Страница:
Я стоял на башне головной машины, широко расставив ноги, и держался за древко знамени, чтобы не упасть и даже не покачнуться. Я смотрел, как гибнет Заречье. Снаряды, бомбы, гранаты и патроны рвались в арсенале второй час кряду. Над городом висело черное облако – теперь уже вполне зримое. Его озаряли вспышки разрывов. Дымовое облако соединилось с принесенной ветром грозовой тучей, и на Каменск среди бела дня опустилась ночь.
Осколки и порой целые снаряды, пролетев над Арсенальной рощей, сыпались на построенные по соседству жилые кварталы. Занялись пожары. Стекол в окнах давно не осталось. Жители метались, выводя из домов детей и стариков, вытаскивая скарб. Истошно звенели колокола несущихся по улицам пожарных моторов. Мы устроили в Каменске ад.
Город сейчас напоминал мне Кедрин времен Степной войны. Детей тогда вывозили из города на подводах, и я на всю жизнь запомнил такое же черное небо в багровых всполохах, грохот разрывов, такую же панику, ужас и безысходность на лицах.
Отряд «вольников», оборонявший подступы к Апраксину мосту, бился насмерть, но опоры взрывать не стал, хоть они и были заминированы. Бой был недолог. Огнеметчики подожгли баррикаду «вольников», и мои таежники оттеснили каменских и-чу по набережной – вверх и вниз по реке. Всего два отделения стрелков теперь сдерживали сотню «вольников». Метким огнем они прижимали их к земле, не давая поднять головы. Позже, когда Блямба будет взята, они наверняка сложат оружие.
Беспрепятственно перейдя по огромному, величественному мосту главную реку Сибири, мы по проспекту Рамзина двинулись в центр Каменска. Впереди горела Префектура, захваченная отрядом Саматова. Бойцы вместе с пленными тушили огонь, чтобы он не распространился на корпуса стоящей по соседству больницы святой великомученицы Параскевы.
На улицах тут и там стояли группы полицейских и жандармов из Корпуса Охраны. Они не пытались остановить нас, не стреляли нам вслед. Они терпеливо ждали окончания битвы. Быть может, для того, чтобы потом всей мощью обрушиться на ослабленного потерями победителя и окончательно решить вопрос о власти в Каменске. Мы в свою очередь не разоружали их. Против всякой логики я надеялся, что нынешний нейтралитет будет сохранен. А что мне еще оставалось?..
Расквартированные в городе солдаты были блокированы в казармах и вырваться не пытались. Командира гарнизона и нескольких старших офицеров мои люди арестовали в городской комендатуре. Такие заложники ценнее порой целой дивизии. Как бы то ни было, армия на время тоже оказалась вне игры.
Подойдя к окруженной передовыми группами штаб-квартире каменской рати, бронеколонна разделилась надвое и вскоре взяла в клещи огромное мрачное здание. Стволы орудийных башен нацелились на Блямбу, но я не хотел расстреливать ее из пушек. Я вообще не хотел кровопролития, но уже пятый час в городе шли бои. Потомки не узнают о моих сомнениях и мучениях, они будут видеть только окончательный результат – убитых, раненых, пропавших без вести и случайные жертвы из числа горожан. Каждый упавший волос и сломанный ноготь непременно сосчитают и положат на чашу весов. И приговор потомков может быть только один – братоубийство.
Я с самого начала знал, что Воевода сосредоточил здесь лучшие силы. Здесь же он держал и свои резервы. Нужно было как можно скорее заканчивать эту маленькую войну, и потому я стянул к Блямбе почти все свои отряды. Нам предстояло положить при штурме сотни бойцов, перебив столько же Истребителей Чудовищ с супротивной стороны. Больно и страшно было отдавать приказ об атаке. Я своими руками подписывал смертный приговор цвету губернских и-чу. Как будто у меня был выбор. Отряды подтягивались один за другим – кто пешим порядком, кто на реквизированных моторах. Прибывшие командиры подходили, отдавали честь, с гордостью докладывали о выигранных боях, захваченном оружии и боеприпасах и числе бойцов в строю. Настроение у них было – нет, не радостное (чему тут можно радоваться?), но бодрое. Я мрачно выслушивал победные реляции, а затем определял каждому его участок наступления, боевую задачу и отпускал к солдатам.
Когда все заняли свои места и можно было начинать штурм, я вдруг сказал себе «стоп!». Я должен испробовать последнюю возможность, обязан дать Воеводе шанс.
Я назначил своим преемником Ивана Ракова – на крайний случай. Бешено глянув на забунтовавших было подчиненных, я разом заткнул им рты. Они, доброхоты, думали удержать меня от очередного опрометчивого шага, послав в Блямбу кого-нибудь из командиров рангом пониже.
Адъютант привязал к палке обрывок белой простыни, я высоко поднял ее над головой и двинулся к парадной лестнице с поверженными драконами. Я хотел предложить Назару Шульгину сдаться. Мне казалось, что без свидетелей нам будет легче договориться.
Ветер усиливался с каждой минутой. Он расправил мой флаг. Я неторопливо пересекал по диагонали пустынную Триумфальную площадь, подмечая прицелившихся в меня снайперов, которые не дадут промаха. В любой миг меня могли изрешетить пулями, и единственной гарантией моей безопасности была пресловутая честь и-чу. Спасет ли она? Парламентер – это всего лишь враг, утративший бдительность. На войне так многие считают.
Из-за возвышавшейся посреди площади Триумфальной арки вдруг выскочила худая дворняга и, поджав хвост, опрометью помчалась мне наперерез. Ни на черную кошку, ни на оборотня она была не похожа, и я не обратил на псину особого внимания. В трех шагах от меня дворняга взвизгнула от боли, лапы ее подломились. Собака покатилась кувырком, забилась, заворочалась на мостовой и застыла на брусчатке пушистым серо-бурым комком. «Духовое ружье, – понял я, – Попугать вздумали, мерзавцы!..»
У подножия семиэтажной Блямбы по всему периметру был воздвигнут бруствер из мешков с песком и спиленных на бульваре Победы деревьев. Парадные были прикрыты настоящими бастионами из бревен, окна первого этажа заложены мешками. Отовсюду выглядывали нацеленные на площадь стволы.
Нас встретит кинжальный огонь. Преодолеть полтораста саженей по открытой площади – самоубийство. Чтобы избежать огромных потерь, нам придется расстреливать здание из безопасного далека. В бронеходах достаточно снарядов, включая зажигательные. Но я не хотел уничтожать Блямбу, я не имел права сметать штаб-квартиру рати с лица Земли. Не я строил – не мне и рушить. Но самое главное: там хранятся бесценные логические атрибуты, которые еще спасут жизни тысячам и-чу и помогут истребить легионы чудовищ.
