Скворцов Валериан. Понурый Балтия-джаз

   - Ранен?
   - Подорвались на старой мине. Спустя двадцать лет после войны. Вся семья. Собирали бруснику в закрытой зоне, имели допуск. Жена не выжила...
   Я слил пиво в стакан из первой банки. Открыл вторую.
   Ефим вертел в волосатой лапище бутылку. Манжета сорочки, рукава полупальто и блейзера едва доставали до запястья. На запрокинутом лице под очками, снизу, виднелись рыжие ресницы, затенявшие бесцветные, расширенные и неподвижные зрачки, словно у замороженного судака за стеклом рыбного холодильника в супермаркете.
   Странно, но теперь, когда он готовился приступать к своей вербовке, я не чувствовал неприязни к этому бюрократу. А если бы я, Бэзил Шемякин, оказался на месте Ефима-чиновника, что же - поступил бы иначе?
   Наверное, я оправдывал его потому, что намеревался оправдать себя.
   Требовались деньги - и в возрастающем количестве - на восстановление дома в Замамбасове, как называл деревеньку возле Кимр предыдущий его владелец, обрюзгший бородатый художник, испугавшийся пропить дар Божий в захолустье...
   - Ефим, - сказал я, - агент, который умеет беречься от дури начальников, не нуждается в понукании. Я рабочая лошадь. А рабочей лошади, которая тащит повозку, не нужна выездка... Я тягловая скотина, на которой не скачут в атаку. В разведке результаты приносит стабильность, а не наскок. В чем же дело? Ты затеваешь перетряску наших отношений?
   Шлайн заерзал, сминая полы полупальто и блейзера. Подушки под боками и локтями, да и наши позы - мы сидели развалясь, полулежа на диване, недостойные серьезности переживаемого момента, вызывали у него, видимо, досаду. Ефиму, возможно, инстинктивно хотелось оказаться сейчас в кресле на Лубянке или где он там высиживает положенные часы, принимая донесения и просчитывая интриги коллег и интересы начальников. Или встать за пюпитр на трибуне, чтобы зачитать по бумажке нечто назидательное.
   Я испытывал садистское удовольствие, наблюдая как он собирает над очками все ещё влажный лоб в складки.
   - Понимаю, - сказал Шлайн. - Всякий агент хочет верить, что ему ничего не грозит. Ты, конечно, жаждешь от меня уравновешенности, мудрости, да ещё денег, всегда и прежде всего денег, которые ты боготворишь, и еще, может быть, хотя мне в это трудно верить, проявления по отношению к тебе участия и чуткости, а обстановка...
   - Чуткости? О чем ты заговорил, Ефим!
   - Человеческой чуткости... Которая поможет тебе распознать нарастание у меня, твоего оператора, тревоги за исход дела, если оно не клеиться, и даст тебе возможность заранее соскочить, бросив меня... Более того. Тебе хотелось бы известной доли лицемерия с моей стороны, чтобы из ложной вежливости я не замечал твоего белогвардейского хамства, эгоизма и готовности к предательству, которое неизбежно в профессии наемника, и...
   Он строчил без запинки и, видно, не собирался останавливаться. Надо было выручать и его, и себя, поэтому я сказал:
   - И достаточно... А то ты, возбудившись, решишь, что переплачиваешь, и отыграешься на моем гонораре!
   - Все-таки давай договорим, Бэзил! Я не меняюсь в главном, ты знаешь меня. И я знаю, что и ты вряд ли когда-нибудь станешь иным. Во всяком случае, лучше - никогда. Ты примитивный приспособленец. Я понимаю, таким тебя лепила жизнь. Не на кого надеяться. Тебя и твою семью выручали золото и изворотливость. А также умение удариться в бега, уйти на дно и затаиться... Мне известно про развалюху на великой реке-матушке и известно, какие деньжата ты всаживаешь в её реставрацию. Собрался отлынивать... А ведь, наверное, знаешь выражение - рубль вход, да два выход... Давай-ка поговорим о тебе? А?
