Страница:
— Мне кажется, что Ренко — самая непопулярная здесь фамилия. Я имею в виду Германию. Я слышал о вашем отце. Возможно, у себя дома он и герой, но для немцев он палач. Помнят по сорок пятому.
— Он и дома был палачом.
— Я хочу сказать, что с такой фамилией вам бы лучше сидеть здесь и не высовывать носа.
— Дайте-ка ключ, — протянул руку Аркадий.
Федоров, собравшийся уже было уходить, отдал ключ, пожав плечами.
— Я бы не беспокоился, следователь. Единственное, о чем русскому не нужно беспокоиться в Германии, так это о том, что его обкрадут.
Оставшись один, Аркадий сел на подоконник и, предоставленный наконец самому себе, закурил.
По русскому обычаю, отправляясь в дорогу, надо присесть. Так почему бы не сделать этого по приезде? Чтобы официально вступить во владение голой, незапертой комнатой. Особенно если куришь вонючую русскую сигарету. Он увидел медленно приближающийся к вокзалу поезд, блестевший красным и черным глянцем. На машинисте была серая фуражка, похожая на генеральскую. Аркадию вспомнился локомотив на Казанском вокзале, раздетый по пояс машинист и лежавшая на его плече женская рука. Интересно, где они теперь? Перегоняют вагоны по московской окружной? Или катят по степи?
Он вернулся к кровати и раскрыл саквояж. Порывшись в кармане помятых брюк, откопал пенягинский список трех телефонных номеров, текст факса из квартиры Руди и опознанный снимок Риты Бенц. Из свернутого пиджака достал видеопленку. Весь его дорожный гардероб уместился на двух вешалках и на одной полке шкафа. Список телефонов, факс и фотографию он сунул в футляр видеокассеты. Здесь было все его богатство, его опора. Потом пересчитал деньги, которые удалось выжать из Родионова. Сто марок. Насколько бы их хватило простому туристу в Германии? На день? Неделю? Надо быть крайне экономным, чтобы протянуть как можно дольше.
Положив кассету под рубашку, Аркадий вышел на улицу. Он пересек бульвар и вошел в здание вокзала, напоминавшее снаружи своими размерами современный музей. Дневной свет проникал внутрь сверху, сквозь матовое стекло и сетки от голубей. Ни тебе казанских бандитов в черных кожаных куртках, ни усыпляющего мелькания телевизионного экрана, ни бара «Мечта». Вместо всего этого — книжный магазин, ресторан, магазин, предлагающий всевозможные напитки, кинотеатр с эротическими фильмами. В киоске продавался план города на французском, английском и итальянском языках, ни одного — на русском. Купив план на английском, Аркадий вместе с толпой вышел через главный вход на улицу.
От доносившегося из кафе запаха хорошего кофе и шоколада у него подкашивались ноги, но он до того не привык бывать в ресторанах, да и вообще нормально питаться, что продолжал двигаться дальше в надежде увидеть более доступную тележку с мороженым. Он не обращал внимания на витрины, а лишь следил за отражениями в стекле. Дважды он заходил в магазины и тут же выходил, наблюдая, не следит ли кто за ним. Турист обычно осматривает достопримечательности. Аркадий же выключил из поля зрения толпы людей, фонтаны и статуи, ради того чтобы распознать советских людей по выражению лица, качающейся походке или по обычаю носить обручальное кольцо на правой руке. Словно шум морского прибоя, звучала вокруг него немецкая речь. Очнувшись, он увидел, что стоит на широкой площади, окруженной импозантными зданиями с узорами из кирпича, со ступенчатыми фронтонами, переходящими в остроконечные крыши из красной черепицы. Среди них особенно выделялось здание старой ратуши из серого камня. Сотни людей не спеша прогуливались по площади, отдыхали за столиками, потягивая пиво из глиняных кружек, рассматривали на больших часах ратуши движущиеся фигуры танцоров и музыкантов, исполненные в натуральную величину. Аркадий огляделся: бизнесмены в неброских костюмах и шелковых галстуках; женщины в темной, но не уныло-печальной, а элегантной модной одежде; молодежь, как и положено на каникулах, в теннисках, шортах, с рюкзаками за спиной. Все они громко перекликались между собой. На углу стоял книжный магазин — целых три этажа книг. Рядом была лавка, источавшая душистый табачный аромат. То из одной двери, то из другой доносился терпкий запах пива. С верхушки мраморной колонны вниз на площадь смотрела золотая мадонна.
Скорее с помощью жестов, чем своих познаний в немецком, он купил мороженое в вафельном стаканчике. Мороженое было таким жирным и сладким, что не уступало по вкусу сладкой глазури. Сигареты обошлись ему в четыре марки. Так или иначе, теперь он стал в Мюнхене своим. Он спустился на станцию подземки, купил билет и вскочил в первый же поезд, следовавший в сторону вокзала.
По обе стороны от Аркадия за поручни держались двое турок. У обоих был отсутствующий взгляд. На коленях сидевшей напротив женщины, словно младенец, покачивался окорок.
Велика ли вероятность того, что за ним следят? Принимая во внимание трудности слежки в городских условиях, не велика. По советским стандартам, для наблюдения за принимающим меры предосторожности перемещающимся объектом требовалось от пяти до десяти автомашин и от тридцати до ста человек. У самого же Аркадия никогда не было ни людей, ни машин.
Выйдя у вокзала, он вернулся в тот же зал ожидания, в котором был час назад. Некоторые телефоны висели прямо на стене, но на верхнем этаже он нашел телефонные кабинки и конторку из нержавеющей стали с телефонными справочниками различных городов. В Москве телефонные книги были такой редкостью, что хранились в сейфах, а здесь они просто лежали на столике.
В книгах было трудно разобраться и из-за сходства и непривычного написания немецких фамилий, и из-за множества рекламных объявлений, занимающих большинство страниц. Под фамилией «Бенц» единственный Борис проживал по Кенигинштрассе. Среди деловых фирм никакого «ТрансКома» не числилось.
Затем он позвонил Борису Бенцу.
Женский голос ответил:
— Ja?
Аркадий спросил:
— Herr Berz?
— Nein, — засмеялись в трубку.
— Herr Benz ist zu Hause?
— Nein, Herr Benz ist an Ferien gereist
— Ferien? — В отпуске?
— Er wird zwei Wochen lang nicht in Munchen sein.
He будет в Мюнхене две недели? Аркадий спросил:
— Wo ist Herr Benz?
— Spanien.
— Spanien? — две недели в Испании? Новость хуже не придумаешь.
— Spanien, Portugal, Marokko.
— Und Russland?
— Nein, er macht Ferien in der Sonne.
