Страница:
«Итак, горячий червец плюс земляной руканог. Похоже на заговор, – подумал я, во второй раз за день ощутив тяжесть на сердце. – Ч-черт! Все повторяется. И кто же теперь против нас?» Ответить на вопрос было некому.
– Зачем вызывал? – спросил я в коридоре, по которому мы шагали куда-то в глубь охваченного ремонтом здания. Кабинет Воеводы остался в стороне.
– Об этом потом, – буркнул Коля.
Стучали молотки, вжикали рубанки, скрипели сверла, переругивались мастеровые. Пахло свежей древесиной и известкой. «Вся страна – одна большая стройка. Отстроим – будет что палить», – вдруг подумалось мне.
Воевода завел меня в малюсенький кабинет, обустроенный в бывшей каморке какого-нибудь писца, тщательно запер дверь и, усевшись на узкий письменный стол, произнес веско:
– Здесь стены не имеют ушей.
– А там? – из приличия спросил я.
Он не ответил, указал рукой на жесткий деревянный стул. Потом произнес с особенным выражением – глубоко спрятанная улыбка светилась в углах глаз:
– У меня к тебе два дела. Во-первых, я с удовольствием встану под твое командование, если ты готов взять на себя губернию и согласен с нашими планами. – За словом «нашими» несомненно стояли какие-то могущественные силы. Вот только не верил я уже ни в чье могущество.
Я молчал, ожидая продолжения. Коля поерзал на столе и, не дождавшись моей реакции, вынужден был продолжить:
– А во-вторых… – Пауза должна была придать его словам значительности. – Во-вторых, князь не вечен.
– С этим утверждением не могу спорить. Все мы смертны, – произнес я насмешливо.
– Боюсь, власть его будет недолгой. И мы обязаны воспользоваться представившимся случаем – раз и навсегда обезопасить Гильдию от любых перемен наверху.
– На Луну, что ли, отбываем – все скопом? – пошутил я, хотя стало мне совсем не весело. Вспомнил о покойном Шульгине, который три года назад в этом самом здании тоже вынашивал грандиозные планы. И к чему эти попытки привели и-чу? То-то и оно.
– Когда мы выполним все, что нам должно, я охотно посмеюсь вместе с тобой, Игорь, – с долей обиды сказал Коля. – И даже спляшу на могиле наших врагов. Если они нас не опередят… Тебя сегодня подстерегали по всем правилам. Молодец – выкрутился. А если бы нет? Или мы нанесем упреждающий удар, или нас сметут. Гильдия слишком ослабла, чтобы обороняться, но наступать мы еще способны. Хоть и не привыкли к этому, – с расстановкой произнес он. – Вот ты – не разучился атаковать?
Что-что, а это я всегда умел.
– Говори конкретней – недомолвки вот у меня где, – провел я пальцем по горлу. – Предлагаешь свергнуть князя?
Воевода качнул головой:
– Упаси боже… Просто мы не должны мешать, когда появится могучая супротивная сила. Реально способная отобрать власть. И нужно так подгадать… – В глазах Коли зажглись недобрые огоньки. – Если начнется буча, мы выступим третьей – примиряющей силой.
Боже мой!.. Я хорошо знал Колю. Если упрется, ни в жисть с места не стронешь. Аргументы «про» и «контра» небось давно продумал, выбрал наилучшую стратегию и теперь пойдет до конца.
– Пусть даже не сумеем взять верх в Столице, но уж провинция-то должна быть за нами, – продолжал Воевода. – Ей и самой обрыдло пожинать плоды дворцовых пе-реворо…
– Бодливой корове бог рогов не дал, – перебил я. – Кабинетные теоретики опасней стаи «гадеров». Нас никто не поддержит. Ты понимаешь? Ни-кто!
– А нам и не нужна помощь, – почти весело отвечал Коля. – И не страшен ропот толпы. Мы – лучшие мастера войны и должны громить любую силу.
Я вдруг понял, что он меня не слышит. Перечить ему – глупее, чем метать бисер перед свиньями.
– Мне надо подумать.
– Только недолго, – произнес братец без угрозы.
– А если я не соглашусь? – поднял я на него невинные глаза. Коля без труда выдержал мой взгляд.
– Придется менять Воеводу кедринской рати. Как это ни печально. А ты… – он сделал драматическую паузу, – дашь подписку о неразглашении и можешь двигать на все четыре стороны.
Мне хотелось спросить его: «А если не дам подписку?» – но я решил не совать пальцы в огонь. Хмуро поинтересовался:
– Еще вопросы есть?
– Отобедаешь со мной?
– Приезжай домой – там и погудим.
Коля лишь развел руками.
Больше всего мне было жаль погибшего Пенкина. А еще было жаль потерянного времени и того, что зазря прокатился в Каменск, бросив на произвол судьбы моих родных и собранную поштучно, боец к бойцу, рать.
Я чуть ли не бегом ринулся по коридору к выходу из здания. На парадной лестнице Блямбы меня окликнул дежурный, подал какую-то бумагу. Телеграмма-молния, присланная в Каменск полковником Ситниковым, была зашифрована его личным кодом, который наместник открыл мне, проявив тем самым величайшее доверие.
«Немедленно возвращайтесь благовидным предлогом тчк Подробности на месте тчк».
Произошло нечто ужасное. То самое, чего я так боялся. Самозаговором я перехватил холодную волну, покатившуюся меж лопаток, и отшвырнул ее куда подальше.
Прямо с вокзала, где меня дожидался армейский фургон с отделением бравых гренадер, я направился в Городскую Управу. Это была личная полковничья охрана, которой Ситников любезно со мной поделился. Даже гренадеры – удалые бабники, выпивохи и балагуры – сегодня выглядели присмиревшими.
Город притих, словно затаился в испуге. На улицах никого. Лишь полицейские патрули на каждом углу. Городовые испуганно озирались, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. Настороженно провожали взглядами наш мотор, но документы проверить не пытались. А еще нам на пути попались два казачьих разъезда. Те и вовсе шарахнулись от нас, угрожающе выставив положенные на луку седла ручные пулеметы. Кони вставали на дыбы и ржали, будто увидев смерть. У входа в Управу нас встретил Ситников. Лицо его было серое, неподвижное, у рта горькие складки – не лицо, а маска скорби. Молча отдал честь, пожал протянутую руку. Мы поднимались по ступеням в сопровождении двоих моих парней и того самого отделения гренадер.
Двустворчатая дверь распахнулась, пропуская нас в обширный холл, и тут я увидел… Вывернутые наизнанку тела и-чу лежали повсюду: в комнатах и в коридоре, на парадной лестнице, на балконах и на кухне. Волосы у меня встали дыбом. Я шагал, огибая трупы, и машинально считал их. Где-то здесь был и Матвей Пальцев… Я слишком устал от невыносимой боли, слишком привык к постоянному ожиданию несчастья, очерствел душой – иначе меня давным-давно не было бы в живых.
