Смит Уилбур. Орел в небе

   Медленно выбрался Дэвид из потока и выполз на берег, кашляя и отплевываясь. Потом упал лицом в грязь, и его вырвало, изо рта и носа полилась проглоченная вода.
   Он долго лежал в изнеможении, пока кашель не прекратился и он не смог снова дышать. С трудом встал на ноги и побрел во тьму. На ходу поднес руку к лицу и зубами начал вырывать впившиеся колючки.
   Над головой по-прежнему горели звезды; в их слабом свете Дэвид отыскал дорогу и побежал по ней, с каждым шагом все быстрее. Стало очень тихо, только капли, падавшие с деревьев, и отдаленные раскаты грома нарушали тишину.
   За две мили от дома Дэвид увидел на дороге какой-то темный силуэт и лишь в нескольких шагах от него разглядел, что это машина – "шеви" последней модели. Машина была пуста, она застряла в луже.
   Дверь была открыта, и Дэвид включил свет в салоне и фары. На месте водителя – засохшая кровь, темное пятно, на заднем сиденье сверток – одежда. Дэвид быстро развернул ее и сразу узнал грубую ткань обычного костюма арестантов. Он тупо смотрел на нее некоторое время, пока до него не дошло все значение находки.
   Машина украдена, кровь, вероятно, принадлежит ее несчастному владельцу. Тюремный костюм сменила другая одежда, наверняка снятая с трупа хозяина "шеви".
   И Дэвид уверился, что Эккерс в Джабулани и приехал он раньше, чем залило мост через Лузану – не менее трех-четырех часов назад.
   Дэвид швырнул тряпки и побежал.

* * *

   Иоганн Эккерс проехал по мосту через ручей Лузана, когда вода уже почти скрывала колеса, а дождь падал слепящими белыми полосами.
   Вести было трудно. Грязная вода билась о корпус машины, просочилась в кабину, залила пол, бурлила у ног Эккерса, но он благополучно добрался до противоположного берега и поехал дальше. Колеса скользили по мягкой грязи, "шеви" пьяно покачивался.
   Чем ближе Эккерс подбирался к Джабулани, тем безрассудней становилась его торопливость.
   Уже до приговора и заключения Эккерс был не вполне нормален, подвержен приступам ярости. Считая, что остальные отвергают его, он жил в мире насилия, но все же держался в границах здравого смысла.
   Однако два года, проведенные в тюрьме, гнев и жажда мести вывели его за эти границы.
   Месть стала единственной целью его существования, и Эккерс сотни раз за день воображал ее себе. Он так рассчитал свой побег, чтобы три дня оставаться на свободе, а потом хоть трава не расти. Трех дней ему хватит.
   Он изувечил себе челюсть, глубоко вонзив в десну загрязненную собственными экскрементами иглу. Как он и думал, его отправили в зубную клинику. Охранник оказался не очень внимателен, а дантист под угрозой приставленного к горлу скальпеля, согласился ему помочь.
   За пределами тюрьмы Эккерс пустил скальпель в ход, и его слегка удивило, сколько крови может вытечь из человеческого горла. Оставив дантиста лежать на руле, он надел поверх тюремного костюма его белый халат и ждал у светофора.
   Сверкающий новый "шеви" остановился на красный свет, и Эккерс открыл дверцу и сел рядом с водителем.
   Водитель, невысокий, пухлый, выглядящий преуспевающим, с бледным гладким лицом и мягкими безволосыми руками, покорно выполнил приказ Эккерса.
   Тот спрятал его обмякшее раздетое тело в зарослях густой травы на обочине проселочной дороги и через сорок минут выбрался из города.
   Он держался объездных путей, медленно продвигаясь на восток. Несмотря на укол, сделанный дантистом, страшно болела челюсть, искалеченной рукой трудно было вести машину, потому что разорванные нервы и сухожилия так и не срослись. Рука оставалась мертвой и бесчувственной.
   С осторожностью дикого хищника, слушая новости по радио, Эккерс благополучно миновал расставленную на него сеть, но теперь, в Джабулани, больше не мог сдерживаться.
   На скорости сорок миль в час он засел, "шеви" загудел, буксуя, глубоко увязнув в грязи.
   Эккерс оставил машину и быстро пошел под дождем на своих длинных ногах. Однажды он захихикал и принялся насвистывать сквозь зубы, но потом снова замолчал.
   Из рощи за домом в Джабулани он вышел, когда уже стемнело. Он два часа пролежал под дождем, дожидаясь темноты. Когда смерклось, он принялся высматривать огни и забеспокоился – огней не было.
   Он покинул рощу и осторожно спустился с холма. Обошел дома слуг, пересек посадочную полосу.
   Во тьме наткнулся на стену ангара и ощупью нашел дверь.
   Лихорадочно развел руки в поисках самолета, которому полагалось тут стоять. Поняв, что самолета нет, испустил стон разочарования.
   Они ушли. Он напрасно все спланировал и осуществил, все его отчаянные усилия пошли прахом.
   Рыча, как зверь, Эккерс ударил сжатой в кулак здоровой рукой по стене, радуясь боли; его трясло от страшного гнева и ненависти. Он громко закричал – бессмысленно и беспощадно.
   Неожиданно дождь прекратился. Тяжелые удары капель о крышу ангара смолкли так внезапно, что Эккерс отвлекся. Он подошел к двери и выглянул.
   Над ним в тумане плыли звезды, и слышалось только журчание воды и падение капель с деревьев.
   В слабом свете он разглядел среди деревьев белые стены дома. "Все-таки напакостить можно, – решил Эккерс. – Можно дать выход своему гневу. Разломать мебель, а крыша загорится даже в такую погоду, если поджечь изнутри".
   Под темными влажными деревьями он двинулся к дому.