— Darf ich sprechen nut «TransKom»?
— «TransKom»? — название, видимо, было ей незнакомо. — Ich kenne «TransKom» nicht.
— Sind Sie Frau Benz?
— Nein, ich bin Reinmachefrau, — уборщица.
— Danke.
— Bis dann!
Вешая трубку, Аркадий подумал, что узнал самое существенное, что можно было выяснить, не прибегая к помощи изображений на бумаге. Итак, он говорил с уборщицей, которая сказала, что Борис Бенц в ближайшие две недели будет находиться в летнем отпуске и что она никогда не слыхала о «ТрансКоме». Короче, Бенц уехал на юг погреться под средиземноморским солнышком. Очевидно, для немцев это было привычным делом. Когда он вернется в Мюнхен, Аркадий, скорее всего, уже будет в Москве. Он вытащил из кассеты факс, посланный Руди, и набрал напечатанный сверху номер телефона, с которого передавался текст.
— Алло, — ответил по-русски женский голос.
Аркадий сказал:
— Я звоню насчет Руди.
После небольшой паузы голос спросил:
— Какого Руди?
— Розена.
— Не знаю никакого Руди Розена, — речь несколько неотчетлива, словно на том конце говорили с сигаретой в зубах.
— Он говорил, что вы интересовались Красной площадью, — сказал Аркадий.
— Мы все интересуемся Красной площадью. Ну и что?
— Мне показалось, что вы хотели знать, где она находится.
— Шутите, что ли?
Она положила трубку. «По существу, она поступила так, как поступил бы любой нормальный человек, задай ему эту глупую загадку, — подумал Аркадий. — Нечего винить ее в своей неудаче».
На том же этаже он отыскал камеру хранения багажа. Две марки в день. Он сделал еще один круг по залу, потом вернулся, опустил в щель монеты, положил кассету в пустую ячейку и спрятал ключ в карман. Теперь он мог вернуться к себе в квартиру или снова пойти на улицу, не боясь потерять вещественные доказательства. Учитывая его состояние, проделанное было серьезным успехом. Но, принимая во внимание ограниченное время пребывания здесь — один день, если верить Платонову, — проделанное было не таким уж и большим достижением.
Он вернулся к стойке с телефонными книгами, открыл мюнхенский справочник на букве «Р»: Радио «Свобода» — Радио «Свободная Европа». Набрав номер, он услышал голос телефонистки: «PC — РСЕ».
Аркадий по-русски попросил соединить его с Ириной Асановой, затем, казалось, ждал целую вечность, пока их соединят.
— Алло.
Он считал, что подготовился к разговору, но, услышав ее, настолько растерялся, что потерял дар речи.
— Алло. Кто это?
— Аркадий.
Он узнал ее голос: он ведь слушал ее передачи. Но почему, собственно, она должна была помнить его голос?
— Какой Аркадий?
— Аркадий Ренко. Из Москвы, — добавил он.
— Ты звонишь из Москвы?
— Нет, я здесь, в Мюнхене.
В трубке стало так тихо, что он подумал, что прервали связь.
— Поразительно, — наконец вымолвила Ирина.
— Может, встретимся?
— Я слышала, что тебя реабилитировали. Ты все еще следователь? — сказала она так, будто удивление быстро переходило в раздражение.
— Да.
— Зачем ты здесь? — спросила она.
— По делу.
— Поздравляю. Если тебе разрешают выезжать, значит, очень доверяют.
— Я слушал тебя, когда был в Москве.
— Тогда тебе известно, что через два часа у меня передача, — послышался шорох страниц как бы в подтверждение, что она очень занята.
— Я бы хотел тебя увидеть, — сказал Аркадий.
— Может, через неделю. Позванивай.
— Нет, раньше. Я здесь ненадолго.
— Как ты не вовремя!
— Давай сегодня, — настаивал Аркадий. — Ну пожалуйста.
— Извини, не могу.
— Ну Ирина!
— На десять минут, — снизошла она, дав прежде понять, что его она хотела бы видеть меньше всего.
В тени деревьев посетители относили к столам огромные глиняные кружки пива и картонные тарелки, прогибавшиеся под тяжестью жареных цыплят, грудинки и картофельного салата. Даже доносившийся до него запах объедков был достаточно аппетитным. Разговоры за столами и степенное насыщение создавали необычное ощущение физического довольства и покоя. Мюнхен все еще казался ему чем-то нереальным. Он вдруг осознал, что это происходит с ним не во сне, а наяву и что из кошмарного сна он попал в реальный мир.
Он боялся, что не узнает Ирину, но ее нельзя было не узнать. Глаза стали немного больше, заметно темнее, и она по-прежнему обладала внешностью, привлекающей всеобщее внимание. Каштановые волосы приобрели красноватый оттенок и были теперь подстрижены короче, четче обозначился овал лица. На черной трикотажной кофточке с короткими рукавами поблескивал золотой крестик. Обручального кольца не было.
— Опаздываешь, — упрекнула она, пожимая ему руку.
— Решил побриться, — ответил он. (Он купил одноразовую бритву и побрился на вокзале. На подбородке были порезы — следы спешки.)
— Мы уже собрались уходить, — сказала Ирина.
— Долго ехал, — оправдывался Аркадий.
— Нам со Стасом надо готовить сводку новостей, — она не волновалась, не выходила из себя, просто всем видом показывала, что у нее нет времени.
— Ничего, пока не опаздываем, — подошел с тремя кружками пенящегося пива худой как скелет мужчина в мешковатом свитере и мятых брюках с лихорадочно блестевшими глазами. Аркадий сразу же узнал в нем русского. — Я — Стас. Буду звать вас «товарищ следователь».
— Лучше Аркадий.
Скелет в свитере уселся рядом с Ириной, положив руку на спинку ее стула.
— Можно? — Аркадий указал на стул напротив и повернулся к Ирине: — Блестяще выглядишь.
— Ты тоже неплохо, — ответила она.
— Не уверен, чтобы кто-нибудь процветал в Москве, — возразил Аркадий.
Стас поднял кружку со словами:
— Выпьем. Теперь крысы бегут с корабля. Приезжают все, кому не лень. Большинство пытаются остаться здесь. В основном пробуют получить работу на Радио «Свобода» — каждый день их видим. Ладно, не нам их судить, — он проводил взглядом полногрудую девицу, собиравшую пустую посуду. — Обслуживают сами валькирии. Что за жизнь!
Аркадий из вежливости пригубил кружку.
