Страница:
Одна из сюжетных линий Рашенгейта была тесно связана с фигурой Генерального прокурора России. Моя ситуация использовалась в Рашенгейте очень активно.
Я понимал, что не могу уклоняться от ответов на некие острые вопросы обязан, просто обязан формулировать свою точку зрения. Более того, после всякого громкого залпа по Кремлю корреспонденты разных газет бежали ко мне за комментариями. Комментарии эти сидели у Кремля в печенках, и я уверен, что стали причиной проведения у меня обысков.
Обыски были некой акцией устрашения.
Конечно же, иностранные корреспонденты, как и многие, ждали от меня разоблачений, они прекрасно понимали, что мое слово делает информацию достоверной, и никому из них не было дела до того, что я всякий раз попадаю в вилку: с одной стороны, я не могу говорить неправды, а с другой - не могу говорить правду, поскольку это может повредить следствию.
Что же касается обысков, то произошло все довольно буднично, хотя некий холодок в душе сохранился до сих пор. Мне позвонил следователь Паршиков:
- Юрий Ильич, мы хотим произвести у вас выемку документов, в частности изъять удостоверение Егиазаряна.
...В свое время для меня это оказалось новостью: банкиру Егиазаряну я никаких удостоверений не давал.
- Что за удостоверение? - спросил я, когда узнал о нем (это было раньше, когда я еще не покидал свой кабинет).
- Удостоверение советника Генеральной прокуратуры.
Я позвонил начальнику управления кадров Поляковой:
- Первый раз слышу о таком удостоверении. Дайте команду на вахту пусть изымут!
Оказывается, у Егиазаряна действительно имелось "внештатное" удостоверение, его вскоре у него изъяли. Подписал удостоверение заместитель Генерального прокурора Колмогоров, подпись была подлинная, когда же стали Колмогорова спрашивать об этом, он сказал, что вообще такого не помнит, все-таки пять лет прошло с момента выдачи...
Я прекратил разбирательство - подпись-то подлинная, - и положил удостоверение в сейф. Там оно где-то и валялось, пылилось среди бумаг.
Тем временем прошло несколько моих интервью - о "семье", о счетах, о трех кредитных карточках, с которых, как выяснилось, было снято несколько десятков тысяч долларов, и "группа обыска" появилась у меня.
Обыски прошли в сентябре, прошли вполне корректно, у меня никаких замечаний не вызвали, но на Западе это восприняли как форму давления на Генерального прокурора, борющегося с коррупцией.
А западные правоохранительные органы уже вовсю работали по семье президента. Отыскали собственность БАБа на Лазурном берегу, в местечке Ла Гарус, об этом было сообщено во влиятельной швейцарской газете "ТАН".
Вилла эта была куплена очень дешево при участии Инвестиционного общества французской недвижимости - за 55 тысяч франков. Одна только земля под виллой стоит дороже, гораздо дороже: когда же стали искать Инвестиционное общество французской недвижимости, то оказалось, что адрес у фирмы ложный... Есть предположение, что вилла эта была куплена на деньги "Сибнефти".
Был раскручен и "сюжет" с домиком в Баварии, в местечке Гармиш-Партенкирхен, где несколько раз была засечена Татьяна Дьяченко, делавшая заказы на обои, мебель и тому подобное. Вылетала она туда вместе с Абрамовичем, это было отмечено в аэропорту Шереметьево.
У Люси Эдвардс и Натальи Гурфинкель-Когаловской были произведены обыски и им предъявили обвинения. Обвинения были предъявлены также Питеру Берлину и Светлане Кудрявцевой - еще одной нашей соотечественнице, служащей восточноевропейского филиала "Бэнк оф Нью-Йорк".
Гурфинкель была выпущена под залог в 30 тысяч долларов, но ей явно грозит тюрьма. Хотя она и отрицает, что получала взятки от "Бенекса" и Берлина, но найдены уже чеки на 30 с лишним тысяч долларов от Берлина и на восемь тысяч - от "Бенекса".
В числе упреков, которые Запад бросал в эти дни Борису Николаевичу Ельцину был упрек в том, что он с маниакальной настойчивостью отклонял думский закон о коррупции. Недоумение по этому поводу летом 1999 года выразил даже сам Клинтон. А ведь начинали разрабатывать этот закон в ту пору, когда я был директором института.
Причина, почему не принят этот закон, ясна, как дважды два - четыре...
Ельцин засуетился было, дал команду администрации выяснить, в чем дело, почему закон застрял, но воз и ныне там.
Уход Ельцина в отставку - а это произошло в тот момент, когда я практически уже заканчивал книгу, работал над этой главой, - вряд ли прикроет разразившийся скандал. Более того, на Западе обязательно начнут выяснять, скажем, насколько причастен Владимир Владимирович Путин ко всему происходящему, и тем более, что Ельцин объявил его своим преемником. Пока не выяснят - не успокоятся. Путину и его окружению в любом случае важно не повторить ошибки ельцинского Кремля: те замалчивали обвинения либо вяло их отрицали. Это страусиная позиция: спрятать голову в песок и ничего не видеть, ничего не слышать...
А с другой стороны, что этим людям говорить? Нечего говорить.
Самое интересное, кроме правоохранительных органов Запада и российской прокуратуры, проблемой возврата денег озаботился еще один наш гражданин Лебедев Александр Евгеньевич из Национального резервного банка - тот самый Лебедев, который сам проходит по уголовному делу о хищении и отмывании российских денег. Действует по принципу: "Держите вора!" А держать-то надо все-таки самого Александра Евгеньевича.
Если бы не противодействие Кремля, можно было бы узнать, счета каких российских чиновников находятся в "Бэнк оф Нью-Йорк", сколько денег на этих счетах имеется, откуда они взялись, из каких источников.
Я встречался с комиссией Курта Вэлдома и попросил их сообщить, чьи это счета и каковы источники поступлений. Американцы обещали поработать над этим вопросом.
Рашенгейт - горький урок, через него надо было пройти. Мы недавно подписали Страсбургскую конвенцию о борьбе с коррупцией, нам надо учиться поиску грязных денег у Запада. Швейцария, например, не считает для себя это зазорным и пытается научиться этому у Англии, мы же - нет... У нас на то просто нет политической воли. Надо, чтобы с уходом Ельцина она появилась. Но пока, судя по всему, никто из Рашенгейта серьезных выводов не сделал, поэтому, думаю, что Рашенгейт не то что повторится, он будет иметь и вторую, и третью, и четвертую серии. И это очень печально.