* * *

   Дебра проснулась в тишине. В разгар бури она уснула; может, искала прибежища во сне.
   Она попыталась нащупать теплое успокаивающее тело собаки, но ничего не нашла. На диване рядом с ней еще сохранилось нагретое место, где лежал Зулус.
   Дебра внимательно прислушалась, но услышала лишь слабое журчание воды и далекий гром. Она вспомнила свой страх и устыдилась.
   Встав, она почувствовала, что мерзнет в своем просторном платье и эластичных брюках, приспособленных к ее выросшему животу. Потрогала пол ногой, нашла легкие туфли и сунула в них ноги.
   "Схожу в гардеробную за свитером, потом согрею себе кофе", – решила Дебра.
   И тут залаял Зулус. В саду. Очевидно, пес вышел через маленькую дверцу, которую специально для него Дэвид проделал в стене веранды.
   Собака может лаять по-разному, и Дебра всегда понимала значение лая.
   Легкий взвизг соответствует крику часового: "Десять часов вечера, все в порядке".
   Более громкое завывание: "Сегодня полнолуние, волчья кровь в жилах не дает мне уснуть".
   Резкий отрывистый лай: "Что-то движется у насоса. Может быть, лев".
   Наконец громкий отчаянный крик: "Страшная опасность! Берегитесь!"
   Именно такой лай услышала Дебра, потом послышалось рычание и звуки борьбы. Пес словно что-то грыз.
   Дебра вышла на веранду, чувствуя, как намокают в лужах туфли. Зулус на кого-то напал в саду, она слышала звуки борьбы, рычание. Стояла молча, не зная, что делать, понимая только, что не может выйти к Зулусу. Она слепа и беспомощна перед неизвестным противником. Пока она колебалась, послышался тяжелый удар. Треснула кость, что-то тяжело упало. Рычание Зулуса мгновенно оборвалось. С собакой что-то случилось. Теперь Дебра была абсолютно одна в тишине.
   Нет, не в тишине. Она услышала чье-то дыхание – тяжелое, затрудненное.
   Дебра прижалась к стене веранды, слушая и выжидая.
   Она услышала шаги, шаги человека, они со стороны сада приближались к парадней двери. Под ногами чавкала грязь, плескалась в лужах вода.
   Она хотела окликнуть идущего, но горло у нее перехватило. Хотела побежать – ноги словно парализовало. Чужак поднимался по ступеням крыльца.
   Рука задела проволочную сетку, потом взялась за ручку, повернула ее.
   И тут Дебра обрела дар речи.
   – Кто здесь? – негромко окликнула она, ее панический голос прозвучал в ночной темноте.
   Шум мгновенно прекратился, чужак ошеломленно застыл. Она представляла себе, как он стоит на верхней ступеньке, всматривается через сетку в темноту веранды, пытается разглядеть ее во тьме. И неожиданно обрадовалась, что на ней темные платье и брюки.
   Она неподвижно ждала, прислушиваясь. Ветер шелестел в кронах деревьев, вызывая неожиданный дождь капель. У дамбы крикнула охотящаяся сова. Дебра слышала рокот грома вдалеке над холмами, в кустах пуансеттии хрипло закричал козодой.
   Тишина затянулась, и Дебра поняла, что больше не выдержит: ноги у нее задрожали, холод, страх, тяжесть ребенка сдавливали мочевой пузырь. Она хотела сбежать но бежать было некуда.
   И вдруг тишина взорвалась. В темноте послышался смех. Поразительно близкий, отчетливый, полный безумия. Казалось, ее схватили за горло и выдавили весь воздух из легких. Ноги Дебры еще больше ослабли, она вздрогнула, давление на пузырь стало невыносимым: она узнала этот безумный смех, вспомнила его.