— Я слышал, вы…
— Итак, Аркадий, у вас в жизни всякое бывало, — перебил его Стас. — Был в кругу московской золотой молодежи, потом стал членом коммунистической партии, восходящей звездой в прокуратуре, героем, спасшим нашу милую диссидентку Ирину, много лет искупал свой единственный порядочный поступок в сибирской ссылке, а теперь не только любимчик прокурора, но и его посланец в Мюнхене, имеющий возможность выследить свою утраченную любовь, Ирину. За романтику!
Ирина рассмеялась:
— Да он просто шутит.
— Догадываюсь, — буркнул Аркадий.
Занятно: на допросах его раздевали догола, сбивали с ног водой из шланга, оскорбляли и били. Но он никогда не чувствовал себя до такой степени выбитым из колеи, как за этим столом. Не говоря уже о том, что он был плохо побрит, его лицо, вероятно, выглядело глупым и красным. Очевидно, он много лет был не в своем уме, воображая, что есть какая-то связь между ним и этой женщиной, которая, судя по всему, вовсе не разделяла его воспоминаний. А в его памяти так часто вставали дни, когда они скрывались у него дома, перестрелка, Нью-Йорк. Врачи в психиатрическом изоляторе вводили ему в позвоночник сульфазин, утверждая, что он сумасшедший; теперь же, в Мюнхене, за кружкой пива, оказалось, что они были правы. Он смотрел на Ирину, ожидая любой ответной реакции, но она сохраняла полную невозмутимость.
— Не принимай на свой счет. Это же Стас, — она, не спрашивая, закурила сигарету из пачки Стаса. — Надеюсь, хорошо проведешь здесь время. К сожалению, не могу уделить тебе внимание.
— Очень плохо, — резюмировал Аркадий, подняв кружку.
— Но у тебя же будут друзья в консульстве, к тому же ты будешь занят своим делом. Ты же всегда отдавал всего себя работе, — заметила Ирина.
— Работа дураков любит, — ответил Аркадий.
— Наверное, это очень ответственно — представлять Москву. Представитель прокурора — и, подумать только, живой человек.
— Весьма любезно с твоей стороны, — он — живой человек.
Считала ли она так на самом деле?
Стас вставил:
— В этой связи я вспомнил, что нам предстоит делать обзор по масштабам преступности в Москве.
— Об ухудшении положения? — спросил Аркадий.
— Именно.
— Вы работаете вместе? — спросил Аркадий.
Ирина ответила:
— Стас составляет сводки новостей, а я их только читаю.
— Ласкающим слух голосом, — вмешался Стас. — Ирина — королева русских эмигрантов. Она разбила уйму сердец от Нью-Йорка до Мюнхена и на всех станциях между ними.
— Да ну? — улыбнулся Аркадий.
— Стас — провокатор.
— Может быть, это и помогает ему писать.
— Нет, — сказала Ирина. — За это его били во время демонстраций на Красной площади. Он перешел на сторону американцев в Финляндии, за что генеральный прокурор, у которого вы работаете, объявил его виновным в государственном преступлении, карающемся смертной казнью. Забавно, не правда ли? Следователь из Москвы может сюда приехать, а вот если Стас вернется в Москву, он исчезнет. То же будет и со мной, если я вернусь.
— Даже я чувствую себя здесь надежнее, — согласился Аркадий.
— А что у вас за дело? Кого вы разыскиваете? — поинтересовался Стас.
— Этого я не могу сказать, — ответил Аркадий.
Ирина пояснила:
— Стас боится, что ты занимаешься моим делом. В последнее время у нас в Мюнхене бывает много гостей. Родственники, друзья с тех времен, когда мы уехали.
— Уехали? — переспросил Аркадий.
— Изменили, — уточнила Ирина. — Милые бабушки и бывшие задушевные друзья и подруги, которые без конца уверяют нас, что все прекрасно и что мы можем вернуться домой.
Аркадий сказал:
— Ничего хорошего там нет. Не возвращайтесь.
— Возможно, мы на Радио «Свобода» лучше вас представляем, что происходит в России, — заметил Стас.
— Хотелось бы надеяться, — сказал Аркадий. — Тем, кто стоит снаружи горящего здания, обычно видно лучше, чем тем, кто находится внутри.
— Не затрудняй себя, — бросила Ирина. — Я уже говорила Стасу, все то, что ты скажешь, вряд ли имеет значение.
Вздох тубы обозначил начало вальса. На первом этаже павильона появились музыканты в кожаных шортах. Если не считать их, Аркадий мало что замечал, кроме Ирины. Среди женщин за соседними столами были и стройные, и накаченные пивом, и брюнетки, и крашеные блондинки, и в брюках, и в юбках, и все как одна они были немками до мозга костей. Широко открытыми славянскими глазами и сдержанными манерами Ирина выделялась, словно икона на пикнике. Знакомая до мелочей икона. Аркадий даже в темноте мог бы различить очертания ее лица, начиная от ресниц и до мягких уголков губ. В то же время она стала другой, и Стас дал этому название. В Москве она была как пламя на ветру — ее безрассудная прямота была опасна всякому, кто был рядом с ней. Новая Ирина была более уравновешенной и сдержанной. «Королева русских эмигрантов» ждала, когда Стас допьет пиво и они уйдут.
Аркадий спросил ее:
— Нравится Мюнхен?
— По сравнению с Москвой? По сравнению с Москвой приятнее даже кататься по битому стеклу. Если же сравнить с Нью-Йорком или Парижем, здесь приятно, но несколько однообразно.
— Похоже, что ты везде побывала.
— А тебе Мюнхен нравится? — в свою очередь спросила она.
— По сравнению с Москвой? По сравнению с Москвой купаться в марках приятнее. По сравнению с Иркутском или Владивостоком — теплее.
Стас поставил пустую кружку. Аркадий никогда еще не видел, чтобы такой тощий так быстро влил в себя пиво. Ирина сразу встала, собранная, спешащая окунуться в настоящую жизнь.
— Я хочу увидеть тебя опять, — сказал Аркадий помимо своей воли.
Ирина изучающе посмотрела на него.
— Нет. Ты всего лишь хочешь, чтобы я извинилась за то, что ты попал в Сибирь, что пострадал из-за меня. Вполне искренне прошу извинить меня, Аркадий. Как видишь, я это сказала. Не думаю, что у нас есть сказать друг другу что-нибудь еще, — с этими словами она ушла.
Стас медлил.
— Надеюсь, что ты — сукин сын. Терпеть не могу, когда молния бьет не в того.
Благодаря своему росту Ирина, казалось, плыла с развевающимися позади волосами.
— Где ты разместился? — спросил Стас.
— Напротив вокзала, — Аркадий назвал адрес.
— Ну и дыра! — удивленно воскликнул Стас.
Ирина окончательно исчезла в толпе по другую сторону башни.
— Спасибо за пиво, — сказал Аркадий.
