Страница:
- Много работы оказалось?
- Больше, чем я думала... А теперь извини, я должна вернуться к своим обязанностям.
Я услышал в трубке, которую Марина на секунду задержала над рычагом телефонного аппарата, густой баритон:
- Доброе утро, мадам.
- Доброе утро, генерал...
Не очень-то осторожничает, в гостинице знают, кто он, подумал я.
Если работы оказалось больше, чем Марина рассчитывала, это значит, что к генералу прибыло подкрепление. К нему - политическое или к охране боевое? Скорее, боевое. Перестрелка на улице Ратаскаэву, огневая стычка в кафе у Ратушной площади, битва на шоссе возле Керну и, наконец, взрыв машины на набережной в Пярну - сериал достаточный, чтобы запросить подкрепления.
Представляю, как нервничают с утра в центральной полиции, выскребая остатки резервных офицеров для скрытого оцепления генерала!
Чиновничьи проблемы...
Козырной туз перешел ко мне: я сделался невидимкой. Ге-Пе вчера же ночью понесся из Пярну с добрыми вестями к Чико. К везунчику, победителю милостью судьбы. Баловню и палачу сильных мира сего. Родившемуся с серебряной ложкой во рту. Как говорится, в рубашке. Который проглотил весть о моем уничтожении, не разжевывая.
До особняка представительства оставалось две сотни метров.
Обгонявший меня невзрачный господин слегка и преднамеренно зацепил мое плечо. Пальто свиной кожи сползало с узких покатых плеч, большой, не по размеру, картуз "а-ля Жириновский" сидел на ушах. Замаскированный под Ефима Шлайна крупный русский разведчик Скелет Велле вполголоса скомандовал мне:
- В следующий переулок направо, пятьдесят метров и опять направо.
Словно пытающаяся взлететь курица, Велле нервно воздел локти, загоняя сползающее одеяние назад, на плечи.
- Надо поговорить, - упершись мне в грудь длинными руками в пустынном переулке, сказал Ефим. Естественно, сам он был во втором комплекте своего маскировочного гардероба, кашемировом бушлате поверх блейзера.
- Слушаю, - сказал я и подумал, что сейчас начнется занудная разборка случившегося вечером и ночью.
- Твой гонорар переведен в Цюрих сполна, - сказал Ефим. - Что бы тебе ни пришлось услышать на совещании, помни об этом. Перевод сделан на твой счет вчера. Запомнил?
- Запомнил, - сказал я.
Поодаль шла Марика, деревянно переставляя ноги в широких черных брюках по мокрому тротуару. Троица в полном составе отлавливала меня перед явкой в представительство. С точки зрения техники это было ужаснее, чем пароль про собачье мясо неделю назад.
Затеянный перехват был плохим предзнаменованием в начале важного дня. Он означал, что Шлайна отрезали от оперативной информации. Его не поставили в известность о моей героической гибели в Пярну. Ни Толстый Рэй, ни Дубровин, если Дубровин был информирован Толстым, не посчитали Шлайна достойным доверия. Иначе бы он не прибыл во главе своей грозной команды папаши и дочки Велле - перекинутся парой фраз с мертвецом.
Пришлось наскоро отчитаться о содеянном накануне.
Ухудшение положения для профессионала означает одно - появление новых возможностей, говорил Рум. Ефим повторил расхожий лейтенантский афоризм.
- Про твое сражение у Керну и взрыв на пярнуской набережной я ничего не знал, - сказал он. - А зачем тебя занесло в Пярну?
- Проездом. Звонил оттуда Марике.
- Надеюсь, ты не совался к генералу в "Каякас"?
- Лично мне он не нужен.
- Хорошо... Сейчас отдай пушку, если с собой, Марике. Она пройдет мимо. Оружие вернется к тебе в лавке. В представительство с ним нельзя...
- О господи, - сказал я и, пока Марика целовала меня в щеку, уронил в открытую сумочку, висевшую на её плече, "ЗИГ-Зауэр".
На шелушившихся от избытка косметики скулах Марты Воиновой прибавилось сухих морщинок. Румяна, белила и тени контрастировали так, будто она раскрасилась перед походом на футбольный матч в составе бригады моральной поддержки. Шлайна Воинова одарила едва приметной улыбкой, меня не разглядела. Я помнил, что правила служебной этики в их конторе не предусматривают обмена приветствиями с наемниками. Или она была возмущена моим образом жизни, полагая, что я безобразно проматываю жуткие гонорары. Хотелось надеяться, что её утешила ссадина на моей щеке. Хотя, конечно, героическая гибель больше подошла бы в качестве наглядного примера того, что всякому воздается по грехам его. Как ни старался, я не смог определить по её лицу - знает она о моей вчерашней гибели или нет? Другими словами, сообщал ли Толстый Рэй об этом Дубровину?
- Дубровин ждет в комнате для совещаний. Прямо по коридору и налево. Товарищ Шлайн, вы знаете дорогу, - сказала Воинова, оставаясь в вестибюле.
Нас пропустили без включения датчиков арки-детектора.
Дежурный, скрытый конторкой до затылка, не поднял головы.
- Открывай ворота, - скомандовала ему Марта Воинова.
- Есть, сделано, - ответил дежурный.
- Порасторопней не мог? - сказала ему Воинова.
Вместе со всеми я проследил через окно, как, растопыривая локти над баранкой, Вячеслав Вячеславович Виноградов выруливает трепаный пикап "Судзуки" на стоянку во внутреннем дворе представительства.
Теперь я вспомнил, где видел Вячеслава Вячеславовича после Вьетнама. Он выезжал из ворот представительства "Балтпродинвеста" в джипе "Чероки", когда я искал Шлайна и наткнулся на Дубровина. В битве под Керну я лишил господина Виноградова не только одежды и денег из бумажника, но и джипа вместе с водителем.
У всех у нас - Вячеслава Вячеславовича, Дубровина, Воиновой, Шлайна и у меня - нашлась в конце концов общая родина. Территория представительства якобы петербургского концерна "Балтпродинвест", вывеска которого маскирует биопомойный боезапас, накопленный калининградским концерном "Экзохимпэкс".
Глава тринадцатая
Утонченный тургеневский стиль
Пока я шел по коридору вслед за Ефимом, меня одолевали сомнения. С каждым шагом я чувствовал себя беспомощнее. Следовало ли приходить? Шлайн и без совещания мог единовластно поступить в отношении меня так, как посчитает нужным его контора. Значит? Значит, кто-то желает видеть меня лично. И отдать какое-то распоряжение, в этом случае через голову Шлайна. А Ефим полагает возможным допустить поругание субординации.
Вместо того, чтобы выполнять оперативную задачу, я увязал в отношениях со шлайновской конторой.