   - Про развалюху - это шантаж. Россия свободная страна, и я в ней свободный гражданин, наделенный священным правом собственности... Как я распоряжаюсь ею - это предмет моих интимных переживаний совместно с налоговой полицией. Не более... Не ты ли помогал получать ко всем другим моим паспортам ещё и советский, который считается теперь российским, а? Уф, какая недостойная перепалка! Из-за пошлых денег! Рубль да два... Где они?
   Шлайн выскочил из кресла и побежал вокруг картонных коробок. Надо полагать, работа возобновлялась. Отношения выяснены. Хотя и с неизвестным пока результатом. Во всяком случае, пустопорожние разговоры объявлялись законченными.
   В Лейпциге кригскамарад Дитер Пфлаум, на время, которое пришлось томится в гостинице "Меркуре" на углу Аугустусплатц и Прагерштрассе, с определенным расчетом одолжил мне свой ноутбук. Компьютер имел удаленный доступ к банку данных частного института, где Дитер подвизался внештатно. Я не ленился черпать из банка справки, в которых относительно шлайновской конторы и её инопланетян сообщалось:
   "Нарастание накладок и рисков, которые не связаны с делом. Изношенность инфраструктуры минимизирует КПД операций, а действия оперативников делает излишне рискованными. Качественные и опытные кадры распределены по публичным ветвям власти, заняты администрированием. Их замены и пополнение в спецслужбах - удручающи. Чеченские результаты деморализующие. Один агент сравнил свою работу в Грозном с игрой в бильярд на рваном сукне криво поставленного стола. Такое ощущение, сказал он, будто под одну из дефектных ножек сунули скомканную сигаретную пачку. Риски усугубляются неэффективным управлением, корыстным предательством... Отказы от заданий учащаются, как и увольнения по собственному желанию. Смешно, как сказал этот агент, погибнуть из-за того, что в туалете сам по себе рухнул потолок... Конечно, это гипербола, намек на использование внешних подразделений спецслужб во внутриполитических целях".
   И еще: "Многие сотрудники публикуют книги. Гвалт - в политическом смысле - царит обычно в разгромленной команде; молчание означало бы, что возможности отыграться изыскиваются и постоянно используются. Однако, судя по публикациям в прессе и разговорам, общей рабочей технологии нет, это не корпорация..."
   Бедный, бедный Ефим Шлайн.
   Бедный и я вслед за ним.
   - Да ты слушаешь ли меня, Бэзил?
   - Конечно, Ефим. Ты говорил о визите в здешние места московского деятеля, который собирается спасти Балтику от терроризма, экологической катастрофы, венерических заболеваний, инфляции, наркомании и, кажется, ещё безработицы.... Для маскировки благородных намерений скромный тип сделает на машине бросок из Минска в Псков, переправится через Нарву и проведет в Таллинне три дня инкогнито. Здесь последуют... как их... ну, консультации с эстонцами относительно возможности вывоза из Калининградского анклава на эстонском плавсредстве полторы сотни бочек с химической заразой. Бочки купил в Германии калининградский концерн "Экзохимпэкс", да и забыл, вроде бы, зачем... Я правильно понимаю дело?
   - Введу в обстановку...
   - Может быть, преждевременно? Мы не договорились еще, какую работу предстоит выполнять и по каким тарифам...
   - Обсудим размер твоего гонорара после постановки задачи, идет?
   - Марика! Марика! - позвал девушку теперь я.
   Пиво и кока-колу принес, однако, папаша Тоодо Велле. Шлайн почти не обратил на него внимания.
   Вот полюбуйся на этого давнишнего друга шлайновской конторы, сказал я себе, полюбуйся и крепко запомни все - хромоту, вдовство, искалеченную дочь, одиночество и во что его, сукина сына, и его дом превратили в благодарность за подвиги. Наглядись на все это и наберись страха, как можно больше страха. Тебе это пригодится, бесстрашный герой, шелудивая одинокая гиена Бэзил Шемякин. И наберись не простого дешевого страха за собственную шкуру. Наберись настоящего страха - за своих близких...
