Смирнов Леонид Эллиевич. Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

   Что-что, а птичье зрение и слух поистине великолепны. Людей мы заметили издалека. Они нас не видели – это уж точно. Нимало не испугавшись, мы следили за ними из своего укрытия. Саженях в двадцати от прямоугольного входа в обширную пещеру шесть маленьких фигурок окружили покрытую пылью статую старика. Это были дети, точнее сказать, мальчики лет десяти. Древняя статуя притягивала их как магнитом.
   К вечеру жара начала спадать, и мальчишки пришли поразвлечься. Они трогали статую руками, терли песком, потом завели что-то вроде хоровода и наконец стали бросать в нее камнями. Маленькие обломки ударялись в голову, руки, грудь старика и отскакивали, разлетались в разные стороны.
   Мое терпение лопнуло. Чуток разбежавшись, одним взмахом крыльев я оторвался от каменного крошева и поднялся в воздух. Черная тень, внезапно вынырнувшая из-за скального выступа и ринувшаяся на мальчишек, вызвала переполох и всеобщий испуганный визг. Пригибаясь к земле и закрывая головы руками, сорванцы опрометью бросились бежать. Покой статуи был восстановлен.
   Я опустился на камни рядом с ней и смог разглядеть мелкие детали. Неведомый скульптор изваял не живого человека, а мумию. Это был обнаженный, худой, невысокий старик с узкими глазами, большими ушами и плоским лицом. У него почти не осталось волос. Не очень-то похоже на статую. Не мумия ли это на самом деле?
   Позади зашуршал песок, посыпались мелкие камушки. Я обернулся. Настя выбралась из пещеры и, смешно переваливаясь с боку на бок, заковыляла сюда. Взлететь она не пыталась – быть может, еще не могла. Она что-то негромко пищала, но я ее не понимал.
   Не знаю, что на меня накатило, но я вдруг мысленно прочирикал первое всплывшее из памяти заклинание обращения, резко нагнул голову и клюнул мумию в макушку. Я почувствовал в клюве вкус пыли и еще – вкус застарелого вяленого мяса. Мумия вздрогнула, как будто ощутив боль, вздрогнул и я: мне показалось, что она оживает.
   «Сколько еды пропадает впустую», – сказал мой ноющий от голода желудок.
   «Нехорошо питаться людьми – даже мертвыми, – ответил я ему. – К тому же этот старичок не первой свежести».
   «Ничего, сойдет, – упрямо возразил желудок. – Я все переварю – я такой…»
   Я чувствовал, что птичий желудок намного сильнее моего человеческого «я» и рано или поздно меня дожмет. Я подчинюсь диктату и начну склевывать мумию кусочек за кусочком.
   Настя очутилась совсем рядом, обошла статую кругом, словно примериваясь, и тоже клюнула ее в макушку. Я едва успел повторить заклинание обращения. Пожалуй, из одного лишь упрямства я пытался превратить мумию человека в высохший труп шакала. А как еще избежать постыдного людоедства?..
   Мумия снова вздрогнула, но в шакала не превратилась. Настя проглотила отщипнутый кусочек скальпа и замотала головой, задирая клюв, будто мертвечина застряла у нее в горле.
   – Курлык, – наконец сказала моя жена и, быстро-быстро переступая куриными лапами на горячем камне, потешно взмахивала засиявшими в лучах солнца крыльями.
   Золотой шар висел над гребнем хребта, расстреливая ослепительными лучами мою голову. Горный склон и зев пещеры расплывались у меня в глазах. Предзакатное солнышко несомненно пыталось вышибить из моей башки остатки человеческого разума. А я ведь и без того уже наполовину стал думать как птица.
   «Хватит дурить, – ворчливо сказал мой желудок. – Пора приступать к трапезе». В отчаянии я подскочил к старику и, в третий раз прочитав заклинание, со всей силы клюнул его в изрядно раздолбленную макушку. Пронзительный крик опрокинул меня наземь. Я так растерялся, что даже не пытался спастись.
