Страница:
— А что делает коммуна по части разоблачения кулаков среди крестьянской массы?
Джек рассказал все, что делала коммуна по этой части. Он упомянул о красном обозе, об организации артели «Кулацкая гибель», об устройстве читальни. Не забыл рассказать даже о том, что злейший враг коммуны — старик Скороходов — заболел от политических споров с коммунарами.
— А сын его Петр? Как, здоров? — спросил редактор.
— Петр здоров, — ответил Джек серьезно. — Он в артели «Умная инициатива» председательствует.
— Что же коммуна до сего времени разоблачить его не могла?
— Больно увертлив. Он все законы знает, газеты читает. Середняки за него держатся: верят ему.
— Так, так, — произнес редактор. — Я по этому поводу в прениях выскажусь.
Были и другие вопросы, и Джек всем отвечал как умел. Но когда начались прения, ему туго пришлось. Редактор прямо заявил, что работа коммуны с крестьянством никуда не годится. Здесь «Новая Америка» должна подтянуться, и как можно скорей.
— Хорошее дело — образцовое хозяйство строить, — говорил редактор, — но надо понять, что нельзя этого делать изолированно. Надо весь район за собой вести. Иначе и самой «Новой Америке» плохо придется. Чуть промахнетесь, покажут вам кузькину мать кулаки. А мужики Скороходовых поддержать могут, раз им верят.
Джек пытался возражать. Он говорил, что кулаки не страшны коммуне, что коммунары к отпору готовы. Но вслед за редактором выступили другие ораторы и тоже все говорили о кулаках. Даже Егор Летний не поддержал Джека, а кое-что прибавил к речи редактора, ссылаясь на свою ночевку у Скороходова.
Прения закончились, единогласно была принята резолюция: хозяйственная деятельность коммуны одобрялась, но работа с окрестной крестьянской массой была признана неудовлетворительной.
Резолюцию занесли в протокол. Джек совсем растерялся. Пока небольшой доклад о культнуждах коммуны делал Летний, Яшка потихоньку нацарапал телеграмму на имя Николки Чурасова:
Все последующие дни Джек занимался хозяйственными делами.
По совету Летнего он съездил за пятьдесят километров от Москвы в образцовую коммуну «Герольд» и на это потратил целый день. Председателем коммуны был американец, и Джек разговаривал с ним по-английски. Он осмотрел хозяйство коммуны: прекрасный светлый коровник на сто голов, высокие силосные башни, парники. Особенно заинтересовал Джека птичник и большой инкубатор на восемь тысяч яиц. Коммуна разводила исключительно леггорнов, изящных белых кур с красными гребнями. Куры эти были выписаны из Англии и очень хорошо неслись. Джек долго смотрел на них, и ему захотелось развести таких же кур у себя. Ему продали пять дюжин яиц и в премию дали корзину, в которую он аккуратно уложил яйца, пересыпав их мякиной. С большими предосторожностями довез Джек корзину до Москвы, а с вокзала пошел пешком: все боялся, что в трамвае яйца растрясет. В комнате у Летнего он подвесил корзину к потолку, чтобы Боби Снукс не добрался до нее. О яйцах написал открытку Чарли, просил подготовить инкубатор.
Помимо яиц, Джек закупил в Москве огородные и цветочные семена, разные руководства, книги для записей по хозяйству, башмаки для Татьяны и много мелочей. На все эти вещи Джек тратил свои деньги — ведь у него оставались еще сбережения от того времени, когда он продал табак. Из коммуны на поездку ему дали пятьдесят рублей, и он уж давно истратил их. О своих расходах Джек решил в коммуне ничего не говорить: думал, что это пройдет незаметно.
Хотя время в Москве быстро летело, Джек начал скучать по «Новой Америке» на четвертый день к вечеру. Сперва он помалкивал об этом, но потом как-то ночью сказал Летнему, что завтра собирается домой. Писатель уговаривал его побыть еще в Москве хоть три дня, сходить в театр к Мейерхольду, но Яшка только рукой махнул: какой там Мейерхольд, когда до пахоты считанные дни остались!
Для Боби Снукса Джек соорудил особый ящик с решеткой. Купил новую лейку и в нее уложил мелочи. Остальные вещи сунул в ифкинский черный чемодан, с которым приехал.
Нагруженные, как верблюды, явились на вокзал Джек и Летний. Ящик с Боби Снуксом сдали в багаж, корзину с яйцами осторожно поставили на верхнюю полку. После этого Джек пошел на телеграф и дал в коммуну свою последнюю телеграмму. Просил, чтоб за ним выслали лошадь, а в сани положили побольше сена: он боялся, что яйца леггорнов промерзнут на снегу.
Плакали зеленые огурцы
Боби Снукс за работой
Мобилизация внутренних ресурсов
Джек рассказал все, что делала коммуна по этой части. Он упомянул о красном обозе, об организации артели «Кулацкая гибель», об устройстве читальни. Не забыл рассказать даже о том, что злейший враг коммуны — старик Скороходов — заболел от политических споров с коммунарами.
— А сын его Петр? Как, здоров? — спросил редактор.
— Петр здоров, — ответил Джек серьезно. — Он в артели «Умная инициатива» председательствует.
— Что же коммуна до сего времени разоблачить его не могла?
— Больно увертлив. Он все законы знает, газеты читает. Середняки за него держатся: верят ему.
— Так, так, — произнес редактор. — Я по этому поводу в прениях выскажусь.
Были и другие вопросы, и Джек всем отвечал как умел. Но когда начались прения, ему туго пришлось. Редактор прямо заявил, что работа коммуны с крестьянством никуда не годится. Здесь «Новая Америка» должна подтянуться, и как можно скорей.
— Хорошее дело — образцовое хозяйство строить, — говорил редактор, — но надо понять, что нельзя этого делать изолированно. Надо весь район за собой вести. Иначе и самой «Новой Америке» плохо придется. Чуть промахнетесь, покажут вам кузькину мать кулаки. А мужики Скороходовых поддержать могут, раз им верят.
Джек пытался возражать. Он говорил, что кулаки не страшны коммуне, что коммунары к отпору готовы. Но вслед за редактором выступили другие ораторы и тоже все говорили о кулаках. Даже Егор Летний не поддержал Джека, а кое-что прибавил к речи редактора, ссылаясь на свою ночевку у Скороходова.
Прения закончились, единогласно была принята резолюция: хозяйственная деятельность коммуны одобрялась, но работа с окрестной крестьянской массой была признана неудовлетворительной.
