Смит Мартин Круз. Красная площадь

   С наилучшими пожеланиями
   Г.И.Федоров».
 
   «Ну прямо как у Федорова!» — мысленно восхитился Аркадий последней фразой. Он вытащил лист из машинки и поставил красивую завитушку.
   — Значит, работает? — подошел хозяин.
   — Потрясающе, не правда ли?! — воскликнул Аркадий.
   — Я предложу вам хорошую цену. Отличную цену.
   Аркадий отрицательно покачал головой. По правде говоря, его не устроила бы никакая цена.
   — У вас много покупателей на русские машинки?
   Хозяину оставалось только расхохотаться.
 
   В квартире Бенца по-прежнему не было света. В девять часов Аркадий прекратил слежку. Он рассчитал таким образом, чтобы половина пути приходилась на парки: Энглишер Гартен, Финанцгартен, Хофгартен, Ботанишер Гартен. Вокруг было тихо. Тишину нарушали лишь легкое шуршание в траве да мягкий шелест деревьев. Время от времени Аркадий останавливался в темноте и прислушивался. Ничего подозрительного. Только редкие прохожие да одинокие любители бега трусцой. Он так и не услышал за собой никаких внезапно обрывающихся шагов. Словно, покинув Москву, он ступил за пределы мира. Исчез. Растворился. Кому он здесь был нужен?..
   Аркадий вышел из Ботанического сада в квартале от вокзала. Переходя улицу с намерением проверить, на месте ли пленка в камере хранения, он увидел, как пешеходы бросились врассыпную от разворачивающегося в неположенном месте автомобиля. Возмущение публики было настолько велико, что он даже не обратил внимания на автомобиль. Затем, постояв немного, Аркадий миновал вокзал и пошел вдоль железнодорожной колеи. Он выбрал не самый безопасный путь, если учесть, что по обе стороны стремительно неслись машины. Ближайшей улицей была Зейдельштрассе, где он жил, а дальше советское консульство. Услышав шум замедляющих движение шин, он оглянулся и увидел знакомый потрепанный «Мерседес». За рулем сидел Стас.
   — Мне казалось, ты хочеш видеть Ирину.
   — Я ее видел, — сказал Аркадий.
   — Ты ушел еще до того, как она кончила интервью. Посидел секунду в аппаратной и тут же ушел.
   — Того, что я услышал, с меня достаточно, — ответил Аркадий.
   Стас не обращал внимания на знаки «Остановка запрещена» и беспечным взмахом руки пропускал вперед машины, идущие позади него.
   — Я приехал узнать, не случилось ли чего с тобой.
   — В такой-то час?
   — У меня работа. Приехал, когда смог. Хочешь, поедем на вечеринку?
   — Сейчас?
   — А когда же еще?
   — Скоро десять. Что мне делать на вечеринке?
   Водители позади Стаса орали, гудели, одновременно включали свет. Никакого внимания с его стороны.
   — Там будет Ирина, — сказал он. — Ты же с ней так и не поговорил.
   — Но она мне сказала все. Причем дважды за день.
   — Думаешь, она не хочет тебя видеть?
   — Похоже, что так.
   — Слишком ты чувствительный для москвича. Слушай, через минуту нас заживо съедят разъяренные «порши». Садись в машину. Давай съездим.
   — Чтобы еще раз испытать унижение?
   — У тебя есть лучшее занятие?
 
   Вечеринка проходила в квартире на четвертом этаже, полной, как сказал Стас, ретронацистских атрибутов. Стены пестрели красным, белым и черным цветами нацистских флагов. На полках красовались каски, железные кресты, противогазы и коробки из-под них, всевозможные боеприпасы, фотографии Гитлера, слепок его зубов, портрет его племянницы в вечернем платье, с улыбкой женщины, сознающей, что дело идет к развязке. Вечеринка посвящалась первой годовщине уничтожения Берлинской стены. Кусочки стены, бетон с вкрапленным щебнем были украшены черным крепом на манер подарков ко дню рождения. Люди разных национальностей, среди них было достаточно и русских, теснились на ступенях, стульях, диванах и курили так, что щипало глаза. Из табачного дыма, словно медуза, выплыла Людмила и, подмигнув Аркадию, исчезла.