   Мумия закричала еще раз и начала подниматься с корточек. Медленно, с явственным скрипом она распрямила спину, подняла руки и на минуту скрылась в пыльном облаке. Перепугавшись, Настя бросилась наутек, споткнулась о камень, кувыркнулась, едва не сломав шею, и распласталась на земле. Схватившись за голову и мыча, мумия начала приплясывать от боли, а потом стала загребать ступней серый песок и швырять его в мою сторону. Я едва успел прикрыть голову крыльями.
   – Проклятые варвары! Вы чуть не вышибли мне мозги! – по-уйгурски прокричал старик. Правда, топать ногами и осыпать меня песком он перестал.
   Я прекрасно понял его филиппику. Логики обязаны знать языки соседних народов – и тюркский в первую очередь. То, что он назвал нас, огромных птиц, варварами, поначалу проскочило мимо моего сознания. А когда дошло, от изумления я прослушал остальную часть его гневной тирады.
   – Крх-уить, – только и смог вымолвить я, пытаясь сказать ему: «Простите, мудрейший, мы лишь хотели вернуть вас к жизни».
   – Какое добросердечие! – прошипел он, как будто слышал мою мысль от начала до конца. – И какие острые клювы…
   Старик держался за свою израненную голову. По безволосой его коже протянулась бурая дорожка мокрой пыли – на щеку стекал кровяной ручеек. Старик не спешил или не умел заговорить кровь.
   – Крха-хью. Хуа-уа, – изощрялся я по-птичьи, желая произнести: «Нам очень жаль, но другого пути не было».
   – Невежды! – воскликнул старик. – Трудно придумать более никудышное заклинание. Ну да ладно… Поздно сетовать о всходах, когда рис убран.
   – Крх-фьюить, – пропел я, что означало: «Ваша мудрость потрясает, как и наше незнание».
   – Уж никак не предполагал, что и на Севере в почете лесть. Впрочем, у вас она столь же груба, как вся ваша культура, – пробурчал старик.
   Он устал стоять и опустился на корточки. Мы с Настей тем временем успели подняться на ноги и усиленно отряхивались, чистили перья.
   – И что теперь прикажете делать? – обращаясь к сияющим небесам, осведомился старик. Небеса промолчали. – Вы нарушили мое самосозерцание, и я не скоро смогу вернуться к прерванному занятию. Придется вернуться в мир и… – Он замолк, словно захваченный какой-то важной мыслью. – Или вы даны мне небесным владыкой Шанди… – Снова не договорил и на сей раз молчал дольше минуты. Он посмотрел на нас пристально, сощурив и без того глаза-щелочки, покачал головой, тут же скривившись от боли. – Вы по уши в помете, юнцы. Давненько я не видал столь знатно вляпавшихся в помет. Так и быть – я верну вам первоначальный облик. Но при одном условии: три года вы будете служить мне верой и правдой. Пока я слишком слаб, чтобы в одиночку выжить на краю Вселенной.
   Он не ожидал ответа. Знал и так: мы согласны на все.
   – Пошли-ка в тень. Здесь недолго получить солнечной колотушкой по голове, – в первый раз улыбнувшись, произнес старик. Улыбка получилась хитрая и страшная – из-за наполнявших рот черных кривых зубов.
   И наша троица заковыляла в ближнюю, наиболее просторную пещеру. Она была полна потрескавшихся, рассыпающихся в пыль, измолотых беспощадным временем статуй Будды. Это действительно был древний монастырь – времен Великого шелкового пути. И с нами говорил древний кудесник – самое малое, времен победоносного генерала Буонапарте.
   – Кр-хули. Крха-кью, – произнес я, уверенный, что ожившая мумия меня поймет.
