Уилбур Смит
Орел в небе
Три вещи непостижимы для меня,
И четырех я не понимаю:
Пути орла в небе,
Пути змея на скале,
Пути корабля среди моря
И пути мужчины к девице.
Книга притчей Соломоновых, 30:18-19
Эту книгу я посвящаю своей жене Низо, бесценному сокровищу моей жизни, с бесконечной любовью и искренней признательностью за благословенные годы нашей совместной жизни.
Целому ряду жителей государства Израиль я благодарен за радушный прием и неоценимую помощь. К сожалению, не могу привести здесь все их имена.
Он смотрел, как большой "кадиллак" с чернокожим шофером едет между огромными железными амбарами, и недовольно хмурился. Барни Вентер остро завидовал всем приметам богатства.
"Кадиллак" свернул к стоянке для посетителей у стены ангара; из задней двери с мальчишеской живостью выскочил подросток, что-то сказал цветному шоферу и заторопился к Барни.
Он двигался с неожиданным для его возраста изяществом, держался прямо, не спотыкался на чересчур длинных для его тела ногах. Пока юный отпрыск богатой семьи приближался к инструктору, зависть Барни росла. Он ненавидел этих неженок, но по иронии судьбы именно ему приходилось много времени проводить в их обществе. Только очень богатые люди могут позволить своим детям постигать тайны полета.
Заниматься этим его вынуждал естественный процесс старения, постепенный износ тела. Два года назад, в возрасте сорока пяти лет, он не прошел строгую медицинскую комиссию, определяющую пригодность военных летчиков, и с тех пор катился под горку, чтобы окончить свои дни обычным летуном-бродягой, который водит изношенные машины каких-нибудь полулегальных чартерных компаний по тайным и неизведанным маршрутам.
Эти мысли заставили его рявкнуть на остановившегося перед ним мальчика:
– Мистер Морган, я полагаю?
– Да, сэр, но вы можете звать меня Дэвид. – Мальчик протянул руку, и Барни машинально пожал ее, сам того не желая. Рука была узкая и сухая, но крепкая, сплошные мышцы и сухожилия.
– Спасибо, Дэвид. – В голосе Барни звучала ирония. – А ты можешь и дальше называть меня "сэр".
Он знал, что мальчику четырнадцать, но он был почти одного роста с Барни, с его пятью футами семью дюймами. Дэвид улыбнулся, и Барни ощутил почти осязаемое воздействие его красоты. Казалось, каждая черта этого лица создана великим художником. Возникало впечатление некой театральности, близкой к ненастоящести. Казалось, волосы на самом деле не могут так виться и блестеть, кожа – быть такой шелковистой и нежно окрашенной, а глаза – обладать такой глубиной и огнем.
Барни понял, что любуется мальчиком, во власти его очарования, и резко отвернулся.
– Пошли. – Он прошел в мастерскую, где стены украшали голые блондинки и предупредительные надписи, касающиеся кредиторов и тех, кто выполняет правый поворот.
– Что ты знаешь о полетах? – спросил он у мальчика, когда они оказались в прохладной полумгле ангара, где длинными рядами стояли пестро раскрашенные самолеты, а потом через противоположную дверь снова вышли на яркое зимнее солнце.
– Ничего, сэр.
Признание откровенное, и Барни приободрился.
– Но хочешь узнать?
– О да, сэр!
В ответе звучал энтузиазм, и Барни внимательнее взглянул на мальчика. Глаза у него темные, почти черные, только прямой солнечный свет окрашивает их густой синевой.
– Хорошо, тогда приступим.
Самолет ждал на бетонированной площадке перед ангаром.
– Это "Сессна-150", моноплан с высоким расположением крыла.
Барни начал круговой обход-проверку, а Дэвид внимательно следил за ним. Но когда Барни начал рассказывать о приборах и правилах взлета и выравнивания, он понял, что мальчик знает больше, чем следовало бы. Его ответы на риторические вопросы Барни были верны и точны.
– Ты читал, – обвинил его Барни.
– Да, сэр, – с улыбкой признался Дэвид. Зубы у него были белые и идеально ровные, а улыбка – неотразимая. Вопреки себе, Барни почувствовал, что мальчик начинает ему нравиться.
– Ну хорошо, садись.
В тесной рубке они пристегнулись, разместившись плечом к плечу. Барни объяснил назначение всех приборов и аппаратов и начал стартовую процедуру.
– Общий включатель. – Он нажал красную кнопку. – Поворачивай ключ, как в машине.
Дэвид наклонился вперед и повернул. Пропеллеры завертелись, двигатель ожил, несколько раз кашлянул и заработал со вполне правильным гулом. Они съехали с площадки. Дэвид быстро привыкал к рулям. Самолет остановился для последней проверки и радиоконтроля, потом вырулил на взлетную полосу.
– Хорошо, выбери предмет в конце полосы. Целься в него и осторожно открывай дроссель.
Машина ожила и покатила к далекой изгороди.
– Руль на себя, полегче.
И вот они уже в воздухе и быстро уходят от земли.
– Спокойней, – сказал Барни. – Не прилипай к приборам. С ней нужно обращаться как с... – он смолк. Хотел сравнить машину с женщиной, но вовремя сообразил, что такое сравнение неуместно. – Обращайся с ней как с лошадью. Полегче. – И тут же почувствовал, как ослабла хватка Дэвида на руле. – Вот так, Дэвид.
Он искоса взглянул на мальчика и вдруг почувствовал разочарование. Чутье подсказывало ему, что перед ним птица, один из тех редких представителей рода человеческого, для кого голубое небо – естественная среда. Но в первые мгновения полета на лице мальчика застыло выражение ужаса. Губы и ноздри обвело мраморно-белыми полосками, в темно-синих глазах показались тени, словно акулы под поверхностью летнего моря.
– Левое крыло вверх! – рявкнул он разочарованно, надеясь вывести мальчика из шока. Крыло тут же поднялось и застыло, никакая правка не требовалась. – Выровняй машину. – Его руки лежали на приборной панели, но вмешательство было ни к чему. – Закрой дроссель. – Правая рука мальчика безошибочно нашла дроссель. Барни снова посмотрел на него. Выражение лица Дэвида не изменилось, и Барни неожиданно понял, что это не ужас, а экстаз.
"Он птица", – удовлетворенно подумал Барни, и пока они выполняли обычный полет с разным набором высот и поворотов, он вспоминал, как тридцать лет назад другого мальчика в старом желтом «тигровом мотыльке» охватил такой же восторг.
