Страница:
— Сегодня вечером собрание? — спросил Летний и начал рукой искать сапог на полу.
— Сегодня вечером. В восемь часов.
— Так.
Летний стрельнул глазами по часам. Было без малого десять. Не мешкая, Егор ухватился за сапоги и начал их натягивать.
— Да вы что, гражданин? — спросил председатель недоуменно. — Аль чего захотели?
— В «Новую Америку» пойду — может, на собрание еще поспею. Интересно на важном собрании побывать.
— Да ведь не поспеете, гражданин, честное слово! Мы вам лучше здесь собрание завтра соберем, ежели интересуетесь. Ведь под дождем до «Америки» не меньше часа пройдете.
— Может, лошадь дадите?
Председатель задумался.
— Не, не могу, извините. Дело в следующем; спят наши лошадки. За день намучились: под дождем хворост возили. Да и грязно больно. Подождите до утра, отвезем.
Летний в это время надевал уже пальто. Он быстро собрал свои вещи, посовал их в чемодан и сказал, глядя поверх очков:
— Если лошади не дадите, пешком дойду. За угощение — спасибо. Пока! — И двинулся к двери.
Председатель посветил ему спичкой в сенях.
— Эх, право, как это неловко вышло! — бормотал он вслед. — И зачем только я вас рассказом расстроил?
Но Летний уже ничего этого не слышал. В тяжелых сапогах он шагал по деревенской улице с единственной мыслью в голове: скорей бы добраться до коммуны. Ему казалось, что он своим прибытием поможет распутать дело, предупредит развал «Новой Америки». А это поважнее, чем выспаться с дороги!
Дождь не перестал, хотя несколько ослабел. Деревня уже спала. Оступаясь на каждом шагу, Летний вышел в темное, как пещера, поле. Ноги разъезжались на скользкой дороге, чемодан мешал идти. Соблазнительно было думать о возможности выбросить хоть часть книг. Это облегчило бы ношу вдвое. Но Летний отогнал от себя эту мысль и взвалил чемодан на плечо. Идти стало легче, но легче и упасть. Два раза подряд он растянулся на дороге, выпачкал в грязи лицо и руки. Решил на минуту остановиться, протереть очки. Тут вспомнил об электрическом фонарике. Вытащил его, нажал кнопку; белый круг лег на дорогу. Грязь непролазная! Нет, уж лучше прямо шагать в темноте. Он положил фонарик в карман и побрел дальше по краю дороги, где, как мочалка, торчала мертвая трава.
Летний прошел более трех километров, когда вдруг прямо перед собой на дороге заметил большой черный предмет, какому на дорогах быть не полагается. Это был не то домик, не то возок.
Летний зажег фонарик и вскрикнул от удивления. Под блестящими брызгами дождя стоял на дороге небольшой автомобиль. Дождь стучал по его брезентовому верху, колеса глубоко застряли в грязи, и это придавало машине жалкий, беспомощный вид.
Трудно было представить себе, однако, что машина стоит без призора в поле ночью. В чем же дело?
Летний поставил чемодан на подножку машины и направил свет фонарика под брезент. Сквозь целлулоидовые окна можно было рассмотреть, что в автомобиле спят два человека. Они тесно прижались друг к другу, накрывшись серой бархатной курткой.
Свет фонаря разбудил их. Они оба сразу сели и заговорили быстро по-английски.
— Эй! — закричал Летний, приподнимая край брезента. — Что вы здесь делаете в такую пору, ребята?
— Машина стала, — ответил голос изнутри.
— Вижу, что стала. Но чего ради вы решили спать в поле?
Один из парней внутри машины печально улыбнулся, и золотые зубы его блеснули на секунду.
— Нам больше негде спать в данное время.
— Как так негде? Вы из коммуны «Новая Америка», что ли?
— Ну да. Бывшие члены.
— Давно ли выбыли?
— Да уж больше часа назад…
Дела «Новой Америки»
Три тонны излишков
Как был использован автомобиль Чарли
— Сегодня вечером. В восемь часов.
— Так.
Летний стрельнул глазами по часам. Было без малого десять. Не мешкая, Егор ухватился за сапоги и начал их натягивать.
— Да вы что, гражданин? — спросил председатель недоуменно. — Аль чего захотели?
— В «Новую Америку» пойду — может, на собрание еще поспею. Интересно на важном собрании побывать.
— Да ведь не поспеете, гражданин, честное слово! Мы вам лучше здесь собрание завтра соберем, ежели интересуетесь. Ведь под дождем до «Америки» не меньше часа пройдете.
— Может, лошадь дадите?
Председатель задумался.
— Не, не могу, извините. Дело в следующем; спят наши лошадки. За день намучились: под дождем хворост возили. Да и грязно больно. Подождите до утра, отвезем.
Летний в это время надевал уже пальто. Он быстро собрал свои вещи, посовал их в чемодан и сказал, глядя поверх очков:
— Если лошади не дадите, пешком дойду. За угощение — спасибо. Пока! — И двинулся к двери.
Председатель посветил ему спичкой в сенях.
— Эх, право, как это неловко вышло! — бормотал он вслед. — И зачем только я вас рассказом расстроил?
Но Летний уже ничего этого не слышал. В тяжелых сапогах он шагал по деревенской улице с единственной мыслью в голове: скорей бы добраться до коммуны. Ему казалось, что он своим прибытием поможет распутать дело, предупредит развал «Новой Америки». А это поважнее, чем выспаться с дороги!
Дождь не перестал, хотя несколько ослабел. Деревня уже спала. Оступаясь на каждом шагу, Летний вышел в темное, как пещера, поле. Ноги разъезжались на скользкой дороге, чемодан мешал идти. Соблазнительно было думать о возможности выбросить хоть часть книг. Это облегчило бы ношу вдвое. Но Летний отогнал от себя эту мысль и взвалил чемодан на плечо. Идти стало легче, но легче и упасть. Два раза подряд он растянулся на дороге, выпачкал в грязи лицо и руки. Решил на минуту остановиться, протереть очки. Тут вспомнил об электрическом фонарике. Вытащил его, нажал кнопку; белый круг лег на дорогу. Грязь непролазная! Нет, уж лучше прямо шагать в темноте. Он положил фонарик в карман и побрел дальше по краю дороги, где, как мочалка, торчала мертвая трава.
