Страница:
Лес щедро одаривал бамбути всем необходимым для существования, и пигмеи не нуждались ни в каких личных богатствах. Одежду, состоявшую из набедренной повязки, можно было легко сменить при необходимости. На то, чтобы ободрать кору с дерева, отбить ее деревянной колотушкой и отделить мягкую волокнистую сердцевину, из которой и делалась повязка, уходило всего два-три часа.
Обновить оружие также не составляло особого труда. Копье и лук выстругивались из куска твердой древесины и обматывались теми же волокнами из коры. Наконечники стрел и копья были сделаны даже не из железа: их просто подолгу обжигали над огнем. Широкие листья монгонго служили крышей для хижин, сооруженных из гибких веток растений, а разведенный на ночь костер согревал бамбути.
Еды в лесу хватало, и за это бамбути также благодарили лесного Бога. Разве человеку нужны еще какие-то богатства? Насколько могла судить Келли, бамбути, как, наверное, никто другой на этой планете, были полностью довольны и счастливы своей жизнью, и именно этим во многом объяснялось желание Келли возвращаться к ним снова и снова.
Ей не терпелось найти своих маленьких друзей, и она здорово огорчилась, что не застала их там, где рассчитывала. Сидя на бревне в бывшем лагере, стремительно превращавшемся снова в джунгли, Келли раздумывала, как ей действовать дальше. Тщетно гадать, в каком направлении ушли бамбути, впрочем, даже обнаружив какие-то следы, отправляться по ним сейчас стало бы глупым безрассудством. Эти отметины за несколько недель были смыты дождями, их могли затоптать животные, к тому же Келли уверенно ориентировалась только на этом относительно небольшом участке леса. А затеряться навсегда на территории, превышающей пятьдесят тысяч квадратных километров, ей вовсе не улыбалось.
Видимо, ей придется отказаться от поисков и возвращаться в свой лагерь в Гондалу – «место, где живет счастливый слон». Со временем бамбути сами ее там отыщут, ей надо просто набраться терпения и ждать.
Она посидела еще некоторое время, прислушиваясь к лесным звукам. Казалось, что лес безмолвствует и в нем никого нет. И только когда ухо привыкло к этой странной тишине, Келли различила звуки, какими всегда полнился этот гигантский лес. Шуршание муравьев и тихое жужжание пчел, похожее на пиликанье настраиваемых скрипок, и веселое потрескивание цикад, подобное пощелкиванию крошечных кастаньет, и шорох невидимых крылышек – все это сливалось в полифонию оркестра великого множества ползающих и летающих насекомых. А на верхних ярусах леса перекликались и пели птицы, и с шумом перепрыгивали с ветки на ветку обезьяны, в то время как внизу между деревьями в страхе спасалась от кого-то маленькая антилопа, шелестя листьями, разлетавшимися из-под ее крошечных копыт.
Вслушиваясь в эту музыку, Келли подняла голову: ей показалось, что где-то высоко в деревьях раздался едва различимый, но отчетливый свист. Старый Сепу клялся когда-то, что это хохлатый хамелеон объявляет, что пчелиные улья переполнены и сезон сбора меда начался.
Улыбнувшись, Келли поднялась с бревна. Как биолог, она прекрасно знала, что хамелеоны не свистят. И все же… Она с улыбкой подхватила свой рюкзак и отыскала едва заметную тропу, ведущую в Гондалу. По мере того как она трусцой продвигалась вперед, ей все чаще попадались знакомые отметины на земле и деревьях. Некоторые странно изогнутые стволы она тут же вспомнила; узнала она и песчаные берега реки, и зарубки на деревьях, которые когда-то сама сделала своим мачете. Келли все ближе и ближе подходила к дому.
На одном из поворотов она вдруг наткнулась на огромную кучу еще парящего навоза. Келли осмотрелась, надеясь увидеть среди деревьев слона, но животное уже исчезло в глубине леса. Возможно, это был Одноухий Старик – старый слон с тяжелыми бивнями, которого часто видели в лесах возле Гондалы.
Когда-то огромные стада слонов бродили по просторам саванн, по берегам озера и в анклаве Ладо в северной части леса. Однако безжалостное преследование и уничтожение слонов на протяжении всего прошлого века сначала арабами-работорговцами и их слугами, вооруженными тяжелыми мушкетами, а затем спортсменами-любителями из Европы и охотниками за слоновой костью с ружьями, стрелявшими без промаха, почти полностью выбили все стада, а уцелевшие животные ушли в глубь леса.
Сердце Келли переполняла гордость от осознания того, что она жила в том же лесу, что и эти большие, мудрые животные, хотя встречала она их крайне редко. Но в честь одного из слонов назвали место, ставшее ей вторым домом.
У следующего ручья она решила искупаться, расчесать волосы и выстирать майку. Через несколько часов она прибудет в Гондалу. Однако едва успела она перевязать косу кожаным ремешком и спрятать расческу в рюкзак, как услышала рокочущий свирепый рев, от которого внутри у нее все похолодело. Вскочив на ноги, Келли схватила свою острую палку. Рев повторился, угрожающий и страшный, и у Келли сдали нервы. Сердце у нее бешено колотилось, от ужаса перехватило дыхание.