– Проворонил я, – были первые слова наместника. – Виноват…
Я не ответил ему – язык присох к гортани.
Кто здесь, в Кедрине, мог применить этот старинный прием боевой магии Востока? Раньше я полагал, что не существует никакого «обращения через ось мира», – это лишь легенда, отзвук некоего колдовского приема, способного взять бойца как бы изнутри. В очередной раз убедился: мифы не врут, они – все та же реальная история Земли, хоть и не поддающаяся элементарной логике.
Удар нанесли перед самым «разбором полетов» – когда в Управе собралась большая часть Истребителей Чудовищ. «Я найду и покараю убийц – рано или поздно», – уговаривал я себя и сам себе не верил. Погибших этим не вернешь. Пятьдесят шесть человек – большинство тех, кого я уговорил выйти из подполья. Кого убедил, что нельзя отсиживаться, когда власть на нашей стороне, – иначе Гильдия никогда не возродится. Получается, подставил я их. Это я их убил, вытащив на свет божий. Я и Виссарион…
Уцелели шестеро бойцов, охранявших мой дом, семеро, бывшие на заданиях в разных концах города, и еще дюжина под командованием старшего ловца Агамуратова, которые отправились в дальние волости на поиски спрятавшихся и-чу.
Уезд наш снова стал беззащитен. Это страшный удар по кедринской рати, от которого она не сможет оправиться без посторонней помощи. Ничего не попишешь – надо просить Колю дать подкрепление.
Я был опустошен. Уже без волнения я открыл неподъемный бронированный сейф. Все логические атрибуты были на месте. Достал из отдельного ящичка с особым замком причудливо изогнутую штуковину, напоминающую рог архара. Поводил из стороны в сторону, пытаясь засечь магический след, уходящий из здания. Перламутровый кончик «пеленгатора» не загорелся. Значит, колдовской заряд был израсходован до донышка. Концы в воду…
Солдаты специальной команды, укупоренные в защитные костюмы и изолирующие маски, не спеша подходили к трупам и одного за другим запихивали в серые холщовые мешки. То один, то другой солдат вдруг кидался в угол, срывал с головы маску, захлебываясь от рвоты. Это мы, и-чу, могли прочитать самозаговор и превратить сердце в камень. Полковник Ситников стоял рядом со мной и пытался раскурить трубку. Пальцы ему не подчинялись.
– Выпить хочешь? – предложил я.
– А не стошнит?
– От моего – нет.
Я достал из кармана плоскую флягу со змеиной настойкой. Отвинтил крышечку, протянул Ситникову, терпеливо дождался, когда он возьмет.
Мне нравился этот седовласый, стриженный ежиком полковник, с загорелым, словно выточенным из гранита лицом. Порой он напоминал мне памятник Долгу с большой буквы – долгу не перед Виссарионом, а перед нашей многострадальной отчизной. Перед отчизной, над которой нависла смертельная угроза.
Полковник запрокинул голову, и драгоценный напиток заструился ему в глотку. Дергался тщательно выбритый кадык, и «змеиновка», будто обычная вода, толчок за толчком вливалась в Ситникова, пока не иссякла. Он половил языком последние капельки, с сожалением потряс флягой – пуста.
От такой дозы «змеиновки» человек, как правило, падает замертво, но полковник был доведен до последней крайности, натянут туже любой струны, и, чтобы отмякнуть, ему наверняка требовалась еще одна фляга.
– Ух!!! – выдохнул он, и слезы покатились из глаз. – Что… это… было?
– Неужто проняло? – натужно усмехнулся я. – Первый раз вижу, чтобы залпом пили напиток, настоянный на эмбрионе пантерной гадючки.
– Ох! – произнес Ситников потрясенно, и я едва не рассмеялся. На единый миг забыл о холщовых мешках, сегодня заменивших моим ребятам дубовые бушлаты.
Настя прибежала в Управу. Примчалась вопреки категорическому моему запрету выходить из дому, вопреки материнским увещеваниям, уговорам охраны. Она не могла усидеть в четырех стенах, томясь от ожидания, представив себе все те ужасы, что происходят сейчас с ее любимым.
Она летела по вымершим улицам Кедрина в сопровождении четверых охранников: пары хмурых егерей и двоих потрясенных и-чу. Другие остались охранять дом, где была мать и Анька. Четверо здоровенных мужиков, несмотря на врожденную силу и многолетние тренировки, едва поспевали за Настей, которая не чуяла под собой ног. Летела…
Она прорвалась сквозь оцепление – запыхавшаяся, растрепанная, судорожно сжимающая детские свои кулачки – и, дотянувшись, повисла у меня на руках. Тугой клубочек воли размотался, и силы разом ее оставили.
Я чувствовал, как Настино сердчишко пытается выскочить, и крепко-накрепко прижимал ее к груди – чтоб удержалось на месте, не разорвалось от натуги. Она хотела заплакать, но не смогла. Настя вздыхала – протяжно и жалобно, изгибаясь от макушки до пят. Лопатки ходили ходуном под моей рукой – будто крыльями продолжала махать.
– Ты зачем… сюда? – выдохнул я, когда миновала первая, самая мучительная минута.
– Моченьки нет…
У меня тоже не было моченьки, вот только не мог я об этом сказать. Ведь если я слабину дам, чего тогда от других ожидать? Как можно требовать от них стоять под огнем? Стоять вопреки инстинкту самосохранения и здравому смыслу.
Мы с Настей медленно поднимались по крутому боку холма, по петляющей тропе, выцветшей под солнцем, истоптанной тысячами ног. Речное русло внизу то серебрилось, то чернело. Колдоба несла кристально чистые ледниковые воды, она была все та же, что и в моем безнадежно далеком детстве. Это мы стремительно менялись, взрослея, теряя друзей и близких, ожесточаясь на мир, где побеждает неправый. А реке хоть бы что, она – выше людских борений и страстей. Только кажется, что она струится у нас под ногами. Она течет мимо жизни, хотя при этом и сама она – жизнь…
Наверху, по долгому травяному склону, выпирали из земли темные каменные плиты, похожие на ледниковые валуны, глубоко зарытые и высунувшие наружу самые макушки. Надписей отсюда не разобрать, да и стерлись многие от ветров и дождей. Это было старое кладбище и-чу. Мы не строим фамильных склепов, не возводим памятников ушедшим. Мы помним их, а это главное.
На крайних могилах – следы белой, красной и черной краски. Мазал кто-то – испятнывал, кресты косые малевал. Но и краска эта уже успела потускнеть. Прошла пора бесчинств, плясок на костях – как не бывало.
Укоренились в кедринской земле могилы рода Пришвиных, навечно срослись с этим краем. «И мне предстоит здесь лечь», – подумалось вдруг без грусти. Спокойное осознание закономерностей бытия – удел здравого ума, путь сильного духом.