Резолюцию занесли в протокол. Джек совсем растерялся. Пока небольшой доклад о культнуждах коммуны делал Летний, Яшка потихоньку нацарапал телеграмму на имя Николки Чурасова:
ДОКЛАД СДЕЛАЛ ХОЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОДОБРЕНА РАБОТА ПО БОРЬБЕ КУЛАЧЕСТВОМ ПРИЗНАНА СКВЕРНОЙ НАДО ПОДТЯНУТЬСЯ.Этой телеграммы Джек не показал ни редактору, ни Летнему. Он послал ее потихоньку, возвращаясь с собрания домой.
Все последующие дни Джек занимался хозяйственными делами.
По совету Летнего он съездил за пятьдесят километров от Москвы в образцовую коммуну «Герольд» и на это потратил целый день. Председателем коммуны был американец, и Джек разговаривал с ним по-английски. Он осмотрел хозяйство коммуны: прекрасный светлый коровник на сто голов, высокие силосные башни, парники. Особенно заинтересовал Джека птичник и большой инкубатор на восемь тысяч яиц. Коммуна разводила исключительно леггорнов, изящных белых кур с красными гребнями. Куры эти были выписаны из Англии и очень хорошо неслись. Джек долго смотрел на них, и ему захотелось развести таких же кур у себя. Ему продали пять дюжин яиц и в премию дали корзину, в которую он аккуратно уложил яйца, пересыпав их мякиной. С большими предосторожностями довез Джек корзину до Москвы, а с вокзала пошел пешком: все боялся, что в трамвае яйца растрясет. В комнате у Летнего он подвесил корзину к потолку, чтобы Боби Снукс не добрался до нее. О яйцах написал открытку Чарли, просил подготовить инкубатор.
Помимо яиц, Джек закупил в Москве огородные и цветочные семена, разные руководства, книги для записей по хозяйству, башмаки для Татьяны и много мелочей. На все эти вещи Джек тратил свои деньги — ведь у него оставались еще сбережения от того времени, когда он продал табак. Из коммуны на поездку ему дали пятьдесят рублей, и он уж давно истратил их. О своих расходах Джек решил в коммуне ничего не говорить: думал, что это пройдет незаметно.
Хотя время в Москве быстро летело, Джек начал скучать по «Новой Америке» на четвертый день к вечеру. Сперва он помалкивал об этом, но потом как-то ночью сказал Летнему, что завтра собирается домой. Писатель уговаривал его побыть еще в Москве хоть три дня, сходить в театр к Мейерхольду, но Яшка только рукой махнул: какой там Мейерхольд, когда до пахоты считанные дни остались!
Для Боби Снукса Джек соорудил особый ящик с решеткой. Купил новую лейку и в нее уложил мелочи. Остальные вещи сунул в ифкинский черный чемодан, с которым приехал.
Нагруженные, как верблюды, явились на вокзал Джек и Летний. Ящик с Боби Снуксом сдали в багаж, корзину с яйцами осторожно поставили на верхнюю полку. После этого Джек пошел на телеграф и дал в коммуну свою последнюю телеграмму. Просил, чтоб за ним выслали лошадь, а в сани положили побольше сена: он боялся, что яйца леггорнов промерзнут на снегу.
Плакали зеленые огурцы
Поезд приходил на станцию в полдень. Джек проснулся в шесть и стал у окна. А с десяти начал увязывать багаж. Одновременно с этим он составил план, каким образом вынести вещи поскорее и поудобнее. Поезд стоял на станции мало, а надо было еще получить по квитанции Боби Снукса.
За все время пребывания в Москве Джек не получил из коммуны ни одного письма, и теперь ему начали мерещиться всякие беды, хотелось как можно скорее приехать. И Джек, как маленький, сердился на паровоз за то, что тот слишком медленно тянет вагоны.
Наконец, с опозданием на сорок минут, поезд остановился у долгожданной станции. Джек задом выскочил на платформу и прежде всего вытащил корзину с яйцами, закутанную сеном и газетами.
В это время сзади закричали:
— Яша, Яша!..
Это был голос сестры Кати. Джек на миг оглянулся и увидел, что за сестрой в отдалении следуют Чарли и Николка.
От одного вида Николки у Джека мурашки побежали по спине. Он прекрасно понимал, что Николка не поедет на станцию для развлечения. И почему вид у него такой мрачный? Значит, все-таки что-то случилось!
— Ну? — спросил Джек, вытаскивая последнюю вещь — лейку.
Катя ответила только одним словом:
— Огурцы…
Джеку некогда было расспрашивать — надо было получить еще Боби Снукса. Он попросил Катьку посмотреть за вещами, а сам помчался к багажному вагону. «Огурцы, огурцы! Что же с огурцами?» — думал он, пробегая вдоль поезда.
— Скорей получайте! — закричал кладовщик из раскрытого багажного вагона.
Джек начал вынимать ящик.
— Поросенка, что ли, привез? — спросил Николка, подбегая.
— Нет, собаку.
— Тоже добро…
Ящик с Боби Снуксом спустили на землю. Поезд ушел.
— Ну, что с огурцами? — спросил Джек нарочно поспокойнее.
— Вымерзли они все, — ответил Николка и отвернулся.
Джек не стал больше спрашивать, все было ясно. Вымерзли огурцы — значит, коммуна осталась без электричества. Погибли все планы, все надежды. Джек наклонился к ящику и выпустил Боби Снукса.
— Батюшки мои! — закричала Катька пронзительно. — Вот так собака! Неужели во всей Москве лучше не нашлось?
— На кой нам черт этот пес шелудивый нужен? — спросил Николка.
— Мне его Летний подарил, — ответил Джек виноватым тоном. — Некрасивый — верно, но ученый он. По следу идет.
— Врешь!
— Говорю тебе. Он ищейка, спецы его учили. И зовут его, Чарли, Боби Снукс.
— Ищейка! — сказал Николка недоверчиво и посмотрел на собаку, — Тогда молодец, что привез. Ведь огурчики-то наши не своей смертью померли. Враг их погубил. Теперь доищемся.
В санях полпути в коммуну выяснились все подробности несчастья с огурцами. Вот как было дело.
Николка, получив от Джека телеграмму, что борьба с кулачеством признана шефами неудовлетворительной, разволновался и ушел в Чижи. Там он попал как раз на собрание артели «Умная инициатива». Попросил слова. Рассказал о планах коммуны, о мастерских, похвастался и огурцами, даже пригласил чижовцев зайти в воскресенье в теплицу, посмотреть, как ранние огурцы растут. Все это прошло гладко. Но к концу начал Николка доказывать, что «Умная инициатива» должна объединиться с «Кулацкой гибелью». Петр Скороходов возражал. Тогда Николка предложил отстранить Петра Скороходова от председательствования. Собрание проголосовало против, даже выкрики начались, что Николка не в свое дело суется и прочее. Таким образом выступление Николки кончилось ничем. Вернее, результаты этого собрания сказались позже.