Надо искать другие пути. Если захватить соседние дома на боковых улицах, то можно подавлять огневые точки почти в упор: из окон – в окна. И при атаке простреливаемая зона будет гораздо меньше: тротуар, мостовая и еще один тротуар. Поэтому за эти плацдармы придется драться зубами и ногтями…
Я шел, а ураганные порывы ветра гнули меня к земле, пытаясь вырвать из рук импровизированный белый флаг. Под черно-фиолетовыми, в багровых отсветах небесами меня не отпускало гнетущее чувство обреченности, и чудилось: наш мир целиком перекочевал в Аид.
На последних саженях показавшегося столь долгим пути меня посетила безумная мысль: на самом деле никакой «Белой воли» нет и в помине, все это провокация, нас подставили, столкнули лбами и теперь, потирая руки, наблюдают за начавшейся бойней. Но думать об этом было некогда, да и что толку…
Я благополучно добрался до парадной лестницы, превращенной в хорошо укрепленную позицию с пулеметными гнездами по бокам. Назар Шульгин не стал ко мне выходить – прислал Воеводу города Перцовска, что основан легендарным батькой Перцем на северной границе губернии.
Я плохо знал этого подтянутого красавца усача с демонически-мрачным лицом и с левой рукой на черной перевязи. Звали его Андреем Хржанским. За время службы в Каменске я дважды с ним разговаривал, но так и не сложил мнения. Он казался мне похожим на хрестоматийного императорского гвардейца – выпивоху, волокиту и дуэлянта, который способен проявить безрассудную храбрость в бою. Явно благородного происхождения – скорей всего из великосветских служилых дворян.
– Чем обязаны, господин Пришвин? – окинув меня презрительным взглядом и скривив губы, осведомился Хржанский. Я был ему противен, что он и желал показать.
– Я пришел предложить вам почетную сдачу. Сопротивление бесполезно. В наших руках огневая мощь гарнизона. Во избежание бессмысленного кровопролития вы обязаны сложить оружие.
– Не позорьте Гильдию. Истинные и-чу не сдаются, – выцедил Андрей Хржанский сквозь зубы. С каким удовольствием он отхлестал бы меня перчатками по щекам!
– Истинные и-чу никогда не нарушат священную клятву. Вы растоптали традиции Гильдии, а теперь меня стыдите? – Он разозлил меня, но я сдерживался – только древко опущенного флага поскрипывало в руках. – Передайте наши предложения Воеводе – и хватит болтать! Я буду ждать ответа.
Хржанский побледнел – до этакой голубизны, круто развернулся и, взлетев по ступеням, скрылся за огромными дубовыми дверями. Ждать пришлось долго. По крайней мере, так мне показалось.
Ветер откуда-то принес на площадь рваный предвыборный плакат с лицом Президента, с шуршанием протащил под Триумфальной аркой и, подняв в воздух, швырнул к моим ногам. Потом на фоне дымно-грозовых туч промелькнули три золотые искры – неужто кони-птицы рароги слетаются на огонь? Значит, пожару долго не угаснуть.
Защищающие Блямбу бойцы то и дело выглядывали из-за брустверов. Смотрели на меня без ненависти – скорее с любопытством и досадой. Дескать, дурак ты, батенька… Потом здоровяк с нашивками старшего ловца забрался на верхний мешок с песком и закурил. Молча протянул в мою сторону открытый портсигар, предлагая сигарету. Я отрицательно покачал головой. И-чу развел руками.
Все они уже были приговорены…
Секундная стрелка круг за кругом обегала циферблат часов. Время работало против нас. Мирские власти могут нарушить свой молчаливый нейтралитет. Или в Каменск ворвется нежданная подмога «вольникам»… Если Воевода тянет с ответом, значит, на что-то надеется.
Наконец показался Хржанский. Лицо его было непроницаемо. Он остановился в трех шагах, щелкнул каблуками, козырнул. Я тоже отдал честь. Он молча стоял передо мной, кусая тонкие губы. Я терпеливо ждал. И вот перцо-вец заговорил – ломким, нервенным голосом:
– Господин Воевода просил передать следующее: «Штурмуйте – и захлебнетесь нашей кровью». Честь имею.
– Жаль… – только и сказал я в ответ. И двинулся в обратный путь.
Глава пятая
Осколки и порой целые снаряды, пролетев над Арсенальной рощей, сыпались на построенные по соседству жилые кварталы. Занялись пожары. Стекол в окнах давно не осталось. Жители метались, выводя из домов детей и стариков, вытаскивая скарб. Истошно звенели колокола несущихся по улицам пожарных моторов. Мы устроили в Каменске ад.
Город сейчас напоминал мне Кедрин времен Степной войны. Детей тогда вывозили из города на подводах, и я на всю жизнь запомнил такое же черное небо в багровых всполохах, грохот разрывов, такую же панику, ужас и безысходность на лицах.
Отряд «вольников», оборонявший подступы к Апраксину мосту, бился насмерть, но опоры взрывать не стал, хоть они и были заминированы. Бой был недолог. Огнеметчики подожгли баррикаду «вольников», и мои таежники оттеснили каменских и-чу по набережной – вверх и вниз по реке. Всего два отделения стрелков теперь сдерживали сотню «вольников». Метким огнем они прижимали их к земле, не давая поднять головы. Позже, когда Блямба будет взята, они наверняка сложат оружие.
Беспрепятственно перейдя по огромному, величественному мосту главную реку Сибири, мы по проспекту Рамзина двинулись в центр Каменска. Впереди горела Префектура, захваченная отрядом Саматова. Бойцы вместе с пленными тушили огонь, чтобы он не распространился на корпуса стоящей по соседству больницы святой великомученицы Параскевы.
На улицах тут и там стояли группы полицейских и жандармов из Корпуса Охраны. Они не пытались остановить нас, не стреляли нам вслед. Они терпеливо ждали окончания битвы. Быть может, для того, чтобы потом всей мощью обрушиться на ослабленного потерями победителя и окончательно решить вопрос о власти в Каменске. Мы в свою очередь не разоружали их. Против всякой логики я надеялся, что нынешний нейтралитет будет сохранен. А что мне еще оставалось?..
Расквартированные в городе солдаты были блокированы в казармах и вырваться не пытались. Командира гарнизона и нескольких старших офицеров мои люди арестовали в городской комендатуре. Такие заложники ценнее порой целой дивизии. Как бы то ни было, армия на время тоже оказалась вне игры.
