Смит Уилбур. Орел в небе

   Дебра уже знала все в пределах дома и его ближайших окрестностей, и Дэвид начал знакомить ее с более отдаленными уголками. Каждый день они пешком ходили к прудам, и Дебра запоминала ориентиры вдоль тропы; она нащупывала их своей резной тростью. Зулус осознал свою роль в этих походах, и Дэвиду пришла в голову мысль привязать к его ошейнику маленький серебряный колокольчик, чтобы Дебре было легче следовать за ним. Вскоре она уже могла ходить туда без Дэвида, следуя за колокольчиком Зулуса и сверяясь с ориентирами.
   Дэвид тем временем был занят: он убрал проволочную изгородь Конрада, который по-прежнему был прикован к постели; вдоль трех уязвимых границ Джабулани нужно было ставить новые изгороди. Вдобавок следовало нанять африканцев-егерей и подготовить их к работе. Дэвид придумал для них форму, организовал егерские посты в тех местах, где на территорию имения было легче всего проникнуть. Он часто летал в Нелспрейт, чтобы обсудить эти приготовления с Конрадом Бергом, и с его легкой руки начал разведку водных запасов. Ему хотелось открыть поверхностные источники воды в удаленных от прудов районах Джабулани, и он изучал возможность постройки дамб или рытья скважин. Он работал с утра до вечера, похудел и загорел. Но по-прежнему ежедневно много часов проводил в обществе Дебры.
   Из лаборатории вернули 35-миллиметровые слайды, которые он сделал перед тем, как Иоганн Эккерс уничтожил стадо буйволов. Слайды оказались безнадежно плохими. Крупные животные будто находились на горизонте, а птицы, поедающие насекомых на их спинах, превратились в крошечные точки. Эта неудача подстегнула Дэвида, и из одной из очередных поездок в Нелспрейт он вернулся с 600-миллиметровым телескопическим объективом.
   Пока Дебра пыталась сочинять, Дэвид установил рядом с ней камеру и фотографировал птиц через открытое окно. Результаты оказались неодинаковыми. Из тридцати шести снимков тридцать пять можно было выбросить. Но один оказался прекрасен – сероголовый сорокопут в полете, расставивший крылья; солнце отражалось в его ярком оперении и блестящих глазах.
   Дэвид стал ярым фотолюбителем, и последовали новые партии объективов, треножников и другого оборудования, пока Дебра не заявила протест: это увлечение было целиком связано со зрением, и она не могла его разделить.
   И тут Дэвида охватило вдохновение, знакомое гениям. Он заказал пластинки Джун Стеннерд с записями птичьих голосов – и Дебра была очарована. Она внимательно слушала их и восхищалась, узнавая знакомые.
   И, естественно, захотела сама делать записи: и звон колокольчика Зулуса, и гудение "лендровера" Дэвида, и голоса слуг на кухне – и слабый, очень слабый писк скворца.
   – Не получается, – пожаловалась Дебра. – Как же ей удается получать такие четкие записи?
   Дэвид кое-что почитал и соорудил для нее параболический рефлектор. Выглядел он не очень изящно, но действовал. Нацеленный на источник звука, он собирал звуковые волны и направлял в микрофон.
   Со временем они отказались от окна кабинета Дебры. Дэвид построил удобные постоянные укрытия у водопоев на прудах, а когда егеря докладывали о гнезде интересных птиц, они сооружали временное укрытие из тростника и брезента, иногда на высоких подпорках, и там Дэвид и Дебра проводили много радостных часов вместе, фотографируя и записывая звуки. Даже Зулус научился лежать тихо и неподвижно, колокольчик с него в таких случаях снимали.
   Постепенно возникла профессиональная фото– и аудиостудия. Наконец Дэвид набрался храбрости и послал в "Журнал дикой жизни Африки" десяток своих лучших снимков. Две недели спустя его известили, что снимки будут напечатаны, и прислали чек на сто долларов. Это составляло примерно двадцатую часть одного процента той суммы, что он затратил на оборудование. Дэвид воспылал энтузиазмом, Дебра радовалась за него. За обедом они распили две бутылки "Вдовы Клико", и под влиянием возбуждения и шампанского их любовь была особенно изобретательной.