Ночью, накануне возвращения Джека, кто-то побил кирпичами рамы в теплице. На дворе температура была девять градусов ниже нуля. В теплице никто не ночевал, и поэтому никаких мер вовремя не приняли. А когда пришли утром, то оказалось, что все огурцы померзли. На этом Николка кончил свой рассказ.
Джек спросил:
— На кого думаешь?
— Ясное дело, кто-нибудь из скороходовских друзей. И дернул меня черт на собрании рассказать, что огурцы цветут! Ведь уж огурчики со спичку, Яша, были. Во как подгадали, гады, а! На путь террора явно становятся.
— Никого они не запугают, — сказал Джек. — Сейчас следы осмотрим и Боби Снукса пустим. Может, он нам укажет, кто стекла побил. Ведь я пса нарочно на такой случай у Летнего выпросил.
— Так и сделаем, — согласился Николка. — Только ты, Катя, никому не говори, что собака — ищейка.
В коммуне Джека встретили радостно. Но каждый сейчас же с печалью принимался рассказывать повесть о погибших огурцах. Джек махал руками: ладно, мол, знаю.
Его спрашивали, когда он сделает доклад о поездке.
— Завтра, завтра! — кричал Джек. — Сегодня не могу, голова с дороги болит.
Забежал в светелку, передал Татьяне башмаки, поговорил немного, а потом пошел к Николке, который жил вместе с Маршевым и Чарли в кабинете старика Кацаурова. Совещались недолго, затем вышли, и все, плюс Боби Снукс, направились к теплице.
За все время пребывания в Москве Джек не получил из коммуны ни одного письма, и теперь ему начали мерещиться всякие беды, хотелось как можно скорее приехать. И Джек, как маленький, сердился на паровоз за то, что тот слишком медленно тянет вагоны.
Наконец, с опозданием на сорок минут, поезд остановился у долгожданной станции. Джек задом выскочил на платформу и прежде всего вытащил корзину с яйцами, закутанную сеном и газетами.
В это время сзади закричали:
— Яша, Яша!..
Это был голос сестры Кати. Джек на миг оглянулся и увидел, что за сестрой в отдалении следуют Чарли и Николка.
От одного вида Николки у Джека мурашки побежали по спине. Он прекрасно понимал, что Николка не поедет на станцию для развлечения. И почему вид у него такой мрачный? Значит, все-таки что-то случилось!
— Ну? — спросил Джек, вытаскивая последнюю вещь — лейку.
Катя ответила только одним словом:
— Огурцы…
Джеку некогда было расспрашивать — надо было получить еще Боби Снукса. Он попросил Катьку посмотреть за вещами, а сам помчался к багажному вагону. «Огурцы, огурцы! Что же с огурцами?» — думал он, пробегая вдоль поезда.
— Скорей получайте! — закричал кладовщик из раскрытого багажного вагона.
Джек начал вынимать ящик.
— Поросенка, что ли, привез? — спросил Николка, подбегая.
— Нет, собаку.
— Тоже добро…
Ящик с Боби Снуксом спустили на землю. Поезд ушел.
— Ну, что с огурцами? — спросил Джек нарочно поспокойнее.
— Вымерзли они все, — ответил Николка и отвернулся.
Джек не стал больше спрашивать, все было ясно. Вымерзли огурцы — значит, коммуна осталась без электричества. Погибли все планы, все надежды. Джек наклонился к ящику и выпустил Боби Снукса.
— Батюшки мои! — закричала Катька пронзительно. — Вот так собака! Неужели во всей Москве лучше не нашлось?
— На кой нам черт этот пес шелудивый нужен? — спросил Николка.
— Мне его Летний подарил, — ответил Джек виноватым тоном. — Некрасивый — верно, но ученый он. По следу идет.
— Врешь!
— Говорю тебе. Он ищейка, спецы его учили. И зовут его, Чарли, Боби Снукс.
— Ищейка! — сказал Николка недоверчиво и посмотрел на собаку, — Тогда молодец, что привез. Ведь огурчики-то наши не своей смертью померли. Враг их погубил. Теперь доищемся.
В санях полпути в коммуну выяснились все подробности несчастья с огурцами. Вот как было дело.
Николка, получив от Джека телеграмму, что борьба с кулачеством признана шефами неудовлетворительной, разволновался и ушел в Чижи. Там он попал как раз на собрание артели «Умная инициатива». Попросил слова. Рассказал о планах коммуны, о мастерских, похвастался и огурцами, даже пригласил чижовцев зайти в воскресенье в теплицу, посмотреть, как ранние огурцы растут. Все это прошло гладко. Но к концу начал Николка доказывать, что «Умная инициатива» должна объединиться с «Кулацкой гибелью». Петр Скороходов возражал. Тогда Николка предложил отстранить Петра Скороходова от председательствования. Собрание проголосовало против, даже выкрики начались, что Николка не в свое дело суется и прочее. Таким образом выступление Николки кончилось ничем. Вернее, результаты этого собрания сказались позже.
Ночью, накануне возвращения Джека, кто-то побил кирпичами рамы в теплице. На дворе температура была девять градусов ниже нуля. В теплице никто не ночевал, и поэтому никаких мер вовремя не приняли. А когда пришли утром, то оказалось, что все огурцы померзли. На этом Николка кончил свой рассказ.
Джек спросил:
— На кого думаешь?
— Ясное дело, кто-нибудь из скороходовских друзей. И дернул меня черт на собрании рассказать, что огурцы цветут! Ведь уж огурчики со спичку, Яша, были. Во как подгадали, гады, а! На путь террора явно становятся.
— Никого они не запугают, — сказал Джек. — Сейчас следы осмотрим и Боби Снукса пустим. Может, он нам укажет, кто стекла побил. Ведь я пса нарочно на такой случай у Летнего выпросил.
— Так и сделаем, — согласился Николка. — Только ты, Катя, никому не говори, что собака — ищейка.
В коммуне Джека встретили радостно. Но каждый сейчас же с печалью принимался рассказывать повесть о погибших огурцах. Джек махал руками: ладно, мол, знаю.
Его спрашивали, когда он сделает доклад о поездке.
— Завтра, завтра! — кричал Джек. — Сегодня не могу, голова с дороги болит.
Забежал в светелку, передал Татьяне башмаки, поговорил немного, а потом пошел к Николке, который жил вместе с Маршевым и Чарли в кабинете старика Кацаурова. Совещались недолго, затем вышли, и все, плюс Боби Снукс, направились к теплице.