Они обогнули голубые горы в белых снежных шапках и полетели по ветру.
– Ветер как море, Дэвид. На большой высоте он может мешать, а может и облегчить полет. Следи за ним. – Дэвид кивнул. Получая первые уроки летной науки, он наслаждался каждым мгновением полета.
Они повернули на север над мрачными голыми землями, розоватыми и коричнево-дымчатыми, лишенными своих богатых золотистых одежд – пшеницы.
– Теперь колесо и руль одновременно, Дэвид, – сказал Барни. – Попробуем резкий поворот. – Крыло пошло вниз, и горизонт перед носом самолета повернулся.
Прямо впереди морские волны разбивались о длинные полосы желтовато-белого прибрежного песка. Атлантический океан, холодно-зеленый, зыбился под ветром, украшенный белыми пятнами пены.
Снова на юг, вдоль береговой линии, откуда на них, прикрывая глаза руками, смотрели меленькие фигурки, на юг, к большой плоской горе, которая обозначала границу суши: под таким углом ее очертания казались незнакомыми. В заливе было множество кораблей, а под крутыми склонами горы теснились здания, в их окнах отражалось зимнее солнце.
Еще один поворот, быстрый, уверенный; Барни убрал руки с приборов; "сессна" пролетела над Тайгербергом и взяла курс на аэродром.
– Теперь я, – сказал Барни. Он перехватил управление, посадил машину и подрулил назад на площадку. Выключил двигатель.
Они немного посидели молча. Оба чувствовали, что произошло что-то очень важное.
– Все в порядке? – спросил наконец Барни.
– Да, сэр, – кивнул Дэвид.
Они отстегнули ремни и выбрались на бетон. Молча пошли в ангар. У входа остановились.
– В следующую среду? – спросил Барни.
– Да, сэр. – Дэвид направился к ожидающему "кадиллаку", но, пройдя с десяток шагов, остановился, повернул назад. – Так здорово мне еще никогда не было, – застенчиво сказал он. – Спасибо, сэр. – И пошел к машине. Барни смотрел ему вслед.
"Кадиллак" тронулся, набрал скорость и исчез за деревьями у последнего здания. Барни усмехнулся, печально покачал головой и побрел в мастерскую. Сел в старое вращающееся кресло и положил ноги на стол. Достал из пачки смятую сигарету, расправил ее и закурил.
– Здорово? – переспросил он, улыбаясь. – Болтовня! – Он бросил спичку в корзину для бумаг, но промахнулся.
– Да?
– Митци?
– Папа, ты прилетишь? – Она почти проснулась, услышав голос отца и вспомнив, что сегодня он должен прилететь к ним в загородный дом.
– Прости, девочка. Тут кое-что произошло. Не вырвусь до следующей недели.
– О, папа! – выразила Митци свое разочарование.
– Где Дэви? – быстро спросил отец, чтобы избежать дальнейших упреков.
– Хочешь, чтобы он тебе перезвонил?
– Нет, я подожду. Позови его.
Митци встала, подошла к зеркалу и попыталась пригладить волосы. Светлые, вьющиеся, они приходили в беспорядок от первого же прикосновения солнца, соли или ветра. А ненависть к своим веснушкам она испытывала всякий раз, когда видела свое отражение.
– Ты похожа на китайского мопса, – сказала она вслух, – на маленького толстого китайского мопса с веснушками, – и отказалась от попыток пригладить волосы. Дэвид видел ее такой много раз. Накинув на голое тело шелковый халат, она вышла в коридор и направилась мимо родительской спальни, где спала мать, в жилую часть дома.
Дом состоял из ряда открытых галерей и флигелей – стекло, сталь, белая сосна... Галереи поднимались по дюнам от берега, сливаясь с морем и небом, только стекло отделяло людей от природы, и сейчас рассвет наполнял дом странным мерцающим светом, в котором массивный мыс Робберг, резко очерченный на фоне неба, казался легким перышком.
В салоне все говорило о вчерашней вечеринке; двадцать постоянных гостей дома и множество других из летних домов на дюнах оставили следы своего пребывания: пролитое пиво, переполненные пепельницы, пластинки, небрежно вынутые из конвертов.
Митци пробралась через этот кавардак к лестнице, ведущей к комнатам гостей. Осторожно толкнула дверь Дэвида: открыто. Вошла. Постель не смята, но джинсы и свитер брошены на стул, туфли небрежно скинуты.
Митци улыбнулась и отправилась на балкон, высоко нависавший над пляжем, на уровне чаек, которые уже подбирали то, что за ночь выбросило море.
Митци быстро запахнула халат, перелезла через перила и шагнула через пропасть на перила соседнего балкона. Спрыгнула на балкон, раздвинула занавески и прошла в спальню Марион.
Марион – ее лучшая подруга. В глубине души Митци знала, что их прекрасные отношения сохраняются только потому, что ее, Митци, внешность составляет контраст с замечательной фигурой Марион и ее кукольной глазастой красотой. Кроме того, Митци – это бесконечные подарки и вечеринки, бесплатный отдых в каникулы и прочие радости.
Подруга казалась во сне особенно хорошенькой, золотые волосы разметались по груди Дэвида. Митци переключила все свое внимание на двоюродного брата; глядя на него, она почувствовала стеснение в груди и какую-то вязкую тяжесть внизу живота. Ему всего семнадцать, но тело у него как у взрослого мужчины.
Она решила, что любит его больше всех на свете. Он так красив, высок, строен и прекрасен, а его глаза способны разбить вам сердце.
Пара в постели теплой ночью сбросила простыни; на груди у Дэвида волосы, густые, темные, курчавые, руки и ноги мускулистые, плечи широкие.
– Дэвид, – негромко позвала Митци, касаясь его плеча. – Проснись.
Он открыл глаза и мгновенно очнулся. Взгляд стал сознательным, сфокусировался.
– Митц? Что?
– Надевай штаны, воин. Папа у телефона.
– Боже. – Дэвид сел, переложив голову Марион на подушку. – Который час?
– Уже поздно, – сказала Митци. – Нужно ставить будильник, когда ходишь в гости.
Марион что-то забормотала и натянула на себя простыню, когда Дэвид выбрался из постели.
– Где телефон?
– В моей комнате – но можешь поговорить по параллельному из своей.
Она прошла за ним по балкону и свернулась в его постели, а Дэвид взял телефон и, волоча за собой шнур, принялся беспокойно расхаживать по ковру.
– Дядя Пол? – сказал Дэвид. – Здравствуйте!
