Скворцов Валериан. Понурый Балтия-джаз

   После разговора с Ефимом я позвонил в музыкальную лавку.
   - По какой причине вы ненавидите меня, Марика? - начал я разговор с дочерью Велле. Вопрос звучал риторически. Если нас прослушивали, она могла ответить аналогичной глупостью, и мы разъединились бы.
   - Теперь, кажется, нет, - сказала она серьезно.
   - Я прошел испытание?
   - Оно предстоит в другом месте. Пожалуйста, запомните. Пивной подвал на улице Пикк Ялг. Запомнили? Отправляйтесь прямо теперь. Вас пригласил туда господин, назвавшийся Толстым Рэем. Что передать Ефиму?
   - В шесть утра попросите быть у вас. Я позвоню.
   - Он теперь здесь ночует, - сказал Марика гордо.
   Я повесил трубку и после этого сказал:
   - С повышением вас, мисс Марика!
   Какой мудрец натрепал, что на любовницах не женятся?
   Мне нравилось новое пальто и как сидит мягкая шляпа. Итальянские меховые ботинки, реквизированные у Рауля Бургера, пружинили, в них чувствовался комфорт.
   Хорошая экипировка прибавляет уверенности.
   Чико Тургенев придавал ей большое значение. Всего с избытком, всегда, в любой операции. Машины и гостиницы, сопутствующие качественные развлечения и комфортный досуг. Свита с дорогими телохранителями. Такие же технические помощники. Связи в андерграунде и корректные отношения с властями. Красивое превращение в невидимку перед атакой. Спокойный финал: безупречное выполнение заказа.
   С таким противником предстояло встретиться завтра.
   Беспокоила мелочь. Я забыл заказать штатив или хотя бы опорную ногу для фотокамеры.
   Приглашение его превосходительства Ге-Пе не казалось необычным. И я на его месте побыстрее отработал бы детали той лжи, которую нужно преподнести Чико в оправдание того, что пленник исчез. Он скажет, например, что я взбунтовался в подвале, меня прикончили и труп припрятали в морозильнике рыболовецкого кооператива, того самого, который неподалеку от лохусальского пансионата. К нужному часу и в нужном месте оттают и отдадут Чико для приложения к другому трупу.
   И далее его контрабандистское превосходительство будет наблюдать, кто кого. По его мнению, скорее всего, первый труп сделают из меня. И пришпилят, по выражению Чико, в свежем виде к трупу генерала.
   Толстый Рэй полагает, что после покушения роль киллера повесят именно на меня. Толстый, если понадобится, засвидетельствует, что я отнял работу у Чико. Местная полиция снабдит Дубровина необходимым материалом для подтверждения этого. Шлайн вернется в Москву и удостоверит, ради собственного оправдания, неэффективность работы резидента, а также собственную прозорливость в связи с полученной анонимкой.
   Репутация Чико, как человека качественного, остроумно провернувшего выполнение сложного заказа, поднимется на сотню-другую тысяч долларов. Конец фильма, роли исполняли, продюсер...
   Не укладывались в схему два момента: неясность роли и интересов Марины, во-первых, и фигура того, кто действительно заказал генерала Бахметьева и оплачивает услуги Чико Тургенева, во-вторых. Ко всему прочему за спиной Чико крупным планом, как сказала Марина, зловеще маячили двое азериков, юрист Вайсиддинов и то ли физик, то ли математик, но, как и его компатриот, моряк по первой специальности Махмадов. В которых изо всех сил всматривается Дубровин...
   Нет, Гаргантюа Пантагрюэлевич - великий выживальщик и провидец! С удовольствием хлебну бочкового и съем свиную ногу с тушеной капустой в компании этого достойнейшего из достойных. Да и платить будет он. К тому же я сегодня не обедал.
   - Господину угодно? - спросил в дверях ресторана негр, выряженный в голубой сюртук с серебряными галунами, черный цилиндр с пряжкой и белые перчатки. Лакированная обувка его отражала свет хрустальной люстры, подвешенной над плюшевыми диванами, креслами и стульями в прихожей.