СУДЕБНЫЕ ТЯЖБЫ
При возбуждении против меня уголовного дела было допущено, как я уже говорил, несколько грубых нарушений. По этому поводу я обратился в Генеральную прокуратуру - думая, родное ведомство защитит, возьмет под крыло или хотя бы поможет, но не тут-то было. Хотя я обращался и к Демину это было вначале, а потом и к Чайке.
Всем было ясно, что Росинский, возбуждая против меня уголовное дело, совершил должностное преступление - дело-то он возбудил незаконно. Но все мои обращения были гласом вопиющего в пустыне. Стало понятно, что, пока я не займусь жесткой юридической защитой, а потом таким же жестким нападением, ничего путного у меня не получится.
Из Генпрокуратуры поступило несколько невнятных, будто жеваная каша, ответов. Надо было обращаться в суд.
Адвокатами у меня согласились стать Леонид Георгиевич Прошкин и Андрей Валерьевич Похмелкин. У них, конечно, такой известности, как, допустим, у Падвы или Резника, нет, но адвокаты они не хуже прославленных "мастеров защиты и нападения" на юридическом поле.
Существующее уголовно-процессуальное законодательство - здорово устаревшее, кстати, принятое еще в 1961 году, - не позволяло обжаловать факт незаконного возбуждения уголовного дела в суд, но существовало постановление Конституционного суда, где подчеркивалось, что если действия следствия ущемляют права и свободу граждан, то можно, не дожидаясь решения суда по сути дела, обжаловать эти действия в судебном порядке. Хотя факт возбуждения уголовного дела не влечет за собой ущемления конституционных прав, но в моем случае была другая ситуация - я был отстранен от должности в связи с возбуждением Росинским уголовного дела. Поэтому в мае 1999 года адвокаты подали иск в Московский городской суд и впервые в истории отечественной юриспруденции создали прецедент - обжаловали в суд возбуждение уголовного дела.
Почему сразу в городской суд, а не в районный или муниципальный, перескочив через пару ступеней?
Все дело в том, что Главная военная прокуратура мое дело засекретила, засекреченные дела может разбирать лишь спецсостав, а он имеется только в городском суде.
Надо отдать должное следователям ГВП, - они расследовали мое дело объективно. И начальник следственного управления Шеин Виктор Степанович, и начальник отдела Баграев Юрий Муратович, и многие другие, - они вообще полагали невозможным, в угоду каким-то чиновникам, пусть даже высокого полета, закрывать глаза на закон.
Судья Нина Маркина перелистала материалы и, как мне сказали адвокаты, по первости отнеслась к ним скептически, но когда познакомилась с ними поближе, то точку зрения изменила: она увидела грубое нарушение уголовно-процессуального законодательства.
17 мая состоялся суд, который признал действия Росинского незаконными. Хотя я, честно говоря, мало надеялся на успех: знал, какое давление оказывается на Маркину и ее коллег. Решение это было в некотором роде поворотным: возбужденное уголовное дело надо было выбрасывать в урну, мне же как ни в чем не бывало выходить на работу. Главная военная прокуратура опротестовала это решение в Верховном суде России.
Вот тут-то и начались некие игры, которые, честно говоря, не украшают судебную власть.
В мае состоялась встреча Ельцина с Вячеславом Михайловичем Лебедевым, у того, как у председателя Верховного суда, кончался срок полномочий, - и, надо полагать, разговор шел не только о продлении этого срока.
Ельцин пообещал Лебедеву продлить срок его полномочий, но Волошин спешить с этим не стал. Вот уже и май прошел, а документов в Совете Федерации, который решает вопрос о продлении, нет, вот уже и середина июня наступила, а документов все нет и нет. Стало ясно, что в Кремле ждут, какое решение Верховный суд примет по моему вопросу, отменит постановление Мосгорсуда или нет?
Свое решение Верховный суд вынес 22 июня, и не в мою пользу, а на следующий день, 23 июня, документы на Лебедева поступили в Совет Федерации: хороший, мол, у нас верховный судья, надо утвердить его еще на один срок.
Все, как видите, было шито белыми нитками.
Главную роль на таких судебных заседаниях обычно играет судья-докладчик. Им был В.С. Валюшкин. Председательствовал судья В.В. Кузнецов. Третий судья - А.Г. Ботин. Эти трое и решили мою судьбу.
Известно, что Валюшкина к себе вызывал Лебедев и имел с ним продолжительную беседу. Ясно, что говорили они не о видах на урожай сахарной свеклы в Курской области. После этого Валюшкин начал звонить в Мосгорсуд и требовать, чтобы оттуда как можно быстрее переслали документы. Валюшкин же и оглашал определение судебной коллегии, хотя обычно это делает председательствующий, - в данном случае должен был делать Кузнецов, - но Кузнецов всем своим видом демонстрировал, что не имеет к решению никакого отношения.
Мы с адвокатами, конечно, предполагали, что Верховный суд отменит вердикт Московского городского, но только не по этим, очень уязвимым пунктам, по которым он отменил. Мосгорсуд вообще мог, например, не принимать моего иска, - такого не было никогда, Мосгорсуд же создал прецедент: отныне, как я понял, в принципе можно обжаловать и другие постановления о возбуждении уголовного дела.
И Прошкин, и Похмелкин, и я так и думали: Верховный суд отменит решение судей-москвичей и именно из-за того, что иск попал к ним не по принадлежности и суд совершил ошибку, приняв эту жалобу, тем более что этот аргумент активно использовался в протесте Главной военной прокуратуры), но вышло по-иному.
Наше удивление было велико, когда мы узнали, что подобные жалобы подведомственны судам низшей инстанции, - решение городского суда было отменено по содержательным критериям. Стало понятно, что Верховный суд выполнял заказ лиц, в юриспруденции не очень-то сильных, в данном случае кремлевских "горцев".
