Смит Мартин Круз. Красная площадь

   — Я бы хотел помочь, — сказал Аркадий.
   — Так-то оно лучше. Что вы выискиваете в Мюнхене? Что вы вынюхиваете на Радио «Свобода»? Каким образом Стас помогает вам? Где мой телефон?
   — Есть мысль, — предложил Аркадий.
   — Говорите, — приказал Майкл.
   — Позвоните.
   — Кому позвонить?
   — Самому себе. Может быть, услышите звонок.
   Короткое молчание.
   — И все? Ренко, вы не просто нахал, вы самоубийца.
   Аркадий ответил:
   — Вам меня не выслать. Здесь Германия.
   Майкл спрыгнул со стола. Прошелся пружинистым шагом спортсмена. Вокруг глаз бледноватые круги — от солнцезащитных очков. Смолистый запах пота, смешанного с мужской парфюмерией.
   — Именно поэтому вас и отправляют. Ренко, вы здесь всего лишь беженец. Что, по-вашему, делают немцы с такими, как вы? Кажется, вы знакомы с лейтенантом Шиллером.
   Охранники поставили Аркадий на ноги. Федоров, как собачонка, вскочил с дивана.
   На столе Людмилы стояли пепельница, телефон и факсимильный аппарат. Когда Майкл пошел, чтобы открыть дверь Петеру Шиллеру, Аркадий увидел на факсе рядом с кнопкой включения номер, с которого вызывали Руди Розена и спрашивали: «Где Красная площадь?»
   Петер сказал:
   — Слышал, что вы едете домой.
   — Взгляните на факс, — попросил его Аркадий.
   Казалось, что лейтенант ожидал именно этого момента. Он завернул Аркадию руку за спину и так выкрутил запястье, что тот поднялся на цыпочки.
   — Где бы вы ни появились, от вас сплошные неприятности.
   — Да поглядите же!
   — Кража, незаконное вторжение в чужое помещение, сопротивление полиции, — Петер повернул Аркадия к двери. — Пожалуйста, передайте телефон, который вы нашли, — обратился он к Майклу.
   — Мы снимаем обвинение, чтобы ускорить репатриацию, — заявил Майкл.
   Федоров присоединился к заявлению.
   — Консульство пересмотрело вопрос о визе. Мы заказали ему место на сегодняшний рейс. Все можно сделать без лишнего шума.
   — Э-э, нет, — возразил Петер. Он держал Аркадия, как добычу. — Если он нарушил немецкий закон, он в моих руках.

25

   Камера была похожа на финскую баню: пятнадцать квадратных метров пола, выложенного белой кафельной плиткой, стены — голубой; у одной из них — кровать, напротив — скамья, в углу — туалет; за решеткой из нержавеющей стали — свернутый шланг для уборки помещения; брючный ремень и шнурки Аркадия — в ящичке около шланга. Каждые десять минут в камеру заглядывал полицейский, чуть постарше юного пионера, чтобы убедиться, не повесился ли Аркадий на своем пиджаке.
   В полдень дали пачку сигарет. Странно, но Аркадий курил меньше, чем обычно, будто сытость убивала и аппетит легких.
   Ужин принесли на пластмассовом подносе, разделенном на ячейки: говядина в коричневом соусе, клецки, морковь с рубленными корешками петрушки, ванильный пудинг. Пластмассовый прибор.
   Когда он звонил по номеру факса с вокзала, на другом конце ответил голос Людмилы. Если даже она знала Руди, то не знала, что его нет в живых, когда спрашивала: «Где Красная площадь?»
   В Советском Союзе норма жилой площади пять квадратных метров на человека, так что эта камера предварительного заключения была настоящей квартирой. Кроме того, стены советской камеры представляли собой нечто вроде открытого письма: штукатурка была исцарапана бесчисленными личными посланиями и посланиями, адресованными всем, как то: «Партия пьет народную кровь!», «Дима пришьет сук, из-за которых сел!», «Дима и Зета — любовь навеки!» А рядом рисунки: тигры, кинжалы, ангелы, голые женщины в полный рост, стоячие члены, голова Христа. Здесь же плитки гладкие, хорошо обожженные — не поцарапаешь.
