Страница:
— Никого я не пугаю. Просто сейчас в город уеду, и конец!
Поднялся невообразимый шум. Сразу появилось множество предложений. Одни кричали, что проживут зиму в старых домах, а коммуны не развалят, другие соглашались спать вповалку во флигеле. Были предложения занять в городе денег на стекла, а за зиму отработать. Пелагея плакала навзрыд и кричала, что Яшку выгнали из коммуны завистники.
В это время Татьяна встала и подняла руку. Сразу воцарилась тишина. Капралов с беспокойством произнес:
— Слово предоставляется…
Тихим голосом Татьяна начала говорить о том, что пшеницу продавать спекулянтам нельзя, надо везти на склад и сдать государству. Очень вразумительно она разъяснила, что страна борется за хлеб и каждый воз лишний сейчас дорог. От хлеба зависит стройка социализма. Это дело общее, и забывать о нем нельзя.
— Правильно, Таня! — крикнул Маршев. — В самую точку попала.
Но Джек слушать не стал, махнул рукой и выскочил из комнаты. Скоро вернулся в картузе и куртке.
— Собирайся, Татьяна! — закричал он жене. — Поедем в город, я там себе работу найду.
Затем повернулся к Чарли и спросил по-английски:
— Автомобиль у тебя в порядке, старик?
— В полном порядке.
— Вот он нам и пригодится, дружище. Заводи машину, мы сейчас уезжаем в город.
Чарли, как всегда, ничего не понимал на собрании и хлопал глазами. Теперь ему показалось, что Джек решил ехать в город жаловаться. Значит, надо действовать без промедления. Американец скользнул в коридор, а Джек снова обратился к Татьяне:
— Что же, идем.
Татьяна не двинулась с места. Все в полном молчании глядели на нее.
— Я остаюсь в коммуне, — тихо сказала Татьяна.
Маршев страшно громко захлопал в ладоши, остальные тоже захлопали. Яшка побледнел, закричал:
— Ага, боишься с имением расстаться, помещица! Ну что ж, сиди…
Он выбежал из комнаты. Слышно было, как стукнула входная дверь.
Собрание было прервано. Коммунары высыпали на крыльцо. Сильный дождь шумел на дворе.
Вдруг у каретного сарая застучала машина, и автомобиль резанул своими белыми огнями по дождю. Пелагея Восьмеркина заголосила и бросилась с крыльца:
— Яша, Яша, постой!
Но догнать машину она не могла. За воротами, в дубовой аллее, автомобиль прибавил ходу и пропал в темноте.
Николка Чурасов сейчас же собрал ячейку.
— Объявляю экстренное заседание открытым, — сказал он. — Тужить не надо, товарищи. Не может быть несознательных коммунаров, а тем более председателей. Нам, конечно, Восьмеркина лишаться нежелательно, но и в пояс кланяться ему не будем. Думаю я, что он сам к нам вернется дня через три. Семья его здесь осталась и все имущество. Я поэтому о машине вопроса заострять не стал. Вернется он поспокойнее, тогда мы с ним поразговариваем.
Ячейка Николку поддержала. Однако насчет трех дней он ошибся.
Джек узнает кое-что без книг
Ответ Сундучкову
Производственный план коммуны
Поднялся невообразимый шум. Сразу появилось множество предложений. Одни кричали, что проживут зиму в старых домах, а коммуны не развалят, другие соглашались спать вповалку во флигеле. Были предложения занять в городе денег на стекла, а за зиму отработать. Пелагея плакала навзрыд и кричала, что Яшку выгнали из коммуны завистники.
В это время Татьяна встала и подняла руку. Сразу воцарилась тишина. Капралов с беспокойством произнес:
— Слово предоставляется…
Тихим голосом Татьяна начала говорить о том, что пшеницу продавать спекулянтам нельзя, надо везти на склад и сдать государству. Очень вразумительно она разъяснила, что страна борется за хлеб и каждый воз лишний сейчас дорог. От хлеба зависит стройка социализма. Это дело общее, и забывать о нем нельзя.
— Правильно, Таня! — крикнул Маршев. — В самую точку попала.
Но Джек слушать не стал, махнул рукой и выскочил из комнаты. Скоро вернулся в картузе и куртке.
— Собирайся, Татьяна! — закричал он жене. — Поедем в город, я там себе работу найду.
Затем повернулся к Чарли и спросил по-английски:
— Автомобиль у тебя в порядке, старик?
— В полном порядке.
— Вот он нам и пригодится, дружище. Заводи машину, мы сейчас уезжаем в город.
Чарли, как всегда, ничего не понимал на собрании и хлопал глазами. Теперь ему показалось, что Джек решил ехать в город жаловаться. Значит, надо действовать без промедления. Американец скользнул в коридор, а Джек снова обратился к Татьяне:
— Что же, идем.
Татьяна не двинулась с места. Все в полном молчании глядели на нее.
— Я остаюсь в коммуне, — тихо сказала Татьяна.
Маршев страшно громко захлопал в ладоши, остальные тоже захлопали. Яшка побледнел, закричал:
— Ага, боишься с имением расстаться, помещица! Ну что ж, сиди…
Он выбежал из комнаты. Слышно было, как стукнула входная дверь.
Собрание было прервано. Коммунары высыпали на крыльцо. Сильный дождь шумел на дворе.
Вдруг у каретного сарая застучала машина, и автомобиль резанул своими белыми огнями по дождю. Пелагея Восьмеркина заголосила и бросилась с крыльца:
— Яша, Яша, постой!
Но догнать машину она не могла. За воротами, в дубовой аллее, автомобиль прибавил ходу и пропал в темноте.
Николка Чурасов сейчас же собрал ячейку.
— Объявляю экстренное заседание открытым, — сказал он. — Тужить не надо, товарищи. Не может быть несознательных коммунаров, а тем более председателей. Нам, конечно, Восьмеркина лишаться нежелательно, но и в пояс кланяться ему не будем. Думаю я, что он сам к нам вернется дня через три. Семья его здесь осталась и все имущество. Я поэтому о машине вопроса заострять не стал. Вернется он поспокойнее, тогда мы с ним поразговариваем.
Ячейка Николку поддержала. Однако насчет трех дней он ошибся.