   – Хотите знакомиться… И-Го и На-Сяо. Странные имена, но я слышал и почудней. А меня зовут просто: Ли Хань. Меня выслали из Поднебесной, когда ваши прапрадеды еще не вышли из материнской утробы. Я – скромный лекарь, не угодивший мандарину… А сейчас я хочу выспаться. Разбудите меня, когда за нами придут. – И старик улегся прямо в пыль, свернувшись в клубок, как большущий кот.
   Нам оставалось только развести крыльями. Ну и дела… Судьба оказала нам милость – даровала невероятную встречу с удивительным стариком, которая разом перевернула нашу жизнь.
   Напуганные мною мальчишки наутро вернулись в горную долину в сопровождении нескольких мужчин, вооруженных луками и кремневыми ружьями. Ли Хань встретил их на пороге пещеры.
   – Поздно явились! – гневно произнес он по-фаньски. – Но я не вижу розог! – Пришедшие не нашлись что ответить. – Запоздавшее наказание открывает дорогу к плахе, – продолжал старый фанец, и ему внимали, все ниже склоняя головы. – Порка – лучшее спасение от палача… – Он еще долго учил их жить.
   Наконец отряд тронулся в обратный путь. Ли Хань сидел на импровизированных носилках: к двум длинным ружьям были привязаны уложенные поперек колчаны и на-лучья. Мы с Настей то парили в вышине, то описывали круги над головами, приноравливаясь к скорости пешеходов. Пока еще не поротые мальчишки бежали впереди, крича и размахивая руками, как будто в деревню направлялось царское посольство, а не пыльный старик в сопровождении пары странных птиц.
   – Эге-гей! Смотрите, кого мы ведем!
   Миновали крепость, которая на деле оказалась еще меньше, чем почудилось нам вначале. Какой спрос с усталых, голодных, напуганных пальбой птиц?.. Стражники глядели на нас, разинув рты и выпучив глаза. И только вороненое дуло пулемета на всякий случай провожало нас в полете над сторожевой башней.
   Мужчины зашагали веселее, значит, скоро дом. Затем носильщики поменялись и едва не помчали бегом, словно боясь куда-то не успеть. Мы приближались к оазису, из которого старик ушел еще в прошлом веке.
   В первый миг оазис показался мне райским уголком. Плоть ненавистной пустыни раскололась под напором подземных вод, и она отступила, лишь время от времени огрызаясь песчаными наносами и ураганными ветрами, которые пытались сорвать тонкий слой плодородной почвы.
   Уже потом, когда очеловечился и смог обойти новое место обитания из конца в конец, я осмотрелся в оазисе как следует. Осмотрелся и ужаснулся. Жалкие хибары, прячущиеся за высокими дувалами. Глубокие арыки с мутной водой на самом дне. Вонючий дым от горящего кизяка. Голая земля, считанные деревья и густые заросли кустарника, подковой охватывающие источник. А еще лоскутки заботливо возделанных полей, на которых круглый год копошится фаньская часть местного населения…
   Разглядели мы нашего спасителя только теперь – когда он смыл с себя вековую пыль и грязь, оделся в чистые и аккуратно заштопанные обноски. Он словно сошел с древней фаньской акварели: старик-мудрец с высоким лбом, плавно переходящим в огромную лысину, с остатками волос на висках и затылке и жиденькой бородой на кончике подбородка. Его невыразительные на первый взгляд глаза не пытались пронзить тебя насквозь, а как бы исподволь, незаметно проникали внутрь собеседника, тотчас определяя настроение, не пропуская малейшую мыслишку или чувство, добираясь до самых сокровенных воспоминаний.
   Наше с Настей обратное превращение должно было произойти на площади перед караван-сараем. Старик посчитал, что жителям оазиса следует увидеть его от начала до конца. Только тогда они будут уверены, что перед ними нормальные люди, возвращающие себе истинный облик, а не оборотни, надевающие человеческую личину, дабы улучить подходящую минуту, наброситься и сожрать.
