Скворцов Валериан. Понурый Балтия-джаз

   - Слушай, - спросил я, - отчего это я не вижу никакой машины возле пансионата, когда ты приезжаешь?
   - Меня привозит Марика Велле, высаживает и возвращается к назначенному часу и в назначенном месте. Как настроение? Кто эта сучка, к которой тебя возили ночью на Пирита? Почему ты не докладывал об этом контакте?
   Напрямую Ефим обычно задавал вопросы, на которые заранее знал ответ. Конторская манера играть по мелкой. Послушать на всякий случай: что ответят? У Ефима Шлайна всякая минута считалась рабочей. Иначе его замучила бы совесть за неотработанное жалованье.
   - А откуда ты узнал, где я проводил ночь?
   - Позвонил Толстый Рэй.
   - Толстый Рэй! Друг всем - тебе, мне, Чико, сучке с Пирита!
   Мне нравилось с нажимом повторять это слово, обозначавшее Марину.
   - Толстый Рэй - контрабандист. Он ни с кем не портит отношений. Он не заинтересован в том, чтобы перечисленные тобой троглодиты вцепились друг другу в глотки, а его интересы оказались бы в середине свалки. Мой источник сообщил, что Толстый получил почти официальное предупреждение от береговой стражи, таможни и криминальной полиции - малейший шум и ты, милок, теряешь неприкасаемость. Поневоле помчишься мирить всех.
   - Мне кажется, он растерян... Не владеет ситуацией.
   - Ты не ответил на главный вопрос. Кто эта сучка, когда и как ты с ней спутался?
   - Никто, как и ты. Спутался, как и с тобой. Когда - личное и к делу не относится. Это мое право, так ведь? Ты позволишь?
   Он встал, я вытянул портфель из-под кровати.
   - За тобой хвост на "девятке"!
   - Отсеки, если можешь.
   - Генерал Бахметьев через восемь часов прибывает в Таллинн. Чико Тургенева и его бригады в городе нет. Может быть, временно выскочили в Латвию или Россию. Мой источник сообщает, что эстонцы выпустили его с бригадой из каталажки почти сразу и прекратили работу по банде. Ты ведь этого хотел?
   - Хотел. Чекисты слово держат.
   - Вот именно, - сказал он.
   - Скажи-ка, - тягуче спросил я, - отчего ребятам твоей конторы по старинке нравится, если людей определенных занятий величают чекистами? Вот немецких коллег не называют, например, гестаповцами.
   Ефим Шлайн протопал к двери и хлопнул ею.
   Я присел на дорожку в кресло, перекрестился и подхватил портфель с пола. Бутылку бренди, оставленную Ефимом, сунул в карман пальто.
   План выхода на огневую позицию вступал в действие.
   Настроение - лучше некуда.
   ...Кажется, я испортил отношения со всеми. Теперь, надо надеяться, я портил их окончательно и с парочкой в "девятке", висевшей у меня на хвосте. Из Лохусалу я притащил их в Таллинн, сделал несколько кругов по бульварному кольцу, свернул на Вокзальную площадь, проехал её, как бы выискивая место для парковки, дал сигнал левого поворота на перекрестке с улицей Лай и нырнул вправо под арку, присмотренную в день прикидочных поездок по городу. Проскочив двор с песочницей под негодующие окрики мамаш, влетел под другую арку, за которой шла лестница, и по ступеням скатился снова на Вокзальную. Подвески "Форда" безупречны.
   Через пять минут, осмотревшись перед выездом из города, я гнал по Пярнускому шоссе. Свободен. Как говорится, наконец-то свободен!
   Минск передавал последние известия. Генерал Бахметьев завершил неформальный визит, во время которого "испытанный друг белорусского народа" обсуждал профессиональные вопросы с пограничниками и с негодованием высказался относительно продвижения НАТО на восток. Новость шла четвертой по счету.