   Негр сдал меня метру. Метр, проведя гостя через полупустой зал, до входа в отдельный кабинет, - молодцу в пиджаке без видимых знаков различия, то ли официанту, то ли вышибале. Ге-Пе сидел за длинным столом один и через крохотные очки без оправы, с одними дужками, читал шведский журнал для моделистов-судостроителей. В пивной-то. Кивнул, приглашая занять место за столом, на котором ничего не было, кроме пачки сигарет в серебряном футляре, зажигалки, пепельницы и знакомого конверта.
   Ге-Пе, не здороваясь (виделись утром), передвинул его по столу на мою сторону.
   - В чем дело, твое превосходительство? Марки оказались фальшивыми?
   - Возьмите обратно. Я не вполне корректно выполнил услугу, которую вы оплатили этими деньгами... И зовите меня Рэй. Пожалуйста. Я ненавижу ваше изобретение в виде превосходительства. Наверное, вы считаете это остроумным, а получается плоско. И уже надоело.
   - Деньги в конверте, как вы понимаете, Рэй, не от меня. Так что мне все равно. Мы что же, расстаемся навсегда? Мне бы не хотелось...
   Я двинул конверт назад.
   - Хитрите. Желаете знать, какие слова я скажу Чико, когда он прибудет за вашим трупом? Ошибаетесь. Не нужно рассчитывать чужие шаги как собственные. Не стригите людей под себя. Деньги отнюдь не универсальная ценность.
   - Значит, Чико возвращается?
   - В этом-то и предмет нашей встречи. Ужинать будете?
   - Истекаю желудочным соком.
   Ге-Пе крикнул в сторону двери по-русски:
   - Иван! Стандарт!
   Он предвосхитил мои мечты, добавив к их воплощению копченого угря, шкурка которого соскальзывала с розовато-кофейной сочной и нежной мякоти, едва прикасалась вилка. Свежайший! День выдался, с гастрономической точки зрения, незабываемым. Я так и сказал Пантагрюэличу, захлопывая серебряную крышку фарфоровой пивной кружки.
   Ге-Пе улыбнулся от удовольствия.
   - Кто вы, господин Шемякин? - спросил он.
   - То есть?
   - Кто вас пригласил в Таллинн? Или послал?
   - Опять этот детский вопрос?
   Я ненавижу застольные беседы "по душам". Нечто вроде лицемерного участия в негритянском хороводе с целью выудить у наивных аборигенов сотню-другую килограммов слоновой кости. Неужели Ге-Пе предполагает, что я воспользуюсь его эрзац-откровенностью и рвану в разговоре напролом? Послал бы я его, да не хватало, чтобы ещё и этот хлопнул дверью.
   - Давайте слегка притупим заостренность вопроса, Рэй, - предложил я. Неудобно грубить вам. Вы удачно коррумпировали меня этой рыбой и всем остальным, я готов сотрудничать, но есть формы, приличия, взаимопонимание с полуслова, если хотите. И зовите меня Бэзил.
   - Хорошо, Бэзил. Зайду аккуратнее. Вы можете сослаться на какие-нибудь рекомендации?
   - Вы коренной Таллиннец? - ответил я вопросом.
   - Родился, как говорили здесь раньше, в эстонское время.
   - Вам что-нибудь говорит фамилия Гущины?
   - А-а-а... Вот вы из каких!
   - Теперь из Германии. Вернусь в Москву.
   - В ответ назову другую фамилию, - сказал Ге-Пе.
   - Не думаю, что вы меня удивите.
   - Тогда? - с повышенным интересом спросил Ге-Пе.
   - Дубровин.
   Ге-Пе двинул кружку с пивом, расплескав его на скатерть.
   - Мне действительно приходится иметь с ним дело.
   - Или он со всеми имеет дело, включая и вас, Рэй? Лучше сказать так. Вы у него на крючке, не он у вас, я считаю.
   - Меня передали ему. Моя мать была эстонкой, отец евреем. Лагерники. Чтобы мама благополучно родила моего младшего брата, отец согласился сотрудничать с эн-ка-вэ-дэ. Так и тянется.