— Всегда пожалуйста, — Стас поспешил за Ириной, маневрируя между столами. Хромота ему не мешала, скорее, подчеркивала, что он торопится.
Аркадий остался сидеть, не доверяя ногам. Не попадать же под грузовик, проделав такой долгий путь. Столы ни минуты не пустовали, и ему не хотелось уходить отсюда. Здешнее пиво оказывало успокаивающее действие, располагало к мирной неторопливой беседе. Молодые и пожилые пары могли спокойно посидеть за кружкой пива. Мужчины, свирепо нахмурив брови, уткнулись в шахматные доски. Башня с духовым оркестром была такой же китайской, как, скажем, часы с кукушкой. Не важно, он забрел в деревню, где его не знали: не приветствовали, но и не прогоняли. Здесь он мог сойти за невидимку. Он не спеша прихлебывал доброе пиво.
Что было действительно ужасно, по-настоящему пугало, так это то, что ему очень хотелось снова увидеть Ирину. Несмотря на испытанное унижение, он чувствовал, что готов пойти на еще большее унижение, лишь бы быть с ней. До такого мазохизма он еще не доходил. Их свидание было нелепым до смешного. Эта женщина, эта память, которая так долго была частицей его сердца и которую он наконец нашел, казалось, едва помнила, как его зовут. Значит, налицо несоизмеримость чувств, которая, говоря ее словами, выглядела забавно. Или свидетельство безумия. Если он ошибался в отношении Ирины, то, возможно, неправильна представлял себе их общую в то время, как он думал, судьбу. Он непроизвольно потрогал живот и нащупал сквозь рубашку длинный шрам. Хотя о чем это говорило?.. Может, просто след какой-нибудь детской шалости.
— Что так весело?
— Пардон? — очнулся Аркадий.
— Что так шумно? — место напротив занял крупный мужчина в свежей белой рубашке с испещренным красными прожилками лицом. На голой как коленка голове покоилась крошечная тирольская шляпа. В одной руке он держал пиво, а другой прикрывал жареного цыпленка. Аркадий обратил внимание, что весь стол, локоть в локоть, был занят людьми, подносящими ко рту куриные ножки, куски грудинки, соленые сухарики, кружки с золотистым пивом.
— Нравится? — спросил мужчина.
Аркадий пожал плечами, не желая выдавать русский акцент.
Мужчина бросил взгляд на его советское пальто и сказал:
— Вам нравится пиво, еда, жизнь? Вот и хорошо. Мы сорок лет добивались этого.
Сидевшие за столом не обращали внимания. Аркадий вспомнил, что ничего, кроме мороженого, не ел. Стол был до того завален едой, что ему почти не хотелось есть. Оркестр от Штрауса перешел к Луи Армстронгу. Он допил пиво. В Москве, разумеется, тоже были пивные, но там не было ни кружек, ни стаканов, поэтому пиво наливали в картонки из-под молока. Как сказал бы Яак: «Хомо советикус снова победил».
Не все это признавали. Когда Аркадий развернул план, мужчина, сидящий напротив, сердито кивнул головой. Его подозрения подтвердились: еще один восточный немец. Настоящее нашествие!
Покинув пивную, Аркадий направился к близлежащим зданиям. Одно из них, как оказалось, принадлежало компании Ай-би-эм, другое было гостиницей «Хилтон», фойе которой напоминало восточный шатер. Всюду сидели мужчины в белых головных покрывалах и национальных одеждах. Среди них было много пожилых с тростями, посохами и четками. Аркадий предположил, что они приехали в Мюнхен подлечиться. Смуглые мальчишки в штанишках и рубашках западного покроя играли в пятнашки. Женская половина была облачена в арабские одежды. Замужние женщины носили нарядные пластиковые маски, открывающие лишь подбородок и глаза. Позади них в воздухе оставалось густое благоухание восточных духов.
Перед отелем один молодой араб фотографировал другого на фоне новенького красного «Порша». Когда позирующий присел на крыло, внезапно сработала сигнальная система: громко завыла сирена, замигали огни. Швейцар и носильщик с подчеркнутым безразличием следили, как дети бегают вокруг машины и стучат по капоту.
Аркадий нашел дорогу, по которой он приехал на такси, и отправился по восточной стороне парка в сторону музеев на Принцрегентенштрассе. В свете фонарей мелькали проносящиеся машины. Небо уже было темнее, чем в летнюю ночь в Москве. Классический фасад Дома искусств выглядел почти плоским.
Аркадия вдруг осенило, что западной стороной парк выходит на Кенигинштрассе [3], на которой жил Борис Бенц. Дома здесь своей импозантностью оправдывали название улицы — это все были роскошные каменные особняки с благоухающими розами, аккуратно подстриженными газонами перед ними.
Дом, где проживал Бенц, находился между двумя громадными зданиями, исполненными в кокетливом югенд-стиле. Зажатым в середине оказался гараж, переделанный под медицинское заведение. Напротив кнопки звонка на третий этаж стояла фамилия Бенц. Свет не горел. На всякий случай Аркадий нажал на кнопку. Безрезультатно.
По обе стороны двери были окна из свинцового стекла. Внутри на приставном столике стояла ваза с сухими васильками и лежали три аккуратные стопки корреспонденции.
Никто не отозвался и когда Аркадий нажал кнопку второго этажа. На звонок на первый этаж откликнулся голос, и Аркадий сказал:
— Das ist Herr Benz. Jch habe den Schlussel verloren, — он надеялся, что сказал, что потерял ключ.
Звякнул колокольчик, и дверь открылась. Аркадий быстро просмотрел почту: медицинские журналы и рекламные листки авторемонтных мастерских и салонов искусственного загара. Для Бенца лежало единственное письмо — из банка «Бауэрн-Франкония». Над обратным адресом некто Шиллер от руки написал свою фамилию.
Тот, кто впустил Аркадия внутрь, все же не был полностью в нем уверен. Дверь на первом этаже приоткрылась, и из нее выглянуло суровое лицо в шапочке медсестры:
— «Wohnen Sie hier?» (Вы здесь живете?), — женщина уставилась на столик с корреспонденцией.
— O nein! — он ретировался, удивляясь, что ему позволили проникнуть так далеко.
Аркадий был не очень знаком с западными обычаями, но его поразило то, что уборщица сообщает незнакомому человеку, сколько времени не будет дома хозяина, и то, что она проявила такое терпение, пытаясь понять примитивный немецкий язык звонившего. И зачем она убирала квартиру, если Бенц уехал? Письмо также вызывало у него вопросы. В Москве вкладчики приходили со сберегательными книжками и становились в очередь. На Западе банки посылали выписки счетов по почте. Но подписывают ли в таком случае конверты?