   Он был уверен, что самолет Аэрофлота уже улетел. Есть ли вечерний рейс у Люфтганзы?
   Сворачивая пиджак, чтобы положить его под голову, Аркадий наткнулся в кармане на скомканный конверт и узнал старческий тонкий почерк. Это было письмо отца, которое передал ему Белов и которое он больше недели — с русского кладбища до немецкой камеры — носил с собой, словно капсулу с ядом, о существовании которой совсем забыл. Он скомкал конверт и бросил его за решетку. Ударившись о решетку, конверт откатился к водоспуску посреди камеры. Аркадий швырнул его снова, и снова он отскочил и подкатился к его ногам.
   Бумага шуршала, разворачиваясь. Какие последние слова мог написать генерал Кирилл Ренко? После бесконечных проклятий еще одно проклятие? Каков он, последний удар, в войне отца с сыном?
   Аркадий помнил любимые выражения отца: «сосунок» — это когда Аркадий был совсем маленьким; «поэт, не от мира сего, засранец, кастрат» — эти слова сыпались на студента; «трус» — когда Аркадий отказался поступать в военное училище. И с тех пор неизменное — «неудачник». Что еще приберег генерал напоследок?
   Он годами не разговаривал с отцом. Нужно ли в столь трудный для себя час, находясь в этой кафельной клетке, позволить отцу нанести очередной удар? Положение было по-своему забавным. Генерал, даже мертвый, проявлял инстинкты палача.
   Аркадий разгладил бумагу. Рывком надорвал уголок конверта и осторожно, поддев пальцем, открыл его до конца; не удивился бы, если бы отец прикрепил там бритву. А впрочем, бритвой будет само письмо. Какие еще оскорбительные слова ему доведется услышать?
   Аркадий подул в конверт и вытащил из него пол-листа папиросной бумаги. Разгладив ее, поднес к свету.
   Почерк был неровным, неустойчивым. Не письмо, а последнее «прости» со смертного одра. По всему видно, что генерал едва держал ручку. Ему удалось всего одно слово: «Ирина».

26

   Ночное движение на Леопольдштрассе представляло собой сверкающую мешанину яркого света автомобильных фар, витрин магазинов и уличных кафе.
   Сидя за рулем, Петер закурил.
   — Приношу извинения за камеру. Нужно было поместить вас куда-нибудь, где вас не могли бы достать Майкл и Федоров. Во всяком случае, вы их здорово уделали. Можете гордиться. Они никак не поймут, как вы подменили телефоны. Без конца показывали мне: вот машина, вот корт, вот машина…
   Он подал рычаг вперед и, маневрируя, обошел другие автомобили. Местами Аркадию казалось, что Петер едва сдерживается, чтобы не выехать на тротуар, лишь бы только вырваться вперед.
   — Видно, у Майкла специальный телефон, с микширующим устройством, обеспечивающим секретность. Он расстроился, потому что пришлось бы заказывать новый в Вашингтоне.
   — Выходит, он нашел свой аппарат? — спросил Аркадий.
   — В том-то все и дело. Он воспользовался вашим советом.
   Когда Федоров ушел, Майкл натянул штаны, набрал свой номер и пошел прогуляться. Проходя мимо мусорного ящика, услышал, как оттуда тихо звонит его телефон. Нашел, как котенка.
   — Значит, никаких обвинений?
   — Вас видели выходящим из гаража, где был похищен первый аппарат, но, когда я закончил допрашивать служителя, он уже был не в состоянии разобраться, какого вы роста, блондин вы или брюнет. Если бы ему подсказать, он, возможно, дал бы более точное описание. Главное, что вы все еще здесь и должны меня благодарить.