   Когда в "Дикой жизни" были напечатаны фотографии Дэвида в сопровождении текста Дебры, неожиданно со всего света пришло множество писем от людей, у которых были аналогичные интересы, а издатели заказали большую иллюстрированную статью о Джабулани и о планах Моргана превратить это поместье в заповедник.
   Для Дэвида, которые делал снимки для журнала, позировала Дебра; она написала текст статьи, а Дэвид делился с ней мыслями и замечаниями.
   Новая книга Дебры была забыта, но девушка выбросила из головы и мысли о своем разочаровании, увлеченная совместной работой.
   Переписка с другими любителями природы оказалась мощным интеллектуальным стимулом, а потребность в человеческом общении удовлетворялась во время бесед с Конрадом и Джейн Бергами. Дэвид и Дебра по-прежнему болезненно реагировали на посторонних и старались избегать лишних встреч.
   Статья для "Дикой жизни" была написана и почти подготовлена к отправке, когда пришло письмо от Бобби Дугана из Нью-Йорка. Издательница журнала "Космополитен" случайно наткнулась на распродаже на "Наш собственный мир". Книга ей понравилась, и журнал решил печатать этот роман с продолжением, возможно, в сопровождении иллюстрированной статьи о Дебре. Бобби хотел, чтобы Дебра прислала свои фотографии и автобиографическую статью на четыре тысячи слов.
   Фотографии были уже готовы – они делались для "Дикой жизни". Дебра в течение трех часов написала четыре тысячи слов, а Дэвид подсказывал идеи и вносил предложения, иногда дельные, а иногда непристойные.
   Они отправили статью и снимки с той же почтой, что и статью в "Дикую жизнь". В течение месяца ответа не было. А потом произошло событие, которое заставило их думать о другом.
   Как-то вечером они тихо сидели в маленьком тростниковом оштукатуренном укрытии. Камера Дэвида стояла на треножнике у окна, над крышей был поднят рефлектор Дебры, он был замаскирован и приводился в движение ручкой над их головами.
   Вода в пруду была черной и неподвижной, только иногда на поверхность выпрыгивал кормящийся лещ. На берег рядом с квохчущими цесарками опустилась стая голубей, они набирали воду, потом устремляли клювы к небу, и вода стекала в горло.
   Неожиданно Дэвид предостерегающе схватил Дебру за руку; по напряженности его пожатия она поняла, что происходит нечто необычное, прижалась к нему, чтобы расслышать его шепот, а правой рукой включила магнитофон и начала направлять рефлектор.
   К водопою приближалось стадо редких и пугливых антилоп ньяла, они до последней возможности скрывались в безопасности леса. Уши у них были насторожены, ноздри дрожали, втягивая воздух, большие черные глаза блестели во тьме, как фонари.
   Девять безрогих самок благородного каштанового цвета, с белыми полосками, изящно шли следом за двумя самцами. Те так отличались от самок, словно принадлежали к другому виду. Искрасна-черные, мохнатые, увенчанные толстыми изогнутыми рогами с кремовыми кончиками, а меж глаз широкий белый треугольник.
   Они делали несколько шагов, останавливались с безграничным терпением диких зверей, высматривающих опасность, и медленно двигались дальше.
   Ньяла прошли так близко от укрытия, что Дэвид побоялся нажать на спуск камеры: щелчок мог их спугнуть.
   Они с Деброй сидели неподвижно. Антилопы дошли до воды. Дебра счастливо улыбнулась, услышав негромкий звук: это шедший первым самец подул на воду, прежде чем начать пить, и сделал первый глоток.