— Он и дома был палачом.
— Я хочу сказать, что с такой фамилией вам бы лучше сидеть здесь и не высовывать носа.
— Дайте-ка ключ, — протянул руку Аркадий.
Федоров, собравшийся уже было уходить, отдал ключ, пожав плечами.
— Я бы не беспокоился, следователь. Единственное, о чем русскому не нужно беспокоиться в Германии, так это о том, что его обкрадут.
Оставшись один, Аркадий сел на подоконник и, предоставленный наконец самому себе, закурил.
По русскому обычаю, отправляясь в дорогу, надо присесть. Так почему бы не сделать этого по приезде? Чтобы официально вступить во владение голой, незапертой комнатой. Особенно если куришь вонючую русскую сигарету. Он увидел медленно приближающийся к вокзалу поезд, блестевший красным и черным глянцем. На машинисте была серая фуражка, похожая на генеральскую. Аркадию вспомнился локомотив на Казанском вокзале, раздетый по пояс машинист и лежавшая на его плече женская рука. Интересно, где они теперь? Перегоняют вагоны по московской окружной? Или катят по степи?
Он вернулся к кровати и раскрыл саквояж. Порывшись в кармане помятых брюк, откопал пенягинский список трех телефонных номеров, текст факса из квартиры Руди и опознанный снимок Риты Бенц. Из свернутого пиджака достал видеопленку. Весь его дорожный гардероб уместился на двух вешалках и на одной полке шкафа. Список телефонов, факс и фотографию он сунул в футляр видеокассеты. Здесь было все его богатство, его опора. Потом пересчитал деньги, которые удалось выжать из Родионова. Сто марок. Насколько бы их хватило простому туристу в Германии? На день? Неделю? Надо быть крайне экономным, чтобы протянуть как можно дольше.
Положив кассету под рубашку, Аркадий вышел на улицу. Он пересек бульвар и вошел в здание вокзала, напоминавшее снаружи своими размерами современный музей. Дневной свет проникал внутрь сверху, сквозь матовое стекло и сетки от голубей. Ни тебе казанских бандитов в черных кожаных куртках, ни усыпляющего мелькания телевизионного экрана, ни бара «Мечта». Вместо всего этого — книжный магазин, ресторан, магазин, предлагающий всевозможные напитки, кинотеатр с эротическими фильмами. В киоске продавался план города на французском, английском и итальянском языках, ни одного — на русском. Купив план на английском, Аркадий вместе с толпой вышел через главный вход на улицу.
От доносившегося из кафе запаха хорошего кофе и шоколада у него подкашивались ноги, но он до того не привык бывать в ресторанах, да и вообще нормально питаться, что продолжал двигаться дальше в надежде увидеть более доступную тележку с мороженым. Он не обращал внимания на витрины, а лишь следил за отражениями в стекле. Дважды он заходил в магазины и тут же выходил, наблюдая, не следит ли кто за ним. Турист обычно осматривает достопримечательности. Аркадий же выключил из поля зрения толпы людей, фонтаны и статуи, ради того чтобы распознать советских людей по выражению лица, качающейся походке или по обычаю носить обручальное кольцо на правой руке. Словно шум морского прибоя, звучала вокруг него немецкая речь. Очнувшись, он увидел, что стоит на широкой площади, окруженной импозантными зданиями с узорами из кирпича, со ступенчатыми фронтонами, переходящими в остроконечные крыши из красной черепицы. Среди них особенно выделялось здание старой ратуши из серого камня. Сотни людей не спеша прогуливались по площади, отдыхали за столиками, потягивая пиво из глиняных кружек, рассматривали на больших часах ратуши движущиеся фигуры танцоров и музыкантов, исполненные в натуральную величину. Аркадий огляделся: бизнесмены в неброских костюмах и шелковых галстуках; женщины в темной, но не уныло-печальной, а элегантной модной одежде; молодежь, как и положено на каникулах, в теннисках, шортах, с рюкзаками за спиной. Все они громко перекликались между собой. На углу стоял книжный магазин — целых три этажа книг. Рядом была лавка, источавшая душистый табачный аромат. То из одной двери, то из другой доносился терпкий запах пива. С верхушки мраморной колонны вниз на площадь смотрела золотая мадонна.
Скорее с помощью жестов, чем своих познаний в немецком, он купил мороженое в вафельном стаканчике. Мороженое было таким жирным и сладким, что не уступало по вкусу сладкой глазури. Сигареты обошлись ему в четыре марки. Так или иначе, теперь он стал в Мюнхене своим. Он спустился на станцию подземки, купил билет и вскочил в первый же поезд, следовавший в сторону вокзала.
По обе стороны от Аркадия за поручни держались двое турок. У обоих был отсутствующий взгляд. На коленях сидевшей напротив женщины, словно младенец, покачивался окорок.
Велика ли вероятность того, что за ним следят? Принимая во внимание трудности слежки в городских условиях, не велика. По советским стандартам, для наблюдения за принимающим меры предосторожности перемещающимся объектом требовалось от пяти до десяти автомашин и от тридцати до ста человек. У самого же Аркадия никогда не было ни людей, ни машин.
Выйдя у вокзала, он вернулся в тот же зал ожидания, в котором был час назад. Некоторые телефоны висели прямо на стене, но на верхнем этаже он нашел телефонные кабинки и конторку из нержавеющей стали с телефонными справочниками различных городов. В Москве телефонные книги были такой редкостью, что хранились в сейфах, а здесь они просто лежали на столике.
В книгах было трудно разобраться и из-за сходства и непривычного написания немецких фамилий, и из-за множества рекламных объявлений, занимающих большинство страниц. Под фамилией «Бенц» единственный Борис проживал по Кенигинштрассе. Среди деловых фирм никакого «ТрансКома» не числилось.
Затем он позвонил Борису Бенцу.
Женский голос ответил:
— Ja?
Аркадий спросил:
— Herr Berz?
— Nein, — засмеялись в трубку.
— Herr Benz ist zu Hause?
— Nein, Herr Benz ist an Ferien gereist
— Ferien? — В отпуске?
— Er wird zwei Wochen lang nicht in Munchen sein.
He будет в Мюнхене две недели? Аркадий спросил:
— Wo ist Herr Benz?
— Spanien.
— Spanien? — две недели в Испании? Новость хуже не придумаешь.
— Spanien, Portugal, Marokko.
— Und Russland?
— Nein, er macht Ferien in der Sonne.
— Darf ich sprechen nut «TransKom»?
— «TransKom»? — название, видимо, было ей незнакомо. — Ich kenne «TransKom» nicht.
— Sind Sie Frau Benz?
— Nein, ich bin Reinmachefrau, — уборщица.