   — Спасибо.
   Петер расплылся в улыбке.
   — Собственно говоря, это не составило труда. До чего же русские чувствительны!
   — Вы считаете, что вас недооценили?
   — Не приняли во внимание. Хорошо, конечно, что американцы и русские ладят между собой, но это совсем не значит, что они могут отправить вас в Москву, когда им захочется.
   — Почему вы не взглянули на факс Майкла, когда я вас просил?
   — Я уже знал его. Я позвонил по этому номеру, когда погиб ваш приятель Томми. Ответила женщина. Я так устроен, что, если кого-то убивают, я становлюсь особенно любопытным, — он передал Аркадию пачку сигарет. — Знаете, мне понравилась ваша авантюра с телефонами. Мы, должно быть, похожи. Если бы вы не вкручивали мне мозги, мы могли бы стать хорошими напарниками.
 
   На скоростном шоссе Петер, сияя от удовольствия, вышел на полосу обгона.
   — Согласитесь, что вы придумали историю о «Бауэрн-Франконии» и Бенце. Почему вы выбрали банк моего деда? Почему позвонили именно ему?
   — Я видел письмо, которое он написал Бенцу.
   — У вас есть это письмо?
   — Нет.
   — Вы его прочли?
   — Нет.
   Мелькали километровые столбы. Сверху грохотали эстакады.
   — А в Москве у вас нет напарника? Нельзя ли ему позвонить? — спросил Петер.
   — Его нет в живых.
   — Ренко, не кажется ли вам иногда, что где вы, там несчастье?
   Петер, должно быть, следил за дорогой, потому что вдруг переключил скорость и затормозил у подножия пандуса, темный цвет которого постепенно переходил в светло-пепельный. «Трабанта», принадлежавшего Томми, не было.
   Петер медленно подал свой «БМВ» назад.
   — Видите, бетон не просто обгорел, он раскололся. Я удивлялся, как мог слабый, крошечный «Траби» ударить с такой силой. Дверцы прогнуло и заклинило. Рулевое колесо согнулось. Остались только следы его протекторов. Следов битого стекла не видно. Но, когда вернемся на дорогу, посмотрите тормозной путь.
   На дороге по направлению к пандусу протянулись две темные запятые.
   — Отдавали на анализ?
   — Да. Низкокачественная углеродистая резина. Такие шины нельзя ни восстановить, ни отдать в переработку. Шины «Траби». Следствие считает, что Томми уснул и потерял управление. Труднее всего воспроизвести аварию со смертельным исходом, если в ней была одна машина с одним человеком. Если только, конечно, в аварии было не две машины, и если машина покрупнее не ударила сзади и не разбила «Траби» о пандус. Если бы у Томми была семья или он имел врагов, следствие не было бы еще закончено.
   — Значит, следствие прекратили?
   — В Германии столько дорожный аварий, страшных аварий на скоростных магистралях, что мы не в состоянии расследовать все. Если хочешь убить немца, делай это на дороге.
   — А внутри машины были следы возгорания, какие-либо признаки поджога?
   — Нет.
   Петер задним ходом разогнал машину и одним ударом по тормозу повернул ее на сто восемьдесят градусов, так что она приняла нормальное положение. Аркадий вспомнил, что он летал на реактивных самолетах. В Техасе, где было меньше возможностей врезаться во что-нибудь в случае падения.
   — Когда Томми горел, вы сказали, что видели такой пожар раньше. Кто горел?
   — Рэкетир, — ответил Аркадий и уточнил: — Банкир Руди Розен. Он сгорел в «Ауди». Она тоже хорошо горит. После гибели Руди был получен факс с аппарата, который я видел на станции.
   — Выходит, тот, кто посылал, думал, что он жив?
   — Да.
   — Что за пожар был там? Замыкание электропроводки? Столкновение?