Летний прошел более трех километров, когда вдруг прямо перед собой на дороге заметил большой черный предмет, какому на дорогах быть не полагается. Это был не то домик, не то возок.
Летний зажег фонарик и вскрикнул от удивления. Под блестящими брызгами дождя стоял на дороге небольшой автомобиль. Дождь стучал по его брезентовому верху, колеса глубоко застряли в грязи, и это придавало машине жалкий, беспомощный вид.
Трудно было представить себе, однако, что машина стоит без призора в поле ночью. В чем же дело?
Летний поставил чемодан на подножку машины и направил свет фонарика под брезент. Сквозь целлулоидовые окна можно было рассмотреть, что в автомобиле спят два человека. Они тесно прижались друг к другу, накрывшись серой бархатной курткой.
Свет фонаря разбудил их. Они оба сразу сели и заговорили быстро по-английски.
— Эй! — закричал Летний, приподнимая край брезента. — Что вы здесь делаете в такую пору, ребята?
— Машина стала, — ответил голос изнутри.
— Вижу, что стала. Но чего ради вы решили спать в поле?
Один из парней внутри машины печально улыбнулся, и золотые зубы его блеснули на секунду.
— Нам больше негде спать в данное время.
— Как так негде? Вы из коммуны «Новая Америка», что ли?
— Ну да. Бывшие члены.
— Давно ли выбыли?
— Да уж больше часа назад…
Дела «Новой Америки»
Каким же образом это случилось? Почему Джек остался за бортом коммуны? Куда и зачем уехал он вместе с Чарли в такую пору?
Что же, надо признать, что председатель «Умной инициативы» Петр Павлович Скороходов не обманул Летнего. Дела в коммуне «Новая Америка» действительно расстроились. И главным виновником всех бед был Яшка. Если бы не проклятая заносчивость его характера и не дурные его замашки, коммуну смело можно было назвать образцовой.
«Новая Америка» как-то сразу попала на верный путь. Она не болела в свое первое лето, как многие новорожденные коммуны. Осенью в книгах подвели итоги, и они оказались неплохими. И в то же время… Впрочем, надо вернуться немного назад.
Состав коммуны мало изменился за год. Удержались почти все члены, а кто не удержался, тот был заменен быстро и безболезненно. На стене в конторе висел полный список коммунаров и их семей.
Вот он:
Из этого числа работников: мужчин — 16, женщин — 17, ребят старше десяти лет — 9, моложе — 11.
Летом все члены коммуны старше десятилетнего возраста работали в бригадах. И список бригад тоже висел в конторе:
Во главе каждой бригады стоял бригадир. Работали бригады по нарядам правления, подписанным председателем. План работ был составлен заранее, еще весной, и утвержден общим собранием.
Сразу же, в первое лето, открылось много преимуществ общего хозяйства.
Земли подняли больше, чем раньше поднимали, при единоличнине. На кухне было всего трое, а ели всегда вовремя и лучше, чем в деревне. Старую помещичью баню отремонтировали и топили по очереди раз в неделю. Труд был незаметен, а мылись все. Летом, в горячую пору, Ольга Ивановна, жена Капралова, и Вера Громова устроили ясли и вдвоем управлялись с одиннадцатью ребятишками. А на огород коммуны приятно было посмотреть. Гряды были высокие, прямые, под веревку. Овощи уродились хорошо. Помидоры крупные, как кровью налились, а про остальные овощи и говорить нечего, хотя сеяли много новых сортов, прежде неизвестных. Огород был гордостью коммуны, а работали на нем всего только ребята да четыре работницы.
За лето на работе постепенно выяснились характеры отдельных коммунаров, их умение, расторопность, недостатки. Курка, например любил выпить и против водки устоять не мог. Бутылкин, жена его Дарья Ивановна и Пелагея Восьмеркина были мастера поговорить, шли иногда против всех и заявляли неосновательные претензии. Чумаков Петр мог спать без просыпа хоть двое суток и, если его не будили, не выходил и к обеду. Булгаков был фантазер и рассказчик. Он готов был целый день рассказывать разные забавные истории, которые придумывал сам тут же. Старик Громов во всем сначала сомневался и расхолаживал коммунаров, но потом быстро менял свое мнение и сбивал всех с толку. Чувилев был задумчив, и казалось, что мысли его далеки от коммуны. Иногда он говорил, что думает все время о социализме, когда в каждой деревне появятся тротуар и зверинец и можно будет летать на аэропланах хоть каждый день. Чувилев очень боялся, что не доживет до этого времени, поэтому жалел свое здоровье и от трудных работ отказывался.
Все это скоро было подмечено коммунарами, и этого одного было достаточно, чтобы люди начали следить за собой, сдерживаться, исправляться. В общем, хороших работников было в коммуне больше, чем плохих, и хорошие тянули за собой отстающих. Какое-нибудь хорошее качество отдельного коммунара постепенно делалось качеством всей коммуны. Джек, например, не любил откладывать дел в долгий ящик, актив поддерживал его, и коммуна делала все вовремя. Николка Чурасов был решителен, прямолинеен и не допускал соглашательства. Поддерживали и его и с бузотерами не церемонились. Маршев стоял за бедняков-безлошадников, и коммуна ни разу не обделила их. Капралов был осторожен и любил расчет. И к его голосу прислушивались. Даже в мелочах коммуна выигрывала. Каждый, кто умел прежде мастерить что-нибудь для себя, теперь работал на всех. Бутылкин, например, умел класть печи, и его назначили главным печником коммуны. Старик Громов ухаживал за общим садом: он раньше, в молодости, был садовником. Словом, коммуна «Новая Америка» была умнее, сноровистее и дальновиднее, чем любой коммунар в отдельности: хорошие качества сложились вместе, а дурные понемногу исчезали.
Общее хозяйство было неудобно только в одном отношении: не хватало помещения для жилья и теснота изводила.
Все не могли жить во флигеле, а работы часто требовали присутствия всех работников с раннего утра. Ходить из Починок, за пять километров, было трудно. Летом большинство оставалось ночевать на сеновале и в сараях. А осенью, с первой непогодой, из-за помещения пошла буза.