— Danke.
— Bis dann!
Вешая трубку, Аркадий подумал, что узнал самое существенное, что можно было выяснить, не прибегая к помощи изображений на бумаге. Итак, он говорил с уборщицей, которая сказала, что Борис Бенц в ближайшие две недели будет находиться в летнем отпуске и что она никогда не слыхала о «ТрансКоме». Короче, Бенц уехал на юг погреться под средиземноморским солнышком. Очевидно, для немцев это было привычным делом. Когда он вернется в Мюнхен, Аркадий, скорее всего, уже будет в Москве. Он вытащил из кассеты факс, посланный Руди, и набрал напечатанный сверху номер телефона, с которого передавался текст.
— Алло, — ответил по-русски женский голос.
Аркадий сказал:
— Я звоню насчет Руди.
После небольшой паузы голос спросил:
— Какого Руди?
— Розена.
— Не знаю никакого Руди Розена, — речь несколько неотчетлива, словно на том конце говорили с сигаретой в зубах.
— Он говорил, что вы интересовались Красной площадью, — сказал Аркадий.
— Мы все интересуемся Красной площадью. Ну и что?
— Мне показалось, что вы хотели знать, где она находится.
— Шутите, что ли?
Она положила трубку. «По существу, она поступила так, как поступил бы любой нормальный человек, задай ему эту глупую загадку, — подумал Аркадий. — Нечего винить ее в своей неудаче».
На том же этаже он отыскал камеру хранения багажа. Две марки в день. Он сделал еще один круг по залу, потом вернулся, опустил в щель монеты, положил кассету в пустую ячейку и спрятал ключ в карман. Теперь он мог вернуться к себе в квартиру или снова пойти на улицу, не боясь потерять вещественные доказательства. Учитывая его состояние, проделанное было серьезным успехом. Но, принимая во внимание ограниченное время пребывания здесь — один день, если верить Платонову, — проделанное было не таким уж и большим достижением.
Он вернулся к стойке с телефонными книгами, открыл мюнхенский справочник на букве «Р»: Радио «Свобода» — Радио «Свободная Европа». Набрав номер, он услышал голос телефонистки: «PC — РСЕ».
Аркадий по-русски попросил соединить его с Ириной Асановой, затем, казалось, ждал целую вечность, пока их соединят.
— Алло.
Он считал, что подготовился к разговору, но, услышав ее, настолько растерялся, что потерял дар речи.
— Алло. Кто это?
— Аркадий.
Он узнал ее голос: он ведь слушал ее передачи. Но почему, собственно, она должна была помнить его голос?
— Какой Аркадий?
— Аркадий Ренко. Из Москвы, — добавил он.
— Ты звонишь из Москвы?
— Нет, я здесь, в Мюнхене.
В трубке стало так тихо, что он подумал, что прервали связь.
— Поразительно, — наконец вымолвила Ирина.
— Может, встретимся?
— Я слышала, что тебя реабилитировали. Ты все еще следователь? — сказала она так, будто удивление быстро переходило в раздражение.
— Да.
— Зачем ты здесь? — спросила она.
— По делу.
— Поздравляю. Если тебе разрешают выезжать, значит, очень доверяют.
— Я слушал тебя, когда был в Москве.
— Тогда тебе известно, что через два часа у меня передача, — послышался шорох страниц как бы в подтверждение, что она очень занята.
— Я бы хотел тебя увидеть, — сказал Аркадий.
— Может, через неделю. Позванивай.
— Нет, раньше. Я здесь ненадолго.
— Как ты не вовремя!
— Давай сегодня, — настаивал Аркадий. — Ну пожалуйста.
— Извини, не могу.
— Ну Ирина!
— На десять минут, — снизошла она, дав прежде понять, что его она хотела бы видеть меньше всего.
16
Такси довезло Аркадия до парка, где водитель указал на дорожку, ведущую к длинным столам под каштанами и пятиэтажному деревянному павильону в виде пагоды. «Китайская башня», как Ирина просила сказать водителю.В тени деревьев посетители относили к столам огромные глиняные кружки пива и картонные тарелки, прогибавшиеся под тяжестью жареных цыплят, грудинки и картофельного салата. Даже доносившийся до него запах объедков был достаточно аппетитным. Разговоры за столами и степенное насыщение создавали необычное ощущение физического довольства и покоя. Мюнхен все еще казался ему чем-то нереальным. Он вдруг осознал, что это происходит с ним не во сне, а наяву и что из кошмарного сна он попал в реальный мир.
Он боялся, что не узнает Ирину, но ее нельзя было не узнать. Глаза стали немного больше, заметно темнее, и она по-прежнему обладала внешностью, привлекающей всеобщее внимание. Каштановые волосы приобрели красноватый оттенок и были теперь подстрижены короче, четче обозначился овал лица. На черной трикотажной кофточке с короткими рукавами поблескивал золотой крестик. Обручального кольца не было.
— Опаздываешь, — упрекнула она, пожимая ему руку.
— Решил побриться, — ответил он. (Он купил одноразовую бритву и побрился на вокзале. На подбородке были порезы — следы спешки.)
— Мы уже собрались уходить, — сказала Ирина.
— Долго ехал, — оправдывался Аркадий.
— Нам со Стасом надо готовить сводку новостей, — она не волновалась, не выходила из себя, просто всем видом показывала, что у нее нет времени.
— Ничего, пока не опаздываем, — подошел с тремя кружками пенящегося пива худой как скелет мужчина в мешковатом свитере и мятых брюках с лихорадочно блестевшими глазами. Аркадий сразу же узнал в нем русского. — Я — Стас. Буду звать вас «товарищ следователь».
— Лучше Аркадий.
Скелет в свитере уселся рядом с Ириной, положив руку на спинку ее стула.
— Можно? — Аркадий указал на стул напротив и повернулся к Ирине: — Блестяще выглядишь.
— Ты тоже неплохо, — ответила она.
— Не уверен, чтобы кто-нибудь процветал в Москве, — возразил Аркадий.
Стас поднял кружку со словами:
— Выпьем. Теперь крысы бегут с корабля. Приезжают все, кому не лень. Большинство пытаются остаться здесь. В основном пробуют получить работу на Радио «Свобода» — каждый день их видим. Ладно, не нам их судить, — он проводил взглядом полногрудую девицу, собиравшую пустую посуду. — Обслуживают сами валькирии. Что за жизнь!
Аркадий из вежливости пригубил кружку.