   — Непохожий на этот. Там был поджог. Бомба.
   — Непохожий? Тогда еще один вопрос. Перед гибелью Розена вы были вместе с ним в его машине?
   — Был.
   — Почему я только сейчас начал верить тому, что вы говорите? Ренко, ведь вы до сего момента обо всем остальном говорили неправду. Итак, это дело касается не только Бенца. Кого еще? Помните: самолет на Москву вылетает завтра. Вы все еще можете оказаться в нем.
   — Мы с Томми кое-что разыскивали.
   — Что?
   — Красную «Бронко».
   Впереди вдоль обочины протянулась цепочка габаритных огней. На придорожной площадке виднелись очертания съехавших с дороги машин. Петер свернул туда и, проехав немного по инерции, остановился. Стоявшие на пути машины люди отскочили в сторону, загораживая глаза руками. Петер достал из приборного ящика фонари Аркадию и себе. Когда они вышли из машины, их встретили несколько мужчин, недовольных вторжением в интимную обстановку площадки. Петер двинул одному, убедительно рявкнул на другого, и тот моментально укрылся за спинами приятелей. Аркадий подумал, что в Петере Шиллере проявляются черты истинного арийца и дух вервольфа — ничего другого.
   Петер занялся женщинами, ожидавшими клиентов, а Аркадий двинулся вдоль машин, которые отъехали в дальний конец площадки, чтобы заняться делом. Поскольку он не знал, как выглядит «Бронко», ему приходилось читать марку каждой машины. Может быть, слово «бронко» означает «покрывать кобылу»? Нет, не то звучание. Похоже скорее на удары по сырому барабану.
   Ни одной красной «Бронко» как на грех не оказалось, но вернувшийся с другого конца площадки Петер сказал, что одна только что отъехала и что ее владелицу зовут Тима. Его это нисколько не смутило. Разве что на обратном пути он гнал несколько быстрее.
   Аркадий представил, как позади них шлейфом вьется ночь. Остальной Мюнхен жил разменной жизнью — в полном соответствии с заведенным порядком: съедал свой «месли» (фруктовый салат со сливками), ездил на велосипеде на работу, платил за секс. Петер же был как бы заведен на большее число оборотов в минуту.
   — Думаю, что, когда вы ждали Томми в «Трабанте», вас кто-то увидел. Потом бедняга Томми отправился домой, и этот «кто-то» последовал за ним. Это не авария. Это — чистой воды убийство, но убийца считал, что убивает вас.
   — Вы собираетесь кататься, пока кто-нибудь не попытается убить нас?
   — Нет, просто хочу проветрить голову… Так вы преследуете кого-нибудь из Москвы? Или кто-нибудь преследует вас?
   — В данный момент я готов преследовать кого угодно. Выбрать одну звездочку и целиться в нее.
   — Вроде моего деда?
   — Честно говоря, я не знаю. Ваш дед, может быть, замешан, а может быть, и нет.
   — Вы когда-нибудь видели Бенца?
   — Нет.
   — Говорили ли вы с кем-нибудь из тех, кто видел Бенца?
   — С Томми. Притормозите, — попросил Аркадий. Вдоль обочины шла девушка в красной кожаной куртке и сапожках. Проезжая мимо, он разглядел черные волосы и круглое лицо узбечки. — Стоп!
   Она была сердита и решительно отказывалась от того, чтобы ее подбросили. Ее немецкий был скорее диалектом русского.
   — Этот засранец выкинул меня из моей машины. Убью!
   — Какой у вас автомобиль? — спросил Аркадий.
   Она топнула ножкой.
   — Вот дерьмо! Там все, что у меня есть.
   — Может быть, мы ее найдем.
   — Фотокарточки, письма.
   — Мы поищем. Какая машина?
   Девушка молча поглядела в темноту и передумала отвечать. Сказала только:
   — Не беспокойтесь. Я сама.
   «А Узбекистан-то далеко», — подумалось Аркадию.