Джек узнает кое-что без книг
Джек и Чарли обменялись в автомобиле всего несколькими словами: Джек попросил ехать в город, Чарли согласился. Дальше разговор не пошел. Джек был слишком рассержен и не стал рассказывать приятелю всех подробностей ссоры. Да он и не знал, как рассказывать. Почва ушла у него из-под ног после отказа Татьяны ехать вместе с ним. А Чарли не стал расспрашивать Джека потому, что слишком был занят машиной. Дождь размыл дорогу, грязь облепила колеса, и автомобиль еле двигался. А на втором километре от коммуны, при подъеме на горку, колеса забуксовали, и машина стала.
Ребята вылезли из-под брезента на грязную дорогу, обломали ближайшую ольху и набросали веток под колеса. Дождь и темнота действовали удручающе. Джек тяжело вздохнул и плечом уперся в машину. Чарли сел за руль. Но машина не двинулась с места.
— Назад бы пошла, — сказал Чарли. — А в гору сейчас не влезет.
— Кончится дождь, полезет и в гору, — пробурчал Джек. — Туши фонари, Чарли, мы полежим немного под брезентом. Ведь не так давно ночевали и просто на дворе. Думаю, что ночью нас никто не тронет.
Чарли потушил фонари, приставил к сиденью свой чемодан и накрыл его одеялом. Джек снял куртку, и они легли, как в былые дни в Америке. Только прежних разговоров не было: о чем они могли мечтать теперь?
Оба волновались, но Чарли заснул раньше Джека. Американец верил своему другу, ему казалось, что Джек прав и все уладится. А вот Яшка теперь совсем запутался, он ничего не понимал. Он лежал и думал: в чем дело, почему все отвернулись от него? И не мог найти ответа на свой вопрос.
В прежнее время Джек обдумывал трудные положения всегда по утрам.
Он и теперь был готов сделать так, но ничего не получилось. Мысли не давали ему покоя, гнали сон прочь. Правда, он задремал в конце концов, но на одну секунду: вдруг ему показалось, что автомобиль горит.
Джек вскочил. Чарли тоже поднялся, и ему показалось, что огонь проник под брезент. Это был электрический фонарик Егора Летнего. Первые же вопросы писателя убедили приятелей в том, что опасности никакой нет.
Через минуту мокрый и перепачканный Летний влез в машину.
— Ну, кто из вас здесь председатель коммуны? — спросил он дружески.
— Бывший председатель, — поправил Джек. — Это я.
— Тебе, брат, поклонище из Москвы.
Яшка мог ожидать чего угодно ночью в поле — потопа, пожара, но только не этого поклона из Москвы.
— От редактора газеты поклон? — спросил он неуверенно. — Или от Мишки Громова?
— От редактора, — ответил Летний. — Он меня в вашу коммуну и направил. С поручением.
— Ишь ты!.. Не забыл?
— Нет, какое там! Очень интересуется твоей деятельностью. Просил передать, что шефство газета над вашей коммуной возьмет. Помочь обещал.
— Так. А я ему ни одной статьи не послал.
— И об этом говорил.
— Оконные стекла-то в Москве есть? — спросил Джек, подумавши.
— Как не быть, штука простая. Мне поручено список составить, чего вам надо в первую очередь. А весной трактор возможно что будет. Конечно, если у вас дело стоящее.
Джек зачмокал языком и тяжело вздохнул.
— А вы сами-то кто будете?
— Советский писатель. Хотел у вас в коммуне пяток дней пожить. Новой деревней интересуюсь. И помощь — какую смогу — окажу.
— Разве делать что умеете?
— По электричеству смекаю.
— Пока нет у нас электричества, но в плане намечено. Пешком идете?
— Пешком. Больно замучился. Все из-за книг.
— Каких книг?
— Да редактор тут вам библиотечку посылает. Все больше по сельскому хозяйству. Но, и песенник есть.
— Так…
Джек заволновался. Он как-то вдруг позабыл всю линию событий, общее собрание, споры, свой внезапный отъезд. Перед ним осталось только два факта. Первый: незнакомый человек, писатель, идет в дождь пешком по грязной дороге, чтобы сообщить о помощи, которую город посылает далекой коммуне, идет ночью, выбивается из сил. И второй факт: он, Яков Восьмеркин, председатель коммуны, только что уговаривал своих товарищей обмануть город, продать потихоньку хлеб спекулянту… Факты столкнулись лбами, и Джеку вдруг стало стыдно, да так стыдно, что слезы навернулись на глаза. В один миг ему стала ясна его ошибка, которую тридцать человек не могли доказать ему на собрании. Ему показалось даже, что он понял и запальчивость Николки, и выкрики Маршева, и даже книжную речь Татьяны. Он понял все это не только умом, но и сердцем — иначе при чем же тут слезы?
— Чарли, — сказал Джек тихо своему приятелю, — ты не догадываешься, конечно, о чем идет речь?
— Не догадываюсь, — сознался американец.
— Я тебе растолкую об этом в дороге, старик. Запускай машину.
— Но ведь ты же знаешь, что она не идет.
— Назад пойдет. Мы возвращаемся в коммуну.
— Возвращаемся? Что же сказал тебе этот человек? Может быть, это судья и он разъяснил тебе, что закон на твоей стороне?
— Нет, это не судья, и он не сказал мне ничего нового. Просто я сам понял, что сел в калошу с отъездом.
Автомобиль отказывался идти только в гору. Обратно в коммуну он хоть и не быстро, но пошел, словно машина, дорога и ночь были в заговоре против Джека.
Через четверть часа машина въехала во двор коммуны и остановилась у крыльца флигеля. Дом уже спал, только в конторе горела лампочка. Капралов и Николка вышли на крыльцо.
— Готовьте ужин, гостя из Москвы привезли! — крикнул Джек громко и выскочил из машины.
Летний с Капраловым прошли в контору.
— Ты что ж, только из-за него вернулся? — спросил Николка Джека. — Теперь дальше поедешь?
— Нет, не поеду, Николка. Я так подумал, что если уж красный обоз собрание решило на станцию посылать, надо, чтобы автомобиль впереди шел. А потом я хотел поговорить с тобой насчет ячейки. О вступлении, кандидатом.
— Шалишь, брат! — ответил Николка радостно, так как чувствовал, что победил. — После сегодняшней штуковинки мы тебя не примем.
— Не закаивайся, Никола. Похоже на то, что я начал понимать немного политику, хоть и трудная это штука. Больше бузить никогда не буду, честное слово тебе даю. Собирай сейчас общее собрание, я перед всеми извинюсь и зарок дам. Понял? А теперь пойдем гостя устраивать. К нам в коммуну специально приехал. Из Москвы…
Ребята вылезли из-под брезента на грязную дорогу, обломали ближайшую ольху и набросали веток под колеса. Дождь и темнота действовали удручающе. Джек тяжело вздохнул и плечом уперся в машину. Чарли сел за руль. Но машина не двинулась с места.
