Страница:
— Скажите, — робко перебил Моргунова Янис, — как правильно пишется «шнифт» или «шнивт»?
— Какая тебе разница? — не сознался Моргунов в том, что он хоть чего-то может не знать. — Значит, пиши… Горе, а не начальник рекламы, даже человеческого языка не понимает. Привык там у себя всякие закидоны шмалять, вроде «экслуззив» и прочей пидорасни… Короче, писатель, надо чтобы клиент видел привычную декорацию. Пускай уберут эти джунгли. И горы. У нас, между прочим, море. Я сам видел кино, как тот Ван Дамм раздвоился именно на морском берегу. И там он таких лупок всем выписывает, каких ты уже заслужил. Я что, вместо тебя работать должен? Еще раз — десять процентов срежу…
Пиши… Сенсей Вонг его тренирует скакать на песке… И пару раз пусть он мелькнет своей мордой. А то, врубись, этот Ван Дамм всю дорогу прыгает, а Вонг… Мы что, рекламой Ван Дамма занимаемся? Пускай сенсей Вонг на морском берегу руки до солнца протянет или брякнет что-то дельного. За те бабки, что я вам плачу, могли бы под Ван Дамма загримироваться, чтобы сенсей ему какой-то выверт в дыню сделал… Значит, этот Ван Дамм жрет песок, а рядом спокойный Вонг… В общем, давай море. А то я вас знаю. Вы песок начнете снимать возле дома, что строят рядом с телестудией, а море — в аквариуме. Такой фуфель у меня не проканает. И больше чтоб я тебе слова не сказал, а всё было в ажуре. Понял?
Сосисомиди покорно качнул головой, хотя стал потеть еще больше. Он был согласен даже присутствовать при съемках клипа под водой в колодце, лишь бы не на пляже. У Яниса для этого имелась веская причина.
Моргунов отметил про себя необыкновенное волнение подчиненного и подбодрил его:
— Не дрейфь, пиндос банабаковский, пока тебя никто не бьет. Ну, давай, показывай дальше, какого горбатого вы там налепили среди пленок и газет…
На голубом экране появилось изображение доктора наук Вонга, втыкающего иголки в пациента не первой свежести. За действиями знаменитого лекаря внимательно следила куча людей в белых халатах, сильно смахивающих на родственников бывшей жены Капона…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
— Какая тебе разница? — не сознался Моргунов в том, что он хоть чего-то может не знать. — Значит, пиши… Горе, а не начальник рекламы, даже человеческого языка не понимает. Привык там у себя всякие закидоны шмалять, вроде «экслуззив» и прочей пидорасни… Короче, писатель, надо чтобы клиент видел привычную декорацию. Пускай уберут эти джунгли. И горы. У нас, между прочим, море. Я сам видел кино, как тот Ван Дамм раздвоился именно на морском берегу. И там он таких лупок всем выписывает, каких ты уже заслужил. Я что, вместо тебя работать должен? Еще раз — десять процентов срежу…
Пиши… Сенсей Вонг его тренирует скакать на песке… И пару раз пусть он мелькнет своей мордой. А то, врубись, этот Ван Дамм всю дорогу прыгает, а Вонг… Мы что, рекламой Ван Дамма занимаемся? Пускай сенсей Вонг на морском берегу руки до солнца протянет или брякнет что-то дельного. За те бабки, что я вам плачу, могли бы под Ван Дамма загримироваться, чтобы сенсей ему какой-то выверт в дыню сделал… Значит, этот Ван Дамм жрет песок, а рядом спокойный Вонг… В общем, давай море. А то я вас знаю. Вы песок начнете снимать возле дома, что строят рядом с телестудией, а море — в аквариуме. Такой фуфель у меня не проканает. И больше чтоб я тебе слова не сказал, а всё было в ажуре. Понял?
Сосисомиди покорно качнул головой, хотя стал потеть еще больше. Он был согласен даже присутствовать при съемках клипа под водой в колодце, лишь бы не на пляже. У Яниса для этого имелась веская причина.
Моргунов отметил про себя необыкновенное волнение подчиненного и подбодрил его:
— Не дрейфь, пиндос банабаковский, пока тебя никто не бьет. Ну, давай, показывай дальше, какого горбатого вы там налепили среди пленок и газет…
На голубом экране появилось изображение доктора наук Вонга, втыкающего иголки в пациента не первой свежести. За действиями знаменитого лекаря внимательно следила куча людей в белых халатах, сильно смахивающих на родственников бывшей жены Капона…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Доктор астрологопарапсихологических наук, последний хранитель таинственных секретов монастыря Чуй сенсей Вонг сидел в кресле с каменным выражением на лице и методично поглаживал ягодицы стоящей рядом Майки Пилипчук.
— Маечка, — ровным голосом сказал академик, — ты уже чувствуешь, как с моих пальцев прямо в тебя течет чудодейственная сила?
— Капончик, — недовольно заметила Майка, — я всегда что-то чувствую. Даже сейчас. Но мне это не по вкусу. Раньше ты гладил меня с удовольствием, а теперь — для пользы дела.
— Ой, Маечка, это дело загонит меня в гроб раньше, чем наших клиентов, — устало опустил натруженную руку народный целитель. — Ты имеешь здравый смысл среди своих слов. Конечно, и мне, по идее, было бы гораздо приятнее делать, как раньше, зато теперь я просто-таки обязан постоянно дрессировать свою волю. Это называется автотренинг. На чего не идешь ради бизнеса… Маечка, я старый человек, и уже хочу отдыха, хотя мы не приступили до работы. Меня до потери пульсов измучили эти киносъемки. Тебе хорошо, а надо мной там издевалась последняя собака в длинных трусах, которая светила в морду лампочкой, как на допросе…
— Капончик, не расслабляйся, — гораздо ласковее сказала Майка и положила руку старика на прежнее место, — добирай силы воли. Это, может, сейчас и труднее любого кино, а что делать? Без рекламы сегодня нельзя продать не то что наши чудодейственные возможности, но и интимные услуги вместе с прочими пылесосами.
Капон невольно вздохнул, однако не изменил выражения лица с тощей бородкой. Если бы он знал, через какие испытания придется пройти, так сходу расколол Моргунова на дополнительный процент с дела. Самым легким было сфотографироваться среди цветника, собранного Майкой. Капон даже порывался потренировать на этих девочках свою силу воли, однако Моргунов угнал его на другую съемку.