Рядом с ухоженной могилой деда виднелся светлый камень с трещиной, которая расколола его прямо посередке и чуток не дошла до надписи. То ли молния ударила, то ли чья-то неуемная злость заставила потрудить руки, да не хватило запала, чтоб довести дело до конца.
«Федор Иванович Пришвин, 1882—1942». Неровные буквы и цифры – это как ножом по сердцу!.. Вернувшись в Кедрин, мать сама вырубала – каменотесы отказались помогать семьям павших и-чу. И могилу-то пришлось копать вдвоем с дочкой – целый день долбили каменистый грунт.
«Здравствуй, папа!.. Вот я и пришел к тебе…» Я опустился на короткую жесткую траву, росшую по всему холму, лег грудью, раскинул руки, пытаясь обнять. Затем погладил упругий склон, будто надежную отцову спину. Опять заговорил с ним – тихо, неспешно, словно продолжая старый, оборванный на полуслове разговор: «Повиниться перед тобой хочу – не спас я нашу семью, растерял братьев-сестер. И Гильдию тоже не спас – ничто ее спасти не могло. Зато жену свою пришел тебе показать. И дочку маленькую – хотел. Не получилось пока что. Позже приведу… Не иссякнет теперь род Пришвиных. Так-то вот…»
Настя села на траву рядышком, терпеливо ждала, когда я закончу свой беззвучный монолог.
Глава десятая
– Зачем вызывал? – спросил я в коридоре, по которому мы шагали куда-то в глубь охваченного ремонтом здания. Кабинет Воеводы остался в стороне.
– Об этом потом, – буркнул Коля.
Стучали молотки, вжикали рубанки, скрипели сверла, переругивались мастеровые. Пахло свежей древесиной и известкой. «Вся страна – одна большая стройка. Отстроим – будет что палить», – вдруг подумалось мне.
Воевода завел меня в малюсенький кабинет, обустроенный в бывшей каморке какого-нибудь писца, тщательно запер дверь и, усевшись на узкий письменный стол, произнес веско:
– Здесь стены не имеют ушей.
– А там? – из приличия спросил я.
Он не ответил, указал рукой на жесткий деревянный стул. Потом произнес с особенным выражением – глубоко спрятанная улыбка светилась в углах глаз:
– У меня к тебе два дела. Во-первых, я с удовольствием встану под твое командование, если ты готов взять на себя губернию и согласен с нашими планами. – За словом «нашими» несомненно стояли какие-то могущественные силы. Вот только не верил я уже ни в чье могущество.
Я молчал, ожидая продолжения. Коля поерзал на столе и, не дождавшись моей реакции, вынужден был продолжить:
– А во-вторых… – Пауза должна была придать его словам значительности. – Во-вторых, князь не вечен.
– С этим утверждением не могу спорить. Все мы смертны, – произнес я насмешливо.
– Боюсь, власть его будет недолгой. И мы обязаны воспользоваться представившимся случаем – раз и навсегда обезопасить Гильдию от любых перемен наверху.
– На Луну, что ли, отбываем – все скопом? – пошутил я, хотя стало мне совсем не весело. Вспомнил о покойном Шульгине, который три года назад в этом самом здании тоже вынашивал грандиозные планы. И к чему эти попытки привели и-чу? То-то и оно.
– Когда мы выполним все, что нам должно, я охотно посмеюсь вместе с тобой, Игорь, – с долей обиды сказал Коля. – И даже спляшу на могиле наших врагов. Если они нас не опередят… Тебя сегодня подстерегали по всем правилам. Молодец – выкрутился. А если бы нет? Или мы нанесем упреждающий удар, или нас сметут. Гильдия слишком ослабла, чтобы обороняться, но наступать мы еще способны. Хоть и не привыкли к этому, – с расстановкой произнес он. – Вот ты – не разучился атаковать?
Что-что, а это я всегда умел.
– Говори конкретней – недомолвки вот у меня где, – провел я пальцем по горлу. – Предлагаешь свергнуть князя?
Воевода качнул головой:
– Упаси боже… Просто мы не должны мешать, когда появится могучая супротивная сила. Реально способная отобрать власть. И нужно так подгадать… – В глазах Коли зажглись недобрые огоньки. – Если начнется буча, мы выступим третьей – примиряющей силой.
Боже мой!.. Я хорошо знал Колю. Если упрется, ни в жисть с места не стронешь. Аргументы «про» и «контра» небось давно продумал, выбрал наилучшую стратегию и теперь пойдет до конца.
– Пусть даже не сумеем взять верх в Столице, но уж провинция-то должна быть за нами, – продолжал Воевода. – Ей и самой обрыдло пожинать плоды дворцовых пе-реворо…
– Бодливой корове бог рогов не дал, – перебил я. – Кабинетные теоретики опасней стаи «гадеров». Нас никто не поддержит. Ты понимаешь? Ни-кто!
– А нам и не нужна помощь, – почти весело отвечал Коля. – И не страшен ропот толпы. Мы – лучшие мастера войны и должны громить любую силу.
Я вдруг понял, что он меня не слышит. Перечить ему – глупее, чем метать бисер перед свиньями.
– Мне надо подумать.
– Только недолго, – произнес братец без угрозы.
– А если я не соглашусь? – поднял я на него невинные глаза. Коля без труда выдержал мой взгляд.
– Придется менять Воеводу кедринской рати. Как это ни печально. А ты… – он сделал драматическую паузу, – дашь подписку о неразглашении и можешь двигать на все четыре стороны.
Мне хотелось спросить его: «А если не дам подписку?» – но я решил не совать пальцы в огонь. Хмуро поинтересовался:
– Еще вопросы есть?
– Отобедаешь со мной?
– Приезжай домой – там и погудим.
Коля лишь развел руками.
Больше всего мне было жаль погибшего Пенкина. А еще было жаль потерянного времени и того, что зазря прокатился в Каменск, бросив на произвол судьбы моих родных и собранную поштучно, боец к бойцу, рать.
Я чуть ли не бегом ринулся по коридору к выходу из здания. На парадной лестнице Блямбы меня окликнул дежурный, подал какую-то бумагу. Телеграмма-молния, присланная в Каменск полковником Ситниковым, была зашифрована его личным кодом, который наместник открыл мне, проявив тем самым величайшее доверие.
«Немедленно возвращайтесь благовидным предлогом тчк Подробности на месте тчк».
Произошло нечто ужасное. То самое, чего я так боялся. Самозаговором я перехватил холодную волну, покатившуюся меж лопаток, и отшвырнул ее куда подальше.
Прямо с вокзала, где меня дожидался армейский фургон с отделением бравых гренадер, я направился в Городскую Управу. Это была личная полковничья охрана, которой Ситников любезно со мной поделился. Даже гренадеры – удалые бабники, выпивохи и балагуры – сегодня выглядели присмиревшими.