— Назад бы пошла, — сказал Чарли. — А в гору сейчас не влезет.
— Кончится дождь, полезет и в гору, — пробурчал Джек. — Туши фонари, Чарли, мы полежим немного под брезентом. Ведь не так давно ночевали и просто на дворе. Думаю, что ночью нас никто не тронет.
Чарли потушил фонари, приставил к сиденью свой чемодан и накрыл его одеялом. Джек снял куртку, и они легли, как в былые дни в Америке. Только прежних разговоров не было: о чем они могли мечтать теперь?
Оба волновались, но Чарли заснул раньше Джека. Американец верил своему другу, ему казалось, что Джек прав и все уладится. А вот Яшка теперь совсем запутался, он ничего не понимал. Он лежал и думал: в чем дело, почему все отвернулись от него? И не мог найти ответа на свой вопрос.
В прежнее время Джек обдумывал трудные положения всегда по утрам.
Он и теперь был готов сделать так, но ничего не получилось. Мысли не давали ему покоя, гнали сон прочь. Правда, он задремал в конце концов, но на одну секунду: вдруг ему показалось, что автомобиль горит.
Джек вскочил. Чарли тоже поднялся, и ему показалось, что огонь проник под брезент. Это был электрический фонарик Егора Летнего. Первые же вопросы писателя убедили приятелей в том, что опасности никакой нет.
Через минуту мокрый и перепачканный Летний влез в машину.
— Ну, кто из вас здесь председатель коммуны? — спросил он дружески.
— Бывший председатель, — поправил Джек. — Это я.
— Тебе, брат, поклонище из Москвы.
Яшка мог ожидать чего угодно ночью в поле — потопа, пожара, но только не этого поклона из Москвы.
— От редактора газеты поклон? — спросил он неуверенно. — Или от Мишки Громова?
— От редактора, — ответил Летний. — Он меня в вашу коммуну и направил. С поручением.
— Ишь ты!.. Не забыл?
— Нет, какое там! Очень интересуется твоей деятельностью. Просил передать, что шефство газета над вашей коммуной возьмет. Помочь обещал.
— Так. А я ему ни одной статьи не послал.
— И об этом говорил.
— Оконные стекла-то в Москве есть? — спросил Джек, подумавши.
— Как не быть, штука простая. Мне поручено список составить, чего вам надо в первую очередь. А весной трактор возможно что будет. Конечно, если у вас дело стоящее.
Джек зачмокал языком и тяжело вздохнул.
— А вы сами-то кто будете?
— Советский писатель. Хотел у вас в коммуне пяток дней пожить. Новой деревней интересуюсь. И помощь — какую смогу — окажу.
— Разве делать что умеете?
— По электричеству смекаю.
— Пока нет у нас электричества, но в плане намечено. Пешком идете?
— Пешком. Больно замучился. Все из-за книг.
— Каких книг?
— Да редактор тут вам библиотечку посылает. Все больше по сельскому хозяйству. Но, и песенник есть.
— Так…
Джек заволновался. Он как-то вдруг позабыл всю линию событий, общее собрание, споры, свой внезапный отъезд. Перед ним осталось только два факта. Первый: незнакомый человек, писатель, идет в дождь пешком по грязной дороге, чтобы сообщить о помощи, которую город посылает далекой коммуне, идет ночью, выбивается из сил. И второй факт: он, Яков Восьмеркин, председатель коммуны, только что уговаривал своих товарищей обмануть город, продать потихоньку хлеб спекулянту… Факты столкнулись лбами, и Джеку вдруг стало стыдно, да так стыдно, что слезы навернулись на глаза. В один миг ему стала ясна его ошибка, которую тридцать человек не могли доказать ему на собрании. Ему показалось даже, что он понял и запальчивость Николки, и выкрики Маршева, и даже книжную речь Татьяны. Он понял все это не только умом, но и сердцем — иначе при чем же тут слезы?
— Чарли, — сказал Джек тихо своему приятелю, — ты не догадываешься, конечно, о чем идет речь?
— Не догадываюсь, — сознался американец.
— Я тебе растолкую об этом в дороге, старик. Запускай машину.
— Но ведь ты же знаешь, что она не идет.
— Назад пойдет. Мы возвращаемся в коммуну.
— Возвращаемся? Что же сказал тебе этот человек? Может быть, это судья и он разъяснил тебе, что закон на твоей стороне?
— Нет, это не судья, и он не сказал мне ничего нового. Просто я сам понял, что сел в калошу с отъездом.
Автомобиль отказывался идти только в гору. Обратно в коммуну он хоть и не быстро, но пошел, словно машина, дорога и ночь были в заговоре против Джека.
Через четверть часа машина въехала во двор коммуны и остановилась у крыльца флигеля. Дом уже спал, только в конторе горела лампочка. Капралов и Николка вышли на крыльцо.
— Готовьте ужин, гостя из Москвы привезли! — крикнул Джек громко и выскочил из машины.
Летний с Капраловым прошли в контору.
— Ты что ж, только из-за него вернулся? — спросил Николка Джека. — Теперь дальше поедешь?
— Нет, не поеду, Николка. Я так подумал, что если уж красный обоз собрание решило на станцию посылать, надо, чтобы автомобиль впереди шел. А потом я хотел поговорить с тобой насчет ячейки. О вступлении, кандидатом.
— Шалишь, брат! — ответил Николка радостно, так как чувствовал, что победил. — После сегодняшней штуковинки мы тебя не примем.
— Не закаивайся, Никола. Похоже на то, что я начал понимать немного политику, хоть и трудная это штука. Больше бузить никогда не буду, честное слово тебе даю. Собирай сейчас общее собрание, я перед всеми извинюсь и зарок дам. Понял? А теперь пойдем гостя устраивать. К нам в коммуну специально приехал. Из Москвы…
Ответ Сундучкову
Дождь перестал в субботу, к обеду, а в воскресенье утром выглянуло даже солнце. Густое осеннее небо отразилось в лужах, и было похоже, что кто-то растерял по дороге голубые платки. Дул сильный ветер, и грязь быстро подсыхала. Теперь она больше не мешала автомобилю ехать вперед, хотя машина и была перегружена. Кроме Чарли, в ней сидели Летний, Николка, Капралов и Маршев. Большой кусок красной материи на двух палках тормозил движение. Он надулся, как пузо. Надпись, однако, можно было разобрать:
За автомобилем на некотором расстоянии ползли шесть подвод коммуны с мешками, а за подводами шагали коммунары. В общем, колонна подвод была похожа на настоящий красный обоз, и в таком виде нестыдно было пройти через Чижи.