   Когда начало пить все стадо, Дэвид осторожно нацелил камеру, но при первом же щелчке ближайший самец вздрогнул и испустил хриплый тревожный крик. И ньяла мгновенно исчезли среди темных деревьев, как сонм призраков.
   – Записала! Записала! – восторгалась Дебра. – Уф! Он был так близко, что у меня чуть не лопнули перепонки.
   Джабулани охватило лихорадочное возбуждение. Никогда раньше, даже во времена отца Дэвида, антилопы ньяла не показывались в имении, поэтому были приняты все меры, чтобы побудить их остаться. Всем егерям и слугам было запрещено приближаться к пруду, чтобы присутствие человека не спугнуло стадо, пока оно привыкает и осваивает территорию.
   Приехал Конрад Берг; он опирался на палку и сильно припадал на ногу. Хромать ему предстояло всю оставшуюся жизнь. Вместе с Дэвидом и Деброй он из укрытия полюбовался стадом, а потом, в доме, сидя у очага, ел огромный бифштекс, пил "Олд бак" и высказывал свое мнение:
   – Они не из парка, мне кажется. Я узнал бы самца, если бы хоть раз видел его раньше. Вероятно, перешли из какого-то другого поместья. Вы ведь еще не закончили изгородь?
   – Еще нет.
   – Ну, там они и прошли. Им, вероятно, надоели все эти туристы. Вот они и забрели сюда в поисках тишины и покоя. – Он сделал глоток джина. – У вас тут много животных соберется, Дэви; еще пару лет, и можете устраивать шоу. У вас есть на этот счет какие-то планы? Можете принимать посетителей и зарабатывать хорошие деньги, как в Мала-Мала. Пятизвездочные сафари по соответствующей цене...
   – Конни, я слишком эгоистичен, чтобы поделиться этим с кем-нибудь.
   Все эти события помогли Дебре оправиться от провала "Нашего собственного мира" в Америке, и однажды утром она снова села за стол и начала работать над вторым романом. А вечером сказала Дэвиду:
   – Мне мешает отсутствие названия. Как ребенок: пока не дашь ему имя, он не личность.
   – А теперь ты придумала название?
   – Да.
   – Скажешь?
   Дебра колебалась, не решаясь в первый раз произнести его вслух.
   – Я решила назвать роман "Святое и радостное", – наконец созналась она, и Дэвид немного погодя повторил.
   – Нравится? – беспокойно спросила она.
   – Здорово! – ответил он. – Нравится. Правда.
   Теперь Дебра ежедневно работала над романом, и каждый день был заполнен любовью, смехом и работой.

* * *

   Звонок прозвучал, когда Дэвид и Дебра сидели в саду за шашлыком. Дэвид побежал в дом.
   – Мисс Мардохей? – Дэвид удивился, имя показалось ему странно знакомым.
   – Нью-Йорк вызывает мисс Дебру Мардохей, – нетерпеливо повторила девушка-оператор, и Дэвид сообразил, о ком речь.
   – Сейчас она подойдет, – ответил он и позвал Дебру.
   Звонил Бобби Дуган, и она впервые услышала его голос.
   – Чудо-девушка! – кричал он на другом конце линии. – Сядьте, чтоб не упасть. У папочки для вас новости, от которых вы очумеете! Две недели назад "Космополитен" напечатал о вас статью. И прекрасные снимки, дорогая, на всю полосу – Боже, да вас слопать хочется...
   Дебра нервно рассмеялась и знаком попросила Дэвида послушать.
   – ...журнал появился в киосках в субботу, а утром в понедельник в книжных магазинах началась суматоха. В них посрывали двери. Вы захватили воображение всех читателей, дорогая. За пять дней было продано семнадцать тысяч книг в твердом переплете, у вас теперь пятое место в списке бестселлеров "Нью-Йорк таймс" – это что-то необычайное, чудо, феномен. Дорогая, да мы левой пяткой продадим миллионный тираж вашей книги. Все крупные газеты и журналы просят экземпляр для обзора – те, что я посылал им месяц назад, они потеряли. "Даблдей" печатает пятидесятую тысячу, и я им сказал: не дурите, нужно уже напечатать сто тысяч, и это только начало, на следующей неделе огонь охватит все побережье, и по всей стране будут вопиять в поисках вашей книжки. – Он говорил еще долго. Бобби Дуган кипел и бурлил, полный планов и надежд, а Дебра негромко смеялась и повторяла: "Нет! Я не могу в это поверить!" и "Это неправда!"