Подойдя к окруженной передовыми группами штаб-квартире каменской рати, бронеколонна разделилась надвое и вскоре взяла в клещи огромное мрачное здание. Стволы орудийных башен нацелились на Блямбу, но я не хотел расстреливать ее из пушек. Я вообще не хотел кровопролития, но уже пятый час в городе шли бои. Потомки не узнают о моих сомнениях и мучениях, они будут видеть только окончательный результат – убитых, раненых, пропавших без вести и случайные жертвы из числа горожан. Каждый упавший волос и сломанный ноготь непременно сосчитают и положат на чашу весов. И приговор потомков может быть только один – братоубийство.
Я с самого начала знал, что Воевода сосредоточил здесь лучшие силы. Здесь же он держал и свои резервы. Нужно было как можно скорее заканчивать эту маленькую войну, и потому я стянул к Блямбе почти все свои отряды. Нам предстояло положить при штурме сотни бойцов, перебив столько же Истребителей Чудовищ с супротивной стороны. Больно и страшно было отдавать приказ об атаке. Я своими руками подписывал смертный приговор цвету губернских и-чу. Как будто у меня был выбор. Отряды подтягивались один за другим – кто пешим порядком, кто на реквизированных моторах. Прибывшие командиры подходили, отдавали честь, с гордостью докладывали о выигранных боях, захваченном оружии и боеприпасах и числе бойцов в строю. Настроение у них было – нет, не радостное (чему тут можно радоваться?), но бодрое. Я мрачно выслушивал победные реляции, а затем определял каждому его участок наступления, боевую задачу и отпускал к солдатам.
Когда все заняли свои места и можно было начинать штурм, я вдруг сказал себе «стоп!». Я должен испробовать последнюю возможность, обязан дать Воеводе шанс.
Я назначил своим преемником Ивана Ракова – на крайний случай. Бешено глянув на забунтовавших было подчиненных, я разом заткнул им рты. Они, доброхоты, думали удержать меня от очередного опрометчивого шага, послав в Блямбу кого-нибудь из командиров рангом пониже.
Адъютант привязал к палке обрывок белой простыни, я высоко поднял ее над головой и двинулся к парадной лестнице с поверженными драконами. Я хотел предложить Назару Шульгину сдаться. Мне казалось, что без свидетелей нам будет легче договориться.
Ветер усиливался с каждой минутой. Он расправил мой флаг. Я неторопливо пересекал по диагонали пустынную Триумфальную площадь, подмечая прицелившихся в меня снайперов, которые не дадут промаха. В любой миг меня могли изрешетить пулями, и единственной гарантией моей безопасности была пресловутая честь и-чу. Спасет ли она? Парламентер – это всего лишь враг, утративший бдительность. На войне так многие считают.
Из-за возвышавшейся посреди площади Триумфальной арки вдруг выскочила худая дворняга и, поджав хвост, опрометью помчалась мне наперерез. Ни на черную кошку, ни на оборотня она была не похожа, и я не обратил на псину особого внимания. В трех шагах от меня дворняга взвизгнула от боли, лапы ее подломились. Собака покатилась кувырком, забилась, заворочалась на мостовой и застыла на брусчатке пушистым серо-бурым комком. «Духовое ружье, – понял я, – Попугать вздумали, мерзавцы!..»
У подножия семиэтажной Блямбы по всему периметру был воздвигнут бруствер из мешков с песком и спиленных на бульваре Победы деревьев. Парадные были прикрыты настоящими бастионами из бревен, окна первого этажа заложены мешками. Отовсюду выглядывали нацеленные на площадь стволы.
Нас встретит кинжальный огонь. Преодолеть полтораста саженей по открытой площади – самоубийство. Чтобы избежать огромных потерь, нам придется расстреливать здание из безопасного далека. В бронеходах достаточно снарядов, включая зажигательные. Но я не хотел уничтожать Блямбу, я не имел права сметать штаб-квартиру рати с лица Земли. Не я строил – не мне и рушить. Но самое главное: там хранятся бесценные логические атрибуты, которые еще спасут жизни тысячам и-чу и помогут истребить легионы чудовищ.
Надо искать другие пути. Если захватить соседние дома на боковых улицах, то можно подавлять огневые точки почти в упор: из окон – в окна. И при атаке простреливаемая зона будет гораздо меньше: тротуар, мостовая и еще один тротуар. Поэтому за эти плацдармы придется драться зубами и ногтями…
Я шел, а ураганные порывы ветра гнули меня к земле, пытаясь вырвать из рук импровизированный белый флаг. Под черно-фиолетовыми, в багровых отсветах небесами меня не отпускало гнетущее чувство обреченности, и чудилось: наш мир целиком перекочевал в Аид.
На последних саженях показавшегося столь долгим пути меня посетила безумная мысль: на самом деле никакой «Белой воли» нет и в помине, все это провокация, нас подставили, столкнули лбами и теперь, потирая руки, наблюдают за начавшейся бойней. Но думать об этом было некогда, да и что толку…
Я благополучно добрался до парадной лестницы, превращенной в хорошо укрепленную позицию с пулеметными гнездами по бокам. Назар Шульгин не стал ко мне выходить – прислал Воеводу города Перцовска, что основан легендарным батькой Перцем на северной границе губернии.
Я плохо знал этого подтянутого красавца усача с демонически-мрачным лицом и с левой рукой на черной перевязи. Звали его Андреем Хржанским. За время службы в Каменске я дважды с ним разговаривал, но так и не сложил мнения. Он казался мне похожим на хрестоматийного императорского гвардейца – выпивоху, волокиту и дуэлянта, который способен проявить безрассудную храбрость в бою. Явно благородного происхождения – скорей всего из великосветских служилых дворян.
– Чем обязаны, господин Пришвин? – окинув меня презрительным взглядом и скривив губы, осведомился Хржанский. Я был ему противен, что он и желал показать.
– Я пришел предложить вам почетную сдачу. Сопротивление бесполезно. В наших руках огневая мощь гарнизона. Во избежание бессмысленного кровопролития вы обязаны сложить оружие.
– Не позорьте Гильдию. Истинные и-чу не сдаются, – выцедил Андрей Хржанский сквозь зубы. С каким удовольствием он отхлестал бы меня перчатками по щекам!
– Истинные и-чу никогда не нарушат священную клятву. Вы растоптали традиции Гильдии, а теперь меня стыдите? – Он разозлил меня, но я сдерживался – только древко опущенного флага поскрипывало в руках. – Передайте наши предложения Воеводе – и хватит болтать! Я буду ждать ответа.
Хржанский побледнел – до этакой голубизны, круто развернулся и, взлетев по ступеням, скрылся за огромными дубовыми дверями. Ждать пришлось долго. По крайней мере, так мне показалось.