После кино сенсей Вонг сходу врубился — великий Дуа мог бы потренировать его дух и тело куда лучше. Капон устал выполнять требования какого-то штымпа в черных очках на носу и один раз чуть было не потерял силу своего духа. Однако доктор наук Вонг собрал силу воли, и очки остались на носу командира кино.
Так в том, что Капон перепарился в пляжных съемках, был виноват вовсе не режиссер, а Сосисомиди, чересчур боявшийся съемок на песке в черте города. Он с легким сердцем выделил дополнительную сумму, и рекламный ролик стали снимать на пятидесятом километре за границей города. Если бы не ожесточенные требования Яниса, Ван Дамм вполне бы мог перенимать капоновские приемы в районе пляжа «Дельфин», и тогда кино обошлось бы куда дешевле. Однако самому Сосисомиди душевное спокойствие при целой харе за чужие бабки было куда задороже важнейшего среди искусств.
Несмотря на то, что съемки проходили далеко от городских пляжей. Судно старался пореже выскакивать из машины, возбухая коррективами в действия режиссера. Не надо думать, что у Яниса была прирожденная аллергия на запах моря и цвет песка в черте города, благодаря заботам местной промышленности и канализации. На таких мелочей Сосисомиди обратил бы внимание с большим трудом. У Яниса имелась более веская причина воротить рыло мимо пляжей. Он вообще с некоторых пор предпочитал позабыть за купание в море и ходить с трупным загаром на теле даже в истекающем жарой июле.
Когда Янис еще не трудился в фирме «Гиппократ», а побирался среди города с ручкой наперевес, он вообразил за себя больше, чем может. Сосисомиди по натуре научился в журналистике многому, даже продавать одну и ту же статью в конкурирующие издания и пролазить без приглашения на всякие презентации торговых точек. Судно нажирался на шару, вдобавок наживал пару копеек и был доволен тем, что в разговорах с ним Вера почти перестала обращать внимание на тефлоновую сковородку, висящую на стене кухни.
Эту замечательную сковородку Сосисомиди купил на свой гонорар, слупленный с директрисы страхового агентства. Если бы Вера узнала: ее муж отвалил за кухонную принадлежность целых двадцать баксов, она сходу приголубила бы его таким дорогим подарком. Или растрогалась — кто поймет, что на уме у женщин. Зато на уме у Яниса было одно. Он вовсе не хотел сделать приятное супружнице, как усиленно за это терендел, а преследовал свои чисто шкурные интересы.
У Веры с давних пор была традиционная манера общения со своей второй половиной при помощи разных слов и всего, что попадется под руку. Чаще всего под эту самую руку ей попадалась сковородка — большая и чугунная, с хорошим остатком масла на дне из-за экономии средств. Так Сосисомиди хорошо себе догонял, как полезно готовить пищу на тефлоновой посуде, которая, самое главное для здоровья, в десять раз легче чугунной.
Эта сковородка была фартовой уже потому, что Судно ни разу не получил ей по харе во время кухонных признаний в любви до Веры после традиционных вопросов: когда же ее полудурок начнет по натуре обеспечивать семью?
Янис догонял: хотя новая сковородка висит на стене, чугунную Вера всё равно не выкинула и в любой момент может вернуться до манеры готовить обед и вести себя с помощью привычной для руки тяжелой посуды. Потому Сосисомиди предъявил собственной натуре повышенные обязательства в выколачивании урожая с газетной нивы. Янис старательно убедил сам себя — реклама нужна не только лопающимся страховым компаниям и дорогим магазинам, приобретающим раздельно товар и этикетки для модной французской одежды, пошитой, в лучшем случае, между Шанхаем и Большой Арнаутской.
Сосисомиди решил писать не только, за что он имеет не больше представлений, чем за предназначение компьютера, а еще и за искусство. Искусство — это вам не компьютер, занимающийся перевалкой цемента, тут любой дефективный имеет свое мнение, а главное — не стесняется громогласно его высказывать.
Так то какой-то придурок, искренне считающий «Просто Мария» шедевром всех времен и народов, что тогда говорить за Судно, по инерции рассматривающего себя, как на явную потерю для Нобелевского комитета?
Янис шемонался среди точек, торгующих по ценам ниже мировых чем угодно — от автомобилей до катакомбного воздуха, терял время среди репетиций в театрах, а также ошивался возле киностудии, откуда еще не разбежались люди, наивно верящие в реанимацию отечественного кино.
Сперва Сосисомиди катал короткие «собачки» за новости культуры, дающие хоть какие-то, но гонорары. А потом, оборзев до не вероятностей, приступил до самого настоящего рэкета под видом рецензий.
Судно выпас на улице режиссера Петрова и прилип до него сильнее той маленькой рыбки, которая живет на акуле, подбирая все объедки, что не залезли до ее глотки. Сосисомиди долго и нудно лез в душу за репетиции у театре, хотя режиссер, сильно ускоряя шаг, делал всё возможное, чтобы Янис потерялся по дороге вместе со своими дебильными вопросами. Сосисомиди старался не отставать и рысачил рядом с видом того самого банного листа, который известно до чего постоянно норовит прилипнуть. И, между прочим, напоминал режиссеру: у него скоро премьера, на которую Судно собирается катать рецензию.
Режиссер немного стал притормаживать; он не столько удивился изменению курса Судна из моря поэзии в область критики, как понимал, чего может накарябать этот деятель даже из самых лучших побуждений. За другие побуждения не было и речи: Янис сходу намекнул — он будет стараться изо всех сил, и люди, прочитающие его рецензию, повалят на спектакль Петрова такими толпами, с понтом театр решил перед третьим звонком вернуть всем пострадавшим сгоревшие вклады из разных страховых компаний.
За это Петров, само собой, не должен оставаться равнодушным, а реклама есть реклама, даже если она рецензия. Режиссер задумался над такими словами с видом Гамлета. Возбужденный своей влиятельностью на современный театральный процесс, Сосисомиди продолжал гнать открытым текстом: когда режиссер не поймет, чего от него требует искусство и время, так рецензия может оказаться такой, что эти самые толпы зрителей убегут в другую сторону, с понтом в театре безо всякой очереди можно разжиться исключительно заразными выбрионами. Тем более, сейчас лето, кто тому удивится, если театралы сделают каникулы, а к гастролям в Одессу жарким временем этой самой холеры и прочих дорогих гостей, вроде дизентерии, мы постепенно стали привыкать.
