Смирнов Валерий. Операция «Гиппократ»

   — И для меня наступит счастливая жизнь? — сказал на прощание доктор, однако Гнус не уловил горькой иронии в его словах.
   — Вот именно, — подтвердил исполнительный директор. — Хотя ты у них работаешь, мы для тебя — главнее. То есть интересы фирмы. Ты вообще скоро догонишь — мы теперь и есть государство.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

   После того, как главврач «Синих зорь» наглядно убедился, кто по натуре командует здравоохранением, события стали развиваться со скоростью реформ на бумаге. Ремонт лечебных корпусов санатория несся теми же темпами, как и помещений, арендованных «Гиппократом». В кабинете главврача появился новенький «Панасоник» вместо телевизора «Знамя» двадцатилетней давности, на ремонт которого не хватало профсоюзных средств.
   Кабинет главврача уже больше походил на нечто среднее между комнатой для совещаний бывшего горкома и офисом фирмы средней руки. Сучок, пользуясь своими навыками в общении с телевизором, быстро настроил «Панасоник», научил главврача пользоваться пультом управления и изрек, ткнув в экран указательным пальцем:
   — Видишь, какие цвета? Клево? Звук тоже нормальный? Теперь зырь сходняк ихнего общака. И убеждайся собственными шнифтами — пока фраера занимаются говорильней, мы делаем!
   Главврач повнимательнее прислушался до слов заседающих народных избранников, из года в год заботящихся о благе народа, и неожиданно пришел к выводу: их тревоги по поводу экономического кризиса немножко преувеличены.
   — Значит так, доктор, — заметил Сучок. — Твой барак лагерной диагностики перенесешь в задний корпус. Чтобы плесень своими буркалами меньше шарились на других болящих. Так что давай по-быстрому, у меня уже бульдозер копытом бьет. Командовай своими шестыми лепилами, ты же у них хозяин.
   Моргунов остался доволен темпами роста медицинской новостройки и бороды доктора Вонга.
   — Слушайте, Слава, — сказал Вонг, не меняя каменного выражения на лице. — Кажется, я уже готов. А как наша больница?
   — Еще пара недель… Знаете, профессор, я уже хуже того прораба. Но всё ровно… Я так себе понимаю, если бы они нам заплатили за построить коммунизм, так мы бы на раз сделали им такую халтуру. Вы бы видели те синие от горя зори, когда я пришел туда. Это был не санаторий, а куча неприятностей без капитального ремонта. Так я там устроил всё на счастье общества. Спортзал по последнему слову, сауна-шмауна и прочие мансы. Да, Капон, я сам за собой плохо чувствовал, как сумею хорошо делать для блага человека, когда он за это платит.
   — Я прямо-таки за вас счастлив, — перестал строить каменную морду доктор наук с шестью ходками за плечами, — только скажите, зачем вы так гнали кино с моей бородой? Борода уже есть, а у вас пока даже нет, где ее показывать. Зато я каждый день скоблю макушку, хотя мне нет сильного понта быть похожим на того Хрущева. Вы такой же трепач, как он.
   — Слушайте сюда, доктор Вонг, — почти спокойно сказал Славка, — что за дешевые возбухания? Вы опять лезете в свою тарелку. Забыли, как полировали ложку языком, пускай без бороды на морде при корочках академика? Вы сильно переработались? Я занимаюсь строительством, а он обзывает меня…
   — Кто вам виноват? — начал возбуждаться академик с одним глазом. — Вы сами стали нести за коммунистическую стройку. Хрущев мне гарантировал построить коммунизм к восьмидесятому году, а вы — кончить ремонт за две недели. Но прошло уже три. Так чем вы отличаетесь от того Хрущева?
   — Я не знаю никакого Хрущева! И между прочим то, что я сделал за пару недель, так хрен бы вам за такие темпы мечталось даже при… И после всего я — швицар? Скажите, товарищ Вонг, чего вы домахались до меня со своим Хрущевым? Он что, ваш родственник? Какие дела, Капон, чем он вас так возбудил?
   — Он стырил нашу мечту, — глухо сказал доктор наук. — Господи, как сейчас помню, хотя столько воды протекло. Как вчера было. После его трепотни мы лежали на нарах и мечтали за коммунизм.