Я не буду рассказывать о деталях и вообще о некой юридической казуистике, имевшей место, это интересно специалисту, но совсем неинтересно читателю, подчеркну только, как ученый и практик, что решение это было вопиюще безграмотным. Дело дошло до того, что просто подменялись некоторые понятия, в частности такие, как "прокурор" и "прокурорский работник", и вообще выходило, что подведомственная прокуратура имеет право контролировать прокуратуру вышестоящую, например Московская городская Генеральную и так далее. По этой логике любой подчиненный, в любом органе российской областной или городской прокуратуре, если ему не нравится начальник, запросто может возбудить против него уголовное дело и начальник должен будет оставить свое кресло, пока не состоится разбирательство.
На практике же все должно быть наоборот: уголовное дело может возбуждать только начальник, пользующийся правом назначения соответствующего прокурора. Иначе в жестко централизованной системе нельзя - вышестоящий прокурор просто-напросто может отменить решение нижестоящего.
Катышев эту опасность почувствовал быстро, написал протест, но Устинов, исполняющий обязанности Генерального прокурора, отказался его подписать и дал команду своим замам протест не подписывать.
Мы стали писать жалобы в прокуратуру - решение Верховного Суда могут опротестовать только Генеральный прокурор и его заместители, - но во внесении протеста мне мои коллеги отказали.
В конце концов 30 сентября заместитель председателя Верховного суда Анатолий Егорович Меркушев огласил: старое решение оставить в силе.
"Постановление судьи Мосгорсуда от 17.05.99 г. о признании постановления заместителя прокурора г. Москвы от 2.04.99 г. о возбуждении уголовного дела в отношении Скуратова Ю.И. по признакам состава преступления, предусмотренного ст. 285 ч.1 УК РФ, вынесенным с нарушением закона и подлежащим отмене и удовлетворению жалобы Скуратова Ю.И. отменить".
Здесь тоже имеется одна процессуальная тонкость: как в решении Верховного суда, так и в письме Меркушева забыт самый главный вопрос - что делать с жалобой Скуратова: оставить без удовлетворения или удовлетворить. Значит, ответ этот был не по существу. Ответа за подписью Лебедева можно было и не требовать: он наверняка видел это письмо перед тем, как его подписал Меркушев. Лебедев тоже без колебаний подписал бы это письмо.
Вскоре судья-докладчик Валюшкин отправился со своим шефом за рубеж Лебедев взял его с собой в престижную поездку.
Когда вышло это решение Верховного суда, старший следователь прокуратуры Центрального района Челябинска Александр Саломаткин возбудил уголовное дело против Росинского и направил в Москву. Формально, по логике, которая была утверждена решением Верховного суда, он был прав - он возбуждал уголовное дело против вышестоящего начальника, совершил мужской поступок. Генеральная прокуратура отменила его решение, сославшись на мой же приказ, а Саломаткину объявила взыскание. Ни за что, между прочим. Не он виноват в том, что вышестоящие инстанции, в частности Верховный суд, смешали в кучу людей, коней, знамена вражеские и знамена свои.
После отписочного ответа Меркушева я долго думал, как, в каком направлении продолжать борьбу. Честно говоря, я впервые почувствовал себя в новом качестве. Раньше я находился во главе крупной правоохранительной структуры и на мир смотрел с высоты своего кресла, а сейчас я оказался в другой шкуре - шкуре рядового гражданина и попал под тяжелый каток своей родной системы. И понял, насколько рядовой гражданин может быть беззащитен.
Пожалуй, именно с этого момента я начал смотреть на Генеральную прокуратуру несколько иными глазами.
Во-первых, я увидел или, точнее, наглядно почувствовал, что она в лице многих работников политизирована. Во-вторых, убедился, что она не всегда держит удар. В-третьих, многие работники прокуратуры довольно часто удручающе безграмотны. Когда-то я ругал Александра Александровича Розанова за элементарную безграмотность и формальные отписки, слабенькие, как писк комара, а сейчас я сам начал получать эти "писки комара".
Более того, надо пересматривать способы и формулы взаимодействия судебной власти и прокуратуры, надо усиливать судебный контроль за действиями прокуратуры. Раньше ведь как было - и я также придерживался этой точки зрения, - лишь только суд вмешивался в наши действия, как мы ему незамедлительно выставляли блок. Как в волейболе: сами, мол, с усами... Разберемся без посторонних.
Э-э, нет, не разберемся. "Посторонние", оказывается, очень даже нужны. Надо быстрее совершенствовать наш заскорузлый УПК - Уголовно-процессуальный кодекс. Это я почувствовал на собственном примере - длительное время мне не предъявлялось обвинение, я находился в подвешенном состоянии - то ли обвиняемый я, то ли свидетель, то ли еще кто-то. А время все тянется и тянется...
Нельзя человека все время держать в состоянии невесомости, нужно основные действия следствия, прокуратуры ограничивать процессуальными сроками. Надо через какой-то определенный срок либо предъявлять человеку обвинение, либо прекращать уголовное дело, как несостоявшееся.
В. И. Платонов не без основания в одной из передач даже заявил:
- Сейчас, только сейчас Скуратов стал человеком, побывавшим в жерновах и познавшим в полном объеме судебную практику и прокурорскую систему. Цены нет такому прокурору! Правильно говорят: за одного битого двух небитых дают... Именно такой прокурор нужен сейчас нашему обществу.
Следующее, что сделали мои адвокаты, - обжаловали законность и обоснованность продления срока расследования уголовного дела.
Мы подали жалобу в Хамовнический межмуниципальный суд. Есть установленная законом норма - всякое уголовное дело должно быть расследовано в двухмесячный срок. Все что свыше - это исключение из правил.
По моему делу работала бригада из пяти следователей, плюс ко всему в поте лица трудились оперативники, искали компромат - все без толку. Кончился двухмесячный срок следствия, его еще продлили на два месяца... Мы с адвокатами молчали. Кончились и эти два месяца. Следствие снова было продлено... Но когда же оно закончится? Ведь дело-то несложное! Имелась и неопределенность в моем положении: с одной стороны, я - свидетель, с другой - обвиняемый. Нарочно, как говорится, не придумаешь.
