Страница:
У Судна не хватало времени приводить в исполнение свой страшный приговор строптивому корреспонденту. Он не отвлекался на личные амбиции ради развития мировой литературы, а другие издания не всегда отваживались идти поперек желаний Сосисомиди увидеть свою подпись в газете и вдобавок иногда слупить пусть тощий, но всё-таки гонорар. Сосисомиди приносил жене плату за титанические труды, на что она замечала: за такие бабки не купишь даже мозгов в твою малохольную голову. Судно делал правильные выводы и пер прежним курсом, увеличивая объемы строчкогонства, озаренные светом Октября даже майской ночью.
Так в один дурацкий день рухнуло то, что казалось незыблемым. И газеты начали отказывать Сосисомиди в публикациях пускай таких замечательных стихов, которые могли бы проканать при сильном отсутствии партийных постановлений. Но что такое партийное постановление, когда перестройка стала отбрасывать копыта? Тоже еще событие. Зато, получив свежее послание в стихах, все поняли: сегодня бывший инженер Сосисомиди увидел компьютер и тут же разразился за свое открытие. Гомер бы прозрел от зависти, услышав такую поэзию:
К тому же многотиражки предприятий и вузов закрывались, сокращая поле деятельности неутомимого Судна. Зато другие газеты стали плодиться еще чаще, чем разные насекомые в общественном транспорте постсоветского периода. Масс-медиа не обращали внимания на поэтическую бомбардировку соратника Маяковского и внука ученика Горького. Больше того, конверты подорожали до такой степени, что Сосисомиди уже не решался загружать почту в районе села Дальник. Янису не помогали более сильные доводы в пользу собственной гениальности, хотя в сопроводиловках местного пошиба он сравнивал себя уже не с судном, а целым морем. «Море велико оттого, что не брезгует ручейками. Так я отвечаю, когда меня спрашивают, почему я люблю публиковать свои стихи в небольших газетах», — подчеркивал внук автора «Моей жизни».
Тем не менее, гонорарные ручейки, стекающиеся в судновские карманы, пересыхали один за другим. Сосисомиди снова выручил дедовский опыт. Поэт делал жизненные выводы при сильном голоде в желудке из-за хронического отсутствия гонораров и фамилии в газетной полосе. Тем более, жена резко стала гонять Сосисомиди сковородкой по жилплощади, постоянно намекая — теперь на огне души с поэтических доходов можно жарить не столько котлеты, как чересчур расплодившихся на кухне тараканов. Если, конечно, ее благоверный со своими заскоками по части поэзии еще способен на что-то, кроме как доводить окружающий его мир до полной прострации с помощью пишущей машинки.
Янис никогда не помышлял спорить с женой. Это не редактора, начнешь возбухать — тут же выпишет гонорар сковородкой по морде. Сосисомиди упал на четыре кости и давал страшные клятвы именем Конституции: он возьмется за ум в свете повального одурения общества дешевыми ценностями в виде творчества совсем не янисовского производства.
Супруга была не такой припаренной, как ее вторая половина, а потому сходу не поверила клятвам и принялась воспитывать поэта разными словами. Сосисомиди был готов их слушать чуть ли не с радостью на лице. Янис когда-то прочитал: человека можно убить словом, но тем не менее предпочитал, чтобы его словесно грохали наповал, чем пинали ногами без летальных исходов.
— Попробуй только не поумнеть! — гремела жена, наступая на свернувшегося в клубок умельца поэтических передовиц. — Тебя убить легче, чем прокормить, хотя сам напоминаешь мужчину только на фотографии. Сейчас я одна семью не вытяну… Да и раньше на твои стихи кило колбасы можно было…
— Как, — попытался защититься Янис, — а помнишь, я купил тебе коробку конфет?
В ответ за это напоминание жена достала с подвесной полки пыльную коробку и от души врезала ею по голове проявившего непокорность мужа. Хотя коробка из-под конфет была совсем пустой, Сосисомиди тут же заткнулся.
— Я на всю жизнь эти конфеты запомнила! И твои бредни, как их за гонорар купил. А потом от дождя в подворотне спрятался… И сожрал все конфеты, а мне принес эту пустую коробку!
— Не пустую… — попробовал восстановить историческую справедливость поэт, но тут же заткнулся под добрым взглядом жены.
— Ну да, не пустую. Конфеты выел и стал на коробке стихи карябать. Что тут начеркано? «Желание перерастает в злость: хватает шарф и оставляет булку. Когда ты прекратишься, вредный дождь…» Ага, так ты еще и булку лопал вместе с конфетами?
— Нет, дорогая, это у меня образы такие…
— Зато у меня, образина, желание точно в злость переросло. Господи, с кем я живу? Вспомни, что ты вытворял, когда ребенок родился! Все нормальные мужья тащут в роддом деликатесы, а ты? Скачешь под окном козлом с пустыми руками, зато кричишь, чтобы я читала двухдневному ребенку твои стихи и какого-то Тютчева… Значит, так. Или ты берешься за ум, пусть даже с большим трудом, или…
Судно вылетел но улицу, получив на прощание пинок ниже ватерлинии. Он начинал сильно понимать: с поэзией пора завязывать, раз всё равно нет возможности увидеть свою фамилию в напечатанном типографией виде. Тем более, что когда-то за стихи платили, копейки, конечно, но всё-таки. «Поэзию сравню с пошивом платья: и тут, и там тебе за строчку платят», — процитировал сам себя Янис. Да, были времена. Не то, что сейчас, только успевай строчить шедевры.
Теперь действительно многое изменилось. Печатных изданий стало в сто раз больше, но они словно заключили заговор против поэзии судновских пошибов и печатали совершенно иную муть в виде гороскопов и колдуновских предсказаний в прозе.
Несмотря на это, Янис, тщательно разнюхав обстановку на газетной ниве, убедил сам себя: даже Пушкин унижался до прозы и решился попробовать заблистать в новом жанре. Он удивился, когда некоторые газеты стали относиться до новоявленного репортера не так, как он привык, а совсем по-другому.
В те времена, когда в городе было всего четыре большие газеты, судновская шара бы не проканала. В период проклятого застоя в прессе работали настоящие профессионалы, которые не просто проверяли каждую написанную строчку по три раза, но запасались на нее подписями цензора и оправдательными документами, прежде чем она появится в полосе.