Ветер откуда-то принес на площадь рваный предвыборный плакат с лицом Президента, с шуршанием протащил под Триумфальной аркой и, подняв в воздух, швырнул к моим ногам. Потом на фоне дымно-грозовых туч промелькнули три золотые искры – неужто кони-птицы рароги слетаются на огонь? Значит, пожару долго не угаснуть.
Защищающие Блямбу бойцы то и дело выглядывали из-за брустверов. Смотрели на меня без ненависти – скорее с любопытством и досадой. Дескать, дурак ты, батенька… Потом здоровяк с нашивками старшего ловца забрался на верхний мешок с песком и закурил. Молча протянул в мою сторону открытый портсигар, предлагая сигарету. Я отрицательно покачал головой. И-чу развел руками.
Все они уже были приговорены…
Секундная стрелка круг за кругом обегала циферблат часов. Время работало против нас. Мирские власти могут нарушить свой молчаливый нейтралитет. Или в Каменск ворвется нежданная подмога «вольникам»… Если Воевода тянет с ответом, значит, на что-то надеется.
Наконец показался Хржанский. Лицо его было непроницаемо. Он остановился в трех шагах, щелкнул каблуками, козырнул. Я тоже отдал честь. Он молча стоял передо мной, кусая тонкие губы. Я терпеливо ждал. И вот перцо-вец заговорил – ломким, нервенным голосом:
– Господин Воевода просил передать следующее: «Штурмуйте – и захлебнетесь нашей кровью». Честь имею.
– Жаль… – только и сказал я в ответ. И двинулся в обратный путь.
Глава пятая
Меч в ране
Сначала я хотел ворваться в здание во главе передового отряда, огнем и мечом прорубая путь к Воеводе. Я надеялся в самом начале битвы встретиться с ним в поединке. Тогда и бой закончится гораздо скорее – вряд ли «вольники» будут продолжать сопротивление, потеряв своего предводителя.
Затем я понял, что сам себя обманываю: не станет Шульгин мериться со мной силами. Насколько мне известно, он никогда не блистал в фехтовании. Поднимался по служебной лестнице благодаря изощренным интригам и подлинному таланту тактика. Плевать ему на древние традиции и обычаи и-чу. Преступив одни священные законы Гильдии, с какой стати он захочет исполнять другие? Зато у меня мало шансов уцелеть в гуще схватки. Весь огонь будет сосредоточен на мне, лучшие из лучших бойцы «вольников» будут брошены против моего авангарда.
Я связался с аэродромом, где отряд Кирилла Корина охранял захваченные нами летательные аппараты. (В те дни я поручал Кириллу самые ответственные задания, и всякий раз он выполнял их блестяще.) Меня интересовали не авиабомбы, а десантные планеры. Пока мои кедринцы, неся потери, будут штурмовать парадный вход, я с дюжиной лучших бойцов-добровольцев проникну в здание с крыши. Нам удалось раздобыть подробный план чердака. Пробравшись по его закоулкам, мы с тыла нанесем разящий удар в самое сердце обороны.
Да, по сути, я снова приносил в жертву своих земляков. Они будут отвлекать внимание «вольников», сковывать их лучшие силы, а судьба операции в это время решится в другом месте. Только одним я мог искупить свою вину: и я тоже пошел на верную смерть. Меня опять пытались отговорить, но тут уж коса нашла на камень. Ведь я имел достойного преемника, который сумеет грамотно завершить операцию.
Могучий четырехмоторный аэроплан, который пилотировал армейский летчик с приставленным к виску пистолетом, вел на буксире наш планер. Затем, отцепившись от аэроплана, планер беззвучно полетел над центром города. Мы должны были не промахнуться мимо крыши Блямбы и не врезаться при этом в одну из ее островерхих башен и радиоантенн. За штурвалом планера сидел лучший пилот Кедрина, ученик и помощник отца, мой верный боевой друг – Кирилл Корин. И я был уверен: уж он-то доставит отряд к цели, как бы сильно ни сносил нас ураган.
Планер продолжал снижаться. Временами бешеные порывы ветра поддавали ему в днище, останавливая спуск и даже подкидывая его вверх, швыряли в стороны, норовя сбить с курса. В любую минуту ураган мог бросить планер в пике – прямиком на острие антенны или шпиля, венчавшего башню. Нас так мотало в салоне, било о стены и потолок, что даже самых крепких бойцов начала трепать морская болезнь. Крылья и хвост планера душераздирающе скрипели, и казалось, они вот-вот отвалятся. Черт меня дернул второй раз в жизни подняться в воздух!..
Над Блямбой полоскался на ветру точно такой же, как у нас, черно-белый стяг Гильдии. Засевшие на крыше стрелки били по перебегающим через площадь охотникам. Таежные и-чу двигались парами. Бросок, перекат, выстрел по Блям-бе – и снова бросок. Вычерчивая площадь зигзагами, два десятка бойцов привлекли на себя огонь сотни «вольников».
Кирилл Корин нацелил наш летающий гроб на площадку меж двух островерхих башен, где в случае большой войны должна была разместиться зенитная батарея. Но тут ветер отшвырнул планер влево, чуть не размазав нас об одну из башен. Корин чудом сумел спасти машину, пустив в ход наш единственный реактивный ускоритель. Струя пламени вырвалась из-под днища, и планер скакнул, пройдя в аршине от шпиля, затем клюнул носом, едва не врезавшись в узорную «беседку», венчавшую вентиляционный ход.
Планер сделал виток над площадью, чиркнув левой плоскостью по головам вздыбленных лошадей парадной квадриги, венчавшей Триумфальную арку. Развернувшись, он оседлал воздушную струю и пошел на второй заход. Блямба надвигалась на нас темной громадой. Мы оказались ниже ската ее крыши и теперь неизбежно врежемся в стену.
– Слишком низко! – крикнул я в отчаянии.
Корин, не отрываясь от штурвала, прошипел в ответ:
– Прорвемся!.. – И направил планер прямо в одно из большущих окон парадного зала, что занимает сразу три этажа – с пятого по седьмой.
В этот миг мне не было страшно. С жизнью я простился, еще садясь в планер на военном аэродроме. И что бы сейчас ни произошло, это ничего не изменит. Дальше морга не сошлют.
Планер врезался точно в середину сводчатого окна и, обламывая концы крыльев, в граде осколков стекла и обломков оконных переплетов влетел в огромный зал, где размещался отряд перцовских и-чу.
С грохотом рухнув с четырехметровой высоты на паркет и раздавив нескольких «вольников», наша изувеченная машина проехала до противоположной стены, сметая людей, оружие и амуницию, и воткнулась носом в стену между портретами Великих Логиков Джулио Ванини и Джордано Бруно.