   Здешние фаньцы и уйгуры, в разноцветных полосатых халатах, толпились у распахнутых ворот караван-сарая. Женщины были отодвинуты в задние ряды, а детишки усыпали верхушки дувалов, как стаи галдящих птиц. В ожидании колдовского действа люди обменивались слухами, принесенными из Урумчи и Кашгара, и обсуждали виды на урожай.
   Мне уже не верилось, что вот так запросто мы снова станем людьми. Не раз и не два за последние дни меня охватывало отчаяние и казалось, мы останемся пернатыми на веки вечные. Аминь. Хорошо хоть мы с Настей говорили на разных птичьих языках, и свои страхи я мог держать при себе.
   Ли Хань, понятное дело, соврал нам, сказав, что он – всего лишь простой лекарь, верный слуга Яо-вана, царя лекарств. Он видел оборотней насквозь, знал птичий язык и сам умел оборачивать. На это способны только профессиональные маги второго разряда и выше. А старый фанец не был магом – это я сразу распознал. Нюх у меня на такие дела. Ли Хань был хоть и бывшим, но самым настоящим и-чу. И-чу, который бежал с поля боя, но не утратил совести. Его божество – Юй, избавитель Земли от всякой нечисти. Поэтому Ли Хань обязан был нам помочь.
   Местные мужчины по его команде воткнули в утоптанную землю двенадцать кухонных ножей. Они очень гордились, что помогают кудеснику. Ножи образовали почти прямую линию. Ли Хань не преминул ее поправить, хотя это и не имело особого значения. Он любил порядок во всем.
   Я вместе с Настей сидел на гребне соседнего забора, ощущая на себе любопытные взгляды десятков людей. Старый фанец поманил меня рукой. Я подлетел к нему, лишь единожды взмахнув огромными крыльями. Он отшатнулся и едва не потерял равновесие.
   – Ты слишком велик для птицы, – проворчал Ли Хань. Он был сконфужен: нельзя ронять себя в глазах местных жителей.
   – Кхр-ух, – ответствовал я, что означало: «Я так неловок, мудрейший».
   Он посмотрел на меня долгим, странным взглядом, потом кивнул и начал распевно читать заклинание…

Глава седьмая
Покой песков

   Вести о происходящих в Сибири событиях доходили до здешних мест с большим опозданием и искаженные до невероятия. Но в любом случае мне было ясно: дома творится страшное. И невыносимо было сидеть тут в полной безопасности и взирать со стороны на крушение моей родины.
   Сколь возможно, я старался оградить Настю от жутких известий, но рано или поздно она их узнавала – земля слухами полнится. И с каждой новой весточкой она все сильнее боялась возвращаться.
   По-моему, девочка моя уже смирилась с тем, что век придется коротать в пустыне, – хоть и чужды ей были здешние обычаи, хоть и удручала ее здешняя скудная природа и угнетал чудовищно жаркий климат.
   За считанные недели она выучила местный диалект фаньского, на котором говорили все жители оазиса вне зависимости от происхождения, а потом и южный уйгурский говор. Настя перезнакомилась и подружилась с женщинами и охотно помогала им чем могла. А могла она многое. Училась же моя милая всему на удивление быстро.
   По здешним меркам мы были вполне устроены и ни в чем не нуждались: обуты, одеты, имеем крышу над головой. Я легко мог заработать несколько лепешек, кувшин кумыса, круг овечьего сыра, свиной окорок, кочан чжуэйской капусты, мешочек сушеных фиников и прочие здешние кушанья – крестьяне рассчитывались с нами только натурой. Я помогал Ли Ханю очищать малюсенькие поля от пыльных бесов, разоряющих посевы, подстерегать у входа в пещеры и истреблять каменных вампиров, отгонять от соломенных крыш огненных голубей и делать много другой жизненно необходимой работы.