Зато теперь демократия позволяет не обращать внимания на всяких глупостей вроде точности фактажа а расплодившиеся до невозможности газеты не столько думают о качестве письма, как воюют за читателя и между собой. Профессионалы старого закала — от журналистов до корректоров — потихоньку разбегались в разные стороны, где платили гораздо больше, и их места занимали те, кто умел писать хотя бы три слова подряд. Даже если до этого новоиспеченные журналисты выплескивали свое умение карябать разных выражений на стенах парадных. Рядом с такими редакционными приобретениями Сосисомиди в собственных глазах мог проканать таки да за классика. Ему позволяли печататься, но ни один из редакторов даже при острой нехватке кадров не решился сделать себе пожизненно беременную голову, забив Судном брешь в штате газеты.
Тем более, что для работы на газеты уже ничего не требовалось, кроме как подбросить им какой-то материал. Даже пускай его настрочил известный городской дурачок. Если раньше над особо сложными статьями вкалывала пара лучших журналистов в течение месяца, так теперь с таким делом за полчаса справлялся любой человек с улицы. Учитывая демократическую творческую обстановку, Сосисомиди перестал обзывать себя поэтом и почувствовал вкус до журналистики. Он быстро врубился: сегодня полезнее всего брать интервью у командиров теневого производства и писать восторженные статьи вовсе не за колхозников и рабочих, а всяких торговых организаций. Даже если они продают исключительно воздух, всегда можешь рассчитывать еще на что-то, кроме гонорара. Тем более, что некоторые редактора и ответственные секретари не любопытствовали: чего там пишет Сосисомиди и ему подобные? Они, не глядя, шворкали материалы в полосу и спокойно занимались своими делами, направленными не столько на руководство газетой, как обеспечение сытой старости. Благодаря такому новаторству, в одном номере газеты могли появляться исключающие друг друга материалы.
Почти каждая из газет, которые забрасывал статьями Янис, называла себя независимой. Однако по ее курсам даже Судно мог приплыть до мысли, у кого на содержании находится то или иное независимое издание. А потому прекрасно разобрался, куда и что надо строчить с мечтой о кассовом окошке.
Янис стал одновременно лупить гонорары с газет, бывших между собой на ножах. В прежние времена этим поведением он бы нарвался на всеобщий приговор к творческой смерти. Но кто сейчас будет обращать внимание на всякие мелочи при поведении заробитчан? Однако Сосисомиди рассчитывал не только на гонорары, но и благосклонность тех, за кого гнал прозаические строки. Янис легко вычислил, куда нужно переключить творчество, чтобы иметь пару копеек сверху редакционного гонорара.
Сосисомиди лишний раз понял верность выбора, когда его шныряния по городу завершились колоссальным успехом. Он вдерся в офис страховой компании и пробился своими нудностями до директрисы. Судно поведал даме, как хотят читатели газеты узнать за благое дело, которое она ведет вместе с гарантированной исключительно морским воздухом выплатой процентов. Сосисомиди еще не знал, в какую из газет он продаст интервью, а уже старательно записывал ответы. В конце беседы директриса одарила журналиста двадцатидолларовой купюрой в виде премии за возможную рекламу. Янис еще раз убедился — он не зря перешел с поэзии на прозу. Сосисомиди уже понимал, как восторженно распишет это страховое общество, не стесняясь в выражениях полного одобрения и восхищения. Однако свой гонорар он отчего-то не рискнул вложить в такую замечательную страховую компанию, чтобы наваривать с него тридцать процентов ежемесячно.
И правильно сделал. Настоящим хозяином этой пирамиды была вовсе не директриса лопнувшей через месяц страховой компании, а Славка Моргунов.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Так в один дурацкий день рухнуло то, что казалось незыблемым. И газеты начали отказывать Сосисомиди в публикациях пускай таких замечательных стихов, которые могли бы проканать при сильном отсутствии партийных постановлений. Но что такое партийное постановление, когда перестройка стала отбрасывать копыта? Тоже еще событие. Зато, получив свежее послание в стихах, все поняли: сегодня бывший инженер Сосисомиди увидел компьютер и тут же разразился за свое открытие. Гомер бы прозрел от зависти, услышав такую поэзию:
На свалку улетали не только хлам, но и прежние представления о жизни. Правда, компьютеры вместо тачек пока не использовали, зато издания переставали печатать поэзию Яниса, посвященную рабочему классу с непременными советами стихотворца: «Времени даром, друг, не теряй — технику новую дерзко внедряй! По халтуре и браку ударь! На старт! Качеству изделий — золотой стандарт!» Представляете, такое почему-то перестали печатать, и больше того, из газет куда-то исчезли даже очерки за рабочий класс. У всех на уме стали директора банков и менеджеры.
Хватит в тачках возить бетон!
Пусть компьютер задает тон!
Чтоб трудовой ускорить процесс,
Хлам на свалку! Даешь прогресс!
К тому же многотиражки предприятий и вузов закрывались, сокращая поле деятельности неутомимого Судна. Зато другие газеты стали плодиться еще чаще, чем разные насекомые в общественном транспорте постсоветского периода. Масс-медиа не обращали внимания на поэтическую бомбардировку соратника Маяковского и внука ученика Горького. Больше того, конверты подорожали до такой степени, что Сосисомиди уже не решался загружать почту в районе села Дальник. Янису не помогали более сильные доводы в пользу собственной гениальности, хотя в сопроводиловках местного пошиба он сравнивал себя уже не с судном, а целым морем. «Море велико оттого, что не брезгует ручейками. Так я отвечаю, когда меня спрашивают, почему я люблю публиковать свои стихи в небольших газетах», — подчеркивал внук автора «Моей жизни».
Тем не менее, гонорарные ручейки, стекающиеся в судновские карманы, пересыхали один за другим. Сосисомиди снова выручил дедовский опыт. Поэт делал жизненные выводы при сильном голоде в желудке из-за хронического отсутствия гонораров и фамилии в газетной полосе. Тем более, жена резко стала гонять Сосисомиди сковородкой по жилплощади, постоянно намекая — теперь на огне души с поэтических доходов можно жарить не столько котлеты, как чересчур расплодившихся на кухне тараканов. Если, конечно, ее благоверный со своими заскоками по части поэзии еще способен на что-то, кроме как доводить окружающий его мир до полной прострации с помощью пишущей машинки.