По счастью, никого из нас не покалечило – отделались синяками и ссадинами. Только Кирилл Корин вывихнул при посадке правую ногу. Наши охотники, воспользовавшись растерянностью перцовцев, начали выпрыгивать из разбитого планера. Бойцы забросали «вольников» гранатами и веером ринулись вперед, устилая зал трупами врагов. Я прикрывал их огнем моего родного «дыродела», высунув ствол в иллюминатор.
Очереди разрезали зал свинцовыми потоками и схлестывались в воздухе. Рикошеты от кирпичных сводов разили своих и чужих, от них негде было укрыться. Издырявленная туша планера не могла служить защитой ни нападавшим, ни защитникам штаб-квартиры.
Тут и там возникали короткие, яростные рукопашные схватки. Победившие в них делали несколько бросков вперед и тотчас залегали под градом пуль. Иногда оба дерущихся падали на дубовый паркет, изрешеченные одной очередью.
Кирилл Корин занял удобную позицию, укрывшись за бруствером из нескольких мертвых тел, и из снайперской винтовки одного за другим отстреливал вражеских командиров и пулеметчиков.
Выбравшись из планера, я метался по залу, лупя из «дыродела». Кольчуга, надетая под гимнастерку, была промята в дюжине мест, но я не замечал боли. Я видел только мелькающие вражеские фигуры, высунувшиеся из укрытий головы, взметнувшиеся руки с гранатами.
Своих я определял по белым повязкам на рукавах, хотя где гарантия, что в горячке боя я успею разглядеть эту полоску – порой вымазанную в крови, сбившуюся, скрутившуюся в жгут. А если она и вовсе спала с руки? Или рука не видна?..
Я давил на спуск, пулемет бился в моих руках, дергая раскаленным стволом и плюясь стреляными гильзами. Он словно превратился в живое существо – он жил своей собственной жизнью, которая была чья-то смерть. Он не желал умолкать, даже когда я переставал жать на спуско-вой крючок.
Поначалу преимущество было на нашей стороне – внезапность нападения, бешеный натиск, плотность огня. Противник на время потерял управление. Но нас было слишком мало, чтобы решить судьбу боя в считанные минуты. Четырнадцать – против сотни. Зал, заваленный ящиками с патронами и консервами, скатками шинелей, кипами свернутой формы, грудами сапог, а теперь еще телами убитых и раненых, оказался той сильно пересеченной местностью, в которой завязла наша атака.
Все встало на свои места: уцелевшие перцовцы пришли в себя, разобрались, кто где, получили подмогу из глубин Блямбы и дали нам отпор. Их пули все чаще находили свою цель. Один за другим падали мои поверженные товарищи. Ранен был почти каждый. И вот мы залегли, прижатые к полу огнем. Этот чертов зал, ставший полем битвы и, казалось, принесший нам победу, обернулся для нас ловушкой и теперь грозил превратиться в нашу братскую могилу.
Я укрылся за пирамидой армейских касок с низкими гребнями – явно из стратегических запасов времен Мировой войны. Попадавшие в них пули производили ни с чем не сравнимое звяканье и грохот. Куча постепенно расползалась и проседала, но была еще достаточно высока. Я не знал, на что решиться. Задача не выполнена – мы не смогли прорваться в апартаменты Воеводы и убить его. Не сумели мы и внести смятение в ряды «вольников» и помочь штурмующим Блямбу отрядам. Что делать дальше? Отстреливаться и через несколько минут полечь всем до единого? Сдаться на милость победителя? Ни то ни другое меня не устраивало.
Кирилл Корин подобрался ко мне, каким-то чудом уцелев под беглым огнем нескольких вражеских стрелков. На его левом рукаве расплывалось свежее красное пятно, а из-под шапки седых волос стекала густая темно-малиновая струйка. Пуля прошла по касательной, срезав ему кусочек скальпа.
Я быстро наложил Корину повязки. Обессиленно распластавшись на паркете под прикрытием груды касок, он очухивался. Грудь ходила ходуном, гимнастерка была насквозь пропитана потом.
Огонь ненадолго стих. Наверное, противник собирался с силами, чтобы перейти в контратаку и покончить с нами. Есть время помолиться, поцеловать фотографию родных, пересчитать оставшиеся патроны, продышаться как следует и прочитать самозаговор, возвращая себе достойное и-чу спокойствие, – словом, приготовиться встретить смерть с честью.
Но вместо того чтобы заняться этими важными делами, я лежал и думал: «Слишком много славных и-чу встали под знамена „вольников“. Почему они с такой легкостью преступили наши святые заповеди? Быть может, они знают нечто, о чем мы и не догадываемся? Тогда Почему Воевода не посвятил меня в этот секрет, не попытался перетянуть на свою сторону? Или причина всему – грандиозный заговор некой третьей силы? Нас искусно стравили, и мы, убивая друг друга, свято верим в собственную правоту».
– Тебе надо вырваться отсюда. Мы прикроем, – проговорил Кирилл Корин. – Ты нужен Гильдии. Здесь – бесполезная смерть. Там – долгая борьба.
– А ты?
– Мне не уйти. Остальным тоже. Если уж подыхать, так с пользой. В одиночку у тебя есть шанс. Главное – вырваться из зала. Снимешь повязку и затеряешься среди защитников. Вдруг повезет?
– Никуда я не пойду.
– Пойдешь как миленький. – Корин вытащил из кармана «бульдог».
– Стреляй.
Но он и не думал наводить на меня револьвер, а приставил дуло к собственному виску. И сказал вкрадчиво:
– Ты веришь моему честному слову?
– Не вздумай!
– Клянусь: если ты не пойдешь…
– Черт с тобой! – сдался я.
Он вымазал мне лицо собственной кровью, сочащейся сквозь повязку на руке.
– Так будет труднее узнать.
Он свистнул особенным образом – трижды коротко и один раз длинно. Наши открыли бешеный огонь. Корин тоже стрелял из снайперской винтовки – по одному ему ведомым целям. «Вольники» дружно отвечали. Пули решетили стены и разбитый остов планера, барабанили по скрывавшей нас с Кириллом груде касок. Пробитые каски подскакивали и, кувыркаясь, катились вниз.
А, я, сжимая в обеих руках по маузеру с полными обоймами, перебежками-перекатами – от одного укрытия к другому – ринулся к дверям зала. Стрелял редко – лишь когда кто-нибудь высовывался, чтобы выстрелить в меня, или бросался наперехват. Чаще в упор. И без промаха.
Заветная дверь все ближе. Еще один ринувшийся навстречу перцовец – выстрел. Тень слева, взмах меча – выстрел… Лезвие проходит в вершке от шеи. Вижу движение за грудой ящиков у самого выхода. Выстрел, выстрел, выстрел… Бью с обеих рук, пытаясь достать изготовившегося к стрельбе пулеметчика. Мимо! Выстрел, выстрел, выстрел… Пулеметный ствол дергается вверх, и очередь уходит в потолок. Прыгаю через баррикаду и кубарем выкатываюсь в коридор. А в зале все так же гремят выстрелы.