   Кстати, о «голубях»… Они действительно с виду походили на больших красных голубей. Это были странные создания, которые тяготели к людям, никогда не пытались нанести нам вред, но всякий раз – в силу невероятно высокой температуры тела – служили причиной пожара. Как правило, они поджигали бесценные для жителей пустыни штабеля кизяка, соломенные брикеты или камышовые циновки и маты.
   Кизяк приходилось поливать водой, а ее у крестьян было слишком мало. И они всякий раз упрашивали нас пустить в ход заклинания страха, чья сила от частого употребления постепенно тает. И нам приходилось искать новые заклинания, используя уникальное хранилище свитков Ли Ханя. Среди мертвой мудрости давних веков всегда можно найти крупицу живой логической силы – если очень постараться и знать, что и где искать.
   Да, у нас было жилье – выделенная общиной странная помесь глинобитной джунгарской сакли и фаньской саманной фанзы (вернее, фан-цзы). Талантливо придуманный и умело выстроенный – хоть и жалкий с виду – дом надежно держал тепло стылой зимою и сохранял живительную прохладу раскаленным летом. Однако ни единой травинки не росло рядом с ним на окаменелой от жары и сухости земле, ни кустика нигде не торчало. Только пыльное, чахлое деревце кизила в затененном углу тесного дворика. Настя трогательно заботилась о деревце – если б не она, кизил давным-давно бы засох. Бросишь один-единственный взгляд из оконца – и уже довольно, чтобы ощутить грусть, печаль и тоску по родным краям.
   Как только Настя забиралась на циновки и ужиком заползала ко мне под покрывало, она обнимала меня крепко, прижималась грудью и животом, словно пытаясь слиться воедино. И не первую ночь она шептала чуть слышно, пытаясь утаить свои сокровенные мысли от остального мира:
   – Я хочу родить от тебя ребеночка. Тут его никто не тронет. Ему здесь будет хорошо…
   Что я мог ей ответить? Что уже сейчас мочи нет оставаться на чужбине, а так долго, как ей бы хотелось, – и вовсе немыслимо? Что тоскую по бескрайней зеленой тайге, по бурным рекам, пробившим себе путь сквозь скальные утесы, и глаза бы не глядели на здешние тоскливые, безрадостные пейзажи – серое на желтом, желтое на буром? Что этот дом для меня – тюрьма, хоть и без стальных дверей и решеток? Что лучше пасть в бою, сражаясь плечом к плечу со своими братьями, чем долгую сытую жизнь доживать здесь, предав все, что мне дорого?
   – Ты же мечтаешь продолжить славный род Пришвиных, – уговаривала Настя. – И я рожу тебе маленького и-чу, которого ты научишь всему-всему. Ты передашь ему семейные тайны, которые иначе умрут вместе с тобой. Ты откроешь перед ним секреты Гильдии, и он станет самым сильным…
   Я отмалчивался. Иногда мне удавалось закрыть ей рот поцелуем. Это был единственный способ остановить Настину атаку, не обидев ее. Но чаще я просто-напросто стискивал зубы и был нем как рыба, терпеливо ожидая, когда запал иссякнет и девочка моя замолчит. Однако сегодня она никак не могла угомониться.
   – Мы вырастим его и вернемся на родину. – Она никогда не говорила «домой», потому что ее дом был тут. – Мы вернемся и поможем твоим друзьям…
   – Тогда уже некому будет помогать, – вырвалось у меня.
   Настя замолкла, отвернулась, зарыла голову в подушку. Лопатки ее ходили под ночной рубашкой, сотканной из синского шелка – тоньше лунного света. Плачет, что ли? Ничего не слышу. Дышит вроде бы ровно. Черт подери…
   – Я обидел тебя, детонька? – Я дотронулся до ее плеч, приобнял, потянул на себя, целуя затылок, томительно пахнущие волосы Насти. Тихонько повернул ее к себе. Глаза Насти были сухи, взгляд устремлен мимо меня – в стену дома, сквозь нее, куда-то вдаль.