   - Потому что вам это выгодно. Кто теперь может заставить? Десятки тысяч немецких пленных офицеров давали подписки о сотрудничестве с ка-гэ-бэ. После возвращения в Германию их пытались шантажировать этими бумажками, а они посылали агентов великой державы подальше. И - ничего не случилось. Вот так вот. Что мешает вам сделать то же самое? В Эстонии принят акт об амнистии всякому, кто заявит о сотрудничестве в прошлом. Вы этого не делаете. Вам это выгодно. Вашему бизнесу выгодно.
   Ге-Пе всматривался в меня с неподдельной ненавистью. Она сочилась из его зрачков.
   - А Дубровина вы определенно обманываете, - сказал я и рассмеялся. Его, бедолагу, все обманывают.
   - Ненавижу его, - сказал Ге-Пе. - Как отец ждал реабилитации пятьдесят шестого! В массе других дураков. Реабилитировав репрессированных, палачи реабилитировали и себя. Жертвы и гонители в одной компании...
   - Как я понимаю, вы пригласили меня для конкретного разговора, сказал я мягко.
   - Да, конечно. Извините. Вы далеки от этого.
   - Определимся сразу, - сказал я примирительно. - Я фрилансер. И работаю не на Дубровина. Вы ведь в этом хотели разобраться, так?
   Ге-Пе рассмеялся.
   - Бэзил, вы взбаламутили мою сеть здесь, в Таллинне, потом в Лохусалу, добрались до Пярну. Высматривали амбар с товаром... Но давайте отвлечемся от беспредметных материй! Для меня даже сама идея покушения на генерала представляется полнейшей глупостью.
   - Согласен - сказал я.
   - Вы назвали Гущиных. Это были люди высокой пробы. И потому я вам теперь немного доверяю, так, самую малость... то есть, я хочу сказать, для меня вы яснее.
   - Уф! - прервал я его. - Давайте все же к делу. Завтра на рассвете я получу расписание пребывания генерала в Таллинне. Вы можете дать мне расписание Чико Тургенева?
   - Его никто не знает. Даже окружение. Но если он пересечет границу, вас поставят в известность. Бесплатно. Конверт унесите. Вот телефон, звоните завтра с семи утра. Ответит Дечибал Прока. Надеюсь, вам удастся предотвратить преступление.
   Господи, подумал я, где завтра в семь утра я достану треногу для фотоаппарата?
   На выходе я покосился на негра в сюртуке.
   Меня тошнило от благородства Ге-Пе, вернувшего конверт с купюрами. Наверное, смотрит теперь в мою спину так же, как на негра при дверях. Отдал конверт, словно чаевые сунул. До Синди меня не оставляло чувство, что встречу с Ге-Пе я проиграл.
   Простыня, пододеяльник и наволочка оказались крахмальными, одеяло верблюжьим. Ленин поставил на столе и бутылку минеральной. А где находится душевая, я знал и без его записки, пришпиленной к полотенцу.
   Глава девятая
   Один на один
   В пять тридцать утра, когда я садился в "Форд", Йоозепп Лагна, уже маялся на покрытых ночной изморосью грядках за палисадником. Упершись в черенок грабель ладонями, а на ладони положив подбородок, он успел, пока я запускал двигатель, высказаться относительно неопределенностей балтийской погоды. Поскольку челюсть его покоилась на граблях, когда он говорил, поднимался и опускался череп.
   Из Синди я не стал звонить в Таллинн. Наверняка местная почта в такую рань закрыта. Уехал прямиком в Пярну.
   Мне всегда нравился вид, открывающийся с высокого крыльца Пярнуского почтамта на мост через Саугу и дома в заречье. Ничего особенного, в общем-то. Обычные жилые коробки с водонапорной башней над крышами в форме кухонной толкушки. Но небо - высокое и просторное. Кучковатые облака плывут крутым подъемом вверх и все выше. И теперь, серо-фиолетовые в предутренних сумерках, они неизменно тянулись прочь от грешной землицы.