Янис никогда не помышлял спорить с женой. Это не редактора, начнешь возбухать — тут же выпишет гонорар сковородкой по морде. Сосисомиди упал на четыре кости и давал страшные клятвы именем Конституции: он возьмется за ум в свете повального одурения общества дешевыми ценностями в виде творчества совсем не янисовского производства.
Супруга была не такой припаренной, как ее вторая половина, а потому сходу не поверила клятвам и принялась воспитывать поэта разными словами. Сосисомиди был готов их слушать чуть ли не с радостью на лице. Янис когда-то прочитал: человека можно убить словом, но тем не менее предпочитал, чтобы его словесно грохали наповал, чем пинали ногами без летальных исходов.
— Попробуй только не поумнеть! — гремела жена, наступая на свернувшегося в клубок умельца поэтических передовиц. — Тебя убить легче, чем прокормить, хотя сам напоминаешь мужчину только на фотографии. Сейчас я одна семью не вытяну… Да и раньше на твои стихи кило колбасы можно было…
— Как, — попытался защититься Янис, — а помнишь, я купил тебе коробку конфет?
В ответ за это напоминание жена достала с подвесной полки пыльную коробку и от души врезала ею по голове проявившего непокорность мужа. Хотя коробка из-под конфет была совсем пустой, Сосисомиди тут же заткнулся.
— Я на всю жизнь эти конфеты запомнила! И твои бредни, как их за гонорар купил. А потом от дождя в подворотне спрятался… И сожрал все конфеты, а мне принес эту пустую коробку!
— Не пустую… — попробовал восстановить историческую справедливость поэт, но тут же заткнулся под добрым взглядом жены.
— Ну да, не пустую. Конфеты выел и стал на коробке стихи карябать. Что тут начеркано? «Желание перерастает в злость: хватает шарф и оставляет булку. Когда ты прекратишься, вредный дождь…» Ага, так ты еще и булку лопал вместе с конфетами?
— Нет, дорогая, это у меня образы такие…
— Зато у меня, образина, желание точно в злость переросло. Господи, с кем я живу? Вспомни, что ты вытворял, когда ребенок родился! Все нормальные мужья тащут в роддом деликатесы, а ты? Скачешь под окном козлом с пустыми руками, зато кричишь, чтобы я читала двухдневному ребенку твои стихи и какого-то Тютчева… Значит, так. Или ты берешься за ум, пусть даже с большим трудом, или…
Судно вылетел но улицу, получив на прощание пинок ниже ватерлинии. Он начинал сильно понимать: с поэзией пора завязывать, раз всё равно нет возможности увидеть свою фамилию в напечатанном типографией виде. Тем более, что когда-то за стихи платили, копейки, конечно, но всё-таки. «Поэзию сравню с пошивом платья: и тут, и там тебе за строчку платят», — процитировал сам себя Янис. Да, были времена. Не то, что сейчас, только успевай строчить шедевры.
Теперь действительно многое изменилось. Печатных изданий стало в сто раз больше, но они словно заключили заговор против поэзии судновских пошибов и печатали совершенно иную муть в виде гороскопов и колдуновских предсказаний в прозе.
Несмотря на это, Янис, тщательно разнюхав обстановку на газетной ниве, убедил сам себя: даже Пушкин унижался до прозы и решился попробовать заблистать в новом жанре. Он удивился, когда некоторые газеты стали относиться до новоявленного репортера не так, как он привык, а совсем по-другому.
В те времена, когда в городе было всего четыре большие газеты, судновская шара бы не проканала. В период проклятого застоя в прессе работали настоящие профессионалы, которые не просто проверяли каждую написанную строчку по три раза, но запасались на нее подписями цензора и оправдательными документами, прежде чем она появится в полосе.
Зато теперь демократия позволяет не обращать внимания на всяких глупостей вроде точности фактажа а расплодившиеся до невозможности газеты не столько думают о качестве письма, как воюют за читателя и между собой. Профессионалы старого закала — от журналистов до корректоров — потихоньку разбегались в разные стороны, где платили гораздо больше, и их места занимали те, кто умел писать хотя бы три слова подряд. Даже если до этого новоиспеченные журналисты выплескивали свое умение карябать разных выражений на стенах парадных. Рядом с такими редакционными приобретениями Сосисомиди в собственных глазах мог проканать таки да за классика. Ему позволяли печататься, но ни один из редакторов даже при острой нехватке кадров не решился сделать себе пожизненно беременную голову, забив Судном брешь в штате газеты.
Тем более, что для работы на газеты уже ничего не требовалось, кроме как подбросить им какой-то материал. Даже пускай его настрочил известный городской дурачок. Если раньше над особо сложными статьями вкалывала пара лучших журналистов в течение месяца, так теперь с таким делом за полчаса справлялся любой человек с улицы. Учитывая демократическую творческую обстановку, Сосисомиди перестал обзывать себя поэтом и почувствовал вкус до журналистики. Он быстро врубился: сегодня полезнее всего брать интервью у командиров теневого производства и писать восторженные статьи вовсе не за колхозников и рабочих, а всяких торговых организаций. Даже если они продают исключительно воздух, всегда можешь рассчитывать еще на что-то, кроме гонорара. Тем более, что некоторые редактора и ответственные секретари не любопытствовали: чего там пишет Сосисомиди и ему подобные? Они, не глядя, шворкали материалы в полосу и спокойно занимались своими делами, направленными не столько на руководство газетой, как обеспечение сытой старости. Благодаря такому новаторству, в одном номере газеты могли появляться исключающие друг друга материалы.
Почти каждая из газет, которые забрасывал статьями Янис, называла себя независимой. Однако по ее курсам даже Судно мог приплыть до мысли, у кого на содержании находится то или иное независимое издание. А потому прекрасно разобрался, куда и что надо строчить с мечтой о кассовом окошке.
Янис стал одновременно лупить гонорары с газет, бывших между собой на ножах. В прежние времена этим поведением он бы нарвался на всеобщий приговор к творческой смерти. Но кто сейчас будет обращать внимание на всякие мелочи при поведении заробитчан? Однако Сосисомиди рассчитывал не только на гонорары, но и благосклонность тех, за кого гнал прозаические строки. Янис легко вычислил, куда нужно переключить творчество, чтобы иметь пару копеек сверху редакционного гонорара.