Митци порылась в кармане халата, нашла пачку "голуаз", прикурила от своего "данхилла", но на третьей затяжке Дэвид протянул руку, взял у нее из губ сигарету и глубоко затянулся.
Митци сморщила нос, чтобы скрыть смятение, которое вызывало в ней его обнаженное тело, и взяла другую сигарету.
"Он бы умер, если бы знал, о чем я думаю", – сказала она себе и немного утешилась этой мыслью.
Дэвид закончил разговор, положил трубку и повернулся к ней.
– Он не приедет.
– Знаю.
– Но пришлет за мной Барни на "лире". Большое совещание.
– Похоже на него, – сказала Митци и заговорила, убедительно подражая отцу: – Мы должны подумать о твоем будущем, мой мальчик. Ты должен готовиться к ответственности, которая вскоре ляжет на тебя.
Дэвид усмехнулся и порылся в ящике шкафа в поисках шортов.
– Вероятно, придется сказать ему.
– Да, – согласилась Митци. – Придется.
Дэвид надел шорты и повернулся к двери.
– Молись за меня, куколка.
– Тебе нужно больше, чем молитвы, воин, – успокоительно сказала Митци.
Взошло солнце и бросило розовый отблеск на море, горы Утениква окрасились пламенем, но Дэвид бежал, ничего не видя. Его мысли занимала предстоящая встреча с опекуном.
Переломный момент в его жизни. Школа окончена, впереди открывается множество дорог. Он знал, что та, которую он выбрал, вызовет яростное сопротивление, и использовал последние часы одиночества, чтобы набраться сил для схватки.
Туча чаек, собравшихся вокруг выброшенной на берег рыбы, при его приближении поднялась в воздух, их крылья закрыли низкое солнце; когда Дэвид пробежал, птицы снова сели.
"Лир" он сначала увидел и только потом услышал. Самолет летел низко над горизонтом, поднимаясь и опускаясь, повторяя профиль горы Робберг. Потом совсем снизился и пролетел над берегом.
Дэвид остановился, легко дыша даже после пробежки. Он приветственно вскинул обе руки. Сквозь перплексовое покрытие кабины виднелась голова Барни, тот улыбнулся и в ответ на приветствие тоже поднял руку.
"Лир" повернул к морю, одним крылом почти касаясь гребней волн, потом вернулся. Дэвид стоял на берегу, а длинный стройный нос самолета все опускался и опускался, нацеливаясь на него, как копье.
Как ужасная хищная птица, несся на него самолет; в последнее мгновение нервы Дэвида не выдержали, и он бросился на мокрый песок. Его ударил порыв воздуха, "Лир" набрал высоту и повернул в сторону летного поля.
– Сукин сын! – пробормотал Дэвид, вставая и отряхиваясь. Он представил себе, как довольно ухмыляется сейчас Барни.
Барни слегка отяжелел, с тех пор как перешел на хлеба Морганов, живот чуть выдавался над поясом. Начавшие отвисать щеки придавали ему сходство с обиженной жабой, а шевелюра поредела и побелела.
Глядя на Дэвида, Барни испытывал теплое чувство, хоть это никак не отражалось на его лице. Он уже три года был главным пилотом компании Морганов и понимал, чье влияние принесло ему эту должность. Теперь положение его было прочным и завидным. Он возил влиятельных людей в шикарных самолетах, и знал, что когда придет пора удалиться на пастбище, трава там будет сочной и густой. Компания Морганов заботилась о своих людях.
И это успокаивало его, когда он смотрел, как его ученик ведет машину.
Полет на такой высоте требует полнейшей концентрации внимания, и Барни напрасно ожидал от своего ученика хоть каких-то признаков расслабленности.
Под ними пролетали длинные золотые пляжи Африки, перемежавшиеся скалами, дачными домиками и небольшими рыбацкими деревушками. "Лир" точно следовал береговой линии; они предпочли прямому курсу будоражащую радость полета.
Перед ними открылась очередная полоска пляжа, но, подлетая, они заметили, что этот пляж занят.
Две крошечные женские фигуры показались из воды и в панике побежали туда, где лежали полотенца и сброшенные бикини. Белые ягодицы резко контрастировали с загорелыми ногами. Барни и Дэвид рассмеялись.
– Здорово ты их шуганул, Дэвид, – Барни с улыбкой оглядывался на исчезающие фигурки. Самолет летел на юг.
У мыса Агулас они повернули в глубь суши, быстро набрали высоту над горами, потом снова снизились, и Дэвид повел машину к городу.
Когда они шагали к ангару, Барни взглянул на Дэвида – снизу вверх: теперь Дэвид был выше его на шесть дюймов.
– Не позволяй ему растоптать тебя, парень, – предупредил он. – Ты принял решение. И держись его.
Дэвид наслаждался его очертаниями, четкими, функциональными, как крыло самолета, но он знал, что парящая свобода этих линий обманчива. Это крепость и тюрьма.
На перекрестке он свернул и, прежде чем спуститься в подземный гараж, подъехал к береговой линии, поглядывая на здание.
Кабинеты высших руководителей располагались на самом верхнем этаже. Войдя, Дэвид миновал длинный ряд секретарш, которых отбирали по двум критериям: профессионализм и экстерьер. Их красивые лица расцвели улыбками, превращая окружающее в сад, полный экзотических цветов, и Дэвид поздоровался с каждой. В здании корпорации Морганов с ним обращались как с законным наследником престола.
Марта Гудрич в собственном кабинете охраняла внутреннее святилище. Строгая, деловитая, она подняла голову от машинки.
– Доброе утро, мистер Дэвид. Дядя вас ждет. И, я думаю, вам следовало надеть костюм.
– Вы прекрасно выглядите, Марта. Похудели, и мне очень нравится ваша новая прическа. – Как всегда, это подействовало. Выражение ее лица смягчилось.
– Не пытайтесь подольститься, – предупредила она. – Я не одна из ваших девчонок.
Пол Морган стоял у окна, откуда открывался прекрасный вид на город. Он быстро повернулся к Дэвиду.
– Здравствуйте, дядя Пол. Простите, у меня не было времени переодеться. Я решил явиться побыстрее.