В ответ на заботу Яниса за высокое искусство, режиссер чуть было не придал ему состояние Йорика во время его последней встречи с тем же Гамлетом. Однако вовремя взял себя в руки и заметил Сосисомиди тоном настоящего служителя искусства: если ты, козлиная харя, устроишь подляну, моя благодарность таки да не будет знать границ.
Ну, после такого обещания, другой, может быть, и задумался за последствия. Но только не Янис, для которого истина — важнее всего. И в самом деле, разве Янис виноват, что спектакль, между прочим, имеет огрехи, декорации поганые, костюмы хреновые, освещение тусклое, а настоящая фамилия Петрова вовсе Веренбойм? В общем — говно, а не спектакль, и нужно быть поцом на всю голову, чтобы переть в театр. Об этих и множестве других недостатков Сосисомиди честно рассказал читателям, как, впрочем, повелевает долг всех журналистов, бесстрашно несущих правду народу, несмотря на страшенные угрозы распоясавшейся мафии из будки «Рембыттехники».
Как каждый творческий деятель, Петров тут же начал соображать выводы из критики, чтобы улучшить работу. Для начала режиссер заглянул в метрику о рождении и убедился, что его фамилия таки да Петров. Остальные критические замечания Сосисомиди были не менее достоверны. Режиссер быстро догнал: его последующие спектакли Судно просто обязан смотреть исключительно натянутым на жопу глазом, как и было гарантировано во время личной встречи.
Статья за замаскированного Беренбойма с его донельзя паршивым спектаклем увидела свет на три недели раньше, чем Петров заметил Яниса среди пляжа «Отрада». Режиссер отбросил в сторону творческие сомнения и вместе с завлитом отправился до новоявленного критика, разомлевшего под солнцем.
Режиссер с корешем стали раздавать Судну такие автографы, за которые ему явно не мечталось во время создания рецензии. Янис даже попытался защищаться, но деятели искусства сходу сломили сопротивление Сосисомиди вместе с его переносицей. После очередного режиссерского хука кровь ударила в мозг Яниса до того сильно, что Судно засомневался: вдруг он таки да ошибся в своих выводах за искусство? Потому что так здорово бить может самый настоящий Петров, а не какой-то там переодетый Беренбойм.
Сосисомиди метелили чересчур разнообразно, и многие отдыхающие стали своими визгами выражать повальное любопытство. Некоторые бросали реплики в сторону театральных деятелей, сравнивая их с бандитами и ментами. Одна баба так вообще истерически орала: «За что вы так человека?»
Петров, вместо того, чтобы честно сказать — это не столько человек, как Сосисомиди, начинает гнать пургу под летним солнцем, благодаря врожденному дару артиста и режиссерским курсам повышения квалификации. Вы, может, поехали от жары мозгами, заорал Петров, грозно надвигаясь на притихшую толпу, это что, человек? Это гад, который маленького мальчика волочил в кусты с донельзя грязными целями. Отдыхающие тут же завопили, как слабо накостыляли хорошие люди этому скотине, и одобряли, чтобы лежащий мордой в песок извращенец получил добавки. Однако, театральные деятели посчитали пляжную миссию вполне выполненной, потому что после их слов разновозрастные мамочки налетели на поверженного Судна и внесли свою лепту в дело перевоспитания его дурных склонностей.
Янис уже плохо понимал, как сумел попасть домой после всего этого. Но то, что он находится в родных стенах, Судно сообразил, увидев перед искривленным носом до боли знакомую сковородку.
Сосисомиди попытался рассказать жене, как из любви до искусства он героически сражался с десятью вооруженными хулиганами, однако не тут-то было. Несмотря на опухшую поэтическую харю, супруга не осталась в стороне от почти уже всенародного дела повального перевоспитания Судна и теннисным движением смахнула его с табуретки на пол.
— Кому ты врешь, скотина? — гремела Вера на ползающего в ее ногах благоверного с ярко выраженным ужасом поверх синяков на морде, — небось, с какой-то своей сучкой поссорился. Вся ряха бабскими ногтями изорвана… Ты кому, паскуда, врешь? А я-то думаю, чего он всю жизнь в дом по две копейки в месяц несет, ах, ты…
Вера хорошо поставленным ударом сверху вниз приложила сковородку до шишки на темени Яниса.
Судно попытался по-пластунски прорваться под кухонный столик, чтобы спастись от дальнейшего вмешательства сковороды в супружеские взаимоотношения, однако жена по-быстрому добавила благоверному харчей с помощью ног. Сосисомиди вспомнил за мужское достоинство, встал на четвереньки и прорвался в комнату, прикрывая опухшую морду рукой от дальнейших поползновений сковородки. Янис даже успел щелкнуть замком, прежде чем в изнеможении распластался на полу.
Жена бесновалась перед закрытой дверью, подобно возбухшему до беспредела вулкану. Она гарантировала Янису дальнейшую счастливую жизнь такими словами, что супруг стал задумываться: быть может, баптисты не врут в своих листовках, рассказывая, как здорово всем будет на том свете? Несмотря на их рекламу, Судно твердо решил не нарываться на характер жены и отложить свое путешествие в иной мир по причине атеистического воспитания.
— Верочка, — пищал в ответ на страшные угрозы Сосисомиди, благоразумно не открывая дверь, — Как ты могла такое подумать?
Через полчаса Вера капитулировала и поклялась здоровьем ребенка не брать в руки свой любимый кухонный предмет до полного выяснения обстоятельств измордованности Судна вовсе не в том месте, где он регулярно получал по морде.
Сосисомиди выполз на кухню при пухлой папке с газетными вырезками своего творчества в двадцати пяти экземплярах.
— Верочка, — убедился заплывшим глазом Янис, что в руках супруги нет привычной чугунной принадлежности, — что ты такое говоришь? Как ты могла подумать, что у меня есть другая женщина, любимая? Вот посмотри и убедись сама. Я же свои прозаические произведения подписываю в твою честь. Подумай, Верочка, была бы у меня другая женщина, так я бы ставил в псевдоним в ее честь — Галкин, Лоркин, Машкин или Светкин. А так, сама смотри, я — Веркин. И ничей другой.
— Да кому ты еще нужен, подонок? — смягчилась жена, окончательно поверив мужу. — Давай, крест мой тяжкий, я к шишке что-то тяжелое приложу..
— Только не сковородку, — пискнул Янис, прижимая до груди заветную папку.