   Варшавская передача называлась "Музыкально-литературный салон", играли Шопена и читали тексты Парандовского. Писатель мечтал заработать деньги, чтобы стать коллекционером.
   Москва не прослушивалась. Киев объяснял, что достоинство нации определяется её моральным величием.
   Высокие ели вдоль шоссе сбросили белые оторочки. Асфальт был сухим, и куперовские шипованные шины гудели. Я старался вспомнить, существует ли в Эстонии запрет на езду с шипами, как в Финляндии. На бензоколонке у въезда в Пярну, во избежание любых случайностей, все-таки сменил резину опять на обычную, файрстоунскую, оставив куперовскую механику, который, услышав мой акцент, свободно перешел на немецкий.
   Городок Синди встретил солнцем в глаза. Обогнув город с юга, я выехал к одноэтажной стекляшке кафе-магазина, где много лет назад покупал сладости и вино, и зашуршал гравием по узенькой, обставленной коттеджами улочке Вяйке-Карья. Дом, в котором мне отдавали когда-то комнату в награду за весть о наследстве, показался меньше и обшарпаннее. Но окна сверкали чистотой, колючие кусты, высаженные вместо ограды, были аккуратно пострижены, над трубой вился дымок.
   Однако, прежних хозяев не осталось.
   - Сожалею, - сказал открывший дверь человек в фуфайке и старинных, с малиновым кантом, советских офицерских бриджах на подтяжках. - Семья переехала в Новую Зеландию. Приезжал родственник, миллионер, и увез всех. Теперь я здесь хозяин.
   Крючок на бриджах, видимо, давно оторвался, и его заменяла металлическая пуговица от джинсов.
   - Меня зовут Бэзил Шемякин. Я как раз тот человек, который это и устроил. Но я не родственник им. Я адвокат, представлявший тогда родственника.
   - Вот вы какой! А для меня не найдется наследства? Не покопаетесь в ваших бумажках? Я - Йоозепп Лагна. Можно просто Йоозепп.
   Он рассмеялся, собрав морщины гусиными лапками на висках и сощурив монгольские глаза. Ни дать, ни взять - Владимир Ильич. Только без растительности на лице. Как бы в шалаше в Разливе.
   - Тогда я - Бэзил. Заказ принят, - сказал я Ленину. - Поищу... Спрошу напрямик теперь. Вы сдаете комнаты курортникам, Йоозепп? Сто крон в день, устроит?
   - Ух, сколько! Давайте по пятьдесят, триста вперед и входите. Гараж сейчас пустует, можете ставить "Форд". За это плюс двадцатник в день.
   - Плюс возможность пользоваться телефоном, когда захочу... Раньше он стоял в прихожей, кажется. Машину сегодня ставить в гараж не буду. Через час-два я уеду и вернусь сегодня, но не скоро.
   Я отсчитал Ленину деньги.
   Он пропустил меня внутрь.
   Наверное, Йоозепп Лагна, он же Ленин в подполье, сдал мне помещение, которое сто лет назад служило новобрачной Марине и её первому эстонскому мужу спальней, надеюсь - фиктивной. Вместо кровати, однако, стоял диван.
   Я вышел в прихожую, снял трубку и набрал номер Скелета Велле.
   - Вы? - удивленно сказала Марика, будто давно решила, что я исчез из Таллинна и её жизни навсегда.
   - Да. Правда, полуживой, с вашего разрешения.
   - Скоро станете полумертвым, мне кажется. Господин Шлайн убьет вас. Сейчас соединится.
   - Где ты? - заорал он в трубку. - Где тебя черти носят?
   - В нужную сторону, - сказал я. - И да поможет мне Бог.
   Я представил, как он побежал по торговому залу музыкальной лавки, прижимая к уху пластмассовое полено дистанционной трубки телефона. Добежал до витрины и теперь невидящими глазами уставился на граммофон "Викторолла" и баян "Красный партизан". За ними - серые стены булочной, замшелый переулок, над которым серое же небо. Здесь, в Синди, в окно приветливо заглядывало солнышко. Синицы прыгали по подоконнику, сновали через круглую дверку стеклянного короба с кормом.