С помещения и началось.
Что же, надо признать, что председатель «Умной инициативы» Петр Павлович Скороходов не обманул Летнего. Дела в коммуне «Новая Америка» действительно расстроились. И главным виновником всех бед был Яшка. Если бы не проклятая заносчивость его характера и не дурные его замашки, коммуну смело можно было назвать образцовой.
«Новая Америка» как-то сразу попала на верный путь. Она не болела в свое первое лето, как многие новорожденные коммуны. Осенью в книгах подвели итоги, и они оказались неплохими. И в то же время… Впрочем, надо вернуться немного назад.
Состав коммуны мало изменился за год. Удержались почти все члены, а кто не удержался, тот был заменен быстро и безболезненно. На стене в конторе висел полный список коммунаров и их семей.
Вот он:
| 1. Восьмеркины, Яков, Пелагея, Екатерина | 3 |
| 2. Капраловы, Василий, Ольга, детей двое | 4 |
| 3. Чурасов Дмитрий, жена Клавдия, ребенок | 3 |
| 4. Маршевы, Сергей, мать Анна, шестеро детей | 8 |
| 5. Бутылкин, жена Дарья, двое ребят | 4 |
| 6. Курка Петр, жена его Аграфена | 2 |
| 7. Булгаков Глеб, жена Софья | 2 |
| 8. Кашкин, жена Марья, двое ребят | 4 |
| 9. Чувилев, жена Елена, сын Вася | 3 |
| 10. Кацауровы, Татьяна, Дуня, брат ее Петя | 3 |
| 11. Зеленов Сергей, жена Лидия, ребят трое | 5 |
| 12. Чумаков, жена, дите | 3 |
| 13. Грачев, жена Капитолина, двое ребят | 4 |
| 14. Громов, жена, дочь Вера, совершеннолетняя | 3 |
| 15. Николай Чурасов, холостой | 1 |
| 16. Чарльз Ифкин, холостой, американец | 1 |
| Итого | 53 |
Из этого числа работников: мужчин — 16, женщин — 17, ребят старше десяти лет — 9, моложе — 11.
Летом все члены коммуны старше десятилетнего возраста работали в бригадах. И список бригад тоже висел в конторе:
| Бригады |
|---|
| 1. Полевая | 10 человек |
| 2. Животноводческая | 4 работницы |
| 3. Куроводческая | 1 работница и трое ребят |
| 4. Огородная | 4 работницы, шестеро ребят |
| 5. Кухня | 3 |
| 6. Контора | 2 |
| 7. Конюшня | 2 |
| 8. Постройка | 7 |
Во главе каждой бригады стоял бригадир. Работали бригады по нарядам правления, подписанным председателем. План работ был составлен заранее, еще весной, и утвержден общим собранием.
Сразу же, в первое лето, открылось много преимуществ общего хозяйства.
Земли подняли больше, чем раньше поднимали, при единоличнине. На кухне было всего трое, а ели всегда вовремя и лучше, чем в деревне. Старую помещичью баню отремонтировали и топили по очереди раз в неделю. Труд был незаметен, а мылись все. Летом, в горячую пору, Ольга Ивановна, жена Капралова, и Вера Громова устроили ясли и вдвоем управлялись с одиннадцатью ребятишками. А на огород коммуны приятно было посмотреть. Гряды были высокие, прямые, под веревку. Овощи уродились хорошо. Помидоры крупные, как кровью налились, а про остальные овощи и говорить нечего, хотя сеяли много новых сортов, прежде неизвестных. Огород был гордостью коммуны, а работали на нем всего только ребята да четыре работницы.
За лето на работе постепенно выяснились характеры отдельных коммунаров, их умение, расторопность, недостатки. Курка, например любил выпить и против водки устоять не мог. Бутылкин, жена его Дарья Ивановна и Пелагея Восьмеркина были мастера поговорить, шли иногда против всех и заявляли неосновательные претензии. Чумаков Петр мог спать без просыпа хоть двое суток и, если его не будили, не выходил и к обеду. Булгаков был фантазер и рассказчик. Он готов был целый день рассказывать разные забавные истории, которые придумывал сам тут же. Старик Громов во всем сначала сомневался и расхолаживал коммунаров, но потом быстро менял свое мнение и сбивал всех с толку. Чувилев был задумчив, и казалось, что мысли его далеки от коммуны. Иногда он говорил, что думает все время о социализме, когда в каждой деревне появятся тротуар и зверинец и можно будет летать на аэропланах хоть каждый день. Чувилев очень боялся, что не доживет до этого времени, поэтому жалел свое здоровье и от трудных работ отказывался.
Все это скоро было подмечено коммунарами, и этого одного было достаточно, чтобы люди начали следить за собой, сдерживаться, исправляться. В общем, хороших работников было в коммуне больше, чем плохих, и хорошие тянули за собой отстающих. Какое-нибудь хорошее качество отдельного коммунара постепенно делалось качеством всей коммуны. Джек, например, не любил откладывать дел в долгий ящик, актив поддерживал его, и коммуна делала все вовремя. Николка Чурасов был решителен, прямолинеен и не допускал соглашательства. Поддерживали и его и с бузотерами не церемонились. Маршев стоял за бедняков-безлошадников, и коммуна ни разу не обделила их. Капралов был осторожен и любил расчет. И к его голосу прислушивались. Даже в мелочах коммуна выигрывала. Каждый, кто умел прежде мастерить что-нибудь для себя, теперь работал на всех. Бутылкин, например, умел класть печи, и его назначили главным печником коммуны. Старик Громов ухаживал за общим садом: он раньше, в молодости, был садовником. Словом, коммуна «Новая Америка» была умнее, сноровистее и дальновиднее, чем любой коммунар в отдельности: хорошие качества сложились вместе, а дурные понемногу исчезали.
Общее хозяйство было неудобно только в одном отношении: не хватало помещения для жилья и теснота изводила.
Все не могли жить во флигеле, а работы часто требовали присутствия всех работников с раннего утра. Ходить из Починок, за пять километров, было трудно. Летом большинство оставалось ночевать на сеновале и в сараях. А осенью, с первой непогодой, из-за помещения пошла буза.