Сосисомиди лишний раз понял верность выбора, когда его шныряния по городу завершились колоссальным успехом. Он вдерся в офис страховой компании и пробился своими нудностями до директрисы. Судно поведал даме, как хотят читатели газеты узнать за благое дело, которое она ведет вместе с гарантированной исключительно морским воздухом выплатой процентов. Сосисомиди еще не знал, в какую из газет он продаст интервью, а уже старательно записывал ответы. В конце беседы директриса одарила журналиста двадцатидолларовой купюрой в виде премии за возможную рекламу. Янис еще раз убедился — он не зря перешел с поэзии на прозу. Сосисомиди уже понимал, как восторженно распишет это страховое общество, не стесняясь в выражениях полного одобрения и восхищения. Однако свой гонорар он отчего-то не рискнул вложить в такую замечательную страховую компанию, чтобы наваривать с него тридцать процентов ежемесячно.
И правильно сделал. Настоящим хозяином этой пирамиды была вовсе не директриса лопнувшей через месяц страховой компании, а Славка Моргунов.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Капон немножко нервничал, репетируя перед зеркалом свое новое лицо. Единственное, что таки да устраивало Спорщика на собственной морде, так это вставной глаз. Борода росла медленно, долго щуриться было трудновато, зато стыла голова, выбритая под ту стрижку, которую Капон уже несколько раз носил по приговору судов.
Сидевший возле журнального столика Моргунов не без удовольствия разглядывал то свои новенькие сапожки, то потуги Капона стать мастером народной медицины. Время от времени Славка кидал дельные советы до подельника, чтобы тот мог еще скорее приступить до исцеления страждущих.
— Капон, я вам говорю: морда должна всю дорогу не дергаться, — руководил репетицией Моргунов. — Вы же имеете видеомагнитофон и кучу фильмов за этих лысых мастеров. И вы думаете, их объединяет идиотизм режиссеров? Ни разу. У них всех морды каменные. Даже когда их лупят самурайскими шпагами. У меня уже зуд начать дело, но я даже не могу приступать из-за этой бороды. Майка наготове, санаторий на мази, бабки заряжены — и только ваша борода стоит у всех поперек дороги.
Капон принял обычный вид и устало опустился в новенькое кресло.
— Какие дела, Слава? Вы что, не знаете, волосы очень быстро имеют расти только на покойниках.
— Не только, Капон. И на лицах восточных национальностей. А вы теперь именно такое, с Тибета, поэтому догоняйте понтов вместе с бородой и самообразовательностью.
— Ага, как же. Думаете это легко? Я никак до вашего халата не привыкну, а вы говорите борода при каменной морде восточной нации.
— Интересно, — скривился Моргунов. — С кем это я разговариваю? Если бы мне выпало счастье слушать всяких нудностей старика Капона, так черт с ним. Но я не вижу среди здесь Капона. Вместо него мне бакланит всяких идиотизмов мастер Вонг. Вы что, забыли за свой паспорт? Настоящий паспорт, а не те липы, на которые богаты ваши нычки. А в новой ксиве без понтов сказано — вы теперь никакой не Капон. Так что кончайте ныть, и ведите себя как доктор астрологопсихологических наук из Академии.
Капон напустил на себя такой вид, будто чересчур перепарился, репетируя умную морду после защиты докторской диссертации.
— Слушайте, Слава, перекратите пылить. Вы же сами сказали: всё будет по натуре. Хорошо, я сейчас таки да Вонг. И согласен быть им до конца, если наше дело не выйдет из масти. Но вы имели упрекать меня липовыми ксивами. Можно подумать… Скажите, какой художник нарисовал мне фуфель за доктора?
— Капон, вы опять нарываетесь, — обиделся Моргунов. — Скажите спасибо, что вы теперь мастер не только медицины, но и мордобойного искусства. Иначе я бы… Как вы могли такое заявить? Чтобы я не ответил за свое слово? Я же вам не эти бизнесмены из комсомола! Я наши законы знаю: кто не ответит за слово — дергается на ноже.
— Так вы же сами гнали волну: времена изменились вместе с нашими законами…
— Законы могут меняться, — на полтона ниже сказал Слава. — Но не до такой степени, чтоб мы лепили между себя горбатых фраеров. Ваш документ за докторство обошелся мне в три штуки. И он таки да настоящий. С него вода не капает, не переживайте. Просто один ленинградский фраер взял и учередил сам себе Академию. Даже я сейчас не повторю ее полное название. Но главное не это, а то, что она существует. И торгует корочки докторов, кандидатов до степени всяких астрологомансов. Настоящие корочки, потому что президент Академии — он же ее основатель. А вы говорите — фуфель. Какой фуфель, если у нас ПТУ тоже скоро заделаются академиями? Так времени ждать нет, пока такое будет. Потому вы доктор заграничный, тем более с Тибета.
— А черный пояс по медицине? — съехидничал Капон.
— У вас, доктор Вонг, склероз забивает памороки, — совсем тихо брякнул Слава. — Черный пояс — это по каратэ… А что вам хотелось? За наши бабки можете цеплять на себя ремни всех цветов радуги. И разве это главное? Главное, чтобы вы чуть наблатыкались среди видика и книжек, которые катают доктора наук из вашей Академии. И реже открывали рот. У вас, на всякий случай, будет переводчик. За это я тоже позаботился. Хороший переводчик. Здоровый бугай, раньше танком в бригаде Боц… зараза… в прежней фирме Леонида Александровича был. Переводчик тоже не главное. Главное, что у нас уже всё есть, даже директор на голову, а бороды не хватает. Меня ваша борода с ума сведет, пока вылезет на всю длину.
— Слава, у меня от этих главных речей скорее вырастет второй глаз, — сказал доктор Капон. — Или вы не видите — я стараюсь, как могу…. О, слушайте, я вычитал, как какие-то гормоны растят бороду у женщин. Может, ради дела на себе испытать?
— Не стоит, — отрубил Моргунов. — Я чересчур дорожу здоровьем подель… делового… или так: делового партнера, вот. Да, я им дорожу, чтобы вы тренировали на себе всякие сомнительные пилюли. Нехай их наши пациенты хавают. В очень замечательной обстановке. Вы бы видели, какой у нас офис и остальные дела — так борода, может, полезла бы из морды на удивление. Причем темпами, за которые нам пока мечтается.
Моргунов говорил чистую правду. Дочернее предприятие международного благотворительного фонда имени патера Брауна «Гиппократ» уже успело заключить договор за аренду с санаторием «Синие зори». Главный врач этого учреждения рассматривал на одного из учредителей Моргунова как на явное спасение от хронической бескормицы.