У старого дуба, когда красный парус начал помогать движению машины, Николка знаками попросил Чарли прибавить ходу. Автомобиль сильно опередил подводы, въехал в Чижи и остановился перед избой Петра Скороходова.
Прибытие автомобиля, да еще с лозунгом, расшевелило Чижи. К машине начали собираться сначала ребята и девушки, а потом взрослые.
Был праздник. Девки в желтых и розовых кофтах расположились в отдалении, щелкали подсолнушки и молча глядели на машину. Ребята, наоборот, лезли под колеса, пробовали упругость шин, висли на подножках. Когда народу собралось порядочно, Николка рявкнул гудком и, поднявшись во весь рост, заявил, что сейчас начнется летучий митинг.
Петр Скороходов и несколько членов «Умной инициативы» вынесли лавку и уселись тут же у избы, недалеко от машины. Пришли члены сельсовета во главе с Советкиным, красивым низкорослым мужичком.
Капралов, в качестве председателя, объявил собрание открытым и предоставил слово Николке.
Николка говорил недолго, но горячо. Он разъяснил крестьянам, какое большое значение имеет каждый лишний мешок зерна для Советского государства. За хлеб дают нам буржуи машины, и это важно, потому что голыми руками работать невыгодно. Крестьянин без машины — все равно что последний жук или вошь. А машинами хоть весь мир запахать можно. Вот почему «Новая Америка» сдает хлеб сверх нормы. Но этого мало. И коммуна вызывает «Умную инициативу» поддержать начинание. Ну-ка!
Николка замолчал и посмотрел на правление «Умной инициативы». Петр Скороходов бойко вскочил на лавку, раскланялся во все стороны и ответил с усмешкой:
— Благодарим товарищей коммунаров за приглашение. Считаем, что действует «Новая Америка» похвально и правильно. Только вот ответить на ваш вызов мы не можем. Дело в следующем: хлеб-то мы уже разделили. Как будет новый урожай в будущем году, обязательно свезем подводы три, а может, и четыре. А пока не взыщите, поздно приехали.
На этом и кончилась ответная речь Скороходова. Он соскочил с лавки, подошел к автомобилю и уже попросту начал расспрашивать, много ли коммуна везет хлеба на пункт.
Николке не пришлось отвечать на вопрос. Как раз в это время обоз из шести подвод подошел к дому Скороходова. На мешках на первой телеге сидел Яков Восьмеркин. В этот момент он был меньше всего похож на председателя коммуны. Он был занят только своей лошадью, которую подхлестывал и дергал вожжами. Подводы остановились полукругом у автомобиля.
Петр Скороходов и чижовские мужики пошли вдоль возов, щупая каждый мешок в отдельности. Им казалось, что коммуна надувает их и в мешках не зерно, а мякина. Но хлеб на возах был самый настоящий, и мужикам ничего не оставалось сказать. Они только кряхтели и поглаживали бороды. Ребята помоложе, наоборот, высказывали свои соображения вслух:
— Это вот да… Заработала, значит, «Америка»! Не то что мы, без прибыли, соплей накрываемся. От бедности столько хлеба не повезешь…
Яшка Восьмеркин не простил еще Скороходову весенних боев и подвохов. Он никогда не разговаривал с ним и не здоровался, делал вид, что не замечает. Но теперь, когда Петр Павлович начал бесцеремонно ощупывать мешки на его возу, Джек не выдержал и неожиданно хлестнул лошадь. Байрон дернул, и телега осью зацепила Петра за сапог. Петр чуть не упал, покраснел от злости и начал кричать:
— Ну что ж, поезжайте дальше, товарищи! Не почему-нибудь говорю, а добра вам желаю. Хлеб до темноты не успеете сдать.
Антон Козлов, горячий мужик, недавно вернувшийся в Чижи из Красной Армии, вскочил на подножку автомобиля и закричал:
— Позвольте мне, граждане, слово сказать. Каждый может видеть свободно в настоящее время, какая есть суть в артели «Умная инициатива» и ее председателе. Заработать хотят и поскорей разделить. Прямо скажу: так мы социализма не достигнем. Какая наша задача по этому случаю? А вот какая. Надо нам, советским элементам сельца Чижи, соединиться в особую артельку и другую политику повести, против кулацкого духа. Название артельке дадим искреннее: «Кулацкая гибель». Вот мое предложение по случаю красного обоза.
Выступление Козлова заинтересовало крестьян победнее. Они протиснулись к автомобилю, развязали языки.
Послышались крики:
— Совершенно правильно, Козлов, говоришь! «Умная»-то она умная, только в свой карман. Поди-ка без лошади в нее запишись — нипочем! Свою артель и составим!
Тут заговорил Зерцалов, высокий черный мужик, член сельсовета. Зерцалов был солдатом в империалистическую войну и много горя хлебнул: отсидел в немецком плену три года, потом получил рану на гражданской и рука у него не сгибалась. Мужики уважали его за строгость и рассудительность.
— Вот что, други, — начал он низким голосом. — Как я понимаю политику Советской власти, Козлов абсолютно неправильно возражает. Нельзя раскол в артельное дело вносить, членов распылять. Так мы до товарности никогда не доберемся. Надо иной выход, други, придумать…
Он на минуту умолк, и Петр Скороходов воспользовался этим. Вскочил на лавку и заговорил опять:
— Всецело поддерживаю выступление товарища Зерцалова. Не нужно нам другой артели, наша никому в приеме не отказывает. Пиши заявление и входи. Такая моя точка зрения, да и город так смотрит. Вон московский товарищ может подтвердить.
Петр показал на Летнего и сел. Мужики повернулись к писателю. Очки блеснули в автомобиле. Летний медленно поднялся и, прежде чем говорить, потер себе нос, подумал, вздохнул.
— Пожалуй, что правильно говорит гражданин Скороходов, — начал он негромко.
— И на том спасибо! — насмешливо крикнул Козлов. — А еще Москва!