Судья Галина Пашнина приняла решение: очередное продление срока незаконно. В этом решении было учтено многое: и то, что длительное время сохранялась неопределенность моего положения в процессуальном отношении, нарушалось мое право на защиту (я не мог, например, давать отводы или знакомиться с результатами экспертиз), судья учла также те обстоятельства, что материал, вошедший в уголовное дело, уже всесторонне исследован и криминала в нем не нашли даже под микроскопом. Например, возник вопрос по Московскому национальному банку, которым руководил все тот же Егиазарян, мне вменили в вину то, что я, будучи знакомым с Егиазаряном, мешал расследованию дела этого банка, тормозил его, я же, наоборот, дал указание Московской городской прокуратуре ускорить проверку, а не затягивать, и резолюция моя была очень жесткой. В общем, против меня ничего не было, но расследование затягивалось, и затягивалось специально: с одной стороны, Демин с компанией просто обязаны были что-то найти - ведь за это же придется в конце концов отвечать, а с другой - если дело прекращалось, указ президента мигом бы терял свое действие, более того, следствие превратилось в инструмент сбора и проверки компромата. Так возникло, а потом исчезло дело с роскошной фазендой в Орловской области, на деле оказавшейся домом отдыха прокурорских работников, история с квартирами, которые якобы были куплены для меня, и так далее. Ничто из этих фактов не подтвердилось.
23 августа Пашнина вынесла решение, что Главная военная прокуратура не имела права продлевать срок предварительного следствия до шести месяцев, так как оно не представляет особой сложности в расследовании. Главная военная прокуратура подала протест в Мосгорсуд.
Мосгорсуд этот протест отклонил на своем заседании 15 октября.
После этого решение Хамовнического межмуниципального суда вступало в силу. Генпрокуратура немедленно зашевелилась - на этот раз в лице Александра Александровича Розанова, который заявил, что "уважает решение суда, но по Уголовно-процессуальному кодексу решение о незаконности продления следствия не является основанием для прекращения уголовного дела".
Главная военная прокуратура передала мое дело в Генеральную прокуратуру. Было понятно, что у Демина ничего не получается и не получится, да и дело мое ему смертельно надоело, поэтому надо было как-то прикрывать собственную немощь, а с другой стороны, требовался приток свежих сил.
Прекращать уголовное дело для Демина, Розанова и других было смерти подобно: ведь тогда разом прекращалось и действие указа президента. И я тогда должен буду, как всякий государственный служащий, выйти на работу.
Розанов обжаловал это решение в президиум Мосгорсуда.
Одновременно было принято и другое решение - Тверского суда, на территории которого находится Генеральная прокуратура. Суд этот признал незаконными обыски, проведенные у меня с санкции все того же Розанова.
В общем, в эту очень напряженную и очень горькую для меня пору выпадали все-таки и светлые дни.
Исполняющая обязанности председателя Мосгорсуда Егорова отклонила протест Розанова, сославшись на то, что эта категория судебных решений не может пересматриваться по протесту прокуратуры.
Розанов заявил, что будет продолжать "добиваться справедливости", и отправил повторный протест.
Егорова была "и.о.". А "и.о.", как известно, - штука противная, полная неопределенности. За место, которое занимает "и.о.", как правило, борется еще несколько человек, так и в случае с Егоровой. Подписав такое решение, судья Егорова сразу испытала на себе сильное давление. Президиум Мосгорсуда вскоре отменил решение городского и Хамовнического судов и отправил дело на новое рассмотрение. Хамовнический суд (судья Сучков) понял, что от него хотят и отказал в удовлетворении моей жалобы. Сейчас вопрос находится на рассмотрении в Мосгорсуде.
Интересно на все это отреагировал Ельцин. В своей обычной манере ведь решение судов для него пустой звук.
- Я со Скуратовым все равно работать не буду, - заявил он и добавил: Несмотря на все судебные решения.
Что же, сегодня, несколько месяцев спустя, можно заметить, что Борис Николаевич свое слово сдержал, работать со мною не стал и ушел в отставку.
И вообще, разве возможно, чтобы в Штатах такое в адрес генерального прокурора сказал, допустим, Клинтон! Да его дни в Белом доме были бы просто сочтены.
После обысков, что были проведены у меня, что-то изменилось внутри меня самого, я стал совершенно иным человеком - очень жестким. Это отметили все, кто видел мои телеинтервью. У меня забрали и пресловутые костюмы, все четырнадцать, за которые я заплатил деньги, вернули же только один. Хотя следователь Эльсултанов позвонил, сказал, что через час привезет все, но не привез - запретил Розанов. Экспертиза, как я уже сказал, сделала свое заключение, сказав, что они не фирменные, хотя Паколли утверждал, что заплатил за них 40 тысяч долларов. Впрочем, Минаев, который в Генпрокуратуре уже не работает, снизил цену до 35 тысяч долларов и указал эту сумму в справке, адресованной в Совет Федерации. Опытный портной оценил их по восемьсот долларов за штуку, а экспертиза вообще все оценила в 4 тысячи долларов.
Тринадцатого октября было вынесено очередное решение Совета Федерации, и снова в мою пользу, об этом я расскажу чуть ниже, 15-го я выиграл Мосгорсуд, и у меня появилась возможность выйти на работу.
Но не тут-то было. Меня даже не пропустили на территорию прокуратуры, во двор, который много раз показывали по телевидению. И я вновь подал жалобу в суд, - на этот раз на действия исполняющего обязанности Генпрокурора Устинова и Бродского - человека, отвечающего за охрану...
Много следователей перебывало на моем деле. Кое-кого я упоминал, но сейчас хочу несколько слов сказать о Петре Георгиевиче Трибое. Он пришел в прокуратуру из следственного комитета МВД, получил сложнейшее дело, которое находилось на контроле, - дело по убийству Листьева, и у меня с ним сразу же сложились отличные рабочие отношения. Трибой работал не за страх, а за совесть, сумел толково организовать расследование. Когда меня отстранили, Трибой сказал: "Отстранение Скуратова - крест на деле Листьева". Он понял, что, кроме меня, вряд ли кто рискнет сцепиться с сильными мира сего, с олигархами и власть предержащими.
Интеллигентный Трибой - это некий эталон современного следователя.
Раньше был другой эталон - следователь Исса Костоев, который в свое время "расколол" знаменитого Чикатило. Но сейчас время таких следователей прошло, поскольку любой нажим во время следствия грозит вмешательством адвоката.
Когда мое дело попало к Трибою, то он написал начальнику следственного управления Владимиру Ивановичу Казакову докладную, смысл которой сводился к следующему: "Я отношусь к Скуратову с уважением, подумайте, надо ли давать мне это дело?"