Город притих, словно затаился в испуге. На улицах никого. Лишь полицейские патрули на каждом углу. Городовые испуганно озирались, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. Настороженно провожали взглядами наш мотор, но документы проверить не пытались. А еще нам на пути попались два казачьих разъезда. Те и вовсе шарахнулись от нас, угрожающе выставив положенные на луку седла ручные пулеметы. Кони вставали на дыбы и ржали, будто увидев смерть. У входа в Управу нас встретил Ситников. Лицо его было серое, неподвижное, у рта горькие складки – не лицо, а маска скорби. Молча отдал честь, пожал протянутую руку. Мы поднимались по ступеням в сопровождении двоих моих парней и того самого отделения гренадер.
Двустворчатая дверь распахнулась, пропуская нас в обширный холл, и тут я увидел… Вывернутые наизнанку тела и-чу лежали повсюду: в комнатах и в коридоре, на парадной лестнице, на балконах и на кухне. Волосы у меня встали дыбом. Я шагал, огибая трупы, и машинально считал их. Где-то здесь был и Матвей Пальцев… Я слишком устал от невыносимой боли, слишком привык к постоянному ожиданию несчастья, очерствел душой – иначе меня давным-давно не было бы в живых.
– Проворонил я, – были первые слова наместника. – Виноват…
Я не ответил ему – язык присох к гортани.
Кто здесь, в Кедрине, мог применить этот старинный прием боевой магии Востока? Раньше я полагал, что не существует никакого «обращения через ось мира», – это лишь легенда, отзвук некоего колдовского приема, способного взять бойца как бы изнутри. В очередной раз убедился: мифы не врут, они – все та же реальная история Земли, хоть и не поддающаяся элементарной логике.
Удар нанесли перед самым «разбором полетов» – когда в Управе собралась большая часть Истребителей Чудовищ. «Я найду и покараю убийц – рано или поздно», – уговаривал я себя и сам себе не верил. Погибших этим не вернешь. Пятьдесят шесть человек – большинство тех, кого я уговорил выйти из подполья. Кого убедил, что нельзя отсиживаться, когда власть на нашей стороне, – иначе Гильдия никогда не возродится. Получается, подставил я их. Это я их убил, вытащив на свет божий. Я и Виссарион…
Уцелели шестеро бойцов, охранявших мой дом, семеро, бывшие на заданиях в разных концах города, и еще дюжина под командованием старшего ловца Агамуратова, которые отправились в дальние волости на поиски спрятавшихся и-чу.
Уезд наш снова стал беззащитен. Это страшный удар по кедринской рати, от которого она не сможет оправиться без посторонней помощи. Ничего не попишешь – надо просить Колю дать подкрепление.
Я был опустошен. Уже без волнения я открыл неподъемный бронированный сейф. Все логические атрибуты были на месте. Достал из отдельного ящичка с особым замком причудливо изогнутую штуковину, напоминающую рог архара. Поводил из стороны в сторону, пытаясь засечь магический след, уходящий из здания. Перламутровый кончик «пеленгатора» не загорелся. Значит, колдовской заряд был израсходован до донышка. Концы в воду…
Солдаты специальной команды, укупоренные в защитные костюмы и изолирующие маски, не спеша подходили к трупам и одного за другим запихивали в серые холщовые мешки. То один, то другой солдат вдруг кидался в угол, срывал с головы маску, захлебываясь от рвоты. Это мы, и-чу, могли прочитать самозаговор и превратить сердце в камень. Полковник Ситников стоял рядом со мной и пытался раскурить трубку. Пальцы ему не подчинялись.
– Выпить хочешь? – предложил я.
– А не стошнит?
– От моего – нет.
Я достал из кармана плоскую флягу со змеиной настойкой. Отвинтил крышечку, протянул Ситникову, терпеливо дождался, когда он возьмет.
Мне нравился этот седовласый, стриженный ежиком полковник, с загорелым, словно выточенным из гранита лицом. Порой он напоминал мне памятник Долгу с большой буквы – долгу не перед Виссарионом, а перед нашей многострадальной отчизной. Перед отчизной, над которой нависла смертельная угроза.
Полковник запрокинул голову, и драгоценный напиток заструился ему в глотку. Дергался тщательно выбритый кадык, и «змеиновка», будто обычная вода, толчок за толчком вливалась в Ситникова, пока не иссякла. Он половил языком последние капельки, с сожалением потряс флягой – пуста.
От такой дозы «змеиновки» человек, как правило, падает замертво, но полковник был доведен до последней крайности, натянут туже любой струны, и, чтобы отмякнуть, ему наверняка требовалась еще одна фляга.
– Ух!!! – выдохнул он, и слезы покатились из глаз. – Что… это… было?
– Неужто проняло? – натужно усмехнулся я. – Первый раз вижу, чтобы залпом пили напиток, настоянный на эмбрионе пантерной гадючки.
– Ох! – произнес Ситников потрясенно, и я едва не рассмеялся. На единый миг забыл о холщовых мешках, сегодня заменивших моим ребятам дубовые бушлаты.
Настя прибежала в Управу. Примчалась вопреки категорическому моему запрету выходить из дому, вопреки материнским увещеваниям, уговорам охраны. Она не могла усидеть в четырех стенах, томясь от ожидания, представив себе все те ужасы, что происходят сейчас с ее любимым.
Она летела по вымершим улицам Кедрина в сопровождении четверых охранников: пары хмурых егерей и двоих потрясенных и-чу. Другие остались охранять дом, где была мать и Анька. Четверо здоровенных мужиков, несмотря на врожденную силу и многолетние тренировки, едва поспевали за Настей, которая не чуяла под собой ног. Летела…
Она прорвалась сквозь оцепление – запыхавшаяся, растрепанная, судорожно сжимающая детские свои кулачки – и, дотянувшись, повисла у меня на руках. Тугой клубочек воли размотался, и силы разом ее оставили.
Я чувствовал, как Настино сердчишко пытается выскочить, и крепко-накрепко прижимал ее к груди – чтоб удержалось на месте, не разорвалось от натуги. Она хотела заплакать, но не смогла. Настя вздыхала – протяжно и жалобно, изгибаясь от макушки до пят. Лопатки ходили ходуном под моей рукой – будто крыльями продолжала махать.
– Ты зачем… сюда? – выдохнул я, когда миновала первая, самая мучительная минута.
– Моченьки нет…
У меня тоже не было моченьки, вот только не мог я об этом сказать. Ведь если я слабину дам, чего тогда от других ожидать? Как можно требовать от них стоять под огнем? Стоять вопреки инстинкту самосохранения и здравому смыслу.