   Теперь Ефим, наверное, побежал обратно, голос его слегка прерывался:
   - Поступило сообщение, что персона прибывает в Таллинн. Будет информация по местному радио.
   - Ну и что?
   - Это значит, что за визитом будут пристально следить! - опять закричал он. - И если случится то, что мы пытаемся не допустить, это будет означать публичную расправу над персоной, представляющей, пусть неофициально, но все же нашу страну, на глазах у мирового общественного мнения, и на глазах этого же общественного мнения рухнет весь авторитет...
   - Не продолжай, и так ясно, чей авторитет рухнет, - сказал я. - Может быть, уже и беспокоиться не о чем, он уже рухнул, а? Вот что... За выслушивание комментариев ты мне не платишь, обрати внимание. Да эти комментарии нашей с тобой работы и не касаются. Плевать. Скажи лучше, дополнительные сведения о Чико или его кавказцах поступали?
   - Не знаю, я сижу здесь по твоей милости два с лишним часа, жду твоего звонка, потому что все тебя потеряли. Все потеряли!
   - Спасибо, - сказал я, чувствуя как удача потихоньку и боязливо поворачивается в мою сторону. - Это хорошая новость.
   - Есть и плохая. В представительстве "Балтпродинвеста" совещаются каждые четыре часа. Предлагается вариант вмешательства нашего министерства иностранных дел...
   На кухне прекратился скрип половиц. Ленин, вероятно, цепенел, слушая русскую речь.
   - ...Поскольку обстановка не контролируется ни местными, ни нами, склоняются к тому, чтобы просить Москву удержать персону от въезда сюда.
   - Под давлением нашего общего друга Дэ?
   Я имел в виду Дубровина, и Шлайн понял.
   - Под давлением нашего общего друга Дэ. И я теперь склоняюсь к тому же. Мы не можем брать на себя ответственность в данной ситуации.
   На Ефима Шлайна и не возлагали ответственности за жизнь генерала Бахметьева. Ответственность Шлайна ограничивалась проверкой анонимки. С остальным, то есть с затеянной им операцией, в которую оказался втянутым и я, он вылез добровольцем сам. И предельно ясно, какой ответственности боится в данный момент. Я выхожу на огневой рубеж. А Шлайн на своей должности не мог санкционировать убийство Чико Тургенева.
   - Я позвоню через четыре часа, - сказал я.
   - В представительство, - ответил он.
   Мы разъединились одновременно.
   - Вы чисто говорите по-русски, - сообщил Ленин на моем родном языке.
   Глядя на кривоватую ухмылку, я прикинул, через сколько минут после моего отъезда он ринется к местному констеблю или пригласит его по телефону посплетничать обо мне и номере "Форда". Деньги-то за постой получены, терять нечего.
   - Взгляните на всякий случай на мой паспорт, - попросил я.
   - Да что вы, что вы!
   - Давайте, давайте, из любопытства...
   - Французский, - протянул он разочарованно.
   - Ключи, - сказал я.
   - Ах, да! Вот запасная связка. Этот от входной, этот от вашей комнаты.
   Я сунул ключи в карман, вышел на улицу и достал из багажника "Форда" пластмассовый лакированный футляр для альта. Явно позаимствованный в музыкальной лавке Скелета Велле. Ефим замаскировал в нем заказанный реквизит.
   Ленин наблюдал с крыльца.
   - Мы можем музицировать вместе, если пожелаете, - сообщил он, приметив футляр. - Я практикую на пианино. В общей зале.
   - Было бы великолепно! Я, знаете ли, играю для души по вечерам. Не смотреть же глупейший телевизор! Гершвин - вот моя настоящая жизнь!