Предчувствие опасности с тыла, за спиной, у всякого вызовет страх. Тот, который овладевал мной, был, если обобщать, системного свойства. Я углублялся в недра учреждения, посещение которого, каким бы результат ни оказался, не сулило добра. В Бангкоке я пришел к Шлайну в консульство после нескольких лет предварительного знакомства. Мы искали нечто друг в друге, взаимно приноравливались в личных отношениях и приноравливали эти отношения к делу. Из консульства в Таиланде я мог уйти в любую минуту. Здесь, в Таллинне, я попадал к Дубровину. Или к Вячеславу Вячеславовичу. Какая разница? Один вел путаную игру со Шлайном, второй пытался то ли убить меня, то ли захватить в плен. И оба, по крайней мере, формально, считались на одной со Шлайном и мной стороне...
Кто они - Дубровин и Виноградов? СМЕРШ. Контрразведка, обозначавшаяся этой кошачье-шипящей аббревиатурой двух слов - "Смерть шпионам". Согласно служебной идеологии этой организации, окружение моего отца - в частности, харбинские балалаечники - и он сам, если не подлежали уничтожению на месте, то уж отправке за этим в лагеря непременно. На Алексеевских курсах, когда разбирались действия СМЕРШ, предмет невольно стремились проскочить побыстрее. Слушатели были отродьем тараканьего племени, в отношении которого, доведись им жить раньше, применили бы методы, аналогичные средствам борьбы с домашними паразитами.
Разумеется, физическое уничтожение шпиона противного лагеря вполне правомерно. С ликвидацией одного, второго, третьего лазутчика и так далее сужаются возможности противной стороны. Но массовая ликвидация подозрительных лиц контрразведкой, которая свой успех измеряет количеством расстрелянных или заключенных в лагеря, - иное дело. Это не из области полицейских мер, это - политика, свидетельство загнивания режима, который финансирует такую контрразведку.
В глазах Вячеслава Вячеславовича, чьи шаги за спиной мне уже слышались, я был тараканом. Прошлое сидит в каждом. А в таких, как я, оно ввинчено в инстинкт...
Комната, в которую я вошел за Ефимом Шлайном, оказалась безликой, как всякие помещения специального назначения. Два дешевых дивана по стенам. Убогий, в пятнах, холодильник в углу. Телефонный аппарат на подставке с кронштейном, торчавшим из стены. Люстры не было, только бра и две старомодные, с дугообразными ножками, черные лампы на столе для совещаний, обставленном стульями с линялой обивкой. Ковер на полу исполосовали лысые дорожки, протоптанные от двери к столу и вдоль стола. Окна выходили в тесный внутренний двор с водосточными трубами по углам и потеками на стенах.
Рукопожатие Дубровина, одетого в серый двубортный костюм, серую же сорочку и синеватый галстук, было теплым. Он улыбнулся, рассматривая мой сельский свитер, вельветовые брюки, заправленные в офицерские сапоги, даже тронул пальцами искусственный мех полушубка. Толстый Рэй не сообщал о моей смерти. В самом-то деле, с какой стати подавать Дубровину донос на самого себя об уничтожении взрывом агента, нанятого Москвой? Я напрасно грешил, посчитав, что Ефима отстранили от оперативной информации...
Дубровин сел во главе стола, в торце.
Шлайн угнездился на подоконнике в противоположном углу.
Я стянул кепку с фетровыми наушниками, положил на угол стола, дальний по отношению к Дубровину, и остался стоять.
Костюм и сорочка на Вячеславе Вячеславовиче были почти такие же, какие я содрал с него накануне.
В верхней одежде оставались двое - Шлайн и я. Виноградов, видимо, разделся в другом служебном помещении.
- Начинаем? - вопросом скомандовал Вячеслав Вячеславович.
Ефим кивком велел мне садиться. Он разглядывал водосточные трубы за окном, покачивал ботинком. К собравшимся была повернута только бледная щека и вдавленный висок с красноватым прыщиком.
Я читал, что в Византии действительное влияние и положение в имперской администрации проявлялось в изощренных и двусмысленных формах и почестях, доступных пониманию только посвященных. Возможно, взаимоотношения этих чинов нынешнего третьего Рима, среди которых я впервые в жизни оказался на внутреннем совещании, - продолжение той традиции? Кто же вы на самом-то деле, Вячеслав Вячеславович?
- Товарищи, - сказал Дубровин. - Вы, наверное, догадываетесь, что означает наш общий сбор.
- Кажется, да, - жеманно откликнулась Воинова.
- Я - нет, - сказал я.
- Вы, господин Шемякин, особое дело, - мягко отметил, как бы снисходя и выводя меня своим обращением в разряд исключения из рядов товарищей, Дубровин. - Так вот... С этой минуты прошу считать оперативное задание, с которым приехал товарищ Шлайн, завершенным. Вячеслав Вячеславович, прошу!
Бородатый, скребанув ножками отодвинутого стула, зашел за спину Дубровина. Сюрреалистическая картина: Дубровин имел две головы - свою и стоявшего за ним коротышки.
- Возможно, я покажусь непривычно многословным. Однако, не секрет, что подходы к этому... скажем, визиту этого... генерала Бахметьева в наши края, то есть в эту страну, это самое... то есть сюда, на Балтику, к нам... не у всех до текущего момента были, так сказать... сходными. Именно... Да. Прошу вспомнить, что все мы, как бы там ни было... как бы там ни было, значит... русские люди, дети родины.. и в условиях работы, которая сделалась теперь здесь закордонной. Тем более, таким образом... мы не можем тянуть разноголосицу... как у дедушки Крылова Лебедь, Рак и Щука. Я приветствую решение Дубровина. И считаю его установкой. У меня все.
Бородатый вернулся к стулу, подпихнул его под себя. Наверное, он едва доставал ногами до пола.
- У вас есть вопросы, господин Шемякин? - спросил Дубровин.
- Есть, - сказал я. - Не вопрос. Просьба. Вы - организованные люди. Вы правильно поймете, если я попрошу товарища Шлайна... - я упивался этим обращением, - ...распорядиться в отношении моих дальнейших действий в связи с завершением его миссии. То есть я хочу получить возмещение сделанных расходов, ощутимых для моего личного бюджета. Я не стал бы обращаться с этим при посторонних...
Посторонние не повели и бровью.
Шлайн, не отворачиваясь от окна, дернул подбородком, как бы не одобряя сказанного, и ухмыльнулся. Я все ждал, что он побежит вдоль стола или от окна к двери, как всегда при обсуждении каких-либо вопросов. Но он сидел, положив вылезшие из манжет волосатые руки на колено, и раскачивал, не переставая, другой ногой. Я вдруг почувствовал, что теперь он - спокоен.
- ...Но раз уж меня, работающего исключительно по разовому контракту, пригласили сюда, я бы желал...