Несколько дней Судно отлеживался в постели, строя разнообразные планы мести Петрову. В мечтаниях он легко забрасывал режиссера бутылками с зажигательной смесью и даже расправлялся с ним в кулачном бою. Но, когда на морде Судна затянулись царапины, а от синяков остались одни воспоминания, воображение творческого работника немного поостыло, и он отправился поправить пошатнувшееся здоровье морскими ваннами. Сосисомиди не рискнул объявиться в Отраде, чтобы встретить там Петрова, как о том мечталось, а направился в совсем противоположную сторону Лузановки.
Морская вода сходу добавила сил Янису, настроив его характер на более миролюбивые планы изничтожения режиссера. Сосисомиди даже начал потихоньку кайфовать, представляя, как он продаст свою разгромную статью в журнал «Театральная жизнь». И тогда гнусного Петрова точно попрут с работы в виде принятых мер, а остальные, помня за судьбу режиссера, безоговорочно начнут соглашаться с платными требованиями перед интервью.
Когда кайф Сосисомиди достиг апогея, он быстро спустился с небес на пляжный песок при помощи оглушительной затрещины. Сперва Янис подумал, что чересчур любимое им солнце грохнулось на землю или еще хуже — в Лузановку приперся Петров, но перед тем, как получить очередной удар, понял — он ошибается. Режиссера здесь в упор не наблюдалось, и солнце, подобно Конституции, торчало высоко в небе. Зото два незнакомых мужика лупили Сосисомиди с тем же остервенением, как Петров с завлитом, и рядом с их ударами сковородка в руках супруги проканывала Божьей благодатью.
— Ах ты, парашник гнойный, — орали мужики больше для сведения окружающих, чтобы они не вмешивались в процессы под солнцем, — ты у нас, гнида, цибуху будешь достать, вафлер глистатый. А вы чего, граждане, суетитесь? Эта тварь в Отраде маленького пацаненка в кустах хотела вжучить, а теперь он здесь пасется. В Отраде его уже вычислили и наваляли, так эта тварюга опять за свое. Не масть меняет, а пляжи. Получи по такому поводу, пидар мокрожопый, в торец, а также по мозолястым губам.
Наши люди всегда ведут себя адекватно до ситуации, и при всем желании Сосисомиди не мог бы пожаловаться, что в Лузановке сердобольные мамочки и все желающие лупили его не так страстно, как раньше в Отраде.
С тех пор Судно резко потерял привычку купаться в море. И, даже находясь на съемках клипа в пятидесяти километрах от Лузановки, пресс-атташе лишний раз старался не вылазить из машины. До чести Яниса, он всё-таки в меру способностей изредка путался у режиссера под ногами, высказывая моргуновские требования, и даже начал действовать на нервы сенсею, чересчур утомленному жарой и дальней дорогой.
Капон, сохраняя каменную морду, внутренне бесился, что перед съемкой его лицо немножко пудрили. До чего докатился с этими благотворительными мансами, рассуждал Капон, пидарасят пудрой среди бела дня. В зоне мы над пивнями такого беспредела не позволяли.
Сосисомиди убедился: вокруг, кроме съемочной группы, нет других отдыхающих, и стал более смело влазить до творческого процесса. Он даже нагло вымерял выдержку сенсея Вонга, рассказывая ему всякие глупости за свое видение дальнейшего развития рекламы. Хотя артист, изображающий поверженного Капоном ученика, лежал мордой в песке, Янис ни разу не вспомнил, как он копировал такое поведение на шумных пляжах, и продолжал тревожить уши доктора Вонга всякими глупостями за факты из его прошлого.
Капону сильно хотелось изменить выражение на лице и ударить наглого фраера своим секретным приемом, но чего не сделаешь ради бизнеса. А потому доктор Вонг спокойно вытащил из себя глаз, продемонстрировал его Сосисомиди и вставил на место. Это дело заметил не только Янис, но и режиссер, тут же заоравший оператору, чтобы он завязывал измерять освещение вокруг природы.
Капон при каменной морде наконец-то снизошел до назойливости начальника рекламы.
— Высоко в тибетских горах, — тщательно и медленно подбирал слова до лексикона доктор наук Вонг, — меня тренировал великий Дуа из монастыря Чуй. Однажды с неба раздался гром. Молния ударила меня в глаз. Она прожгла дырку, через которую вошла в голову чудодейственная сила, неподвластная даже Дуа. И разуму смертных. Учитель сказал: теперь ты лучше меня можешь убивать и лечить людей… Фу… В общем, когда, чувырло братское, ты и дальше липнуть будешь, так смотреть на мир одним глазом я тебе не гарантирую, Я тебе, Отсосопуло, ложкой оба шнифта выдавлю, если ты еще раз откроешь свое помойное хавало. Это говорю я, сенсей Вонг. И я знаю, что говорю. Учение великого Дуа и чудодейственная сила живет во мне.
— Маечка, — ровным голосом сказал академик, — ты уже чувствуешь, как с моих пальцев прямо в тебя течет чудодейственная сила?
— Капончик, — недовольно заметила Майка, — я всегда что-то чувствую. Даже сейчас. Но мне это не по вкусу. Раньше ты гладил меня с удовольствием, а теперь — для пользы дела.
— Ой, Маечка, это дело загонит меня в гроб раньше, чем наших клиентов, — устало опустил натруженную руку народный целитель. — Ты имеешь здравый смысл среди своих слов. Конечно, и мне, по идее, было бы гораздо приятнее делать, как раньше, зато теперь я просто-таки обязан постоянно дрессировать свою волю. Это называется автотренинг. На чего не идешь ради бизнеса… Маечка, я старый человек, и уже хочу отдыха, хотя мы не приступили до работы. Меня до потери пульсов измучили эти киносъемки. Тебе хорошо, а надо мной там издевалась последняя собака в длинных трусах, которая светила в морду лампочкой, как на допросе…
— Капончик, не расслабляйся, — гораздо ласковее сказала Майка и положила руку старика на прежнее место, — добирай силы воли. Это, может, сейчас и труднее любого кино, а что делать? Без рекламы сегодня нельзя продать не то что наши чудодейственные возможности, но и интимные услуги вместе с прочими пылесосами.
Капон невольно вздохнул, однако не изменил выражения лица с тощей бородкой. Если бы он знал, через какие испытания придется пройти, так сходу расколол Моргунова на дополнительный процент с дела. Самым легким было сфотографироваться среди цветника, собранного Майкой. Капон даже порывался потренировать на этих девочках свою силу воли, однако Моргунов угнал его на другую съемку.
