, и прежде всего ей.
Семья наша к той поре выкарабкалась из бедности - на столе постоянно было мясо, бабушка любила готовить позы - крупные пельмени, похожие на манты, только защипывались позы наверху и походили на увесистые чесночные головки. Готовили позы на пару, и, как для всяких качественных пельменей, для них требовалось три сорта мяса: баранина, говядина и немного свинины. Получались очень сочные, очень вкусные "чесночные головки". Готовили и бухлёр - типично бурятское блюдо. На бухлёр шла свежая баранина, еще приправы. Это была, скажем так, баранина в бульоне. В бухлёр даже картошку не клали, хотя картошка, как известно, излюбленная наша еда, без нее в России ни одно блюдо не обходится.
Варили и особый чай, я полагаю, бурятский, - в молоке. Бабушка брала грубые сорта чая и ссыпала их в кастрюльку с молоком, потом все это кипятила. Такого вкусного и, замечу, оригинального чая я не пробовал нигде. Буряты точно так же готовили блюда русской кухни, так же восхищались ими.
И вообще, дружба между русскими и бурятами никогда не была показушной, поверхностной, она имеет глубокие корни, и когда в годы перестроечные и постперестроечные кое-кто попробовал расшатать ее - ничего путного у этих деятелей не получилось. Не смогли они раскачать и тем более пробить дырку в борту этой общей лодки.
Словом, хотя я и давно уехал из Бурятии, некая тоска по ней, тяга осталась до сих пор. И если в Москву с гастролями приезжают бурятские артисты, обязательно иду слушать их. И уж тем более если проходят дни культуры Бурятии.
Прекрасен был Лхасаран Линховоин, лучший исполнитель партии Кончака в "Князе Игоре", ему, кстати, даже гримироваться не надо было, он в жизни очень был похож на Кончака... Я с сожалением произношу "был", поскольку народного артиста СССР Линховоина уже нет в живых. Ким Базарсадаев. Голос его не уступает голосу Линховоина. Великолепная балерина Лариса Сахьянова. Все это - народные артисты СССР. А Галину Шойдагбаеву я даже пригласил как-то на концерт в Москву, на день прокуратуры. Она спела у нас так, что зал ахнул. На концерте присутствовал Евгений Примаков, тогдашний премьер российского правительства, так даже он не выдержал и спросил:
- Где вы нашли такой голос?
- Как где? В Бурятии.
Отдельно я должен рассказать о своей тетке. О тете Ире. Она всегда жила с нами, точно так же, как и мы, меняла адрес, если его меняли мы. В детстве тетя Ира заболела ревматизмом: болезнь эта мучительная, много бессонных ночей, боли, стонов, а лечиться особенно было нечем, санаторные путевки на разные "антиревматические" воды были нам не по карману, и болезнь зашла далеко, скрутила она тетю Иру окончательно.
Тетя Ира стала инвалидом первой группы, хотя до сорока лет двигалась нормально и не выглядела больным человеком.
Из-за болезни она не завела семьи - побоялась, - и ко мне, к моему двоюродному брату Ивану, к сестре Ларисе относилась, как к своим собственным детям. Все, что у нее было, порою даже последнее, отдавала нам.
Работала тетя Ира в центральном универмаге города, и, хотя ее зарплата была не Бог весть какой, семьдесят с чем-то рублей, она старалась нас на эту зарплату приодеть.
Забегая в будущее, скажу, что, когда я окончил школу и встал вопрос: идти учиться дальше или же поступать на работу, чтобы помочь семье выжить, тетя Ира не колебалась ни минуты, она считала: надо учиться дальше. Она настояла на своем.
Именно по ее совету, с ее подачи я пошел заниматься в детский шахматный кружок, поступил в секцию киномехаников и в конце концов приобрел эту профессию - киномеханика. Так что, как говорится, на черный день у меня всегда кусок хлеба будет. Тетя Ира всячески старалась уберечь меня от улицы, точнее, от негативного ее влияния.
В четырнадцать лет она случайно застала меня с папиросой во рту. Я тогда дымил уже несколько дней и считал себя настоящим мужчиной. Более того, мне прочно втемяшилось в мозги суждение, что мужчина обязательно должен курить. Мужчина без сигареты - это мямля, рохля, безвольный тип.
Тетка так посмотрела на меня, что папироса мигом сорвалась с нижней губы и шлепнулась под ноги, на землю. А тетя Ира, ничего мне не сказав, прошла мимо. Молча. Но молчание ее было таким... в общем, оно было гораздо красноречивее, сильнее и громче всякой ругани. Недаром говорят, что самым сильным криком бывает шепот, а уж молчание... Оно, по-моему, гораздо сильнее шепота. Такое молчание, как у тети Иры...
Когда я учился в Свердловске, она последние свои деньги, последние малые крохи отрывала от себя и посылала мне: понимала, что иначе мне не вытянуть. Покупала также одежду, - ей это было проще сделать в Улан-Удэ, в универмаге, чем мне в Свердловске, - и также отправляла на Урал, по адресу, хорошо ей известному.