   - Гершвин? - переспросил Ленин. - Кажется, звучит по-еврейски?
   Интересно, заглядывает ли он в замочную скважину? Я заставил её, прислонив футляр к двери.
   Новенькую "Галил" заранее протерли от смазки, оставалось вставить магазин, навернуть оптический прицел и приладить сошки. Камера - "Яшиха" с зумом. Светочувствительность заряженной пленки - максимальная. Бинокль тоже был "Яшиха". Легкий, он сноровисто садился у глаз. Я опробовал технику, завернул все в пальто, вышел из комнаты, не заперев дверь, миновал прихожую, спугнул синиц со стриженых кустов и, с наслаждением жмурясь на солнце, просвечивавшее улочку Вяйке-Карья насквозь, уселся в "Форд".
   В Таллинн я въехал через час сорок восемь минут. В магазинчике готового платья купил серое шерстяное пальто, серую шляпу и темноватый клетчатый шарф, серые перчатки. Выпил, привыкая к новому платью, стакан глинтвейна в баре "Каролина". Два часа прогуливался между городским музеем и Домским собором. До темноты знакомые лица не объявились. Ну, тем лучше, подумал я, иначе пришлось бы действовать экспромтом.
   Я опробовал входную дверь дома, стоявшего наискось от музея метрах в тридцати. По моим наблюдениям, этот дом находился в ремонте. Набор отмычек, рассчитанный на замки двадцатого века, оказался негодным. Я достал нож и, отжав лезвием рассохшуюся дверь от косяка, сдвинул средневековую задвижку.
   Улица оставалась пустынной. В соседней подворотне сидела кошка. Обернувшись пушистым хвостом, она выжидала результатов моих манипуляций. Выгнув жирную спинку, кошка вбежала на крыльцо и, потершись на ходу о мои брюки, шмыгнула в дом. Я мягко притворил дверь.
   Сверху смотрели звезды. Крыши не было. Три лестничных пролета без перил - при этом последний был вырублен в толще стены - вели в небо. Перешагивая через щебень, железные прутья, битые кирпичи, полусгнившие доски, вонявшее прелью слежавшееся тряпье, остатки какой-то мебели, я, стараясь не шуметь, поднимался по полустертым ступеням почти четверть часа.
   С третьего этажа открывался желанный пейзаж - окно туалетной комнаты музея на одной стороне улицы и таксофон под вделанным в стену пластмассовым козырьком - на другой.
   Я разгреб мусор и создал нечто вроде пещеры, в которую уложил завернутые в мое прежнее пальто инструменты - винтовку, запасную обойму к ней, фотокамеру и бинокль. Мурка внесла свою лепту: хвастаясь и требуя поощрения, она, урча, положила передо мной придавленного мышонка. Я погладил шерстку выгнутой спинки, почесал охотницу за ушком.
   - Ну, что, конечно, беременная? Ах, потаскушка!
   Она опрокинулась и от удовольствия искупалась в пыли.
   - В каком виде ты вернешься домой? - сказал я Мурке. - А за заботу спасибо, хозяюшка, но я, знаешь ли, сыт.
   Она цапнула мышь лапкой, нервно дернула хвостом и ринулась вниз, исчезая из света фонарика.
   Я прикинул дистанцию и решил переставить опорные сошки "Галил" ближе к цевью. Если наводить на таксофон, ствол придется слегка выдвинуть в пролом. Окно туалета в музее я доставал и изнутри.
   Салфеткой - из тех, что ещё Марина принесла в Лохусалу, - я подобрал мышь и сбросил вниз.
   Часы показывали половину десятого вечера. Ефим ждал моего звонка сорок минут. За полчаса, проведенные мною в доме, по улице прошли трое. Последний, сутулый мужчина в берете и зауженном пальто, выгуливал рыхлого сенбернара. Пес обнюхал крыльцо дома, из которого я наблюдал за ним, и задрал лапу на ступени.