   И я допил третью банку пива за своих.
   Своих же, Шемякиных, только мужского пола насчитывалось в деревне Барсуки, существующей и ныне под Малым Ярославцем, сорок две души. Семьи в клане различались прозвищами. Были Комоловы - кто-то когда-то держал комолую корову, и бабки в семье с тех пор назывались одна после другой Комолихи. Были Жуковы, поскольку отличались иссиня-черными чубами, а жуки в деревне водились именно этого оттенка. Были Коряжкины - один из них умыкнул прямо от гимназии девицу Коряжкину, и, хотя он сделал это по настоянию самой забеременевшей учащейся, её папаша, управляющий паровой мельницей, гнался за парочкой, уходившей верхами, на автомобиле до самой Калуги.
   Отца за румянец прозывали Калачом. Возможно, потомки его, в том числе и я, именовались бы Калачевыми. Но судьба распорядилась иначе. Когда румяного Колюню через дыру в полу выпихивали из теплушки, в которой согласно решению барсуковского комбеда от какого-то марта 1930 года кланы транспортировались на север, он единственный был холостым и бездетным, а потому обязанность оставаться в стаде на него не распространялась. Добравшись до Владивостока, он с контрабандистами перешел китайский кордон. В Харбине женился на дочери железнодорожного кассира. В британском полицейском полку, набранном из русских, служил в Шанхае, и там, в пансионе для детей малоимущих эмигрантов на Бабблингвелл-роуд, последний Шемякин превратился из Василия в Бэзила...
   - Пока трудно в деталях определить характер предстоящей работы, сказал Ефим Шлайн.
   В перемещениях по комнате он забрел за диван и рассуждал где-то за моей спиной. Это позволяло, не затрагивая его самолюбия, слушать, смежив веки, почти сквозь дрему.
   - В Таллинн прибывает специальная группа, их прикрытие - техническое обустройство представительства одной петербургской фирмы. Группа отследит пребывание персоны. Нам придется действовать параллельно, а может, и в связке с ними. Я получу допуск для тебя на оперативные совещания спецгруппы, - продолжал Шлайн.
   Пришлось открыть глаза и запрокинуть голову, чтобы сказать добренькому начальнику:
   - Я не собираюсь попадать в связку. Ты же знаешь, Ефим, мое железное правило. Никаких связок.
   - Может, рискнешь? Может, разочек понадеешься на людей? А? Или... Или ты трусишь, Шемякин, вернуться в состояние, которое тебе и положено от рождения? Стать наконец ну, хотя бы снова Василием, россиянином, а?
   - Русским, ты хочешь сказать?
   - О господи...
   - Нет. Не вернусь и не стану... Я вообще не полагаюсь ни на какие... как это ты сказал... связки и структуры, причастность к которым определяется этнической или казенной принадлежностью. И знаешь почему? Моя забота поменьше твоей, не Россия и не россияне и тем более не Эстония и вся эта чухонская окружающая среда под Европу... На меня, знаешь ли, полагаются две беспомощные женщины и один малолеток. Им не на кого рассчитывать. Я для этих баб и малолетка - все, что нашлось для них у Господа Бога. Сын, муж и отец, кормилец и поилец и, может быть, только после все этого, в самом конце списка ещё кто-то, например, россиянин, как ты говоришь, или русский, как говорю я...
   - Это личное, Бэзил. И лишнее.
   Видимо, пиво оказалось крепче, чем я думал. К тому же две ночи без сна. И, наверное, я психовал перед тем, как принять серьезное решение.
   - Извини, Ефим... Но условие неизменно - я работаю один, сам по себе.
   - Выходит, на предложение оперативно поработать ответ позитивный?
   - Выходит, Ефим. Но только с тобой. И ставка - двойная.