Крестьяне начали переглядываться, подходить поближе. Николка сощурился и посмотрел на Летнего вопрошающе.
— Сейчас поясню, — продолжал Летний. — Существует в Чижах артель, и вот председатель ее перед всеми заявляет, что отказа в приеме нет. Значит, кто хочет хозяйство коллективно вести, должен в эту артель записываться. А если кулацким духом оттуда пахнет, так ваша первая задача — этот дух выкурить.
— Правильно! — воскликнул Николка. — Здорово закручено! Подавай, Козлов, завтра заявление в артель и входи туда с товарищами. Прямая дорога тебе в правление будет. А уж мы тебе в чем нужно поможем.
Козлов хотел что-то сказать, но промолчал. Сережка Маршев, курносый и взлохмаченный, восторженно крикнул:
— А ну, ребята, ради такого случая неси по ведру зерна! Кто против кулаков, неси зерно, как один человек.
Козлов сейчас же заявил, что выделит от себя хлеба на пункт и подводу даст. Побежал закладывать лошадь. Собрание приумолкло, словно все дожидались чего-то. Скоро Козлов подкатил к обозу. В телеге его лежали пустые мешки горой и один стоял полный.
— От себя цельный мешок жертвую! — закричал Антон во все горло. — Кто следующий, подходи. Да поскорей, а то ехать надо.
Крестьяне побежали по дворам и возвращались с ведрами хлеба. Капралов тут же записывал на щепке, кто сколько дает. Когда все козловские мешки были доверху насыпаны, Николка закричал:
— Вот теперь видать, кто за Советскую власть, а кто против! Поехали дальше, товарищи! Вывод ясен!
И начал трубить в гудок.
К коммунарам присоединилось десятка три чижовских крестьян, ребят и девок. Все вместе с обозом двинулись на станцию. Подводы растянулись по дороге, Николка и Летний соскочили с машины и подошли к Козлову. Начали тихо толковать, как действовать дальше. Советовали записаться в «Умную инициативу», сколотить большинство и отстранить Петра Скороходова от председательствования. Козлов сначала все возражал, говорил, что трудное это дело, а потом пообещал подобрать своих ребят записаться в артель группой.
— Только ты, Козлов, того, — сказал Летний, — дуром в левую сторону не гни. А то начнешь кур переписывать, мужиков испугаешь. Петя этим воспользуется, беда будет.
— Сам понимаю, — ответил Козлов угрюмо. — Голову ему отвертеть надо, а придется церемонию разводить. Мужики его за разные слова уважают.
Незаметно в разговорах прошли длинную дорогу до станции. Николка уже предчувствовал новые схватки, волновался, размахивал кулаками. Егор Летний советовал действовать с умом, поосторожней. Козлов больше слушал. Осенний свежий воздух бодрил, ребята запели песню впереди. Вдали показалась станция.
Здесь, у хлебного сарая, опять начался митинг. Всем хотелось поговорить, порассказать о своих мыслях. Заведующий ссыпным пунктом приветствовал новую деревню и благодарил за подачу зерна. Потом слова попросил Серега Маршев.
— Послушайте, граждане, повесть бедняка-горемыки, — начал он задушевно. — Как я бился много годов без всякого результата и как теперь работаю коллективно с дорогими товарищами…
И Маршев рассказал, как помогла коммуна ему с семьей. Он теперь не только сыт, но даже сапоги себе справил, вторые за всю жизнь. Первые истаскал еще мальчонкой.
Поговорил Маршев и о Петре Скороходове.
— Таких людей только бедняк раскусить может, для зажиточных он свой брат. Занимал я у него проса два раза под проценты, а вот теперь на пункт и ведра хлеба у него не нашлось. Для таких бедняк, как для нас овца: стриги поголей — и все тут.
— Вот именно! — закричал Козлов. — Я ж про то и говорил!
И как раз в этот момент вдали зазвенели бубенчики. Все приумолкли, повернули головы в сторону дороги; Прямо к сараю подкатила парная телега, доверху нагруженная мешками. На мешках сидел Петр Павлович Скороходов в красной рубашке. А сзади него на двух палках болталось полотенце с надписью: «Ум. ини. государству».
Надпись была сделана колесной мазью, наспех, и разобрать ее было трудно.
Петр лихо осадил коней у сарая и закричал с телеги:
— Вот и наш хлебец, товарищи дорогие! Наскребли все-таки для Советской власти малость. Чем богаты, тем и рады. Коней запарил, как гнал.
Чижовские мужики грянули «ура» и полезли качать Петра. Тот не отказывался и прямо лег на руки. Пока он летал вверх и вниз, Николка объяснил своим, что привез Петр зерно не иначе как из хитрости, чтоб не косились люди на «Умную инициативу».
— Что и говорить, хитер черт! — подмигнул Капралов Летнему. — Но и мы не дураки. Зерно, однако, примем.
— Да, трудно вам будем с ним управиться, — сказал Летний раздумчиво. — Надо, чтоб ваша коммуна за Чижами наблюдения не ослабляла.
— Само собой, — ответил Капралов и пошел таскать мешки.
Пока зерно вешали и ссыпали в амбар с чихом и весельем, Егор Летний пошел бродить по путям. Незаметно он добрался до платформы, с платформы прошел в помещение станции. Подошел к телеграфному окошку, потребовал бланк.
На бланке быстро написал:
СДАДИМ ИЗЛИШКИ ХЛЕБА ГОСУДАРСТВУ
За большим дубом, когда автомобиль повернул к Чижам, плакат, громко хлопнув, вывернулся и начал действовать как парус; теперь ветер дул в направлении движения и помогал машине идти.За автомобилем на некотором расстоянии ползли шесть подвод коммуны с мешками, а за подводами шагали коммунары. В общем, колонна подвод была похожа на настоящий красный обоз, и в таком виде нестыдно было пройти через Чижи.
У старого дуба, когда красный парус начал помогать движению машины, Николка знаками попросил Чарли прибавить ходу. Автомобиль сильно опередил подводы, въехал в Чижи и остановился перед избой Петра Скороходова.
Прибытие автомобиля, да еще с лозунгом, расшевелило Чижи. К машине начали собираться сначала ребята и девушки, а потом взрослые.
Был праздник. Девки в желтых и розовых кофтах расположились в отдалении, щелкали подсолнушки и молча глядели на машину. Ребята, наоборот, лезли под колеса, пробовали упругость шин, висли на подножках. Когда народу собралось порядочно, Николка рявкнул гудком и, поднявшись во весь рост, заявил, что сейчас начнется летучий митинг.