   — Только не говорите, что вы были диссидент. А то мне смешно. Сейчас любой молохольный, стукач или просто говно тогда обязательно был борец за сегодня. И чем вам сдался этот коммунизм, чтобы блатные поверили фраерскому слову?
   — Вы не поймете, Слава, — вздохнул Капон. — Это был такой зоманухис, что мы таки да поверили… Мы хотели коммунизм поскорее. Все, кто тогда чалились на киче. Потому что главное в коммунизме: от каждого по способностям, каждому по потребностей — я это выучил на память до сих пор… Да, помню Гриня Кувалда мечтал рядом возле меня вслух… Комсомол тогда так не мечтал!
   — Знал я вашего Кувалду, — сказал Моргунов. — Он, говорите, мечтал? Вот это надо же было так вам вправить, чтобы Гриня мечтал со своими двумя извилинами в мозгах. Знаете, Капон, я думою, ваш Хрущев был аферист выше Пургена или Кукушки. Это же надо — заставить рассуждать Кувалду за то, чего никогда не будет. Хотя бывшие клиенты моей страховой компании… Да, но Кувалда и думает — конечно, высший класс работы… И за что мечтал этот дуболом?
   — Как все. За коммунизм. За от каждого по способности, каждому по потребностей. Так Кувалда сам знал: способностей у него — только дать кому-то в голову, вытащить на себе железный шкаф с профсоюзной выручкой, ну, еще чересчур громко храпеть во сне. Это я точно знаю — нары рядом были. Зато потребностей у Кувалды были такие, что при коммунизме остальные бы только успевали на него вкалывать…
   — Как сейчас я на вас? — с подковыркой спросил Моргунов.
   — Слава, что за дешевые рассказы? — спокойно ответил Капон. — Вы кончайте этих ментовских штучек. Я всё равно буду вас слушать с каменной мордой на лице. Короче, борода уже есть, а сцены пока нет. Мы начали тормозить дело. Моргунов, вы это чувствуете, а потому примахиваетесь не до своей совести, а к партнеру.
   — Вы думаете, самое главное — ремонт с бородой? Не смешите меня, Капон. Может, вы считаете, это важнее всего, что уже есть? Нет. Главное — другое.
   — Так чего вы так хипишитесь за медленно растущий волос, если есть другое главное?
   — Потому что из-за вашей бороды мы не можем до него приступить. Вы сильно отстали от жизни, профессор. Мы же не в «три листа» катать собрались. И то в этой дешевой фармазухе зазывала есть. А у нас? Откуда лохи узнают, куда нести нам лавэ? И как сделать, чтоб они сами его таскали без лишнего шороха? Это же не афера, а по натуре работа… Так вот, доктор. Сегодня без заманухиса мы не продадим даже партию дырявых гандонов… Кстати, они до сих пор у меня лежат. Ну, и хрен с ними. Тем более теперь общественное стало мне выше личного. Короче, раньше это называлось сами знаете как. А теперь — реклама.
   Как можно, подумайте своим мозгом, делать рекламу доктору с Тибета, если у него борода не выросла? Зато сегодня — другое дело. Вы правы, Капон. У нас есть всё. Даже согласие мадам Левицкой, не считая санатория, дурака-директора… О, кстати, я нанял жменю профессоров. Надо же, чтобы кто-то по натуре хоть чего-то соображал среди больных. Хорошо, что сейчас этих голодных и безработных докторов развелось, как бродячих собак. Один даже говорит, как умеет лечить от алкоголизма. Вы бы его видели. Так махает деревянным молотком и рычит на всех подряд — со страха можно бросить не только пить, но и жрать…
   Хорошо, что вы держите морду на месте, Капон. Потому что главный врач у нас — доктор Вонг, а не это пришибейло с научными терминами. Но пока вам не устроить рекламу, вы стоите не больше, чем он вместе с молотком от алкоголя. Потому сейчас мы должны сделать самый главный удар. Я же не зря назначил нам этого пришмалянного апаше.
   — Того самого, за которого вы рассказывали при моей бывшей жене?
   — Вот именно.
   — А что будет лепить ваш Отсосопуло?
   — Сосисомиди. Капон, разве это главное? За наши бабки он будет лепить, что скажем. В общем, делать рекламу. Даже по ящику.
   — А вдруг меня кто-то узнает? — не изменил заданного выражения на морде Капон.