   Вечером они выпили три бутылки "Вдовы Клико", и незадолго до полуночи Дебра забеременела.

* * *

   "Мисс Мардохей удачно сочетает прекрасный язык с несомненным литературным мастерством и увлекательностью подлинного бестселлера", – писала "Нью-Йорк таймс".
   "Кто сказал, что литература должна быть скучной? – спрашивала "Тайм". – Талант Дебры Мардохей воспламеняет читателя".
   "Мисс Мардохей хватает вас за горло, прижимает к стене, швыряет на пол и пинает в живот. И оставляет вас слабым и потрясенным, как после автокатастрофы", – добавляла "Фри пресс".
   Дэвид гордо преподнес Конраду Бергу подписанный экземпляр "Нашего собственного мира". К этому времени Конрад наконец отказался от обращения "миссис Морган" и стал звать Дебру по имени. Но книга так его поразила, что он вернулся к прежнему обращению.
   – Как вы все это придумываете, миссис Морган? – с благоговейным страхом спросил он.
   – Дебра, – тут же поправила она.
   – Она не придумывает, – вмешалась Джейн. – К ней просто приходит. Это называется вдохновение.
   Бобби Дуган оказался прав: издателям пришлось напечатать еще пятьдесят тысяч экземпляров.

* * *

   Казалось, судьба, устыдившись своей прежней жестокости, решила осыпать их дарами.
   Дебра (ее беременность становилась все заметнее) ежедневно сидела за столом оливкового дерева. Слова, как раньше, лились потоком, словно прозрачная вода Жемчужных бус. Но у нее оставалось время помогать Дэвиду в подготовке иллюстрированного описания хищных птиц бушевого вельда, сопровождать его в ежедневных экспедициях в разные уголки Джабулани и продумывать размещение мебели в пока еще пустующей детской.
   Конрад Берг тайком пришел к ней, чтобы заручиться ее поддержкой. Он хотел, чтобы Дэвида включили в совет директоров Комитета национального парка. Они обсудили этот план во всех подробностях. Место в совете директоров означало огромное уважение и обычно предназначалось для значительно более пожилых и влиятельных людей, чем Дэвид. Однако Берг был убежден, что имя Морганов вместе с богатством Дэвида, его владением Джабулани, явным интересом к сохранению дикой природы, уже продемонстрированной способностью уделять этому занятию много сил и времени преодолеют все препятствия.
   – Да, – решила Дебра. – Неплохо бы снова начать встречаться с людьми. Нам здесь грозит опасность стать затворниками.
   – Он согласится?
   – Не беспокойтесь, – заверила его Дебра. – Я об этом позабочусь.
   Дебра оказалась права. После первого беспокойного заседания совета, когда его члены привыкли к страшному лицу и поняли, что за ним скрывается сильный и искренний человек, с каждым полетом в Преторию Дэвид становился все увереннее. Обычно Дебра летала с ним, и во время заседаний они с Джейн Берг занимались приданым для будущего ребенка, покупали те предметы роскоши и деликатесы, которые нельзя было достать в Нелспрейте.
   Но к ноябрю до родов стало рукой подать. Дебра располнела и с трудом помещалась в крохотной кабине "навахо". Особенно отечность проявилась с началом сезона дождей, когда небо покрывалось грозовыми тучами и от земли поднимались сильные термальные потоки. К тому же она была погружена в заключительные главы своей новой книги.