Петр Скороходов и несколько членов «Умной инициативы» вынесли лавку и уселись тут же у избы, недалеко от машины. Пришли члены сельсовета во главе с Советкиным, красивым низкорослым мужичком.
Капралов, в качестве председателя, объявил собрание открытым и предоставил слово Николке.
Николка говорил недолго, но горячо. Он разъяснил крестьянам, какое большое значение имеет каждый лишний мешок зерна для Советского государства. За хлеб дают нам буржуи машины, и это важно, потому что голыми руками работать невыгодно. Крестьянин без машины — все равно что последний жук или вошь. А машинами хоть весь мир запахать можно. Вот почему «Новая Америка» сдает хлеб сверх нормы. Но этого мало. И коммуна вызывает «Умную инициативу» поддержать начинание. Ну-ка!
Николка замолчал и посмотрел на правление «Умной инициативы». Петр Скороходов бойко вскочил на лавку, раскланялся во все стороны и ответил с усмешкой:
— Благодарим товарищей коммунаров за приглашение. Считаем, что действует «Новая Америка» похвально и правильно. Только вот ответить на ваш вызов мы не можем. Дело в следующем: хлеб-то мы уже разделили. Как будет новый урожай в будущем году, обязательно свезем подводы три, а может, и четыре. А пока не взыщите, поздно приехали.
На этом и кончилась ответная речь Скороходова. Он соскочил с лавки, подошел к автомобилю и уже попросту начал расспрашивать, много ли коммуна везет хлеба на пункт.
Николке не пришлось отвечать на вопрос. Как раз в это время обоз из шести подвод подошел к дому Скороходова. На мешках на первой телеге сидел Яков Восьмеркин. В этот момент он был меньше всего похож на председателя коммуны. Он был занят только своей лошадью, которую подхлестывал и дергал вожжами. Подводы остановились полукругом у автомобиля.
Петр Скороходов и чижовские мужики пошли вдоль возов, щупая каждый мешок в отдельности. Им казалось, что коммуна надувает их и в мешках не зерно, а мякина. Но хлеб на возах был самый настоящий, и мужикам ничего не оставалось сказать. Они только кряхтели и поглаживали бороды. Ребята помоложе, наоборот, высказывали свои соображения вслух:
— Это вот да… Заработала, значит, «Америка»! Не то что мы, без прибыли, соплей накрываемся. От бедности столько хлеба не повезешь…
Яшка Восьмеркин не простил еще Скороходову весенних боев и подвохов. Он никогда не разговаривал с ним и не здоровался, делал вид, что не замечает. Но теперь, когда Петр Павлович начал бесцеремонно ощупывать мешки на его возу, Джек не выдержал и неожиданно хлестнул лошадь. Байрон дернул, и телега осью зацепила Петра за сапог. Петр чуть не упал, покраснел от злости и начал кричать:
— Ну что ж, поезжайте дальше, товарищи! Не почему-нибудь говорю, а добра вам желаю. Хлеб до темноты не успеете сдать.
Антон Козлов, горячий мужик, недавно вернувшийся в Чижи из Красной Армии, вскочил на подножку автомобиля и закричал:
— Позвольте мне, граждане, слово сказать. Каждый может видеть свободно в настоящее время, какая есть суть в артели «Умная инициатива» и ее председателе. Заработать хотят и поскорей разделить. Прямо скажу: так мы социализма не достигнем. Какая наша задача по этому случаю? А вот какая. Надо нам, советским элементам сельца Чижи, соединиться в особую артельку и другую политику повести, против кулацкого духа. Название артельке дадим искреннее: «Кулацкая гибель». Вот мое предложение по случаю красного обоза.
Выступление Козлова заинтересовало крестьян победнее. Они протиснулись к автомобилю, развязали языки.
Послышались крики:
— Совершенно правильно, Козлов, говоришь! «Умная»-то она умная, только в свой карман. Поди-ка без лошади в нее запишись — нипочем! Свою артель и составим!
Тут заговорил Зерцалов, высокий черный мужик, член сельсовета. Зерцалов был солдатом в империалистическую войну и много горя хлебнул: отсидел в немецком плену три года, потом получил рану на гражданской и рука у него не сгибалась. Мужики уважали его за строгость и рассудительность.
— Вот что, други, — начал он низким голосом. — Как я понимаю политику Советской власти, Козлов абсолютно неправильно возражает. Нельзя раскол в артельное дело вносить, членов распылять. Так мы до товарности никогда не доберемся. Надо иной выход, други, придумать…
Он на минуту умолк, и Петр Скороходов воспользовался этим. Вскочил на лавку и заговорил опять:
— Всецело поддерживаю выступление товарища Зерцалова. Не нужно нам другой артели, наша никому в приеме не отказывает. Пиши заявление и входи. Такая моя точка зрения, да и город так смотрит. Вон московский товарищ может подтвердить.
Петр показал на Летнего и сел. Мужики повернулись к писателю. Очки блеснули в автомобиле. Летний медленно поднялся и, прежде чем говорить, потер себе нос, подумал, вздохнул.
— Пожалуй, что правильно говорит гражданин Скороходов, — начал он негромко.
— И на том спасибо! — насмешливо крикнул Козлов. — А еще Москва!
Крестьяне начали переглядываться, подходить поближе. Николка сощурился и посмотрел на Летнего вопрошающе.
— Сейчас поясню, — продолжал Летний. — Существует в Чижах артель, и вот председатель ее перед всеми заявляет, что отказа в приеме нет. Значит, кто хочет хозяйство коллективно вести, должен в эту артель записываться. А если кулацким духом оттуда пахнет, так ваша первая задача — этот дух выкурить.
— Правильно! — воскликнул Николка. — Здорово закручено! Подавай, Козлов, завтра заявление в артель и входи туда с товарищами. Прямая дорога тебе в правление будет. А уж мы тебе в чем нужно поможем.
Козлов хотел что-то сказать, но промолчал. Сережка Маршев, курносый и взлохмаченный, восторженно крикнул:
— А ну, ребята, ради такого случая неси по ведру зерна! Кто против кулаков, неси зерно, как один человек.
Козлов сейчас же заявил, что выделит от себя хлеба на пункт и подводу даст. Побежал закладывать лошадь. Собрание приумолкло, словно все дожидались чего-то. Скоро Козлов подкатил к обозу. В телеге его лежали пустые мешки горой и один стоял полный.