Я понимал, что не могу уклоняться от ответов на некие острые вопросы обязан, просто обязан формулировать свою точку зрения. Более того, после всякого громкого залпа по Кремлю корреспонденты разных газет бежали ко мне за комментариями. Комментарии эти сидели у Кремля в печенках, и я уверен, что стали причиной проведения у меня обысков.
Обыски были некой акцией устрашения.
Конечно же, иностранные корреспонденты, как и многие, ждали от меня разоблачений, они прекрасно понимали, что мое слово делает информацию достоверной, и никому из них не было дела до того, что я всякий раз попадаю в вилку: с одной стороны, я не могу говорить неправды, а с другой - не могу говорить правду, поскольку это может повредить следствию.
Что же касается обысков, то произошло все довольно буднично, хотя некий холодок в душе сохранился до сих пор. Мне позвонил следователь Паршиков:
- Юрий Ильич, мы хотим произвести у вас выемку документов, в частности изъять удостоверение Егиазаряна.
...В свое время для меня это оказалось новостью: банкиру Егиазаряну я никаких удостоверений не давал.
- Что за удостоверение? - спросил я, когда узнал о нем (это было раньше, когда я еще не покидал свой кабинет).
- Удостоверение советника Генеральной прокуратуры.
Я позвонил начальнику управления кадров Поляковой:
- Первый раз слышу о таком удостоверении. Дайте команду на вахту пусть изымут!
Оказывается, у Егиазаряна действительно имелось "внештатное" удостоверение, его вскоре у него изъяли. Подписал удостоверение заместитель Генерального прокурора Колмогоров, подпись была подлинная, когда же стали Колмогорова спрашивать об этом, он сказал, что вообще такого не помнит, все-таки пять лет прошло с момента выдачи...
Я прекратил разбирательство - подпись-то подлинная, - и положил удостоверение в сейф. Там оно где-то и валялось, пылилось среди бумаг.
Тем временем прошло несколько моих интервью - о "семье", о счетах, о трех кредитных карточках, с которых, как выяснилось, было снято несколько десятков тысяч долларов, и "группа обыска" появилась у меня.
Обыски прошли в сентябре, прошли вполне корректно, у меня никаких замечаний не вызвали, но на Западе это восприняли как форму давления на Генерального прокурора, борющегося с коррупцией.
А западные правоохранительные органы уже вовсю работали по семье президента. Отыскали собственность БАБа на Лазурном берегу, в местечке Ла Гарус, об этом было сообщено во влиятельной швейцарской газете "ТАН".
Вилла эта была куплена очень дешево при участии Инвестиционного общества французской недвижимости - за 55 тысяч франков. Одна только земля под виллой стоит дороже, гораздо дороже: когда же стали искать Инвестиционное общество французской недвижимости, то оказалось, что адрес у фирмы ложный... Есть предположение, что вилла эта была куплена на деньги "Сибнефти".
Был раскручен и "сюжет" с домиком в Баварии, в местечке Гармиш-Партенкирхен, где несколько раз была засечена Татьяна Дьяченко, делавшая заказы на обои, мебель и тому подобное. Вылетала она туда вместе с Абрамовичем, это было отмечено в аэропорту Шереметьево.
У Люси Эдвардс и Натальи Гурфинкель-Когаловской были произведены обыски и им предъявили обвинения. Обвинения были предъявлены также Питеру Берлину и Светлане Кудрявцевой - еще одной нашей соотечественнице, служащей восточноевропейского филиала "Бэнк оф Нью-Йорк".
Гурфинкель была выпущена под залог в 30 тысяч долларов, но ей явно грозит тюрьма. Хотя она и отрицает, что получала взятки от "Бенекса" и Берлина, но найдены уже чеки на 30 с лишним тысяч долларов от Берлина и на восемь тысяч - от "Бенекса".
В числе упреков, которые Запад бросал в эти дни Борису Николаевичу Ельцину был упрек в том, что он с маниакальной настойчивостью отклонял думский закон о коррупции. Недоумение по этому поводу летом 1999 года выразил даже сам Клинтон. А ведь начинали разрабатывать этот закон в ту пору, когда я был директором института.
Причина, почему не принят этот закон, ясна, как дважды два - четыре...
Ельцин засуетился было, дал команду администрации выяснить, в чем дело, почему закон застрял, но воз и ныне там.
Уход Ельцина в отставку - а это произошло в тот момент, когда я практически уже заканчивал книгу, работал над этой главой, - вряд ли прикроет разразившийся скандал. Более того, на Западе обязательно начнут выяснять, скажем, насколько причастен Владимир Владимирович Путин ко всему происходящему, и тем более, что Ельцин объявил его своим преемником. Пока не выяснят - не успокоятся. Путину и его окружению в любом случае важно не повторить ошибки ельцинского Кремля: те замалчивали обвинения либо вяло их отрицали. Это страусиная позиция: спрятать голову в песок и ничего не видеть, ничего не слышать...
А с другой стороны, что этим людям говорить? Нечего говорить.
Самое интересное, кроме правоохранительных органов Запада и российской прокуратуры, проблемой возврата денег озаботился еще один наш гражданин Лебедев Александр Евгеньевич из Национального резервного банка - тот самый Лебедев, который сам проходит по уголовному делу о хищении и отмывании российских денег. Действует по принципу: "Держите вора!" А держать-то надо все-таки самого Александра Евгеньевича.
Если бы не противодействие Кремля, можно было бы узнать, счета каких российских чиновников находятся в "Бэнк оф Нью-Йорк", сколько денег на этих счетах имеется, откуда они взялись, из каких источников.
Я встречался с комиссией Курта Вэлдома и попросил их сообщить, чьи это счета и каковы источники поступлений. Американцы обещали поработать над этим вопросом.
Рашенгейт - горький урок, через него надо было пройти. Мы недавно подписали Страсбургскую конвенцию о борьбе с коррупцией, нам надо учиться поиску грязных денег у Запада. Швейцария, например, не считает для себя это зазорным и пытается научиться этому у Англии, мы же - нет... У нас на то просто нет политической воли. Надо, чтобы с уходом Ельцина она появилась. Но пока, судя по всему, никто из Рашенгейта серьезных выводов не сделал, поэтому, думаю, что Рашенгейт не то что повторится, он будет иметь и вторую, и третью, и четвертую серии. И это очень печально.