После кино сенсей Вонг сходу врубился — великий Дуа мог бы потренировать его дух и тело куда лучше. Капон устал выполнять требования какого-то штымпа в черных очках на носу и один раз чуть было не потерял силу своего духа. Однако доктор наук Вонг собрал силу воли, и очки остались на носу командира кино.
Так в том, что Капон перепарился в пляжных съемках, был виноват вовсе не режиссер, а Сосисомиди, чересчур боявшийся съемок на песке в черте города. Он с легким сердцем выделил дополнительную сумму, и рекламный ролик стали снимать на пятидесятом километре за границей города. Если бы не ожесточенные требования Яниса, Ван Дамм вполне бы мог перенимать капоновские приемы в районе пляжа «Дельфин», и тогда кино обошлось бы куда дешевле. Однако самому Сосисомиди душевное спокойствие при целой харе за чужие бабки было куда задороже важнейшего среди искусств.
Несмотря на то, что съемки проходили далеко от городских пляжей. Судно старался пореже выскакивать из машины, возбухая коррективами в действия режиссера. Не надо думать, что у Яниса была прирожденная аллергия на запах моря и цвет песка в черте города, благодаря заботам местной промышленности и канализации. На таких мелочей Сосисомиди обратил бы внимание с большим трудом. У Яниса имелась более веская причина воротить рыло мимо пляжей. Он вообще с некоторых пор предпочитал позабыть за купание в море и ходить с трупным загаром на теле даже в истекающем жарой июле.
Когда Янис еще не трудился в фирме «Гиппократ», а побирался среди города с ручкой наперевес, он вообразил за себя больше, чем может. Сосисомиди по натуре научился в журналистике многому, даже продавать одну и ту же статью в конкурирующие издания и пролазить без приглашения на всякие презентации торговых точек. Судно нажирался на шару, вдобавок наживал пару копеек и был доволен тем, что в разговорах с ним Вера почти перестала обращать внимание на тефлоновую сковородку, висящую на стене кухни.
Эту замечательную сковородку Сосисомиди купил на свой гонорар, слупленный с директрисы страхового агентства. Если бы Вера узнала: ее муж отвалил за кухонную принадлежность целых двадцать баксов, она сходу приголубила бы его таким дорогим подарком. Или растрогалась — кто поймет, что на уме у женщин. Зато на уме у Яниса было одно. Он вовсе не хотел сделать приятное супружнице, как усиленно за это терендел, а преследовал свои чисто шкурные интересы.
У Веры с давних пор была традиционная манера общения со своей второй половиной при помощи разных слов и всего, что попадется под руку. Чаще всего под эту самую руку ей попадалась сковородка — большая и чугунная, с хорошим остатком масла на дне из-за экономии средств. Так Сосисомиди хорошо себе догонял, как полезно готовить пищу на тефлоновой посуде, которая, самое главное для здоровья, в десять раз легче чугунной.
Эта сковородка была фартовой уже потому, что Судно ни разу не получил ей по харе во время кухонных признаний в любви до Веры после традиционных вопросов: когда же ее полудурок начнет по натуре обеспечивать семью?
Янис догонял: хотя новая сковородка висит на стене, чугунную Вера всё равно не выкинула и в любой момент может вернуться до манеры готовить обед и вести себя с помощью привычной для руки тяжелой посуды. Потому Сосисомиди предъявил собственной натуре повышенные обязательства в выколачивании урожая с газетной нивы. Янис старательно убедил сам себя — реклама нужна не только лопающимся страховым компаниям и дорогим магазинам, приобретающим раздельно товар и этикетки для модной французской одежды, пошитой, в лучшем случае, между Шанхаем и Большой Арнаутской.
Сосисомиди решил писать не только, за что он имеет не больше представлений, чем за предназначение компьютера, а еще и за искусство. Искусство — это вам не компьютер, занимающийся перевалкой цемента, тут любой дефективный имеет свое мнение, а главное — не стесняется громогласно его высказывать.
Так то какой-то придурок, искренне считающий «Просто Мария» шедевром всех времен и народов, что тогда говорить за Судно, по инерции рассматривающего себя, как на явную потерю для Нобелевского комитета?
Янис шемонался среди точек, торгующих по ценам ниже мировых чем угодно — от автомобилей до катакомбного воздуха, терял время среди репетиций в театрах, а также ошивался возле киностудии, откуда еще не разбежались люди, наивно верящие в реанимацию отечественного кино.
Сперва Сосисомиди катал короткие «собачки» за новости культуры, дающие хоть какие-то, но гонорары. А потом, оборзев до не вероятностей, приступил до самого настоящего рэкета под видом рецензий.
Судно выпас на улице режиссера Петрова и прилип до него сильнее той маленькой рыбки, которая живет на акуле, подбирая все объедки, что не залезли до ее глотки. Сосисомиди долго и нудно лез в душу за репетиции у театре, хотя режиссер, сильно ускоряя шаг, делал всё возможное, чтобы Янис потерялся по дороге вместе со своими дебильными вопросами. Сосисомиди старался не отставать и рысачил рядом с видом того самого банного листа, который известно до чего постоянно норовит прилипнуть. И, между прочим, напоминал режиссеру: у него скоро премьера, на которую Судно собирается катать рецензию.
Режиссер немного стал притормаживать; он не столько удивился изменению курса Судна из моря поэзии в область критики, как понимал, чего может накарябать этот деятель даже из самых лучших побуждений. За другие побуждения не было и речи: Янис сходу намекнул — он будет стараться изо всех сил, и люди, прочитающие его рецензию, повалят на спектакль Петрова такими толпами, с понтом театр решил перед третьим звонком вернуть всем пострадавшим сгоревшие вклады из разных страховых компаний.
За это Петров, само собой, не должен оставаться равнодушным, а реклама есть реклама, даже если она рецензия. Режиссер задумался над такими словами с видом Гамлета. Возбужденный своей влиятельностью на современный театральный процесс, Сосисомиди продолжал гнать открытым текстом: когда режиссер не поймет, чего от него требует искусство и время, так рецензия может оказаться такой, что эти самые толпы зрителей убегут в другую сторону, с понтом в театре безо всякой очереди можно разжиться исключительно заразными выбрионами. Тем более, сейчас лето, кто тому удивится, если театралы сделают каникулы, а к гастролям в Одессу жарким временем этой самой холеры и прочих дорогих гостей, вроде дизентерии, мы постепенно стали привыкать.