- Да ладно, Шемякин, не придуривайтесь, - перебил Вячеслав Вячеславович. - Не крутите волу хвост. Ваше отношение к деньгам известно. Для вас это и бог, и царь, и воинский начальник. Только это и делает вас... как бы сказать... относительно приемлемым. Вы должны знать ваше место... Сейчас Шлайн скажет то, что и следует сказать вам. Не больше и не меньше. И то, что вы заслужили. Так ведь, Ефим Павлович?
Я и не знал, что Шлайн - Павлович.
- Бэзил Шемякин, - сказал Ефим, - ваша работа закончена. Контракт считается прекращенным. Согласно его условиям, вы получите половину полагающегося вам гонорара. По расходам представьте счета и остальное, что посчитаете нужным. Если нечего добавить к сказанному ранее, свободны.
Вставая и забирая со стола кепку, я сказал:
- Слушаюсь, товарищ Шлайн. Могу идти?
- Какие у вас планы, господин Шемякин? - спросила Воинова.
- Сдать финансовый отчет, отправиться в аэропорт и вылететь в связи с особенностями моей визы на Запад, потом домой, на Волгу, мадам.
У неё порозовела серая шея. Обращение "мадам" ей понравилось. Мне показалось, что теперь, когда со мной покончено и я поставлен на место, все присутствующие вдруг решили, что, возможно, я мог бы заслужить и большее снисхождение в глазах Вячеслава Вячеславовича.
- На Волге это - где? - спросила Воинова, разрешая немного поговорить в их компании.
- Почти в Кимрах, мадам.
Они дезавуировали Шлайна. Прикончили мое доверие к нему лично и к тому, что он держит слово, в особенности, когда это касается главного, по их мнению, для меня - денег. Прикончили его отношения со мной, а теперь прикончат - это они и хотели показать, пригласив меня на совещание, - его карьеру в отместку и взамен того, что не устранили меня физически. Чтобы я радовался, что выкрутился, и тем унизить Ефима ещё больше.
Так они полагали.
Вячеслав Вячеславович скучающе смотрел в окно. Дубровин кивнул Воиновой.
- Я провожу вас, - сказала она мне, - помогу пройти у дежурного.
И пошла первой. В коридоре, почти в конце, она круто повернулась и остановила меня.
- У вас с собой купюры?
- Какие именно? - ответил я вопросом.
- Из конверта, попавшего в ваши руки вчера.
- С рисунком черепахи?
Мне показалось, что она колеблется.
- Меня интересуют купюры, - прошипела Воинова.
- Деньги всегда считались законным трофеем. Чтобы никого не обижать, давайте решим, что я их нашел... Ну, раз вы это подсмотрели, я готов поделиться. Отдать все - несправедливо.
Ее глаза, иначе не скажешь, сочились ненавистью.
- Верните купюры. Это приказ.
- Я уволен две минуты назад, контракту конец, и окончательные расчеты мне предложено завершить с товарищем Шлайном. Какой теперь приказ? Так, мадам?
- Верните во избежание неприятностей.
- От денег одни неприятности, я согласен, но...
- Неприятности для вас начнутся у первой же кассы, где вы расплатитесь этими деньгами... Хорошо. Поступим иначе. Отдайте купюры. Я возмещу сумму эстонскими кронами. Мне нужны именно те купюры.
- Решено.
Оттянув воротник свитера и запустив за него руку, я вытащил из нагрудного кармана рубашки высушенный на кухне Йоозеппа бумажник, сохранивший форму моей ягодицы. Извлек сложенную пачку липучих купюр.
Марта Воинова пересчитала и просмотрела их дважды.
- Все, - подтвердила она. - Прибавьте сумму к расходам по вашему финансовому отчету, который представите Шлайну. Укажите, что это расходы на квартиру. Они будут приняты.
Светило солнце, мокрый тротуар высох, многие мужчины и женщины разгуливали без головных уборов. Не застегивая шубы под ласковым ветерком, я оттопырил руку в перчатках Вячеслава Вячеславовича, чтобы остановить такси.
Номера купюр я переписал накануне.
Лавка Тоодо Велле при свете дня показалась бедноватой и несуразной, в особенности после переоформления витрины.
В окне обок стеклянной двери, мутной и блеклой, поскольку неоновый арбалетчик исчез с тротуара, теперь сидели пластилиновые джазмены с набором положенных инструментов. Художник наделил музыкантов в группе струнных, щипковых, клавишных и ударных оскаленными улыбками и восторженно поднятыми бровями, а в группе духовых - пивными животами, надутыми щеками и выпученными от натуги глазами. На всех были студенческие фуражки Таллиннского университета. Черная леди в декольте до диафрагмы грызла зажатый в кулаке шоколадный батончик, заменявший микрофон. Саксофонист делал альтисту рожки преувеличенно огромными пальцами, начинающими надпись "Velle".
Но музыка оставалась неизменной - злосчастная румба "Сюку-сюку" Рохаса.
Под которую за прилавком заливалась слезами Марика.
- Это все вы, господин Шемякин, - сказала она, вытаскивая из кокетливой, отделанной кружевцами розовой коробки бумажную салфетку. Я вытянул мягкий листочек из пальцев хромоножки, сложил вдвое и бережно, по очереди промокнул её щеки. Она не пользовалась косметикой. И выглядела помолодевшей.
- Что "все" и почему это "все" исторгает ваши слезы? - спросил я.
- Ефим уходит со службы, у него неприятности... Утром приезжал Дубровин. Они кричали друг на друга, я слышала. Трудно поверить, что люди могут так безобразно ссориться! Они встретились в приемной, там... Дубровин сказал, что выбор Шемякина оказался ошибочным, что вы подвели и его, и Ефима. Сегодня утром, после ухода Дубровина, Ефим сказал, что необходимо перехватить вас, прежде чем вы попадете в представительство. Иначе прахом пойдет все, над чем он работал эти дни! Ефим сказал, что если в отношении вас они настоят на своем, он выйдет в отставку и поселится в Таллинне...
Мой "ЗИГ-Зауэр" лежал в стальном ящике кассового аппарата.
Марика выбила какую-то сумму, ящик, звякнув, выскочил, и я забрал оружие. Запихнул сзади под ремень на вельветовых брюках.
- Вы знаете, Ефим сделал мне предложение...
Она нашла силы улыбнуться вспухшими губами, правда, не очень-то уверенно.
- И будет работать продавцом в лавке Тоодо Велле, и сказал, что вы как-нибудь проживете и без московской дотации, выкупите лавку и все такое, и так далее?
- Он с вами обсуждал эту возможность? - спросила Марика.
- Мы делали с ним подсчеты по сему поводу. Нам помогал, кстати говоря, Дубровин и ещё один джентльмен и одна леди после того, как вы перехватили меня. Ефим должен был решить со мной некоторые финансовые формальности ещё до этих подсчетов. Мне кажется, он хочет, чтобы мы остались партнерами надолго...