Поблизости ни души, а на повороте коридора двое «вольников» установили станкач и залегли. Того гляди, сыпанут пулями – от стены к стене.
– Чего ждете?! – со злостью кричу я. – Где подмога?! – И сломя голову несусь в сторону парадной лестницы, жду очереди в спину. Пулемет молчит.
Итак, я остался один. Сорвав с рукава повязку и вырвавшись из зала, я стал неотличим от «вольников»: форма та же самая, лицо перемазано кровью. Я несся по длинному и широкому коридору штаб-квартиры и, словно оглохнув от разрыва гранаты, во всю глотку орал бегущим навстречу бойцам:
– Где Шульгин?!
Чаще всего «вольники» бросали мне:
– Не знаю! – и устремлялись дальше.
Иногда мне отвечали, мол, видели его там-то и там-то. Я менял направление, переспрашивая на бегу у встречных. И вскоре выяснял, что Назар Шульгин совсем в другом месте. Я бежал туда.
Раза два меня узнали – но, видно, не поверили своим глазам, а в кутерьме некогда было разбираться. Я же делал вид, будто впервые вижу этих и-чу.
Я мчался по коридорам, птицей взлетал и вприпрыжку сбегал по лестницам, пригибаясь одолевал простреливаемые с улицы залы. Огромное здание Блямбы представляло собой восьмерку, выписанную вокруг двух внутренних дворов-колодцев. И я успел вычертить две такие восьмерки по ходу своих безрезультатных поисков. Воевода был неуловим.
Дважды рядом со мной падали подстреленные «вольники». Взрыв выпущенного из бомбомета снаряда разметал паркетины и доски в трех шагах впереди меня, и тяжело нагруженный цинками боец с криком провалился меж перекрытий.
А потом перцовский Воевода Андрей Хржанский увидел меня на одной из лестниц – пролетом выше, – замер на мгновение и тотчас закричал, перекрыв треск пулеметных очередей:
– Это Пришвин! Держи его!
Кто-то озирался, не понимая, о ком идет речь. Кто-то вскинул винтовку и начал стрелять в мелькнувшую на другом этаже фигуру, приняв ее за этого самого Пришвина. Кто-то кинулся мне навстречу, на ходу расстегивая кобуру.
Я взмахнул мечом. Со свистом лезвие прорезало воздух, отрубив моему противнику кисть руки вместе с нацеленным на меня револьвером. Многие нынешние бойцы недооценивают холодное оружие. Сегодня мне еще неоднократно предстояло в этом убедиться.
«Вольник», держась за культю, валился на ступени. «Отвоевался, парень, – мелькнула мысль где-то на третьем уровне сознания. – Повезло…» И спустя мгновение я кубарем катился вниз по ступеням, а позади автоматная очередь выбивала дробь на розовом мраморе.
Отчаянно размахнувшись, я бросил финку. Стоящий на лестничной площадке стрелок вставлял в автомат новый рожок и прозевал мое движение. Финка воткнулась ему в кадык. Он взмахнул руками, выронил «петров» на ступени, повалился назад, обрушив огромную фарфоровую вазу династии Тан.
Я пружинно вскочил на ноги и ринулся вверх по лестнице. К «петрову» уже тянулась рука молодого парня в офицерской форме, но без ремней и погон, который по-мальчишески съехал по перилам. Он должен был первым схватить автомат. И все-таки первым был я. «Вольник» пока не умел ускоряться.
Мы замерли, уставившись друг на друга. Но я-то был с «петровым», а парнишка – без ничего.
Он был высокий, стройный, белобрысый, веснушчатый, с высоким лбом и ошеломленным взглядом серых глаз. Мне было жаль его убивать, но и позволить уйти я не мог. Когда он понял, сейчас я выстрелю, румянец схлынул со щек, сменившись зеленоватой бледностью. Я подпрыгнул и, резко взмахнув в воздухе ногой, кончиком сапога коснулся точки на его лице, известной всем обученным и-чу. Парень придет в себя через пару часов.
Затем я понял, что сам себя обманываю: не станет Шульгин мериться со мной силами. Насколько мне известно, он никогда не блистал в фехтовании. Поднимался по служебной лестнице благодаря изощренным интригам и подлинному таланту тактика. Плевать ему на древние традиции и обычаи и-чу. Преступив одни священные законы Гильдии, с какой стати он захочет исполнять другие? Зато у меня мало шансов уцелеть в гуще схватки. Весь огонь будет сосредоточен на мне, лучшие из лучших бойцы «вольников» будут брошены против моего авангарда.
Я связался с аэродромом, где отряд Кирилла Корина охранял захваченные нами летательные аппараты. (В те дни я поручал Кириллу самые ответственные задания, и всякий раз он выполнял их блестяще.) Меня интересовали не авиабомбы, а десантные планеры. Пока мои кедринцы, неся потери, будут штурмовать парадный вход, я с дюжиной лучших бойцов-добровольцев проникну в здание с крыши. Нам удалось раздобыть подробный план чердака. Пробравшись по его закоулкам, мы с тыла нанесем разящий удар в самое сердце обороны.
Да, по сути, я снова приносил в жертву своих земляков. Они будут отвлекать внимание «вольников», сковывать их лучшие силы, а судьба операции в это время решится в другом месте. Только одним я мог искупить свою вину: и я тоже пошел на верную смерть. Меня опять пытались отговорить, но тут уж коса нашла на камень. Ведь я имел достойного преемника, который сумеет грамотно завершить операцию.
Могучий четырехмоторный аэроплан, который пилотировал армейский летчик с приставленным к виску пистолетом, вел на буксире наш планер. Затем, отцепившись от аэроплана, планер беззвучно полетел над центром города. Мы должны были не промахнуться мимо крыши Блямбы и не врезаться при этом в одну из ее островерхих башен и радиоантенн. За штурвалом планера сидел лучший пилот Кедрина, ученик и помощник отца, мой верный боевой друг – Кирилл Корин. И я был уверен: уж он-то доставит отряд к цели, как бы сильно ни сносил нас ураган.
Планер продолжал снижаться. Временами бешеные порывы ветра поддавали ему в днище, останавливая спуск и даже подкидывая его вверх, швыряли в стороны, норовя сбить с курса. В любую минуту ураган мог бросить планер в пике – прямиком на острие антенны или шпиля, венчавшего башню. Нас так мотало в салоне, било о стены и потолок, что даже самых крепких бойцов начала трепать морская болезнь. Крылья и хвост планера душераздирающе скрипели, и казалось, они вот-вот отвалятся. Черт меня дернул второй раз в жизни подняться в воздух!..