В ответ на заботу Яниса за высокое искусство, режиссер чуть было не придал ему состояние Йорика во время его последней встречи с тем же Гамлетом. Однако вовремя взял себя в руки и заметил Сосисомиди тоном настоящего служителя искусства: если ты, козлиная харя, устроишь подляну, моя благодарность таки да не будет знать границ.
Ну, после такого обещания, другой, может быть, и задумался за последствия. Но только не Янис, для которого истина — важнее всего. И в самом деле, разве Янис виноват, что спектакль, между прочим, имеет огрехи, декорации поганые, костюмы хреновые, освещение тусклое, а настоящая фамилия Петрова вовсе Веренбойм? В общем — говно, а не спектакль, и нужно быть поцом на всю голову, чтобы переть в театр. Об этих и множестве других недостатков Сосисомиди честно рассказал читателям, как, впрочем, повелевает долг всех журналистов, бесстрашно несущих правду народу, несмотря на страшенные угрозы распоясавшейся мафии из будки «Рембыттехники».
Как каждый творческий деятель, Петров тут же начал соображать выводы из критики, чтобы улучшить работу. Для начала режиссер заглянул в метрику о рождении и убедился, что его фамилия таки да Петров. Остальные критические замечания Сосисомиди были не менее достоверны. Режиссер быстро догнал: его последующие спектакли Судно просто обязан смотреть исключительно натянутым на жопу глазом, как и было гарантировано во время личной встречи.
Статья за замаскированного Беренбойма с его донельзя паршивым спектаклем увидела свет на три недели раньше, чем Петров заметил Яниса среди пляжа «Отрада». Режиссер отбросил в сторону творческие сомнения и вместе с завлитом отправился до новоявленного критика, разомлевшего под солнцем.
Режиссер с корешем стали раздавать Судну такие автографы, за которые ему явно не мечталось во время создания рецензии. Янис даже попытался защищаться, но деятели искусства сходу сломили сопротивление Сосисомиди вместе с его переносицей. После очередного режиссерского хука кровь ударила в мозг Яниса до того сильно, что Судно засомневался: вдруг он таки да ошибся в своих выводах за искусство? Потому что так здорово бить может самый настоящий Петров, а не какой-то там переодетый Беренбойм.
Сосисомиди метелили чересчур разнообразно, и многие отдыхающие стали своими визгами выражать повальное любопытство. Некоторые бросали реплики в сторону театральных деятелей, сравнивая их с бандитами и ментами. Одна баба так вообще истерически орала: «За что вы так человека?»
Петров, вместо того, чтобы честно сказать — это не столько человек, как Сосисомиди, начинает гнать пургу под летним солнцем, благодаря врожденному дару артиста и режиссерским курсам повышения квалификации. Вы, может, поехали от жары мозгами, заорал Петров, грозно надвигаясь на притихшую толпу, это что, человек? Это гад, который маленького мальчика волочил в кусты с донельзя грязными целями. Отдыхающие тут же завопили, как слабо накостыляли хорошие люди этому скотине, и одобряли, чтобы лежащий мордой в песок извращенец получил добавки. Однако, театральные деятели посчитали пляжную миссию вполне выполненной, потому что после их слов разновозрастные мамочки налетели на поверженного Судна и внесли свою лепту в дело перевоспитания его дурных склонностей.
Янис уже плохо понимал, как сумел попасть домой после всего этого. Но то, что он находится в родных стенах, Судно сообразил, увидев перед искривленным носом до боли знакомую сковородку.
Сосисомиди попытался рассказать жене, как из любви до искусства он героически сражался с десятью вооруженными хулиганами, однако не тут-то было. Несмотря на опухшую поэтическую харю, супруга не осталась в стороне от почти уже всенародного дела повального перевоспитания Судна и теннисным движением смахнула его с табуретки на пол.
— Кому ты врешь, скотина? — гремела Вера на ползающего в ее ногах благоверного с ярко выраженным ужасом поверх синяков на морде, — небось, с какой-то своей сучкой поссорился. Вся ряха бабскими ногтями изорвана… Ты кому, паскуда, врешь? А я-то думаю, чего он всю жизнь в дом по две копейки в месяц несет, ах, ты…
Вера хорошо поставленным ударом сверху вниз приложила сковородку до шишки на темени Яниса.
Судно попытался по-пластунски прорваться под кухонный столик, чтобы спастись от дальнейшего вмешательства сковороды в супружеские взаимоотношения, однако жена по-быстрому добавила благоверному харчей с помощью ног. Сосисомиди вспомнил за мужское достоинство, встал на четвереньки и прорвался в комнату, прикрывая опухшую морду рукой от дальнейших поползновений сковородки. Янис даже успел щелкнуть замком, прежде чем в изнеможении распластался на полу.
Жена бесновалась перед закрытой дверью, подобно возбухшему до беспредела вулкану. Она гарантировала Янису дальнейшую счастливую жизнь такими словами, что супруг стал задумываться: быть может, баптисты не врут в своих листовках, рассказывая, как здорово всем будет на том свете? Несмотря на их рекламу, Судно твердо решил не нарываться на характер жены и отложить свое путешествие в иной мир по причине атеистического воспитания.
— Верочка, — пищал в ответ на страшные угрозы Сосисомиди, благоразумно не открывая дверь, — Как ты могла такое подумать?
Через полчаса Вера капитулировала и поклялась здоровьем ребенка не брать в руки свой любимый кухонный предмет до полного выяснения обстоятельств измордованности Судна вовсе не в том месте, где он регулярно получал по морде.
Сосисомиди выполз на кухню при пухлой папке с газетными вырезками своего творчества в двадцати пяти экземплярах.
— Верочка, — убедился заплывшим глазом Янис, что в руках супруги нет привычной чугунной принадлежности, — что ты такое говоришь? Как ты могла подумать, что у меня есть другая женщина, любимая? Вот посмотри и убедись сама. Я же свои прозаические произведения подписываю в твою честь. Подумай, Верочка, была бы у меня другая женщина, так я бы ставил в псевдоним в ее честь — Галкин, Лоркин, Машкин или Светкин. А так, сама смотри, я — Веркин. И ничей другой.
— Да кому ты еще нужен, подонок? — смягчилась жена, окончательно поверив мужу. — Давай, крест мой тяжкий, я к шишке что-то тяжелое приложу..
— Только не сковородку, — пискнул Янис, прижимая до груди заветную папку.