С помещения и началось.
Три тонны излишков
Урожай убрали вовремя.
Коровы и лошади были обеспечены кормом до новин. Под силос вырыли уже не яму, а целую траншею. Изнутри траншею оплели ивняком и обмазали глиной, затем начинили рубленым кормом. Получилась зеленая колбаса для коров весом в шестьдесят тонн. Ячменя, проса и картошки должно было хватить до следующей осени. Только табак подвел коммуну. Неожиданно, в середине сентября, утренник убил растения, и удалось снять только один урожай листьев, не больше тонны. Неудача эта разрушила планы коммуны: за счет вырученных от продажи табака денег намечали много работ провести. Теперь снятую тонну листьев решили высушить по всем правилам и зимой продать табачной фабрике. В протокол собрания записали: следующие годы сеять табаку меньше — боится осенних утренников.
Околотили яблоки в саду, и теперь весь чердак во флигеле пропах антоновкой, которую уложили в солому, рядом с комнатой Татьяны. Пшеницы хватило на возврат ссуды и на семена. Коммуна свезла и на ссыпной пункт сколько полагалось. Остальное зерно пока не мерили и не делили, но, по расчетам Капралова, тонны три приходилось на нужды коммуны, в неделимый фонд.
Вот из-за этого неделимого фонда и разыгрался в коммуне скандал.
Летом Джек потратил много энергии на ремонт старого дома. Полуразрушенный верхний этаж разобрали еще весной. Крепкий кирпич выбрали и выложили в штабеля. Часть кирпича пошла на печи и на ремонт бани. Лес на полы, потолки и стропила достали в городе в кредит. И гвоздей достали в городе.
Николка Чурасов, который умел плотничать, составил строительную артель. Артель в междупарье настлала полы в шести комнатах, срубила потолки и стропила. Досок не хватило только на пол большого зала, и пол в нем Бутылкин выложил кирпичом по рисунку — елочкой. Крышу крыли толем, тесом и старым железом. Получилось не очень-то красиво, но крыша все-таки была.
Переселение в большой дом задерживалось только из-за отсутствия окон и дверей. За эти поделки Николка не брался, говорил, что столярная работа не его специальность. Да и стекол все равно не было. Денег на рамы из-за гибели табака в коммуне не нашлось. Джек с этим не мог примириться и начал мудрить.
Надо сказать, что еще летом Николка Чурасов и Капралов организовали в коммуне партийную ячейку. Из города приезжал тогда знакомый Николки, партиец Бабушкин, с членом райкома. Они жили в коммуне несколько дней и положили начало партийной работе. В ячейке, кроме Капралова и Николки, состояли пять человек: Булгаков Глеб, Дмитрий Чурасов, жена Капралова — Ольга Ивановна, Вера Громова и Сергей Маршев.
Николка и с Яшкой заговаривал о вступлении кандидатом, но тот откровенно ответил:
— Подожди, Николка, до весны. Зимой почитаю книги и тогда подам заявление. А сейчас еще мало знаю и по правде тебе скажу: сны у меня бывают неподходящие.
— Ферма, что ль, снится? — спросил Николка.
— Нет, ферма не снится. А вот на той неделе видел я, что Страшный суд настал, а мы будто дворец в это время мраморный достраивали. Так дворец на кирпичики развалился…
Николка и Капралов посмеялись над Яшкой, но сочли его отговорку уважительной, тем более что к голосу ячейки Яшка всегда прислушивался. Всем в коммуне казалось, что лучшего председателя, чем Джек, нельзя и придумать. Он всюду поспевал вовремя, все предвидел и сам никогда не отказывался от тяжелой работы. Неудовольствия против него возникали только из-за спешки, которую он разводил иногда. Да еще любил он будить коммуну раньше срока. Часы были только у него, и он вставал первым. И сейчас выходил на двор и принимался колотить в большой китайский гонг, который нашли в диване у покойного старика Кацаурова. Гонг ревел, как тигр, и от этого рева люди моментально просыпались, все, кроме Чумакова. Яшку на смех звали тигром и часто ругались, что он не дает поспать.
Но все эти неудовольствия были сущими пустяками, и дело шло гладко. Ячейка, когда нужно, поддерживала Яшку, и вот только осенью, после уборки урожая, Джек выкинул такую штуку, что все перессорились в «Новой Америке».
Началось с того, что Джек встретил в Починках старика Сундучкова, который завел с ним разговор:
— А что, Яша, слышал я, что в коммуне у вас пшеница есть лишняя. Правду ли говорили мне али наоборот?
Яшка никогда не любил Сундучкова, а последнее время особенно. Старик выдал свою дочь за Петра Скороходова, злейшего врага коммуны. Но тут Джеку показалось, что Сундучков заговорил о пшенице неспроста, и он подтвердил, что хлеб в коммуне действительно останется.
— А как насчет продажи? — спросил Сундучков мягко. — Ведь я не по казенной цене предложу, а по вольной. Сделаемся, что ли?
Яшка прикинул в уме, что если продать Сундучкову три тонны из неделимого фонда по хорошей цене, то рамы, пожалуй, справить можно.
— Сойдемся! — сказал он уверенно. — Припасай деньги. Завтра на правлении доклад поставлю — и тогда по рукам.
Но правление посмотрело на дело иначе. Когда Джек заикнулся о продаже пшеницы Сундучкову, Николка Чурасов заржал, как лошадь.
— Во! — закричал он и подмигнул Капралову. — Нечего сказать, попал пальцем в небо. Мы с Васей только вчера в ячейке говорили, что хорошо бы в воскресенье красный обоз составить и на склад зерно подать, а ты спекулировать собираешься. Хорош гусачок, а еще председатель.
Джек рассердился:
— Да ведь я, Николка, не в свой карман торговать собираюсь. Мы все свои долги покрыли, семена ссыпали. Излишки наши. Надо нам как-нибудь до зимы обернуться.
— Да чудак ты человек, — сказал Николка наставительно. — Забыл ты, что ли, откуда у нас излишки? Землю нам Советская власть прирезала? Прирезала. Трактор дала? Дала. Семена в кредит отпустила? Отпустила. Много ты в Америке от правительства кредиты получал? Слезки ты получал одни. Смекаешь? Неужели ж мы теперь из-за стекла на спекулянтский путь становиться должны? Вот погоди, к новому году управимся с табаком, тогда рамы и вставим.