- Папа говорит, что теперь, когда все круто переменилось, глупо жить по старому.
Она посмотрела мне в глаза: насколько я серьезен?
- Согласен. Хотя бы потому, что у всех не хватает денег.
- Иногда приходится использовать кассовую выручку для личных нужд. Но мы все возвращаем!
- Вот видите, Марика! Значит, все обстоит не так уж и плохо. Ваши слезы от нервов. Вы просто устали. Все устали. Я тоже устал. Но скоро всему конец. И все будет прекрасно! Вот увидите.
- Вы так думаете? Хотите кофе?
За окном и спинами джазменов человек в сером плаще на другой стороне переулка минуту-две разглядывал пластмассовые хлебцы и слойки в витрине булочной. Он едва приметно притоптывал под ритм "Сюку-сюку". До него по улице Суур-Карья, где я отпустил такси, за мной в перевалку шла беременная женщина. Она одела парик и надула резиновую камеру под пальто после того, как по небрежности встретилась со мной взглядом, когда я ловил машину на выходе из представительства. Она напрасно не доложила о зрительном контакте по начальству и поехала следом. Такое, даже если превратить себя в беременную, считается грубой ошибкой.
Скоре всего, это были дилетанты Вячеслава Вячеславовича. У Дубровина вряд ли оставались свободные резервы в эти полные суеты и забот о генерале Бахметьеве дни.
И вдруг я подумал: если Дубровин не знает о побоище под Керну, а Вячеслав Вячеславович и намека не сделал на это, не получилось ли так, что публичная комедия с прекращением моего контракта вызвана совпавшими расчетами этих двух типов? Дубровин избавляется от конкуренции Шлайна, дезавуируя его полномочия в присутствии агента и для пущей авторитетности в представительстве. А Вячеслав Вячеславович дает понять, что вчерашних, да и предыдущих, многолетней давности зла и унижения, содеянных ему мною вольно или невольно, он не попомнит, если я стушуюсь и исчезну из его судьбы навсегда, коли уж мне повезло уйти от его горилл живым. Вячеслав Вячеславович потому и отправил ко мне Марту Воинову, минуя Шлайна и Дубровина, для изъятия вещественных доказательств наших отныне и навсегда забытых встреч.
Но Марина-то знала и о побоище, и о взрыве! Значит? Значит, Ге-Пе работает, сколько он ни выставляется со своим нейтралитетом, прежде всего на новых друзей Эстонии и информацию в первую очередь отдает им. Но зачем эстонцам или их новым союзникам устранять меня? Я косвенно охраняю генерала, который им же необходим, как партнер!
Кому тогда нужно мое исчезновение? Дубровину? Или по-прежнему оно на уме и у Вячеслава Вячеславовича тоже? Или права Марина - я поперек горла бывшим выпускникам Херсонской мореходки, приехавшим после ритуальных трудов среди могил Востряковского кладбища подышать в компании Чико Тургенева морским воздухом Балтики?
- Вы разрешите мне пройти в гостиную и позвонить? - спросил я Марику.
- О, конечно, извините... Нужно было пригласить сразу!
В большой комнате угловой диван и четыре кресла покрывали серые чехлы. Столик с кавказской столешницей исчез. Пространство между пустыми этажерками и аляповатым баром в виде греческого портика заполняли обтянутые голубым скотчем картонные ящики, помеченные рисунком черепахи. Пять ящиков. Сколько же было неделю назад - шесть или восемь?
Я снял трубку телефона и набрал номер секс-студии Тармо.
Автоответчик попросил оставить послание. Я и оставил: хозяин после возвращения должен ждать повторного звонка.
Затем я набрал свой московский номер.
- Ну, слава богу, - сказала Наташа. - Мы не уехали в Замамбасово. Решили ждать. Я как чувствовала.
- Ты правильно чувствовала. Работенка затягивается, но не надолго. Как насчет супа из баранины? - спросил я.
- Когда прикажете, сэр?
- Завтра, не позже вечера. Где мама?
- Спит у себя. Позвать?
- Нет. Спит - нездоровится?
- Просто спит. Рано обедали... Ты - в порядке?
- В порядке. Целую.
Наташа знала, что делать дальше.
Марика обслуживала гривастого парня с голубым пластиковым гитарным чехлом, заброшенным за спину. Когда я выходил из лавки, она не посмотрела в мою сторону. Минуты три я топтался на углу переулка, но гривастый и после этого не кинулся за мной следом.
На улице Суур-Карья ни беременных женщин, ни фланирующих молодцев в серых плащах не наблюдалось.
Вячеслав Вячеславович, видимо, убедился, что я действую согласно плану. Пишу финансовый отчет Шлайну на его явочной квартире, теперь уже бывшей, поскольку безнадежно засвеченной. А затем отправлюсь в аэропорт.
Я и отправился. Спасая репутацию жмота - на автобусе: работа закончена, и я перемещаюсь отныне за свои кровные.
До выхода на огневую позицию оставалось больше трех часов. Я наделся, что Мурка не слишком изголодалась.
Она молнией, перелетая через хлам, скатилась по дырявым пролетам лестницы, едва я задвинул щеколду на двери старого дома, и с мяуканьем сопроводила на верхний этаж.
Они так отчаянно кишели!
Четыре черных, как солдатский гуталин, слепыша пихались ножками и скалили розовые ротики в поисках мамаши, которая задрав хвост, отиралась о мои офицерские сапоги.
Присев, чтобы не обозначаться в оконном проломе, я сказал:
- Ну, похвастайся, похвастайся, гордая мамаша. Экие отродья! Ах, потаскушка! Ах и ах, стыдобушка! Отец-то известен?
Она бодалась под локоть, с урчанием выхватывала комочки фарша из пальцев. Кинулась к молоку, подсунула мордочку под струйку, которую я цедил из пузырька в крышку от объектива, опять суетливо ткнулась в мясо.
Я осторожно вытянул шарф из-под голосивших котят. Он оказался влажным. Я сбросил его в пролом. Стянув доху, ножом отпорол на себе рукава свитера и смастерил свежую подстилку.
Два двадцать пополудни.
Сначала я установил треногу, навинтил "Яшиху". Слава богу, по-прежнему солнечно. Не знаю, как пришлось бы действовать в метель... Телеобъективом прогулялся по крыше шестиэтажного дома. Сероватый бугорок качнулся у вытяжной трубы - там же, где стрелок гнездился и в прошлый раз.
Зарядив свежую пленку, я сделал предварительный контрольный снимок. Второй контрольный - когда уложу на вечный покой великого и непобедимого Чико Тургенева. Смерть явится ему красиво и элегантно - над черепичными крышами Таллинна, в изысканном стиле...