СУДЕБНЫЕ ТЯЖБЫ
При возбуждении против меня уголовного дела было допущено, как я уже говорил, несколько грубых нарушений. По этому поводу я обратился в Генеральную прокуратуру - думая, родное ведомство защитит, возьмет под крыло или хотя бы поможет, но не тут-то было. Хотя я обращался и к Демину это было вначале, а потом и к Чайке.
Всем было ясно, что Росинский, возбуждая против меня уголовное дело, совершил должностное преступление - дело-то он возбудил незаконно. Но все мои обращения были гласом вопиющего в пустыне. Стало понятно, что, пока я не займусь жесткой юридической защитой, а потом таким же жестким нападением, ничего путного у меня не получится.
Из Генпрокуратуры поступило несколько невнятных, будто жеваная каша, ответов. Надо было обращаться в суд.
Адвокатами у меня согласились стать Леонид Георгиевич Прошкин и Андрей Валерьевич Похмелкин. У них, конечно, такой известности, как, допустим, у Падвы или Резника, нет, но адвокаты они не хуже прославленных "мастеров защиты и нападения" на юридическом поле.
Существующее уголовно-процессуальное законодательство - здорово устаревшее, кстати, принятое еще в 1961 году, - не позволяло обжаловать факт незаконного возбуждения уголовного дела в суд, но существовало постановление Конституционного суда, где подчеркивалось, что если действия следствия ущемляют права и свободу граждан, то можно, не дожидаясь решения суда по сути дела, обжаловать эти действия в судебном порядке. Хотя факт возбуждения уголовного дела не влечет за собой ущемления конституционных прав, но в моем случае была другая ситуация - я был отстранен от должности в связи с возбуждением Росинским уголовного дела. Поэтому в мае 1999 года адвокаты подали иск в Московский городской суд и впервые в истории отечественной юриспруденции создали прецедент - обжаловали в суд возбуждение уголовного дела.
Почему сразу в городской суд, а не в районный или муниципальный, перескочив через пару ступеней?
Все дело в том, что Главная военная прокуратура мое дело засекретила, засекреченные дела может разбирать лишь спецсостав, а он имеется только в городском суде.
Надо отдать должное следователям ГВП, - они расследовали мое дело объективно. И начальник следственного управления Шеин Виктор Степанович, и начальник отдела Баграев Юрий Муратович, и многие другие, - они вообще полагали невозможным, в угоду каким-то чиновникам, пусть даже высокого полета, закрывать глаза на закон.
Судья Нина Маркина перелистала материалы и, как мне сказали адвокаты, по первости отнеслась к ним скептически, но когда познакомилась с ними поближе, то точку зрения изменила: она увидела грубое нарушение уголовно-процессуального законодательства.
17 мая состоялся суд, который признал действия Росинского незаконными. Хотя я, честно говоря, мало надеялся на успех: знал, какое давление оказывается на Маркину и ее коллег. Решение это было в некотором роде поворотным: возбужденное уголовное дело надо было выбрасывать в урну, мне же как ни в чем не бывало выходить на работу. Главная военная прокуратура опротестовала это решение в Верховном суде России.
Вот тут-то и начались некие игры, которые, честно говоря, не украшают судебную власть.
В мае состоялась встреча Ельцина с Вячеславом Михайловичем Лебедевым, у того, как у председателя Верховного суда, кончался срок полномочий, - и, надо полагать, разговор шел не только о продлении этого срока.
Ельцин пообещал Лебедеву продлить срок его полномочий, но Волошин спешить с этим не стал. Вот уже и май прошел, а документов в Совете Федерации, который решает вопрос о продлении, нет, вот уже и середина июня наступила, а документов все нет и нет. Стало ясно, что в Кремле ждут, какое решение Верховный суд примет по моему вопросу, отменит постановление Мосгорсуда или нет?
Свое решение Верховный суд вынес 22 июня, и не в мою пользу, а на следующий день, 23 июня, документы на Лебедева поступили в Совет Федерации: хороший, мол, у нас верховный судья, надо утвердить его еще на один срок.
Все, как видите, было шито белыми нитками.
Главную роль на таких судебных заседаниях обычно играет судья-докладчик. Им был В.С. Валюшкин. Председательствовал судья В.В. Кузнецов. Третий судья - А.Г. Ботин. Эти трое и решили мою судьбу.
Известно, что Валюшкина к себе вызывал Лебедев и имел с ним продолжительную беседу. Ясно, что говорили они не о видах на урожай сахарной свеклы в Курской области. После этого Валюшкин начал звонить в Мосгорсуд и требовать, чтобы оттуда как можно быстрее переслали документы. Валюшкин же и оглашал определение судебной коллегии, хотя обычно это делает председательствующий, - в данном случае должен был делать Кузнецов, - но Кузнецов всем своим видом демонстрировал, что не имеет к решению никакого отношения.
Мы с адвокатами, конечно, предполагали, что Верховный суд отменит вердикт Московского городского, но только не по этим, очень уязвимым пунктам, по которым он отменил. Мосгорсуд вообще мог, например, не принимать моего иска, - такого не было никогда, Мосгорсуд же создал прецедент: отныне, как я понял, в принципе можно обжаловать и другие постановления о возбуждении уголовного дела.
И Прошкин, и Похмелкин, и я так и думали: Верховный суд отменит решение судей-москвичей и именно из-за того, что иск попал к ним не по принадлежности и суд совершил ошибку, приняв эту жалобу, тем более что этот аргумент активно использовался в протесте Главной военной прокуратуры), но вышло по-иному.
Наше удивление было велико, когда мы узнали, что подобные жалобы подведомственны судам низшей инстанции, - решение городского суда было отменено по содержательным критериям. Стало понятно, что Верховный суд выполнял заказ лиц, в юриспруденции не очень-то сильных, в данном случае кремлевских "горцев".