   — Если у вас украли машину, нужно сообщить в полицию, — настаивал Петер.
   Она внимательно оглядела Петера и его «БМВ» с дополнительными антенной и фарой.
   — Не буду.
   — Если зовут Тима, то это как полностью? — спросил Аркадий.
   — Фатима, — ответила девушка и, спохватившись, добавила: — Я не говорила, что меня зовут Тима.
   — Он забрал машину позавчера ночью?
   Она скрестила руки на груди.
   — Вы что, следите за мной?
   — Ты из Самарканда или из Ташкента?
   — Из Ташкента. Откуда вы столько знаете? Я с вами не разговаривала.
   — Так когда же он забрал машину?
   Она подмазала личико и пошла дальше, неуклюже ступая тонкими ножками на высоких каблуках. Когда-то узбеки были Золотой Ордой Тамерлана, ураганом пронесшейся от Монголии до Москвы. И вот теперь ее потомок беспомощно ковылял вдоль шоссе.
   Они прибыли на стоянку, расположенную рядом с «Красной площадью», и проехали вдоль всего ряда машин. Красной «Бронко» не было. В секс-клуб направлялась шумная толпа бизнесменов.
   — Эти из любопытства, — заметил Петер. — Штутгартцы. Отведают пивка и поедут домой довольствоваться своими женами.
   Проезжая, он бросил в их сторону кусочек щебня.
   Вернувшись на шоссе, Петер стал спокойнее, вроде бы принял какое-то решение. Аркадий тоже расслабился, скорее под действием скорости.
   По мере приближения город разрастался, но не с быстротой пожара, а, скорее, как продолжение поля битвы «ночных бабочек».
 
   Красная «Бронко» стояла перед квартирой Бенца. В окнах темно. Они дважды проехали мимо, припарковались у соседнего квартала и вернулись пешком.
   Петер остановился в тени дерева, а Аркадий поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка в квартиру. По домофону не ответили. Наверху не засветилось ни одно окно.
   Подошел Петер.
   — Нет его.
   — А машина здесь.
   — Возможно, пошел прогуляться.
   — В полночь?
   — Он «осси», — сказал Петер. — Сколько у него может быть машин? Ренко, давайте станем детективами и поглядим, что из этого получится.
   Он передал Аркадию фонарь, подвел его к «Бронко» и открыл щипчики складного ножа. Хром переднего бампера был цел, но в его резиновой прокладке в свете фонаря сверкали искорки. Петер присел на корточки и выковырнул из резины что-то вроде стеклянных иголочек.
   — Обычно «Траби» почти невозможно бывает восстановить. Это происходит отчасти потому, что его корпус из стеклопластика распадается на такие вот острые осколки, — он положил извлеченные из резины кусочки в бумажный конверт. — С «Траби» всегда тяжело управляться, независимо от того, исправен он или вдребезги разбит.
 
   Петер передал по радио номер «Бронко». Пока ждали ответа, он вытряхнул из конверта осколки в пепельницу и поднес к ним зажигалку. Они загорелись и мгновенно вспыхнули. Вместе с бурым дымом в воздух поднялись тонкие ниточки сажи, и машину наполнил знакомый ядовитый запах.
   — Да, это был «Траби», — Петер задул пламя. — Хотя ничего не докажешь. От принадлежавшей Томми машины не осталось ничего, что можно было бы сравнить с этими осколками. Однако адвокату все же придется признать, что «Бронко» во что-то врезался.
   Радио быстро заговорило по-немецки. Петер написал на листке название фирмы — «Фантази Турз» — и адрес Бориса Бенца.
   Аркадий подсказал:
   — Спросите, сколько машин зарегистрировано на имя «Фантази».
   Петер спросил, потом записал на листке цифру 18, а рядом дал наименования: «Пасфайндер», «Навахос», «Чироки», «Трупер», «Ровер».
   Он положил трубку на место.