   Рука задергала дверную ручку. Потом на дверь нажали плечом. Дверь была непрочная, она не предназначалась для защиты от такого натиска. Дебра знала, что она скоро поддастся.
   Она повернулась, заскочила в кабинет и заперлась на замок.
   Притаилась, лихорадочно размышляя. Она понимала, что, ворвавшись в дом, Эккерс включит свет. Электрический генератор сработает, и ей некуда будет деваться. Единственная ее защита – темнота. В темноте у нее преимущество, потому что она к ней привыкла.
   Она слышала крики козодоя и совы – значит, ночь уже наступила; вероятно, тучи скрывают луну и звезды. В лесу темно. Нужно выйти из дома и попытаться добраться до слуг.
   Она заторопилась к черному ходу, а по дороге соображала, что можно использовать в качестве орудия самообороны. Огнестрельное оружие заперто в сейфе в кабинете Дэвида, ключ у него. Она пробежала через кухню – тяжелая резная палка ждала на своем обычном месте у двери. Дебра с благодарностью схватила ее и открыла заднюю дверь.
   В этот миг парадная дверь сломалась, и Эккерс ввалился в гостиную. Дебра закрыла за собой дверь кухни и двинулась через двор. Стараясь не бежать, считала шаги. Заблудиться нельзя. Надо найти тропу через рощу, ведущую к домам слуг.
   Первый ориентир – ворота в изгороди, окружающей усадьбу. Не доходя до них, Дебра услышала, как заработал электрический генератор на насосной станции у гаража. Эккерс нашел выключатель.
   Она слегка сбилась с направления и наткнулась на колючую проволоку. Отчаянно пыталась нащупать путь, найти ворота. Над ней затрещала дуговая лампа, одна из тех, что были укреплены на изгороди и по вечерам освещали сад.
   Должно быть, Эккерс обнаружил щит на кухне. Дебра поняла, что теперь ярко освещена.
   Она услышала его крик и поняла, что он ее увидел. И в этот момент нашла ворота, со всхлипом облегчения раскрыла их и побежала.
   Надо уйти от света дуговых ламп, найти темноту. Свет смертельно опасен, тьма – убежище.
   Тропа раздваивалась, левая ветвь вела к прудам, правая – к хижинам. Дебра пустилась по правой. Сзади хлопнули ворота. Он преследовал ее.
   На бегу она считала – пятьсот шагов до скалы слева от дороги, здесь новая развилка. Дебра споткнулась о камень, грузно упала, ободрав голень.
   Встав на колени, она не обнаружила своего посоха. И не могла тратить драгоценные секунды на поиски. Ощупью нашла тропу и помчалась дальше.
   Через пятьдесят шагов Дебра поняла, что бежит не по той тропе. Эта вела вниз, к насосной станции, и была плохо ей знакома. Обычно Дебра здесь не ходила.
   Она пропустила поворот и наткнулась на неровную поверхность. Пошатнулась, высокая трава обвилась вокруг ее ног, и она тяжело упала на бок.
   Теперь она заблудилась, но знала, что ушла из освещенной лампами полосы. Если повезет, удастся скрыться в темноте... Сердце отчаянно билось. Дебру тошнило от ужаса.
   Она попыталась справиться со своим судорожным дыханием и прислушаться.
   И услышала его тяжелые шаги, ясно звучавшие, хотя почва была мягкой и влажной. Казалось, он идет прямо к ней – и Дебра приникла к мокрой земле, закрыла лицо руками, чтобы заглушить свое дыхание.