   — Где Людмила, там и замдиректора, — предупредил Стас.
   У стола с напитками Рикки наливал кока-колу девушке в мохеровом свитере.
   — С момента, как я встретил дочь в аэропорту, мы с ней только тем и заняты, что ходим по магазинам. Слава богу, что в половине седьмого они закрываются.
   — В Америке пассажи открыты всю ночь, — сказала она по-английски.
   — Хорошо владеешь английским, — похвалил Аркадий.
   — В Грузии никто не говорит по-русски, — отрезала она.
   — Они по-прежнему такие же коммунисты, только дуют в новую дуду, — вставил Рикки.
   Аркадий спросил:
   — Очень волновалась, увидев отца спустя столько времени?
   — Я чуть было не ошиблась, разыскивая его машину, — она крепко обняла Рикки. — Неужели здесь нет где-нибудь американских баз с открытыми магазинами? — ее глаза загорелись при виде приближающегося молодого, атлетически сложенного американца в галстуке-бабочке, который укоризненно взглянул на Аркадия и Стаса. За спиной маячила Людмила.
   — Это, должно быть, тот самый нежданный гость, который сегодня был на радио? — спросил он и крепко, без церемоний, пожал Аркадию руку. — Я Майкл Хили, заместитель директора по вопросам безопасности. Вы, конечно, слыхали, что ваш босс, прокурор Родионов, был у нас. Мы приняли его по высшему разряду, так сказать, расстелили красный ковер.
   — Майкл, ко всему прочему, еще и заместитель директора по коврам, — ввернул Стас.
   — Кстати, Стас, ты напомнил мне, что, кажется, есть инструкция, предусматривающая предварительное уведомление об официальных советских гостях.
   Стас засмеялся.
   — Служба безопасности до того завалена работой, что шпионом больше, шпионом меньше — какая разница? Разве не блестящий пример тому сегодняшняя вечеринка?
   Майкл ответил:
   — Мне нравится твое чувство юмора, Стас. Ренко, если захотите снова прийти к нам, не забудьте позвонить мне, — и удалился поискать белого вина.
   Стас и Аркадий пили шотландское виски.
   — Что сегодня отмечают? — спросил Аркадий.
   — Кроме первой годовщины уничтожения Стены? Ходят слухи, что возвратился бывший руководитель русского отдела. Мой бывший друг. Даже американцы любили его.
   — Тот самый, что снова перебежал в Москву?
   — Он самый.
   — Где же Ирина?
   — Увидишь.
   — Тра-та-та! — из кухни вышел хозяин вечеринки, неся в руках темный шоколадный торт с сооруженной из карамели Берлинской стеной и множеством горящих красных свечек. — С днем рождения, Конец Стене.
   — Томми, сегодня ты превзошел себя! — воскликнул Стас.
   — Я сентиментальный болван, — Томми принадлежал к числу толстяков, непрерывно заправляющих рубашку в брюки. — Я показывал вам мою коллекцию достопримечательностей Стены?
   — О свечах забыл, — подсказал ему Стас.
   Первую ноту песенки в честь необычного именинника заглушила суматоха на лестничной площадке. Все засуетились, прибыли свежие гости. Первым в дверях появился профессор, у которого Ирина на станции брала интервью. Он размотал похожий на власяницу шарф и широко распахнул дверь перед Ириной, которая словно плыла по воздуху. Аркадий представил, что она только что из хорошего ресторана, где отведала прекрасных блюд и вин. Скажем, шампанского и чего-нибудь получше борща. А возможно, приехала прямо с радио, судя по тому, как она была там разодета. Если она и заметила Аркадия, то ничем не выразила своего интереса или удивления. Следом за ней вошел Макс Альбов в том же элегантном костюме, который был на нем, когда они впервые встретились на Петровке. Все трое смеялись шутке, сказанной еще на лестнице.