- Больше, чем я думала... А теперь извини, я должна вернуться к своим обязанностям.
Я услышал в трубке, которую Марина на секунду задержала над рычагом телефонного аппарата, густой баритон:
- Доброе утро, мадам.
- Доброе утро, генерал...
Не очень-то осторожничает, в гостинице знают, кто он, подумал я.
Если работы оказалось больше, чем Марина рассчитывала, это значит, что к генералу прибыло подкрепление. К нему - политическое или к охране боевое? Скорее, боевое. Перестрелка на улице Ратаскаэву, огневая стычка в кафе у Ратушной площади, битва на шоссе возле Керну и, наконец, взрыв машины на набережной в Пярну - сериал достаточный, чтобы запросить подкрепления.
Представляю, как нервничают с утра в центральной полиции, выскребая остатки резервных офицеров для скрытого оцепления генерала!
Чиновничьи проблемы...
Козырной туз перешел ко мне: я сделался невидимкой. Ге-Пе вчера же ночью понесся из Пярну с добрыми вестями к Чико. К везунчику, победителю милостью судьбы. Баловню и палачу сильных мира сего. Родившемуся с серебряной ложкой во рту. Как говорится, в рубашке. Который проглотил весть о моем уничтожении, не разжевывая.
До особняка представительства оставалось две сотни метров.
Обгонявший меня невзрачный господин слегка и преднамеренно зацепил мое плечо. Пальто свиной кожи сползало с узких покатых плеч, большой, не по размеру, картуз "а-ля Жириновский" сидел на ушах. Замаскированный под Ефима Шлайна крупный русский разведчик Скелет Велле вполголоса скомандовал мне:
- В следующий переулок направо, пятьдесят метров и опять направо.
Словно пытающаяся взлететь курица, Велле нервно воздел локти, загоняя сползающее одеяние назад, на плечи.
- Надо поговорить, - упершись мне в грудь длинными руками в пустынном переулке, сказал Ефим. Естественно, сам он был во втором комплекте своего маскировочного гардероба, кашемировом бушлате поверх блейзера.
- Слушаю, - сказал я и подумал, что сейчас начнется занудная разборка случившегося вечером и ночью.
- Твой гонорар переведен в Цюрих сполна, - сказал Ефим. - Что бы тебе ни пришлось услышать на совещании, помни об этом. Перевод сделан на твой счет вчера. Запомнил?
- Запомнил, - сказал я.
Поодаль шла Марика, деревянно переставляя ноги в широких черных брюках по мокрому тротуару. Троица в полном составе отлавливала меня перед явкой в представительство. С точки зрения техники это было ужаснее, чем пароль про собачье мясо неделю назад.
Затеянный перехват был плохим предзнаменованием в начале важного дня. Он означал, что Шлайна отрезали от оперативной информации. Его не поставили в известность о моей героической гибели в Пярну. Ни Толстый Рэй, ни Дубровин, если Дубровин был информирован Толстым, не посчитали Шлайна достойным доверия. Иначе бы он не прибыл во главе своей грозной команды папаши и дочки Велле - перекинутся парой фраз с мертвецом.
Пришлось наскоро отчитаться о содеянном накануне.
Ухудшение положения для профессионала означает одно - появление новых возможностей, говорил Рум. Ефим повторил расхожий лейтенантский афоризм.
- Про твое сражение у Керну и взрыв на пярнуской набережной я ничего не знал, - сказал он. - А зачем тебя занесло в Пярну?
- Проездом. Звонил оттуда Марике.
- Надеюсь, ты не совался к генералу в "Каякас"?
- Лично мне он не нужен.
- Хорошо... Сейчас отдай пушку, если с собой, Марике. Она пройдет мимо. Оружие вернется к тебе в лавке. В представительство с ним нельзя...
- О господи, - сказал я и, пока Марика целовала меня в щеку, уронил в открытую сумочку, висевшую на её плече, "ЗИГ-Зауэр".
На шелушившихся от избытка косметики скулах Марты Воиновой прибавилось сухих морщинок. Румяна, белила и тени контрастировали так, будто она раскрасилась перед походом на футбольный матч в составе бригады моральной поддержки. Шлайна Воинова одарила едва приметной улыбкой, меня не разглядела. Я помнил, что правила служебной этики в их конторе не предусматривают обмена приветствиями с наемниками. Или она была возмущена моим образом жизни, полагая, что я безобразно проматываю жуткие гонорары. Хотелось надеяться, что её утешила ссадина на моей щеке. Хотя, конечно, героическая гибель больше подошла бы в качестве наглядного примера того, что всякому воздается по грехам его. Как ни старался, я не смог определить по её лицу - знает она о моей вчерашней гибели или нет? Другими словами, сообщал ли Толстый Рэй об этом Дубровину?
- Дубровин ждет в комнате для совещаний. Прямо по коридору и налево. Товарищ Шлайн, вы знаете дорогу, - сказала Воинова, оставаясь в вестибюле.
Нас пропустили без включения датчиков арки-детектора.
Дежурный, скрытый конторкой до затылка, не поднял головы.
- Открывай ворота, - скомандовала ему Марта Воинова.
- Есть, сделано, - ответил дежурный.
- Порасторопней не мог? - сказала ему Воинова.
Вместе со всеми я проследил через окно, как, растопыривая локти над баранкой, Вячеслав Вячеславович Виноградов выруливает трепаный пикап "Судзуки" на стоянку во внутреннем дворе представительства.
Теперь я вспомнил, где видел Вячеслава Вячеславовича после Вьетнама. Он выезжал из ворот представительства "Балтпродинвеста" в джипе "Чероки", когда я искал Шлайна и наткнулся на Дубровина. В битве под Керну я лишил господина Виноградова не только одежды и денег из бумажника, но и джипа вместе с водителем.
У всех у нас - Вячеслава Вячеславовича, Дубровина, Воиновой, Шлайна и у меня - нашлась в конце концов общая родина. Территория представительства якобы петербургского концерна "Балтпродинвест", вывеска которого маскирует биопомойный боезапас, накопленный калининградским концерном "Экзохимпэкс".
Глава тринадцатая
Утонченный тургеневский стиль
Пока я шел по коридору вслед за Ефимом, меня одолевали сомнения. С каждым шагом я чувствовал себя беспомощнее. Следовало ли приходить? Шлайн и без совещания мог единовластно поступить в отношении меня так, как посчитает нужным его контора. Значит? Значит, кто-то желает видеть меня лично. И отдать какое-то распоряжение, в этом случае через голову Шлайна. А Ефим полагает возможным допустить поругание субординации.
Вместо того, чтобы выполнять оперативную задачу, я увязал в отношениях со шлайновской конторой.