– Прекрасно, Дэвид. – Пол Морган окинул взглядом цветастую рубашку Дэвида, расстегнутую почти до пояса, широкий кожаный ремень, белые шорты и открытые сандалии. На нем все выглядит прекрасно, неохотно признал он. Даже самые дикие иностранные костюмы мальчишка носит с удивительным изяществом. – Приятно тебя увидеть. – Пол пригладил лацканы своего темного строгого пиджака и взглянул на племянника. – Входи. Садись вот здесь, у камина. – Как всегда, Дэвид, стоя, подчеркивал малый рост дяди. Пол был невысоким, широкоплечим, с толстой мускулистой шеей и квадратным подбородком. Как и у дочери, волосы у него были редкие, жесткие, лицо плоское и несколько свиноподобное.
Все Морганы были таковы. Такими им и полагалось быть; экзотическая внешность Дэвида нарушала естественный порядок вещей. Конечно, это со стороны матери. Темные волосы, сверкающие глаза, буйный темперамент.
– Ну что ж, Дэвид. Прежде всего, поздравляю тебя с результатами выпускных экзаменов. Я очень рад, – Пол Морган мог бы добавить, что испытывает большое облегчение. Обучение Дэвида протекало необычайно бурно. Высоты достижений сменялись глубинами провалов, и Дэвида спасало только влияние и богатство Морганов. Взять хоть интрижку с молодой женой учителя физкультуры. Пол так и не узнал правды, но сумел замять дело, пожертвовав школьной церкви новый орган и добившись для учителя стипендии в зарубежном университете. Сразу после этого Дэвид завоевал вожделенную премию Весселя за успехи в математике, и все было забыто – до тех пор, пока он не решил опробовать новый спортивный автомобиль своего воспитателя, разумеется без ведома этого джентльмена, и не вписался в крутой поворот на скорости девяносто миль в час. Машина не выдержала испытания; Дэвид выбрался из-под обломков и захромал домой с глубоким порезом на ноге. Снова потребовалось все влияние Морганов, чтобы загладить случившееся. Воспитателя удалось утихомирить покупкой новой, более дорогой машины, а "Группа Морган" добавила к сооружениям школы новый спортивный корпус.
Парень легкомысленный, Пол знал это. Но еще он знал, что может с ним справиться. А тогда в руках его окажется оружие острое как бритва. У мальчишки были все качества, которые Пол Морган хотел видеть в своем наследнике. Живость и уверенность, способность быстро соображать и дух авантюризма, но главное – агрессивное отношение к жизни, желание соперничать, побеждать, то, что Пол называл "инстинктом убийцы".
– Спасибо, дядя Пол. – Дэвид сдержанно принял поздравления. Они молчали, поглядывая друг на друга. Им никогда не было легко в общении, слишком они были разными – и в то же время очень похожими. Казалось, их интересы всегда вступают в противоречие.
Пол Морган подошел к окну, так чтобы солнце светило из-за спины. Старый трюк, ставящий собеседника в неудобное положение.
– Конечно, меньшего мы от тебя и не ожидали, – рассмеялся он, и Дэвид улыбнулся, обрадованный тем, что дядя почти развеселился. – А теперь пора подумать о твоем будущем. – Дэвид молчал. – Перед тобой широкий выбор, – сказал Пол Морган и тут же принялся сужать диапазон: – Но мне кажется, юридический факультет одного из американских университетов – то, что нужно. Я нажал на кое-какие пружины, чтобы обеспечить тебе место в моем старом колледже...
– Дядя Пол, я хочу летать, – негромко сказал Дэвид, и Пол Морган смолк. Выражение его лица слегка изменилось.
– Мы обдумываем твою будущую карьеру, а не отдых.
– Нет, сэр. Я имел в виду... полет как образ жизни.
– Твоя жизнь здесь, в "Группе Морган". У тебя нет свободы выбора.
– Я с вами не согласен, сэр.
Пол Морган отошел от окна и перешел к камину. Он выбрал сигару из хьюмидора на каминной полке; обрезая кончик сигары, он негромко заговорил, не глядя на Дэвида.
– Твой отец был романтиком, Дэвид. Он выбрался из моргановской системы, когда отправился в пустыню воевать, танкистом. Похоже, ты унаследовал его романтичность. – По его тону можно было решить, что он говорит о заразной болезни. Пол подошел к сидящему Дэвиду. – Скажи мне, чего ты хочешь.
– Я записался в военно-воздушные силы, сэр.
– Да? Уже подписал контракт?
– Да, сэр.
– На какой срок?
– На пять лет. Кратчайший возможный срок службы.
– Пять лет... – прошептал Морган. – Что ж, Дэвид, не знаю, что сказать. Ты знаешь, что ты последний из Морганов. У меня нет сына. Печально будет видеть огромное предприятие, где у руля нет никого из нас. Интересно, что бы подумал об этом твой отец...
– Удар ниже пояса, дядя Пол.
– Не думаю, Дэвид. Мне кажется, это ты ведешь себя нечестно. Тебе принадлежит большое количество акций корпорации Морганов, тебе передано и многое другое, и всегда подразумевалось, что ты примешь свои обязанности...
"Хоть бы он заорал на меня, – в отчаянии подумал Дэвид. Он понимал, что именно об этом предупреждал его Барни. – Если бы он просто приказал, тогда бы я знал, как ответить". Но перед ним был человек – искусный манипулятор другими людьми, человек, всю жизнь распоряжавшийся людьми и деньгами, и в его руках семнадцатилетний мальчишка был податлив, как тесто.
– Видишь ли, Дэвид, ты рожден для этого. Все остальное трусость или самообман... – "Группа Морган" тянула свои щупальца, как огромное хищное растение – шевелящиеся побеги, чтобы схватить его и сожрать... – Мы можем аннулировать твой контракт. Стоит лишь позвонить...
– Дядя Пол! – Дэвид повысил голос, пытаясь заглушить этот мерный поток слов. – Мой отец. Он сделал это. Он вступил в армию.
– Да, Дэвид. Но тогда было другое время. Один из нас должен был это сделать. Он был моложе – и, конечно, были и другие, личные соображения. Твоя мать... – он помолчал, потом продолжил: – А когда все было кончено, он вернулся и занял свое законное место. Нам его не хватает, Дэвид. После его смерти никто не сумел заполнить эту брешь. Я всегда надеялся, что ты это сделаешь.
* * *
В процессе написания этой истории я воспользовался помощью многих людей. Майор Дик Лорд и лейтенант Питер Куки консультировали меня и давали советы относительно технического оснащения и оборудования современных боевых самолетов. Доктор Робин Сандел и доктор Дэвид Дэйвис помогли мне с медицинскими описаниями. Преподобный Боб Редрап, постоянный компаньон по рыбалке, помог с выбором названия. Всем им я искренне благодарен.Целому ряду жителей государства Израиль я благодарен за радушный прием и неоценимую помощь. К сожалению, не могу привести здесь все их имена.