Боби Снукс за работой
В теплице побитые рамы были уже заложены досками. Но внутри было холодно. Темные, подмороженные плети огурцов безжизненно висели, как опаленные огнем. В некоторых растениях еще теплилась жизнь. Но и их листья были вялые. Сколько трудов было положено, чтобы вызвать к жизни зимой всю эту зелень, довести до цветения! Сколько дров пожгли! И сразу все погибло, в одну ночь…
Джек прошелся вдоль ящиков, потрогал листья руками, тяжело вздохнул и вышел во двор.
Кругом теплицы снег уже подтаял, а дальше в саду сильно опустился и затвердел. У деревьев он был рыхлее. Маршев, Николка и Чарли пошли бродить под яблонями, все время нагибаясь. Они искали следов врага. Джек стоял с собакой у теплицы. Вдруг Николка крикнул:
— Поди-ка, Яша, сюда!
Джек подбежал и увидел у яблони глубокий след от валенка.
— Не иначе, как здесь он стоял, — прошептал Николка. — Высматривал, должно быть, из-за дерева. На сторожа нарваться боялся.
Маршев и Чарли подошли к яблоне и начали внимательно осматривать все кругом. Чарли шагах в четырех от дерева поднял сложенную во много раз газету — так ее складывают, чтобы отрывать кусочки бумаги на папироски. Газета была изодрана по краям и немного просалена.
Джек дал Боби Снуксу понюхать газету, потом ткнул его носом в след валенка и сказал:
— Ищи, ищи…
Собака старательно заработала носом и двинулась по снегу дальше. Следов на снегу не было, но Боби Снукс чуял, в какую сторону пошел человек, и двигался вперед уверенно.
Николка с восторгом прошептал:
— Вот это ищейка так ищейка! Как след-то легко взяла… Идем за ней, ребята.
Коммунары пошли за собакой, нагибаясь под яблонями и приглядываясь к каждой ямке. Но снег был твердый, блестящий, как лаком покрытый, и держал человека свободно. Только иногда можно было различить слабое подобие следа. Но и этого достаточно было: ясно, что идут правильной дорогой.
За собакой ребята вышли к пруду. От пруда Боби Снукс повернул к Чижам.
— Так вот и выходит, — пробормотал Николка. — Из Чижей он.
— Запутается пес на дороге, — сказал Маршев с сожалением. — Ведь сколько народу тут за день прошло!
Но Боби на дороге не запутался. Правда, он двигался медленнее, чем по саду, чаще останавливался, внюхивался в снег, но все-таки двигался вперед. У самых Чижей собака повернула на задворки. Ребята обрадовались.
— Здесь лучше пойдет, — уверенно сказл Маршев. — Здесь меньше нахожено.
По задворкам тянулась узкая пешеходная дорожка, и пес побежал быстрее. Ребята едва поспевали за ним. Все они шли согнувшись, стараясь скрыться за плетнями огородов, чтобы их не увидели из Чижей.
Вдруг Боби тихонько взвизгнул и шмыгнул под плетень направо. Джек свистнул, собака повернула назад.
— Зачем ты ее позвал? — зашептал Николка. — Пусть к самому дому подведет.
— Подожди. Надо узнать, чей это огород.
Ребята начали соображать. В сумерках уже трудно было ориентироваться. Маршев прошел по дорожке вперед, вернулся и сказал испуганно:
— А ведь это Антона Козлова огород…
— Быть не может! — заволновался Николка.
— Говорю я тебе… Его огород. Я вон по той вербе узнал.
Ребята прислонились к плетню, задумались.
— Ну ладно, была не была! — сказал Николка решительно. — Пускай, Яша, собаку. Если она нас к избе Козлова подведет, мы и его допросим — не терял ли он раскурки у нас в саду.
Джек пустил Боби, и следом за ним ребята полезли под плетень. Собака прошла немного козловским огородом и потом снова юркнула в пролом плетня на соседский двор. С этого двора перебралась на следующий, опять через лазейку. Здесь начала старательно нюхать след и пошла к улице.
— А это чей двор? — спросил Николка.
— Скороходовский, — ответил Маршев. — Самого Пал Палыча.
— Ну вот, это другое дело, — сказал Николка облегченно. — Подержи-ка, Яша, собаку, а я к Пал Палычу на минутку зайду.
Джек схватил Боби за ошейник и вместе с Чарли спрятался за сараем. А Маршев и Чурасов пошли к избе Скороходова.
У Скороходова хлев был построен отдельно от избы, и из сеней было два выхода — на улицу и во двор. Ребята вошли в избу со двора и сейчас же наткнулись на двух девок, дочерей Скороходова. Те громко завизжали и заохали, будто от испуга. Николка строго сказал:
— Бросьте дурака ломать, девки! Пропустите нас к отцу, — и из сеней прошел в избу.
Девка успела крикнуть в дверь:
— К тебе гости, папаша, из коммуны!
— Кто такие? — раздался тихий голос Скороходова из-за перегородки.
Николка зашел за перегородку и увидел Пал Палыча. Он лежал на широкой деревянной кровати, обложенный подушками. Рядом, на столе, горела лампа и топорщилась смятая газета. Сам Скороходов в очках читал толстую книгу, раскрытую посредине. Николка обратил внимание, что на полу, недалеко от кровати, стоял гроб, накрытый полотенцем. На гробе висел замок, продетый в два кольца.
— Не вижу кто, — сказал Скороходов, приглядываясь.
— Николай Чурасов из коммуны! — ответил Николка резко.
Скороходов состроил улыбку.
— А, Николка, — сказал он приветливо. — Ну вот, спасибо, что пришел. Садись, садись, вот на гробик садись, не бойся. Во, Никола, как ты меня грохнул. Шестой месяц сдвинуться с места не могу. Только вот к рождеству язык вернулся…
В этот момент девки, рядом в комнате, заревели и начали причитать тонкими голосами, как плачут в деревнях по покойнику. Николке стало не по себе.
— Я на тебя, Никола, не серчаю, — продолжал Скороходов ласково. — Лежал здесь, много думал. Что же, правда ваша: только через коммуны крестьянство к свету придет. Так рассудил: ежели помру, лошадь вам передам. Мало у вас коней в хозяйстве. А корова с телкой к дочерям отойдут; они к Петру в артель запишутся и будут сыты. Я теперь от нечего делать вот Библию читаю с научной точки зрения. Интересная книжица. Там и про тракторы есть, не думай. Сказано: выедут в поле железные кони, в огне и дыму. Во… просто смех! И про коммуны есть, и про комсомол. Ты почитай, когда время будет. Посмеешься.