   Однажды, когда мы ехали из Таллинна в Синди сватать Марине первого эстонского мужа, я погнался за облачной тенью. Спидометр показал восемьдесят километров в час. Стремительные морские облака...
   Сауга исходила туманом, который глушил крики чаек. Поверх тумана на реях пришвартованного парусника сверкали сосульки.
   - Новости такие, - сказал Ефим по телефону. - Ночью прибыла группа сопровождения немецкого представителя на переговорах с генералом Бахметьевым. Размещение в Пярну, на госдаче в районе коттеджных застроек за городским пляжем. Из Таллиннского аэропорта группу отвезли в гостиницу местные, неофициально имелся Дубровин. Местные из Таллиннцев сразу уехали, передав опеку над немцами своим пярнусским, а Дубровин оставался до четырех утра. Он липучий, а если ещё угощение... Немцы деликатно предложили вариант "свои опекают своих".
   - Так и бывает.
   - Бывает, - сказал Шлайн и задышал в трубку, наверное, опять забегал по лавке. - Только вот что. Ты не обмолвился в Лейпциге относительно возможных неприятностей здесь для нас, а, стало быть, неминуемо и для них?
   - Им-то что?
   - Встреча Бахметьева с доверившимися немцами закрытая. Представляешь, что ждет их дома, если покушение состоится?
   - Вчера пачками шла стрельба сначала в нас, а потом по кафе в центре Таллинна. Хотя бы одно сообщение появилось?
   - По радио ни слова. Про газеты не могу сказать, ещё не видел. Но если молчит эфир, то и на бумаге ничего не найдем... Дело в том, что происшедшее - пока только эстонское дело. Русско-немецкое, будь спокоен, раздуют.
   - Допустим, - сказал я, сообразив наконец, что Ефим или Марика по его поручению записывают разговор на магнитофон. Операция-то началась. Подлежали документированию все моменты, по которым Шлайну придется, возможно, оправдываться.
   - Так что в Лейпциге? - повторил он вопрос.
   - В Лейпциг я ездил за подтверждением, что встреча действительно готовится. Так? Вот и все... Не нервничай, Ефим, проснись. Я понимаю, ещё рано, едва рассвет... Вспомни, про анонимку относительно покушения ты заговорил со мной только в Таллинне. Если немцы что-то узнали, то либо от местных, либо сам знаешь от кого. От Дэ. Я - оправдался?
   - Прости. Конечно.
   Не легко ему выдавливать из себя такое при работающей записи.
   - Вот что, Ефим, - сказал я, стараясь смягчить напор. - Я знаю, что терзает тебя. Не буду говорить, что именно. Слова теперь лишнее. Оставь мне решение. Забудь об ответственности. У нас нет времени. Мы ничего другого сделать не можем. И никто на нашем месте не смог бы.
   - Это разговоры для тети, - оборвал он. - Ответственность моя. И только. Не ты меня, я тебя нанял! Так что давай не зарывайся!
   Благородно, подумал я. Если все кончится успешно, озвучивание куска пленки с этими фразами станет основанием для повышения Ефима Шлайна в воинском звании и представления его к ордену за заслуги перед Отечеством.
   Я тоже когда-то радовался, как дитятко погремушке, получая капральскую нашивку.
   - Я допустил ошибку.
   - Что-о-о?! - заорал он в трубку. - И ты пускаешься в рассуждения теперь, когда, как говорил один мягкотелый гигант, процесс пошел?!
   - Остынь, - ответил я. - Ты уж совсем напуганный. Я забыл про штатив или хотя бы опорную ногу под фотокамеру. Только это я и хотел сказать. Мне придется снимать телеобъективом и, стало быть, с большой выдержкой.
   - Уф, придурок, - сказал Ефим. - В десять открываются магазины. В десять тридцать можешь подобрать штатив здесь, либо привезет Марика куда скажешь.
   - В десять тридцать у бара "Каролина". Я коррумпирую её за это чашечкой кофе. Ведь другого она не пьет.
   - Ладно, коррумпируй... Она же передаст программу пребывания генерала и его переговоров с немцами. Остальное, что появится к тому времени, тоже. Генерал едет со своими людьми от Нарвы. До связи.