   — Вы говорили, что никогда не видели Бенца.
   — Я говорил, что Томми встречался с Бенцем.
   — Вы говорили, что вы с Томми были на шоссе, потому что разыскивали Бенца. Сначала вы поехали в секс-клуб.
   — Томми видел его там год назад.
   — С кем он был связан? Каким образом они встречались?
   Аркадию удалось утаить от Петера имя Макса, потому что от Макса был всего один шаг до Ирины. «Было бы ужасно, — подумал он, — если бы все мои усилия завершились лишь тем, что она оказалась бы втянутой в расследование Петера».
   — Зачем им понадобилось встречаться? — спросил Петер. — Что, Томми хотел поговорить с Бенцем о войне?
   — Уверен, Томми говорил ему об этом. Он расспрашивал людей, потому что писал книгу о войне и был одержим этой работой. Его квартира похожа на военный музей.
   — Я там был.
   — И что вы думаете на этот счет?
   Глаза Петера выражали готовность к действию, словно он по радио подзарядился энергией. Он достал из куртки ключ.
   — Думаю, нам следует еще раз посетить этот музей.
 
   Две стены комнаты были разрисованы свастиками. Третью целиком закрывала карта вермахта. На полках красовалась собранная коллекция противогазов, жестяных моделей танков, колпак от колеса автомашины Гитлера, разные боеприпасы, ортопедический ботинок Геббельса. Часы в виде орла, стрелки которых показывали двенадцать.
   Петер сказал:
   — Я уже был здесь. Вошел и вышел. Обычно мы не осматриваем квартиру жертвы автокатастрофы.
   На столе, где во время вечеринки стоял торт с Берлинской стеной из леденцов, теперь была пишущая машинка, лежали листки с записями, бумага и карточки для картотеки. Петер побродил по квартире, сфокусировал полевой бинокль, примерил нарукавную повязку и эсэсовскую фуражку, словно актер, предоставленный в реквизитной самому себе, и взял в руки каску. Ту самую, которую в тот вечер надевал на себя Томми.
   — Увы, бедный Йорик! Я знал его.
   Он положил на место каску и взял слепок зубов.
   — Зубы Гитлера, — сказал Аркадий.
   Петер открыл челюсти слепка.
   — Зих хайль!
   У Аркадия мурашки пробежали по коже.
   — Знаете, почему мы проиграли войну? — спросил Петер.
   — Почему же?
   — Мне объяснил один старик во время прогулки в Альпах. Мы шли с ним по высокогорному лугу, покрытому дикорастущими цветами, и остановились перекусить. Зашел разговор о войне. Он признал, что нацисты допускали «крайности», но настоящей причиной поражения Германии в войне была подрывная деятельность. Часть рабочих, занятых на оборонных предприятиях, умышленно портили порох в снарядах, чтобы обезвредить наше оружие. В противном случае мы могли бы продержаться до почетного мира. Он рассказывал, как старики и мальчишки, сражавшиеся на развалинах Берлина, погибали от ударов в спину, наносимых вредителями. Лишь много лет спустя я узнал, что этими вредителями были русские и евреи из концентрационных лагерей, где они умирали от голода. Я помню цветы, великолепные окрестности и слезы на его глазах.
   Он положил слепок обратно, подошел к столу и вместе с Аркадием стал просматривать карточки, заметки и листы бумаги.
   — Что вы ищете? — спросил Аркадий.
   — Ответы.
   Они обыскали ящики письменного стола, ночную тумбочку, шкафы, забитые папками, пролистали записные книжки, найденные под кроватью, и наконец на кухонной стене обнаружили написанные карандашом номера телефонов без имен. Петер хмуро усмехнулся, подчеркнул ногтем один из номеров и набрал его.
   Для столь позднего часа на другом конце провода ответили довольно быстро. Петер сказал:
   — Дед, сейчас буду у тебя со своим другом Ренко.