— Хорошо, почитаю, — сказал Николка угрюмо.
Он понял, что старика не подловишь и допрашивать его не стоит.
— Значит, если услышите, что помер, за лошадью присылайте, — сказал Скороходов и сладко зевнул. — А вы зачем сейчас-то пришли?
— Сынка твоего ищем, — ответил Николка смущенно. — Хотим о делах поговорить.
— Нет его в деревне. Слышал я, что в город он поехал вчерась утром. Все по артели хлопочет. Мельницу на Миножке ставить вздумал. А с тобой это кто?
— Сергей Маршев.
— Ну что ж, хорошо. Может, чайку похлебаете, ребятки? Самоварчик моментально можем сообразить. И водочка найдется.
— Нет, спасибо. Дальше идти надо. Пока, Пал Палыч.
Николка и Маршев вышли не во двор, а на улицу: девки их провожали и идти во двор было неудобно. Но когда отошли от избы шагов сто, Николка остановился и сказал:
— Беги за Яшкой, Серега! Пустим опять собаку. Может, она нас дальше поведет. Не иначе как подучил кого-нибудь старик.
Сережка тихо прошел через двор Козлова к скороходовскому сараю, за которым спрятался Джек. Шепотом растолковал, что старик лежит без ног и хорошо бы снова пустить собаку. Джек расстегнул ремень. Собака повертелась на дворе, а потом выскочила на улицу.
— Идем за ней, — сказал Маршев. — Сейчас она нам злодея укажет.
Но Боби носился по улице без всякого толку — видимо, он потерял след. Джек свистнул, собака вернулась к нему. Все старания направить ее вновь по следу ни к чему не привели. От пролома в стене Боби бежал на улицу и здесь беспокойно бегал, словно чутье ему изменило.
— На санях уехал человек, — сказал Джек, — не иначе.
— Может, Петр? — предположил Маршев.
— Может, и он, — согласился Николка. — Ну-ка, Серега, добеги до Петра, узнай, что он делает.
Маршев пошел и скоро вернулся с известием, что Петра в деревне нет, действительно в город уехал.
— Давно ли? — спросил Николка.
— Жена сказала, что вчера утром.
— Вот ты тут и разберись… Зайдем на минутку в сельсовет, ребята, с Зерцаловым поразговариваем.
В сельсовете, несмотря на поздний вечер, еще толпился народ, но уж не по делам, а так. Зерцалов, сидя за столом у лампочки под абажуром из ведомости, рассказывал крестьянам об империалистической войне, о том, как рота их попала в газ и еле спаслась.
В комнате было полутемно, и со стен глядели плакатные лица мужчин и женщин, призывающих хорошо работать и все делать вовремя.
Николка выждал, когда Зерцалов кончил свой рассказ, и подошел к столу. Крестьяне расступились. Николка начал было говорить о разгроме теплицы, Зерцалов прервал его:
— Слышал, други. Что ж нам теперь делать?
— Так вот ты в Совете сидишь, ты и решай, — сказал Николка.
— Ничего решить невозможно, други. Дело уголовное, тайное. Кабы виновник известен был, мы бы ему хвост подкрутили. Раз мы орган диктатуры на месте, церемониться не станем. Только вот виновника нет.
— Ведь на тысячу рублей огурцов, — сказал Джек. — Больше, чем от пожара, убыток.
— Верю. И только одно могу посоветовать: заведите сторожей. У вас добра в коммуне много, надо осторожность оказывать. А так что я могу сделать?
Николка начал горячиться, доказывать, что дела оставить так нельзя, и тут заметил, что Зерцалов подмигивает ему глазом. Николка замолчал. Заговорил Зерцалов:
— Что бы ты на моем месте, Чурасов? Ты говоришь — злодейство. Я говорю — злодейство. Тайное? Тайное. Вот тут-то и запятая. Кабы явное, мы б с тобой в пять минут сговорились.
Потолковали еще немного. Посторонние мужики начали расходиться. Тогда Зерцалов зазвал коммунаров за шкаф с отчетностью и сказал тихо:
— Вот что, други. Тут сразу ничего не сделаешь: не поймали на месте — конченое дело. Здесь надо помаленечку браться. Я поговорю кой с кем, вы поговорите — может, что и узнаем. А пока что — ша! Будто все забыли. Поняли? Во!
— Хороший ты мужик, Зерцалов, — сказал Николка, — да борзости в тебе мало. Вот кабы Козлова тебе на придачу дать, тогда в самый раз бы вышло.
— А что ж, я не отказываюсь. Козлов — мужик лихой. Осенью выборы будут, выбирайте Козлова.
Ребята возвращались в коммуну тихо, по весенней, талой дороге. Вечерний ледок звенел под ногами, как побитое стекло.
— А ведь верно, значит, редактор говорил! — вдруг сказал Джек.
— А что он говорил? — спросил Николка.
— Говорил, что кулаки до нас доберутся, если мы их не раскроем. Вот и добрались. Даже огурцов выходить не дали.
— Я это дело обдумал, — произнес Николка внушительно. — Зерцалов верно советует — помаленечку браться. Надо будет с отдельными середняками сговориться, помощь им какую-нибудь оказать. Смотришь, к осени Петя кверху тормашками и полетит.
— До осени спалить нас могут пять раз, — вставил свое слово Маршев.
— Не спалят, — возразил Николка. — Дежурства устроим во дворе с наганом. Колючей проволокой всю усадьбу оплетем. Будем как в крепости сидеть, пока с врагами не разделаемся.
— А электричество, значит, прости прощай? — робко спросил Маршев.
— Урожай соберем, тогда посмотрим.
Джек как раз в это время думал, как покрыть недостачу денег. Несколько проектов промелькнуло у него в голове.
— Подожди, Николка, отчаиваться, — сказал он с хитростью в голосе. — Может, и летом дело справим. Ведь камень-то у нас на плотину вывезен, колесо слажено, проводка есть…
— А динаму где возьмем?
— Должны достать. На общем собрании потолкуем.
— Толкуй сколько хочешь, денег не натолкуешь.
— Козырей коммуны, Николка, недооцениваешь, — сказал Джек ядовито, как говорил ему раньше сам Николка.
Николка захохотал: никогда не приходилось ему слышать таких вещей от Джека. Похоже было на то, что Яшка за год здорово вырос.
Джек прошелся вдоль ящиков, потрогал листья руками, тяжело вздохнул и вышел во двор.
Кругом теплицы снег уже подтаял, а дальше в саду сильно опустился и затвердел. У деревьев он был рыхлее. Маршев, Николка и Чарли пошли бродить под яблонями, все время нагибаясь. Они искали следов врага. Джек стоял с собакой у теплицы. Вдруг Николка крикнул:
— Поди-ка, Яша, сюда!