В прежние годы «Синие зори» были неплохо себе устроены безо всяких субарендных гембелей, круглогодично обслуживая советский пролетариат, измученный болезнями до невозможностей. Профкомы предприятий почти стопроцентно башляли за своих сотрудников, которые ежегодно миллионными толпами оккупировали здравницы от Бреста до Курил с января по декабрь.
Когда Советский Союз распался на свои маленькие подобия, это, в первую очередь, плодотворно сказалось на здоровье трудящихся. Всякие хронические почечники и сердечники, годами бегавшие в профкомы за путевками, тут же вылечились, резко перестали шляться по санаториям за смешные деньги со своими серьезными эпикризами.
Санатории и дома отдыха задышали на ладан даже в разгар золотоносного лета, так что за остальные времена года лучше молчать. Обслуживающий персонал разлетался кто куда может, а наивно верящие в лучшие времена и ждущие близкой пенсии уже готовы были заложить души дьяволу или оборудование в ломбард Минздрава, лишь бы регулярно иметь зарплату, которая годилась исключительно больным от ожирения, согласным ради фигуры посидеть на рационе концлагерника.
Врачи начали получать такую заработную плату, словно сильно мешали новым правителям из старой гвардии строить очередное светлое завтра. Тем не менее, люди в белых халатах, давшие в свое время клятву Гиппократа, продолжали соблюдать свое слово. Тогда им стали выплачивать с трудом называемую зарплату столь регулярно, чтобы самые тупые из докторов поняли, чего от них требуется при чихании государства на здоровье общества.
При этом врачи по инерции разорялись в разные стороны: СОС! Не хватает пилюлек и всего остального, что горами продается в аптеках за хорошие бабки. Как говорят в Одессе, кричите дальше. Однако, от этих воплей лекарств с оборудованием почему-то не прибавилось ни на копейку и даже в рационе больничного питания стала преобладать дуля с маком. Хреновые у нас врачи, не умеют лепить правильные диагнозы, вопят, как им нужны средства для спасения жизни людей. А где набраться этих средств, когда требуется в сжатые сроки обеспечить армию шинелями нового образца?
«Синие зори», заключив договор, с «Гиппократом», тут же получили финансовую поддержку. Моргунов оказался настолько порядочным человеком, что сходу заплатил санаторию до конца года, согласно договору, подготовленному юристом Прянишникова. Главврач от радости взвился до потолка, благословляя тот день, когда «Гиппократ» решил частично оккупировать его отдающую концы лечебницу, где, согласно статистике, на двух работников приходилось четверть отдыхающего и пустая упаковка от адельфана.
Напрасно этот доктор скакал от великой радости. Если бы он знал, какую бумажную западню подмахнул, может, всё равно дергался, но по другому поводу. Государственным предприятиям еще на собственных синяках и шишках приходилось обучаться тем методам работы, за которые Боцман и компания давно забыли. Самыми надежными помощниками в экономии средств наших бизнесменов стали темпы инфляции и постоянный рост цен.
Прошло совсем немного времени, как они порадовали руководство «Синих зорь». Правительство опять пошло на непопулярные меры. Главврач сильно удивился — куда еще дальше? Можно подумать этот деятель не привык или мог припомнить, когда при его жизни правительство шло на популярные меры и чего они вообще из себя представляют. Главврач подсчитал, во что обойдется электричество с отоплением и всем остальным, согласно новых цен, и резко стал дергаться в сторону «Гиппократа».
Моргунов не врубался, чего от него хочет этот чувак при белом халате. Он сделал на себе бешеные глаза и попер буром на хозяина «Синих зорь». Ты что, башкой об дверь треснулся, какая доплата, возбуждал сам себя Моргунов, посмотри в договор, чего там пишется. Бабки на твой счет легли полностью до конца года? Легли или нет? А если легли, то свои претензии высказывай Минфину, а не нашей благотворительности.
Главврач понимал: иногда блатные кидают лохов с помощью своих гнусных приемов. Но он отказывался верить, что его поимела родственная организация с помощью внутренней государственной политики. Себя главврач лохом вряд ли считал, хотя на большее, чем коньяк с пациентов, не шел даже в былые годы.
Доктор поскакал до юриста, но тот только развел руками шире собственных ушей и пожаловался по такому поводу: сейчас обваливаются не только дурацкие цены, но и пуды новых нормативных документов, резко противоречащих друг другу.
Главврач продолжал действовать на нервы благоустраивающему офис и пару корпусов Моргунову своей тягомотиной по поводу дополнительных пары копеек на санаторий. Моргунов орал в ответ: все свои обещания он почти выполнил, осталось придать только хозяйский вид гиппократовским помещениям, согласно одного из пунктов договора. И если жадный командир «Синих зорь» чем-то недоволен, нехай катит прямо в суд, через который будет общаться с моргуновским адвокатом.
Доктор прекрасно понимал, каких результатов дадут судебные разборки, а потому снова слетал до своего юриста. И тот подучил его, как взять «Гиппократ.» за кадык.
На следующий день главврач стал шариться вокруг моргуновской территории с ее спешными причесонами до работы. Доктор держался при таком виде, с понтом тот самый Канцельбогенштраузинер таки да завещал ему свое громадное состояние.
Славка сперва не понял, отчего главврач, еще вчера бегавший за ним с жалкой яростью недокормленной собаки, стал так сыто поглядывать на всё кругом, словно не ходил пешком, а сидел в кабине аэроплана. И когда самолюбование доктора не выдержало напряжения, он выпалил: работайте, ребятки, обустраивайтесь, согласно договору, спасибо вам. Только на будущий год хрен я вам его пролонгирую, а лично мне этот шикарный офис подойдет куда лучше нынешнего обшарпанного кабинета.
В ответ на такие речи Моргунов подобрел до сильной степени, с понтом чересчур заболел, а других докторов, кроме этого, в природе не существует.
После долгих дебатов, переходящих в откровенные матюки, было решено — «Гиппократ» протянет руку помощи коллегам, стонущим в тисках эксплуататорских цен, до которых не додумался даже империализм как высшая стадия капитализма. Для заключения дополнения к имеющемуся договору на следующий день с утра пораньше к главврачу прибудет исполнительный директор фирмы вместе с юристом.