Над Блямбой полоскался на ветру точно такой же, как у нас, черно-белый стяг Гильдии. Засевшие на крыше стрелки били по перебегающим через площадь охотникам. Таежные и-чу двигались парами. Бросок, перекат, выстрел по Блям-бе – и снова бросок. Вычерчивая площадь зигзагами, два десятка бойцов привлекли на себя огонь сотни «вольников».
Кирилл Корин нацелил наш летающий гроб на площадку меж двух островерхих башен, где в случае большой войны должна была разместиться зенитная батарея. Но тут ветер отшвырнул планер влево, чуть не размазав нас об одну из башен. Корин чудом сумел спасти машину, пустив в ход наш единственный реактивный ускоритель. Струя пламени вырвалась из-под днища, и планер скакнул, пройдя в аршине от шпиля, затем клюнул носом, едва не врезавшись в узорную «беседку», венчавшую вентиляционный ход.
Планер сделал виток над площадью, чиркнув левой плоскостью по головам вздыбленных лошадей парадной квадриги, венчавшей Триумфальную арку. Развернувшись, он оседлал воздушную струю и пошел на второй заход. Блямба надвигалась на нас темной громадой. Мы оказались ниже ската ее крыши и теперь неизбежно врежемся в стену.
– Слишком низко! – крикнул я в отчаянии.
Корин, не отрываясь от штурвала, прошипел в ответ:
– Прорвемся!.. – И направил планер прямо в одно из большущих окон парадного зала, что занимает сразу три этажа – с пятого по седьмой.
В этот миг мне не было страшно. С жизнью я простился, еще садясь в планер на военном аэродроме. И что бы сейчас ни произошло, это ничего не изменит. Дальше морга не сошлют.
Планер врезался точно в середину сводчатого окна и, обламывая концы крыльев, в граде осколков стекла и обломков оконных переплетов влетел в огромный зал, где размещался отряд перцовских и-чу.
С грохотом рухнув с четырехметровой высоты на паркет и раздавив нескольких «вольников», наша изувеченная машина проехала до противоположной стены, сметая людей, оружие и амуницию, и воткнулась носом в стену между портретами Великих Логиков Джулио Ванини и Джордано Бруно.
По счастью, никого из нас не покалечило – отделались синяками и ссадинами. Только Кирилл Корин вывихнул при посадке правую ногу. Наши охотники, воспользовавшись растерянностью перцовцев, начали выпрыгивать из разбитого планера. Бойцы забросали «вольников» гранатами и веером ринулись вперед, устилая зал трупами врагов. Я прикрывал их огнем моего родного «дыродела», высунув ствол в иллюминатор.
Очереди разрезали зал свинцовыми потоками и схлестывались в воздухе. Рикошеты от кирпичных сводов разили своих и чужих, от них негде было укрыться. Издырявленная туша планера не могла служить защитой ни нападавшим, ни защитникам штаб-квартиры.
Тут и там возникали короткие, яростные рукопашные схватки. Победившие в них делали несколько бросков вперед и тотчас залегали под градом пуль. Иногда оба дерущихся падали на дубовый паркет, изрешеченные одной очередью.
Кирилл Корин занял удобную позицию, укрывшись за бруствером из нескольких мертвых тел, и из снайперской винтовки одного за другим отстреливал вражеских командиров и пулеметчиков.
Выбравшись из планера, я метался по залу, лупя из «дыродела». Кольчуга, надетая под гимнастерку, была промята в дюжине мест, но я не замечал боли. Я видел только мелькающие вражеские фигуры, высунувшиеся из укрытий головы, взметнувшиеся руки с гранатами.
Своих я определял по белым повязкам на рукавах, хотя где гарантия, что в горячке боя я успею разглядеть эту полоску – порой вымазанную в крови, сбившуюся, скрутившуюся в жгут. А если она и вовсе спала с руки? Или рука не видна?..
Я давил на спуск, пулемет бился в моих руках, дергая раскаленным стволом и плюясь стреляными гильзами. Он словно превратился в живое существо – он жил своей собственной жизнью, которая была чья-то смерть. Он не желал умолкать, даже когда я переставал жать на спуско-вой крючок.
Поначалу преимущество было на нашей стороне – внезапность нападения, бешеный натиск, плотность огня. Противник на время потерял управление. Но нас было слишком мало, чтобы решить судьбу боя в считанные минуты. Четырнадцать – против сотни. Зал, заваленный ящиками с патронами и консервами, скатками шинелей, кипами свернутой формы, грудами сапог, а теперь еще телами убитых и раненых, оказался той сильно пересеченной местностью, в которой завязла наша атака.
Все встало на свои места: уцелевшие перцовцы пришли в себя, разобрались, кто где, получили подмогу из глубин Блямбы и дали нам отпор. Их пули все чаще находили свою цель. Один за другим падали мои поверженные товарищи. Ранен был почти каждый. И вот мы залегли, прижатые к полу огнем. Этот чертов зал, ставший полем битвы и, казалось, принесший нам победу, обернулся для нас ловушкой и теперь грозил превратиться в нашу братскую могилу.
Я укрылся за пирамидой армейских касок с низкими гребнями – явно из стратегических запасов времен Мировой войны. Попадавшие в них пули производили ни с чем не сравнимое звяканье и грохот. Куча постепенно расползалась и проседала, но была еще достаточно высока. Я не знал, на что решиться. Задача не выполнена – мы не смогли прорваться в апартаменты Воеводы и убить его. Не сумели мы и внести смятение в ряды «вольников» и помочь штурмующим Блямбу отрядам. Что делать дальше? Отстреливаться и через несколько минут полечь всем до единого? Сдаться на милость победителя? Ни то ни другое меня не устраивало.
Кирилл Корин подобрался ко мне, каким-то чудом уцелев под беглым огнем нескольких вражеских стрелков. На его левом рукаве расплывалось свежее красное пятно, а из-под шапки седых волос стекала густая темно-малиновая струйка. Пуля прошла по касательной, срезав ему кусочек скальпа.
Я быстро наложил Корину повязки. Обессиленно распластавшись на паркете под прикрытием груды касок, он очухивался. Грудь ходила ходуном, гимнастерка была насквозь пропитана потом.
Огонь ненадолго стих. Наверное, противник собирался с силами, чтобы перейти в контратаку и покончить с нами. Есть время помолиться, поцеловать фотографию родных, пересчитать оставшиеся патроны, продышаться как следует и прочитать самозаговор, возвращая себе достойное и-чу спокойствие, – словом, приготовиться встретить смерть с честью.