Я не буду рассказывать о деталях и вообще о некой юридической казуистике, имевшей место, это интересно специалисту, но совсем неинтересно читателю, подчеркну только, как ученый и практик, что решение это было вопиюще безграмотным. Дело дошло до того, что просто подменялись некоторые понятия, в частности такие, как "прокурор" и "прокурорский работник", и вообще выходило, что подведомственная прокуратура имеет право контролировать прокуратуру вышестоящую, например Московская городская Генеральную и так далее. По этой логике любой подчиненный, в любом органе российской областной или городской прокуратуре, если ему не нравится начальник, запросто может возбудить против него уголовное дело и начальник должен будет оставить свое кресло, пока не состоится разбирательство.
На практике же все должно быть наоборот: уголовное дело может возбуждать только начальник, пользующийся правом назначения соответствующего прокурора. Иначе в жестко централизованной системе нельзя - вышестоящий прокурор просто-напросто может отменить решение нижестоящего.
Катышев эту опасность почувствовал быстро, написал протест, но Устинов, исполняющий обязанности Генерального прокурора, отказался его подписать и дал команду своим замам протест не подписывать.
Мы стали писать жалобы в прокуратуру - решение Верховного Суда могут опротестовать только Генеральный прокурор и его заместители, - но во внесении протеста мне мои коллеги отказали.
В конце концов 30 сентября заместитель председателя Верховного суда Анатолий Егорович Меркушев огласил: старое решение оставить в силе.
"Постановление судьи Мосгорсуда от 17.05.99 г. о признании постановления заместителя прокурора г. Москвы от 2.04.99 г. о возбуждении уголовного дела в отношении Скуратова Ю.И. по признакам состава преступления, предусмотренного ст. 285 ч.1 УК РФ, вынесенным с нарушением закона и подлежащим отмене и удовлетворению жалобы Скуратова Ю.И. отменить".
Здесь тоже имеется одна процессуальная тонкость: как в решении Верховного суда, так и в письме Меркушева забыт самый главный вопрос - что делать с жалобой Скуратова: оставить без удовлетворения или удовлетворить. Значит, ответ этот был не по существу. Ответа за подписью Лебедева можно было и не требовать: он наверняка видел это письмо перед тем, как его подписал Меркушев. Лебедев тоже без колебаний подписал бы это письмо.
Вскоре судья-докладчик Валюшкин отправился со своим шефом за рубеж Лебедев взял его с собой в престижную поездку.
Когда вышло это решение Верховного суда, старший следователь прокуратуры Центрального района Челябинска Александр Саломаткин возбудил уголовное дело против Росинского и направил в Москву. Формально, по логике, которая была утверждена решением Верховного суда, он был прав - он возбуждал уголовное дело против вышестоящего начальника, совершил мужской поступок. Генеральная прокуратура отменила его решение, сославшись на мой же приказ, а Саломаткину объявила взыскание. Ни за что, между прочим. Не он виноват в том, что вышестоящие инстанции, в частности Верховный суд, смешали в кучу людей, коней, знамена вражеские и знамена свои.
После отписочного ответа Меркушева я долго думал, как, в каком направлении продолжать борьбу. Честно говоря, я впервые почувствовал себя в новом качестве. Раньше я находился во главе крупной правоохранительной структуры и на мир смотрел с высоты своего кресла, а сейчас я оказался в другой шкуре - шкуре рядового гражданина и попал под тяжелый каток своей родной системы. И понял, насколько рядовой гражданин может быть беззащитен.
Пожалуй, именно с этого момента я начал смотреть на Генеральную прокуратуру несколько иными глазами.
Во-первых, я увидел или, точнее, наглядно почувствовал, что она в лице многих работников политизирована. Во-вторых, убедился, что она не всегда держит удар. В-третьих, многие работники прокуратуры довольно часто удручающе безграмотны. Когда-то я ругал Александра Александровича Розанова за элементарную безграмотность и формальные отписки, слабенькие, как писк комара, а сейчас я сам начал получать эти "писки комара".
Более того, надо пересматривать способы и формулы взаимодействия судебной власти и прокуратуры, надо усиливать судебный контроль за действиями прокуратуры. Раньше ведь как было - и я также придерживался этой точки зрения, - лишь только суд вмешивался в наши действия, как мы ему незамедлительно выставляли блок. Как в волейболе: сами, мол, с усами... Разберемся без посторонних.
Э-э, нет, не разберемся. "Посторонние", оказывается, очень даже нужны. Надо быстрее совершенствовать наш заскорузлый УПК - Уголовно-процессуальный кодекс. Это я почувствовал на собственном примере - длительное время мне не предъявлялось обвинение, я находился в подвешенном состоянии - то ли обвиняемый я, то ли свидетель, то ли еще кто-то. А время все тянется и тянется...
Нельзя человека все время держать в состоянии невесомости, нужно основные действия следствия, прокуратуры ограничивать процессуальными сроками. Надо через какой-то определенный срок либо предъявлять человеку обвинение, либо прекращать уголовное дело, как несостоявшееся.
В. И. Платонов не без основания в одной из передач даже заявил:
- Сейчас, только сейчас Скуратов стал человеком, побывавшим в жерновах и познавшим в полном объеме судебную практику и прокурорскую систему. Цены нет такому прокурору! Правильно говорят: за одного битого двух небитых дают... Именно такой прокурор нужен сейчас нашему обществу.
Следующее, что сделали мои адвокаты, - обжаловали законность и обоснованность продления срока расследования уголовного дела.
Мы подали жалобу в Хамовнический межмуниципальный суд. Есть установленная законом норма - всякое уголовное дело должно быть расследовано в двухмесячный срок. Все что свыше - это исключение из правил.
По моему делу работала бригада из пяти следователей, плюс ко всему в поте лица трудились оперативники, искали компромат - все без толку. Кончился двухмесячный срок следствия, его еще продлили на два месяца... Мы с адвокатами молчали. Кончились и эти два месяца. Следствие снова было продлено... Но когда же оно закончится? Ведь дело-то несложное! Имелась и неопределенность в моем положении: с одной стороны, я - свидетель, с другой - обвиняемый. Нарочно, как говорится, не придумаешь.