   — Кто вас скикает при таком виде, профессор? Я вас сам с трудом узнаю. Менты, которые понимали за ваши способности, давно слиняли от дел. Чего переживать? Тем более, вы таки да самый настоящий Вонг, и ваши академические корочки — совсем не фуфель. Осталось только, я дико извиняюсь, залепить из говна пулю… Да, Капон, вы даже не дернулись, значит готовы до своего бенефиса. Но сначала придется немножко пофотографироваться.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   Пресс-атташе Сосисомиди смотрел на Моргунова с преданностью терьера, готового вцепиться в любую журналистскую тему по приказу хозяина. Янис когда-то убедился — этот человек достоин ему приказывать. Судно сильно жалел, что страховое агентство, за которое он накатал три восторженные статьи перед тем, как оно лопнуло, перестало принимать вклады у населения.
   Несмотря на запоздалые вопли вкладчиков, в агентстве трудились порядочные люди, которые ни разу не обманули журналиста. За каждый вопль, своей души на газетной полосе о страховой моргуновской компании Янис без обмана получал по двадцать баксов.
   Но время идет вперед, а вместе с ним не стоят на месте люди, постоянно повышающие свою квалификацию. Моргунов важно намекнул Сосисомиди за его блестящее будущее, и поэт начал возбуждать себя сомнениями: а не гибнет ли в нем прозаический талант рядом со стихотворным, если его зовут к себе такие люди? Янис легко пришел до мысли — он не имеет права губить в себе Божий дар, а потому по-быстрому соглосился на громко звучащую должность и делать всё, что ему скажут. В разговоре Славка небрежно заметил: если Сосисомиди станет трудиться на совесть, а не как другие, так благотворительность тут же поймет, чего не хватает народу для полного счастья, и издаст книгу стихов Яниса.
   После такого заявления Судно уже был готов работать почти бесплатно и чуть не взвился до потолка вместе с креслом. До своего счастья, стихоплет не догонял: издать книжку собственной поэзии толщиной с ноготь может любой придурок, лишь бы у него нашлось баксов, этак, двести. До счастья читателей, большинство графоманов не обладали такими гигантскими суммами, подтверждая народную мудрость: «Чому бідний — бо дурний, а чому дурний — бо бідний».
   Когда Янис притаскал жене моргуновский аванс, Вера подобрела до сильной степени, налив измученному беготней и творческими поисками мужу тарелку борща, вместо того, чтобы дарбалызнуть его по загривку пустой коробкой из-под конфет.
   — Только смотри, — на всякий случай погрозила жена, и ложка чуть было не стала колом в горле загордившегося начальника рекламы «Гиппократа». — Чтобы не как в прошлом году. Тогда тоже сначала приносил деньги, а потом — одни синяки на морде.
   При приятных воспоминаниях наваристый борщ с мосалыгой показался Сосисомиди не таким вкусным, как минуту назад. Тем не менее, Янис мужественно опустошил тарелку и, не дожидаясь второго блюда, ускакал на творческую встречу с работниками телевидения.
   Год назад пахари голубого экрана, наслышанные за поэтический дар Сосисомиди, вряд ли бы стали встречаться с ним по любому поводу. У них были более серьезные задачи, чем выслушивать бесплатные нудности Яниса, пускай даже местами в рифму, но способные вырвать пучок нервов. Тогда впервые в своей практике телевидение обслуживало предвыборную борьбу, и очень скоро после такого дела журналисты стали жалеть, что это самое мероприятие не проходит хотя бы раз в квартал.
   В самом деле, каких-то пять лет назад рассматривать этот мешок выборной тягомотины как торбу чистого золота мог только больной на всю голову Борщ. Зато, когда времена изменились, а декоративные выборы ушли в прошлое, телевидение засучило рукава, чтобы лучше обслужить кандидатов в народные избранники и четче донести их программы повышения благосостояния до ушей избирателей, с которых лапша всю жизнь свисает гирляндами.
   Кандидаты в народные депутаты понимали: журналисты — это тоже избиратели, и стали тут же доказывать, как они уже способны на повышение уровня их жизней, не отходя от партийных касс. Партийными кассами дело не ограничивалось. Среди кандидатов в нардепы попадались и независимые депутаты. Но они тоже платили, независимо от своих политических симпатий до спонсоров.