Предчувствие опасности с тыла, за спиной, у всякого вызовет страх. Тот, который овладевал мной, был, если обобщать, системного свойства. Я углублялся в недра учреждения, посещение которого, каким бы результат ни оказался, не сулило добра. В Бангкоке я пришел к Шлайну в консульство после нескольких лет предварительного знакомства. Мы искали нечто друг в друге, взаимно приноравливались в личных отношениях и приноравливали эти отношения к делу. Из консульства в Таиланде я мог уйти в любую минуту. Здесь, в Таллинне, я попадал к Дубровину. Или к Вячеславу Вячеславовичу. Какая разница? Один вел путаную игру со Шлайном, второй пытался то ли убить меня, то ли захватить в плен. И оба, по крайней мере, формально, считались на одной со Шлайном и мной стороне...
Кто они - Дубровин и Виноградов? СМЕРШ. Контрразведка, обозначавшаяся этой кошачье-шипящей аббревиатурой двух слов - "Смерть шпионам". Согласно служебной идеологии этой организации, окружение моего отца - в частности, харбинские балалаечники - и он сам, если не подлежали уничтожению на месте, то уж отправке за этим в лагеря непременно. На Алексеевских курсах, когда разбирались действия СМЕРШ, предмет невольно стремились проскочить побыстрее. Слушатели были отродьем тараканьего племени, в отношении которого, доведись им жить раньше, применили бы методы, аналогичные средствам борьбы с домашними паразитами.
Разумеется, физическое уничтожение шпиона противного лагеря вполне правомерно. С ликвидацией одного, второго, третьего лазутчика и так далее сужаются возможности противной стороны. Но массовая ликвидация подозрительных лиц контрразведкой, которая свой успех измеряет количеством расстрелянных или заключенных в лагеря, - иное дело. Это не из области полицейских мер, это - политика, свидетельство загнивания режима, который финансирует такую контрразведку.
В глазах Вячеслава Вячеславовича, чьи шаги за спиной мне уже слышались, я был тараканом. Прошлое сидит в каждом. А в таких, как я, оно ввинчено в инстинкт...
Комната, в которую я вошел за Ефимом Шлайном, оказалась безликой, как всякие помещения специального назначения. Два дешевых дивана по стенам. Убогий, в пятнах, холодильник в углу. Телефонный аппарат на подставке с кронштейном, торчавшим из стены. Люстры не было, только бра и две старомодные, с дугообразными ножками, черные лампы на столе для совещаний, обставленном стульями с линялой обивкой. Ковер на полу исполосовали лысые дорожки, протоптанные от двери к столу и вдоль стола. Окна выходили в тесный внутренний двор с водосточными трубами по углам и потеками на стенах.
Рукопожатие Дубровина, одетого в серый двубортный костюм, серую же сорочку и синеватый галстук, было теплым. Он улыбнулся, рассматривая мой сельский свитер, вельветовые брюки, заправленные в офицерские сапоги, даже тронул пальцами искусственный мех полушубка. Толстый Рэй не сообщал о моей смерти. В самом-то деле, с какой стати подавать Дубровину донос на самого себя об уничтожении взрывом агента, нанятого Москвой? Я напрасно грешил, посчитав, что Ефима отстранили от оперативной информации...
Дубровин сел во главе стола, в торце.
Шлайн угнездился на подоконнике в противоположном углу.
Я стянул кепку с фетровыми наушниками, положил на угол стола, дальний по отношению к Дубровину, и остался стоять.
Костюм и сорочка на Вячеславе Вячеславовиче были почти такие же, какие я содрал с него накануне.
В верхней одежде оставались двое - Шлайн и я. Виноградов, видимо, разделся в другом служебном помещении.
- Начинаем? - вопросом скомандовал Вячеслав Вячеславович.
Ефим кивком велел мне садиться. Он разглядывал водосточные трубы за окном, покачивал ботинком. К собравшимся была повернута только бледная щека и вдавленный висок с красноватым прыщиком.
Я читал, что в Византии действительное влияние и положение в имперской администрации проявлялось в изощренных и двусмысленных формах и почестях, доступных пониманию только посвященных. Возможно, взаимоотношения этих чинов нынешнего третьего Рима, среди которых я впервые в жизни оказался на внутреннем совещании, - продолжение той традиции? Кто же вы на самом-то деле, Вячеслав Вячеславович?
- Товарищи, - сказал Дубровин. - Вы, наверное, догадываетесь, что означает наш общий сбор.
- Кажется, да, - жеманно откликнулась Воинова.
- Я - нет, - сказал я.
- Вы, господин Шемякин, особое дело, - мягко отметил, как бы снисходя и выводя меня своим обращением в разряд исключения из рядов товарищей, Дубровин. - Так вот... С этой минуты прошу считать оперативное задание, с которым приехал товарищ Шлайн, завершенным. Вячеслав Вячеславович, прошу!
Бородатый, скребанув ножками отодвинутого стула, зашел за спину Дубровина. Сюрреалистическая картина: Дубровин имел две головы - свою и стоявшего за ним коротышки.
- Возможно, я покажусь непривычно многословным. Однако, не секрет, что подходы к этому... скажем, визиту этого... генерала Бахметьева в наши края, то есть в эту страну, это самое... то есть сюда, на Балтику, к нам... не у всех до текущего момента были, так сказать... сходными. Именно... Да. Прошу вспомнить, что все мы, как бы там ни было... как бы там ни было, значит... русские люди, дети родины.. и в условиях работы, которая сделалась теперь здесь закордонной. Тем более, таким образом... мы не можем тянуть разноголосицу... как у дедушки Крылова Лебедь, Рак и Щука. Я приветствую решение Дубровина. И считаю его установкой. У меня все.
Бородатый вернулся к стулу, подпихнул его под себя. Наверное, он едва доставал ногами до пола.
- У вас есть вопросы, господин Шемякин? - спросил Дубровин.
- Есть, - сказал я. - Не вопрос. Просьба. Вы - организованные люди. Вы правильно поймете, если я попрошу товарища Шлайна... - я упивался этим обращением, - ...распорядиться в отношении моих дальнейших действий в связи с завершением его миссии. То есть я хочу получить возмещение сделанных расходов, ощутимых для моего личного бюджета. Я не стал бы обращаться с этим при посторонних...
Посторонние не повели и бровью.
Шлайн, не отворачиваясь от окна, дернул подбородком, как бы не одобряя сказанного, и ухмыльнулся. Я все ждал, что он побежит вдоль стола или от окна к двери, как всегда при обсуждении каких-либо вопросов. Но он сидел, положив вылезшие из манжет волосатые руки на колено, и раскачивал, не переставая, другой ногой. Я вдруг почувствовал, что теперь он - спокоен.
- ...Но раз уж меня, работающего исключительно по разовому контракту, пригласили сюда, я бы желал...