   В последний момент его шаги прозвучали рядом. Она обмякла от облегчения, но радость была преждевременной: шаги неожиданно смолкли, он стоял так близко, что Дебра слышала его тяжелое хрипение.
   Он прислушивался, стоя совсем близко от того места, где она лежала в траве. Так они ждали долгие минуты. Дебре это время показалось вечностью. Но тут послышался его голос:
   – Ага! Вот ты где! – захихикал он. – Я тебя вижу.
   Сердце ее дрогнуло: он был даже ближе, чем она думала. Она чуть не шарахнулась, хотела побежать, но что-то глубоко внутри остановило ее.
   – Я вижу: ты здесь прячешься, – продолжал он. – У меня большой нож, я прижму тебя и вырежу...
   Она вжалась в траву, слушая, как из его рта льется поток диких непристойностей. И вдруг поняла, что все еще в безопасности. Ее скрывали ночь и густая трава, он ее потерял. Он пытался напугать ее, заставить пуститься наутек и тем самым выдать себя. И она все силы сосредоточила на том, чтобы лежать молча и неподвижно.
   Наконец угрозы и садистские вопли Эккерса смолкли. Он прислушивался с терпением охотника. Потянулись долгие минуты.
   Боль в мочевом пузыре жгла раскаленным железом, Дебре хотелось громко закричать. Что-то отвратительное переползло с влажной травы ей на руку. Она чувствовала многочисленные лапки насекомого на своей коже, но заставляла себя лежать неподвижно.
   Что-то мелкое – скорпион или паук – перебралось на шею, и она поняла: еще несколько секунд – и у нее сдадут нервы.
   Неожиданно Эккерс снова проявился:
   – Ну, хорошо! – сказал он. – Я иду за фонариком. Тогда посмотрим, далеко ли ты уйдешь. Скоро вернусь, не думай, что перехитришь старину Эккерса. Он забыл больше хитростей, чем ты за всю жизнь узнаешь.
   Он тяжело, шумно затопал по тропе, и Дебра хотела сбросить многоногую тварь с шеи и бежать, но инстинкт остановил ее. Она выждала пять минут, потом десять. Насекомое переползло в волосы.
   В темноте совсем рядом с ней заговорил Эккерс.
   – Ну ладно, хитрая шлюха. Все равно я до тебя доберусь.
   Он зашагал по тропе, и она поняла, что на сей раз он действительно ушел.
   Дрожа от ужаса, Дебра сбросила ползучую тварь с волос. Потом встала и неслышно пошла в лес. Холодными онемевшими пальцами расстегнула брюки – с трудом справилась – и присела, облегчая палящую боль в нижней части живота.
   Потом снова встала, чувствуя, как шевелится ребенок. Это движение разбудило в ней защитный материнский инстинкт. Она должна найти безопасное место для своего ребенка. Может, спрятаться у прудов?
   Но как до них добраться? Теперь она окончательно заблудилась. Но потом вспомнила, что говорил ей Дэвид о ветре: он приносит дождь с запада; теперь ветер почти стих, и она ждала его легкого прикосновения к щеке. Оно подсказало ей направление. Дебра повернулась спиной к следующему порыву и пошла через лес, вытянув руки, чтобы не наткнуться на ствол. Если только она доберется до пруда, то вдоль его берега сможет дойти до укрытия.
   Но в центре циклона ветры кружат, непрерывно меняя направление, и Дебра, доверясь им, начала широкий бесцельный круг по лесу.