* * *
В горах Готтентотской Голландии лежал снег, и ветер дул оттуда, скуля, как заблудившийся зверь. Инструктор, стоя в дверях крошечной мастерской, поежился в своей летной куртке и глубже засунул руки в карманы, отороченные овчиной.Он смотрел, как большой "кадиллак" с чернокожим шофером едет между огромными железными амбарами, и недовольно хмурился. Барни Вентер остро завидовал всем приметам богатства.
"Кадиллак" свернул к стоянке для посетителей у стены ангара; из задней двери с мальчишеской живостью выскочил подросток, что-то сказал цветному шоферу и заторопился к Барни.
Он двигался с неожиданным для его возраста изяществом, держался прямо, не спотыкался на чересчур длинных для его тела ногах. Пока юный отпрыск богатой семьи приближался к инструктору, зависть Барни росла. Он ненавидел этих неженок, но по иронии судьбы именно ему приходилось много времени проводить в их обществе. Только очень богатые люди могут позволить своим детям постигать тайны полета.
Заниматься этим его вынуждал естественный процесс старения, постепенный износ тела. Два года назад, в возрасте сорока пяти лет, он не прошел строгую медицинскую комиссию, определяющую пригодность военных летчиков, и с тех пор катился под горку, чтобы окончить свои дни обычным летуном-бродягой, который водит изношенные машины каких-нибудь полулегальных чартерных компаний по тайным и неизведанным маршрутам.
Эти мысли заставили его рявкнуть на остановившегося перед ним мальчика:
– Мистер Морган, я полагаю?
– Да, сэр, но вы можете звать меня Дэвид. – Мальчик протянул руку, и Барни машинально пожал ее, сам того не желая. Рука была узкая и сухая, но крепкая, сплошные мышцы и сухожилия.
– Спасибо, Дэвид. – В голосе Барни звучала ирония. – А ты можешь и дальше называть меня "сэр".
Он знал, что мальчику четырнадцать, но он был почти одного роста с Барни, с его пятью футами семью дюймами. Дэвид улыбнулся, и Барни ощутил почти осязаемое воздействие его красоты. Казалось, каждая черта этого лица создана великим художником. Возникало впечатление некой театральности, близкой к ненастоящести. Казалось, волосы на самом деле не могут так виться и блестеть, кожа – быть такой шелковистой и нежно окрашенной, а глаза – обладать такой глубиной и огнем.
Барни понял, что любуется мальчиком, во власти его очарования, и резко отвернулся.
– Пошли. – Он прошел в мастерскую, где стены украшали голые блондинки и предупредительные надписи, касающиеся кредиторов и тех, кто выполняет правый поворот.
– Что ты знаешь о полетах? – спросил он у мальчика, когда они оказались в прохладной полумгле ангара, где длинными рядами стояли пестро раскрашенные самолеты, а потом через противоположную дверь снова вышли на яркое зимнее солнце.
– Ничего, сэр.
Признание откровенное, и Барни приободрился.
– Но хочешь узнать?
– О да, сэр!
В ответе звучал энтузиазм, и Барни внимательнее взглянул на мальчика. Глаза у него темные, почти черные, только прямой солнечный свет окрашивает их густой синевой.
– Хорошо, тогда приступим.
Самолет ждал на бетонированной площадке перед ангаром.
– Это "Сессна-150", моноплан с высоким расположением крыла.
Барни начал круговой обход-проверку, а Дэвид внимательно следил за ним. Но когда Барни начал рассказывать о приборах и правилах взлета и выравнивания, он понял, что мальчик знает больше, чем следовало бы. Его ответы на риторические вопросы Барни были верны и точны.
– Ты читал, – обвинил его Барни.
– Да, сэр, – с улыбкой признался Дэвид. Зубы у него были белые и идеально ровные, а улыбка – неотразимая. Вопреки себе, Барни почувствовал, что мальчик начинает ему нравиться.
– Ну хорошо, садись.
В тесной рубке они пристегнулись, разместившись плечом к плечу. Барни объяснил назначение всех приборов и аппаратов и начал стартовую процедуру.
– Общий включатель. – Он нажал красную кнопку. – Поворачивай ключ, как в машине.
Дэвид наклонился вперед и повернул. Пропеллеры завертелись, двигатель ожил, несколько раз кашлянул и заработал со вполне правильным гулом. Они съехали с площадки. Дэвид быстро привыкал к рулям. Самолет остановился для последней проверки и радиоконтроля, потом вырулил на взлетную полосу.
– Хорошо, выбери предмет в конце полосы. Целься в него и осторожно открывай дроссель.
Машина ожила и покатила к далекой изгороди.
– Руль на себя, полегче.
И вот они уже в воздухе и быстро уходят от земли.
– Спокойней, – сказал Барни. – Не прилипай к приборам. С ней нужно обращаться как с... – он смолк. Хотел сравнить машину с женщиной, но вовремя сообразил, что такое сравнение неуместно. – Обращайся с ней как с лошадью. Полегче. – И тут же почувствовал, как ослабла хватка Дэвида на руле. – Вот так, Дэвид.
Он искоса взглянул на мальчика и вдруг почувствовал разочарование. Чутье подсказывало ему, что перед ним птица, один из тех редких представителей рода человеческого, для кого голубое небо – естественная среда. Но в первые мгновения полета на лице мальчика застыло выражение ужаса. Губы и ноздри обвело мраморно-белыми полосками, в темно-синих глазах показались тени, словно акулы под поверхностью летнего моря.
– Левое крыло вверх! – рявкнул он разочарованно, надеясь вывести мальчика из шока. Крыло тут же поднялось и застыло, никакая правка не требовалась. – Выровняй машину. – Его руки лежали на приборной панели, но вмешательство было ни к чему. – Закрой дроссель. – Правая рука мальчика безошибочно нашла дроссель. Барни снова посмотрел на него. Выражение лица Дэвида не изменилось, и Барни неожиданно понял, что это не ужас, а экстаз.
"Он птица", – удовлетворенно подумал Барни, и пока они выполняли обычный полет с разным набором высот и поворотов, он вспоминал, как тридцать лет назад другого мальчика в старом желтом «тигровом мотыльке» охватил такой же восторг.
Они обогнули голубые горы в белых снежных шапках и полетели по ветру.
– Ветер как море, Дэвид. На большой высоте он может мешать, а может и облегчить полет. Следи за ним. – Дэвид кивнул. Получая первые уроки летной науки, он наслаждался каждым мгновением полета.