— Я слышал, вы…
— Итак, Аркадий, у вас в жизни всякое бывало, — перебил его Стас. — Был в кругу московской золотой молодежи, потом стал членом коммунистической партии, восходящей звездой в прокуратуре, героем, спасшим нашу милую диссидентку Ирину, много лет искупал свой единственный порядочный поступок в сибирской ссылке, а теперь не только любимчик прокурора, но и его посланец в Мюнхене, имеющий возможность выследить свою утраченную любовь, Ирину. За романтику!
Ирина рассмеялась:
— Да он просто шутит.
— Догадываюсь, — буркнул Аркадий.
Занятно: на допросах его раздевали догола, сбивали с ног водой из шланга, оскорбляли и били. Но он никогда не чувствовал себя до такой степени выбитым из колеи, как за этим столом. Не говоря уже о том, что он был плохо побрит, его лицо, вероятно, выглядело глупым и красным. Очевидно, он много лет был не в своем уме, воображая, что есть какая-то связь между ним и этой женщиной, которая, судя по всему, вовсе не разделяла его воспоминаний. А в его памяти так часто вставали дни, когда они скрывались у него дома, перестрелка, Нью-Йорк. Врачи в психиатрическом изоляторе вводили ему в позвоночник сульфазин, утверждая, что он сумасшедший; теперь же, в Мюнхене, за кружкой пива, оказалось, что они были правы. Он смотрел на Ирину, ожидая любой ответной реакции, но она сохраняла полную невозмутимость.
— Не принимай на свой счет. Это же Стас, — она, не спрашивая, закурила сигарету из пачки Стаса. — Надеюсь, хорошо проведешь здесь время. К сожалению, не могу уделить тебе внимание.
— Очень плохо, — резюмировал Аркадий, подняв кружку.
— Но у тебя же будут друзья в консульстве, к тому же ты будешь занят своим делом. Ты же всегда отдавал всего себя работе, — заметила Ирина.
— Работа дураков любит, — ответил Аркадий.
— Наверное, это очень ответственно — представлять Москву. Представитель прокурора — и, подумать только, живой человек.
— Весьма любезно с твоей стороны, — он — живой человек.
Считала ли она так на самом деле?
Стас вставил:
— В этой связи я вспомнил, что нам предстоит делать обзор по масштабам преступности в Москве.
— Об ухудшении положения? — спросил Аркадий.
— Именно.
— Вы работаете вместе? — спросил Аркадий.
Ирина ответила:
— Стас составляет сводки новостей, а я их только читаю.
— Ласкающим слух голосом, — вмешался Стас. — Ирина — королева русских эмигрантов. Она разбила уйму сердец от Нью-Йорка до Мюнхена и на всех станциях между ними.
— Да ну? — улыбнулся Аркадий.
— Стас — провокатор.
— Может быть, это и помогает ему писать.
— Нет, — сказала Ирина. — За это его били во время демонстраций на Красной площади. Он перешел на сторону американцев в Финляндии, за что генеральный прокурор, у которого вы работаете, объявил его виновным в государственном преступлении, карающемся смертной казнью. Забавно, не правда ли? Следователь из Москвы может сюда приехать, а вот если Стас вернется в Москву, он исчезнет. То же будет и со мной, если я вернусь.
— Даже я чувствую себя здесь надежнее, — согласился Аркадий.
— А что у вас за дело? Кого вы разыскиваете? — поинтересовался Стас.
— Этого я не могу сказать, — ответил Аркадий.
Ирина пояснила:
— Стас боится, что ты занимаешься моим делом. В последнее время у нас в Мюнхене бывает много гостей. Родственники, друзья с тех времен, когда мы уехали.
— Уехали? — переспросил Аркадий.
— Изменили, — уточнила Ирина. — Милые бабушки и бывшие задушевные друзья и подруги, которые без конца уверяют нас, что все прекрасно и что мы можем вернуться домой.
Аркадий сказал:
— Ничего хорошего там нет. Не возвращайтесь.
— Возможно, мы на Радио «Свобода» лучше вас представляем, что происходит в России, — заметил Стас.
— Хотелось бы надеяться, — сказал Аркадий. — Тем, кто стоит снаружи горящего здания, обычно видно лучше, чем тем, кто находится внутри.
— Не затрудняй себя, — бросила Ирина. — Я уже говорила Стасу, все то, что ты скажешь, вряд ли имеет значение.
Вздох тубы обозначил начало вальса. На первом этаже павильона появились музыканты в кожаных шортах. Если не считать их, Аркадий мало что замечал, кроме Ирины. Среди женщин за соседними столами были и стройные, и накаченные пивом, и брюнетки, и крашеные блондинки, и в брюках, и в юбках, и все как одна они были немками до мозга костей. Широко открытыми славянскими глазами и сдержанными манерами Ирина выделялась, словно икона на пикнике. Знакомая до мелочей икона. Аркадий даже в темноте мог бы различить очертания ее лица, начиная от ресниц и до мягких уголков губ. В то же время она стала другой, и Стас дал этому название. В Москве она была как пламя на ветру — ее безрассудная прямота была опасна всякому, кто был рядом с ней. Новая Ирина была более уравновешенной и сдержанной. «Королева русских эмигрантов» ждала, когда Стас допьет пиво и они уйдут.
Аркадий спросил ее:
— Нравится Мюнхен?
— По сравнению с Москвой? По сравнению с Москвой приятнее даже кататься по битому стеклу. Если же сравнить с Нью-Йорком или Парижем, здесь приятно, но несколько однообразно.
— Похоже, что ты везде побывала.
— А тебе Мюнхен нравится? — в свою очередь спросила она.
— По сравнению с Москвой? По сравнению с Москвой купаться в марках приятнее. По сравнению с Иркутском или Владивостоком — теплее.
Стас поставил пустую кружку. Аркадий никогда еще не видел, чтобы такой тощий так быстро влил в себя пиво. Ирина сразу встала, собранная, спешащая окунуться в настоящую жизнь.
— Я хочу увидеть тебя опять, — сказал Аркадий помимо своей воли.
Ирина изучающе посмотрела на него.
— Нет. Ты всего лишь хочешь, чтобы я извинилась за то, что ты попал в Сибирь, что пострадал из-за меня. Вполне искренне прошу извинить меня, Аркадий. Как видишь, я это сказала. Не думаю, что у нас есть сказать друг другу что-нибудь еще, — с этими словами она ушла.
Стас медлил.
— Надеюсь, что ты — сукин сын. Терпеть не могу, когда молния бьет не в того.
Благодаря своему росту Ирина, казалось, плыла с развевающимися позади волосами.
— Где ты разместился? — спросил Стас.
— Напротив вокзала, — Аркадий назвал адрес.
— Ну и дыра! — удивленно воскликнул Стас.
Ирина окончательно исчезла в толпе по другую сторону башни.
— Спасибо за пиво, — сказал Аркадий.