Я должен низко склонить голову перед своей теткой, перед дорогой тетей Ирой, - она во многом, очень во многом мне помогла. Живет тетя Ира сейчас с моей сестрой, с Ларисой, чувствует себя неважно, передвигается с трудом, но лицо у нее по-прежнему доброе и лучистое. Таких лиц на земле, по-моему, больше нет. Вместе с бабушкой она заменила мне мать.
Но вернемся в прошлое, в Улан-Удэ.
Улан-Удэ - город уникальный по своей красоте: тут - слияние двух рек, прозрачные, в сизой дымке горы, зелень, чистый воздух. Кстати, в городе никогда не бывает грязи. При всем том в Улан-Удэ нет ливневой канализации той самой, которая не давала бы вспухать на улицах дождевым рекам, земля здесь песчаная, даже там, где огороды, - все равно имеется хороший песчаный подбой и любой дождь мигом исчезает в песке, земля делается сухой.
На улицах иногда даже возникали мелкие песчаные барханчики редкостная для городов штука.
А вот Свердловск, где мне довелось учиться, в смысле благоустройства был совсем иным - это более благоустроенный город, но грязи в нем много больше, чем в Улан-Удэ. Все из-за того, что Свердловск - по-нынешнему Екатеринбург, но учился-то я в Свердловске, поэтому город буду называть Свердловском, - стоит на глиняных почвах. Стоит чуть брызнуть дождичку, как у всех ботинки оказываются в глине.
Таковы особенности почвы, всякий город зависит от земли, на которой он стоит.
Поскольку бабушка моя проработала в прокуратуре пятьдесят лет и сам я был в этой организации своим человеком, то мне, как говорится, было предначертано свыше идти по юридической стезе.
В Улан-Удэ только сейчас создали в университете толковый юридический факультет, раньше его не было, поэтому поступать я поехал в Свердловск, в тамошний институт, в юридический - ныне это академия, сейчас вообще институтов не осталось, сплошь университеты да академии, хотя качество обучения в некоторых вузах опустилось так низко, что их и вузами-то зазорно считать, - и стал усиленно готовиться к экзаменам.
Почему был выбран именно Свердловский юридический институт?
Во-первых, там была великолепная школа, признанная в Союзе, во-вторых, для Бурятской республиканской прокуратуры это был базовый институт. В-третьих, в институт хотя и принимали со стажем не менее двух лет, но делали исключение для выпускников школ. Хотя они должны были получить очень высокие оценки на экзаменах.
Поступил я в институт с первого захода, без всяких переэкзаменовок и чьей-либо помощи, прошел как по маслу, - стал студентом, набрав восемнадцать баллов из двадцати. Обстоятельству этому, конечно же, был очень рад. Кстати, сестра моя Лариса тоже окончила Свердловский юридический и стала очень неплохим юристом.
ИНИЦИАЛЫ ИНСТИТУТА
Свердловск - город красивый, но красота его совершенно иная, чем, допустим, красота Улан-Удэ. Красота Улан-Удэ - диковатая, вольная, с запахом степных трав, багульника и байкальского холода, а красота Свердловска пахнет солнцем и дорогими каменьями. Но, надо признаться, когда я приехал поступать в институт, красоты этой совершенно не заметил.
Не до того было.
Нас, как всегда, не ждали. Общежитие не то чтобы было закрыто, но в комнатах стояли лишь койки с панцирными сетками, - и больше ничего. Ни подушек, ни матрацев, ни простыней с одеялами и наволочками. Лишь крученая проволока панцирных сеток. Несколько дней мы пытались спать на этих сетках, кряхтели, переворачивались с боку на бок, но это был не сон, а мучение.
Стало ясно, что так долго не выдержать, надо искать жилье на стороне, в частном секторе. В результате я вскоре снял угол у одного деда. За тринадцать рублей в месяц. Плюс мне надо было отдельно вносить свою долю за свет и оплачивать свою часть дров.
Институт был большой, мест в общежитии не хватало, и ректорат затеял грандиозную стройку - решил возвести второе общежитие. Такое, чтобы всем хватило места. Рабочие руки, как всегда оказывается в таких случаях, были наперечет, строительная специальность в Свердловске той поры считалась дефицитной, строители были нарасхват, поэтому институтское начальство, не мудрствуя лукаво, решило бросить на стройку студентов.
Но всех студентов нельзя было оторвать от занятий, за это не погладили бы по головке ни в Свердловске, ни в Москве, поэтому сколотили всего несколько бригад. Тянули жребий - кому что выпадет. Я тянул спичку (кто вытянет укороченную, тот и пойдет на стройку) вместе с парнем по кличке Корнет, - помните белогвардейского корнета Оболенского? - фамилия его была Азаров, до сих пор помню, а прозвище - Корнет.
Мне не повезло. Я вытянул короткую спичку. Корнет попал в обычную учебную группу, на дневные занятия, а я нарядился в спецовку строителя и по заводскому гудку, как обычный работяга, вышел на "объект".
Довольно скоро я освоил две профессии - бетонщика и маляра. Днем работали, а вечером шли в институт на занятия. Нам повезло - для потока строителей, а это были студенты первого и второго курсов, институт выделил лучших преподавателей, и мы шли, что называется, ноздря в ноздрю со студентами-"дневниками".