Всю ночь доктор сочинял на бумаге всё новые и новые требования для поставленного на колени «Гиппократа» и приперся на работу с видом Наполеона, ожидающего ключ от очередного города.
Исполнительный директор заявился в кабинет главврача вместе с юристом и терпеливо выслушал его требования, согласно качая головой. Когда главврач «Синих зорь» налил себе воды, чтобы остудить охрипшее от долгих речей горло, а затем перечислить еще сто двадцать условий, исполнительный директор сделал встречное предложение.
— Товарищ доктор, — тихо сказал он, — ваши требования — это да. Имеете на них полное право. В смысле высказать. А теперь слушай сюда. Мы будем давать лично тебе двести баксов в месяц. Это мое слово. Если не хочешь — их получит кто-то другой. Вместо тебя здесь. Не нужно упрямиться, начальник. Мы как раз тоже хирурги по этой части. Очень даже способны заниматься лечением в грязи. Только не на Куяльнике, а на полях орошения. Договор он есть договор. Вот тебе мое слово. Возьми мое слово и положи в свой сейф. Оно честнее всех дел, за которые врут через радио твои хозяева. Мы всегда отвечаем за свое слово.
Доктор начал на всякий случай возбухать всевозможными последствиями такого дешевого запугивания. В ответ на это исполнительный директор покачал головой, кинул две стодолларовые купюры на стол и заметил:
— Кончай базар! С тобой, фраер, Гнус говорит. Ты что, за меня не слышал? В общем, гарантирую — все твои проблемы порешаю. Но личные. На санаторий не подписываюсь. Главный тут не я, а «Гиппократ». На благотворительности ты наживаться не будешь — тоже гарантирую. Здесь не кабак, а людей лечить будут. Не мешай. И больше не смеши меня за прокуратуру. Тебе что, легче станет, когда прокуратура твой труп отроет? Ну, отроет, в лучшем случае, а дальше? А дальше что?
— Что? — повторил за Гнусом главврач.
— Скажи ему, что дальше, — обратился исполнительный директор до своего молчащего юриста.
— Типичное самоубийство, — уверенным голосом сказал он. — Или неопознанный покойник, в течение трех суток его обязаны похоронить.
— Так это же в лучшем случае, — заметил Гнус и чуть ли не ласково спросил врача:
— У тебя дети есть? Нет, за них речь не идет. Мы же не звери какие. Я садизма не люблю. Но ты не бойся, за детей государство позаботится. Представляешь, как оно хорошо за них позаботится? Так что, есть дети?
— Двое, — глухо выдохнул доктор.
— Непорядок, — сурово сказал Гнус. — А мне доложили — только один детенок. Другое дело. На тебе еще стольник. Это в много-много раз больше, чем ты тут имеешь. Бери деньги.
Доктор сунул купюры в карман халата с такой решительностью, словно спасал больного от неминуемой гибели.
— Договорились, — бросил на прощание Гнус. — Если будут проблемы — порешаем. Кстати, захочешь шифер и другие гвозди но ремонт — завтра будут. Ты уже три года свои докладные пишешь… Есть предложение. Санаторий получает помощь, а «Гиппократ» немного расширяется. Зато через неделю в оставшемся на тебе хозяйстве все будет. И материалы, и мастера. Переведешь PCУ по счету три копейки, мы доплатим наличными. Да, еще. Ты, видно, не дурак, хотя имеешь диплом. Так вот, не смеши больше никого рассказами за государственный интерес. Особенно, когда заключаешь договор. Страна за себя без твоей помощи позаботится. А ты о себе думай. И еще одно скажу напоследок. Мы слов на ветер не бросаем. И деньги тоже. Так что не вздумай больше шутить… Я понимаю — тебя всю жизнь дурили. Но это делало государство. Раньше. Теперь всё будет наоборот. Для тебя и детей твоих. За остальных не отвечаю.
Сидевший возле журнального столика Моргунов не без удовольствия разглядывал то свои новенькие сапожки, то потуги Капона стать мастером народной медицины. Время от времени Славка кидал дельные советы до подельника, чтобы тот мог еще скорее приступить до исцеления страждущих.
— Капон, я вам говорю: морда должна всю дорогу не дергаться, — руководил репетицией Моргунов. — Вы же имеете видеомагнитофон и кучу фильмов за этих лысых мастеров. И вы думаете, их объединяет идиотизм режиссеров? Ни разу. У них всех морды каменные. Даже когда их лупят самурайскими шпагами. У меня уже зуд начать дело, но я даже не могу приступать из-за этой бороды. Майка наготове, санаторий на мази, бабки заряжены — и только ваша борода стоит у всех поперек дороги.
Капон принял обычный вид и устало опустился в новенькое кресло.
— Какие дела, Слава? Вы что, не знаете, волосы очень быстро имеют расти только на покойниках.
— Не только, Капон. И на лицах восточных национальностей. А вы теперь именно такое, с Тибета, поэтому догоняйте понтов вместе с бородой и самообразовательностью.
— Ага, как же. Думаете это легко? Я никак до вашего халата не привыкну, а вы говорите борода при каменной морде восточной нации.
— Интересно, — скривился Моргунов. — С кем это я разговариваю? Если бы мне выпало счастье слушать всяких нудностей старика Капона, так черт с ним. Но я не вижу среди здесь Капона. Вместо него мне бакланит всяких идиотизмов мастер Вонг. Вы что, забыли за свой паспорт? Настоящий паспорт, а не те липы, на которые богаты ваши нычки. А в новой ксиве без понтов сказано — вы теперь никакой не Капон. Так что кончайте ныть, и ведите себя как доктор астрологопсихологических наук из Академии.
Капон напустил на себя такой вид, будто чересчур перепарился, репетируя умную морду после защиты докторской диссертации.
— Слушайте, Слава, перекратите пылить. Вы же сами сказали: всё будет по натуре. Хорошо, я сейчас таки да Вонг. И согласен быть им до конца, если наше дело не выйдет из масти. Но вы имели упрекать меня липовыми ксивами. Можно подумать… Скажите, какой художник нарисовал мне фуфель за доктора?
— Капон, вы опять нарываетесь, — обиделся Моргунов. — Скажите спасибо, что вы теперь мастер не только медицины, но и мордобойного искусства. Иначе я бы… Как вы могли такое заявить? Чтобы я не ответил за свое слово? Я же вам не эти бизнесмены из комсомола! Я наши законы знаю: кто не ответит за слово — дергается на ноже.