   - До связи, - сказал я, нажал на рычажок, опустил новый жетончик и набрал номер, названный вчера вечером его превосходительством в пивном ресторане.
   - Ну? - ответил Прока. - Чего?
   - Дебил и есть, - сказал я ему. - Не в подводной лодке проснулся, это не сигнал продуть кингстоны для подъема по нужде!
   - Еще нет семи, откуда я знал, думал с дуру кто...
   - Есть новости? - спросил я.
   - Есть. Толстый Рэй передает для вас, что кавказская орава на трех машинах выгрузилась на континент с парома, прибывшего с острова Сааремаа. Около десятка. Сообщил капитан причала. Неизвестно пока, куда выруливают на Таллинн или на Пярну. Когда минуют развилку, Толстому сообщат. Точные новости будут в семь.
   Я повесил трубку. И в огромное окно почтамта узрел знакомый пикап "Рено". Из распахнутых створок сзади торчала лестница с красным надувным шариком вместо флажка. Водитель и второй, сидевший рядом, вертели сотовый телефон и что-то обсуждали.
   На крыльце продувало. До повторной связи с Прокой оставалось двадцать минут, и я пожалел, что не курю. Торчал на виду без повода. Поднял воротник.
   Итак, Чико отсиживался на острове Сааремаа. Там дождался информации о въезде генерала в Нарву. Путь его теперь - в Таллинн, где он получит от Дубровина детальную, по минутам, программу пребывания и переговоров с немцами генерала Бахметьева и российскую схему обеспечения безопасности. Дубровин, судя по тону Ефима, не испытывает удовольствия от варианта "свои отвечают за своих", потому что не сможет снабдить Чико такой же немецкой схемой. Немцы не обязаны его информировать, каждый работает по собственному плану, каждый сам за себя.
   Но почему - Сааремаа, глухомань, в которую Тургенева в обычной обстановке не затащишь? Встреча с заказчиком или его представителем для поправок в плане действий? Возможно... Но почему вдруг Сааремаа? Случайность? Расчет Чико пришпилить меня к генеральскому трупу сорвался. Продавилась и поддержка Толстого Рэя. С поездкой на Сааремаа Дубровин мог обернуться быстро, и там, не привлекая внимания, вдали от глаз людских, обсудить с Чико дальнейшие действия... Выглядело логично. Но оставалось не подтвержденным. Поэтому допустимо, что в обстановке появилась дополнительная вводная. Скажем, в действие ввели неизвестного Шлайну и мне фигуранта в дополнение к Чико или, что называется, достали из загашника его дублера, настоящего, не таскающегося на виду у всех в свите гагринского армянина... Такого, который и является настоящим стрелком.
   По общепринятому правилу, если операция предположительно может забуксовать по причине выявления противником её деталей или исполнителей, все немедленно меняется по запасному варианту. Внутри же и вне структуры продолжают симулировать активность по первоначальному плану с расчетом на предателя. Обнаруженный противником настоящий след, таким образом, превращается в ложный. На шершавом профессиональном языке это называется успешным отрывом.
   Я представил, какие деньги оказываются задействованными в этом деле, вспомнил, что и Шлайн, вопреки обыкновению, не торговался со мной. Прибалтийская возня вокруг генерала Бахметьева, вне сомнения, оплачивается не только из бюджета правительственных спецслужб, отощавших в последние годы, и тем более не частными структурами вроде "Балтпродинвеста" или "Экзохимпэкса". Расходы на обеих сторонах покрываются из специальных фондов. Может, и государственных. Да и две ли только стороны в этом деле?
   Тревога шевелилась в душе. По Сеньке ли шапка?
   Ребята наконец-то разобрались с радиотелефоном. Водитель ткнул кулаком второго в плечо, оба рассмеялись. Они включили музыку. Боковое стекло "Рено" было приспущено, и я расслышал гершвинского "Американца в Париже".
   С высокого крыльца я проследил, как "Рено" круто взял за мостом через Саугу в направлении кооперативной верфи.