Слышать рев леопарда днем ей еще не доводилось – пятнистая кошка заявляла о себе обычно ночью. Вместе с тем ко всему, что вызывало подозрение, в лесу следовало относиться с опаской. Леопард заревел снова, и теперь уже совсем близко, почти у самого берега. Келли осторожно повела головой, ибо что-то в этом звуке ей показалось странным.
Ее охватило какое-то неясное предчувствие, но она по-прежнему выжидала, притаившись за деревом и держа палку наготове.
А потом наступила долгая тишина, и весь лес тоже замер, прислушиваясь. И тогда устрашающий рев раздался снова. Звук донесся с берега, примерно в дюжине метров от Келли.
Однако теперь неясное подозрение переросло в уверенность. И с криком, от которого стыла кровь, Келли ринулась в заросли, размахивая своей палкой. Внезапно в листьях лотоса у самой воды послышался шум, и оттуда выскочила маленькая фигурка, которая тут же метнулась прочь от Келли. Замахнувшись, Келли опустила палку на голые коричневые ягодицы, вслед за чем раздался оглушительный вопль.
– Ах ты, старый разбойник! – заорала Келли, снова поднимая палку. – Ты пытался напугать меня!
На этот раз палка не достала пигмея, ибо крошечная фигурка укрылась за кустом.
– Ах ты, жестокий маленький дьяволенок! – Она подстерегала его с другой стороны куста, а человечек кинулся обратно, шутливо вопя от ужаса, и чуть не задыхаясь от смеха. – Я отлуплю тебя так, что твой зад посинеет, как у обезьяны, – угрожала Келли, размахивая палкой, и они кружили и кружили вокруг куста, но пигмей никак не подпускал Келли к себе, умудряясь все время держаться на расстоянии. Только теперь уже и преследуемый, и преследователь оба заходились от смеха.
– Сепу, маленькое чудовище, я никогда тебе этого не прощу! – сквозь смех выкрикивала Келли.
– Я не Сепу, я – леопард.
Охваченный безудержным весельем, пигмей споткнулся, и она чуть не поймала его. Однако Сепу ловко отскочил и опять оказался на некотором расстоянии от Келли. В конце концов Келли пришлось сдаться. Не в состоянии больше смеяться, она остановилась, опершись о палку. А Сепу повалился на листья, схватившись за живот, и принялся кататься, икая от смеха. Слезы заливали ему лицо, струясь по морщинистым щекам и затекая за уши.
– Кара-Ки, – икнул он. – Бесстрашную Кара-Ки напугал старый Сепу!
Эту замечательную историю он станет рассказывать теперь всякий раз, сидя у костра на каждой новой стоянке, потешая и удивляя остальных бамбути, улыбнулась про себя Келли.
Сепу требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. И потому Келли стояла рядом, с нежностью поглядывая на маленького веселого бамбути и периодически заражаясь его весельем. Но приступы смеха постепенно стихали, и наконец Келли и Сепу произнесли какие-то обычные слова.
Присев возле куста, они говорили долго и о многом. Утратив свой собственный язык, бамбути с незапамятных времен говорили на странном наречии, родившемся от общения с разными wazungu. Смешались языки суахили, угали и гита, проскакивали иногда и сохранившиеся идиомы самих пигмеев.
Сегодня утром, рассказывал Сепу, он удачно подстрелил обезьяну колабус. Красивую черно-белую шкурку он просолил, чтобы продать потом на дороге, а мясо они поджарят прямо сейчас, и Сепу тут же начал разводить костер.
Пока они ели и болтали, от острого глаза Келли не укрылось то, что ее друг бамбути явно чем-то подавлен, хотя Сепу такое состояние души было совершенно несвойственно. Пигмеи вообще не могли подолгу оставаться серьезными. Наделенные невероятной веселостью от природы, эти люди практически не знали плохого настроения. И сейчас Сепу болтал с Келли, казалось бы, совсем непринужденно, однако под этой непринужденностью таилось что-то глубоко встревожившее Келли. Она не могла точно определить, что изменилось в Сепу. Чувствовалось, что он чем-то глубоко озабочен; в глазах его притаилась тихая грусть, а в уголках рта то и дело собирались печальные складочки.
Келли спросила, как поживают остальные бамбути, спросила о его жене Памбе.
– Она постоянно вопит, как какая-нибудь обезьяна на дереве, и ругается так, что пугает всех бамбути. – Губы Сепу растянулись в улыбке, полной любви, которая и после сорока лет супружеской жизни не исчезла. – Памба – сварливая старуха, но когда я ей говорю, что возьму себе хорошенькую и молодую жену, она отвечает, что если найдется такая дурочка, то пусть меня забирает.
Довольный своей шуткой, Сепу смешно крякнул, хлопнув себя по коленям, даже не заботясь о том, чтобы стереть жир, стекавший по губам.
– А все остальные? – настойчиво продолжала расспрашивать Келли, пытаясь отыскать причину удрученности Сепу. – Может, в племени возникли какие-то разногласия? Как поживает твой брат Пири?
