Страница:
Так что же на данный момент сказала квартира Руди? А сказала она вот что: «Где Красная площадь?».
Был ли Розен набожен? Нет. Не было ни семисвечника, ни Торы, ни талеса, ни субботних свечей. Всю семейную хронику представляли портреты родителей. А где же фотографии самого Руди или его друзей? Они отсутствовали. Руди был чистюлей. Поражали удивительно гладкие, чистые стены его жилья — ни одного гвоздика на поверхности, ни одного пятна, словно он стер с них и самого себя. Аркадий снял с полок книги и журналы. Здесь были «Бизнес уик» и «Израэль трейд» на английском, что указывало на международные масштабы его амбиций. Говорит ли альбом с марками об одинокой юности? Внутри альбома — тропические рыбы на крупноформатных марках, выпускаемых малыми странами. В бумажном конверте среди неразобранных марок можно было найти все что угодно: царские двухкопеечные, французские «либерте», американские «франклины» и многое другое. И ни одного ценного красного квадратика.
Он взял стопку книг и перешел в спальню, где стал раздумывать над содержимым ночного столика. Здесь резко выделялась ночная маска, которая давала основания полагать, что обильная еда и очистительные таблетки не способствовали спокойному сну.
В спальне не было стула. Аркадий снял ботинки, сел на кровать и сразу услышал, как жалобно заскрипели пружины в предвкушении тяжести тела Руди. Подложил под спину подушки, как, видно, поступал и Руди, и стал просматривать книги.
В каждом уважающем себя доме были классики. Правда, у многих только для того, чтобы казаться образованными. Руди же свои книги читал. Аркадий нашел подчеркнутый карандашом отрывок в «Капитанской дочке» Пушкина, там, где гусар вызвался выучить молодого человека играть на бильярде. «Это, — говорил он, — необходимо для нашего брата служивого… Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на бильярде; а для того надобно уметь играть». «Или бить киями жидов», — было нацарапано под этой строчкой. Аркадий узнал почерк Руди. Он видел его в конторской книге.
В середине «Мертвых душ» Гоголя Руди отчеркнул: «В непродолжительное время не было от него (Чичикова) никакого житья контрабандистам. Это была гроза и отчаяние всего польского жидовства. Честность и неподкупность его были неодолимы, почти неестественны. Он даже не составил себе небольшого капитальца». На полях Руди приписал: «Ничто не меняется».
«Надо сказать, что сегодня еще хуже, — подумал Аркадий. — Благодаря еврейской эмиграции у московской мафии теперь хорошие связи с израильским преступным миром». Он включил телевизор и вновь прокрутил, пропуская кадры, иерусалимскую пленку от Стены плача до казино.
Он то и дело мысленно возвращался к словам Полины: «…слишком много крови».
Он согласен с ней. Если бензин можно сгустить с помощью крови, то при случае его можно сгустить и с помощью десятка других веществ. Совсем недавно он видел кровь в каком-то необычном виде, но никак не мог припомнить, где это было.
Аркадий снова просмотрел египетскую пленку. За окном барабанил дождь, и при виде желтых песков Синайской пустыни становилось теплее: он, как к камину, придвигался поближе к экрану. Аркадий сунул было руку в карман за сигаретами, но вспомнил, что отдал их. Вытащил письмо. Он мог по пальцам пересчитать письма, полученные от отца. Раз в месяц отец писал сыну, когда тот был в пионерлагере. Раз в месяц из Китая — в те времена, когда отношения с Мао были братскими и прочными. Все эти послания были похожи на бодрые военные доклады и заканчивались пожеланиями Аркадию упорно трудиться, вести себя достойно и со всей ответственностью. Всего около двенадцати писем. Еще одно он получил, когда решил поступать в университет, а не в военное училище. Оно запомнилось ему потому, что отец ссылался на Библию, и именно на то, что Господь потребовал от Авраама принести в жертву единственного сына. «Сталин пошел дальше Бога, — писал генерал, — потому что Авраам восславил его еще сильнее. К тому же есть еще сыновья, — следовало далее, — похожие на хилых телят и годные только для жертвоприношения». …Слишком много крови? Его отцу ее всегда было мало.
Отец отрекся от сына, сын отрекся от отца. Один навсегда отрезал будущее, второй — прошлое. «Но, — подумалось Аркадию, — ни у одного не хватило духу заговорить о том времени, когда им придется наконец быть вместе». …Дача. Мальчик и мужчина, сидя на причале, смотрят на ноги, опущенные в сонную теплую воду. Босые ноги не всплывают, не опускаются вглубь — они лениво колышутся у поверхности, как водяные цветы. Еще глубже Аркадию видится колышущееся платье матери, оставшееся в детской памяти как прощальный взмах руки.
…По водам Нила, покачиваясь, сновали одномачтовые суденышки. Аркадий вдруг осознал, что перестал следить за происходящим на экране. Он осторожно, словно бритву, положил письмо обратно в карман, извлек из магнитофона египетскую кассету и вставил мюнхенскую. Теперь он смотрел внимательнее, потому что немного понимал немецкий язык. К тому же хотел отвлечься от письма. Смотрел, разумеется, глазами русского.
«Добро пожаловать в Мюнхен!» — раздалось по-немецки с экрана. На экране появилась гравюра с изображением средневековых монахов, поливающих подсолнухи, поворачивающих надетого на вертел кабана, наливающих пиво. Жизнь, по всей видимости, была не так уж и плоха. Следующие кадры изображали современный, восстановленный Мюнхен. В дикторском тексте ухитрились с некоторой долей хвастовства рассказать о чудесном возрождении из пепла, не упомянув ни о каких мировых войнах, намекнув лишь об «ужасном, прискорбном» бедствии, превратившем город в груду камней.
…От фигурки увешанного колокольчиками шута, вращающейся на часовой башне на Мариенплатц, до похожих на шахматную доску стен Старого суда все исторические здания были прилизаны до неузнаваемости. Практически каждый второй кадр изображал либо пивную на открытом воздухе, либо погребок, словно потребление пива было миропомазанием в знак отпущения грехов (конечно, пивной путч Гитлера не в счет). И все же Мюнхен был, бесспорно, привлекательным городом. Люди выглядели такими состоятельными, что, казалось, они живут на другой планете. Автомашины почему-то выглядели невероятно чистыми, а гудки звучали, словно звонкий охотничий рог. В городских прудах и на реке плавали многочисленные стаи лебедей и уток. А когда в последний раз видели лебедя в Москве?