Все правление поддержало Николку. Но Джек стоял на своем. Он начал доказывать, что, если не отделать дома до зимы, коммуна развалится. Коммунары разъедутся по домам, разберут скот и запасы, за зиму все проедят, а заработать ничего не заработают. Обязательно надо предоставить семейным по комнате в большом доме и мастерскую какую-нибудь при коммуне открыть.
Николка решил дать Якову бой по этому вопросу. Он сказал задорно:
— Если каждый будет со своей колокольни смотреть, Яша, то город без хлеба ноги протянет. Снимай предложение!
— Постой! — вмешался Капралов. — Соберем завтра собрание, проработаем вопрос сообща. Пускай члены выскажутся, продавать хлеб на сторону или до рождества в тесноте поживем.
Николка кивнул головой:
— Ладно! Проверим сознательность членов. Передадим на общее собрание.
И Джек не возражал:
— Что ж, передадим на общее.
После ухода Яшки члены правления еще потолковали немного.
— Узко он смотрит, — сказал Николка. — Мраморные дворцы ему снятся у нас на дворе. А то, что первое наше дело — знамя высоко держать, — этого он недооценивает.
— Боюсь я, что подаст он в отставку, если по его не сделаем, — забеспокоился Дмитрий Чурасов. — Уедет в город работать. А мы без него с табаком не управимся.
— Никуда он не уедет! — отрезал Николка. — Обязан общее собрание слушать. А не послушает, пусть катится. Теперь мы на ногах стоим.
Однако мысль о том, что общее собрание может кончиться отставкой председателя, мучила Николку. Вечером, когда Джек ушел из дому, Николка поднялся в светелку и постучал к Татьяне.
— Чего тебе, Николка? — спросила Татьяна, выглядывая в дверь.
— Поди, Таня, сюда.
Татьяна вышла, и Николка зашептал:
— Слышь ты, Яшка при особом мнении на правлении остался. Хлеб хочет продать спекулянту, а мы запрещаем. Боюсь я, что из коммуны он уйдет, а сама знаешь — нам его лишиться нежелательно. Вот ты тут почитай, Таня, о продовольственном положении и о значении коммун и своими словами ему вечерком расскажи.
Николка протянул Татьяне политграмоту. Та взяла, усмехнулась:
— Да никуда он не уйдет, Николка. Все его интересы здесь. Просто шумит.
— Я тоже так думаю. А если дело до разрыва дойдет, ты за кого стоять будешь? За него или за нас?
Татьяна задумалась. Николка опять начал говорить. Они долго шептались, сидя на ящике с антоновскими яблоками. Разговор оборвался сам собой в тот момент, когда внизу послышалась английская речь Чарли. Он что-то доказывал Джеку, а что — невозможно было понять.
Николка тихо спустился вниз. А Татьяна вошла к себе в комнату, уселась за стол и начала быстро перелистывать книгу.
Коровы и лошади были обеспечены кормом до новин. Под силос вырыли уже не яму, а целую траншею. Изнутри траншею оплели ивняком и обмазали глиной, затем начинили рубленым кормом. Получилась зеленая колбаса для коров весом в шестьдесят тонн. Ячменя, проса и картошки должно было хватить до следующей осени. Только табак подвел коммуну. Неожиданно, в середине сентября, утренник убил растения, и удалось снять только один урожай листьев, не больше тонны. Неудача эта разрушила планы коммуны: за счет вырученных от продажи табака денег намечали много работ провести. Теперь снятую тонну листьев решили высушить по всем правилам и зимой продать табачной фабрике. В протокол собрания записали: следующие годы сеять табаку меньше — боится осенних утренников.
Околотили яблоки в саду, и теперь весь чердак во флигеле пропах антоновкой, которую уложили в солому, рядом с комнатой Татьяны. Пшеницы хватило на возврат ссуды и на семена. Коммуна свезла и на ссыпной пункт сколько полагалось. Остальное зерно пока не мерили и не делили, но, по расчетам Капралова, тонны три приходилось на нужды коммуны, в неделимый фонд.
Вот из-за этого неделимого фонда и разыгрался в коммуне скандал.
Летом Джек потратил много энергии на ремонт старого дома. Полуразрушенный верхний этаж разобрали еще весной. Крепкий кирпич выбрали и выложили в штабеля. Часть кирпича пошла на печи и на ремонт бани. Лес на полы, потолки и стропила достали в городе в кредит. И гвоздей достали в городе.
Николка Чурасов, который умел плотничать, составил строительную артель. Артель в междупарье настлала полы в шести комнатах, срубила потолки и стропила. Досок не хватило только на пол большого зала, и пол в нем Бутылкин выложил кирпичом по рисунку — елочкой. Крышу крыли толем, тесом и старым железом. Получилось не очень-то красиво, но крыша все-таки была.
Переселение в большой дом задерживалось только из-за отсутствия окон и дверей. За эти поделки Николка не брался, говорил, что столярная работа не его специальность. Да и стекол все равно не было. Денег на рамы из-за гибели табака в коммуне не нашлось. Джек с этим не мог примириться и начал мудрить.
Надо сказать, что еще летом Николка Чурасов и Капралов организовали в коммуне партийную ячейку. Из города приезжал тогда знакомый Николки, партиец Бабушкин, с членом райкома. Они жили в коммуне несколько дней и положили начало партийной работе. В ячейке, кроме Капралова и Николки, состояли пять человек: Булгаков Глеб, Дмитрий Чурасов, жена Капралова — Ольга Ивановна, Вера Громова и Сергей Маршев.
Николка и с Яшкой заговаривал о вступлении кандидатом, но тот откровенно ответил:
— Подожди, Николка, до весны. Зимой почитаю книги и тогда подам заявление. А сейчас еще мало знаю и по правде тебе скажу: сны у меня бывают неподходящие.
— Ферма, что ль, снится? — спросил Николка.