   – Мне здесь хорошо, – настаивала она. – Есть телефон, и меня охраняют шесть егерей, четверо слуг и свирепый пес.
   Все пять дней до заседания Дэвид спорил и протестовал и согласился, только когда выработали специальный график.
   – Я вылечу до рассвета и успею к девяти на заседание. Закончим мы около трех, и самое позднее в шесть тридцать я вернусь, – сказал он. – Если бы не вопрос о бюджете и финансировании, я не полетел бы, сослался бы на плохое самочувствие.
   – Это очень важно, дорогой. Ты должен лететь.
   – Ты уверена?
   – Я даже не замечу твоего отсутствия.
   – Не слишком радуйся, – печально ответил он. – А то мне придется остаться.
   На рассвете высоко над крошечным самолетом собрались облака цвета вина, пламени и спелых плодов. Они поднялись почти до предела высоты, доступной "навахо".
   Дэвид находил между облаками коридоры открытого пространства, его охватила привычная эйфория полета. Он то и дело менял курс, обходя грозовые тучи: в них таились смерть и уничтожение, сильный ветер способен оторвать крылья и швырнуть машину вверх, туда, где человек погибнет от недостатка кислорода.
   Он приземлился в Центральном аэропорту. Его уже ждала машина, и по дороге в Преторию он читал утренние газеты. И только увидев предупреждение метеорологов о приближающейся со стороны Мозамбика буре, ощутил легкое беспокойство.
   Прежде чем войти в зал заседаний, он попытался позвонить в Джабулани.
   – Двухчасовая задержка, мистер Морган.
   – Ну хорошо, соедините меня, когда появится связь.
   Во время перерыва на обед он снова попробовал позвонить.
   – Что с моим заказом?
   – Простите, мистер Морган, я собиралась вам сказать. Линии оборваны. Там идет сильный дождь.
   Легкая тревога усилилась.
   – Будьте добры, соедините меня с метеослужбой.
   Прогноз был очень неутешительным. От Барьертона до Мпунды Милиа и от Лоренсо Маркеш до Махадодорпа шли тяжелые непрерывные дожди. Толщина облачного покрова достигала двадцати тысяч футов, он спускался почти до самой земли. А на "навахо" не было кислородного и электронного навигационного оборудования.
   – Надолго это? – спросил Дэвид у метеоролога. – Когда прояснится?
   – Трудно сказать, сэр. Через два или три дня.
   – Черт побери! – с горечью произнес Дэвид и отправился в кафе на первом этаже правительственного здания. Конрад Берг с двумя другими членами совета директоров сидел за угловым столиком, но, увидев Дэвида, вскочил и захромал ему навстречу.
   – Дэвид. – Он взял его за руку. Красное лицо Берга было тревожно-серьезным. – Я только что узнал: ночью сбежал из тюрьмы Иоганн Эккерс. Убил охранника и сбежал. Семнадцать часов назад.
   Дэвид смотрел на него, лишившись дара речи.
   – Дебра одна?
   Дэвид кивнул; его лицо, покрытое шрамами, оставалось неподвижным, но глаза потемнели, и в них отразился страх.
   – Тебе лучше лететь туда.
   – Погода... ни один самолет не может взлететь.
   – Возьми мой грузовик! – настойчиво сказал Конрад.
   – Это медленно.
   – Хочешь, чтобы я поехал с тобой?
   – Нет, – ответил Дэвид. – Если тебя не будет, они не одобрят новый бюджет. Поеду один.

* * *

   Работая за своим столом, Дебра услышала шум ветра. Она выключила магнитофон и в сопровождении собаки вышла на веранду.
   Стояла, прислушиваясь, не уверенная в том, что слышит. Вздохи, далекий гром, словно прибой на каменистом берегу.
   Собака прильнула к ее ногам, и Дебра присела, держа руку на ее шее, слушая усиливающийся шум ветра. Начали шелестеть деревья.
   Зулус заскулил, и она плотнее прижала его к себе.