«Мюнхен хранит памятники архитектуры, воздвигнутые под началом королевских особ, — хорошо поставленным голосом продолжал диктор. — Макс-Иосифплатц и Национальный театр строил король Макс Иосиф, Людвигштрассе — его сын, король Людовик I, Максимилианштрассе — сын Людовика, король Максимилиан II, а Принцрегентштрассе — его брат, принц регент Луитпольд».
Ну а увидим ли мы пивную, откуда Гитлер и его коричневорубашечники начали свой первый преждевременный поход к власти? Увидим ли площадь, где Геринг принял на себя пулю, предназначенную Гитлеру, и тем самым навеки завоевал сердце фюрера? Пройдем ли мы по Дахау? Что поделаешь, история Мюнхена так богата людьми и событиями, что на одну пленку всего не уместить. Аркадий признался себе, что его отношение было несправедливым, предвзятым и разъедалось завистью.
«…В прошлогодний праздник урожая его участники выпили более пяти миллионов литров пива и съели семьсот тысяч цыплят, семьдесят тысяч свиных ножек и семьдесят зажаренных быков».
Что ж, могли бы приехать попоститься в Москву. Чуть ли не порнографическое хвастовство пищей утомляло глаз. После восхождения в горах — заслуженная кружка пива в деревенском трактире.
Аркадий остановил пленку и вернулся к восхождению. Панорама Альп, движущаяся вдоль каменных и снежных откосов к вершине. Туристы в коротких кожаных штанах. Эдельвейс крупным планом. Далеко вверху — силуэты альпинистов. Плывущие облака.
Столики перед гостиницей. Жимолость, вьющаяся вверх по желтой штукатурке. Расслабленные позы отдыхающих после обеда баварцев. Исключение представляет женщина в кофточке с короткими рукавами и в темных очках. Кадр обрывается. Возникающий из облаков инверсионный след, ведущий к реактивному авиалайнеру Люфтганзы…
Аркадий перемотал пленку и вернулся к кадрам, где изображены сидящие за столиками в пивной. Качество пленки было то же, но не было дикторского текста и музыки. Вместо них слышался скрип стульев и шум уличного движения за кадром. Темные очки были не к месту: на профессиональной пленке их следовало бы снять. Он несколько раз прокрутил пленку от Альп до авиалайнера. Облака те же самые. Кадры с изображением пивной вставлены.
…Женщина подняла стакан. Белокурые волосы гривой зачесаны назад, открывая выразительные брови и резко выступающие скулы. Подбородок короткий. Рост средний. Возраст — лет тридцать пять. Темные очки. На шее золотая цепочка. Вязаная, возможно, из хорошей шерсти кофточка с короткими рукавами. Такое сочетание придавало ей скорее чувственную, нежели женскую привлекательность. Красный маникюр. Светлая кожа. Накрашенные губы дерзко, вызывающе полуоткрыты, как тогда, когда Аркадий видел ее сквозь стекло машины. В уголках рта — подобие улыбки… Она беззвучно произносит: «Я тебя люблю».
Это было нетрудно прочесть по артикуляции губ, потому что слова произносились по-русски.
Аркадий задернул шторы, так что кабинет освещался только светом экрана. На экране видеомагнитофона поднятый стакан, удерживаемый кнопкой «стоп».
— Женщина в машине Розена глядела на нас.
— Она глядела на тебя, — сказал Яак. — Я смотрел на дорогу. Если ты считаешь, что это та же самая женщина, с меня хватит того, что есть.
— Нужно сделать снимки. Чем ты недоволен?
— Нам нужен Ким или чеченцы: Руди убили они. Руди давал тебе ясно понять, что они до него доберутся. Если она немка и мы втянем в это дело иностранцев, то нам придется расширить круг поиска и поделиться с КГБ. Ты знаешь, что из этого выйдет: мы их накормим, а они на нас насрут. Ты им говорил?
— Еще нет. Скажу, когда будет что-нибудь еще, — Аркадий выключил магнитофон.
— Например?
— Фамилия. Может быть, адрес в Германии.
— И ты хочешь обойтись без них?
Аркадий передал пленку Яаку.
— Не нужно их беспокоить, пока не появится что-нибудь определенное. Возможно, женщина все еще здесь.
— Ну и медные же у тебя яйца, — сказал Яак. — Должно быть, звонят, когда ходишь.
— Как у кота с колокольчиком, — ответил Аркадий.
— В любом случае эти проходимцы припишут все заслуги себе, — Яак неохотно взял пленку. Потом его лицо просветлело, и он помахал парой автомобильных ключей. — Взял у Юлии. Разумеется, «Вольво». Выполню твое задание и отправлюсь в колхоз «Ленинский путь». Помнишь грузовик, с которого мне продали радио? Возможно, они что-нибудь видели, когда был убит Руди.
— Радио я принесу, — пообещал Аркадий.
— Принесешь на Казанский вокзал. В четыре я буду встречать мать Юлии в баре «Мечта».
— А Юлии там не будет?
— Ее на Казанский вокзал живьем не затащишь, а поездом приезжает ее мать. Только так я получил машину. Хочешь, подержи радио у себя.
— Нет.
Оставшись один, Аркадий открыл нишу и запер в сейф подлинник мюнхенской кассеты. Он пришел на работу пораньше, чтобы сделать копию. Интересно, кто параноик?
Он открыл окна. Дождь перестал. Но в лужи под окнами продолжало капать. На фоне неба лопатами торчали печные трубы на крышах. Идеальная погода для похорон.
Сотрудник Министерства внешней торговли сказал:
— Для создания совместного предприятия требуется участие советского юридического лица — кооператива или предприятия — и иностранной фирмы. Хорошо бы получить поддержку советской политической организации…
— Иными словами, партии?
— Откровенно говоря, да. Но необязательно.
— Так это капитализм?
— Нет, это не капитализм в чистом виде. Промежуточная стадия капитализма.
— Может ли совместное предприятие вывозить рубли?
— Нет.
— А доллары?
— Нет.
— Действительно, довольно промежуточная стадия.
— Оно может вывозить нефть. Или водку.
— Неужели у нас так много водки?
— Для продажи за границей — да.
— Должны ли совместные предприятия, — спросил Аркадий, — получать ваше одобрение?
— В принципе должны, но иногда они этого не делают. В Грузии и Армении собираются вводить свои порядки, поэтому Грузия и Армения больше ничего не поставляют в Москву, — он хмыкнул. — Ну и хрен с ними.
Кабинет находился на десятом этаже. С востока на запад неслись рваные облака. Заводские трубы, однако, не дымили — из Свердловска, Риги и Минска не подвезли комплектующих.