— Нет, ферма не снится. А вот на той неделе видел я, что Страшный суд настал, а мы будто дворец в это время мраморный достраивали. Так дворец на кирпичики развалился…
Николка и Капралов посмеялись над Яшкой, но сочли его отговорку уважительной, тем более что к голосу ячейки Яшка всегда прислушивался. Всем в коммуне казалось, что лучшего председателя, чем Джек, нельзя и придумать. Он всюду поспевал вовремя, все предвидел и сам никогда не отказывался от тяжелой работы. Неудовольствия против него возникали только из-за спешки, которую он разводил иногда. Да еще любил он будить коммуну раньше срока. Часы были только у него, и он вставал первым. И сейчас выходил на двор и принимался колотить в большой китайский гонг, который нашли в диване у покойного старика Кацаурова. Гонг ревел, как тигр, и от этого рева люди моментально просыпались, все, кроме Чумакова. Яшку на смех звали тигром и часто ругались, что он не дает поспать.
Но все эти неудовольствия были сущими пустяками, и дело шло гладко. Ячейка, когда нужно, поддерживала Яшку, и вот только осенью, после уборки урожая, Джек выкинул такую штуку, что все перессорились в «Новой Америке».
Началось с того, что Джек встретил в Починках старика Сундучкова, который завел с ним разговор:
— А что, Яша, слышал я, что в коммуне у вас пшеница есть лишняя. Правду ли говорили мне али наоборот?
Яшка никогда не любил Сундучкова, а последнее время особенно. Старик выдал свою дочь за Петра Скороходова, злейшего врага коммуны. Но тут Джеку показалось, что Сундучков заговорил о пшенице неспроста, и он подтвердил, что хлеб в коммуне действительно останется.
— А как насчет продажи? — спросил Сундучков мягко. — Ведь я не по казенной цене предложу, а по вольной. Сделаемся, что ли?
Яшка прикинул в уме, что если продать Сундучкову три тонны из неделимого фонда по хорошей цене, то рамы, пожалуй, справить можно.
— Сойдемся! — сказал он уверенно. — Припасай деньги. Завтра на правлении доклад поставлю — и тогда по рукам.
Но правление посмотрело на дело иначе. Когда Джек заикнулся о продаже пшеницы Сундучкову, Николка Чурасов заржал, как лошадь.
— Во! — закричал он и подмигнул Капралову. — Нечего сказать, попал пальцем в небо. Мы с Васей только вчера в ячейке говорили, что хорошо бы в воскресенье красный обоз составить и на склад зерно подать, а ты спекулировать собираешься. Хорош гусачок, а еще председатель.
Джек рассердился:
— Да ведь я, Николка, не в свой карман торговать собираюсь. Мы все свои долги покрыли, семена ссыпали. Излишки наши. Надо нам как-нибудь до зимы обернуться.
— Да чудак ты человек, — сказал Николка наставительно. — Забыл ты, что ли, откуда у нас излишки? Землю нам Советская власть прирезала? Прирезала. Трактор дала? Дала. Семена в кредит отпустила? Отпустила. Много ты в Америке от правительства кредиты получал? Слезки ты получал одни. Смекаешь? Неужели ж мы теперь из-за стекла на спекулянтский путь становиться должны? Вот погоди, к новому году управимся с табаком, тогда рамы и вставим.
Все правление поддержало Николку. Но Джек стоял на своем. Он начал доказывать, что, если не отделать дома до зимы, коммуна развалится. Коммунары разъедутся по домам, разберут скот и запасы, за зиму все проедят, а заработать ничего не заработают. Обязательно надо предоставить семейным по комнате в большом доме и мастерскую какую-нибудь при коммуне открыть.
Николка решил дать Якову бой по этому вопросу. Он сказал задорно:
— Если каждый будет со своей колокольни смотреть, Яша, то город без хлеба ноги протянет. Снимай предложение!
— Постой! — вмешался Капралов. — Соберем завтра собрание, проработаем вопрос сообща. Пускай члены выскажутся, продавать хлеб на сторону или до рождества в тесноте поживем.
Николка кивнул головой:
— Ладно! Проверим сознательность членов. Передадим на общее собрание.
И Джек не возражал:
— Что ж, передадим на общее.
После ухода Яшки члены правления еще потолковали немного.
— Узко он смотрит, — сказал Николка. — Мраморные дворцы ему снятся у нас на дворе. А то, что первое наше дело — знамя высоко держать, — этого он недооценивает.
— Боюсь я, что подаст он в отставку, если по его не сделаем, — забеспокоился Дмитрий Чурасов. — Уедет в город работать. А мы без него с табаком не управимся.
— Никуда он не уедет! — отрезал Николка. — Обязан общее собрание слушать. А не послушает, пусть катится. Теперь мы на ногах стоим.
Однако мысль о том, что общее собрание может кончиться отставкой председателя, мучила Николку. Вечером, когда Джек ушел из дому, Николка поднялся в светелку и постучал к Татьяне.
— Чего тебе, Николка? — спросила Татьяна, выглядывая в дверь.
— Поди, Таня, сюда.
Татьяна вышла, и Николка зашептал:
— Слышь ты, Яшка при особом мнении на правлении остался. Хлеб хочет продать спекулянту, а мы запрещаем. Боюсь я, что из коммуны он уйдет, а сама знаешь — нам его лишиться нежелательно. Вот ты тут почитай, Таня, о продовольственном положении и о значении коммун и своими словами ему вечерком расскажи.
Николка протянул Татьяне политграмоту. Та взяла, усмехнулась:
— Да никуда он не уйдет, Николка. Все его интересы здесь. Просто шумит.
— Я тоже так думаю. А если дело до разрыва дойдет, ты за кого стоять будешь? За него или за нас?
Татьяна задумалась. Николка опять начал говорить. Они долго шептались, сидя на ящике с антоновскими яблоками. Разговор оборвался сам собой в тот момент, когда внизу послышалась английская речь Чарли. Он что-то доказывал Джеку, а что — невозможно было понять.
Николка тихо спустился вниз. А Татьяна вошла к себе в комнату, уселась за стол и начала быстро перелистывать книгу.
Как был использован автомобиль Чарли
Нельзя сказать, что Чарли Ифкин принес особенно много пользы коммуне этой осенью.