   Когда я вышел из дома и набрал номер представительства "Балтпродинвеста", трубку сняли после первого сигнала вызова. Я попросил Шлайна из отдела общественных связей и, пока дежурный соединял меня, осмотрел оконный пролом без рамы, из которого десять минут назад наводил "Галил" на этот телефон-автомат.
   - Шлайн, - сказал Ефим в телефон.
   - Шемякин, - ответил я в тон и неожиданно для себя услышал его смех.
   - Почему ты не спрашиваешь, отчего мне смешно?
   - Может быть, тебя щекочет Воинова, пока Дубровин заламывает руки назад? - предположил я.
   - Я смеюсь оттого, что больше здесь делать нечего. Ушла просьба министру повернуть интересующую нас персону домой. Мой смех - горький смех.
   - Ну, тогда тоже я поехал домой. Слава богу, все кончилось.
   - Пожалуй... Хотя характер интересующей нас персоны непредсказуем.
   Я догадался, отчего смеется Шлайн и что он хочет мне этим сказать. На их совещании Дубровин, или кто-нибудь другой помимо Дубровина, попытался повесить Ефиму лапшу на уши. Просьбу в Москву не отсылали. Нас примитивно пытались выводить из игры. И ничем не рисковали. Потому что Шлайн приехал, по их мнению, только проверять анонимку, а меня, даже если мне и удавалось ещё оставаться живым, на этом свете вообще и в этой стране в особенности формально никогда не было.
   - Все хорошо, - сказал Ефим. - Все складывается благоприятно... И еще. Компакт-диск с музыкой, о котором мы говорили, тебе оставили в магазине, не забудь заглянуть. Хорошо?
   - Хорошо, - сказал я. - Вообще все хорошо!
   Он деланно хохотнул. Мне уже не казалось, я определенно знал, что у Шлайна сдают нервы.
   Кому нужна гибель Бахметьева? По существу, никому. Или, по крайней мере на данный момент, дело выглядит таким образом.
   Следующий вопрос: предатель ли Дубровин? Этот второй вопрос тянет за собой третий: если все-таки нет, то кто тогда предает его?
   Все три, какими бы не связанными ни представлялись, имели один общий ответ...
   На Алексеевских информационных курсах имени профессора А. В. Карташева мастер-класс "Терроризм как культурный шок" вел старичок Сирилл Кленско. Говорили, будто из династии, владевшей подмосковным Клином. Кому и когда служил по своей нынешней специальности опростившийся владетельный потомок, трудно было сказать. Биографии, как и полагается специальному агенту высокого класса, он, конечно, не имел. Первое занятие князь начал с изречения. Воздел тряский от ветхости обрубок указательного пальца остальные были полностью, до косточек сожжены, судя по рубцам, кислотой и, скорее всего, под пыткой - и изрек: "Лучшие из террористов - те, кто до конца предан святому делу справедливости и мучим совестью из-за гнусностей и скверны, мучающих род человеческий". И попросил поднять руки считающих себя совестливыми, чтобы запомнить в лицо, а имеющих склонность к силовому искоренению несправедливостей - покинуть мастер-класс и больше не появляться.
   Никто не шелохнулся. Про себя я решил, что сделал это из лицемерия. И до сих пор иногда думаю: действительно ли?
   По-русски Кленско говорил с акцентом, предпочитал французский язык, а национальность, как штрих личностной идентификации, я думаю, некогда отбросил преднамеренно. Абсолютный агент, да ещё специалист по террору, диггер, пролезающий глубоко в подпольные структуры, должен соответствовать формуле Маяковского - быть облаком в штанах.