   — Это все Макс, — пояснила Ирина.
   Все потянулись к ним, стремясь приобщиться к их компании.
   Макс скромно пожал плечами.
   — Я только сказал: «Чувствую себя блудным сыном».
   Тут же послышались протестующие возгласы «нет!», взрывы хохота, благодарные аплодисменты. Щеки Макса пылали от подъема по лестнице и горячего приема. Он положил руку Ирины на свою.
   Кто-то вспомнил:
   — А торт?!
   Все повернулись к столу. Свечи полностью сгорели. Леденцовая стена утонула в воске.

20

   Торт отдавал гарью. Вечеринка, однако, оживилась и сосредоточилась на Максе. Его с Ириной усадили в центре, на диване. Они завладели всеобщим вниманием — прекрасная королева и король-космополит.
   — Когда я был здесь, говорили, что я из ЦРУ. Когда я поехал в Москву, говорили, что я из КГБ. Ни до чего другого додуматься не смогли.
   — Может быть, ты теперь американская телевизионная звезда, — сказал Томми, — но, черт побери, ты был самым лучшим руководителем русского отдела.
   — Спасибо, — Макс принял бокал виски как знак уважения. — Однако то время ушло. Я сделал здесь все, что можно. Холодная война закончилась. Не просто закончилась — она в прошлом. Настало время переставать безудержно славить американцев, какими бы хорошими друзьями они ни были. И я подумал, что, если мне действительно хочется помочь сегодняшней России, пора вернуться домой.
   — Как к тебе относились в Москве? — спросил Рикки.
   — Просили автографы. А ты, Рикки, в России радиозвезда.
   — В Грузии, — поправил его Рикки.
   — В Грузии, — согласился Макс и, обернувшись к Ирине, сказал: — Ты — самый популярный диктор в России, — он перешел на русский. — Вы, естественно, интересуетесь, оказывал ли КГБ на меня нажим, выболтал ли я какие-нибудь секреты, которые могли причинить вред станции или кому-нибудь из вас. Отвечаю: нет. То время прошло. Я не видел КГБ и даже не встречался ни с одним из его сотрудников. Откровенно говоря, Москве не до нас. Они слишком заняты тем, чтобы выжить. Они нуждаются в помощи. Вот почему я поехал.
   — Некоторых из нас ожидают смертельные приговоры, — вмешался Стас.
   — Старые приговоры отменяются сотнями. Ступай в консульство и наведи справки, — Макс снова перешел на английский, чтобы его понимали все. — Возможно, самое худшее, что ждет Стаса в Москве, так это плохая еда. Или, что для него важнее, плохое пиво.
   Аркадий ожидал, что Ирина с неприязнью отнесется к тому, как Макс говорил о России, но ошибся. За исключением Рикки и Стаса, он если не убедил, то, по крайней мере, очаровал всех — и русских, и американцев, и поляков. Тяжело ли ему было там, в аду? Очевидно, нет. Ни одного опаленного волоска. Наоборот, здоровый румянец знаменитости.
   — Что конкретно вы делаете в Москве, чтобы помочь голодающим русским людям? — спросил Аркадий.
   — А-а, товарищ следователь! — признал его Макс.
   — Не надо величать меня товарищем. Я уже много лет не состою в партии.
   — Правда, поменьше, чем я, — язвительно сказал Макс. — И меньше, чем многие из нас живут в Мюнхене. Во всяком случае, бывший товарищ, я доволен, что вы задали этот вопрос. У меня два дела — одно важное, другое не очень. Первое — создаю совместные предприятия. Второе — нахожу, вернее, нашел самого голодного, самого неустроенного человека в Москве и дал взаймы, чтобы он мог приехать сюда. Хотелось бы, чтобы этот человек был более благодарным. Между прочим, как продвигается ваше расследование?
   — Слабо.
   — Не волнуйтесь, скоро будете дома.