— От себя цельный мешок жертвую! — закричал Антон во все горло. — Кто следующий, подходи. Да поскорей, а то ехать надо.
Крестьяне побежали по дворам и возвращались с ведрами хлеба. Капралов тут же записывал на щепке, кто сколько дает. Когда все козловские мешки были доверху насыпаны, Николка закричал:
— Вот теперь видать, кто за Советскую власть, а кто против! Поехали дальше, товарищи! Вывод ясен!
И начал трубить в гудок.
К коммунарам присоединилось десятка три чижовских крестьян, ребят и девок. Все вместе с обозом двинулись на станцию. Подводы растянулись по дороге, Николка и Летний соскочили с машины и подошли к Козлову. Начали тихо толковать, как действовать дальше. Советовали записаться в «Умную инициативу», сколотить большинство и отстранить Петра Скороходова от председательствования. Козлов сначала все возражал, говорил, что трудное это дело, а потом пообещал подобрать своих ребят записаться в артель группой.
— Только ты, Козлов, того, — сказал Летний, — дуром в левую сторону не гни. А то начнешь кур переписывать, мужиков испугаешь. Петя этим воспользуется, беда будет.
— Сам понимаю, — ответил Козлов угрюмо. — Голову ему отвертеть надо, а придется церемонию разводить. Мужики его за разные слова уважают.
Незаметно в разговорах прошли длинную дорогу до станции. Николка уже предчувствовал новые схватки, волновался, размахивал кулаками. Егор Летний советовал действовать с умом, поосторожней. Козлов больше слушал. Осенний свежий воздух бодрил, ребята запели песню впереди. Вдали показалась станция.
Здесь, у хлебного сарая, опять начался митинг. Всем хотелось поговорить, порассказать о своих мыслях. Заведующий ссыпным пунктом приветствовал новую деревню и благодарил за подачу зерна. Потом слова попросил Серега Маршев.
— Послушайте, граждане, повесть бедняка-горемыки, — начал он задушевно. — Как я бился много годов без всякого результата и как теперь работаю коллективно с дорогими товарищами…
И Маршев рассказал, как помогла коммуна ему с семьей. Он теперь не только сыт, но даже сапоги себе справил, вторые за всю жизнь. Первые истаскал еще мальчонкой.
Поговорил Маршев и о Петре Скороходове.
— Таких людей только бедняк раскусить может, для зажиточных он свой брат. Занимал я у него проса два раза под проценты, а вот теперь на пункт и ведра хлеба у него не нашлось. Для таких бедняк, как для нас овца: стриги поголей — и все тут.
— Вот именно! — закричал Козлов. — Я ж про то и говорил!
И как раз в этот момент вдали зазвенели бубенчики. Все приумолкли, повернули головы в сторону дороги; Прямо к сараю подкатила парная телега, доверху нагруженная мешками. На мешках сидел Петр Павлович Скороходов в красной рубашке. А сзади него на двух палках болталось полотенце с надписью: «Ум. ини. государству».
Надпись была сделана колесной мазью, наспех, и разобрать ее было трудно.
Петр лихо осадил коней у сарая и закричал с телеги:
— Вот и наш хлебец, товарищи дорогие! Наскребли все-таки для Советской власти малость. Чем богаты, тем и рады. Коней запарил, как гнал.
Чижовские мужики грянули «ура» и полезли качать Петра. Тот не отказывался и прямо лег на руки. Пока он летал вверх и вниз, Николка объяснил своим, что привез Петр зерно не иначе как из хитрости, чтоб не косились люди на «Умную инициативу».
— Что и говорить, хитер черт! — подмигнул Капралов Летнему. — Но и мы не дураки. Зерно, однако, примем.
— Да, трудно вам будем с ним управиться, — сказал Летний раздумчиво. — Надо, чтоб ваша коммуна за Чижами наблюдения не ослабляла.
— Само собой, — ответил Капралов и пошел таскать мешки.
Пока зерно вешали и ссыпали в амбар с чихом и весельем, Егор Летний пошел бродить по путям. Незаметно он добрался до платформы, с платформы прошел в помещение станции. Подошел к телеграфному окошку, потребовал бланк.
На бланке быстро написал:
«До коммуны добрался сносно точка дела хороши составили красный обоз точка классовая борьба обостряется точка задерживаюсь две недели пишу».Телеграмма была адресована в Москву, редактору газеты.
Производственный план коммуны
А все-таки история с ночным отъездом Джека из коммуны не прошла бесследно. Джек как-то притих. Несколько дней ходил сумрачный, не болтал зря и даже с Чарли не разговаривал. Потом поймал Николку Чурасова на дворе, загнал его в угол и сказал, глядя в землю:
— Просьба у меня есть. Прошу на мое место другого председателя выделить.
— Ты что, в обиде, что ль? — спросил Николка.
— Нет, не в обиде, а ошибок наделать боюсь. Сам понимаешь, какие у нас есть коммунары. Прицепятся к чему-нибудь, а потом опять расхлебывай.
Николка подумал.
— Что ж, обсудим в ячейке.
Через несколько дней правление предложило Джеку передать дела Василию Капралову. Яшка принес Капралову гонг, которым будил народ, и папку с делами. В папке оказались планы коммуны, набросанные карандашом, и заметки о будущих работах.
Капралов просмотрел все это и сказал:
— Я тебя, Яша, конечно, замещу, но правление просит, чтобы производственный план на будущий год ты составил.
— Хорошо, составлю, — сказал Джек.
— И провести его на собрании должен.
— Проведу.
Джек ушел в светелку и начал готовиться докладу. А в коммуне пошли разговоры.
Больше всех старалась, конечно, Пелагея. Она шептала направо и налево, что Яшку обидели, и размазывала слезы по лицу.
Но не все разделяли ее печаль. Чумаков, Чувилев и Бутылкин, например, считали, что все это к лучшему. Надо немного отдохнуть от Яшки, а то он и зимой спешку разведет. Капралов куда спокойнее, без «американства». А весной видно будет.
Производственный план коммуны, собственно, должно было сначала обсудить правление, а потом уже общее собрание. Но на этот раз решено было сделать заседание правления открытым, пригласить всех коммунаров и, если разногласий не встретится, утвердить план. Собрались вечером, в конторе, где собирались всегда.
Председательствовал Николка Чурасов. Он сказал несколько слов о том, что коммуна вступает во второй год своего существования, подвел кратко итоги первому году и призвал всех к дружной, сознательной работе. Затем предоставил слово Джеку для доклада по новому производственному плану.