   - Прока, говори новости, - велел я бывшей гордости дважды краснознаменного балтийского флота, когда, вернувшись в зал почтамта, позвонил второй раз. - Отчаянно некогда. Давай!
   - Значит, так... Заправлялись в Лихула. Едут, стало быть, в Таллинн.
   - Когда заправлялись?
   - Думаю, с полчаса назад.
   - Приезжай через час-полтора на своем "Пассате" на площадь Выру и постарайся встать ближе к бару "Каролина", на горушке, знаешь?
   - Знаю. Буду. Только доложу Толстому Рэю.
   - Доложи. А мне доложи, кому ты отдал компакт-диск с Гершвином.
   - Сказал, другу. Ну? Потерпеть не можете?
   Я дал отбой.
   В гонке на Таллинн Чико имел преимущество в один час.
   Ефим перехватил мой "Форд" на Пярнуском шоссе на въезде в Таллинн. Он стоял на обочине, ветер забрасывал мягкий воротник кашемирового бушлата ему на затылок. Волосатая ручища, высунувшаяся из рукава почти до локтя, придерживала картуз в стиле Жириновского, чтобы не сдуло. В этих местах солнечно только при ветре.
   Шлайн нервничал потому, что не обрел уверенности в правильности принятого решения, и не очень-то надеялся, что я отработаю операцию четко. Таким в поле я его ещё никогда не видел. Это расстраивало.
   Он начал с упреков, что я втравил его в интриги против Дубровина и, таким образом, раздробил силы, что я погряз в индивидуализме, присущем людям моих, как он сказал, занятий, что навязанный мною ковбойский стиль работы не вяжется с методами конторы, что нас ничтожно мало, что у нас нет агентов для черновой работы, связников, дублеров, что... что... что...
   Бюрократическая демагогия, на которую не оставалось времени. Думаю, он и явился-то на Пярнуское шоссе, чтобы, изнервничавшись сверх меры, излить свою желчь. Может, раскаивался в опрометчивом заявлении о своей ответственности. Слово все-таки не воробей. И тем не менее Ефим не был подонком, он был чем угодно - бюрократом, суетным, грубым, наглым, перестраховщиком, даже лжецом при необходимости, но только не подонком.
   - Ефим Шлайн, - сказал я ему в конце концов, перейдя на официальный тон, - я получил ваше указание завершить подготовку к начинающейся операции. План покушения, утвержденный лично вами, в сложившихся обстоятельствах - единственный, который сработает. На совещаниях в "Балтпродинвесте", названием которого прикрывается "Экзохимпэкс", я допускаю, предлагались десятки иных, может быть, более блестящих разработок. Я вполне уверен в их никчемности, потому что любой план, кроме моего, утвержденного вами, Ефим Шлайн, развалится от первой же дополнительной вводной.
   - Не орите! - перешел на "вы" и Ефим. - Вы орете на офицера, Шемякин!
   - Сейчас все держится на нитке. Да, операцией руководите вы. Расходы утверждаете вы. Но если вы, Ефим Шлайн, скажете мне сейчас - "остановись", вы думаете, я сделаю это? Не я, подонки должны быть остановлены. Они должны быть остановлены независимо от любых политических или денежных игр. Готовится преступление. Преступление! И мы, если мы - люди, обязаны видеть в этом преступление, а не политику, в которой цель оправдывает средства!
   - Не орите, - повторил менее жестко Ефим.
   - Да я и оторался. Не хочу извиняться, вы без формы. Я вас в ней, между прочим, и не видел, кажется... Забудем про нервы и все такое. План безупречен с профессиональной точки зрения. Скажите самому себе "да", вот и все! На этом и кончим...
   - С этого начнем, - сказал он.
   Мне кажется, я орал больше для того, чтобы подавить собственные сомнения.
   Тут мы и увидели Марику на горушке, у одной из позеленевших каменных ваз перед замызганным входом в "Каролину". Девушка тяжело опиралась на трость. Чехол со штативом висел на плече. Я подумал, что ни разу ещё не видел её вне лавки. Она казалась юной и привлекательной под солнцем в клетчатом жакете и черном берете, оттенявшем тяжелые белокурые волосы.