Джек подбежал и увидел у яблони глубокий след от валенка.
— Не иначе, как здесь он стоял, — прошептал Николка. — Высматривал, должно быть, из-за дерева. На сторожа нарваться боялся.
Маршев и Чарли подошли к яблоне и начали внимательно осматривать все кругом. Чарли шагах в четырех от дерева поднял сложенную во много раз газету — так ее складывают, чтобы отрывать кусочки бумаги на папироски. Газета была изодрана по краям и немного просалена.
Джек дал Боби Снуксу понюхать газету, потом ткнул его носом в след валенка и сказал:
— Ищи, ищи…
Собака старательно заработала носом и двинулась по снегу дальше. Следов на снегу не было, но Боби Снукс чуял, в какую сторону пошел человек, и двигался вперед уверенно.
Николка с восторгом прошептал:
— Вот это ищейка так ищейка! Как след-то легко взяла… Идем за ней, ребята.
Коммунары пошли за собакой, нагибаясь под яблонями и приглядываясь к каждой ямке. Но снег был твердый, блестящий, как лаком покрытый, и держал человека свободно. Только иногда можно было различить слабое подобие следа. Но и этого достаточно было: ясно, что идут правильной дорогой.
За собакой ребята вышли к пруду. От пруда Боби Снукс повернул к Чижам.
— Так вот и выходит, — пробормотал Николка. — Из Чижей он.
— Запутается пес на дороге, — сказал Маршев с сожалением. — Ведь сколько народу тут за день прошло!
Но Боби на дороге не запутался. Правда, он двигался медленнее, чем по саду, чаще останавливался, внюхивался в снег, но все-таки двигался вперед. У самых Чижей собака повернула на задворки. Ребята обрадовались.
— Здесь лучше пойдет, — уверенно сказл Маршев. — Здесь меньше нахожено.
По задворкам тянулась узкая пешеходная дорожка, и пес побежал быстрее. Ребята едва поспевали за ним. Все они шли согнувшись, стараясь скрыться за плетнями огородов, чтобы их не увидели из Чижей.
Вдруг Боби тихонько взвизгнул и шмыгнул под плетень направо. Джек свистнул, собака повернула назад.
— Зачем ты ее позвал? — зашептал Николка. — Пусть к самому дому подведет.
— Подожди. Надо узнать, чей это огород.
Ребята начали соображать. В сумерках уже трудно было ориентироваться. Маршев прошел по дорожке вперед, вернулся и сказал испуганно:
— А ведь это Антона Козлова огород…
— Быть не может! — заволновался Николка.
— Говорю я тебе… Его огород. Я вон по той вербе узнал.
Ребята прислонились к плетню, задумались.
— Ну ладно, была не была! — сказал Николка решительно. — Пускай, Яша, собаку. Если она нас к избе Козлова подведет, мы и его допросим — не терял ли он раскурки у нас в саду.
Джек пустил Боби, и следом за ним ребята полезли под плетень. Собака прошла немного козловским огородом и потом снова юркнула в пролом плетня на соседский двор. С этого двора перебралась на следующий, опять через лазейку. Здесь начала старательно нюхать след и пошла к улице.
— А это чей двор? — спросил Николка.
— Скороходовский, — ответил Маршев. — Самого Пал Палыча.
— Ну вот, это другое дело, — сказал Николка облегченно. — Подержи-ка, Яша, собаку, а я к Пал Палычу на минутку зайду.
Джек схватил Боби за ошейник и вместе с Чарли спрятался за сараем. А Маршев и Чурасов пошли к избе Скороходова.
У Скороходова хлев был построен отдельно от избы, и из сеней было два выхода — на улицу и во двор. Ребята вошли в избу со двора и сейчас же наткнулись на двух девок, дочерей Скороходова. Те громко завизжали и заохали, будто от испуга. Николка строго сказал:
— Бросьте дурака ломать, девки! Пропустите нас к отцу, — и из сеней прошел в избу.
Девка успела крикнуть в дверь:
— К тебе гости, папаша, из коммуны!
— Кто такие? — раздался тихий голос Скороходова из-за перегородки.
Николка зашел за перегородку и увидел Пал Палыча. Он лежал на широкой деревянной кровати, обложенный подушками. Рядом, на столе, горела лампа и топорщилась смятая газета. Сам Скороходов в очках читал толстую книгу, раскрытую посредине. Николка обратил внимание, что на полу, недалеко от кровати, стоял гроб, накрытый полотенцем. На гробе висел замок, продетый в два кольца.
— Не вижу кто, — сказал Скороходов, приглядываясь.
— Николай Чурасов из коммуны! — ответил Николка резко.
Скороходов состроил улыбку.
— А, Николка, — сказал он приветливо. — Ну вот, спасибо, что пришел. Садись, садись, вот на гробик садись, не бойся. Во, Никола, как ты меня грохнул. Шестой месяц сдвинуться с места не могу. Только вот к рождеству язык вернулся…
В этот момент девки, рядом в комнате, заревели и начали причитать тонкими голосами, как плачут в деревнях по покойнику. Николке стало не по себе.
— Я на тебя, Никола, не серчаю, — продолжал Скороходов ласково. — Лежал здесь, много думал. Что же, правда ваша: только через коммуны крестьянство к свету придет. Так рассудил: ежели помру, лошадь вам передам. Мало у вас коней в хозяйстве. А корова с телкой к дочерям отойдут; они к Петру в артель запишутся и будут сыты. Я теперь от нечего делать вот Библию читаю с научной точки зрения. Интересная книжица. Там и про тракторы есть, не думай. Сказано: выедут в поле железные кони, в огне и дыму. Во… просто смех! И про коммуны есть, и про комсомол. Ты почитай, когда время будет. Посмеешься.
— Хорошо, почитаю, — сказал Николка угрюмо.
Он понял, что старика не подловишь и допрашивать его не стоит.
— Значит, если услышите, что помер, за лошадью присылайте, — сказал Скороходов и сладко зевнул. — А вы зачем сейчас-то пришли?
— Сынка твоего ищем, — ответил Николка смущенно. — Хотим о делах поговорить.
— Нет его в деревне. Слышал я, что в город он поехал вчерась утром. Все по артели хлопочет. Мельницу на Миножке ставить вздумал. А с тобой это кто?
— Сергей Маршев.
— Ну что ж, хорошо. Может, чайку похлебаете, ребятки? Самоварчик моментально можем сообразить. И водочка найдется.
— Нет, спасибо. Дальше идти надо. Пока, Пал Палыч.