— Так вы же сами гнали волну: времена изменились вместе с нашими законами…
— Законы могут меняться, — на полтона ниже сказал Слава. — Но не до такой степени, чтоб мы лепили между себя горбатых фраеров. Ваш документ за докторство обошелся мне в три штуки. И он таки да настоящий. С него вода не капает, не переживайте. Просто один ленинградский фраер взял и учередил сам себе Академию. Даже я сейчас не повторю ее полное название. Но главное не это, а то, что она существует. И торгует корочки докторов, кандидатов до степени всяких астрологомансов. Настоящие корочки, потому что президент Академии — он же ее основатель. А вы говорите — фуфель. Какой фуфель, если у нас ПТУ тоже скоро заделаются академиями? Так времени ждать нет, пока такое будет. Потому вы доктор заграничный, тем более с Тибета.
— А черный пояс по медицине? — съехидничал Капон.
— У вас, доктор Вонг, склероз забивает памороки, — совсем тихо брякнул Слава. — Черный пояс — это по каратэ… А что вам хотелось? За наши бабки можете цеплять на себя ремни всех цветов радуги. И разве это главное? Главное, чтобы вы чуть наблатыкались среди видика и книжек, которые катают доктора наук из вашей Академии. И реже открывали рот. У вас, на всякий случай, будет переводчик. За это я тоже позаботился. Хороший переводчик. Здоровый бугай, раньше танком в бригаде Боц… зараза… в прежней фирме Леонида Александровича был. Переводчик тоже не главное. Главное, что у нас уже всё есть, даже директор на голову, а бороды не хватает. Меня ваша борода с ума сведет, пока вылезет на всю длину.
— Слава, у меня от этих главных речей скорее вырастет второй глаз, — сказал доктор Капон. — Или вы не видите — я стараюсь, как могу…. О, слушайте, я вычитал, как какие-то гормоны растят бороду у женщин. Может, ради дела на себе испытать?
— Не стоит, — отрубил Моргунов. — Я чересчур дорожу здоровьем подель… делового… или так: делового партнера, вот. Да, я им дорожу, чтобы вы тренировали на себе всякие сомнительные пилюли. Нехай их наши пациенты хавают. В очень замечательной обстановке. Вы бы видели, какой у нас офис и остальные дела — так борода, может, полезла бы из морды на удивление. Причем темпами, за которые нам пока мечтается.
Моргунов говорил чистую правду. Дочернее предприятие международного благотворительного фонда имени патера Брауна «Гиппократ» уже успело заключить договор за аренду с санаторием «Синие зори». Главный врач этого учреждения рассматривал на одного из учредителей Моргунова как на явное спасение от хронической бескормицы.
В прежние годы «Синие зори» были неплохо себе устроены безо всяких субарендных гембелей, круглогодично обслуживая советский пролетариат, измученный болезнями до невозможностей. Профкомы предприятий почти стопроцентно башляли за своих сотрудников, которые ежегодно миллионными толпами оккупировали здравницы от Бреста до Курил с января по декабрь.
Когда Советский Союз распался на свои маленькие подобия, это, в первую очередь, плодотворно сказалось на здоровье трудящихся. Всякие хронические почечники и сердечники, годами бегавшие в профкомы за путевками, тут же вылечились, резко перестали шляться по санаториям за смешные деньги со своими серьезными эпикризами.
Санатории и дома отдыха задышали на ладан даже в разгар золотоносного лета, так что за остальные времена года лучше молчать. Обслуживающий персонал разлетался кто куда может, а наивно верящие в лучшие времена и ждущие близкой пенсии уже готовы были заложить души дьяволу или оборудование в ломбард Минздрава, лишь бы регулярно иметь зарплату, которая годилась исключительно больным от ожирения, согласным ради фигуры посидеть на рационе концлагерника.
Врачи начали получать такую заработную плату, словно сильно мешали новым правителям из старой гвардии строить очередное светлое завтра. Тем не менее, люди в белых халатах, давшие в свое время клятву Гиппократа, продолжали соблюдать свое слово. Тогда им стали выплачивать с трудом называемую зарплату столь регулярно, чтобы самые тупые из докторов поняли, чего от них требуется при чихании государства на здоровье общества.
При этом врачи по инерции разорялись в разные стороны: СОС! Не хватает пилюлек и всего остального, что горами продается в аптеках за хорошие бабки. Как говорят в Одессе, кричите дальше. Однако, от этих воплей лекарств с оборудованием почему-то не прибавилось ни на копейку и даже в рационе больничного питания стала преобладать дуля с маком. Хреновые у нас врачи, не умеют лепить правильные диагнозы, вопят, как им нужны средства для спасения жизни людей. А где набраться этих средств, когда требуется в сжатые сроки обеспечить армию шинелями нового образца?
«Синие зори», заключив договор, с «Гиппократом», тут же получили финансовую поддержку. Моргунов оказался настолько порядочным человеком, что сходу заплатил санаторию до конца года, согласно договору, подготовленному юристом Прянишникова. Главврач от радости взвился до потолка, благословляя тот день, когда «Гиппократ» решил частично оккупировать его отдающую концы лечебницу, где, согласно статистике, на двух работников приходилось четверть отдыхающего и пустая упаковка от адельфана.
Напрасно этот доктор скакал от великой радости. Если бы он знал, какую бумажную западню подмахнул, может, всё равно дергался, но по другому поводу. Государственным предприятиям еще на собственных синяках и шишках приходилось обучаться тем методам работы, за которые Боцман и компания давно забыли. Самыми надежными помощниками в экономии средств наших бизнесменов стали темпы инфляции и постоянный рост цен.
Прошло совсем немного времени, как они порадовали руководство «Синих зорь». Правительство опять пошло на непопулярные меры. Главврач сильно удивился — куда еще дальше? Можно подумать этот деятель не привык или мог припомнить, когда при его жизни правительство шло на популярные меры и чего они вообще из себя представляют. Главврач подсчитал, во что обойдется электричество с отоплением и всем остальным, согласно новых цен, и резко стал дергаться в сторону «Гиппократа».
Моргунов не врубался, чего от него хочет этот чувак при белом халате. Он сделал на себе бешеные глаза и попер буром на хозяина «Синих зорь». Ты что, башкой об дверь треснулся, какая доплата, возбуждал сам себя Моргунов, посмотри в договор, чего там пишется. Бабки на твой счет легли полностью до конца года? Легли или нет? А если легли, то свои претензии высказывай Минфину, а не нашей благотворительности.