— Всегда пожалуйста, — Стас поспешил за Ириной, маневрируя между столами. Хромота ему не мешала, скорее, подчеркивала, что он торопится.
Аркадий остался сидеть, не доверяя ногам. Не попадать же под грузовик, проделав такой долгий путь. Столы ни минуты не пустовали, и ему не хотелось уходить отсюда. Здешнее пиво оказывало успокаивающее действие, располагало к мирной неторопливой беседе. Молодые и пожилые пары могли спокойно посидеть за кружкой пива. Мужчины, свирепо нахмурив брови, уткнулись в шахматные доски. Башня с духовым оркестром была такой же китайской, как, скажем, часы с кукушкой. Не важно, он забрел в деревню, где его не знали: не приветствовали, но и не прогоняли. Здесь он мог сойти за невидимку. Он не спеша прихлебывал доброе пиво.
Что было действительно ужасно, по-настоящему пугало, так это то, что ему очень хотелось снова увидеть Ирину. Несмотря на испытанное унижение, он чувствовал, что готов пойти на еще большее унижение, лишь бы быть с ней. До такого мазохизма он еще не доходил. Их свидание было нелепым до смешного. Эта женщина, эта память, которая так долго была частицей его сердца и которую он наконец нашел, казалось, едва помнила, как его зовут. Значит, налицо несоизмеримость чувств, которая, говоря ее словами, выглядела забавно. Или свидетельство безумия. Если он ошибался в отношении Ирины, то, возможно, неправильна представлял себе их общую в то время, как он думал, судьбу. Он непроизвольно потрогал живот и нащупал сквозь рубашку длинный шрам. Хотя о чем это говорило?.. Может, просто след какой-нибудь детской шалости.
— Что так весело?
— Пардон? — очнулся Аркадий.
— Что так шумно? — место напротив занял крупный мужчина в свежей белой рубашке с испещренным красными прожилками лицом. На голой как коленка голове покоилась крошечная тирольская шляпа. В одной руке он держал пиво, а другой прикрывал жареного цыпленка. Аркадий обратил внимание, что весь стол, локоть в локоть, был занят людьми, подносящими ко рту куриные ножки, куски грудинки, соленые сухарики, кружки с золотистым пивом.
— Нравится? — спросил мужчина.
Аркадий пожал плечами, не желая выдавать русский акцент.
Мужчина бросил взгляд на его советское пальто и сказал:
— Вам нравится пиво, еда, жизнь? Вот и хорошо. Мы сорок лет добивались этого.
Сидевшие за столом не обращали внимания. Аркадий вспомнил, что ничего, кроме мороженого, не ел. Стол был до того завален едой, что ему почти не хотелось есть. Оркестр от Штрауса перешел к Луи Армстронгу. Он допил пиво. В Москве, разумеется, тоже были пивные, но там не было ни кружек, ни стаканов, поэтому пиво наливали в картонки из-под молока. Как сказал бы Яак: «Хомо советикус снова победил».
Не все это признавали. Когда Аркадий развернул план, мужчина, сидящий напротив, сердито кивнул головой. Его подозрения подтвердились: еще один восточный немец. Настоящее нашествие!
Покинув пивную, Аркадий направился к близлежащим зданиям. Одно из них, как оказалось, принадлежало компании Ай-би-эм, другое было гостиницей «Хилтон», фойе которой напоминало восточный шатер. Всюду сидели мужчины в белых головных покрывалах и национальных одеждах. Среди них было много пожилых с тростями, посохами и четками. Аркадий предположил, что они приехали в Мюнхен подлечиться. Смуглые мальчишки в штанишках и рубашках западного покроя играли в пятнашки. Женская половина была облачена в арабские одежды. Замужние женщины носили нарядные пластиковые маски, открывающие лишь подбородок и глаза. Позади них в воздухе оставалось густое благоухание восточных духов.
Перед отелем один молодой араб фотографировал другого на фоне новенького красного «Порша». Когда позирующий присел на крыло, внезапно сработала сигнальная система: громко завыла сирена, замигали огни. Швейцар и носильщик с подчеркнутым безразличием следили, как дети бегают вокруг машины и стучат по капоту.
Аркадий нашел дорогу, по которой он приехал на такси, и отправился по восточной стороне парка в сторону музеев на Принцрегентенштрассе. В свете фонарей мелькали проносящиеся машины. Небо уже было темнее, чем в летнюю ночь в Москве. Классический фасад Дома искусств выглядел почти плоским.
Аркадия вдруг осенило, что западной стороной парк выходит на Кенигинштрассе [3], на которой жил Борис Бенц. Дома здесь своей импозантностью оправдывали название улицы — это все были роскошные каменные особняки с благоухающими розами, аккуратно подстриженными газонами перед ними.
Дом, где проживал Бенц, находился между двумя громадными зданиями, исполненными в кокетливом югенд-стиле. Зажатым в середине оказался гараж, переделанный под медицинское заведение. Напротив кнопки звонка на третий этаж стояла фамилия Бенц. Свет не горел. На всякий случай Аркадий нажал на кнопку. Безрезультатно.
По обе стороны двери были окна из свинцового стекла. Внутри на приставном столике стояла ваза с сухими васильками и лежали три аккуратные стопки корреспонденции.
Никто не отозвался и когда Аркадий нажал кнопку второго этажа. На звонок на первый этаж откликнулся голос, и Аркадий сказал:
— Das ist Herr Benz. Jch habe den Schlussel verloren, — он надеялся, что сказал, что потерял ключ.
Звякнул колокольчик, и дверь открылась. Аркадий быстро просмотрел почту: медицинские журналы и рекламные листки авторемонтных мастерских и салонов искусственного загара. Для Бенца лежало единственное письмо — из банка «Бауэрн-Франкония». Над обратным адресом некто Шиллер от руки написал свою фамилию.
Тот, кто впустил Аркадия внутрь, все же не был полностью в нем уверен. Дверь на первом этаже приоткрылась, и из нее выглянуло суровое лицо в шапочке медсестры:
— «Wohnen Sie hier?» (Вы здесь живете?), — женщина уставилась на столик с корреспонденцией.
— O nein! — он ретировался, удивляясь, что ему позволили проникнуть так далеко.
Аркадий был не очень знаком с западными обычаями, но его поразило то, что уборщица сообщает незнакомому человеку, сколько времени не будет дома хозяина, и то, что она проявила такое терпение, пытаясь понять примитивный немецкий язык звонившего. И зачем она убирала квартиру, если Бенц уехал? Письмо также вызывало у него вопросы. В Москве вкладчики приходили со сберегательными книжками и становились в очередь. На Западе банки посылали выписки счетов по почте. Но подписывают ли в таком случае конверты?