   – Спокойно, мальчик. Тише, тише, – прошептала она, и тут ветер ударил по веранде, с треском пронесся через кроны, застучали сломанные сучья.
   Оборванные ветви бросило на противомоскитную сетку веранды. Оглушительно захлопали двери и окна. Столбом поднималась пыль.
   Дебра вскочила и побежала к себе в кабинет. Она затворила ближайшее окно, потом то же самое проделала с остальными и тут натолкнулась на одного из слуг.
   Вдвоем они закрыли все окна и двери в доме.
   – Мадам, приближается большой дождь. Очень большой.
   – Идите к своим семьям, – сказала Дебра.
   – А ужин, мадам?
   – Не беспокойтесь, я справлюсь сама.
   И они с облегчением ушли в облаках пыли к своим домам за рощей.
   Ветер дул еще пятнадцать минут, а Дебра стояла у проволочной сетки и чувствовала, как он толкает ее. Его необузданность была заразительна, и Дебра возбужденно рассмеялась.
   Потом ветер неожиданно улегся, так же быстро, как начался, и она услышала, как он шумит в холмах за прудами.
   В наступившей полной тишине весь мир ждал, напряженно ждал следующего наступления стихии. Дебра почувствовала холод, быстрое падение температуры, как будто открылась дверь в большой холодильник. Она обхватила себя руками и вздрогнула. Она не видела темных грозовых туч, накатывающихся на Джабулани, но ощутила в наступившей прохладе эту грозную величественность.
   С треском ударила первая молния; казалось, весь воздух вокруг вспыхнул. Прогремел гром; казалось, задрожало и небо, и сама земля. Дебра от неожиданности громко вскрикнула.
   Дебра повернулась, ощупью прошла в дом и закрылась в своей комнате, но стены не могли скрыть ярости хлынувшего ливня. Дождь барабанил, ревел, оглушал, стучал в окна, стены и двери, потоком хлестал на веранду.
   Лило как из ведра, но Дебре на нервы больше действовали молнии и гром. Она не видела разрядов, и раскаты грома неизменно заставали ее врасплох; ей чудилось, что огненные стрелы нацелены прямо в нее.
   Дебра скорчилась на диване, прижимая к себе в поисках уверенности теплое тело Зулуса. Она уже пожалела, что отпустила слуг, ей казалось, что ее нервы не выдержат этой бомбардировки.
   Наконец она сдалась. Ощупью пробралась в гостиную. В отчаянии чуть не заблудилась в собственном доме, но наконец отыскала телефон и поднесла трубку к уху.
   И тут же поняла, что телефон не работает: ничего не было слышно. Она в отчаянии нажимала на рычаг, кричала в трубку, но в конце концов выпустила ее из рук.
   Всхлипывая, Дебра вернулась к себе, придерживая свой большой живот, упала на диван и обеими руками заткнула уши.
   – Прекратите! – закричала она. – О Боже, пусть это кончится!

* * *

   Новое национальное скоростное шоссе, широкое и ровное, с шестью полосами движения, тянется до самого города угольщиков, Витбанка. Дэвид вывел взятый напрокат "понтиак" на скоростную линию и все время нажимал на акселератор. Машина шла на скорости сто тридцать миль в час, шла так спокойно, что ею почти не нужно было управлять. Воображение Дэвида рисовало ему страшные картины, он вспоминал лицо Иоганна Эккерса, когда тот стоял перед ним в суде. Глубоко посаженные мутные глаза, губы сложились словно для плевка. Когда охранники уводили его, Эккерс вырвался и закричал:
   – Я до тебя доберусь, Уродская Морда. Мне придется подождать двадцать девять лет, но я все равно до тебя доберусь.
   С тем его и увели.
   После Витбанка дорога сузилась. Движение было напряженным, повороты – опасными и коварными. Дэвиду пришлось сосредоточиться, чтобы удерживать большую машину на дороге, и это изгнало призраков из его сознания.