* * *

   Эккерс метался по ярко освещенному дому: распахивал двери, пинками раскрывал шкафы.
   Он нашел оружейный сейф в кабинете Дэвида и перевернул ящики стола в поисках ключей. Но не нашел и долго бранился от разочарования.
   Потом отыскал стенной шкаф. В нем на полке нашелся электрический фонарь и десяток пакетов с патронами. Он схватил фонарь и нажал кнопку. Яркий белый луч был виден даже в освещенном помещении, и Эккерс ощерился и радостно захихикал.
   Кинулся в кухню, выбрал длинный изогнутый нож из нержавеющей стали и побежал через двор к воротам, а оттуда на тропу.
   В луче фонаря на мягкой земле ясно видны были следы Дебры. Эккерс шел по ним до того места, где она сбилась с тропы, и обнаружил ее укрытие.
   – Хитрая сука, – снова хихикнул он и пошел за ней через лес. Дебра оставила заметный след, идти по нему было легко – он пролегал по высокой траве, с которой она сбила капли. Глаз охотника читал его без труда.
   Через каждые несколько минут Эккерс останавливался и светил фонарем вперед, в гущу деревьев. Его охватила охотничья страсть – примитивная забава, составлявшая основу его существования. Предыдущие заминки и неудачи делали охоту еще интересней.
   Он осторожно шел по петляющему следу, который поворачивал по широкому кругу.
   Остановился, направил луч фонаря вперед, поверх мокрых верхушек травы, и заметил, как у самого края поля зрения что-то переместилось, что-то бледное и округлое.
   Он еще раз направил туда луч и увидел бледное напряженное женское лицо. Женщина шла вперед медленно и неуверенно. Шла как во сне, вытянув перед собой руки.
   Она двигалась прямо на него, не зная, что он осветил ее фонарем. Остановилась, подхватив тяжелый живот, и всхлипнула от усталости и страха.
   Ее брюки промокли от дождя, туфли на ногах порвались, и когда она подошла ближе, он увидел, что ее руки и губы посинели и дрожат от холода.
   Эккерс стоял неподвижно, глядя, как Дебра приближается к нему, точно цыпленок к кобре.
   Темные влажные волосы упали ей на плечи и занавесили лицо. Тонкое платье, тоже промокшее от капель с деревьев, облепило выпуклый живот.
   Он дал ей подойти поближе, наслаждаясь сознанием того, что теперь она – в его власти. Извлекая из мести блаженство, смакуя каждое мгновение, как скупец.
   Когда Дебра оказалась в пяти шагах от него, он направил луч прямо ей в лицо и захихикал.
   Лицо ее исказилось, она закричала, повернулась и бросилась бежать, как дикое животное. И через двадцать шагов наткнулась на ствол дерева марула.
   Упала на спину, перевернулась и громко всхлипнула, схватившись за исцарапанную щеку.
   Поднялась на ноги и стояла, дрожа, поворачивая голову и прислушиваясь.
   Эккерс медленно обошел ее, приблизился, встал сзади и снова захихикал.
   Она снова вскрикнула и сорвалась с места, обезумев от ужаса, ее нога попала в муравейник, женщина тяжело упала на землю и лежала поскуливая.
   Эккерс неторопливо, молча подошел к ней, впервые за два года чувствуя себя счастливым. Как кошка, он оттягивал финал, хотел растянуть удовольствие.
   Наклонившись, он прошептал грязное ругательство, и Дебра мгновенно вскочила и снова кинулась бежать меж деревьев – отчаянно, вслепую. Он последовал за ней, и в его извращенном, больном сознании она превратилась в символ тех тысяч животных, которых он загнал и убил.