Но вместо того чтобы заняться этими важными делами, я лежал и думал: «Слишком много славных и-чу встали под знамена „вольников“. Почему они с такой легкостью преступили наши святые заповеди? Быть может, они знают нечто, о чем мы и не догадываемся? Тогда Почему Воевода не посвятил меня в этот секрет, не попытался перетянуть на свою сторону? Или причина всему – грандиозный заговор некой третьей силы? Нас искусно стравили, и мы, убивая друг друга, свято верим в собственную правоту».
– Тебе надо вырваться отсюда. Мы прикроем, – проговорил Кирилл Корин. – Ты нужен Гильдии. Здесь – бесполезная смерть. Там – долгая борьба.
– А ты?
– Мне не уйти. Остальным тоже. Если уж подыхать, так с пользой. В одиночку у тебя есть шанс. Главное – вырваться из зала. Снимешь повязку и затеряешься среди защитников. Вдруг повезет?
– Никуда я не пойду.
– Пойдешь как миленький. – Корин вытащил из кармана «бульдог».
– Стреляй.
Но он и не думал наводить на меня револьвер, а приставил дуло к собственному виску. И сказал вкрадчиво:
– Ты веришь моему честному слову?
– Не вздумай!
– Клянусь: если ты не пойдешь…
– Черт с тобой! – сдался я.
Он вымазал мне лицо собственной кровью, сочащейся сквозь повязку на руке.
– Так будет труднее узнать.
Он свистнул особенным образом – трижды коротко и один раз длинно. Наши открыли бешеный огонь. Корин тоже стрелял из снайперской винтовки – по одному ему ведомым целям. «Вольники» дружно отвечали. Пули решетили стены и разбитый остов планера, барабанили по скрывавшей нас с Кириллом груде касок. Пробитые каски подскакивали и, кувыркаясь, катились вниз.
А, я, сжимая в обеих руках по маузеру с полными обоймами, перебежками-перекатами – от одного укрытия к другому – ринулся к дверям зала. Стрелял редко – лишь когда кто-нибудь высовывался, чтобы выстрелить в меня, или бросался наперехват. Чаще в упор. И без промаха.
Заветная дверь все ближе. Еще один ринувшийся навстречу перцовец – выстрел. Тень слева, взмах меча – выстрел… Лезвие проходит в вершке от шеи. Вижу движение за грудой ящиков у самого выхода. Выстрел, выстрел, выстрел… Бью с обеих рук, пытаясь достать изготовившегося к стрельбе пулеметчика. Мимо! Выстрел, выстрел, выстрел… Пулеметный ствол дергается вверх, и очередь уходит в потолок. Прыгаю через баррикаду и кубарем выкатываюсь в коридор. А в зале все так же гремят выстрелы.
Поблизости ни души, а на повороте коридора двое «вольников» установили станкач и залегли. Того гляди, сыпанут пулями – от стены к стене.
– Чего ждете?! – со злостью кричу я. – Где подмога?! – И сломя голову несусь в сторону парадной лестницы, жду очереди в спину. Пулемет молчит.
Итак, я остался один. Сорвав с рукава повязку и вырвавшись из зала, я стал неотличим от «вольников»: форма та же самая, лицо перемазано кровью. Я несся по длинному и широкому коридору штаб-квартиры и, словно оглохнув от разрыва гранаты, во всю глотку орал бегущим навстречу бойцам:
– Где Шульгин?!
Чаще всего «вольники» бросали мне:
– Не знаю! – и устремлялись дальше.
Иногда мне отвечали, мол, видели его там-то и там-то. Я менял направление, переспрашивая на бегу у встречных. И вскоре выяснял, что Назар Шульгин совсем в другом месте. Я бежал туда.
Раза два меня узнали – но, видно, не поверили своим глазам, а в кутерьме некогда было разбираться. Я же делал вид, будто впервые вижу этих и-чу.
Я мчался по коридорам, птицей взлетал и вприпрыжку сбегал по лестницам, пригибаясь одолевал простреливаемые с улицы залы. Огромное здание Блямбы представляло собой восьмерку, выписанную вокруг двух внутренних дворов-колодцев. И я успел вычертить две такие восьмерки по ходу своих безрезультатных поисков. Воевода был неуловим.
Дважды рядом со мной падали подстреленные «вольники». Взрыв выпущенного из бомбомета снаряда разметал паркетины и доски в трех шагах впереди меня, и тяжело нагруженный цинками боец с криком провалился меж перекрытий.
А потом перцовский Воевода Андрей Хржанский увидел меня на одной из лестниц – пролетом выше, – замер на мгновение и тотчас закричал, перекрыв треск пулеметных очередей:
– Это Пришвин! Держи его!
Кто-то озирался, не понимая, о ком идет речь. Кто-то вскинул винтовку и начал стрелять в мелькнувшую на другом этаже фигуру, приняв ее за этого самого Пришвина. Кто-то кинулся мне навстречу, на ходу расстегивая кобуру.
Я взмахнул мечом. Со свистом лезвие прорезало воздух, отрубив моему противнику кисть руки вместе с нацеленным на меня револьвером. Многие нынешние бойцы недооценивают холодное оружие. Сегодня мне еще неоднократно предстояло в этом убедиться.
«Вольник», держась за культю, валился на ступени. «Отвоевался, парень, – мелькнула мысль где-то на третьем уровне сознания. – Повезло…» И спустя мгновение я кубарем катился вниз по ступеням, а позади автоматная очередь выбивала дробь на розовом мраморе.
Отчаянно размахнувшись, я бросил финку. Стоящий на лестничной площадке стрелок вставлял в автомат новый рожок и прозевал мое движение. Финка воткнулась ему в кадык. Он взмахнул руками, выронил «петров» на ступени, повалился назад, обрушив огромную фарфоровую вазу династии Тан.
Я пружинно вскочил на ноги и ринулся вверх по лестнице. К «петрову» уже тянулась рука молодого парня в офицерской форме, но без ремней и погон, который по-мальчишески съехал по перилам. Он должен был первым схватить автомат. И все-таки первым был я. «Вольник» пока не умел ускоряться.
Мы замерли, уставившись друг на друга. Но я-то был с «петровым», а парнишка – без ничего.
Он был высокий, стройный, белобрысый, веснушчатый, с высоким лбом и ошеломленным взглядом серых глаз. Мне было жаль его убивать, но и позволить уйти я не мог. Когда он понял, сейчас я выстрелю, румянец схлынул со щек, сменившись зеленоватой бледностью. Я подпрыгнул и, резко взмахнув в воздухе ногой, кончиком сапога коснулся точки на его лице, известной всем обученным и-чу. Парень придет в себя через пару часов.