   Шлайн обежал диван и уселся рядом.
   - База здесь. Я буду находиться в представительстве петербургской компании "Балтпродинвест". В отделе общественных связей. Формально я приехал по этой линии. Ты отправишься в пансионат Лохусалу, дачное место в тридцати километрах на запад вдоль залива. Курорт, тихо... Ты - писатель, созидаешь для бессмертия. Связь через эту лавочку. Номер телефона известен. Никаких выходов на него по мобильному. Ни сюда, ни отсюда... Мобильник у приехавшего на курорт отшельничать за письменным столом в мертвый сезон? Бывает, конечно, домой позвонить нужно... Но и в этом случае на месте эстонцев я подключился бы на предмет перехвата, на всякий случай, а значит, дотянулся бы и до этой точки... В общем, не мне тебя учить.
   - Суть? - спросил я.
   - Лицо, а это генерал, о котором ты наводил справки, прибывает сюда. Лейпцигская информация расставляет игроков на поле. Я теперь вижу, что консультации с эстонцами - мелочь, почти видимость. Основная встреча - с немцами. Этим нужны гарантии, что бочки из Калининграда не вернутся в Лейпциг, что они вообще отъедут от Балтики подальше в глубь России. Скажем, на территорию, которая окажется в скором будущем под управлением собеседника... Потому что, если товар вернуть в Лейпциг, немецкие партнеры калининградского "Экзохимпэкса" угодят под суд, который наплюет на то, что отрава только перепродавалась ими по поручению группы советских войск и именно через этого же генерала. Калининградцы, купившие отраву в обход природоохранного надзора и получившие за это и от немцев, и от генерала крупный откат, тоже пойдут под суд, если не сладится дело с немцами... Хотя истории десять лет, ни под какие амнистии и сроки давности она не подпадает. Таким образом, я думаю, тут, в Таллинне, состоится прикидка берлинского и калининградского векселей на поддержку генеральской кандидатуры в губернаторы - в обмен на его гарантии вывоза химической или какой там помойки... Бочки-то пропотевают, из них дрянь который год сочится. Не спрячешь теперь...
   - Если это так не нравится твоей конторе, разве у неё нет возможности прихлопнуть затейников?
   - Возможность есть, а вот прав - нет. Уведомление поступило из источника, судя по всему, близко стоящего к главному герою дела...
   - Что значит - судя по всему?
   - Анонимка. Неопределенная, если говорить о расчетах автора. Доносчик может руководствоваться завистью, местью, чем-то в этом роде. О его близости к известному лицу говорит то, что доносчик знал о поездке и её цели заранее, может, даже готовил её.
   - Содержание?
   - Аноним оповещает, что лицо проведет неформальные переговоры. Это во-первых. А во-вторых, если переговоры будут иметь положительный исход и дело сладится, лицо домой не вернется. Замочат в Эстонии. Бочки же с заразой, когда транспорт окажется в море, перевозчик сдаст ребятам из кругов, аналогичных тем, которые устроили праздник одиннадцатого сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне... Поскольку генерал станет трупом, пропажу и все, что будет с ней связано, на него и спишут, подсунув кому-то... Возможно, нам, возможно, немцам, а то и американцам, которые к тому же подальше. Доносчик утверждает, что видел также заготовку провокационной информации об этом деле для утечки в прессу.
   - Требуется проверка?
   - Решение о проверке анонимки я протолкнул. Санкция дана. Но отмечено, что мы проморгали канал, по которому человек, метящий на высокую выборную должность в России, поддерживает такого рода связи. И затем, что ещё хуже, проморгали, как в эти связи затесались те самые ребята... из отряда имени Одиннадцатого сентября. Назовем их так. Им-то зараза особенно в масть. Половина Балтики закиснет, если плавсредство с бочками вмажет форштевнем, скажем, в какой-нибудь пирс у Риги, а то и в паром или контейнеровоз близ Гамбурга, все ближе к Атлантике... А по нынешним временам мы не можем без свидетельств на руках... активно вмешаться. Наших с тобой отношений, а значит, твоей информации из Лейпцига, нет. Анонимка - тоже документ сомнительный, попахивающий провокацией. Таким образом, с точки зрения законной процедуры - а в Москве состязаются в соблюдении законности - мы не знаем о готовящихся переговорах. Формально их нет, да и ничего нет.