— Для каких сделок зарегистрирован «ТрансКом»?
— Для ввоза предметов отдыха и развлечений. Его поддерживает Ленинградский райком комсомола… Думаю, это боксерские перчатки или что-нибудь вроде того.
— Игральные автоматы?
— Возможно.
— В обмен на что?
— На персонал.
— На людей?
— Думаю, что да.
— Кто же требуется? Боксеры-олимпийцы, ядерные физики?
— Гиды.
— Для какой страны?
— Для Германии.
— Германия нуждается в советских гидах?
— Возможно.
Аркадию было интересно, чему еще мог поверить этот человек.
— У «ТрансКома» были служащие?
— Двое, — чиновник просмотрел лежавшее перед ним дело. — Должностей много, но занимали их всего два человека: Рудольф Абрамович Розен, советский гражданин, и Борис Бенц, житель Мюнхена. Адрес «ТрансКома» записан на имя Розена. Возможно любое число вкладчиков, но они не названы. Извините, — он прикрыл папку газетой «Правда».
— У министерства есть фамилии гидов?
Чиновник сложил газету пополам, потом еще раз пополам.
— Нет. Знаете, как бывает? Приходят зарегистрировать предприятие по импорту пенициллина, а потом узнаешь, что они ввозят кеды или строят гостиницы. Поскольку для свободного рынка существуют условия, все это становится похожим на увлажнение почвы.
— И что же вы будете делать, когда капитализм достигнет полного расцвета?
— Что-нибудь придумаю.
— Вы изобретательны?
— Конечно, — он вытащил из стола моток шпагата, откусил примерно с метр и положил вместе с «Правдой» в карман пиджака. — Я провожу вас. У меня обед, — чиновники обедали бутербродами с маслом и колбасой, которые они приносили из буфета. Пиджак на сотруднике Министерства внешней торговли болтался, как на вешалке, карманы пообвисли и засалились.
За Ваганьковским кладбищем ухаживали с любовью, но небрежно. Под липами, березами и дубами лежало толстое покрывало из неубранных мокрых листьев, тропинки заросли одуванчиками. Воздух был напоен запахом растительности. Многие из памятников представляли собой высеченные из гранита и черного мрамора бюсты верных последователей дела партии: композиторов, ученых, писателей — приверженцев социалистического реализма. Насупленные брови, повелительный взгляд. Души поскромнее были представлены прикрепленными к надгробным плитам фотографиями. Из-за того что могилы находились за железными оградами, казалось, что лица на памятниках глядят сквозь прутья птичьих клеток. Правда, не все. Первая от ворот могила без ограды принадлежала певцу и актеру Владимиру Высоцкому. Она была буквально завалена омытыми дождем маргаритками и розами. Вокруг раздавалось неумолчное гудение шмелей.
Аркадий догнал похоронную процессию на середине центральной аллеи. За курсантами, несущими звезду из красных роз и подушечки с орденами и медалями, следовала тележка с гробом. За ним — около десятка волочащих ноги генералов в темно-зеленой форме и белых перчатках, два музыканта с трубами и два с помятыми тубами, исполнявшие траурный марш из сонаты Шопена.
Белов шел сзади в гражданской одежде. При виде Аркадия его лицо прояснилось.
— Знал, что придешь, — он с чувством пожал Аркадию руку. — Конечно, неудобно было не прийти. Видел сегодняшнюю «Правду»?
— Видел: брали завернуть продукты.
— Я подумал, что тебе пригодится, — он передал Аркадию статью, аккуратно, видимо, с помощью линейки, вырванную из газеты.
Аркадий остановился прочесть некролог. «Генерал армии Кирилл Ильич Ренко, видный советский военачальник…» Текст был длинный, и он читал, пропуская отдельные места: «…окончил Военную академию имени М.В.Фрунзе. Блестящей страницей в биографии К.И.Ренко являются годы Великой Отечественной войны и его активное участие в ней. Ренко К.И. командовал танковой бригадой. Во время первого мощного наступления немцев был отрезан от своих частей, но, соединившись с силами партизан, продолжал бороться с врагом… мужественно сражался за Москву, принимал активное участие в Сталинградской битве, в операциях по взятию Берлина… После войны отвечал за стабилизацию обстановки на Украине, затем командовал Уральским военным округом». «Иными словами, — подумал Аркадий, — генерал, ставший к тому времени нечувствительным к крови, был послан туда, чтобы чинить массовые расправы над украинскими националистами, причем настолько жестокие, что его пришлось отправить на Урал». «Дважды Герой Советского Союза. Награжден четырьмя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова 1-й степени, двумя орденами Кутузова 1-й степени…»
Белов прикрепил к пиджаку Аркадия значок с помятыми ленточками. Жесткий ежик его волос сильно поредел, в воротник упирался плохо выбритый подбородок.
— Спасибо, — сказал Аркадий, убирая некролог в карман.
— Письмо читал? — спросил Белов.
— Нет еще.
— Отец говорил, что оно все объяснит.
— Представляю, что это за послание, — сказал Аркадий, подумав про себя, что тут нужно не письмо, а толстый том в кожаном переплете.
Генералы шли нестройным шагом. У Аркадия не было желания догонять их.
— Борис Сергеевич, помнишь такого чеченца, Махмуда Хасбулатова?
— Хасбулатова? — Белов с трудом переключился на другую тему.
— Махмуд утверждает, что служил в трех армиях: белой, красной и немецкой. По документам ему восемьдесят лет. Так что в 1920 году, во время гражданской войны, он был десятилетним мальчишкой.
— Ну и что? И у белых и у красных воевало много детей. Страшное было время.
— Где-то в тридцатые — в начале сороковых годов Махмуд служил в Красной Армии.
— Так или иначе служили все.
— Интересно, не был ли отец в феврале 1944 года в Чеченском военном округе?
— Нет, нет, мы шли на Варшаву. Чеченская операция полностью проводилась тыловыми войсками.
— Вряд ли достойна внимания Героя Советского Союза?
— Не стоила и секунды его времени, — подтвердил Белов.
«Поразительно, — подумал Аркадий, — как некоторые люди полностью отходят от дел». Белов ушел из прокуратуры совсем недавно, и теперь, когда Аркадий спрашивает его о главаре чеченской мафии, он ничего не помнит о нем, словно речь идет о событиях сорокалетней давности.