Они повернули на север над мрачными голыми землями, розоватыми и коричнево-дымчатыми, лишенными своих богатых золотистых одежд – пшеницы.
– Теперь колесо и руль одновременно, Дэвид, – сказал Барни. – Попробуем резкий поворот. – Крыло пошло вниз, и горизонт перед носом самолета повернулся.
Прямо впереди морские волны разбивались о длинные полосы желтовато-белого прибрежного песка. Атлантический океан, холодно-зеленый, зыбился под ветром, украшенный белыми пятнами пены.
Снова на юг, вдоль береговой линии, откуда на них, прикрывая глаза руками, смотрели меленькие фигурки, на юг, к большой плоской горе, которая обозначала границу суши: под таким углом ее очертания казались незнакомыми. В заливе было множество кораблей, а под крутыми склонами горы теснились здания, в их окнах отражалось зимнее солнце.
Еще один поворот, быстрый, уверенный; Барни убрал руки с приборов; "сессна" пролетела над Тайгербергом и взяла курс на аэродром.
– Теперь я, – сказал Барни. Он перехватил управление, посадил машину и подрулил назад на площадку. Выключил двигатель.
Они немного посидели молча. Оба чувствовали, что произошло что-то очень важное.
– Все в порядке? – спросил наконец Барни.
– Да, сэр, – кивнул Дэвид.
Они отстегнули ремни и выбрались на бетон. Молча пошли в ангар. У входа остановились.
– В следующую среду? – спросил Барни.
– Да, сэр. – Дэвид направился к ожидающему "кадиллаку", но, пройдя с десяток шагов, остановился, повернул назад. – Так здорово мне еще никогда не было, – застенчиво сказал он. – Спасибо, сэр. – И пошел к машине. Барни смотрел ему вслед.
"Кадиллак" тронулся, набрал скорость и исчез за деревьями у последнего здания. Барни усмехнулся, печально покачал головой и побрел в мастерскую. Сел в старое вращающееся кресло и положил ноги на стол. Достал из пачки смятую сигарету, расправил ее и закурил.
– Здорово? – переспросил он, улыбаясь. – Болтовня! – Он бросил спичку в корзину для бумаг, но промахнулся.
* * *
Телефон разбудил Митци Морган, и она, выбравшись из-под подушки, ощупью отыскала трубку.– Да?
– Митци?
– Папа, ты прилетишь? – Она почти проснулась, услышав голос отца и вспомнив, что сегодня он должен прилететь к ним в загородный дом.
– Прости, девочка. Тут кое-что произошло. Не вырвусь до следующей недели.
– О, папа! – выразила Митци свое разочарование.
– Где Дэви? – быстро спросил отец, чтобы избежать дальнейших упреков.
– Хочешь, чтобы он тебе перезвонил?
– Нет, я подожду. Позови его.
Митци встала, подошла к зеркалу и попыталась пригладить волосы. Светлые, вьющиеся, они приходили в беспорядок от первого же прикосновения солнца, соли или ветра. А ненависть к своим веснушкам она испытывала всякий раз, когда видела свое отражение.
– Ты похожа на китайского мопса, – сказала она вслух, – на маленького толстого китайского мопса с веснушками, – и отказалась от попыток пригладить волосы. Дэвид видел ее такой много раз. Накинув на голое тело шелковый халат, она вышла в коридор и направилась мимо родительской спальни, где спала мать, в жилую часть дома.
Дом состоял из ряда открытых галерей и флигелей – стекло, сталь, белая сосна... Галереи поднимались по дюнам от берега, сливаясь с морем и небом, только стекло отделяло людей от природы, и сейчас рассвет наполнял дом странным мерцающим светом, в котором массивный мыс Робберг, резко очерченный на фоне неба, казался легким перышком.
В салоне все говорило о вчерашней вечеринке; двадцать постоянных гостей дома и множество других из летних домов на дюнах оставили следы своего пребывания: пролитое пиво, переполненные пепельницы, пластинки, небрежно вынутые из конвертов.
Митци пробралась через этот кавардак к лестнице, ведущей к комнатам гостей. Осторожно толкнула дверь Дэвида: открыто. Вошла. Постель не смята, но джинсы и свитер брошены на стул, туфли небрежно скинуты.
Митци улыбнулась и отправилась на балкон, высоко нависавший над пляжем, на уровне чаек, которые уже подбирали то, что за ночь выбросило море.
Митци быстро запахнула халат, перелезла через перила и шагнула через пропасть на перила соседнего балкона. Спрыгнула на балкон, раздвинула занавески и прошла в спальню Марион.
Марион – ее лучшая подруга. В глубине души Митци знала, что их прекрасные отношения сохраняются только потому, что ее, Митци, внешность составляет контраст с замечательной фигурой Марион и ее кукольной глазастой красотой. Кроме того, Митци – это бесконечные подарки и вечеринки, бесплатный отдых в каникулы и прочие радости.
Подруга казалась во сне особенно хорошенькой, золотые волосы разметались по груди Дэвида. Митци переключила все свое внимание на двоюродного брата; глядя на него, она почувствовала стеснение в груди и какую-то вязкую тяжесть внизу живота. Ему всего семнадцать, но тело у него как у взрослого мужчины.
Она решила, что любит его больше всех на свете. Он так красив, высок, строен и прекрасен, а его глаза способны разбить вам сердце.
Пара в постели теплой ночью сбросила простыни; на груди у Дэвида волосы, густые, темные, курчавые, руки и ноги мускулистые, плечи широкие.
– Дэвид, – негромко позвала Митци, касаясь его плеча. – Проснись.
Он открыл глаза и мгновенно очнулся. Взгляд стал сознательным, сфокусировался.
– Митц? Что?
– Надевай штаны, воин. Папа у телефона.
– Боже. – Дэвид сел, переложив голову Марион на подушку. – Который час?
– Уже поздно, – сказала Митци. – Нужно ставить будильник, когда ходишь в гости.
Марион что-то забормотала и натянула на себя простыню, когда Дэвид выбрался из постели.
– Где телефон?
– В моей комнате – но можешь поговорить по параллельному из своей.
Она прошла за ним по балкону и свернулась в его постели, а Дэвид взял телефон и, волоча за собой шнур, принялся беспокойно расхаживать по ковру.
– Дядя Пол? – сказал Дэвид. – Здравствуйте!