Мы с Настей медленно поднимались по крутому боку холма, по петляющей тропе, выцветшей под солнцем, истоптанной тысячами ног. Речное русло внизу то серебрилось, то чернело. Колдоба несла кристально чистые ледниковые воды, она была все та же, что и в моем безнадежно далеком детстве. Это мы стремительно менялись, взрослея, теряя друзей и близких, ожесточаясь на мир, где побеждает неправый. А реке хоть бы что, она – выше людских борений и страстей. Только кажется, что она струится у нас под ногами. Она течет мимо жизни, хотя при этом и сама она – жизнь…
Наверху, по долгому травяному склону, выпирали из земли темные каменные плиты, похожие на ледниковые валуны, глубоко зарытые и высунувшие наружу самые макушки. Надписей отсюда не разобрать, да и стерлись многие от ветров и дождей. Это было старое кладбище и-чу. Мы не строим фамильных склепов, не возводим памятников ушедшим. Мы помним их, а это главное.
На крайних могилах – следы белой, красной и черной краски. Мазал кто-то – испятнывал, кресты косые малевал. Но и краска эта уже успела потускнеть. Прошла пора бесчинств, плясок на костях – как не бывало.
Укоренились в кедринской земле могилы рода Пришвиных, навечно срослись с этим краем. «И мне предстоит здесь лечь», – подумалось вдруг без грусти. Спокойное осознание закономерностей бытия – удел здравого ума, путь сильного духом.
Рядом с ухоженной могилой деда виднелся светлый камень с трещиной, которая расколола его прямо посередке и чуток не дошла до надписи. То ли молния ударила, то ли чья-то неуемная злость заставила потрудить руки, да не хватило запала, чтоб довести дело до конца.
«Федор Иванович Пришвин, 1882—1942». Неровные буквы и цифры – это как ножом по сердцу!.. Вернувшись в Кедрин, мать сама вырубала – каменотесы отказались помогать семьям павших и-чу. И могилу-то пришлось копать вдвоем с дочкой – целый день долбили каменистый грунт.
«Здравствуй, папа!.. Вот я и пришел к тебе…» Я опустился на короткую жесткую траву, росшую по всему холму, лег грудью, раскинул руки, пытаясь обнять. Затем погладил упругий склон, будто надежную отцову спину. Опять заговорил с ним – тихо, неспешно, словно продолжая старый, оборванный на полуслове разговор: «Повиниться перед тобой хочу – не спас я нашу семью, растерял братьев-сестер. И Гильдию тоже не спас – ничто ее спасти не могло. Зато жену свою пришел тебе показать. И дочку маленькую – хотел. Не получилось пока что. Позже приведу… Не иссякнет теперь род Пришвиных. Так-то вот…»
Настя села на траву рядышком, терпеливо ждала, когда я закончу свой беззвучный монолог.
Глава десятая
Тихое следствие
Мы вернулись домой к ужину. Он прошел в тягостном молчании. Мать уже знала о случившемся и боялась лишний раз бередить мою рану. До Веры дошли жуткие слухи, но расспрашивать она не стала. А говорить о пустяках, делая вид, будто ничего не произошло, мы были не в состоянии. Потому, как только поели, разбежались по разным углам.
Вскоре мать пошла заниматься проснувшейся и забуянившей внучкой. Вера отправилась ей помогать. Настя вымыла посуду и тихонько проникла в мой кабинет, обустроенный в бывшей комнате близнецов.
Я сидел на корточках, одновременно чуть приподнявшись на носках, – в позе «квакающей лягушки», которой меня, как и многому другому, научил Ли Хань, – пытался снять сковавшее меня напряжение. Увидев жену, я с усилием вышел из транса.
– Составить тебе компанию? – спросила она, застыв на пороге.
– Забирайся на диван, – сказал я и одним движением очутился там. Мне уже полегчало, и я готов был рассуждать.
Настя уселась рядом со мной, но не в обнимку, как обычно, а чуть отстранившись, – иначе я бы не смог соображать. Она знала, что мне сейчас требовалось. А требовалось мне порассуждать вслух – я давным-давно понял, что так легче распутывать узел.
– Сдается мне, перед нами один и тот же враг, – негромко заговорил я, когда мы угнездились на мягких подушках. – Я имею в виду нападение на штаб Армии Белого Солнца и нынешнюю атаку.
– Объясни.
– Оба раза это были не чудовища. Нежить непременно оставила бы след. В первое нападение использовали магический прием, доставивший неведомого стрелка прямиком в зал, а потом он решетил нас из обычной винтовки. Скорее всего это был человек. Или оборотень в людской ипостаси. Сейчас тоже применена боевая черная магия. Значит, и нападавший может быть тот же самый.
– Предположим. И что из этого следует? – Настя подыгрывала мне по всем правилам. Можно подумать, это не моя маленькая любимая женушка, а один из младших логиков.
– А следует вот что… – продолжал я, тщательно взвешивая каждое слово. – Первое. Между нападениями большой перерыв, – видимо, он долго копит силу. Израсходовав ее за считанные минуты, разряжается до нуля и становится беззащитен. Бери его голыми руками – если сумеешь найти. И второе. О моей отлучке из города враг скорее всего не знал. Все миряне, кроме Ситникова, и все и-чу, кроме Пальцева, были убеждены, что наутро я буду проводить совещание. Выходит, враг рассчитывал уничтожить меня вместе с рядовыми бойцами. В прошлый раз, в Нарыме, я попал под огонь и чудом выжил. Вероятно, в обоих случаях охотились именно за мной и остальные – случайные жертвы.
– Тоже мне пуп земли… Ты ведь сам рассказывал: снайпер из облака расстреливал вас одного за другим, как в тире. Он бы начал с тебя и тут же испарился.
– Значит, он ненавидит всех и-чу, но меня – особенно. – Я почувствовал, что начинаю фантазировать. – Сдаюсь, – развел руками. – Притягиваю за уши. Но эта версия хороша тем, что сужает круг поисков. Поэтому сделай, пожалуйста, вид, будто я тебя убедил.
– Ладно, уговорил, – выдержав многозначительную паузу, смилостивилась Настя.
Она что есть сил помогала мне думать и в конце концов начала переигрывать. Мрачно сдвинула брови, наморщила лоб, напряженно смотрела на меня, временами пожевывая губы. Настя была так уморительно серьезна, что меня смех разобрал. Она пыталась не подать виду, что обиделась, но ничегошеньки у нее не получилось, ведь мы друг для друга – две открытые книги.
Отсмеявшись, – оказывается, я снова мог смеяться! – я поцеловал Настю в висок и тотчас отпустил – работа есть работа.
– Надо перебрать всех мирян и магов, у кого на меня наточен огроменный зуб, и выяснить их судьбу.
– А оборотни?
– Ты думаешь, мстят за убийство сородича? Девятнадцать лет минуло, и все это время от мстительных вервольфов ни слуху ни духу. К тому же я не слышал о магах-оборотнях. Организм вервольфа сам по себе – прекрасное оружие. Природа не любит избыточных технологических решений.