   Было бы глупым и бестактным голословно утверждать, как башляли все. Ничего подобного. У некоторых кандидатов в народные депутаты были твердые жизненные убеждения и отсутствие необходимых сумм. Они довольствовались исключительно шаровыми минутами на государственном телевидении вовсе не по причине прирожденной скупердяйности. В конце концов можно понять полуголодного человека, очертя голову прущегося в большую политику без копейки денег на кармане. Может, таки да готов жизнь положить за счастье народа, если в мечтах на депутатский мандат рассчитывает, чтобы на этом самом кармане что-то шевелилось? А где ему еще взять шаровый шанс разбогатеть, ничего не делая, кроме как попасть в депутаты?
   Мечтающие поскорее служить избирателям и погрязнуть в коррупции, орали за счастье народа особенно громко. Но без рекламы они не могли рассчитывать на победу: в каждом районе города сходу нашлось пару десятков людей, чьи программы отличались одна от другой исключительно переставленными в них абзацами. Избиратели просто бы лопнули своими мозгами, пытаясь понять, чем отличаются друг от друга их избранники со своими планами поворота на Одессу молочных рек и создания кисельных берегов. Тем более, когда на предвыборных прокламациях с портретами, расклеенными даже на мусорных баках, кандидаты выглядели почти как близнецы, благодаря пририсованным чернилами рожкам и прочим нецензурным деталям, придающим их программам вывода страны из экономического кризиса хоть какой-то реализм.
   Вдобавок некоторые кандидаты зачастили на экраны телевизоров чаще «Санты-Барбары». Многие избиратели не понимали, за что телевидение так полюбило именно этого кандидата из десятков остальных? Хрен его знает за что. Может, у этого борца за счастье народа сурло фотогеничное, или он умеет не дрожать перед камерой, говоря при том почти нужные слова без бумажки? Вот его и показывают, в отличие от других, чьих изображений избиратели так и не узнали.
   Кампания катилась намеченным курсом, а соперники уже хорошо узнаваемых бойцов за счастье всех и каждого, на голубых экранах так и не появились. Зато самых, по всему видать, толковых кандидатов выбивать из телевизора можно было разве что динамитом. И за что именно их еще сильнее полюбило телевидение, нужно было напряженно догадываться. Зато торчали эти почти уже народные артисты в студиях ровно столько, сколько считали нужным руководители программ. Что-что, а считать хороший руководитель должен уметь.
   Окончание выборов мгновенно дало результат улучшения жизни хотя бы части населения, которое ушло в советы разных уровней сражаться за долю других. Некоторым журналистам, принимавшим активное участие в борьбе за счастье народа, тоже пофартило: им перестали бить морды по всему городу. И даже демонстрировать по телевизору последствия бескомпромиссной борьбы прессменов за справедливость вместо фильмов ужасов — до того хорошо разукрасили некоторых из них. Голливудские гримеры и те сказали бы «пас» перед жизненными реальностями такой оценки прессы.
   Зачем после всего этого долго намекать, что Сосисомиди со своими проблемами получил на телевидении самый теплый прием. Выборы кончились, всякие «Металлинвесты» лопнули, и даже «Элайс», месяцами не вылазивший из телевизора со своими донельзя счастливыми вкладчиками, тоже куда-то делся. С рекламой вроде «Жене купите пылесос и целовать начнет взасос» сильно не разгонишься, а до следующих выборов пускай куда ближе, чем до повального счастья народа, но всё равно далеко. С ума двинуться мозгами от такой жизни, когда вместо живого и, щедрого кандидата Пупкина надо демонстрировать банку вазелина с Мертвого моря по безналично-купоновой оплате. Скорее бы выборы, когда нежадные на зелень и обещания кандидаты снова не будут вылазить с голубых экранов.
   Оказавшись на послевыборной диете, телевидение было вынуждено вести переговоры, лишь бы имелся шанс заработать. Принцип социальной справедливости соблюдался на всю катушку: чем тот же самый Сосисомиди хуже других придурковатых клиентов? Ничем не хуже. В этом можно убедиться, пообщавшись с ним две минуты, пока речь не зайдет об оплате эфирного времени. И, если из Судна полезут деньги вместе с его дерьмовым творчеством, кто же станет противиться за общение с таким на всю голову талантом?