Николка и Маршев вышли не во двор, а на улицу: девки их провожали и идти во двор было неудобно. Но когда отошли от избы шагов сто, Николка остановился и сказал:
— Беги за Яшкой, Серега! Пустим опять собаку. Может, она нас дальше поведет. Не иначе как подучил кого-нибудь старик.
Сережка тихо прошел через двор Козлова к скороходовскому сараю, за которым спрятался Джек. Шепотом растолковал, что старик лежит без ног и хорошо бы снова пустить собаку. Джек расстегнул ремень. Собака повертелась на дворе, а потом выскочила на улицу.
— Идем за ней, — сказал Маршев. — Сейчас она нам злодея укажет.
Но Боби носился по улице без всякого толку — видимо, он потерял след. Джек свистнул, собака вернулась к нему. Все старания направить ее вновь по следу ни к чему не привели. От пролома в стене Боби бежал на улицу и здесь беспокойно бегал, словно чутье ему изменило.
— На санях уехал человек, — сказал Джек, — не иначе.
— Может, Петр? — предположил Маршев.
— Может, и он, — согласился Николка. — Ну-ка, Серега, добеги до Петра, узнай, что он делает.
Маршев пошел и скоро вернулся с известием, что Петра в деревне нет, действительно в город уехал.
— Давно ли? — спросил Николка.
— Жена сказала, что вчера утром.
— Вот ты тут и разберись… Зайдем на минутку в сельсовет, ребята, с Зерцаловым поразговариваем.
В сельсовете, несмотря на поздний вечер, еще толпился народ, но уж не по делам, а так. Зерцалов, сидя за столом у лампочки под абажуром из ведомости, рассказывал крестьянам об империалистической войне, о том, как рота их попала в газ и еле спаслась.
В комнате было полутемно, и со стен глядели плакатные лица мужчин и женщин, призывающих хорошо работать и все делать вовремя.
Николка выждал, когда Зерцалов кончил свой рассказ, и подошел к столу. Крестьяне расступились. Николка начал было говорить о разгроме теплицы, Зерцалов прервал его:
— Слышал, други. Что ж нам теперь делать?
— Так вот ты в Совете сидишь, ты и решай, — сказал Николка.
— Ничего решить невозможно, други. Дело уголовное, тайное. Кабы виновник известен был, мы бы ему хвост подкрутили. Раз мы орган диктатуры на месте, церемониться не станем. Только вот виновника нет.
— Ведь на тысячу рублей огурцов, — сказал Джек. — Больше, чем от пожара, убыток.
— Верю. И только одно могу посоветовать: заведите сторожей. У вас добра в коммуне много, надо осторожность оказывать. А так что я могу сделать?
Николка начал горячиться, доказывать, что дела оставить так нельзя, и тут заметил, что Зерцалов подмигивает ему глазом. Николка замолчал. Заговорил Зерцалов:
— Что бы ты на моем месте, Чурасов? Ты говоришь — злодейство. Я говорю — злодейство. Тайное? Тайное. Вот тут-то и запятая. Кабы явное, мы б с тобой в пять минут сговорились.
Потолковали еще немного. Посторонние мужики начали расходиться. Тогда Зерцалов зазвал коммунаров за шкаф с отчетностью и сказал тихо:
— Вот что, други. Тут сразу ничего не сделаешь: не поймали на месте — конченое дело. Здесь надо помаленечку браться. Я поговорю кой с кем, вы поговорите — может, что и узнаем. А пока что — ша! Будто все забыли. Поняли? Во!
— Хороший ты мужик, Зерцалов, — сказал Николка, — да борзости в тебе мало. Вот кабы Козлова тебе на придачу дать, тогда в самый раз бы вышло.
— А что ж, я не отказываюсь. Козлов — мужик лихой. Осенью выборы будут, выбирайте Козлова.
Ребята возвращались в коммуну тихо, по весенней, талой дороге. Вечерний ледок звенел под ногами, как побитое стекло.
— А ведь верно, значит, редактор говорил! — вдруг сказал Джек.
— А что он говорил? — спросил Николка.
— Говорил, что кулаки до нас доберутся, если мы их не раскроем. Вот и добрались. Даже огурцов выходить не дали.
— Я это дело обдумал, — произнес Николка внушительно. — Зерцалов верно советует — помаленечку браться. Надо будет с отдельными середняками сговориться, помощь им какую-нибудь оказать. Смотришь, к осени Петя кверху тормашками и полетит.
— До осени спалить нас могут пять раз, — вставил свое слово Маршев.
— Не спалят, — возразил Николка. — Дежурства устроим во дворе с наганом. Колючей проволокой всю усадьбу оплетем. Будем как в крепости сидеть, пока с врагами не разделаемся.
— А электричество, значит, прости прощай? — робко спросил Маршев.
— Урожай соберем, тогда посмотрим.
Джек как раз в это время думал, как покрыть недостачу денег. Несколько проектов промелькнуло у него в голове.
— Подожди, Николка, отчаиваться, — сказал он с хитростью в голосе. — Может, и летом дело справим. Ведь камень-то у нас на плотину вывезен, колесо слажено, проводка есть…
— А динаму где возьмем?
— Должны достать. На общем собрании потолкуем.
— Толкуй сколько хочешь, денег не натолкуешь.
— Козырей коммуны, Николка, недооцениваешь, — сказал Джек ядовито, как говорил ему раньше сам Николка.
Николка захохотал: никогда не приходилось ему слышать таких вещей от Джека. Похоже было на то, что Яшка за год здорово вырос.
Мобилизация внутренних ресурсов
О погибших зеленых огурцах снова вспомнили дней через десять.
Старуха почтальонша, которая обслуживала кольцевую почту, встретила в поле Николку Чурасова и передала ему почту для коммуны — шесть газет. Три были московские, а три — здешние, краевые.
Николка засунул пять газет в карман, а шестую начал проглядывать на ходу. И прямо напоролся на объявление:
Николка, чтоб не расстраивать коммунаров, решил скрыть газету и отложил ее в боковой карман куртки. Но за обедом он забыл о своем решении и неожиданно для себя самого крикнул через стол Джеку:
— Яша, тысячи рублей у тебя не найдется?
— А что?
— А вот динама продается в городе. На коробочной фабрике.
— А сколько киловатт?
— Не сказано.
На этом разговор кончился, и Джек начал молча есть кашу. Николка подивился, что он так легко успокоился. Но Яшка и не думал успокаиваться. Сейчас же после обеда он взял у Николки газету, уединился с Чарли к окну и потолковал с ним немного. Потом они пошли в контору к председателю и казначею Капралову, который сидел за счетами и сотый раз проверял расходы коммуны за март.