– Сейчас ты начнешь называть имена своих личных врагов, о которых я и слыхом не слыхивала, – с тоской произнесла Настя. – И жить станет еще страшней.
– Тогда пойду-ка я, пожалуй, во двор… – Я даже встал с дивана.
– Ну нет! – воскликнула жена. – Вместе так вместе!.. А ну сядь! – рявкнула она вместо того, чтобы просто потянуть за рукав.
Я покорно плюхнулся обратно.
– Тебе бы ратью командовать, а не беспутным мужиком, – улыбнулся я и начал перечислять: – Итак… Все командиры Корпуса Охраны. Немало их сменилось за три года. И десятки высших жандармских чинов. Хотя вряд ли они избрали бы мишенью лично меня, ведь они ополчились на Гильдию л целом. Во время нападения на штаб они имели огромную власть и вполне могли контролировать даже не одного, а несколько магов. Зато теперь – почти все они не у дел. Однако это ничего не значит…
– Когда целей слишком много, это все равно что ни одной, – глубокомысленно изрекла Настя. Иногда ее мудрость меня ошарашивает.
– Поэтому на время оставим эту версию… Кто еще? Бывший кайенский губернатор Черепанов. Перед штурмом Блямбы я разоружил его охрану, захватил гарнизонные бро-неходы. Но после гибели Лиознова губернатора хватил удар, и Черепанов прикован к постели. Его сменил генерал-губернатор Чепалов, назначенный Сёминым-Ворчаловым. Вице-губернатором стал Артамон Ивлев. Когда я сидел в крепости, они попытались убить разом двух зайцев: избавиться от атакующих Каменск ночнух и от арестованных и-чу. Я поломал их план. Конвой и заградотряд погибли, а нам удалось уйти в тайгу. Но тут не клеится: до истории с ночнухами Чепалов и Ивлев меня знать не знали. Не было у них повода нападать на штаб. А нынче они – никто, опальные сановники, да еще в бегах. Им зуб надо точить на князя, а не на меня. Да и какое они могут иметь отношение к магии? Послать наемных убийц – еще куда ни шло…
Я перевел дух. Настя терпеливо ждала продолжения. Подобрав ноги в теплых шерстяных носках, она сидела в уголке дивана, куталась в старую мамину телогрейку, покрытую разноцветными заплатами и из-за этого похожую на маскарадный костюм. Девочка моя нахохлилась, голубые глазищи смотрели с испугом, так что говорить было страшно и не говорить нельзя. Я с трудом поборол желание обнять ее крепко-прекрепко, подхватить на руки и унести на постель.
– Теперь что касается и-чу. Лидеры Армии Белого Меча – Пушкарский, Дятел и Старцев – были кровно заинтересованы в нашем разгроме. При этом они, конечно, не знали, что и-чу попались на чью-то дьявольскую провокацию: нас разделили и стравили, сделав вдесятеро слабей.
Обе Армии получали дозированную, тщательно подготовленную информацию о происках врага и делали вполне предсказуемые ответные шаги.
Напасть на вражеский штаб – что может быть естественнее? Вожди супротивной Армии, сложив логические силы, были в состоянии устроить тот расстрел из ниоткуда. Но дело в том, что их штаб был уничтожен одновременно с нашим. Пушкарский и Дятел погибли.
Если нас сталкивали лбами и наносили удары по штабам подконтрольные Охранке маги, то я не вижу логики. Почему жандармы не дождались самого благоприятного момента – когда две Армии сцепятся насмерть? Значит, они спешили и не могли больше откладывать свое выступление. Впрочем, Охранка ничего не потеряла – обезглавленные и-чу оказались легкой добычей.
Из верхушки Армии Белого Меча в тот день уцелел только Олег Старцев. Охранка захватила его следующей ночью, и он сгинул в подвалах Центральной тюрьмы. Скажем, его оставили в живых и он до сих пор служит своим тюремщикам, которые ныне сами ушли в подполье. Звучит невероятно. Да и не хватило бы Старцеву сил учинить нынешнюю бойню – после пыток и долгого заточения. Конечно, у Корпуса Охраны полным-полно наших атрибутов, но в неволе птицы не поют…
Есть еще Воевода перцовской рати Андрей Хржанский, с которым я схлестнулся при штурме Блямбы. Тогда он сумел избежать плена – ушел по тоннелю канализации. Сейчас Хржанский, подобно мне, помогает князю. Думаю, искренне. Так что вряд ли он участвовал в нападении. Хотя кто знает?..
Внезапно я понял, что долго могу перечислять имена, все ниже и ниже спускаясь по ступеням иерархической лестницы. При этом подсознательно боюсь назвать одно-единственное имя, гораздо более весомое, чем большинство прозвучавших. Я разозлился на себя и сказал:
– Есть еще один и-чу – Трофим Хабаров, мой двоюродный брат. Его имя здесь не произносят. Трофим был полон амбиций, сунулся в политику, попытался расколоть и-чу и стал опасен для Гильдии. Я сломал его карьеру и отправил служить в Гусинск – на пограничную заставу, в глушь. Потом случилась каменская заварушка. Сама понимаешь, мне было не до него… У Хабарова веская причина для мести, хоть я мог обойтись с ним много суровей. Ведь официально ему не предъявили никакого обвинения, и он сохранил лицо. Но для подобной натуры крушение планов – страшнее смерти.
Я замолк. Достал клетчатый носовой платок и начал старательно протирать уголки глаз. Продолжил, когда Настя заерзала от нетерпения и принялась тихонько пихать мое колено пяткой.
– Вряд ли кто-нибудь из и-чу ненавидел меня сильнее. Да и мои сторонники для него – заклятые враги. Так что все логично…
– По-моему, ты сделал выбор и принял решение, – произнесла жена. – А может, ты уже видел вас обоих? Ты помнишь вашу схватку? – допытывалась она, а я не знал, что ответить. Я окончательно запутался в своих видениях будущего. – Ради Христа, вспомни, что было… то есть будет после похорон и-чу.
Настя теребила меня, будто не понимая, как мне больно вспоминать о небывшем. Я молчал.
– Вы сражались? Ты помнишь, где состоялась битва? – продолжала наседать моя любимая. – Скажи – не мучь меня…
– Я был в подземелье, шел по бесконечному коридору навстречу своей смерти. Но я не боялся, потому что еще слишком рано… А вот что я помню точно: в это самое время наш дом атакуют. – Прикусил язык. Рассказывать дальше было нельзя. – Я не могу отправиться на поиски Трофима.