Они молча пошли дальше. Аркадию почудилось, что за ним наблюдают. В мраморе и бронзе возвышались над своими могилами мертвецы. На белом постаменте, как во сне, кружилась балерина. С компасом в руке задумался путешественник. На фоне облаков пилот снимал с лица защитные очки. Каменные лица смотрели хмуро и безрадостно, выражая беспокойство и покой одновременно.
— Само собой, в закрытом гробу, — пробормотал про себя Белов.
Внимание Аркадия отвлекла двигавшаяся по параллельной аллее другая, более длинная процессия. Она следовала за уже пустой тележкой. В оркестре было побольше труб и туб. Среди участников похорон попадались знакомые лица. Вдову с обеих сторон поддерживали генерал Пенягин и прокурор города Родионов. У обоих на рукавах были черные повязки. Аркадий вспомнил, что на днях умер предшественник Пенягина по угрозыску. За Пенягиным и Родионовым медленно шли офицеры милиции, партийные работники и родственники. На лицах застыло выражение скуки и печали. Никто из них не заметил Аркадия.
Процессия, следовавшая за гробом генерала Ренко, свернула в тенистую аллею и остановилась перед свежевырытой могилой. Аркадий огляделся. Советские памятники — не анонимные надгробные камни, так что он познакомился с новыми соседями отца: здесь было изваяние певца, слушающего музыку, написанную на граните; там спортсмен с бронзовыми мускулами держал на плече копье. За деревьями могильщики, опершись на лопаты, затягивались сигаретами. Рядом с открытой могилой почти вровень с землей — небольшая доска из белого мрамора. На Ваганьковском было тесно, порой мужа и жену хоронили поверх друг друга. Слава Богу, не в этот раз.
Когда генералы выстроились у могилы, Аркадий узнал тех четверых, которых видел на Красной площади. При дневном свете Шуксин, Иванов, Кузнецов и Гуль казались еще меньше, будто они — люди, которых он в детстве боялся и ненавидел, — как по волшебству превратились в жуков, одетых в панцири из зеленой саржи и золотой парчи: их впалые груди были украшены рядами орденов, медалей и прочих наград. Они стояли понурив головы и плакали горькими пьяными слезами.
— Товарищи! — Иванов немощными руками развернул листок бумаги и стал читать: — Сегодня мы прощаемся с великим русским человеком, любившим мир, но…
Аркадий неизменно поражался людской вере в ложь. Ведь звучавшие слова имели самое отдаленное отношение к правде. Эти дряхлые ветераны, слезливо прощавшиеся с махровым убийцей, сами были убийцами, хотя не в той мере. Освободи их от артрита в суставах, и они будут орудовать ножом так же решительно, как и во времена своей славной юности. И теперь вот они верили всей этой произносимой над могилой лжи.
Когда Шуксин сменил Иванова, Аркадию захотелось закурить или взять в руки лопату.
— …Сталин, — читал Шуксин. — Его имя для меня по-прежнему священно.
…Любимый генерал Сталина — так называли отца. Когда другие генералы попадали в окружение, не имея ни продовольствия, ни боеприпасов, у них хватало духу сдаться в плен и сохранить жизнь своим подчиненным. Ренко же никогда не сдавался. Он бы не сдался, даже если бы ему командовать было некем, кроме мертвецов. Немцам никак не удавалось взять его в плен. Он прорвался к своим через линию фронта и присоединился к обороне Москвы. На знаменитой фотографии они вдвоем со Сталиным, словно два дьявола, защищающих ад, изучают план метрополитена, намечая планы переброски войск со станции на станцию.
Подошла очередь кругленького Кузнецова. Он говорил, балансируя на краю могилы.
— Сегодня, когда делается все, чтобы оклеветать нашу славную армию…
Голоса напоминали глухое дребезжание треснувшей струны. Аркадий, может быть, и пожалел бы их, если бы не помнил, как они, словно тени его отца, собирались на даче на затягивавшиеся почти до утра ужины и пьяными голосами пели песни, неизменно заканчивая их ревом «ур-р-а-а-а!»
Аркадий не совсем понимал, зачем он пришел. Может быть, ради Белова, который все еще лелеял надежду на примирение отца с сыном. Может, ради матери: ведь ей придется лежать бок о бок со своим убийцей. Он шагнул, чтобы стереть грязь с белой плиты.
— Советская власть, положившая на святой алтарь двадцать миллионов жизней… — бубнил Кузнецов.
— «Нет, не превратились они в жуков, — думал Аркадий. — Такое сравнение слишком мягко, совсем в духе Кафки. Это, скорее, дряхлые трехногие псы, выжившие из ума, но еще злые, готовые кинуться в драку».
Гуля покачивало. Его увешанный орденами и медалями зеленый мундир висел как на вешалке. Он снял фуражку, обнажив пепельно-седые волосы.
— Я вспоминаю последнюю встречу с Кириллом Ильичом Ренко, — Гуль положил руку на гроб из темного дерева с медными ручками. — Это было совсем недавно. Мы вспоминали товарищей по оружию, память о которых вечно горит в наших сердцах. Мы говорили о нынешнем периоде сомнений и самобичевания, так не похожем на наше время железной решимости. Я хочу передать вам слова генерала: «Тем, кто поливает партию грязью, тем, кто забывает об исторических грехах евреев, тем, кто извращает нашу революционную историю, позорит и опошляет наш народ, я говорю: мое знамя было, есть и навсегда останется красным».
— Ладно, с меня достаточно, — сказал Аркадий Белову и пошел обратно по аллее.
— Будут еще выступать, — догнал его Белов.
— Поэтому я и ухожу.
Гуль продолжал пустословить.
— Мы надеялись, что и ты что-нибудь скажешь. Теперь, когда его нет в живых…
— Борис Сергеевич, если бы я расследовал смерть своей матери, я бы арестовал отца. И с радостью бы пристрелил его.
— Аркаша…
— Сама мысль, что этот монстр тихо скончался в своей опочивальне, будет преследовать меня всю жизнь.
Белов сказал упавшим голосом:
— Это было не так.
Аркадий остановился и заставил себя успокоиться.
— Ты говорил о закрытом гробе. Почему?
Белов с трудом отдышался.
— В конце были очень сильные боли. Он говорил, что от него остался только рак. Ему не хотелось такой смерти. Сказал, что предпочитает уйти достойно.
— Он застрелился?
— Прости меня. Я был в соседней комнате. Я…
У Белова подкосились ноги. Аркадий усадил его на скамейку. Он чувствовал, что вел себя по-дурацки: надо было бы раньше поинтересоваться этим. Белов порылся в кармане, повернулся к Аркадию и передал ему пистолет. Это был черный наган с четырьмя тупыми отполированными, как старое серебро, пулями.