Прежде всего, он не знал русского языка и, хотя каждый день занимался с Татьяной по-русски, разговорной речи никак осилить не мог. Поэтому он не понимал и десятой доли того, о чем говорили и спорили в коммуне, и оставался все время как бы посторонним.
Затем — и это самое главное — Чарли не нашел для себя настоящей работы. За всю его жизнь ему ни разу не приходилось иметь дела с косой и серпом. Он привык работать только на машинах. А весь урожай в этом году коммуна убрала вручную. Чарли помог коммунарам только в уборке табака, но, конечно, это была пустяковина.
Бульшую часть своего дня Чарли возился с автомобилем. Он разбирал его, чистил, собирал вновь — словом, как бы готовился к дальней дороге. Но никаких больших поездок не было в этом году. Автомобиль жалели, и коммунары предпочитали пользоваться лошадьми. Урожай обмолотили тоже без помощи автомобиля. В коммуну приезжала молотилка с трактором, и снимать автомобиль с колес не пришлось. Конечно, Чарли тяготило такое положение, но Джек утешал его, что весной в коммуне будет полный комплект машин, и тогда Чарли найдет себе применение.
Не надо думать, конечно, что вся деятельность Чарли заключалась в возне с автомобилем. Он всегда находил себе сам небольшую работу, которую, однако, не принято считать работой в крестьянском быту. Например, он стриг головы всей коммуне машинкой, которую привез с собой из Америки, «работал единственной уборочной машиной», как он шутя говорил Джеку. Он завел журнал погоды и ежедневно записывал температуру. Составил приближенный план земель коммуны и изучал почву и характер местности. Во рву, у березовой рощи, он нашел глину, которая, по его мнению, подошла бы на кирпичи. Вообще он ко всему приглядывался, записывал, чертил какие-то планы. Даже речку он не оставил в покое. Несколько раз в неделю он ходил к Миножке с палкой и делал промеры. Один раз бросил в воду пустую бутылку и шел за ней по берегу, все время глядя на часы. Так он определил скорость течения реки. Когда материала о Миножке у него скопилось достаточно, он начал заводить с Джеком разговоры о постройке электростанции. Но Джек не стал слушать его, он просто ответил, что достать динамо трудно и пока не стоит говорить об электричестве. Гораздо больше верил в электричество Николка Чурасов, который жил в одной комнате с Чарли. Николка все время мучился, что не может поговорить с американцем по душам, и ждал того дня и часа, когда Чарли заговорит наконец по-русски. Пока же он иногда ходил вместе с Чарли мерить воду. По пути Николка произносил целые речи об электричестве, и Чарли пространно отвечал ему. Но оба они не понимали друг друга.
О событиях и планах коммуны Чарли узнавал главным образом от Джека. И теперь, конечно, в споре о продаже пшеницы Джек сумел осветить вопрос так, что Чарли был на его стороне. Но Джек не придавал этому особого значения. Его больше интересовало решение общего собрания.
Собрание было назначено в восемь часов вечера в столовой флигеля, где теперь помещалась контора коммуны. На улице шел дождь, но это не помешало коммунарам собраться вовремя, даже из Починок пришли люди, накрытые рогожами. Вопрос был уж очень важный.
Капралов открыл собрание и предоставил слово Джеку для доклада.
Джек начал издалека. Он дал справку о том, сколько труда в днях потратила коммуна на ремонт дома и сколько рублей уложила в полы и потолки. Затем сказал, что, если зимой решено жить в новом доме, надо начинать топить печи: не нынче — завтра ударит мороз. Указал на возможность организации столярной мастерской в большом зале. В заключение поставил вопрос: оставить ли дом недостроенным на зиму и отпустить в Починки две трети членов коммуны или, наоборот, закончить ремонт побыстрей, дать площадь всем коммунарам и провести зиму по-трудовому.
Что для этого требуется? Немного. Всего только продать неделимый фонд Сундучкову, а на вырученные деньги заказать рамы и купить стекла.
Яшка говорил без запала, рассудительно — он хотел подействовать на собрание убеждением, да и вопрос ему казался совершенно ясным. С ответом ему выступил Николка Чурасов. Этот начал напористо:
— Что ж, товарищи, пришла пора показать, кто мы есть — советская коммуна или волки-хищники в коммунной шкуре! По-Яшкиному выходит, что самое для нас подходящее дело начать спекуляции в компании с Пал Палычем Скороходовым. Ведь Сундучков для кого хлеб покупает? Для него…
— Это уж как пить дать! — с места подтвердил Маршев.
— Вот получили мы от Советской власти усадьбу, а теперь спекулянтов усиливать хотим. Может правильная коммуна такими делами заниматься?
— Не может! — закричал Маршев, и его поддержали остальные.
— Вопрос ясен?
— Ясен.
— Я кончил.
И Николка торжествующе сел. У него была приготовлена большая речь еще, но он придерживал ее к концу.
Стали высказываться коммунары. Джека поддержали только двое — Пелагея Восьмеркина и Бутылкин. Они начали жаловаться, что дальше жить в тесноте невозможно. Бутылкин даже заявил, что он просит выделить ему на зиму лошадь и корову и обеспечить их на зиму кормом. Он уедет с семьей в Починки завтра же. А остатки хлеба предлагает разделить по едокам. Остальные коммунары стояли за Николку.
Джек страшно удивился. Ведь он хлопотал не за себя, а за большинство, и вдруг это большинство не хочет его поддерживать. Он предложил поставить вопрос на голосование. Капралов поставил.
За предложение Джека поднялись только три руки, если считать и его собственную. Трое — Татьяна, Катька и Дуня — воздержались. Остальные дружно голосовали против.
Джек решил, что собрание просто чего-то не поняло. Он закричал тонким голосом:
— Еще раз голосовать! Ошибка!
Николка поднял руку:
— Провалился ты со своим мраморным дворцом, Яша. Вопрос ясен. Предлагаю перейти к текущим делам.
Яшка закипел:
— Я провалился, говоришь? Нет… Это коммуна наша провалилась! Растащат ее теперь по бревнышку.
— Не беспокойся, уцелеем.
— Нет, не уцелеем. Я первый уволить меня из председателей прошу.
— Об этом вопрос не стоит. Не имеешь права пугать.