   На лестнице к "Каролине" я оглянулся, чтобы сверху выявить проковский "Фольксваген Пассат". Дечибал, на этот раз в пальто и при галстуке, осторожно кивнул из-за приспущенного бокового стекла.
   Все были на рабочих местах.
   - Ладно, - сказал шедший следом Ефим, пока Марика ещё не могла его слышать. - По-российски не можем без свары. Я сказал и себе, и тебе "да". А тебе ещё говорю: заруби на носу, я не вправе дать санкцию на убийство. Даже если я прикажу - "убивай" - при десяти свидетелях и они потом подтвердят это, отвечать будешь ты, и только ты. Будет считаться, что я пошел на превышение полномочий не вполне в здравом уме. Я предупредил тебя, Бэзил Шемякин!
   - А, иди ты, - сказал я ему и призывно махнул Марике, чтобы она поспешила навстречу. Вспомнил про её протезы и, прыгая через две ступеньки, побежал к ней сам.
   - Марика, - сказал я девушке, выхватывая штатив, - у меня ни секунды, я убегаю, передайте Ефиму, вон он идет за мной... мы не успели договорить с ним... что я позвоню в представительство "Балтпродинвеста" или вам через полтора-два часа. Мне нужно знать расписание по часам и минутам на все маршруты и остановки генерала. Пожалуйста! "Форд" оставлю здесь, на площади. Потом подберет Прока...
   И неожиданно для себя чмокнул её в губы.
   Краснеть она начала из-под берета. Сначала лоб, потом щеки. Дошло ли до подбородка с легкой ложбинкой, я не видел. Побежал назад к стоянке.
   Не знаю, что уж там подумал Ефим.
   Догадливый Прока, подъезжая к лестнице, распахнул дверь "Фольксвагена Пассата", и именно ту, которую нужно, - заднюю.
   Когда мы, едва протиснувшись через несколько пробок, продавились, наконец, к "Паласу", мышиного цвета шестисотый "Мерседес" стоял у главного подъезда, там, где стоять не разрешалось. Двое кавказцев из свиты Чико, в просторных кремовых пальто, без головных уборов, курили возле машины, посверкивая массивными перстнями.
   Только в таком месте и мог завтракать Чико. Я сориентировался верно, и, слава богу, не опоздал. Правда, на случай непредвиденной задержки имелся вариант: подкараулить Тургенева у городского музея, куда он по моему плану его покушения направится после завтрака в "Паласе". Однако, случись заминка, первый пункт плана пришлось бы перепрыгивать и сходу переходить ко второму, а я впадал в расстройство, если ритм начинавшейся операции сбивался даже слегка. Накладок и позже набирается предостаточно.
   На коленях я держал зачехленный штатив для фотокамеры. Дечибал Прока вообразил, что это снайперская винтовка. Косился на чехол через зеркало заднего вида.
   - Прока, - спросил я, - видишь шестисотый "мерс" с двумя кавказцами?
   - Позавчерашние?
   - Они знают тебя в лицо?
   - Нет, не думаю.
   - А твою машину?
   - Нет, не думаю.
   - Молодец... Проедешь до угла и высадишь меня так, чтобы кавказцы меня не приметили. Там постоишь, не выключая мотора, и уже один засветишься. Знаешь, что такое засветиться? Знаешь... Потом появится их босс. Как двинутся, садись им на хвост. Нагло и бездумно.
   - Шестисотому-то на хвост с "Пассатом"? Хэ!
   - Шестисотому - и на хвост с "Пассатом", вот именно. Они протащат тебя по старому городу, там преимущество в мощности ничего не дает, потом выскочат на бульвары и сбросят тебя рывком. Не давай им сделать это быстро. Насилуй мотор! Заставь их подумать, что нервничаешь, злишься, дай им, первое, запомнить твою машину и, второе, порадоваться победе над тобой. Стукни в отчаянии по рулю руками так, чтобы приметили. Шевели губами, будто материшься. Но впритык не клейся. Ты брюнет и заросший, я сивый и бритый. Не давай себя разглядеть!