   Аркадия не столько задевало, что его накалывают, как насекомое на булавку, сколько волновала мысль о том, как он выглядит в глазах Ирины: поглядите-ка на это ничтожество, этого аппаратчика, эту обезьяну, явившуюся поразвлечься в обществе цивилизованных людей! Она внимала Максу так, словно никогда не знала Аркадия.
   — Макс, будь добр, дай прикурить.
   — Пожалуйста. Снова куришь?
   Аркадий выбрался из толчеи и направился к бару. Стас последовал за ним. Он закурил и так глубоко затянулся, что, казалось, пламя засветилось в глазах.
   — Значит, ты встречался с Максом в Москве? — спросил он Аркадия.
   — Мне его представили как журналиста.
   — Макс был блестящим журналистом, но он может стать кем хочет и быть там, где хочет. Нынешний Макс — это человек периода после холодной войны. Американцам нужен был некто хорошо знающий Россию. По существу, им был нужен русский, который производил бы впечатление американца. А Макс именно такой. Почему он интересовался тобой?
   — Не знаю, — Аркадий разыскал водку, притаившуюся за бутылкой «бурбона».
   «Зачем люди пьют? Француз, итальянец, испанец — для успеха в любовных делах. Англичанин — чтобы расслабиться. Русские откровеннее, — подумал Аркадий. — Они пьют, чтобы напиться». Именно этого ему и хотелось в данный момент.
   Людмила была тут как тут. Она возникла из дыма, глядя во все глаза, и спрятала его стакан.
   — Все валят на Сталина, — сказала она.
   — Вряд ли это справедливо, — Аркадий пошарил между бутылками и ведерком со льдом в поисках другого стакана.
   — Все параноики, — сказала она.
   — Я в том числе, — стакан исчез.
   Людмила понизила голос и заговорщически пророкотала:
   — Знаете ли вы, что Ленин жил в Мюнхене под фамилией Мейер?
   — Нет.
   — Знаете ли вы, что царя расстрелял еврей?
   — Нет.
   — Все плохое, чистки и голод, вершилось руками окружавших Сталина евреев, чтобы истребить русский народ. Он был пешкой в их руках, козлом отпущения. Как только поднял руку на врачей-евреев, тут ему и наступил конец.
   Стас в свою очередь спросил Людмилу:
   — А ты знаешь, что в Кремле ровно столько уборных, сколько в Иерусалимском храме? Подумай над этим.
   Людмила ретировалась.
   Стас налил Аркадию.
   — Интересно, донесет она об этом Майклу или нет? — он обвел комнату горящим злым взглядом, не оставляя никого без внимания. — Сброд.
   Разгорелись споры. Аркадий уединился на лестничной площадке с таким же мизантропом — немцем лет двадцати с небольшим, с бегающими глазами, который, как и пристало интеллектуалу, был одет в черное. Ниже, на ступеньках, рыдала девица. «Ни одна порядочная русская вечеринка не обходится без споров и без девицы, рыдающей на лестнице», — подумал Аркадий.
   — Жду, когда можно будет поговорить с Ириной, — сказал немец по-английски, с некоторым трудом подбирая нужные слова.
   — Я тоже, — сказал Аркадий.
   Последовало молчание, вполне устраивавшее Аркадия. Потом парень выпалил:
   — Малевич бывал в Мюнхене.
   — Ленин тоже, — добавил Аркадий. — Или Мейер?
   — Художник.
   — А-а, художник. Тот самый Малевич, художник русской революции, — Аркадий чувствовал себя несколько глупо.
   — Между русским и немецким искусством существуют традиционные связи.
   — Существуют.
   «Кто станет с этим спорить», — подумал Аркадий.
   Паренек рассматривал свои обкусанные до мяса ногти.
   — «Красный квадрат» символизировал конец искусства.
   — Правильно, — Аркадий одним глотком выпил полстакана водки.
   Парень вдруг прыснул, словно вспомнил что-то забавное.
   — В 1918 году Малевич сказал, что футбольные мячи запутанных веков сгорят в искрах кипящих световых волн.