   - Значит, - остановил я излияния Шлайна, - ты ставишь передо мной цель высветить, первое, канал связи лица с немцами, второе, причастность к нему сентябрят и, третье, содержание и результат переговоров известного лица в Таллинне?
   - Информационную задачу я беру на себя.
   - А моя забота?
   - Сорвать переговоры.
   - Заполучить компромат и не дать случиться тому, что составит существо компры?
   - Скажем, вообще не допустить опрометчивых шагов лица...
   - Туманно и отдает паранойей. Не кажется?
   - Может быть. Но угроза серьезная... Проморгать страшно.
   Шлайн, сидевший рядом на диване, искоса всматривался в меня. Боялся, что я, отработавшая ресурс кляча с натертой хомутом холкой, сломаюсь не вовремя и все-таки испорчу борозду?
   - Значит, ничего определенного? - спросил я. И постарался пошире открыть слипавшиеся глаза.
   - Как сказать, - ответил Ефим. - Только давай вот предположим несусветное... Давай предположим, что персону нашу, то бишь генерала, заела совесть, стыдно ему стало... Что поддался некогда скаредности по нищете, нечистый попутал, толкнул под локоть, вот и завез в Калининград гадость. Теперь-то он богатенький... Коттедж в Репино на Финском заливе, родину снова полюбил. И ввязывается в дело с бочками, чтобы, во-первых, уберечь балтийскую часть человечества от заразы, а во-вторых... или давай поменяем местами, пусть будет это во-первых, а человечество во-вторых... Так вот, чтобы закопать, как говорится, свое запятнанное по генеральской молодости прошлое. Ведь дойди до суда, родина посуровеет к своему доблестному сыну и коттедж вкупе с остальным отнимет, да ещё за решетку поместит... И выходит, что пусть лицо действует и вмешиваться пока излишне. Такой ход мысли заслуживает названия варианта?
   - Дилетантского. Почему, Ефим, совесть и прочая чушь?
   - Тебе не ясно? - спросил ехидно Шлайн. Он развернулся и, приподняв подбородок, чтобы через нижнюю половину линз бифокальных очков лучше видеть мое лицо вблизи, принялся буравить меня сузившимися зрачками.
   - Потому что анонимка. Поэтому? - спросил я.
   Шлайн отвернулся и с людоедским удовлетворением сказал:
   - Ты у нас тертый... Правильно. В делах, где обычно замазаны ребята-сентябрята, доносов, даже анонимных, не случается. По определению. Не было их никогда... Не знаю, как у американцев, немцев и остальных, у нас - нет.
   Уютно потянуло запахом древесного угля. Кажется, затопили печи. Я встал и дотронулся до черного маслянистого бока голландки в углу возле бара. Согрел ладони. Захотелось под перину вроде той, которая была в номере лейпцигской гостиницы "Меркуре".
   - Вот такая вот история, - пробурчал Ефим. И, как бы размышляя вслух, добавил: - Эх, обойтись бы без всего этого вздора, переговоров и остального. Послать бы куда подальше. Оставить как есть до лучших времен...
   Нос его блестел, очки сползли, и Ефим поддел их пальцем вверх. Мне уже не казалось, я теперь точно знал, что он не уверен в задании, которое сообщит мне через несколько минут. И так затянул время... Бедный, бедный Ефим и бедный я сам вслед за ним!
   Приспособление для откупоривания бутылок оказалось привинченным под столешницей на ножке столика. Теперь Ефим обнаружил его. Пробка второй бутылки укатилась в угол.