— Сколько у нас электрических денег, Вася? — спросил Джек очень ласково, когда Капралов кончил считать.
Капралов открыл стол и достал оттуда синюю тетрадку, на которой было написано: «Счет электричества». Записи были только на первой странице. Капралов поиграл пальцами на счетах и сказал:
— На сегодняшнее число: пятьсот девяносто рублей сорок копеек.
— Мало, — пробурчал Яшка. — Посмотрим на других страницах — нет ли еще?
Капралов замотал головой и показал чистые страницы.
— В других книгах посмотри.
— Нигде остатков нет.
Тогда Яшка подсел к нему как искуситель и начал нашептывать, что нельзя упускать динамку с коробочной фабрики. Такие объявления попадаются в газетах не каждый день. Надо сейчас же слать в город депешу, что коммуна оставляет динамо за собой.
Василий Капралов не на шутку испугался. Ему померещился перерасход, и он с жаром начал доказывать, что коммуна не может сейчас покрыть тысячу. Даже сотни лишней нет. Лучше и не разговаривать.
Джек послушался его совета и не стал разговаривать. Он ушел из конторы, но скоро вернулся с Николкой Чурасовым. Капралов услышал, как Джек говорил в коридоре:
— Почти что шестьдесят процентов у нас в наличности, Николка. Какая же мы коммуна, если сорока остальных не натянем?
— Подожди, подожди.
Николка подошел к капраловскому столу и задумался. Он уже жалел теперь, что заварил все дело. Ведь электрические деньги были запасным фондом коммуны, всерьез никто не верил, что скоро придется их потревожить.
— Значит, пятьсот девяносто фактически есть? — спросил Николка Капралова.
— Фактически, — ответил тот со вздохом.
— А больше ниоткуда не натянешь?
— Не натяну.
— А я натяну, — вдруг сказал Николка уверенно. — Внутренние ресурсы потревожить придется. Бери, Яша, гонг, лупи что есть мочи! Соберем сейчас летучее собрание. Посмотрим, оправдает ли себя коммуна, доросли ли до электричества.
Гонг заревел на крыльце не позже как через минуту. Будто медная волна залила весь двор. Над садом галки поднялись с деревьев, закружились и долго не решались садиться.
Коммунары посыпались к конторе со всех сторон. Доильщицы пришли с ведрами, полными молока. Саня Чумаков прибежал из конюшни с вожжами. Ему показалось, что пожар.
Джек на крыльце торопил коммунаров занимать места, говорил, что дело очень срочное.
Расселись на лавках, на подоконниках, на полу.
Николка открыл экстренное собрание, прочел объявление и предоставил слово Джеку.
Старуха почтальонша, которая обслуживала кольцевую почту, встретила в поле Николку Чурасова и передала ему почту для коммуны — шесть газет. Три были московские, а три — здешние, краевые.
Николка засунул пять газет в карман, а шестую начал проглядывать на ходу. И прямо напоролся на объявление:
Динамо-машина
исправная
продается за 1000 руб.,
ул. Баррикад, Коробочная фабрика.
Никаких других сведений о динамо в объявлении напечатано не было, очевидно из экономии. Но цена — тысяча рублей — волновала. Конечно, таких денег в коммуне не было, но они могли бы быть, например, осенью.Николка, чтоб не расстраивать коммунаров, решил скрыть газету и отложил ее в боковой карман куртки. Но за обедом он забыл о своем решении и неожиданно для себя самого крикнул через стол Джеку:
— Яша, тысячи рублей у тебя не найдется?
— А что?
— А вот динама продается в городе. На коробочной фабрике.
— А сколько киловатт?
— Не сказано.
На этом разговор кончился, и Джек начал молча есть кашу. Николка подивился, что он так легко успокоился. Но Яшка и не думал успокаиваться. Сейчас же после обеда он взял у Николки газету, уединился с Чарли к окну и потолковал с ним немного. Потом они пошли в контору к председателю и казначею Капралову, который сидел за счетами и сотый раз проверял расходы коммуны за март.
— Сколько у нас электрических денег, Вася? — спросил Джек очень ласково, когда Капралов кончил считать.
Капралов открыл стол и достал оттуда синюю тетрадку, на которой было написано: «Счет электричества». Записи были только на первой странице. Капралов поиграл пальцами на счетах и сказал:
— На сегодняшнее число: пятьсот девяносто рублей сорок копеек.
— Мало, — пробурчал Яшка. — Посмотрим на других страницах — нет ли еще?
Капралов замотал головой и показал чистые страницы.
— В других книгах посмотри.
— Нигде остатков нет.
Тогда Яшка подсел к нему как искуситель и начал нашептывать, что нельзя упускать динамку с коробочной фабрики. Такие объявления попадаются в газетах не каждый день. Надо сейчас же слать в город депешу, что коммуна оставляет динамо за собой.
Василий Капралов не на шутку испугался. Ему померещился перерасход, и он с жаром начал доказывать, что коммуна не может сейчас покрыть тысячу. Даже сотни лишней нет. Лучше и не разговаривать.
Джек послушался его совета и не стал разговаривать. Он ушел из конторы, но скоро вернулся с Николкой Чурасовым. Капралов услышал, как Джек говорил в коридоре:
— Почти что шестьдесят процентов у нас в наличности, Николка. Какая же мы коммуна, если сорока остальных не натянем?
— Подожди, подожди.
Николка подошел к капраловскому столу и задумался. Он уже жалел теперь, что заварил все дело. Ведь электрические деньги были запасным фондом коммуны, всерьез никто не верил, что скоро придется их потревожить.
— Значит, пятьсот девяносто фактически есть? — спросил Николка Капралова.
— Фактически, — ответил тот со вздохом.
— А больше ниоткуда не натянешь?
— Не натяну.
— А я натяну, — вдруг сказал Николка уверенно. — Внутренние ресурсы потревожить придется. Бери, Яша, гонг, лупи что есть мочи! Соберем сейчас летучее собрание. Посмотрим, оправдает ли себя коммуна, доросли ли до электричества.
Гонг заревел на крыльце не позже как через минуту. Будто медная волна залила весь двор. Над садом галки поднялись с деревьев, закружились и долго не решались садиться.
Коммунары посыпались к конторе со всех сторон. Доильщицы пришли с ведрами, полными молока. Саня Чумаков прибежал из конюшни с вожжами. Ему показалось, что пожар.
Джек на крыльце торопил коммунаров занимать места, говорил, что дело очень срочное.
Расселись на лавках, на подоконниках, на полу.
Николка открыл экстренное собрание, прочел объявление и предоставил слово Джеку.