   – Мне страшно, Ига, – сказала Настя и прижалась виском к моей щеке. – Сейчас я поняла… Мы никогда не сможем жить по-человечески, для себя. Мы не сможем просто жить. Ты приговорен от первой до последней секунды бороться со всем миром и рано или поздно погибнуть. И я – вместе с тобой.
   Ли Хань впервые взял меня охотиться на пустынщика. Он тщательно готовился к походу, подбирая оружие, снаряжение и логический инструментарий. От моей помощи он наотрез отказался:
   – Поздно учить рыбу летать. Пусть лучше ходит в глубине.
   Не могу сказать, что я его понял. Не в первый раз старик загадывал мне загадки, и каждый раз я ломал голову, на каком смысловом уровне искать ответ: лежит ли он на поверхности или надо зарыться в глубь аллегорий, метафор и гипербол, а то и вовсе пойти от противного.
   Мы нашли охотничьи угодья пустынщика по обглоданным скелетам верблюдов и грудам человеческих костей, выброшенных чудовищем из глубин песка вместе с сухими шарами помета, – его подземная стихия должна быть идеально чиста. Это его воздух, его вода, его дом, сад и мастерская.
   Пустынщики строят свои «замки» на глубине, скрепляя песок липкой слюной. Попадая на воздух при раскопках, эти постройки тут же разрушаются. Никто из и-чу так и не узнал, для чего «замки» нужны, каков их первозданный вид. Некоторые фаньские мудрецы считают, что они служат для украшения жизненного пространства пустын-щиков. На мой взгляд, это не более чем красивая легенда. Я согласен с Ли Хаем, который уверен: чем краше «замок», тем скорее самец привлечет самку в брачный период.
   Нам не надо было искать гнездо чудовища в недрах пустыни. Уж коли мы появились в его охотничьих угодьях, пустынщик сам придет к нам. Нужно только набраться терпения и подождать.
   Мы встали на участке твердой почвы, где из песка выступала вершина небольшой скалы. Наличие такого пятачка – главное условие удачной охоты. В песках даже лучший из лучших и-чу обречен. Слишком внезапно нападает пустынщик, который беззвучно плывет в глубине песка, подгребая костяными ластами, руля костяным, членистым хвостом.
   – Чем больше думаю, тем меньше понимаю, – неспешно заговорил Ли Хань, поглаживая кисть на конце расшитого кушака. – Отчего тебе, славному воину И-Го из знатного рода Пи-Швин, пришлось бежать, бросив фан-цзы предков и высоко задрав полы халата? Тысячу лет жили северные и-чу в стране дикого леса и отлично приспособились к его опасностям. И не однажды эра покоя сменялась эрой перемен. Что случилось? В одночасье мир перевернулся и люди стали ходить на руках?
   Он пристально смотрел на меня, прищурясь, и лицо его приобрело лукавое выражение.
   – Ты смотришь в глаза соратника и видишь глаза кобры. Что может быть страшней?.. Среди нас вдруг оказалось слишком много змей, – после долгого молчания произнес я. – Ты хочешь пожать руку – тебя кусают. Желаешь взять кусок хлеба – тебя кусают…
   – Ты говоришь как истинный мудрец, – покачал головой Ли Хань, – а потому я опять тебя не понимаю. Объясни мне: змеи объединились с людьми или люди обратились в змей?
   – Сначала «змеюки» обратились в людей. В тех, что возглавляют Сибирь. И некоторые и-чу поняли это. Они почувствовали смертельную угрозу для Гильдии и выбрали свой путь спасения. Они думали сделать и-чу слугами змеелюдей. Они не ведали, что творят. Я хотел остановить их… И они все мертвы. – Я имел в виду Воеводу Назара Шульгина и его соратников. – Потом я искал тех «змеюк», что обратились в людей. И пришел их черед… – Я говорил об избиении «змеюк» во дворце князей Чеховских. – А теперь уже за и-чу охотятся как за «змеюками». Слишком много людей стремятся избавиться разом и от змей, и от змееловов. Но ловить змей они не умеют, зато неплохо справляются со змееловами. И вот девять из каждых десяти и-чу мертвы, остальные укрылись так, что ни одна ищейка не отыщет.