Митци порылась в кармане халата, нашла пачку "голуаз", прикурила от своего "данхилла", но на третьей затяжке Дэвид протянул руку, взял у нее из губ сигарету и глубоко затянулся.
Митци сморщила нос, чтобы скрыть смятение, которое вызывало в ней его обнаженное тело, и взяла другую сигарету.
"Он бы умер, если бы знал, о чем я думаю", – сказала она себе и немного утешилась этой мыслью.
Дэвид закончил разговор, положил трубку и повернулся к ней.
– Он не приедет.
– Знаю.
– Но пришлет за мной Барни на "лире". Большое совещание.
– Похоже на него, – сказала Митци и заговорила, убедительно подражая отцу: – Мы должны подумать о твоем будущем, мой мальчик. Ты должен готовиться к ответственности, которая вскоре ляжет на тебя.
Дэвид усмехнулся и порылся в ящике шкафа в поисках шортов.
– Вероятно, придется сказать ему.
– Да, – согласилась Митци. – Придется.
Дэвид надел шорты и повернулся к двери.
– Молись за меня, куколка.
– Тебе нужно больше, чем молитвы, воин, – успокоительно сказала Митци.
* * *
После отлива пляж стал гладким и твердым, на песке – ни следа человека. Дэвид бежал легко, длинными прыжками, оставляя за собой влажную цепочку отпечатков.Взошло солнце и бросило розовый отблеск на море, горы Утениква окрасились пламенем, но Дэвид бежал, ничего не видя. Его мысли занимала предстоящая встреча с опекуном.
Переломный момент в его жизни. Школа окончена, впереди открывается множество дорог. Он знал, что та, которую он выбрал, вызовет яростное сопротивление, и использовал последние часы одиночества, чтобы набраться сил для схватки.
Туча чаек, собравшихся вокруг выброшенной на берег рыбы, при его приближении поднялась в воздух, их крылья закрыли низкое солнце; когда Дэвид пробежал, птицы снова сели.
"Лир" он сначала увидел и только потом услышал. Самолет летел низко над горизонтом, поднимаясь и опускаясь, повторяя профиль горы Робберг. Потом совсем снизился и пролетел над берегом.
Дэвид остановился, легко дыша даже после пробежки. Он приветственно вскинул обе руки. Сквозь перплексовое покрытие кабины виднелась голова Барни, тот улыбнулся и в ответ на приветствие тоже поднял руку.
"Лир" повернул к морю, одним крылом почти касаясь гребней волн, потом вернулся. Дэвид стоял на берегу, а длинный стройный нос самолета все опускался и опускался, нацеливаясь на него, как копье.
Как ужасная хищная птица, несся на него самолет; в последнее мгновение нервы Дэвида не выдержали, и он бросился на мокрый песок. Его ударил порыв воздуха, "Лир" набрал высоту и повернул в сторону летного поля.
– Сукин сын! – пробормотал Дэвид, вставая и отряхиваясь. Он представил себе, как довольно ухмыляется сейчас Барни.
* * *
"Я хорошо выучил его", – думал Барни, сидя в кресле второго пилота. Он смотрел, как Дэвид искусно ведет самолет на такой высоте, где мастерство не поможет без удачи.Барни слегка отяжелел, с тех пор как перешел на хлеба Морганов, живот чуть выдавался над поясом. Начавшие отвисать щеки придавали ему сходство с обиженной жабой, а шевелюра поредела и побелела.
Глядя на Дэвида, Барни испытывал теплое чувство, хоть это никак не отражалось на его лице. Он уже три года был главным пилотом компании Морганов и понимал, чье влияние принесло ему эту должность. Теперь положение его было прочным и завидным. Он возил влиятельных людей в шикарных самолетах, и знал, что когда придет пора удалиться на пастбище, трава там будет сочной и густой. Компания Морганов заботилась о своих людях.
И это успокаивало его, когда он смотрел, как его ученик ведет машину.
Полет на такой высоте требует полнейшей концентрации внимания, и Барни напрасно ожидал от своего ученика хоть каких-то признаков расслабленности.
Под ними пролетали длинные золотые пляжи Африки, перемежавшиеся скалами, дачными домиками и небольшими рыбацкими деревушками. "Лир" точно следовал береговой линии; они предпочли прямому курсу будоражащую радость полета.
Перед ними открылась очередная полоска пляжа, но, подлетая, они заметили, что этот пляж занят.
Две крошечные женские фигуры показались из воды и в панике побежали туда, где лежали полотенца и сброшенные бикини. Белые ягодицы резко контрастировали с загорелыми ногами. Барни и Дэвид рассмеялись.
– Здорово ты их шуганул, Дэвид, – Барни с улыбкой оглядывался на исчезающие фигурки. Самолет летел на юг.
У мыса Агулас они повернули в глубь суши, быстро набрали высоту над горами, потом снова снизились, и Дэвид повел машину к городу.
Когда они шагали к ангару, Барни взглянул на Дэвида – снизу вверх: теперь Дэвид был выше его на шесть дюймов.
– Не позволяй ему растоптать тебя, парень, – предупредил он. – Ты принял решение. И держись его.
* * *
Дэвид повел свой зеленый спортивный английский "эм джи" по Де-Вааль-драйв и со склона горы взглянул на квадратное здание корпорации Морганов – монумент богатству и власти.Дэвид наслаждался его очертаниями, четкими, функциональными, как крыло самолета, но он знал, что парящая свобода этих линий обманчива. Это крепость и тюрьма.
На перекрестке он свернул и, прежде чем спуститься в подземный гараж, подъехал к береговой линии, поглядывая на здание.
Кабинеты высших руководителей располагались на самом верхнем этаже. Войдя, Дэвид миновал длинный ряд секретарш, которых отбирали по двум критериям: профессионализм и экстерьер. Их красивые лица расцвели улыбками, превращая окружающее в сад, полный экзотических цветов, и Дэвид поздоровался с каждой. В здании корпорации Морганов с ним обращались как с законным наследником престола.
Марта Гудрич в собственном кабинете охраняла внутреннее святилище. Строгая, деловитая, она подняла голову от машинки.
– Доброе утро, мистер Дэвид. Дядя вас ждет. И, я думаю, вам следовало надеть костюм.
– Вы прекрасно выглядите, Марта. Похудели, и мне очень нравится ваша новая прическа. – Как всегда, это подействовало. Выражение ее лица смягчилось.
– Не пытайтесь подольститься, – предупредила она. – Я не одна из ваших девчонок.
Пол Морган стоял у окна, откуда открывался прекрасный вид на город. Он быстро повернулся к Дэвиду.