Прежде всего, он не знал русского языка и, хотя каждый день занимался с Татьяной по-русски, разговорной речи никак осилить не мог. Поэтому он не понимал и десятой доли того, о чем говорили и спорили в коммуне, и оставался все время как бы посторонним.
Затем — и это самое главное — Чарли не нашел для себя настоящей работы. За всю его жизнь ему ни разу не приходилось иметь дела с косой и серпом. Он привык работать только на машинах. А весь урожай в этом году коммуна убрала вручную. Чарли помог коммунарам только в уборке табака, но, конечно, это была пустяковина.
Бульшую часть своего дня Чарли возился с автомобилем. Он разбирал его, чистил, собирал вновь — словом, как бы готовился к дальней дороге. Но никаких больших поездок не было в этом году. Автомобиль жалели, и коммунары предпочитали пользоваться лошадьми. Урожай обмолотили тоже без помощи автомобиля. В коммуну приезжала молотилка с трактором, и снимать автомобиль с колес не пришлось. Конечно, Чарли тяготило такое положение, но Джек утешал его, что весной в коммуне будет полный комплект машин, и тогда Чарли найдет себе применение.
Не надо думать, конечно, что вся деятельность Чарли заключалась в возне с автомобилем. Он всегда находил себе сам небольшую работу, которую, однако, не принято считать работой в крестьянском быту. Например, он стриг головы всей коммуне машинкой, которую привез с собой из Америки, «работал единственной уборочной машиной», как он шутя говорил Джеку. Он завел журнал погоды и ежедневно записывал температуру. Составил приближенный план земель коммуны и изучал почву и характер местности. Во рву, у березовой рощи, он нашел глину, которая, по его мнению, подошла бы на кирпичи. Вообще он ко всему приглядывался, записывал, чертил какие-то планы. Даже речку он не оставил в покое. Несколько раз в неделю он ходил к Миножке с палкой и делал промеры. Один раз бросил в воду пустую бутылку и шел за ней по берегу, все время глядя на часы. Так он определил скорость течения реки. Когда материала о Миножке у него скопилось достаточно, он начал заводить с Джеком разговоры о постройке электростанции. Но Джек не стал слушать его, он просто ответил, что достать динамо трудно и пока не стоит говорить об электричестве. Гораздо больше верил в электричество Николка Чурасов, который жил в одной комнате с Чарли. Николка все время мучился, что не может поговорить с американцем по душам, и ждал того дня и часа, когда Чарли заговорит наконец по-русски. Пока же он иногда ходил вместе с Чарли мерить воду. По пути Николка произносил целые речи об электричестве, и Чарли пространно отвечал ему. Но оба они не понимали друг друга.
О событиях и планах коммуны Чарли узнавал главным образом от Джека. И теперь, конечно, в споре о продаже пшеницы Джек сумел осветить вопрос так, что Чарли был на его стороне. Но Джек не придавал этому особого значения. Его больше интересовало решение общего собрания.
Собрание было назначено в восемь часов вечера в столовой флигеля, где теперь помещалась контора коммуны. На улице шел дождь, но это не помешало коммунарам собраться вовремя, даже из Починок пришли люди, накрытые рогожами. Вопрос был уж очень важный.
Капралов открыл собрание и предоставил слово Джеку для доклада.
Джек начал издалека. Он дал справку о том, сколько труда в днях потратила коммуна на ремонт дома и сколько рублей уложила в полы и потолки. Затем сказал, что, если зимой решено жить в новом доме, надо начинать топить печи: не нынче — завтра ударит мороз. Указал на возможность организации столярной мастерской в большом зале. В заключение поставил вопрос: оставить ли дом недостроенным на зиму и отпустить в Починки две трети членов коммуны или, наоборот, закончить ремонт побыстрей, дать площадь всем коммунарам и провести зиму по-трудовому.
Что для этого требуется? Немного. Всего только продать неделимый фонд Сундучкову, а на вырученные деньги заказать рамы и купить стекла.
Яшка говорил без запала, рассудительно — он хотел подействовать на собрание убеждением, да и вопрос ему казался совершенно ясным. С ответом ему выступил Николка Чурасов. Этот начал напористо:
— Что ж, товарищи, пришла пора показать, кто мы есть — советская коммуна или волки-хищники в коммунной шкуре! По-Яшкиному выходит, что самое для нас подходящее дело начать спекуляции в компании с Пал Палычем Скороходовым. Ведь Сундучков для кого хлеб покупает? Для него…
— Это уж как пить дать! — с места подтвердил Маршев.
— Вот получили мы от Советской власти усадьбу, а теперь спекулянтов усиливать хотим. Может правильная коммуна такими делами заниматься?
— Не может! — закричал Маршев, и его поддержали остальные.
— Вопрос ясен?
— Ясен.
— Я кончил.
И Николка торжествующе сел. У него была приготовлена большая речь еще, но он придерживал ее к концу.
Стали высказываться коммунары. Джека поддержали только двое — Пелагея Восьмеркина и Бутылкин. Они начали жаловаться, что дальше жить в тесноте невозможно. Бутылкин даже заявил, что он просит выделить ему на зиму лошадь и корову и обеспечить их на зиму кормом. Он уедет с семьей в Починки завтра же. А остатки хлеба предлагает разделить по едокам. Остальные коммунары стояли за Николку.
Джек страшно удивился. Ведь он хлопотал не за себя, а за большинство, и вдруг это большинство не хочет его поддерживать. Он предложил поставить вопрос на голосование. Капралов поставил.
За предложение Джека поднялись только три руки, если считать и его собственную. Трое — Татьяна, Катька и Дуня — воздержались. Остальные дружно голосовали против.
Джек решил, что собрание просто чего-то не поняло. Он закричал тонким голосом:
— Еще раз голосовать! Ошибка!
Николка поднял руку:
— Провалился ты со своим мраморным дворцом, Яша. Вопрос ясен. Предлагаю перейти к текущим делам.
Яшка закипел:
— Я провалился, говоришь? Нет… Это коммуна наша провалилась! Растащат ее теперь по бревнышку.
— Не беспокойся, уцелеем.
— Нет, не уцелеем. Я первый уволить меня из председателей прошу.
— Об этом вопрос не стоит. Не имеешь права пугать.