* * *

   Босой Дэвид легко бежал по мягкой земле. Он торопился, не чувствуя боли ссадин и царапин, не замечая протестов сердца и легких.
   Там, где дорога поднималась на холм, а потом начинала спуск к дому, он резко остановился и, тяжело дыша уставился на дуговые лампы, залившие ярким светом двор Джабулани. В этом не было смысла, и Дэвид встревожился. И еще быстрее помчался вниз с холма.
   Пробежал через пустые разгромленные комнаты, звал Дебру по имени – эхо насмехалось над ним.
   Выскочив на переднюю террасу, он увидел, как за разбитой дверью что-то движется в темноте ему навстречу.
   – Зулус! – Он двинулся вперед. – Эй, парень! Парень! Где она?
   Собака поднялась на ступени, приветственно виляя хвостом, но она явно была ранена. Сильный удар по голове сломал ей челюсть, и та свисала под нелепым углом. Пес все еще не опомнился от удара, и Дэвид склонился к нему.
   – Где она, Зулус? Где она?
   Собака, казалось, с трудом собирается с силами.
   – Где она, парень? Ее нет в доме. Где она? Ищи ее, парень, ищи!
   Он привел Лабрадора во двор, и у задней двери Зулус взял след на влажной почве. Он решительно направился к воротам, и Дэвид увидел в свете дуговых ламп отпечатки ног Дебры и большие мужские следы.
   Пока Зулус пересекал двор, Дэвид вернулся в свой кабинет. Фонаря на полке не было, остался небольшой карманный фонарик. Он взял его и прихватил горсть патронов. Потом быстро открыл сейф. Схватил из стойки ружье и на бегу зарядил его.
   Зулус уже бежал по тропинке за воротами, и Дэвид заторопился за ним.