   - Ставь мне задачу, - поторопил я. Мне давно следовало положить голову на что-нибудь помягче собственного локтя.
   - Задача, Бэзил, внешне проста, - ответил Ефим Шлайн. - Преступить шестую заповедь.
   - Шестую? Не укради... не возжелай жены ближнего...
   Я по привычке отгибал пальцы. Как делал отец. А полагалось бы, если по-русски, сгибать. Мелочи, мелочи, ах, эти предатели мелочи!
   - Не убий?! - вспомнил я.
   Глядя на перышко пара, высунувшееся из бутылки с кока-колой, Ефим занудно сказал:
   - Цель на поражение - генерал Бахметьев. Готовь покушение.
   Глава вторая
   Благородный корреспондент
   Кроны, белорусский паспорт, доверенность на машину и ключи зажигания мне выдал Скелет Велле после ухода Ефима Шлайна. Оскальзываясь на комках подмерзшего к ночи талого снега, я разыскал на площади, некогда называвшейся Выру, черный "Форд Эскорт". Как и было указано, он стоял напротив бара "Каролина". Чтобы взбодриться, я взял в баре стакан глинтвейна и блюдце сырных палочек, которые, надкусив одну, скормил собаке-попрошайке, крутившейся между ногами выпивох.
   Луна высоко вышла в небе. Море, к которому иногда выходило шоссе, было выпуклым, тяжелым и светлым, как ртуть. На горизонте полыхало зарево судовых огней. Когда выпитые пиво и глинтвейн заставили остановиться и выйти на обочину, в лицо впились сотни иголок. Ветер дул жесткий. Вдали, возле порта, раскалялся и затухал, снова раскалялся и снова затухал сигнал проблескового маяка...
   Почти бегом я вернулся в машину.
   Две вещи не увязывались в рассуждениях Ефима. Анонимщик грозил покушением на генерала Бахметьева. И подготовку такого покушения заказывал Шлайн. Почему бы просто не позволить грохнуть важную персону? И не дублировать дорогостоящую работу?
   Ответов могло быть несколько. Первый: Шлайн или его контора хотят обещанного анонимом покушения, но не уверены, что оно удастся, и намерены подстраховать предприятие. Второй: Шлайн или его контора не хотят покушения, однако не располагают информацией касательно его подготовки и заказывают планирование точно такого же покушения в теории, чтобы, заполучив модель, разработать план контрдействий. Третий: Шлайн или его контора выдумали анонимку и сами по себе затевают покушение, чтобы, "раскрыв" его, подпитать собственный авторитет или же "разобраться" с людьми, которым припишут либо покушение, либо вину за то, что его проморгали...
   Перечень можно продолжить.
   И при любом варианте исход в случае провала один - подставленным оказывается некто Бэзил Шемякин.
   ...В буфете пансионата угрюмые мужички с белесыми бакенбардами степенно тянули из горлышек какое-то пойло. Что именно, было не ясно. Бутылки держали в бумажных пакетах. Я проглотил двойную порцию бренди.
   Пропавший сон не возвращался.
   В комнате я набрал номер телефона, который лучше было бы не знать.
   Голос изменился немного, может быть, стал глуше, с хрипотцой. Наверное, она перестала воплощать образ зайца на сцене Таллиннского русского детского театра, который скорее всего закрыли, и потеряла тональность.
   - Где ты? - спросила она.
   - Лохусальский пансионат. В номере занавески на окнах, и мужички в буфете при бутылках все те же... Чистая случайность, что меня здесь поселили. Правда, странно?
   - Странно, что ты меня вспомнил. Мне известно, что ты в Москве. И давно...
   - Москва заграница теперь, приехать непросто. Но сейчас я здесь. Увидимся?
   - Зачем?
   На простые вопросы всегда нет ответа.
   - Подозреваю, что родился ребенок, которого ты скрываешь, дабы не платить мне алименты, - сказал я. - Допрошу с пристрастием.