Был ли Розен набожен? Нет. Не было ни семисвечника, ни Торы, ни талеса, ни субботних свечей. Всю семейную хронику представляли портреты родителей. А где же фотографии самого Руди или его друзей? Они отсутствовали. Руди был чистюлей. Поражали удивительно гладкие, чистые стены его жилья — ни одного гвоздика на поверхности, ни одного пятна, словно он стер с них и самого себя. Аркадий снял с полок книги и журналы. Здесь были «Бизнес уик» и «Израэль трейд» на английском, что указывало на международные масштабы его амбиций. Говорит ли альбом с марками об одинокой юности? Внутри альбома — тропические рыбы на крупноформатных марках, выпускаемых малыми странами. В бумажном конверте среди неразобранных марок можно было найти все что угодно: царские двухкопеечные, французские «либерте», американские «франклины» и многое другое. И ни одного ценного красного квадратика.
Он взял стопку книг и перешел в спальню, где стал раздумывать над содержимым ночного столика. Здесь резко выделялась ночная маска, которая давала основания полагать, что обильная еда и очистительные таблетки не способствовали спокойному сну.
В спальне не было стула. Аркадий снял ботинки, сел на кровать и сразу услышал, как жалобно заскрипели пружины в предвкушении тяжести тела Руди. Подложил под спину подушки, как, видно, поступал и Руди, и стал просматривать книги.
В каждом уважающем себя доме были классики. Правда, у многих только для того, чтобы казаться образованными. Руди же свои книги читал. Аркадий нашел подчеркнутый карандашом отрывок в «Капитанской дочке» Пушкина, там, где гусар вызвался выучить молодого человека играть на бильярде. «Это, — говорил он, — необходимо для нашего брата служивого… Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на бильярде; а для того надобно уметь играть». «Или бить киями жидов», — было нацарапано под этой строчкой. Аркадий узнал почерк Руди. Он видел его в конторской книге.
В середине «Мертвых душ» Гоголя Руди отчеркнул: «В непродолжительное время не было от него (Чичикова) никакого житья контрабандистам. Это была гроза и отчаяние всего польского жидовства. Честность и неподкупность его были неодолимы, почти неестественны. Он даже не составил себе небольшого капитальца». На полях Руди приписал: «Ничто не меняется».
«Надо сказать, что сегодня еще хуже, — подумал Аркадий. — Благодаря еврейской эмиграции у московской мафии теперь хорошие связи с израильским преступным миром». Он включил телевизор и вновь прокрутил, пропуская кадры, иерусалимскую пленку от Стены плача до казино.
Он то и дело мысленно возвращался к словам Полины: «…слишком много крови».
Он согласен с ней. Если бензин можно сгустить с помощью крови, то при случае его можно сгустить и с помощью десятка других веществ. Совсем недавно он видел кровь в каком-то необычном виде, но никак не мог припомнить, где это было.
Аркадий снова просмотрел египетскую пленку. За окном барабанил дождь, и при виде желтых песков Синайской пустыни становилось теплее: он, как к камину, придвигался поближе к экрану. Аркадий сунул было руку в карман за сигаретами, но вспомнил, что отдал их. Вытащил письмо. Он мог по пальцам пересчитать письма, полученные от отца. Раз в месяц отец писал сыну, когда тот был в пионерлагере. Раз в месяц из Китая — в те времена, когда отношения с Мао были братскими и прочными. Все эти послания были похожи на бодрые военные доклады и заканчивались пожеланиями Аркадию упорно трудиться, вести себя достойно и со всей ответственностью. Всего около двенадцати писем. Еще одно он получил, когда решил поступать в университет, а не в военное училище. Оно запомнилось ему потому, что отец ссылался на Библию, и именно на то, что Господь потребовал от Авраама принести в жертву единственного сына. «Сталин пошел дальше Бога, — писал генерал, — потому что Авраам восславил его еще сильнее. К тому же есть еще сыновья, — следовало далее, — похожие на хилых телят и годные только для жертвоприношения». …Слишком много крови? Его отцу ее всегда было мало.
Отец отрекся от сына, сын отрекся от отца. Один навсегда отрезал будущее, второй — прошлое. «Но, — подумалось Аркадию, — ни у одного не хватило духу заговорить о том времени, когда им придется наконец быть вместе». …Дача. Мальчик и мужчина, сидя на причале, смотрят на ноги, опущенные в сонную теплую воду. Босые ноги не всплывают, не опускаются вглубь — они лениво колышутся у поверхности, как водяные цветы. Еще глубже Аркадию видится колышущееся платье матери, оставшееся в детской памяти как прощальный взмах руки.
…По водам Нила, покачиваясь, сновали одномачтовые суденышки. Аркадий вдруг осознал, что перестал следить за происходящим на экране. Он осторожно, словно бритву, положил письмо обратно в карман, извлек из магнитофона египетскую кассету и вставил мюнхенскую. Теперь он смотрел внимательнее, потому что немного понимал немецкий язык. К тому же хотел отвлечься от письма. Смотрел, разумеется, глазами русского.
«Добро пожаловать в Мюнхен!» — раздалось по-немецки с экрана. На экране появилась гравюра с изображением средневековых монахов, поливающих подсолнухи, поворачивающих надетого на вертел кабана, наливающих пиво. Жизнь, по всей видимости, была не так уж и плоха. Следующие кадры изображали современный, восстановленный Мюнхен. В дикторском тексте ухитрились с некоторой долей хвастовства рассказать о чудесном возрождении из пепла, не упомянув ни о каких мировых войнах, намекнув лишь об «ужасном, прискорбном» бедствии, превратившем город в груду камней.
…От фигурки увешанного колокольчиками шута, вращающейся на часовой башне на Мариенплатц, до похожих на шахматную доску стен Старого суда все исторические здания были прилизаны до неузнаваемости. Практически каждый второй кадр изображал либо пивную на открытом воздухе, либо погребок, словно потребление пива было миропомазанием в знак отпущения грехов (конечно, пивной путч Гитлера не в счет). И все же Мюнхен был, бесспорно, привлекательным городом. Люди выглядели такими состоятельными, что, казалось, они живут на другой планете. Автомашины почему-то выглядели невероятно чистыми, а гудки звучали, словно звонкий охотничий рог. В городских прудах и на реке плавали многочисленные стаи лебедей и уток. А когда в последний раз видели лебедя в Москве?