Главврач понимал: иногда блатные кидают лохов с помощью своих гнусных приемов. Но он отказывался верить, что его поимела родственная организация с помощью внутренней государственной политики. Себя главврач лохом вряд ли считал, хотя на большее, чем коньяк с пациентов, не шел даже в былые годы.
Доктор поскакал до юриста, но тот только развел руками шире собственных ушей и пожаловался по такому поводу: сейчас обваливаются не только дурацкие цены, но и пуды новых нормативных документов, резко противоречащих друг другу.
Главврач продолжал действовать на нервы благоустраивающему офис и пару корпусов Моргунову своей тягомотиной по поводу дополнительных пары копеек на санаторий. Моргунов орал в ответ: все свои обещания он почти выполнил, осталось придать только хозяйский вид гиппократовским помещениям, согласно одного из пунктов договора. И если жадный командир «Синих зорь» чем-то недоволен, нехай катит прямо в суд, через который будет общаться с моргуновским адвокатом.
Доктор прекрасно понимал, каких результатов дадут судебные разборки, а потому снова слетал до своего юриста. И тот подучил его, как взять «Гиппократ.» за кадык.
На следующий день главврач стал шариться вокруг моргуновской территории с ее спешными причесонами до работы. Доктор держался при таком виде, с понтом тот самый Канцельбогенштраузинер таки да завещал ему свое громадное состояние.
Славка сперва не понял, отчего главврач, еще вчера бегавший за ним с жалкой яростью недокормленной собаки, стал так сыто поглядывать на всё кругом, словно не ходил пешком, а сидел в кабине аэроплана. И когда самолюбование доктора не выдержало напряжения, он выпалил: работайте, ребятки, обустраивайтесь, согласно договору, спасибо вам. Только на будущий год хрен я вам его пролонгирую, а лично мне этот шикарный офис подойдет куда лучше нынешнего обшарпанного кабинета.
В ответ на такие речи Моргунов подобрел до сильной степени, с понтом чересчур заболел, а других докторов, кроме этого, в природе не существует.
После долгих дебатов, переходящих в откровенные матюки, было решено — «Гиппократ» протянет руку помощи коллегам, стонущим в тисках эксплуататорских цен, до которых не додумался даже империализм как высшая стадия капитализма. Для заключения дополнения к имеющемуся договору на следующий день с утра пораньше к главврачу прибудет исполнительный директор фирмы вместе с юристом.
Всю ночь доктор сочинял на бумаге всё новые и новые требования для поставленного на колени «Гиппократа» и приперся на работу с видом Наполеона, ожидающего ключ от очередного города.
Исполнительный директор заявился в кабинет главврача вместе с юристом и терпеливо выслушал его требования, согласно качая головой. Когда главврач «Синих зорь» налил себе воды, чтобы остудить охрипшее от долгих речей горло, а затем перечислить еще сто двадцать условий, исполнительный директор сделал встречное предложение.
— Товарищ доктор, — тихо сказал он, — ваши требования — это да. Имеете на них полное право. В смысле высказать. А теперь слушай сюда. Мы будем давать лично тебе двести баксов в месяц. Это мое слово. Если не хочешь — их получит кто-то другой. Вместо тебя здесь. Не нужно упрямиться, начальник. Мы как раз тоже хирурги по этой части. Очень даже способны заниматься лечением в грязи. Только не на Куяльнике, а на полях орошения. Договор он есть договор. Вот тебе мое слово. Возьми мое слово и положи в свой сейф. Оно честнее всех дел, за которые врут через радио твои хозяева. Мы всегда отвечаем за свое слово.
Доктор начал на всякий случай возбухать всевозможными последствиями такого дешевого запугивания. В ответ на это исполнительный директор покачал головой, кинул две стодолларовые купюры на стол и заметил:
— Кончай базар! С тобой, фраер, Гнус говорит. Ты что, за меня не слышал? В общем, гарантирую — все твои проблемы порешаю. Но личные. На санаторий не подписываюсь. Главный тут не я, а «Гиппократ». На благотворительности ты наживаться не будешь — тоже гарантирую. Здесь не кабак, а людей лечить будут. Не мешай. И больше не смеши меня за прокуратуру. Тебе что, легче станет, когда прокуратура твой труп отроет? Ну, отроет, в лучшем случае, а дальше? А дальше что?
— Что? — повторил за Гнусом главврач.
— Скажи ему, что дальше, — обратился исполнительный директор до своего молчащего юриста.
— Типичное самоубийство, — уверенным голосом сказал он. — Или неопознанный покойник, в течение трех суток его обязаны похоронить.
— Так это же в лучшем случае, — заметил Гнус и чуть ли не ласково спросил врача:
— У тебя дети есть? Нет, за них речь не идет. Мы же не звери какие. Я садизма не люблю. Но ты не бойся, за детей государство позаботится. Представляешь, как оно хорошо за них позаботится? Так что, есть дети?
— Двое, — глухо выдохнул доктор.
— Непорядок, — сурово сказал Гнус. — А мне доложили — только один детенок. Другое дело. На тебе еще стольник. Это в много-много раз больше, чем ты тут имеешь. Бери деньги.
Доктор сунул купюры в карман халата с такой решительностью, словно спасал больного от неминуемой гибели.
— Договорились, — бросил на прощание Гнус. — Если будут проблемы — порешаем. Кстати, захочешь шифер и другие гвозди но ремонт — завтра будут. Ты уже три года свои докладные пишешь… Есть предложение. Санаторий получает помощь, а «Гиппократ» немного расширяется. Зато через неделю в оставшемся на тебе хозяйстве все будет. И материалы, и мастера. Переведешь PCУ по счету три копейки, мы доплатим наличными. Да, еще. Ты, видно, не дурак, хотя имеешь диплом. Так вот, не смеши больше никого рассказами за государственный интерес. Особенно, когда заключаешь договор. Страна за себя без твоей помощи позаботится. А ты о себе думай. И еще одно скажу напоследок. Мы слов на ветер не бросаем. И деньги тоже. Так что не вздумай больше шутить… Я понимаю — тебя всю жизнь дурили. Но это делало государство. Раньше. Теперь всё будет наоборот. Для тебя и детей твоих. За остальных не отвечаю.