   — Кипящих световых волн?
   — Кипящих световых волн.
   — Потрясающе, — Аркадию захотелось узнать, что пил Малевич.
 
   Ирина почти не оставалась одна, и Аркадий никак не мог подойти к ней. В то время как он лавировал между беседующими, его захватил Томми и подвел к висящей на стене огромной карте Восточной Европы с обозначенными свастиками и красными звездами позициями немцев и русских накануне гитлеровского вторжения.
   Томми сказал:
   — Потрясающе. Мне только что сказали, кем был ваш отец. Один из великих умов прошлой войны. Мне не терпится точно обозначить, где находился ваш отец, когда немцы начали терпеть поражение. Вот было бы здорово, если бы вы показали!
   Это была карта вермахта. Названия населенных пунктов и рек были на немецком языке. Далеко расположенные друг от друга линии вились кругами по украинской степи; штрихи предупреждали о болотах Бессарабии; отдельными фронтами сосредоточились свастики, чтобы ринуться на Москву, Ленинград и Сталинград.
   — Не имею ни малейшего представления, — ответил Аркадий.
   — Ни даже намека? Ну хоть какие-нибудь эпизоды он вам рассказывал? — умолял Томми.
   — Только тактику, — вмешался в разговор Макс. — Прячься по ямам и бей противника ножом в спину. Неплохая тактика, когда тебя одолели и разбили, — он повернулся к Аркадию: — Чувствуете себя побежденным? Считайте, что вопроса не было. Однако странно, что отец стал генералом, а сын следователем. Хотя сходство имеется: в обоих случаях склонность к насилию. А что думаете вы, профессор? Вы ведь медик.
   Приехавший с Максом психолог все еще следовал за ним по пятам.
   — Возможно, дискомфорт в условиях нормального общества, — сказал он.
   — Советское общество — не нормальное общество, — возразил Аркадий.
   — Тогда скажите, — заметил Макс, — объясните нам, почему вы следователь. Ваш отец предпочел убивать. Именно таким путем становятся генералами. Утверждать, что генерал ненавидит войну, все равно что утверждать, что писатель ненавидит книги. С вами иначе. Вы предпочитаете явиться на место после убийства. Вам достается кровь, и никакой забавы.
   — Скорее похож на жертву, — сказал Аркадий.
   — В таком случае, что вас влечет? Вы живете в одном из самых худших обществ на земле и к тому же выбираете самую худшую его часть. Чем привлекает ужасное? Коллекционированием трупов? Тем, что можно отправить в тюрьму на всю жизнь еще одну отчаявшуюся душу? Как сказал бы мой друг Томми: что ты с этого имеешь?
   Вопросы неплохие. Аркадий сам задавал их себе.
   — Дозволенность, — ответил он.
   — Дозволенность? — удивленно повторил Макс.
   — Да. Совершив убийство, человек (в случае ареста) некоторое время находится под следствием. Следователю дозволено проводить дознание на разных уровнях, он имеет возможность увидеть многое с самой неожиданной стороны. Раскрытие преступления чем-то сродни многоэтажному дому в разрезе: видишь, как один этаж следует за другим, какая дверь куда ведет.
   — Итак, убийство имеет отношение к вопросам социологии.
   — К советской социологии.
   — При условии, что люди говорят правду. Но, я думаю, они обычно лгут.
   — Убийцы лгут.
   Аркадий заметил, что свита Макса переместилась к ним. Стас наблюдал за происходящим из угла. Ирина принимала участие в другом разговоре, стоя спиной к ним в коридоре, ведущем на кухню. Аркадий пожалел, что вообще раскрыл рот.
   — Кстати, о правдивых ответах. Как давно вы слушаете по радио Ирину? — спросил Макс.
   — Около недели.
   Казалось, Макс впервые искренне удивился.
   — Всего неделю?! Ирина уже давно ведет передачи. Я думал, вы скажете, что много лет преданно сидели у приемника.