   - Настолько серьезно?
   - Меня бросили в сугробе голым, и волчьи пасти обдают мое лицо зловонным дыханием.
   - Паршивец шпион, которого забыли вернуть с холода.
   - Я рад, что у тебя есть время на чтение Ле Карре.
   - Да не читала я его. Это дядечка с нас списал...
   Она засмеялась.
   - Как в старые времена, - сказал я про то, что слышал. И чувствовал.
   - Завтра в девять тридцать утра у ворот пансионата. Мы приедем.
   Она положила трубку первой.
   "Мы", надо было понимать, - это она и её новый, если я не сбивался со счета, второй эстонский муж.
   Ночью за окном в Лохусальском заливе шелестели льдины. К рассвету их спаяло, и между лобастыми валунами ковыляли на разъезжавшихся перепонках гуси. Они тянули шеи и удивлялись, что не плывут, а только отражаются в малахитовом глянце. Утки, в отличие от гусей, ночуют на воде. Ночью лед прихватил брюшки уток, и теперь, в ожидании солнца, они сидели среди рыжих камышинок, с тревогой косясь на огромных гусей.
   У берега прибой высовывал из-под шуги черные языки и слизывал снег с гальки, по которой я прогуливался в ожидании сладкой парочки. Со стороны поселка, видневшегося на противоположном берегу бухты, несло коптившейся рыбой и грибной прелью.
   Марина и её муж подъехали в кремовом джипе "Рэнглере", бессовестно обдав талой жижей из-под колес бедолагу, толкавшего высокие финские санки. На их сиденье в пластиковом ящике звякали пустые бутылки.
   - Извините, пожалуйста, - сказал я ему. - Они нечаянно.
   Малый то ли кивнул, то ли поклонился джипу. Ответной реакции я не приметил.
   Марина вышла, чтобы пропустить меня на заднее сиденье. Ее муж, придерживавший спинку переднего, сказал мне через плечо по-русски:
   - Здравствуйте... Я - Рауль Бургер.
   - Здравствуйте, я - Бэзил Шемякин. Просто Бэзил, пожалуйста...
   Внешне она оставалась нимфеткой.
   Встав на колени, Марина потянулась через спинку сиденья и чмокнула меня в губы. И продолжала ехать, выставив обтянутую джинсами попу по ходу движения.
   Когда я приходил в театр и стоял между пахнувшими пылью портьерами в дверях зрительного зала, ожидая, пока упадет занавес и галдящая детвора ринется в раздевалку, я ничего не видел на сцене, кроме помпона на эфедроне её белых джинсов. Помпон изображал заячий хвостик и сильно помогал ей воплощать образ - во всяком случае, в моем представлении.
   - Завтракал? - спросила она.
   - Действительно, - подтвердил разумность вопроса Рауль.
   - Даже опохмелился. Куда едем?
   - Смотреть ремонт парохода. Это рядом, - сказала Марина. - Там сможем обсудить твои проблемы. Совместим приятное с полезным.
   - Действительно, - подтвердил второй эстонский муж.
   На приборной панели в круглой рамке поверх тахометра матово отблескивала фотография Марины и её пятилетней копии с английской надписью: "Папа, мы ждем твоего возвращения".
   - Дочь? - спросил я.
   - Действительно, - ответил за обоих Рауль. И джип "Рэнглер" подбросило на армоцементном бугре, который устраивают поперек дороги, чтобы водители гасили скорость.
   - Это называется валяющийся полицейский, - сказала Марина.
   - Действительно? - сказал я, внимательно вглядываясь в фотографию девочки, которая ждала возвращения папы.
   Щеку Бургера, мне показалось, повело в усмешке.
   Мы выезжали на узкий мол, которым, насколько я помнил, раньше пользовались только пограничники и рыбаки. Гололедица отлакировала булыжник мини-шоссе, протянувшегося в море. В конце мола на фоне серой зыби черный ангар казался монолитом.