   – Да, скорбен твой путь, достославный И-Го. Путь змееборца пролегает по крови. Много ее уже пролито тобой, – тяжко вздохнул фанец. – А сколько впереди, знает один лишь твой меч. Надеюсь, ты надежно его спрятал.
   Песок зашуршал, ссыпаясь вниз. Он тек все быстрей и быстрей, словно жидкость. Представьте себе малюсенькую воронку муравьиного льва, грозного только для несчастных мурашей, и увеличьте ее в сотню раз. Так что диаметром она была пять саженей. Сейчас нам явит свой грозный лик пус-тынщик – чудовище размером со снежного барса, покрытое костяным панцирем, с головой ящера и рачьими клешнями.
   – Это не он!!! – истошно завопил Ли Хай и, повернувшись, бросился бежать что есть духу. – Спасайся!!! – Первый раз я видел великого мастера насмерть перепуганным. – Беги-и-и!!!
   Старик несся как очумелый, не оборачиваясь, чтобы проверить, бегу ли я следом, – был уверен: бегу. А я намертво прирос к земле.
   Как он мог струсить? Ответ ясен: пробавляясь охотой на всякую мелочь, забыв, что такое настоящая битва, старик утратил бойцовские навыки. Сохранив чутье, он, похоже, растерял мужество.
   Старый и-чу улепетывал – молодому на зависть: только пятки сверкали да развевались полы джунгарского полосатого халата. А из земных недр, выбрасывая фонтаны песка и камней, являлся Его Величество песчаный дракон.
   Я никогда прежде не видел его вживе – только в учебнике драконологии, где была репродукция старинной фань-ской росписи по шелку. Стоя на мощном хвосте, он как бы вывинчивался из воронки. Струи песка стекали с него, и солнце играло в разноцветной чешуе, заставляя блестеть огромное тело. Дракон расправил перепончатые крылья с саженными шипами и застыл.
   Он был прекрасен – варварской, звериной красотой. Рудиментарные крылья дракона переливались всеми цветами радуги, напоминая феерически раскрашенный перламутр. Передние лапы, покрытые серовато-золотой чешуей, заканчивались суставчатыми пальцами с трехвершковыми когтями. Грудная чешуя отдавала зеленоватой медью.
   Голова была покрыта косматой красной шерстью, усы и борода казались почти человеческими – такие впору носить великану. При этом в его усах и бороде было что-то неуловимо фаньское. Выпученные фарфоровые шары глаз с красной радужкой и большим черным зрачком, казалось, могли принадлежать лишь гигантской кукле, а не живому существу. Морда дракона напомнила мне передок паровоза и одновременно свиное рыло – она портила общее впечатление. Да еще дыхание… С детства не терплю запах вяленой рыбьей икры.
   Ли Хань остановился на вершине дальнего бархана, обернулся наконец и, увидев, что я стою на том же самом месте, а рядом со мной чуть покачивается на хвосте огромный дракон, крикнул во всю мощь легких:
   – Ложи-ись! Ста-ань! Камнем!
   Я понял его. Надежда уцелеть, прикинувшись камнем, была ничтожной, но все же была. Для этого нужно прочитать наводящее морок заклинание и сразу же самозаговор костенения. Он тормозит все жизненные процессы в человеческом организме и погружает его в летаргию.
   Я не стал сворачиваться в калачик, вжимаясь в скальный грунт, и заводить заунывное фаньское пение. Я знал, что дракон успел почуять меня, запомнил, где я, кто я и зачем я. Поздно прятаться – его уже не перехитришь.