   Агент с княжеским титулом специализировался на опасных изысканиях по наследству. Его предки, начиная с прадеда, расследовали теракты в России, Европе и Америке. Дед, жандармский генерал, приходился родственником капитану Рудневу, командиру знаменитого "Варяга". Возможно, по этой причине "прэнс Сирилл" к старости свихнулся на морской аналогии и при этом тихоокеанской. В разгромах русских при Цусиме и американцев в Перл-Харборе в двадцатом веке Кленско усматривал кальку массовых терактов века двадцать первого - абсолютная беспомощность разведывательных структур, уничтожение или захват судов, воздушных и морских, а также зданий, немыслимых в контексте гибели или попадания в трофеи, психологические шоки "масштаба Хиросимы и Чернобыля" у населения и легенда о могуществе и неуязвимости мистической личности, поражающей города, флоты и самолеты... Разумеется, следующий шаг по логике развития терроризма - биологическое нападение регионального масштаба, которое готовит мистическая личность в эти минуты, именно сейчас, пока мы рассиживаемся в аудитории.
   Мэтр антитерроризма утверждал, что ни один более или менее крупный теракт в наши дни невозможен без поддержки или попустительства спецслужб. Практику институционального террора ввел Ленин, младший брат террориста с более узким мышлением. Ленин поднял террор на бюджетный уровень, то есть превратил его в отрасль государственного финансирования или, как теперь говорят в России, госзаказа, после чего индивидуальный террор или даже террор в составе банды перешел в разряд уголовных деяний. Рыба ищет где глубже, и контингент, предрасположенный устанавливать справедливость быстро и силой, ринулся на госслужбу. Почин использования террора правительственной спецслужбой был сделан.
   Огосударствление терроризма в двадцать первом веке приняло уродливые формы. Сирилл Кленско выделял из них в качестве, как он говорил, наиболее перспективной ту, которая используется в группах боевиков "от фирмы Клинекс", то есть одноразового применения, по аналогии с бумажным носовым платком. Их употребляют, скажем, для устройства единственного взрыва и списывают. Марионеток-смертников вербуют по миру где придется - среди идеалистов, обездоленных, впавших в отчаяние, и только таких, кто не догадываются, какой кукловод дергает нитки, приводящие их в движение. Завербованные верят, что работают на благородную организацию и во имя святого дела, которые их командир или лидер воплощает в единственном лице "из соображений конспирации". Бал же правит фирма, наладившая выпуск салфеток "Клинекс", то есть государственная спецслужба. Это она создает миф-приманку для "разовых", манипулирует журналистами и запускает слухи.
   Террорист, который "знает в лицо вождя", в наши дни представляется человеком не в своем уме. Если он сподобился узреть духовного лидера, это значит только одно - он уже абстракция, мертвец без имени и обличья.
   Обвиняемые в терроризме не дают показаний, после преступления их просто не находят, даже останков. В ограниченной и строго разобщенной горстке людей каждый по отдельности и по секрету от других знает свою частичку правды, скрытой за событием. И ещё меньше таких, кто может хотя бы задним числом усмотреть в происшедшем некую последовательность. Когда "прэнс Сирилл" попытался дотянуться до таких и едва тронуть их кончиками пальцев, да еще, как он сказал, в кромешной тьме, ему просто отожгли руки.
   Главарь террористов не обволакивается непроницаемой тайной подобно супершпиону. Публично он из громкой легенды. Мистика вокруг мерзавца обязательная добавка к нарастающим слухам о его несокрушимой деятельности. Он изо дня в день на уме у общественности в качестве страшилы, могущество, богатство, убежденность в правоте своего дела и сверхчеловеческие качества которого несоизмеримы с тем, что представляет собой и внешне, и внутренне неотесанная, косноязычная и коррумпированная верхушка силовых структур.
   Миф, подобно шоу, должен безостановочно раскручиваться любой ценой, звучать по нарастающей. Даже смерть чудовища, если такое случится, не оборвет легенды. Об этом предупреждают заранее. На снимках в прессе и на экранах телевизоров появляется лицо юноши, наследника, который поднимет автомат, если он выпадет из рук отца...