– Здравствуйте, дядя Пол. Простите, у меня не было времени переодеться. Я решил явиться побыстрее.
– Прекрасно, Дэвид. – Пол Морган окинул взглядом цветастую рубашку Дэвида, расстегнутую почти до пояса, широкий кожаный ремень, белые шорты и открытые сандалии. На нем все выглядит прекрасно, неохотно признал он. Даже самые дикие иностранные костюмы мальчишка носит с удивительным изяществом. – Приятно тебя увидеть. – Пол пригладил лацканы своего темного строгого пиджака и взглянул на племянника. – Входи. Садись вот здесь, у камина. – Как всегда, Дэвид, стоя, подчеркивал малый рост дяди. Пол был невысоким, широкоплечим, с толстой мускулистой шеей и квадратным подбородком. Как и у дочери, волосы у него были редкие, жесткие, лицо плоское и несколько свиноподобное.
Все Морганы были таковы. Такими им и полагалось быть; экзотическая внешность Дэвида нарушала естественный порядок вещей. Конечно, это со стороны матери. Темные волосы, сверкающие глаза, буйный темперамент.
– Ну что ж, Дэвид. Прежде всего, поздравляю тебя с результатами выпускных экзаменов. Я очень рад, – Пол Морган мог бы добавить, что испытывает большое облегчение. Обучение Дэвида протекало необычайно бурно. Высоты достижений сменялись глубинами провалов, и Дэвида спасало только влияние и богатство Морганов. Взять хоть интрижку с молодой женой учителя физкультуры. Пол так и не узнал правды, но сумел замять дело, пожертвовав школьной церкви новый орган и добившись для учителя стипендии в зарубежном университете. Сразу после этого Дэвид завоевал вожделенную премию Весселя за успехи в математике, и все было забыто – до тех пор, пока он не решил опробовать новый спортивный автомобиль своего воспитателя, разумеется без ведома этого джентльмена, и не вписался в крутой поворот на скорости девяносто миль в час. Машина не выдержала испытания; Дэвид выбрался из-под обломков и захромал домой с глубоким порезом на ноге. Снова потребовалось все влияние Морганов, чтобы загладить случившееся. Воспитателя удалось утихомирить покупкой новой, более дорогой машины, а "Группа Морган" добавила к сооружениям школы новый спортивный корпус.
Парень легкомысленный, Пол знал это. Но еще он знал, что может с ним справиться. А тогда в руках его окажется оружие острое как бритва. У мальчишки были все качества, которые Пол Морган хотел видеть в своем наследнике. Живость и уверенность, способность быстро соображать и дух авантюризма, но главное – агрессивное отношение к жизни, желание соперничать, побеждать, то, что Пол называл "инстинктом убийцы".
– Спасибо, дядя Пол. – Дэвид сдержанно принял поздравления. Они молчали, поглядывая друг на друга. Им никогда не было легко в общении, слишком они были разными – и в то же время очень похожими. Казалось, их интересы всегда вступают в противоречие.
Пол Морган подошел к окну, так чтобы солнце светило из-за спины. Старый трюк, ставящий собеседника в неудобное положение.
– Конечно, меньшего мы от тебя и не ожидали, – рассмеялся он, и Дэвид улыбнулся, обрадованный тем, что дядя почти развеселился. – А теперь пора подумать о твоем будущем. – Дэвид молчал. – Перед тобой широкий выбор, – сказал Пол Морган и тут же принялся сужать диапазон: – Но мне кажется, юридический факультет одного из американских университетов – то, что нужно. Я нажал на кое-какие пружины, чтобы обеспечить тебе место в моем старом колледже...
– Дядя Пол, я хочу летать, – негромко сказал Дэвид, и Пол Морган смолк. Выражение его лица слегка изменилось.
– Мы обдумываем твою будущую карьеру, а не отдых.
– Нет, сэр. Я имел в виду... полет как образ жизни.
– Твоя жизнь здесь, в "Группе Морган". У тебя нет свободы выбора.
– Я с вами не согласен, сэр.
Пол Морган отошел от окна и перешел к камину. Он выбрал сигару из хьюмидора на каминной полке; обрезая кончик сигары, он негромко заговорил, не глядя на Дэвида.
– Твой отец был романтиком, Дэвид. Он выбрался из моргановской системы, когда отправился в пустыню воевать, танкистом. Похоже, ты унаследовал его романтичность. – По его тону можно было решить, что он говорит о заразной болезни. Пол подошел к сидящему Дэвиду. – Скажи мне, чего ты хочешь.
– Я записался в военно-воздушные силы, сэр.
– Да? Уже подписал контракт?
– Да, сэр.
– На какой срок?
– На пять лет. Кратчайший возможный срок службы.
– Пять лет... – прошептал Морган. – Что ж, Дэвид, не знаю, что сказать. Ты знаешь, что ты последний из Морганов. У меня нет сына. Печально будет видеть огромное предприятие, где у руля нет никого из нас. Интересно, что бы подумал об этом твой отец...
– Удар ниже пояса, дядя Пол.
– Не думаю, Дэвид. Мне кажется, это ты ведешь себя нечестно. Тебе принадлежит большое количество акций корпорации Морганов, тебе передано и многое другое, и всегда подразумевалось, что ты примешь свои обязанности...
"Хоть бы он заорал на меня, – в отчаянии подумал Дэвид. Он понимал, что именно об этом предупреждал его Барни. – Если бы он просто приказал, тогда бы я знал, как ответить". Но перед ним был человек – искусный манипулятор другими людьми, человек, всю жизнь распоряжавшийся людьми и деньгами, и в его руках семнадцатилетний мальчишка был податлив, как тесто.
– Видишь ли, Дэвид, ты рожден для этого. Все остальное трусость или самообман... – "Группа Морган" тянула свои щупальца, как огромное хищное растение – шевелящиеся побеги, чтобы схватить его и сожрать... – Мы можем аннулировать твой контракт. Стоит лишь позвонить...
– Дядя Пол! – Дэвид повысил голос, пытаясь заглушить этот мерный поток слов. – Мой отец. Он сделал это. Он вступил в армию.
– Да, Дэвид. Но тогда было другое время. Один из нас должен был это сделать. Он был моложе – и, конечно, были и другие, личные соображения. Твоя мать... – он помолчал, потом продолжил: – А когда все было кончено, он вернулся и занял свое законное место. Нам его не хватает, Дэвид. После его смерти никто не сумел заполнить эту брешь. Я всегда надеялся, что ты это сделаешь.