   Поздоровавшись с Сосисомиди, руководитель программы «Тупик» Андрианов первым делом выяснил у известного в редакторских кругах поэта — кто мечтает стать спонсором передачи за его творчество? Хотя у Сосисомиди сильно чесались руки пустить часть моргуновских денег на свои шкурные интересы, он испугалсая возможных последствий. Тем самым Янис доказал, что массовые слухи о его дефектности немножко преувеличены. Ничего себе малохольный, когда за те бабки, что уже спрессовались на кармане, он мог рассчитывать на круглосуточную передачу за свое творчество в течение месяца.
   Андрианов убедился в щедрости спонсора и всё-таки облегченно вздохнул, узнав, что передачу за необыкновенный поэтический дар Судна ему делать не нужно. Сумма, выделенная на исполнение желания заказчика, помогла не только определенное время поддерживать жизненные силы журналистов, но и приобрести подержанный студийный видеомагнитофон.
   Моргунов знал, что делает, когда щедро лупил бабками по голубому экрану. Это вам не газеты с десятью баксами за квадратный сантиметр, тут цены не круче эффекта. Тем не менее, с телевидения Янис погнал именно по газетам, выставляя себя не зачуханным общественным корреспондентом, мечтающим содрать гонорар, а важным клиентом, платящим за рекламу. При такой постановке дела Судно чуть ли не забрасывал копыта на стол ответственных секретарей сверху выставляемых счетов.
   В независимой газете «Город у моря» Сосисомиди сказали в лоб: переведенные бабки за рекламу сильно перекрывают площадь газетной полосы, и не желает ли известный поэт получить на сдачу полквадратного метра на последней странице в срочно реанимированной рубрике «На поэтической волне»?
   После такого вопроса Судно надулся важнее лауреата премии имени Головко и неожиданно для самого себя отказался. Действительно, на кой ему рисковать местом и мордой за растрату в дешевой волне на полосе, когда Моргунов гарантировал целую книжку? Янис уже возбудил себя до такого запала, что твердо решил: если фамилия Сосисомиди снова появится в периодической печати, так не в каких-то там затруханных «Городах у моря», а, минимум, в журнале «Плейбой».
   Через две недели всё было на мази. По расчетам Моргунова заряд рекламы должен был обрушиться на город, подобно стихийному бедствию, в одно время. Так, чтобы не только телевизор, но и газеты всё-таки сумели достать даже того, кто чересчур обеднел для туалетной бумаги. Сосисомиди притаскал кассету на художественный совет «Гиппократа» в виде учредителя Моргунова и достал из кармана ручку для фиксирования ценнейших указаний
   Славка врубил видик и сходу ничего не понял. На экране скакал Ван Дамм из разных фильмов, где его регулярно лупили руками, ногами, ломами и прочими тяжелыми предметами все кому ни лень. Ван Дамм чересчур истекал кровью, но поднимался на ноги, чтобы в который раз получить удар, способный опрокинуть навзничь грузовик. Увидев такое дело, гробокопатели бы дружно засучили рукава, но тем не менее непонятно как живой Жан Клод оставался на этом свете, даже если его били по макушке куском трубы толщиной с газопровод Уренгой-Помары-Ужгород.
   Моргунов уже хотел было возмутиться от такого насилия при неземной живучести несчастного Ван Дамма, как неожиданно заиграла торжественная музыка и многочисленные уроды дружно прекратили попытки отправить окровавленного Жан Клода в двухметровую виллу под каменным барельефом.
   Тяжело дыша, залитый кровью Ван Дамм воодушевленно смотрел перед собой вперед на стенку. Камера немножко развернулась, и оказалось, что на стене висит не огнемет или базука, способные помочь Жан Клоду решить его одинаковые проблемы в разных фильмах, а вовсе портрет. Голос диктора торжественно чеканил: «Он сражался, но проигрывал. У него была сила мышц, но не было силы духа. Эту силу смог дать ему наставник Вонг». Изображение наставника при бороде тут же исчезло вместе со шматом стены, и Ван Дамм стал вытворять с другими людьми то, что они устраивали ему самому до встречи с фотографией Капона. Только, в отличие от набравшегося силы духа Жан Клода, его противники не поднимались на ноги даже тогда, когда Ван Дамм не изо всех сил лупил их ногами по морде, а незатейливо расстреливал в упор из пулемета. Теперь Ван Дамму нет равных, добрал торжественных ноток голос за кадром, он лучший из лучших, крутой среди крутых. Его наставник сенсей Вонг.