* * *

   Иоганн Эккерс перестал быть человеком, он превратился в зверя. Вид бегущей добычи воскресил в нем животную страсть преследования и убийства, приправленную кошачьей любовью к мучению. Он играл со своей раненой добычей, отпускал, хотя мог прикончить, затягивал процесс, откладывал кульминацию – последний смертельный удар.
   Наконец этот миг наступил; древняя атавистическая память об охотничьем ритуале (потому что убийство тоже имеет свои правила) подсказала Эккерсу: надо кончать.
   Он приблизился к бегущей фигуре со спины, протянул руку, схватил за темные волосы, быстрым движением запястья повернул ей голову, открывая ножу доступ к длинному белому горлу.
   Дебра набросилась на него с яростью, которой он не ожидал. Тело у нее оказалось гибким, крепким и сильным, и теперь, когда она знала, где он, она рвала его с силой загнанного зверя.
   Эккерс не был готов к этому, нападение сбило его с ног, а она не удержалась и упала на него. Он выронил нож и фонарь и вскинул руку, защищая глаза, потому что Дебра пыталась вцепиться в них длинными острыми ногтями. Он чувствовал, как она разрывает ему щеку и нос, воя, точно кошка, потому что в этот миг сама превратилась в зверя.
   Он отпустил ее волосы и отпихнул от себя женщину, удерживая ее правой рукой. И ударил. Хрястнул будто деревянной дубиной, жестоко и сильно. Так он оглушил Лабрадора и сломал ему челюсть. Удар пришелся Дебре в висок, глухой, как стук топора по древесному стволу. Она перестала бороться. Эккерс встал на колени и, держа ее здоровой рукой, другой безжалостно бил ее, бил по голове. В свете упавшего фонаря было видно, как у нее носом пошла кровь, а удары продолжали сыпаться на ее голову. Дебра давно уже отключилась, а он все не мог остановиться. Наконец успокоился и встал. Подошел к фонарю и посветил в траву. Блеснул нож.
   Существует древняя церемония, завершающая охоту. И кульминация этой церемонии – потрошение, когда торжествующий охотник вспарывает добыче брюхо, просовывает в разрез руку и вытаскивает еще теплые внутренности.
   Иоганн Эккерс подобрал нож и поставил фонарь так, чтобы он освещал тело Дебры.
   Он подошел к ней и ногой перевернул на спину. Темная грива влажных волос закрыла ей лицо.
   Он склонился к ней и просунул согнутый палец под платье. Рывком разорвал, и в свете фонаря блеснул ее большой вздутый живот. Белый, спелый, с черной ямкой пупка в середине.
   Эккерс захихикал и ладонью отер с лица дождь и пот. Потом покрепче взял рукоять ножа, чтобы одним махом вспороть живот от самой грудной клетки, но при этом не задеть внутренности – искусный, как у хирурга, удар; он делал это за свою жизнь десять тысяч раз, не меньше.
   И тут краем глаза он уловил какое-то движение и поднял голову. На него молча летела черная собака, ее глаза горели в свете фонаря.
   Он успел вскинуть руку, защищая горло, и мохнатое тело обрушилось на него. Они покатились по земле. В конце концов Зулус оказался наверху, не способный вцепиться во врага из-за искалеченной челюсти.
   Эккерс изменил наклон ножа и ударил собаку в грудь, сразу найдя ее верное сердце. Зулус взвизгнул и затих. Эккерс отбросил его в сторону, подобрал нож и направился к тому месту, где лежала Дебра.
   Но Зулус дал Дэвиду возможность успеть вовремя.
   Дэвид бежал к Эккерсу. Тот смотрел на него мутными зеленоватыми глазами. Он угрожал Дэвиду длинным ножом, руки его были в собачьей крови. При этом он склонял голову так же агрессивно, что и его бабуин.
   Дэвид ткнул ружьем прямо ему в лицо и выстрелил из обоих стволов. Заряд снес Эккерсу голову до самого рта, превратил ее в ничто. Эккерс упал на траву, ноги его конвульсивно задергались, а Дэвид отбросил оружие и подбежал к Дебре.
   Он склонился к ней и прошептал:
   – Моя дорогая, о моя дорогая! Прости меня, пожалуйста, прости. Я не должен был оставлять тебя.
   Он осторожно поднял ее и, прижимая к груди, отнес в дом.
   На рассвете родился ребенок. Девочка, крошечная, сморщенная, недоношенная. Если бы медицинская помощь была доступна, возможно, она бы и выжила, потому что отчаянно боролась за жизнь. Но Дэвид был неуклюж, неумел и невежествен. Вздувшаяся река отрезала его от мира, телефон по-прежнему молчал, а Дебра не приходила в себя.
   Когда все кончилось, он завернул маленькое тело в чистую простыню и нежно положил в приготовленную для ребенка колыбель. Его терзало тяжкое чувство вины: он не сумел защитить тех двоих, что нуждались в нем.
   В три часа дня Конрад Берг переправился через ручей Лузана – вода кипела вокруг колес его большого грузовика, – а в шесть Дебра уже лежала в отдельной палате нелспрейтской больницы. Два дня спустя она пришла в сознание, но лицо у нее распухло и потемнело от кровоподтеков.

* * *

   С вершины холма над домом, с естественной смотровой площадки, открывался вид на все поместье Джабулани. Это было одинокое тихое место, и здесь похоронили девочку. Дэвид своими руками вырубил в скале могилу.
   Хорошо, что Дебра не держала ребенка в объятиях, не прижимала к груди. Не слышала плача девочки, не ощущала ее детского запаха. Поэтому ее печаль не была горькой и разъедающей. Они с Дэвидом часто навещали могилу. Однажды воскресным утром они сидели там на каменной скамье, и Дебра впервые заговорила о другом ребенке.
   – Ты так долго тянул с первым, Морган, – пожаловалась она. – Надеюсь, теперь ты освоил методику.
   Они спустились в дом, прихватили удочки и корзину с едой и поехали в "лендровере" к прудам.
   За час до полудня начали клевать мозамбикские лещи, они сражались из-за толстых желтых древесных личинок, насаженных на крючки Дэвидом. Дебра поймала пять (все не менее трех фунтов весом), а Дэвид – больше десятка крупных голубых рыбин, прежде чем клев прошел. Тогда они оставили удочки и открыли корзину.