- Да ладно, Шемякин, не придуривайтесь, - перебил Вячеслав Вячеславович. - Не крутите волу хвост. Ваше отношение к деньгам известно. Для вас это и бог, и царь, и воинский начальник. Только это и делает вас... как бы сказать... относительно приемлемым. Вы должны знать ваше место... Сейчас Шлайн скажет то, что и следует сказать вам. Не больше и не меньше. И то, что вы заслужили. Так ведь, Ефим Павлович?
Я и не знал, что Шлайн - Павлович.
- Бэзил Шемякин, - сказал Ефим, - ваша работа закончена. Контракт считается прекращенным. Согласно его условиям, вы получите половину полагающегося вам гонорара. По расходам представьте счета и остальное, что посчитаете нужным. Если нечего добавить к сказанному ранее, свободны.
Вставая и забирая со стола кепку, я сказал:
- Слушаюсь, товарищ Шлайн. Могу идти?
- Какие у вас планы, господин Шемякин? - спросила Воинова.
- Сдать финансовый отчет, отправиться в аэропорт и вылететь в связи с особенностями моей визы на Запад, потом домой, на Волгу, мадам.
У неё порозовела серая шея. Обращение "мадам" ей понравилось. Мне показалось, что теперь, когда со мной покончено и я поставлен на место, все присутствующие вдруг решили, что, возможно, я мог бы заслужить и большее снисхождение в глазах Вячеслава Вячеславовича.
- На Волге это - где? - спросила Воинова, разрешая немного поговорить в их компании.
- Почти в Кимрах, мадам.
Они дезавуировали Шлайна. Прикончили мое доверие к нему лично и к тому, что он держит слово, в особенности, когда это касается главного, по их мнению, для меня - денег. Прикончили его отношения со мной, а теперь прикончат - это они и хотели показать, пригласив меня на совещание, - его карьеру в отместку и взамен того, что не устранили меня физически. Чтобы я радовался, что выкрутился, и тем унизить Ефима ещё больше.
Так они полагали.
Вячеслав Вячеславович скучающе смотрел в окно. Дубровин кивнул Воиновой.
- Я провожу вас, - сказала она мне, - помогу пройти у дежурного.
И пошла первой. В коридоре, почти в конце, она круто повернулась и остановила меня.
- У вас с собой купюры?
- Какие именно? - ответил я вопросом.
- Из конверта, попавшего в ваши руки вчера.
- С рисунком черепахи?
Мне показалось, что она колеблется.
- Меня интересуют купюры, - прошипела Воинова.
- Деньги всегда считались законным трофеем. Чтобы никого не обижать, давайте решим, что я их нашел... Ну, раз вы это подсмотрели, я готов поделиться. Отдать все - несправедливо.
Ее глаза, иначе не скажешь, сочились ненавистью.
- Верните купюры. Это приказ.
- Я уволен две минуты назад, контракту конец, и окончательные расчеты мне предложено завершить с товарищем Шлайном. Какой теперь приказ? Так, мадам?
- Верните во избежание неприятностей.
- От денег одни неприятности, я согласен, но...
- Неприятности для вас начнутся у первой же кассы, где вы расплатитесь этими деньгами... Хорошо. Поступим иначе. Отдайте купюры. Я возмещу сумму эстонскими кронами. Мне нужны именно те купюры.
- Решено.
Оттянув воротник свитера и запустив за него руку, я вытащил из нагрудного кармана рубашки высушенный на кухне Йоозеппа бумажник, сохранивший форму моей ягодицы. Извлек сложенную пачку липучих купюр.
Марта Воинова пересчитала и просмотрела их дважды.
- Все, - подтвердила она. - Прибавьте сумму к расходам по вашему финансовому отчету, который представите Шлайну. Укажите, что это расходы на квартиру. Они будут приняты.
Светило солнце, мокрый тротуар высох, многие мужчины и женщины разгуливали без головных уборов. Не застегивая шубы под ласковым ветерком, я оттопырил руку в перчатках Вячеслава Вячеславовича, чтобы остановить такси.
Номера купюр я переписал накануне.
Лавка Тоодо Велле при свете дня показалась бедноватой и несуразной, в особенности после переоформления витрины.
В окне обок стеклянной двери, мутной и блеклой, поскольку неоновый арбалетчик исчез с тротуара, теперь сидели пластилиновые джазмены с набором положенных инструментов. Художник наделил музыкантов в группе струнных, щипковых, клавишных и ударных оскаленными улыбками и восторженно поднятыми бровями, а в группе духовых - пивными животами, надутыми щеками и выпученными от натуги глазами. На всех были студенческие фуражки Таллиннского университета. Черная леди в декольте до диафрагмы грызла зажатый в кулаке шоколадный батончик, заменявший микрофон. Саксофонист делал альтисту рожки преувеличенно огромными пальцами, начинающими надпись "Velle".
Но музыка оставалась неизменной - злосчастная румба "Сюку-сюку" Рохаса.
Под которую за прилавком заливалась слезами Марика.
- Это все вы, господин Шемякин, - сказала она, вытаскивая из кокетливой, отделанной кружевцами розовой коробки бумажную салфетку. Я вытянул мягкий листочек из пальцев хромоножки, сложил вдвое и бережно, по очереди промокнул её щеки. Она не пользовалась косметикой. И выглядела помолодевшей.
- Что "все" и почему это "все" исторгает ваши слезы? - спросил я.
- Ефим уходит со службы, у него неприятности... Утром приезжал Дубровин. Они кричали друг на друга, я слышала. Трудно поверить, что люди могут так безобразно ссориться! Они встретились в приемной, там... Дубровин сказал, что выбор Шемякина оказался ошибочным, что вы подвели и его, и Ефима. Сегодня утром, после ухода Дубровина, Ефим сказал, что необходимо перехватить вас, прежде чем вы попадете в представительство. Иначе прахом пойдет все, над чем он работал эти дни! Ефим сказал, что если в отношении вас они настоят на своем, он выйдет в отставку и поселится в Таллинне...
Мой "ЗИГ-Зауэр" лежал в стальном ящике кассового аппарата.
Марика выбила какую-то сумму, ящик, звякнув, выскочил, и я забрал оружие. Запихнул сзади под ремень на вельветовых брюках.
- Вы знаете, Ефим сделал мне предложение...
Она нашла силы улыбнуться вспухшими губами, правда, не очень-то уверенно.
- И будет работать продавцом в лавке Тоодо Велле, и сказал, что вы как-нибудь проживете и без московской дотации, выкупите лавку и все такое, и так далее?
- Он с вами обсуждал эту возможность? - спросила Марика.
- Мы делали с ним подсчеты по сему поводу. Нам помогал, кстати говоря, Дубровин и ещё один джентльмен и одна леди после того, как вы перехватили меня. Ефим должен был решить со мной некоторые финансовые формальности ещё до этих подсчетов. Мне кажется, он хочет, чтобы мы остались партнерами надолго...