– Значит, меня, Аньку, Марию Игнатьевну и Веру надо спрятать в надежном месте. Мы дождемся твоего возвращения и…
– Надежных мест не существует, – перебил я и чуток придвинулся к Насте. (Разговор пора было закруглять.) Потом еще чуток и еще. Вот теперь я мог сделать то, что так давно хотел. И она не стала сопротивляться…
Родной брат Трофима – Антон Хабаров погиб, обороняя Блямбу. Никто не наводил о Трофиме справки, не вел с ним переписку. Мне удалось выяснить, что Трофим не доехал до своего нового места службы – сгинул на полпути к Гусинску. И с тех самых пор, уже три с лишним года, не было о нем ни слуху ни духу.
Слава Логосу, у нас в семейном альбоме, спасенном при пожаре в доме Пришвиных, имелась фотография Трофима – в отутюженной форме старшего ловца. Он снимался незадолго до последнего повышения по службе.
Двоюродный брат смотрел на меня с презрительной усмешкой. У него было лицо аристократа и глаза безумца. Он был красив и умен, а потому вынужден отбиваться от женщин – они ведь его ничуть не привлекали.
Трофим с детства очень многое делал мне в пику. В ученические годы он часто провоцировал меня, толкая на поединок, но я всякий раз стискивал зубы и притворялся, что не замечаю издевок. Одно время он пытался выставить меня трусом, а когда не вышло – у меня была совсем иная репутация – приумолк. Потом наши дорожки разошлись. И до последнего мы с ним общались с холодной предупредительностью – будто дипломаты враждебных стран на пороге войны. А вот теперь, похоже, война идет полным ходом – без объявления, де-факто, идет уже четвертый год, а я, лопух, знать об этом не знаю и ведать не ведаю.
Вскоре мать пошла заниматься проснувшейся и забуянившей внучкой. Вера отправилась ей помогать. Настя вымыла посуду и тихонько проникла в мой кабинет, обустроенный в бывшей комнате близнецов.
Я сидел на корточках, одновременно чуть приподнявшись на носках, – в позе «квакающей лягушки», которой меня, как и многому другому, научил Ли Хань, – пытался снять сковавшее меня напряжение. Увидев жену, я с усилием вышел из транса.
– Составить тебе компанию? – спросила она, застыв на пороге.
– Забирайся на диван, – сказал я и одним движением очутился там. Мне уже полегчало, и я готов был рассуждать.
Настя уселась рядом со мной, но не в обнимку, как обычно, а чуть отстранившись, – иначе я бы не смог соображать. Она знала, что мне сейчас требовалось. А требовалось мне порассуждать вслух – я давным-давно понял, что так легче распутывать узел.
– Сдается мне, перед нами один и тот же враг, – негромко заговорил я, когда мы угнездились на мягких подушках. – Я имею в виду нападение на штаб Армии Белого Солнца и нынешнюю атаку.
– Объясни.
– Оба раза это были не чудовища. Нежить непременно оставила бы след. В первое нападение использовали магический прием, доставивший неведомого стрелка прямиком в зал, а потом он решетил нас из обычной винтовки. Скорее всего это был человек. Или оборотень в людской ипостаси. Сейчас тоже применена боевая черная магия. Значит, и нападавший может быть тот же самый.
– Предположим. И что из этого следует? – Настя подыгрывала мне по всем правилам. Можно подумать, это не моя маленькая любимая женушка, а один из младших логиков.
– А следует вот что… – продолжал я, тщательно взвешивая каждое слово. – Первое. Между нападениями большой перерыв, – видимо, он долго копит силу. Израсходовав ее за считанные минуты, разряжается до нуля и становится беззащитен. Бери его голыми руками – если сумеешь найти. И второе. О моей отлучке из города враг скорее всего не знал. Все миряне, кроме Ситникова, и все и-чу, кроме Пальцева, были убеждены, что наутро я буду проводить совещание. Выходит, враг рассчитывал уничтожить меня вместе с рядовыми бойцами. В прошлый раз, в Нарыме, я попал под огонь и чудом выжил. Вероятно, в обоих случаях охотились именно за мной и остальные – случайные жертвы.
– Тоже мне пуп земли… Ты ведь сам рассказывал: снайпер из облака расстреливал вас одного за другим, как в тире. Он бы начал с тебя и тут же испарился.
– Значит, он ненавидит всех и-чу, но меня – особенно. – Я почувствовал, что начинаю фантазировать. – Сдаюсь, – развел руками. – Притягиваю за уши. Но эта версия хороша тем, что сужает круг поисков. Поэтому сделай, пожалуйста, вид, будто я тебя убедил.
– Ладно, уговорил, – выдержав многозначительную паузу, смилостивилась Настя.
Она что есть сил помогала мне думать и в конце концов начала переигрывать. Мрачно сдвинула брови, наморщила лоб, напряженно смотрела на меня, временами пожевывая губы. Настя была так уморительно серьезна, что меня смех разобрал. Она пыталась не подать виду, что обиделась, но ничегошеньки у нее не получилось, ведь мы друг для друга – две открытые книги.
Отсмеявшись, – оказывается, я снова мог смеяться! – я поцеловал Настю в висок и тотчас отпустил – работа есть работа.
– Надо перебрать всех мирян и магов, у кого на меня наточен огроменный зуб, и выяснить их судьбу.
– А оборотни?
– Ты думаешь, мстят за убийство сородича? Девятнадцать лет минуло, и все это время от мстительных вервольфов ни слуху ни духу. К тому же я не слышал о магах-оборотнях. Организм вервольфа сам по себе – прекрасное оружие. Природа не любит избыточных технологических решений.
– Сейчас ты начнешь называть имена своих личных врагов, о которых я и слыхом не слыхивала, – с тоской произнесла Настя. – И жить станет еще страшней.
– Тогда пойду-ка я, пожалуй, во двор… – Я даже встал с дивана.
– Ну нет! – воскликнула жена. – Вместе так вместе!.. А ну сядь! – рявкнула она вместо того, чтобы просто потянуть за рукав.
Я покорно плюхнулся обратно.
– Тебе бы ратью командовать, а не беспутным мужиком, – улыбнулся я и начал перечислять: – Итак… Все командиры Корпуса Охраны. Немало их сменилось за три года. И десятки высших жандармских чинов. Хотя вряд ли они избрали бы мишенью лично меня, ведь они ополчились на Гильдию л целом. Во время нападения на штаб они имели огромную власть и вполне могли контролировать даже не одного, а несколько магов. Зато теперь – почти все они не у дел. Однако это ничего не значит…
– Когда целей слишком много, это все равно что ни одной, – глубокомысленно изрекла Настя. Иногда ее мудрость меня ошарашивает.