   У Лейденбурга он повернул, срезая угол треугольника, и поток машин сократился до редких встречных грузовиков. Дэвид смог снова увеличить скорость. И тут дорога неожиданно повернула, начался спуск в низкий вельд.
   На выходе из туннеля Эразмус Дэвид попал под сильный дождь. Вода сплошной серой стеной заполнила воздух и била по корпусу "понтиака". Дорогу затопило, Дэвид с трудом отыскивал ее в полотнищах дождя, ветровое стекло заливало, и дворники не справлялись.
   Дэвид включил фары и ехал так быстро, как только осмеливался, подавшись вперед, чтобы всматриваться в сине-серую пелену ливня.
   Темнота под низкими темными облаками наступила рано, влажный асфальт слепил Дэвида отражением его собственных фар, а капли казались крупными, как градины. На дороге, ведущей к Бандольер-Хилл, Дэвиду пришлось еще немного сбросить скорость.
   В потемках он пропустил поворот и возвращался к нему, двигаясь по немощеной поверхности. Сплошная грязь и лужи, скользко, как на масле. Один раз машина съехала в кювет. Дэвид подложил под колеса камни и, включив мотор на полную мощность, выбрался на дорогу.
   К тому времени, как в начале девятого показался мост через ручей Лузана, он провел за рулем "понтиака" уже шесть часов.
   Дождь неожиданно прекратился – случайный просвет в сплошных облаках. Прямо над головой в тумане появились звезды, а вокруг по-прежнему клубились грозовые тучи, медленно поворачиваясь, как на оси большого колеса.
   Фары прорезали тьму, осветили бурую воду и противоположный берег в ста ярдах. Мост на пятнадцать футов ушел под воду, которая текла так быстро, что водовороты казались вырезанными на темном мраморе; течение несло стволы поваленных деревьев.
   Невероятно, но высохшее русло, по которому Эккерс гнал свой зеленый грузовик на Конрада, превратилось в бурный поток.
   Дэвид вышел из "понтиака" и подошел к ручью. Он стоял, а вода быстро подступала к его ногам, продолжая прибывать.
   Он взглянул на небо и подумал, что затишье продлится недолго.
   Приняв решение, он побежал к "понтиаку". Отвел его повыше и остановил. Фары по-прежнему светили на поверхность воды. Стоя у машины, Дэвид разделся. Вытащил из брюк ремень и опоясался им. Потом снял туфли и привязал за шнурки к ремню.
   Босиком подбежал к ручью и медленно начал нащупывать путь. Уровень воды быстро поднимался. Через несколько шагов Дэвид погрузился по колено, и поток ударил его, стараясь сбить с ног.
   Дэвид стоял, сдерживая натиск стихии, и ждал, глядя вверх по течению. Он видел быстро приближающийся ствол, его корни торчали, как воздетые в мольбе руки. Он проплывет совсем рядом.
   Дэвид рассчитал момент и прыгнул. С полдесятка мощных гребков приблизили его к дереву, и он ухватился за корень. И его тут же унесло из лучей фар и бросило в ревущую ярость реки. Ствол крутился и раскачивался, Дэвид погружался в воду и с кашлем выныривал.
   Что-то нанесло ему скользящий удар; Дэвид почувствовал, как лопнула рубашка и кожа под ней. И снова погрузился в воду, отчаянно цепляясь за ствол.
   Неожиданно ствол наткнулся на какое-то препятствие, повернулся и снова устремился вперед.
   Дэвида ослепила грязная вода, он понимал, что силы его на исходе и долго он не выдержит. Он и так быстро слабел. Движения его замедлялись, как у терпящего поражение боксера в десятом раунде.
   Он все поставил на то, что препятствие – это противоположный берег, отпустил корень и отчаянно поплыл поперек течения.
   Рука его уперлась в свисающие ветви колючего кустарника. Шипы разорвали ему ладонь, но он продолжал сжимать ветви, кричал от боли, но держал.