   — Ну, как? — робко полюбопытствовал Сосисомиди.
   Хотя рекламе Моргунову понравилась, Славка сделал на себе такую гримасу, словно Жан Клод под руководством Капона успел треснуть и по его морде. Учредитель «Гиппократа» имел жизненный опыт и твердо знал: стоит один раз похвалить фраера, как тот тут же начинает понимать за себя выше, чем стоит.
   — Хреновато, — изрек Моргунов. — Не хватает этого… Один трипперреализм голый. Усек?
   Сосисомиди тут же вспотел. Если хозяин и дальше будет недоволен, тогда прощай мечты за сытую жизнь при книжке стихов. Янис ожесточенно закивал головой, заранее соглашаясь с требованиями того, кто за них башляет.
   — Вы дальше посмотрите, — скулящим голосом предложил пресс-атташе. — Там как раз то, о чем вы говорили.
   Моргунов врубил видик. Теперь Ван Дамм мирно сидел в шпагате на земле, не помышляя дать кому-то в харю. Спиной к камере стоял какой-то седой старичок, сильно напоминая Капона фигурой и одеждой.
   — Ты должен больше тренироваться, — говорил старик уже знакомым Моргунову голосом. — И тогда дух силы войдет в твое тело. Это говорю я, сенсей Вонг, последний ученик великого Дуа, хранителя тайны монастыря Чуй.
   Ван Дамм успешно занимался общефизическими упражнениями, а чуть измененный голос диктора забубнил; «Высоко в горах Тибета стоял монастырь Чуй, скрываемый облаками. Здесь веками хранили и передавали искусство боя, неизвестное никому. Великий Дуа был последним из монахов, передавший таинственные знания единственному ученику Вонгу.
   Ван Дамм умел сражаться, но этого было мало. Он захотел стать лучшим и искал учителя по всему миру. Ван Дамму повезло. Его тренирует сенсей Вонг».
   После таких слов натасканный одному Капону известными тибетскими приемами Жан Клод приступил к своим непосредственным обязанностям. Вооруженный силой духа тибетских бойцов, он выколачивал дух из своих противников, а голос за кадром нес с подвываниями: «Теперь он непобедим, в мире нет равных Ван Дамму. Он сражается с полчищами ниндзя, он уничтожает террористов, захвативших самолет, он спасает девушку с кошкой от неминуемой гибели. Он профессионал, он крутой боец, он непревзойденный никем мастер восточных единоборств. Он лучше всех стреляет, водит машину, любит женщин, прыгает с парашютом, бегает наперегонки с пумой, и падает с крыши. Он тренируется в клубе „Лотос“ у сенсея Вонга».
   По экрану финалом поплыл набранный компьютером юридический адрес санатория «Синие зори».
   — Не годится, — снова остался недовольным требовательный Моргунов. — А твои жлобы сильно хитрые. Хотят за мои бабки на шару рекламу «Пумы» протащить. Не хочу, чтобы Ван Дамм бегал с этой животной в моей рекламе. Пускай «Пума» сама за себя платит. Врубился?
   — Конечно, — поддержал хозяина Судно. — Сегодня же…
   — Ты хреново работаешь, — подбодрил Яниса Моргунов, и Сосисомиди стал еще резче потеть в прохладной комнате. — Вообще, что за дела? Этот ученик Вонга всю дорогу дерется в неродных нам местах. То в каких-то дурацких джунглях, то на каменной горе. Какие у нас горы, козел? Сенсей Вонг давно с них спустился прямо сюда. Усек? Ты где здесь джунгли видел, у ботаническом саду через подзорную трубу? Давай делай, чтобы мне было красиво, как в жизни.
   Янис торопливо стенографировал умные требования Моргунова. Славка впервые в жизни увидел, как кто-то непохожий на следователя записывает его речей и немножко смягчил тон.
   — Значит так, Сосис, кончай мудозвонством заниматься. Я за что тебе плачу бабки? Чтобы ты вел себя, с понтом на государственном предприятии? Хрен тебе. Или будешь делать, как надо, или пойдешь к едреней фене с нашей благотворительности грызть деревяшку. Ладно, не бздо в тумане. На первый раз прощаю. Пиши, что мне надо. Надо, чтобы вся эта лабуда была ближе до шнифтов лохов…