«Мюнхен хранит памятники архитектуры, воздвигнутые под началом королевских особ, — хорошо поставленным голосом продолжал диктор. — Макс-Иосифплатц и Национальный театр строил король Макс Иосиф, Людвигштрассе — его сын, король Людовик I, Максимилианштрассе — сын Людовика, король Максимилиан II, а Принцрегентштрассе — его брат, принц регент Луитпольд».
Ну а увидим ли мы пивную, откуда Гитлер и его коричневорубашечники начали свой первый преждевременный поход к власти? Увидим ли площадь, где Геринг принял на себя пулю, предназначенную Гитлеру, и тем самым навеки завоевал сердце фюрера? Пройдем ли мы по Дахау? Что поделаешь, история Мюнхена так богата людьми и событиями, что на одну пленку всего не уместить. Аркадий признался себе, что его отношение было несправедливым, предвзятым и разъедалось завистью.
«…В прошлогодний праздник урожая его участники выпили более пяти миллионов литров пива и съели семьсот тысяч цыплят, семьдесят тысяч свиных ножек и семьдесят зажаренных быков».
Что ж, могли бы приехать попоститься в Москву. Чуть ли не порнографическое хвастовство пищей утомляло глаз. После восхождения в горах — заслуженная кружка пива в деревенском трактире.
Аркадий остановил пленку и вернулся к восхождению. Панорама Альп, движущаяся вдоль каменных и снежных откосов к вершине. Туристы в коротких кожаных штанах. Эдельвейс крупным планом. Далеко вверху — силуэты альпинистов. Плывущие облака.
Столики перед гостиницей. Жимолость, вьющаяся вверх по желтой штукатурке. Расслабленные позы отдыхающих после обеда баварцев. Исключение представляет женщина в кофточке с короткими рукавами и в темных очках. Кадр обрывается. Возникающий из облаков инверсионный след, ведущий к реактивному авиалайнеру Люфтганзы…
Аркадий перемотал пленку и вернулся к кадрам, где изображены сидящие за столиками в пивной. Качество пленки было то же, но не было дикторского текста и музыки. Вместо них слышался скрип стульев и шум уличного движения за кадром. Темные очки были не к месту: на профессиональной пленке их следовало бы снять. Он несколько раз прокрутил пленку от Альп до авиалайнера. Облака те же самые. Кадры с изображением пивной вставлены.
…Женщина подняла стакан. Белокурые волосы гривой зачесаны назад, открывая выразительные брови и резко выступающие скулы. Подбородок короткий. Рост средний. Возраст — лет тридцать пять. Темные очки. На шее золотая цепочка. Вязаная, возможно, из хорошей шерсти кофточка с короткими рукавами. Такое сочетание придавало ей скорее чувственную, нежели женскую привлекательность. Красный маникюр. Светлая кожа. Накрашенные губы дерзко, вызывающе полуоткрыты, как тогда, когда Аркадий видел ее сквозь стекло машины. В уголках рта — подобие улыбки… Она беззвучно произносит: «Я тебя люблю».
Это было нетрудно прочесть по артикуляции губ, потому что слова произносились по-русски.
11
— Не знаю, — сказал Яак. — Ты видел ее лучше. Я вел машину.Аркадий задернул шторы, так что кабинет освещался только светом экрана. На экране видеомагнитофона поднятый стакан, удерживаемый кнопкой «стоп».
— Женщина в машине Розена глядела на нас.
— Она глядела на тебя, — сказал Яак. — Я смотрел на дорогу. Если ты считаешь, что это та же самая женщина, с меня хватит того, что есть.
— Нужно сделать снимки. Чем ты недоволен?
— Нам нужен Ким или чеченцы: Руди убили они. Руди давал тебе ясно понять, что они до него доберутся. Если она немка и мы втянем в это дело иностранцев, то нам придется расширить круг поиска и поделиться с КГБ. Ты знаешь, что из этого выйдет: мы их накормим, а они на нас насрут. Ты им говорил?
— Еще нет. Скажу, когда будет что-нибудь еще, — Аркадий выключил магнитофон.
— Например?
— Фамилия. Может быть, адрес в Германии.
— И ты хочешь обойтись без них?
Аркадий передал пленку Яаку.
— Не нужно их беспокоить, пока не появится что-нибудь определенное. Возможно, женщина все еще здесь.
— Ну и медные же у тебя яйца, — сказал Яак. — Должно быть, звонят, когда ходишь.
— Как у кота с колокольчиком, — ответил Аркадий.
— В любом случае эти проходимцы припишут все заслуги себе, — Яак неохотно взял пленку. Потом его лицо просветлело, и он помахал парой автомобильных ключей. — Взял у Юлии. Разумеется, «Вольво». Выполню твое задание и отправлюсь в колхоз «Ленинский путь». Помнишь грузовик, с которого мне продали радио? Возможно, они что-нибудь видели, когда был убит Руди.
— Радио я принесу, — пообещал Аркадий.
— Принесешь на Казанский вокзал. В четыре я буду встречать мать Юлии в баре «Мечта».
— А Юлии там не будет?
— Ее на Казанский вокзал живьем не затащишь, а поездом приезжает ее мать. Только так я получил машину. Хочешь, подержи радио у себя.
— Нет.
Оставшись один, Аркадий открыл нишу и запер в сейф подлинник мюнхенской кассеты. Он пришел на работу пораньше, чтобы сделать копию. Интересно, кто параноик?
Он открыл окна. Дождь перестал. Но в лужи под окнами продолжало капать. На фоне неба лопатами торчали печные трубы на крышах. Идеальная погода для похорон.
Сотрудник Министерства внешней торговли сказал:
— Для создания совместного предприятия требуется участие советского юридического лица — кооператива или предприятия — и иностранной фирмы. Хорошо бы получить поддержку советской политической организации…
— Иными словами, партии?
— Откровенно говоря, да. Но необязательно.
— Так это капитализм?
— Нет, это не капитализм в чистом виде. Промежуточная стадия капитализма.
— Может ли совместное предприятие вывозить рубли?
— Нет.
— А доллары?
— Нет.
— Действительно, довольно промежуточная стадия.
— Оно может вывозить нефть. Или водку.
— Неужели у нас так много водки?
— Для продажи за границей — да.
— Должны ли совместные предприятия, — спросил Аркадий, — получать ваше одобрение?
— В принципе должны, но иногда они этого не делают. В Грузии и Армении собираются вводить свои порядки, поэтому Грузия и Армения больше ничего не поставляют в Москву, — он хмыкнул. — Ну и хрен с ними.
Кабинет находился на десятом этаже. С востока на запад неслись рваные облака. Заводские трубы, однако, не дымили — из Свердловска, Риги и Минска не подвезли комплектующих.