Яшка встал и начал говорить.
Да, конечно, это был уже не прежний Джек, с его размахом, неожиданными предложениями, рискованными замыслами. Время и дела его многому научили. Он сделался осторожным, как Капралов, он уже знал, как мало удается сделать из того, что задумано. Погибший табак не выходил из его головы, так же как недостроенный дом, мастерские и многое другое.
Предложенный Джеком план был более чем скромен, и, несмотря на это, докладчик все время оглядывался на председателя Чурасова. Но Николка ни разу глазом не моргнул, да и моргать было нечего. Речь шла всего-навсего о небольшом увеличении запашки под яровые и о покупке племенного бычка, если удастся.
Сеять табак без теплицы не стоит вовсе: опять может быть несчастье и пропадет весь труд. О достройке старого дома, о силосной башне, о мастерских — ни слова. О новых культурах — тоже.
Доклад разочаровал всех, но каждый понимал, что предложенный план легко выполним и не требует кредитов. Джек кончил и вздохнул, и долго молчали все. Не о чем было спорить — ведь, в сущности говоря, было предложено повторить прошлый год почти без изменений.
Наконец встал Егор Летний.
Он сделал заявление о том, что, вероятно, весной в коммуне будет свой трактор. Джек равнодушно ответил, что он учитывал это при составлении плана. Без трактора коммуна не вспашет на шести лошадях ста двадцати гектаров.
— А как же силосная башня? — спросил Николка.
— По-моему, обойдемся без нее, — ответил Джек. — Для наших коров мы силос и в траншее заготовим. Если бы их больше было, тогда другое дело. Впрочем, как собрание решит. Но учитывать надо, что на башню цемент требуется.
Несколько человек высказались за постройку башни: надо кирпич со двора в дело пустить, а то он только движению мешает.
Было еще несколько небольших предложений — починить ворота, заколотить досками окна в старом доме и устроить склад, развести свиней.
Предложения споров не вызвали. Никола Чурасов поставил на голосование вопрос:
— Кто за план, пока без добавлений?
Руки начали было подниматься, но в это время Чарли крикнул что-то по-английски с камина.
Руки опустились, и все поглядели на Чарли. Джек что-то ответил американцу, и между ними завязался разговор, очень похожий на перебранку.
— Просьба у меня есть. Прошу на мое место другого председателя выделить.
— Ты что, в обиде, что ль? — спросил Николка.
— Нет, не в обиде, а ошибок наделать боюсь. Сам понимаешь, какие у нас есть коммунары. Прицепятся к чему-нибудь, а потом опять расхлебывай.
Николка подумал.
— Что ж, обсудим в ячейке.
Через несколько дней правление предложило Джеку передать дела Василию Капралову. Яшка принес Капралову гонг, которым будил народ, и папку с делами. В папке оказались планы коммуны, набросанные карандашом, и заметки о будущих работах.
Капралов просмотрел все это и сказал:
— Я тебя, Яша, конечно, замещу, но правление просит, чтобы производственный план на будущий год ты составил.
— Хорошо, составлю, — сказал Джек.
— И провести его на собрании должен.
— Проведу.
Джек ушел в светелку и начал готовиться докладу. А в коммуне пошли разговоры.
Больше всех старалась, конечно, Пелагея. Она шептала направо и налево, что Яшку обидели, и размазывала слезы по лицу.
Но не все разделяли ее печаль. Чумаков, Чувилев и Бутылкин, например, считали, что все это к лучшему. Надо немного отдохнуть от Яшки, а то он и зимой спешку разведет. Капралов куда спокойнее, без «американства». А весной видно будет.
Производственный план коммуны, собственно, должно было сначала обсудить правление, а потом уже общее собрание. Но на этот раз решено было сделать заседание правления открытым, пригласить всех коммунаров и, если разногласий не встретится, утвердить план. Собрались вечером, в конторе, где собирались всегда.
Председательствовал Николка Чурасов. Он сказал несколько слов о том, что коммуна вступает во второй год своего существования, подвел кратко итоги первому году и призвал всех к дружной, сознательной работе. Затем предоставил слово Джеку для доклада по новому производственному плану.
Яшка встал и начал говорить.
Да, конечно, это был уже не прежний Джек, с его размахом, неожиданными предложениями, рискованными замыслами. Время и дела его многому научили. Он сделался осторожным, как Капралов, он уже знал, как мало удается сделать из того, что задумано. Погибший табак не выходил из его головы, так же как недостроенный дом, мастерские и многое другое.
Предложенный Джеком план был более чем скромен, и, несмотря на это, докладчик все время оглядывался на председателя Чурасова. Но Николка ни разу глазом не моргнул, да и моргать было нечего. Речь шла всего-навсего о небольшом увеличении запашки под яровые и о покупке племенного бычка, если удастся.
Сеять табак без теплицы не стоит вовсе: опять может быть несчастье и пропадет весь труд. О достройке старого дома, о силосной башне, о мастерских — ни слова. О новых культурах — тоже.
Доклад разочаровал всех, но каждый понимал, что предложенный план легко выполним и не требует кредитов. Джек кончил и вздохнул, и долго молчали все. Не о чем было спорить — ведь, в сущности говоря, было предложено повторить прошлый год почти без изменений.
Наконец встал Егор Летний.
Он сделал заявление о том, что, вероятно, весной в коммуне будет свой трактор. Джек равнодушно ответил, что он учитывал это при составлении плана. Без трактора коммуна не вспашет на шести лошадях ста двадцати гектаров.
— А как же силосная башня? — спросил Николка.
— По-моему, обойдемся без нее, — ответил Джек. — Для наших коров мы силос и в траншее заготовим. Если бы их больше было, тогда другое дело. Впрочем, как собрание решит. Но учитывать надо, что на башню цемент требуется.
Несколько человек высказались за постройку башни: надо кирпич со двора в дело пустить, а то он только движению мешает.
Было еще несколько небольших предложений — починить ворота, заколотить досками окна в старом доме и устроить склад, развести свиней.
Предложения споров не вызвали. Никола Чурасов поставил на голосование вопрос:
— Кто за план, пока без добавлений?
Руки начали было подниматься, но в это время Чарли крикнул что-то по-английски с камина.
Руки опустились, и все поглядели на Чарли. Джек что-то ответил американцу, и между ними завязался разговор, очень похожий на перебранку.