- Папа говорит, что теперь, когда все круто переменилось, глупо жить по старому.
Она посмотрела мне в глаза: насколько я серьезен?
- Согласен. Хотя бы потому, что у всех не хватает денег.
- Иногда приходится использовать кассовую выручку для личных нужд. Но мы все возвращаем!
- Вот видите, Марика! Значит, все обстоит не так уж и плохо. Ваши слезы от нервов. Вы просто устали. Все устали. Я тоже устал. Но скоро всему конец. И все будет прекрасно! Вот увидите.
- Вы так думаете? Хотите кофе?
За окном и спинами джазменов человек в сером плаще на другой стороне переулка минуту-две разглядывал пластмассовые хлебцы и слойки в витрине булочной. Он едва приметно притоптывал под ритм "Сюку-сюку". До него по улице Суур-Карья, где я отпустил такси, за мной в перевалку шла беременная женщина. Она одела парик и надула резиновую камеру под пальто после того, как по небрежности встретилась со мной взглядом, когда я ловил машину на выходе из представительства. Она напрасно не доложила о зрительном контакте по начальству и поехала следом. Такое, даже если превратить себя в беременную, считается грубой ошибкой.
Скоре всего, это были дилетанты Вячеслава Вячеславовича. У Дубровина вряд ли оставались свободные резервы в эти полные суеты и забот о генерале Бахметьеве дни.
И вдруг я подумал: если Дубровин не знает о побоище под Керну, а Вячеслав Вячеславович и намека не сделал на это, не получилось ли так, что публичная комедия с прекращением моего контракта вызвана совпавшими расчетами этих двух типов? Дубровин избавляется от конкуренции Шлайна, дезавуируя его полномочия в присутствии агента и для пущей авторитетности в представительстве. А Вячеслав Вячеславович дает понять, что вчерашних, да и предыдущих, многолетней давности зла и унижения, содеянных ему мною вольно или невольно, он не попомнит, если я стушуюсь и исчезну из его судьбы навсегда, коли уж мне повезло уйти от его горилл живым. Вячеслав Вячеславович потому и отправил ко мне Марту Воинову, минуя Шлайна и Дубровина, для изъятия вещественных доказательств наших отныне и навсегда забытых встреч.
Но Марина-то знала и о побоище, и о взрыве! Значит? Значит, Ге-Пе работает, сколько он ни выставляется со своим нейтралитетом, прежде всего на новых друзей Эстонии и информацию в первую очередь отдает им. Но зачем эстонцам или их новым союзникам устранять меня? Я косвенно охраняю генерала, который им же необходим, как партнер!
Кому тогда нужно мое исчезновение? Дубровину? Или по-прежнему оно на уме и у Вячеслава Вячеславовича тоже? Или права Марина - я поперек горла бывшим выпускникам Херсонской мореходки, приехавшим после ритуальных трудов среди могил Востряковского кладбища подышать в компании Чико Тургенева морским воздухом Балтики?
- Вы разрешите мне пройти в гостиную и позвонить? - спросил я Марику.
- О, конечно, извините... Нужно было пригласить сразу!
В большой комнате угловой диван и четыре кресла покрывали серые чехлы. Столик с кавказской столешницей исчез. Пространство между пустыми этажерками и аляповатым баром в виде греческого портика заполняли обтянутые голубым скотчем картонные ящики, помеченные рисунком черепахи. Пять ящиков. Сколько же было неделю назад - шесть или восемь?
Я снял трубку телефона и набрал номер секс-студии Тармо.
Автоответчик попросил оставить послание. Я и оставил: хозяин после возвращения должен ждать повторного звонка.
Затем я набрал свой московский номер.
- Ну, слава богу, - сказала Наташа. - Мы не уехали в Замамбасово. Решили ждать. Я как чувствовала.
- Ты правильно чувствовала. Работенка затягивается, но не надолго. Как насчет супа из баранины? - спросил я.
- Когда прикажете, сэр?
- Завтра, не позже вечера. Где мама?
- Спит у себя. Позвать?
- Нет. Спит - нездоровится?
- Просто спит. Рано обедали... Ты - в порядке?
- В порядке. Целую.
Наташа знала, что делать дальше.
Марика обслуживала гривастого парня с голубым пластиковым гитарным чехлом, заброшенным за спину. Когда я выходил из лавки, она не посмотрела в мою сторону. Минуты три я топтался на углу переулка, но гривастый и после этого не кинулся за мной следом.
На улице Суур-Карья ни беременных женщин, ни фланирующих молодцев в серых плащах не наблюдалось.
Вячеслав Вячеславович, видимо, убедился, что я действую согласно плану. Пишу финансовый отчет Шлайну на его явочной квартире, теперь уже бывшей, поскольку безнадежно засвеченной. А затем отправлюсь в аэропорт.
Я и отправился. Спасая репутацию жмота - на автобусе: работа закончена, и я перемещаюсь отныне за свои кровные.
До выхода на огневую позицию оставалось больше трех часов. Я наделся, что Мурка не слишком изголодалась.
Она молнией, перелетая через хлам, скатилась по дырявым пролетам лестницы, едва я задвинул щеколду на двери старого дома, и с мяуканьем сопроводила на верхний этаж.
Они так отчаянно кишели!
Четыре черных, как солдатский гуталин, слепыша пихались ножками и скалили розовые ротики в поисках мамаши, которая задрав хвост, отиралась о мои офицерские сапоги.
Присев, чтобы не обозначаться в оконном проломе, я сказал:
- Ну, похвастайся, похвастайся, гордая мамаша. Экие отродья! Ах, потаскушка! Ах и ах, стыдобушка! Отец-то известен?
Она бодалась под локоть, с урчанием выхватывала комочки фарша из пальцев. Кинулась к молоку, подсунула мордочку под струйку, которую я цедил из пузырька в крышку от объектива, опять суетливо ткнулась в мясо.
Я осторожно вытянул шарф из-под голосивших котят. Он оказался влажным. Я сбросил его в пролом. Стянув доху, ножом отпорол на себе рукава свитера и смастерил свежую подстилку.
Два двадцать пополудни.
Сначала я установил треногу, навинтил "Яшиху". Слава богу, по-прежнему солнечно. Не знаю, как пришлось бы действовать в метель... Телеобъективом прогулялся по крыше шестиэтажного дома. Сероватый бугорок качнулся у вытяжной трубы - там же, где стрелок гнездился и в прошлый раз.
Зарядив свежую пленку, я сделал предварительный контрольный снимок. Второй контрольный - когда уложу на вечный покой великого и непобедимого Чико Тургенева. Смерть явится ему красиво и элегантно - над черепичными крышами Таллинна, в изысканном стиле...