— Для каких сделок зарегистрирован «ТрансКом»?
— Для ввоза предметов отдыха и развлечений. Его поддерживает Ленинградский райком комсомола… Думаю, это боксерские перчатки или что-нибудь вроде того.
— Игральные автоматы?
— Возможно.
— В обмен на что?
— На персонал.
— На людей?
— Думаю, что да.
— Кто же требуется? Боксеры-олимпийцы, ядерные физики?
— Гиды.
— Для какой страны?
— Для Германии.
— Германия нуждается в советских гидах?
— Возможно.
Аркадию было интересно, чему еще мог поверить этот человек.
— У «ТрансКома» были служащие?
— Двое, — чиновник просмотрел лежавшее перед ним дело. — Должностей много, но занимали их всего два человека: Рудольф Абрамович Розен, советский гражданин, и Борис Бенц, житель Мюнхена. Адрес «ТрансКома» записан на имя Розена. Возможно любое число вкладчиков, но они не названы. Извините, — он прикрыл папку газетой «Правда».
— У министерства есть фамилии гидов?
Чиновник сложил газету пополам, потом еще раз пополам.
— Нет. Знаете, как бывает? Приходят зарегистрировать предприятие по импорту пенициллина, а потом узнаешь, что они ввозят кеды или строят гостиницы. Поскольку для свободного рынка существуют условия, все это становится похожим на увлажнение почвы.
— И что же вы будете делать, когда капитализм достигнет полного расцвета?
— Что-нибудь придумаю.
— Вы изобретательны?
— Конечно, — он вытащил из стола моток шпагата, откусил примерно с метр и положил вместе с «Правдой» в карман пиджака. — Я провожу вас. У меня обед, — чиновники обедали бутербродами с маслом и колбасой, которые они приносили из буфета. Пиджак на сотруднике Министерства внешней торговли болтался, как на вешалке, карманы пообвисли и засалились.
За Ваганьковским кладбищем ухаживали с любовью, но небрежно. Под липами, березами и дубами лежало толстое покрывало из неубранных мокрых листьев, тропинки заросли одуванчиками. Воздух был напоен запахом растительности. Многие из памятников представляли собой высеченные из гранита и черного мрамора бюсты верных последователей дела партии: композиторов, ученых, писателей — приверженцев социалистического реализма. Насупленные брови, повелительный взгляд. Души поскромнее были представлены прикрепленными к надгробным плитам фотографиями. Из-за того что могилы находились за железными оградами, казалось, что лица на памятниках глядят сквозь прутья птичьих клеток. Правда, не все. Первая от ворот могила без ограды принадлежала певцу и актеру Владимиру Высоцкому. Она была буквально завалена омытыми дождем маргаритками и розами. Вокруг раздавалось неумолчное гудение шмелей.
Аркадий догнал похоронную процессию на середине центральной аллеи. За курсантами, несущими звезду из красных роз и подушечки с орденами и медалями, следовала тележка с гробом. За ним — около десятка волочащих ноги генералов в темно-зеленой форме и белых перчатках, два музыканта с трубами и два с помятыми тубами, исполнявшие траурный марш из сонаты Шопена.
Белов шел сзади в гражданской одежде. При виде Аркадия его лицо прояснилось.
— Знал, что придешь, — он с чувством пожал Аркадию руку. — Конечно, неудобно было не прийти. Видел сегодняшнюю «Правду»?
— Видел: брали завернуть продукты.
— Я подумал, что тебе пригодится, — он передал Аркадию статью, аккуратно, видимо, с помощью линейки, вырванную из газеты.
Аркадий остановился прочесть некролог. «Генерал армии Кирилл Ильич Ренко, видный советский военачальник…» Текст был длинный, и он читал, пропуская отдельные места: «…окончил Военную академию имени М.В.Фрунзе. Блестящей страницей в биографии К.И.Ренко являются годы Великой Отечественной войны и его активное участие в ней. Ренко К.И. командовал танковой бригадой. Во время первого мощного наступления немцев был отрезан от своих частей, но, соединившись с силами партизан, продолжал бороться с врагом… мужественно сражался за Москву, принимал активное участие в Сталинградской битве, в операциях по взятию Берлина… После войны отвечал за стабилизацию обстановки на Украине, затем командовал Уральским военным округом». «Иными словами, — подумал Аркадий, — генерал, ставший к тому времени нечувствительным к крови, был послан туда, чтобы чинить массовые расправы над украинскими националистами, причем настолько жестокие, что его пришлось отправить на Урал». «Дважды Герой Советского Союза. Награжден четырьмя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова 1-й степени, двумя орденами Кутузова 1-й степени…»
Белов прикрепил к пиджаку Аркадия значок с помятыми ленточками. Жесткий ежик его волос сильно поредел, в воротник упирался плохо выбритый подбородок.
— Спасибо, — сказал Аркадий, убирая некролог в карман.
— Письмо читал? — спросил Белов.
— Нет еще.
— Отец говорил, что оно все объяснит.
— Представляю, что это за послание, — сказал Аркадий, подумав про себя, что тут нужно не письмо, а толстый том в кожаном переплете.
Генералы шли нестройным шагом. У Аркадия не было желания догонять их.
— Борис Сергеевич, помнишь такого чеченца, Махмуда Хасбулатова?
— Хасбулатова? — Белов с трудом переключился на другую тему.
— Махмуд утверждает, что служил в трех армиях: белой, красной и немецкой. По документам ему восемьдесят лет. Так что в 1920 году, во время гражданской войны, он был десятилетним мальчишкой.
— Ну и что? И у белых и у красных воевало много детей. Страшное было время.
— Где-то в тридцатые — в начале сороковых годов Махмуд служил в Красной Армии.
— Так или иначе служили все.
— Интересно, не был ли отец в феврале 1944 года в Чеченском военном округе?
— Нет, нет, мы шли на Варшаву. Чеченская операция полностью проводилась тыловыми войсками.
— Вряд ли достойна внимания Героя Советского Союза?
— Не стоила и секунды его времени, — подтвердил Белов.
«Поразительно, — подумал Аркадий, — как некоторые люди полностью отходят от дел». Белов ушел из прокуратуры совсем недавно, и теперь, когда Аркадий спрашивает его о главаре чеченской мафии, он ничего не помнит о нем, словно речь идет о событиях сорокалетней давности.
Они молча пошли дальше. Аркадию почудилось, что за ним наблюдают. В мраморе и бронзе возвышались над своими могилами мертвецы. На белом постаменте, как во сне, кружилась балерина. С компасом в руке задумался путешественник. На фоне облаков пилот снимал с лица защитные очки. Каменные лица смотрели хмуро и безрадостно, выражая беспокойство и покой одновременно.