   — У меня не было радио, — Аркадий посмотрел в сторону коридора. Ирины там не было.
   — А неделю назад оно у вас было. И вот вы в Мюнхене! И именно на этой вечеринке! Потрясающая цепь совпадений! — воскликнул Макс. — Вряд ли объяснишь это простой случайностью.
   — Может быть, повезло, — вступил в разговор Стас. — Макс, нам хотелось бы побольше узнать о твоей телевизионной карьере. Что из себя представляет Донахью? И еще о твоем совместном предприятии. Я всегда представлял тебя вдохновителем, а не бизнесменом.
   — Только сначала Томми расскажет мне о своей книге, — улыбнулся Макс.
   — Мы как раз подошли к самому интересному, — сказал Томми.
   Аркадий выскользнул из комнаты. Он нашел Ирину на кухне. Она брала сигареты из лежащего на полке начатого блока. Томми был весьма нерадивым поваром: вся кухня с ее яркой пластмассовой мебелью была сплошь усеяна кусочками моркови и листиками сельдерея. На полке для поваренных книг стоял портативный телевизор. На стене висел плакат с изображением прародительницы арийцев. Часы показывали два часа ночи.
   Ирина чиркнула спичкой. Аркадий вспомнил, как тогда, при самой первой их встрече, она, испытывая его, попросила дать ей прикурить. На этот раз не попросила об этом.
   Ему вспомнилось, что в тот, первый раз, он был невозмутим. Теперь во рту пересохло, дыхание перехватило, слова куда-то провалились. Зачем ему нужно снова пытаться заговорить с ней? Проверить, до какой глубины унижения он способен пасть? Или же, как собака Павлова, он напрашивался на пинки?
   Самым необычным было то, что Ирина в значительной мере оставалась все той же Ириной и в то же время не имела с ней ничего общего. Словно в знакомую ему оболочку вселилась совсем другая женщина. Ирина сложила руки на груди. Кашемир и золото не имели ничего общего с тряпьем, в котором она щеголяла в Москве в давние времена. Внешний облик, который он все годы хранил в памяти, остался прежним, но это была всего лишь маска. Из-под маски смотрели совсем другие глаза.
   Аркадию довелось побывать во льдах Арктики. Но там было не так холодно, как сейчас в комнате. Такое бывает, если ты когда-то был близок с женщиной, а теперь больше не мил ей, испарился из ее памяти, как бы вращаешься вокруг Солнца, лучи которого погасли для тебя.
   — Как ты сюда попал? — спросила она.
   — Стас привез.
   Она нахмурилась.
   — Стас? Я слышала, что он тебя и на радио привозил. Я же говорила тебе, что он провокатор. Сегодня он зашел слишком далеко…
   — Ты меня помнишь? — спросил Аркадий.
   — Разумеется, помню.
   — Сдается, что нет.
   Ирина вздохнула. Даже себе он показался жалким.
   — Конечно, я тебя помню. Просто много лет о тебе не вспоминала. На Западе все по-другому. Мне надо было на что-то прожить, найти работу. Встречала множество разных людей. Жизнь стала другой, я сама стала другой.
   — Не оправдывайся, — прервал ее Аркадий.
   Судя по ее объяснению, они словно два слоя земной коры, движущиеся в противоположных направлениях. Она говорила спокойно, логично, не сомневаясь в своей правоте.
   Ирина спросила:
   — Надеюсь, я не очень навредила твоей карьере?
   — Самую малость.
   — Ты так меня расстроил. Не стоит этого делать, — сказала она, хотя по ней это было незаметно.
   — Не буду. Слишком на многое надеялся. Возможно, воспоминания подвели.
   — По правде говоря, я тебя почти не узнала.
   — Неужели так хорошо выгляжу? — спросил Аркадий.
   Жалкая шутка.
   — Слышала, что дела у тебя идут хорошо.
   — Кто тебе сказал? — спросил Аркадий.