Кстати, вуз наш назывался Свердловский юридический институт, сокращенно СЮИ. Это моя аббревиатура, я ведь тоже СЮИ: Скуратов Юрий Ильич. Мелочь, конечно. Но приятная. Я понимал, что попал в свой институт - это был некий знак, поданный едва ли не свыше. Хотя все это - обычная чепуха, которая может прийти только в отягощенную предстоящими экзаменами голову. Но тем не менее мне все говорили: ты еще когда-нибудь будешь ректором этого института.
- Почему ректором?
- Да потому, что твои инициалы совпадают с инициалами института.
Тем временем подоспела первая сессия. Честно говоря, я волновался - а вдруг не сдам? Тем более в ходу было расхожее понятие о том, что студентом человек становится не после поступления, а лишь когда сдаст первую сессию. Вот сдаст ее, тогда все, тогда может считать себя полноправным студентом.
Первый экзамен выпал по предмету, который назывался "Организация суда и прокуратуры в СССР". Курс лекции нам читал известный профессор Владимир Михайлович Семенов - проректор института по науке. Забегая вперед, скажу, что этот человек во многом определил мое будущее.
Вопрос, который мне достался, был сформулирован так: "Отрасли прокурорского надзора в СССР". Я довольно легко ответил на билет.
Семенов сказал:
- Молодой человек, я вас сейчас задам дополнительный вопрос, трудный, а потом, если ответите, мы с вами поговорим... Итак, чем отличается отрасль общего надзора в процессуальном смысле, в смысле объема полномочий, от надзора за дознанием, следствием и оперативно-розыскной деятельностью?
Я ответил. Семенову мой ответ понравился. Он сказал:
- У вас есть способности к науке. Я вам советую вступить в научное студенческое общество.
Это была очень важная рекомендация - сродни этакой путевке в научную жизнь - ведь Семенов был руководителем этого общества.
Сессию я сдал на "отлично" - был единственным из шестидесяти студентов-"строителей", сдавших эту сессию на "пять".
Наукой я увлекся серьезно, и после окончания института мне предложили остаться в аспирантуре. Закончил я институт, как и начал, на пятерки - у меня не было ни одной четверки...
Но вот какая беда - в институте не было военной кафедры и мне предстояло пойти в армию. Профессор Семенов не хотел отпускать меня - не "княжеское", мол, это дело, - написал в военкомат одно письмо, потом второе, но это не помогло.
Четырнадцатого ноября 1973 года я надел военную форму. Кстати, мой друг Сережа Ряднов - тоже аспирант и тоже, как и я, "рядовой необученный", ждал, когда его призовут в ряды защитников Отечества. В отличие от меня, за него никто не ходатайствовал. Но он нашел другой ход, куда более эффективный, чем "метод профессора Семенова", - познакомился с девушкой из военкомата, очаровал ее, угостил шоколадкой и парой пирожков. В результате та вытащила его анкету из числа призывников и передвинула далеко-далеко, точнее, совсем задвинула... в ряды участников Великой Отечественной войны. Так ни в какую армию Сережа и не попал.
А я попал. И понял с той поры, что не всегда большой начальник может решить вопрос так, как надо. Порою - и это бывает часто - гораздо больше может сделать обычная сошка, винтик.
Забрали меня в воинскую часть номер 5425, что в переводе на обычный язык означало: 5-й отдельный специализированный батальон милиции. Основная задача бойцов батальона заключалась в охране общественного порядка путем пешего патрулирования. Но до патрулирования надо было два месяца отбыть в учебке, на усиленных тренировках, где были и длинные марши-броски, и борьба, и бег в противогазах на очень приличные дистанции. Последнее было самым трудным. В противогазе зачастую даже стоять нельзя, не то что бежать. Во время бега в резиновой маске скапливается пот, такое впечатление, что в нем плаваешь. Пот ест глаза, ноздри, губы, сбросить маску нельзя. Если сбросишь - роту с финиша вернут на то место, где была сброшена резиновая "кожа", и заставят бежать вновь. Всю роту. А это, как говорится, чревато. Ребята за такие шутки запросто могли накостылять по шее.
Как-то бежали по лесочку, а там гуляла мамаша с малышом. Малыш увидел нас и зашелся от восторга:
- Мама, слоники бегут!
С тех пор мы стали звать друг друга "слониками".
Дедовщины у нас не было, но что такое подловатый командир роты, я познал - был у нас такой. Старший лейтенант Диев. Или Деев, не помню точно. Например, он приводил роту в столовую, рассаживал промокших, продрогших, усталых ребят по столам и через несколько минут командовал: "Рота, приготовиться к вставанию!" А мы успели еще только холодное съесть - кусок колбасы или винегрет, первое еще лишь принесли, но уже прозвучала команда: "Приготовиться к вставанию!" Это означало: все, конец обеду! Старший лейтенант прекрасно это понимал и тем не менее поднимал голодных ребят из-за столов. Что он хотел этим показать? Презрение к своим подчиненным? Научить быстро, по-свинячьи, есть? Ну, научил... А дальше?