Несколько дней Судно отлеживался в постели, строя разнообразные планы мести Петрову. В мечтаниях он легко забрасывал режиссера бутылками с зажигательной смесью и даже расправлялся с ним в кулачном бою. Но, когда на морде Судна затянулись царапины, а от синяков остались одни воспоминания, воображение творческого работника немного поостыло, и он отправился поправить пошатнувшееся здоровье морскими ваннами. Сосисомиди не рискнул объявиться в Отраде, чтобы встретить там Петрова, как о том мечталось, а направился в совсем противоположную сторону Лузановки.
Морская вода сходу добавила сил Янису, настроив его характер на более миролюбивые планы изничтожения режиссера. Сосисомиди даже начал потихоньку кайфовать, представляя, как он продаст свою разгромную статью в журнал «Театральная жизнь». И тогда гнусного Петрова точно попрут с работы в виде принятых мер, а остальные, помня за судьбу режиссера, безоговорочно начнут соглашаться с платными требованиями перед интервью.
Когда кайф Сосисомиди достиг апогея, он быстро спустился с небес на пляжный песок при помощи оглушительной затрещины. Сперва Янис подумал, что чересчур любимое им солнце грохнулось на землю или еще хуже — в Лузановку приперся Петров, но перед тем, как получить очередной удар, понял — он ошибается. Режиссера здесь в упор не наблюдалось, и солнце, подобно Конституции, торчало высоко в небе. Зото два незнакомых мужика лупили Сосисомиди с тем же остервенением, как Петров с завлитом, и рядом с их ударами сковородка в руках супруги проканывала Божьей благодатью.
— Ах ты, парашник гнойный, — орали мужики больше для сведения окружающих, чтобы они не вмешивались в процессы под солнцем, — ты у нас, гнида, цибуху будешь достать, вафлер глистатый. А вы чего, граждане, суетитесь? Эта тварь в Отраде маленького пацаненка в кустах хотела вжучить, а теперь он здесь пасется. В Отраде его уже вычислили и наваляли, так эта тварюга опять за свое. Не масть меняет, а пляжи. Получи по такому поводу, пидар мокрожопый, в торец, а также по мозолястым губам.
Наши люди всегда ведут себя адекватно до ситуации, и при всем желании Сосисомиди не мог бы пожаловаться, что в Лузановке сердобольные мамочки и все желающие лупили его не так страстно, как раньше в Отраде.
С тех пор Судно резко потерял привычку купаться в море. И, даже находясь на съемках клипа в пятидесяти километрах от Лузановки, пресс-атташе лишний раз старался не вылазить из машины. До чести Яниса, он всё-таки в меру способностей изредка путался у режиссера под ногами, высказывая моргуновские требования, и даже начал действовать на нервы сенсею, чересчур утомленному жарой и дальней дорогой.
Капон, сохраняя каменную морду, внутренне бесился, что перед съемкой его лицо немножко пудрили. До чего докатился с этими благотворительными мансами, рассуждал Капон, пидарасят пудрой среди бела дня. В зоне мы над пивнями такого беспредела не позволяли.
Сосисомиди убедился: вокруг, кроме съемочной группы, нет других отдыхающих, и стал более смело влазить до творческого процесса. Он даже нагло вымерял выдержку сенсея Вонга, рассказывая ему всякие глупости за свое видение дальнейшего развития рекламы. Хотя артист, изображающий поверженного Капоном ученика, лежал мордой в песке, Янис ни разу не вспомнил, как он копировал такое поведение на шумных пляжах, и продолжал тревожить уши доктора Вонга всякими глупостями за факты из его прошлого.
Капону сильно хотелось изменить выражение на лице и ударить наглого фраера своим секретным приемом, но чего не сделаешь ради бизнеса. А потому доктор Вонг спокойно вытащил из себя глаз, продемонстрировал его Сосисомиди и вставил на место. Это дело заметил не только Янис, но и режиссер, тут же заоравший оператору, чтобы он завязывал измерять освещение вокруг природы.
Капон при каменной морде наконец-то снизошел до назойливости начальника рекламы.
— Высоко в тибетских горах, — тщательно и медленно подбирал слова до лексикона доктор наук Вонг, — меня тренировал великий Дуа из монастыря Чуй. Однажды с неба раздался гром. Молния ударила меня в глаз. Она прожгла дырку, через которую вошла в голову чудодейственная сила, неподвластная даже Дуа. И разуму смертных. Учитель сказал: теперь ты лучше меня можешь убивать и лечить людей… Фу… В общем, когда, чувырло братское, ты и дальше липнуть будешь, так смотреть на мир одним глазом я тебе не гарантирую, Я тебе, Отсосопуло, ложкой оба шнифта выдавлю, если ты еще раз откроешь свое помойное хавало. Это говорю я, сенсей Вонг. И я знаю, что говорю. Учение великого Дуа и чудодейственная сила живет во мне.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Во время гиппократовской презентации санаторий «Синие зори» с трудом вместил всех желающих похлопать ладошками новым формам благотворительности и накачать животы шаровым шампанским. Увидев на столах «Дом Переньон» при грудах деликатесов, многие журналисты сходу убедились за высокое предназначение «Гиппократа» и его бескорыстное стремление сделать мир вокруг себя лучше, а людей счастливее.
Их рассуждения лишний раз подтвердило присутствие на презентации высоких гостей из разнокалиберных Советов, а также известных артистов, бизнесменов и филантропов.
В самом деле, нехай на эти поминки по плохому лечению трудящихся масс приперся бы какой-то там зачуханный министр, кто бы обратил до него внимание?
Но если в «Синие зори» приехали Стакан, Сивка и другие уважаемые люди — это о чем-то таки да может сказать. Газетные отчеты за новое медицинское общество наполнились такими смелыми комплиментами, с понтом их писал сам Сосисомиди под двенадцать копирок.
Хотя Янис старался реже попадаться на глаз доктору Вонгу, он уболтал сам себя, как в нем, кроме прозаико-поэтического дара, не погиб и гениальный администратор. Судно щедро башлял моргуновским лавэ и при том строил вид, с понтом разбрасывает бабки из собственного кармана. Благодаря тому, что сколько наших людей не дури, а они всё равно растопыривают уши перед рекламной лапшой, в «Синие зори» тонким ручейком потянулся клиент. После демонстрации по ОРТ фильма за Ван Дамма ручеек постепенно стал превращаться в поток средней толщины.