 
   Шиллер-старший бродил по комнате в шелковом ночном халате и бархатных шлепанцах. Комната была устлана восточными коврами и мягко освещалась лампами под абажурами из цветного стекла.
   — Я все равно не спал. Полночь — лучшее время для чтения.
   Было видно, что банкир строго разграничивает работу и личную жизнь: на полках стояли не тома постановлений по банковскому делу, а книги по искусству; под светильниками, умело расставленными чьей-то рукой, чтобы создать наиболее выгодное освещение для коллекций небольших по размеру редкостных диковинок, размещались: фигурка дельфина греческой бронзы, черепа из сахара и нефрита из Мексики и гипсовая китайская собачка; потемневшая от времени икона Богородицы находилась на своем традиционном месте — в верхнем углу, который считался бы красным углом в дореволюционной русской избе. Толстая деревянная доска, на которой была написана икона, растрескалась, лик Богородицы стал почти коричневым, отчего глаза ее светились теперь еще более ясно.
   Шиллер налил чаю в позолоченную чашку. Он наклонялся тяжело, всем корпусом, и Аркадий догадался, что под халатом у него корсет.
   — Извините, варенья нет. Я помню, что русские любят чай с вареньем.
   Петер расхаживал по комнате.
   — Ходи-ходи, — сказал Шиллер. — От этого ковер лучше только становится, — он обратился к Аркадию: — Мальчишкой Петер выхаживал по этому ковру взад и вперед целый километр. У него всегда был избыток энергии. Ничего не поделаешь.
   — Откуда у американца твой номер? — задал вопрос Петер.
   — Это все его книга, его бездарная книга. Он из тех, кто роется на кладбищах и думает, что делает большое дело. Он без конца донимал меня, но я отказывался беседовать с ним. Подозреваю, что он назвал мое имя Бенцу.
   — Банк с этим не связан? — спросил Аркадий.
   Шиллер позволил себе слабейшее подобие улыбки.
   — «Бауэрн-Франкония» скорее вложит капиталы в обратную сторону Луны, чем в Советский Союз. Бенц обращался ко мне по личным делам.
   Петер сказал:
   — Бенц — сутенер. Он содержит свору проституток на автобане. По каким делам он к тебе обращался?
   — Насчет недвижимости.
   — Было деловое предложение? — спросил Аркадий.
   Шиллер отхлебнул из фарфоровой чашки.
   — До войны у нас был свой банк в Берлине. Мы не баварцы, — он бросил озабоченный взгляд на внука. — Но это уже проблема Петера, его воспитывали не для того, чтобы он стал деревенским пьяницей. Так или иначе, семья жила в Потсдаме, недалеко от Берлина. Была также вилла на побережье. Я много раз рассказывал Петеру о наших прекрасных домах. Мы потеряли все. И банк, и дома остались в советском секторе. Сначала они оказались в руках русских, а потом отошли к Восточной Германии.
   — Мне казалось, — заметил Аркадий, — что после воссоединения частная собственность возвращается хозяевам.
   — О да! Но на нас это не распространяется, потому что новый закон исключает имущество, конфискованное в период с 1945 по 1949 год. А мы именно тогда и лишились своей собственности. Во всяком случае, так я считал, пока в дверях у меня не появился Бенц.
   — И что он сказал? — спросил Аркадий.
   — Он представился агентом по торговле недвижимостью и сообщил мне, что точное время конфискации дома в Потсдаме находится под вопросом. Когда здесь правили бал русские, многие имения годами попросту пустовали. Документы либо были утеряны, либо сгорели. Бенц сказал, что может предоставить мне документацию, которая поможет подтвердить мои права, — Шиллер всем корпусом повернулся на стуле. — Это касалось и тебя, Петер. Он сказал, что, возможно, будет в состоянии помочь нам и с виллой, и с земельным участком. Тогда мы получим их обратно.
   — Во что это обойдется? — спросил Петер.