   Ирина прикурила сигарету от сигареты. «Почему русским надо непрерывно дымить?» — подумал Аркадий. Она пристально глядела на него сквозь колеблющиеся волны дыма. Лицо ее было обрамлено шелковистыми волосами. Он представил ее в своих руках. Это не было игрой воображения, это было воспоминание. У него сохранилось ощущение прикосновения ее щеки, ее нежного лба.
   Ирина передернула плечами.
   — Макс был мне другом и опорой много лет. Я так рада снова его видеть.
   — Вижу, что он здесь пользуется популярностью.
   — Неизвестно, почему он вернулся в Москву. Тебе он помог, так что у тебя нет причин жаловаться.
   — Лучше бы я был здесь, — сказал Аркадий.
   «А что, если встать и пересечь комнату? — подумал он. — Если подойти и просто дотронуться до нее? Станет ли это прикосновение мостом между прошлым и настоящим»? «Нет», — было написано на ее лице.
   — Поздно. Ты не пошел за мной. Все живущие здесь русские либо эмигрировали, либо перебежали. Ты не сделал ни того ни другого.
   — КГБ предупредил…
   — Я бы поняла, если бы ты остался на год или два, но ты остался навсегда. Ты оставил меня одну. Я ждала в Нью-Йорке — ты не приехал. Я поехала в Лондон, чтобы быть ближе, — ты не приехал. Когда я узнала, где ты, то оказалось, что ты занимаешься точно тем же, чем и раньше, — служишь полицейским в полицейском государстве. Теперь наконец ты приехал, но не за тем, чтобы видеть меня. Ты здесь для того, чтобы кого-то арестовать.
   Аркадий начал было:
   — Я не мог приехать без…
   Ирина прервала его:
   — Думаешь, я тебе помогу? Как вспомню о том времени, когда действительно хотела тебя видеть, а тебя не было… Слава Богу, был Макс. И Макс, и Стас, и Рикки — все они так или иначе имели мужество бежать — переплыть, уехать, выпрыгнуть из окна, но бежать. Ты на это не пошел, поэтому не имеешь никакого права никого из них осуждать, расспрашивать их о чем-либо и даже просто быть сейчас с ними. А что до меня, так ты умер.
   Она прихватила пачку сигарет и вышла. В кухню, пританцовывая и напевая какую-то мелодию, вернулся Томми. Ноги его не слушались. На голове была немецкая каска. В каске — дырка.
   Аркадию было знакомо это настроение.

21

   Банк «Бауэрн-Франкония» располагался в старинном баварском дворце, сложенном из известняка и покрытом красной черепицей. Внутри все было сплошь отделано мрамором и темным деревом. Слышалось сдержанное гудение компьютеров, вычислявших непостижимые простому смертному процентные ставки и обменные курсы. Когда Аркадия поднимали в лифте и вели по коридору с вычурными лепными украшениями, он испытывал робость, словно переступил порог церкви с незнакомыми ему обрядами.
   Шиллер держался напыщенно. Он сидел за столом неестественно выпрямившись. На вид ему было лет семьдесят. Ясные голубые глаза, розовое лицо. Серебристые волосы, зачесанные назад, открывали узкий лоб. Из кармашка темного костюма, какие носят банкиры, выглядывал кончик льняного носового платка. Рядом с ним стоял загорелый белокурый молодой мужчина в легкой куртке и джинсах. Голубые глаза и выражение сдерживаемого высокомерия придавали ему сходство с пожилым господином Шиллером.
   Шиллер внимательно прочел письмо, напечатанное Аркадием на бланке Федорова.
   — Значит, так выглядит старший советский следователь? — сказал он.
   — Боюсь, что так.
   Аркадий предъявил удостоверение. Раньше он не обращал внимания на потертые углы и трещины на сгибе. Держа красную книжечку на расстоянии вытянутой руки, Шиллер разглядывал фотографию. Даже побрившись, Аркадий ощущал, что одежда на нем выглядела так, словно он, прежде чем одеться, посидел на ней. Он боролся с желанием разгладить мятую складку на брюках.