Судья Галина Пашнина приняла решение: очередное продление срока незаконно. В этом решении было учтено многое: и то, что длительное время сохранялась неопределенность моего положения в процессуальном отношении, нарушалось мое право на защиту (я не мог, например, давать отводы или знакомиться с результатами экспертиз), судья учла также те обстоятельства, что материал, вошедший в уголовное дело, уже всесторонне исследован и криминала в нем не нашли даже под микроскопом. Например, возник вопрос по Московскому национальному банку, которым руководил все тот же Егиазарян, мне вменили в вину то, что я, будучи знакомым с Егиазаряном, мешал расследованию дела этого банка, тормозил его, я же, наоборот, дал указание Московской городской прокуратуре ускорить проверку, а не затягивать, и резолюция моя была очень жесткой. В общем, против меня ничего не было, но расследование затягивалось, и затягивалось специально: с одной стороны, Демин с компанией просто обязаны были что-то найти - ведь за это же придется в конце концов отвечать, а с другой - если дело прекращалось, указ президента мигом бы терял свое действие, более того, следствие превратилось в инструмент сбора и проверки компромата. Так возникло, а потом исчезло дело с роскошной фазендой в Орловской области, на деле оказавшейся домом отдыха прокурорских работников, история с квартирами, которые якобы были куплены для меня, и так далее. Ничто из этих фактов не подтвердилось.
23 августа Пашнина вынесла решение, что Главная военная прокуратура не имела права продлевать срок предварительного следствия до шести месяцев, так как оно не представляет особой сложности в расследовании. Главная военная прокуратура подала протест в Мосгорсуд.
Мосгорсуд этот протест отклонил на своем заседании 15 октября.
После этого решение Хамовнического межмуниципального суда вступало в силу. Генпрокуратура немедленно зашевелилась - на этот раз в лице Александра Александровича Розанова, который заявил, что "уважает решение суда, но по Уголовно-процессуальному кодексу решение о незаконности продления следствия не является основанием для прекращения уголовного дела".
Главная военная прокуратура передала мое дело в Генеральную прокуратуру. Было понятно, что у Демина ничего не получается и не получится, да и дело мое ему смертельно надоело, поэтому надо было как-то прикрывать собственную немощь, а с другой стороны, требовался приток свежих сил.
Прекращать уголовное дело для Демина, Розанова и других было смерти подобно: ведь тогда разом прекращалось и действие указа президента. И я тогда должен буду, как всякий государственный служащий, выйти на работу.
Розанов обжаловал это решение в президиум Мосгорсуда.
Одновременно было принято и другое решение - Тверского суда, на территории которого находится Генеральная прокуратура. Суд этот признал незаконными обыски, проведенные у меня с санкции все того же Розанова.
В общем, в эту очень напряженную и очень горькую для меня пору выпадали все-таки и светлые дни.
Исполняющая обязанности председателя Мосгорсуда Егорова отклонила протест Розанова, сославшись на то, что эта категория судебных решений не может пересматриваться по протесту прокуратуры.
Розанов заявил, что будет продолжать "добиваться справедливости", и отправил повторный протест.
Егорова была "и.о.". А "и.о.", как известно, - штука противная, полная неопределенности. За место, которое занимает "и.о.", как правило, борется еще несколько человек, так и в случае с Егоровой. Подписав такое решение, судья Егорова сразу испытала на себе сильное давление. Президиум Мосгорсуда вскоре отменил решение городского и Хамовнического судов и отправил дело на новое рассмотрение. Хамовнический суд (судья Сучков) понял, что от него хотят и отказал в удовлетворении моей жалобы. Сейчас вопрос находится на рассмотрении в Мосгорсуде.
Интересно на все это отреагировал Ельцин. В своей обычной манере ведь решение судов для него пустой звук.
- Я со Скуратовым все равно работать не буду, - заявил он и добавил: Несмотря на все судебные решения.
Что же, сегодня, несколько месяцев спустя, можно заметить, что Борис Николаевич свое слово сдержал, работать со мною не стал и ушел в отставку.
И вообще, разве возможно, чтобы в Штатах такое в адрес генерального прокурора сказал, допустим, Клинтон! Да его дни в Белом доме были бы просто сочтены.
После обысков, что были проведены у меня, что-то изменилось внутри меня самого, я стал совершенно иным человеком - очень жестким. Это отметили все, кто видел мои телеинтервью. У меня забрали и пресловутые костюмы, все четырнадцать, за которые я заплатил деньги, вернули же только один. Хотя следователь Эльсултанов позвонил, сказал, что через час привезет все, но не привез - запретил Розанов. Экспертиза, как я уже сказал, сделала свое заключение, сказав, что они не фирменные, хотя Паколли утверждал, что заплатил за них 40 тысяч долларов. Впрочем, Минаев, который в Генпрокуратуре уже не работает, снизил цену до 35 тысяч долларов и указал эту сумму в справке, адресованной в Совет Федерации. Опытный портной оценил их по восемьсот долларов за штуку, а экспертиза вообще все оценила в 4 тысячи долларов.
Тринадцатого октября было вынесено очередное решение Совета Федерации, и снова в мою пользу, об этом я расскажу чуть ниже, 15-го я выиграл Мосгорсуд, и у меня появилась возможность выйти на работу.
Но не тут-то было. Меня даже не пропустили на территорию прокуратуры, во двор, который много раз показывали по телевидению. И я вновь подал жалобу в суд, - на этот раз на действия исполняющего обязанности Генпрокурора Устинова и Бродского - человека, отвечающего за охрану...
Много следователей перебывало на моем деле. Кое-кого я упоминал, но сейчас хочу несколько слов сказать о Петре Георгиевиче Трибое. Он пришел в прокуратуру из следственного комитета МВД, получил сложнейшее дело, которое находилось на контроле, - дело по убийству Листьева, и у меня с ним сразу же сложились отличные рабочие отношения. Трибой работал не за страх, а за совесть, сумел толково организовать расследование. Когда меня отстранили, Трибой сказал: "Отстранение Скуратова - крест на деле Листьева". Он понял, что, кроме меня, вряд ли кто рискнет сцепиться с сильными мира сего, с олигархами и власть предержащими.
Интеллигентный Трибой - это некий эталон современного следователя.
Раньше был другой эталон - следователь Исса Костоев, который в свое время "расколол" знаменитого Чикатило. Но сейчас время таких следователей прошло, поскольку любой нажим во время следствия грозит вмешательством адвоката.
Когда мое дело попало к Трибою, то он написал начальнику следственного управления Владимиру Ивановичу Казакову докладную, смысл которой сводился к следующему: "Я отношусь к Скуратову с уважением, подумайте, надо ли давать мне это дело?"