— Само собой, в закрытом гробу, — пробормотал про себя Белов.
Внимание Аркадия отвлекла двигавшаяся по параллельной аллее другая, более длинная процессия. Она следовала за уже пустой тележкой. В оркестре было побольше труб и туб. Среди участников похорон попадались знакомые лица. Вдову с обеих сторон поддерживали генерал Пенягин и прокурор города Родионов. У обоих на рукавах были черные повязки. Аркадий вспомнил, что на днях умер предшественник Пенягина по угрозыску. За Пенягиным и Родионовым медленно шли офицеры милиции, партийные работники и родственники. На лицах застыло выражение скуки и печали. Никто из них не заметил Аркадия.
Процессия, следовавшая за гробом генерала Ренко, свернула в тенистую аллею и остановилась перед свежевырытой могилой. Аркадий огляделся. Советские памятники — не анонимные надгробные камни, так что он познакомился с новыми соседями отца: здесь было изваяние певца, слушающего музыку, написанную на граните; там спортсмен с бронзовыми мускулами держал на плече копье. За деревьями могильщики, опершись на лопаты, затягивались сигаретами. Рядом с открытой могилой почти вровень с землей — небольшая доска из белого мрамора. На Ваганьковском было тесно, порой мужа и жену хоронили поверх друг друга. Слава Богу, не в этот раз.
Когда генералы выстроились у могилы, Аркадий узнал тех четверых, которых видел на Красной площади. При дневном свете Шуксин, Иванов, Кузнецов и Гуль казались еще меньше, будто они — люди, которых он в детстве боялся и ненавидел, — как по волшебству превратились в жуков, одетых в панцири из зеленой саржи и золотой парчи: их впалые груди были украшены рядами орденов, медалей и прочих наград. Они стояли понурив головы и плакали горькими пьяными слезами.
— Товарищи! — Иванов немощными руками развернул листок бумаги и стал читать: — Сегодня мы прощаемся с великим русским человеком, любившим мир, но…
Аркадий неизменно поражался людской вере в ложь. Ведь звучавшие слова имели самое отдаленное отношение к правде. Эти дряхлые ветераны, слезливо прощавшиеся с махровым убийцей, сами были убийцами, хотя не в той мере. Освободи их от артрита в суставах, и они будут орудовать ножом так же решительно, как и во времена своей славной юности. И теперь вот они верили всей этой произносимой над могилой лжи.
Когда Шуксин сменил Иванова, Аркадию захотелось закурить или взять в руки лопату.
— …Сталин, — читал Шуксин. — Его имя для меня по-прежнему священно.
…Любимый генерал Сталина — так называли отца. Когда другие генералы попадали в окружение, не имея ни продовольствия, ни боеприпасов, у них хватало духу сдаться в плен и сохранить жизнь своим подчиненным. Ренко же никогда не сдавался. Он бы не сдался, даже если бы ему командовать было некем, кроме мертвецов. Немцам никак не удавалось взять его в плен. Он прорвался к своим через линию фронта и присоединился к обороне Москвы. На знаменитой фотографии они вдвоем со Сталиным, словно два дьявола, защищающих ад, изучают план метрополитена, намечая планы переброски войск со станции на станцию.
Подошла очередь кругленького Кузнецова. Он говорил, балансируя на краю могилы.
— Сегодня, когда делается все, чтобы оклеветать нашу славную армию…
Голоса напоминали глухое дребезжание треснувшей струны. Аркадий, может быть, и пожалел бы их, если бы не помнил, как они, словно тени его отца, собирались на даче на затягивавшиеся почти до утра ужины и пьяными голосами пели песни, неизменно заканчивая их ревом «ур-р-а-а-а!»
Аркадий не совсем понимал, зачем он пришел. Может быть, ради Белова, который все еще лелеял надежду на примирение отца с сыном. Может, ради матери: ведь ей придется лежать бок о бок со своим убийцей. Он шагнул, чтобы стереть грязь с белой плиты.
— Советская власть, положившая на святой алтарь двадцать миллионов жизней… — бубнил Кузнецов.
— «Нет, не превратились они в жуков, — думал Аркадий. — Такое сравнение слишком мягко, совсем в духе Кафки. Это, скорее, дряхлые трехногие псы, выжившие из ума, но еще злые, готовые кинуться в драку».
Гуля покачивало. Его увешанный орденами и медалями зеленый мундир висел как на вешалке. Он снял фуражку, обнажив пепельно-седые волосы.
— Я вспоминаю последнюю встречу с Кириллом Ильичом Ренко, — Гуль положил руку на гроб из темного дерева с медными ручками. — Это было совсем недавно. Мы вспоминали товарищей по оружию, память о которых вечно горит в наших сердцах. Мы говорили о нынешнем периоде сомнений и самобичевания, так не похожем на наше время железной решимости. Я хочу передать вам слова генерала: «Тем, кто поливает партию грязью, тем, кто забывает об исторических грехах евреев, тем, кто извращает нашу революционную историю, позорит и опошляет наш народ, я говорю: мое знамя было, есть и навсегда останется красным».
— Ладно, с меня достаточно, — сказал Аркадий Белову и пошел обратно по аллее.
— Будут еще выступать, — догнал его Белов.
— Поэтому я и ухожу.
Гуль продолжал пустословить.
— Мы надеялись, что и ты что-нибудь скажешь. Теперь, когда его нет в живых…
— Борис Сергеевич, если бы я расследовал смерть своей матери, я бы арестовал отца. И с радостью бы пристрелил его.
— Аркаша…
— Сама мысль, что этот монстр тихо скончался в своей опочивальне, будет преследовать меня всю жизнь.
Белов сказал упавшим голосом:
— Это было не так.
Аркадий остановился и заставил себя успокоиться.
— Ты говорил о закрытом гробе. Почему?
Белов с трудом отдышался.
— В конце были очень сильные боли. Он говорил, что от него остался только рак. Ему не хотелось такой смерти. Сказал, что предпочитает уйти достойно.
— Он застрелился?
— Прости меня. Я был в соседней комнате. Я…
У Белова подкосились ноги. Аркадий усадил его на скамейку. Он чувствовал, что вел себя по-дурацки: надо было бы раньше поинтересоваться этим. Белов порылся в кармане, повернулся к Аркадию и передал ему пистолет. Это был черный наган с четырьмя тупыми отполированными, как старое серебро, пулями.