   Сирилл Кленско предложил желающим выписать на доске известные им из прессы и иных источников сведения о личности, которую принято называть теперь бен Ладен. Добровольцы перечислили несколько свидетельств существования человека с таким именем. После этого "прэнс" попросил уже всю аудиторию сопоставить сообщенные данные. Сопоставления не получались. Мало что соотносилось. Реальных, подтвержденных хотя бы до некоторой степени вероятности фактов, из которых сложилась бы мозаика жизни бен Ладена, не оказалось. Ничего достоверно установленного, кроме единственного обстоятельства - с этим именем и только с ним связаны теракты "одноразовых" боевиков.
   Другой курьез, выявившийся в безуспешном сопоставления данных о бен Ладене, состоял в том, что объективных свидетельств о связи хотя бы одного террориста-смертника с реальным, из плоти и крови бен Ладеном или о том, что камикадзе получали от человека с таким именем инструкции, не нашлось. А ведь именно разведывательные структуры, прикрывая своего главного агента, проделывают нечто подобное уже нескольких веков, если не тысячелетий по всему миру. Так что практически, считал Кленско, "дело бен Ладена" - это дело о применении стандартных приемов разведывательных служб, но с использованием не завербованных предателей, а одурманенных "одноразовых" агентов.
   Группа, связанная с именем бен Ладена, никогда не предпринимает попыток предотвратить гибель своих бойцов, а стало быть, у неё нет необходимости вызволять своих пленных. Это расходится с практикой других террористических групп на Среднем Востоке и в Ирландии. Их главари идут на все, чтобы сберечь боевиков или вызволить провалившихся товарищей. Не из сентиментальных побуждений. Нежелание спасать своих контрпродуктивно с оперативной точки зрения. Боевики, как и шпионы, сданные противнику, легко становятся двойниками. Человек, который называет себя бен Ладеном, потому и пользуется "одноразовыми", чтобы вернувшийся с задания или из плена не задал роковой вопрос - зачем столько крови невинных? Или того хуже: кто вы такой на самом-то деле, бен Ладен, и где остальные лидеры святого дела? Каждый боевик, приписываемый бен Ладену, идет на задание в первый и последний раз.
   Итак, кому нужна смерть Бахметьева, кого предает Дубровин или кто предает его самого?
   Смерть Бахметьева нужна кому-то ещё неизвестному или известному только темниле Шлайну... Дубровин не предатель, его тоже никто не предает. Он в "середине" - ни вашим, ни нашим, он ни за калининградцев и немцев, ставящих на Бахметьева, ни за Шлайна или кого ещё там. Дубровин глядит дальше, за спину Чико Тургенева, и видит крупным планом двух азериков, объявившихся в свите гагринского армянина без видимой пока нужды. Тертый сторожевой пес Дубровин, возможно, унюхал "одноразовых" и, что бы ни происходило, кто бы кого и где бы не убивал, наплюет на все, лишь бы одного из них удержать от превращения в "абстракцию" и заполучить для разговора...
   Небоскреб не обязательно должен стоять вертикально, нечто подобное и сложное по конструкции может пребывать, фигурально говоря, в лежачем положении и плыть по Балтике в виде сухогруза, скажем, в несколько сот тысяч тонн водоизмещением и длиной четыреста метров. С химической отравой в ветхих бочках, о вывозе которых из Калининграда генерал Бахметьев приезжает договариваться... Вмазать такой гигантский "грузовик" во что-то заметное? Почему бы и нет.
   "Прэнс" Сирилл Кленско, конечно, слегка чокнутый. Да, на Руси святой юродивые - явление. Террористическая биологическая атака? Звучит как вопли Василия Блаженного с паперти Казанского собора в Москве: кура-де в ночь петухом прокричала, быть на Москве пусту от пожара... А половина города наутро и выгорела.
   Анализ не мой. Маринин. Наслушался за ночь у неё дома в Пирита. Чего только не несут люди на исходе бессонной ночи перед рассветом...