– Поэтому на время оставим эту версию… Кто еще? Бывший кайенский губернатор Черепанов. Перед штурмом Блямбы я разоружил его охрану, захватил гарнизонные бро-неходы. Но после гибели Лиознова губернатора хватил удар, и Черепанов прикован к постели. Его сменил генерал-губернатор Чепалов, назначенный Сёминым-Ворчаловым. Вице-губернатором стал Артамон Ивлев. Когда я сидел в крепости, они попытались убить разом двух зайцев: избавиться от атакующих Каменск ночнух и от арестованных и-чу. Я поломал их план. Конвой и заградотряд погибли, а нам удалось уйти в тайгу. Но тут не клеится: до истории с ночнухами Чепалов и Ивлев меня знать не знали. Не было у них повода нападать на штаб. А нынче они – никто, опальные сановники, да еще в бегах. Им зуб надо точить на князя, а не на меня. Да и какое они могут иметь отношение к магии? Послать наемных убийц – еще куда ни шло…
Я перевел дух. Настя терпеливо ждала продолжения. Подобрав ноги в теплых шерстяных носках, она сидела в уголке дивана, куталась в старую мамину телогрейку, покрытую разноцветными заплатами и из-за этого похожую на маскарадный костюм. Девочка моя нахохлилась, голубые глазищи смотрели с испугом, так что говорить было страшно и не говорить нельзя. Я с трудом поборол желание обнять ее крепко-прекрепко, подхватить на руки и унести на постель.
– Теперь что касается и-чу. Лидеры Армии Белого Меча – Пушкарский, Дятел и Старцев – были кровно заинтересованы в нашем разгроме. При этом они, конечно, не знали, что и-чу попались на чью-то дьявольскую провокацию: нас разделили и стравили, сделав вдесятеро слабей.
Обе Армии получали дозированную, тщательно подготовленную информацию о происках врага и делали вполне предсказуемые ответные шаги.
Напасть на вражеский штаб – что может быть естественнее? Вожди супротивной Армии, сложив логические силы, были в состоянии устроить тот расстрел из ниоткуда. Но дело в том, что их штаб был уничтожен одновременно с нашим. Пушкарский и Дятел погибли.
Если нас сталкивали лбами и наносили удары по штабам подконтрольные Охранке маги, то я не вижу логики. Почему жандармы не дождались самого благоприятного момента – когда две Армии сцепятся насмерть? Значит, они спешили и не могли больше откладывать свое выступление. Впрочем, Охранка ничего не потеряла – обезглавленные и-чу оказались легкой добычей.
Из верхушки Армии Белого Меча в тот день уцелел только Олег Старцев. Охранка захватила его следующей ночью, и он сгинул в подвалах Центральной тюрьмы. Скажем, его оставили в живых и он до сих пор служит своим тюремщикам, которые ныне сами ушли в подполье. Звучит невероятно. Да и не хватило бы Старцеву сил учинить нынешнюю бойню – после пыток и долгого заточения. Конечно, у Корпуса Охраны полным-полно наших атрибутов, но в неволе птицы не поют…
Есть еще Воевода перцовской рати Андрей Хржанский, с которым я схлестнулся при штурме Блямбы. Тогда он сумел избежать плена – ушел по тоннелю канализации. Сейчас Хржанский, подобно мне, помогает князю. Думаю, искренне. Так что вряд ли он участвовал в нападении. Хотя кто знает?..
Внезапно я понял, что долго могу перечислять имена, все ниже и ниже спускаясь по ступеням иерархической лестницы. При этом подсознательно боюсь назвать одно-единственное имя, гораздо более весомое, чем большинство прозвучавших. Я разозлился на себя и сказал:
– Есть еще один и-чу – Трофим Хабаров, мой двоюродный брат. Его имя здесь не произносят. Трофим был полон амбиций, сунулся в политику, попытался расколоть и-чу и стал опасен для Гильдии. Я сломал его карьеру и отправил служить в Гусинск – на пограничную заставу, в глушь. Потом случилась каменская заварушка. Сама понимаешь, мне было не до него… У Хабарова веская причина для мести, хоть я мог обойтись с ним много суровей. Ведь официально ему не предъявили никакого обвинения, и он сохранил лицо. Но для подобной натуры крушение планов – страшнее смерти.
Я замолк. Достал клетчатый носовой платок и начал старательно протирать уголки глаз. Продолжил, когда Настя заерзала от нетерпения и принялась тихонько пихать мое колено пяткой.
– Вряд ли кто-нибудь из и-чу ненавидел меня сильнее. Да и мои сторонники для него – заклятые враги. Так что все логично…
– По-моему, ты сделал выбор и принял решение, – произнесла жена. – А может, ты уже видел вас обоих? Ты помнишь вашу схватку? – допытывалась она, а я не знал, что ответить. Я окончательно запутался в своих видениях будущего. – Ради Христа, вспомни, что было… то есть будет после похорон и-чу.
Настя теребила меня, будто не понимая, как мне больно вспоминать о небывшем. Я молчал.
– Вы сражались? Ты помнишь, где состоялась битва? – продолжала наседать моя любимая. – Скажи – не мучь меня…
– Я был в подземелье, шел по бесконечному коридору навстречу своей смерти. Но я не боялся, потому что еще слишком рано… А вот что я помню точно: в это самое время наш дом атакуют. – Прикусил язык. Рассказывать дальше было нельзя. – Я не могу отправиться на поиски Трофима.
– Значит, меня, Аньку, Марию Игнатьевну и Веру надо спрятать в надежном месте. Мы дождемся твоего возвращения и…
– Надежных мест не существует, – перебил я и чуток придвинулся к Насте. (Разговор пора было закруглять.) Потом еще чуток и еще. Вот теперь я мог сделать то, что так давно хотел. И она не стала сопротивляться…
Родной брат Трофима – Антон Хабаров погиб, обороняя Блямбу. Никто не наводил о Трофиме справки, не вел с ним переписку. Мне удалось выяснить, что Трофим не доехал до своего нового места службы – сгинул на полпути к Гусинску. И с тех самых пор, уже три с лишним года, не было о нем ни слуху ни духу.
Слава Логосу, у нас в семейном альбоме, спасенном при пожаре в доме Пришвиных, имелась фотография Трофима – в отутюженной форме старшего ловца. Он снимался незадолго до последнего повышения по службе.
Двоюродный брат смотрел на меня с презрительной усмешкой. У него было лицо аристократа и глаза безумца. Он был красив и умен, а потому вынужден отбиваться от женщин – они ведь его ничуть не привлекали.
Трофим с детства очень многое делал мне в пику. В ученические годы он часто провоцировал меня, толкая на поединок, но я всякий раз стискивал зубы и притворялся, что не замечаю издевок. Одно время он пытался выставить меня трусом, а когда не вышло – у меня была совсем иная репутация – приумолк. Потом наши дорожки разошлись. И до последнего мы с ним общались с холодной предупредительностью – будто дипломаты враждебных стран на пороге войны. А вот теперь, похоже, война идет полным ходом – без объявления, де-факто, идет уже четвертый год, а я, лопух, знать об этом не знаю и ведать не ведаю.