Наивно веря телевизионной программе, в воскресенье вечером десятки тысяч людей, воспитанных на наших гуманистических ценностях, собрались перед голубыми экранами смотреть «Двойной удар». А что делать, если вместо Павки Корчагина им на той же постоянке показывают других фехтовальщиков, драчунов и борцов за мир во всем мире из ранее враждебного лагеря? Так пока ОРТ демонстрировало Ван Дамма, местное телевидение вперлось на их канал и делало то же самое, используя пресловутый «Двойной удар». Только в местном варианте Жан Клод лупил всех подряд не без помощи доктора Вонга.
Люди терпеливо ждали, когда этот сенсей потеряется из телевизора вместе со своим тибетским монастырем и местное телевидение даст возможность смотреть настоящий «Двойной удар». Не тут-то было. На экране, вместо Жан Клода по пояс в трупах, появилась рука с микрофоном. Полчаса какой-то штымп в белом халате сидел напротив руки с микрофоном и пел за «Гиппократ» разные слова, от которых зрители постепенно переходили до стадии повального бешенства. Где «Двойной удар», паразиты, как было гарантировано телевизионной программой? Чтоб вас с вашим лечебным «Гиппократом» в другой раз показывали всем желающим прямо из реанимации.
Как бы то ни было, на следующий день «Гиппократ» был на слуху всего города. Представляете, возбужденно рассказывали друг другу люди, получившие воскресным вечером небывалое удовольствие, они теперь гонят нас в могилу не только зарплатами, но и мотают нервы каким-то «Гиппократом», чтоб он сгорел с телепиратами, возглавляемыми китайским экстремистом Вонгом. Это же самый настоящий ученик бандюги Мао, а не какого-то Дуа, нехай он треснет вместе с ними, правительством и такой жизнью.
Зато, когда телевизор в течение недели бубнил: «Гиппократ» купил эфирное время, чтобы показать любимый народом фильм «Двойной удар» вместо запланированной ранее тягомотины «Депутатский дневник» — это сразу всем понравилось. За «Гиппократ» резко переменили мнение и даже без напряжения смотрели на доктора Вонга, мелькающего в рекламных перебивках «Двойного удара».
Статьи за чудодейственный «Гиппократ» захлестнули страницы газет, и не было дня, чтобы каждый из продолжающих плодиться телеканалов не терендел за агромадные возможности тибетской медицины, даже если кто хочет просто тренироваться в спортклубе «Лотос».
Кроме масс-медиа, в бой за пациента вступила еще более тяжелая артиллерия. Сам Леонид Александрович в беседах небрежно ронял комплименты за качество обслуживания болезней в «Гиппократе», и, учитывая уровень этих рассказов, в «Синие зори» потянулись некоторые крутые бизнесмены и слуги народа по должностям.
Их рассуждения лишний раз подтвердило присутствие на презентации высоких гостей из разнокалиберных Советов, а также известных артистов, бизнесменов и филантропов.
В самом деле, нехай на эти поминки по плохому лечению трудящихся масс приперся бы какой-то там зачуханный министр, кто бы обратил до него внимание?
Но если в «Синие зори» приехали Стакан, Сивка и другие уважаемые люди — это о чем-то таки да может сказать. Газетные отчеты за новое медицинское общество наполнились такими смелыми комплиментами, с понтом их писал сам Сосисомиди под двенадцать копирок.
Хотя Янис старался реже попадаться на глаз доктору Вонгу, он уболтал сам себя, как в нем, кроме прозаико-поэтического дара, не погиб и гениальный администратор. Судно щедро башлял моргуновским лавэ и при том строил вид, с понтом разбрасывает бабки из собственного кармана. Благодаря тому, что сколько наших людей не дури, а они всё равно растопыривают уши перед рекламной лапшой, в «Синие зори» тонким ручейком потянулся клиент. После демонстрации по ОРТ фильма за Ван Дамма ручеек постепенно стал превращаться в поток средней толщины.
Наивно веря телевизионной программе, в воскресенье вечером десятки тысяч людей, воспитанных на наших гуманистических ценностях, собрались перед голубыми экранами смотреть «Двойной удар». А что делать, если вместо Павки Корчагина им на той же постоянке показывают других фехтовальщиков, драчунов и борцов за мир во всем мире из ранее враждебного лагеря? Так пока ОРТ демонстрировало Ван Дамма, местное телевидение вперлось на их канал и делало то же самое, используя пресловутый «Двойной удар». Только в местном варианте Жан Клод лупил всех подряд не без помощи доктора Вонга.
Люди терпеливо ждали, когда этот сенсей потеряется из телевизора вместе со своим тибетским монастырем и местное телевидение даст возможность смотреть настоящий «Двойной удар». Не тут-то было. На экране, вместо Жан Клода по пояс в трупах, появилась рука с микрофоном. Полчаса какой-то штымп в белом халате сидел напротив руки с микрофоном и пел за «Гиппократ» разные слова, от которых зрители постепенно переходили до стадии повального бешенства. Где «Двойной удар», паразиты, как было гарантировано телевизионной программой? Чтоб вас с вашим лечебным «Гиппократом» в другой раз показывали всем желающим прямо из реанимации.
Как бы то ни было, на следующий день «Гиппократ» был на слуху всего города. Представляете, возбужденно рассказывали друг другу люди, получившие воскресным вечером небывалое удовольствие, они теперь гонят нас в могилу не только зарплатами, но и мотают нервы каким-то «Гиппократом», чтоб он сгорел с телепиратами, возглавляемыми китайским экстремистом Вонгом. Это же самый настоящий ученик бандюги Мао, а не какого-то Дуа, нехай он треснет вместе с ними, правительством и такой жизнью.
Зато, когда телевизор в течение недели бубнил: «Гиппократ» купил эфирное время, чтобы показать любимый народом фильм «Двойной удар» вместо запланированной ранее тягомотины «Депутатский дневник» — это сразу всем понравилось. За «Гиппократ» резко переменили мнение и даже без напряжения смотрели на доктора Вонга, мелькающего в рекламных перебивках «Двойного удара».
Статьи за чудодейственный «Гиппократ» захлестнули страницы газет, и не было дня, чтобы каждый из продолжающих плодиться телеканалов не терендел за агромадные возможности тибетской медицины, даже если кто хочет просто тренироваться в спортклубе «Лотос».
Кроме масс-медиа, в бой за пациента вступила еще более тяжелая артиллерия. Сам Леонид Александрович в беседах небрежно ронял комплименты за качество обслуживания болезней в «Гиппократе», и, учитывая уровень этих рассказов, в «Синие зори» потянулись некоторые крутые бизнесмены и слуги народа по должностям.