Из-за Пири неприятности у бамбути могли возникнуть когда угодно. Дело в том, что сводные братья Сепу и Пири постоянно соперничали между собой. Оба считались отличными охотниками и к тому же самыми старыми из мужчин в их маленьком клане. Как кровным братьям, им бы следовало быть и друзьями. Но Пири был не обычным бамбути: его отцом был гита. Очень давно – так давно, что никто в племени не помнил, когда это было, – их мать еще совсем девочкой набрела в лесу на охотников гита, и те увезли ее с собой. Она была очень хорошенькой, как настоящая фея, и гита продержали ее в своем лагере две ночи, по очереди играя с ней в разные мужские игры.
Они бы, наверное, убили ее, заигравшись совсем, но раньше, чем это случилось, она сбежала.
После этого родился Пири. Он оказался выше ростом, чем любой из мужчин племени, кожа у него была светлее, и черты лица тоньше и приятнее – почти как у гита. Но и характер сложился совсем другой: Пири был гораздо агрессивнее любого из бамбути и заботился только о себе.
– Пири есть Пири, – уклончиво ответил Сепу, и хотя в голосе его чувствовалась некоторая неприязнь, Келли поняла, что не старший брат беспокоил Сепу.
До Гондалы было всего несколько часов пути, но за долгим разговором они не заметили, как наступил вечер и в воздухе запахло грозой. Пока совсем не стемнело, Келли бросилась срезать гибкие ветки селепи. А затем, как учила ее Памба, принялась втыкать их по кругу в мягкую землю, наклоняя внутрь и связывая наверху. Так делали все бамбути, сооружая хижину. Сепу исчез, углубившись в лес, но вернулся очень скоро, сгибаясь под тяжестью листьев монгонго, которыми следовало накрыть хижину. Через час хижина была готова. И когда хлынул дождь, Сепу и Келли уже сидели в сухом укрытии, греясь возле весело горевшего костра и доедая остатки мяса обезьяны.
Костер почти догорел, и Келли, разложив на земле свой надувной матрас, устроилась спать. Сепу свернулся клубочком рядом на мягких прелых листьях, но ни один из них не спал. Келли чувствовала, что старый бамбути хочет ей что-то сказать, и она терпеливо ждала. И под покровом ночи, чтобы скрыть свою печаль, Сепу тихонько прошептал: – Ты спишь, Кара-Ки?
– Я слушаю тебя, мудрейший, – прошептала она в ответ.
И Сепу тяжело вздохнул, что было совсем на него не похоже.
– Кара-Ки, Мать-и-Отец очень сердиты. Я никогда не видел, чтобы они так сильно сердились, – произнес Сепу.
Он говорил о лесном Боге, о том, в ком слились воедино мужское и женское начало. Она какое-то время молчала, словно подчеркивая, что понимает всю серьезность услышанного.
– Это очень плохо, – ответила она наконец. – И что же их так рассердило?
– Их ранили, – дрожащим голосом произнес Сепу. – И теперь реки текут красные от пролитой лесом крови.
«Очень странно, – подумала Келли и опять замолчала, пытаясь представить, что имел в виду Сепу. – Что значит «красные от пролитой лесом крови?» После минуты тщетных раздумий она вынуждена была спросить: – Я не совсем понимаю, мудрый отец. О чем ты хочешь мне рассказать?
– Кара-Ки, ты же знаешь, что словами я не сумею описать это, – горестно прошептал Сепу. – Кто-то совершил святотатство, и Мать-и-Отец страдают от боли. Теперь, наверное, придет Молимо.
Однажды, когда Келли жила у бамбути, Молимо уже приходил. Но женщин от него спрятали, и Келли вместе с Памбой оставалась в хижине, хотя ужасный голос, похожий на рев взбесившегося буйвола или топот разъяренного стада слонов, она услышала. Молимо бушевал всю ночь, и ничего более страшного в своей жизни Келли не помнила.
Тогда-то Келли и поинтересовалась: – Что за существо этот страшный Молимо?
– Молимо есть Молимо, – загадочно ответил бамбути. – Он живет в лесу. Это голос Матери-и-Отца.
И теперь Сепу предполагает, что Молимо может прийти опять. Келли вздрогнула, охваченная суеверным страхом. Однако в этот раз она не станет прятаться в хижине с другими женщинами, решила Келли. В этот раз она постарается выяснить как можно больше об этом мифическом Молимо. Хотя сейчас важнее всего понять, какое святотатство совершено в глубинах леса.
– Сепу, – прошептала она, – если ты не в состоянии описать, что произошло, тогда покажи мне это. Ты можешь отвести меня к реке, где течет кровь богов?
Сепу, закашлявшись, заерзал на прелых листьях, а затем буркнул в ответ: – Хорошо, Кара-Ки. Я покажу тебе. Утром мы не пойдем сразу в Гондалу, а свернем с пути, и я покажу тебе кровоточащие реки.
Но утром Сепу оказался весел и полон жизни, как всегда, словно и не было вовсе их ночного разговора. Келли привезла ему подарок – складной армейский нож, и Сепу радовался, как ребенок, открывая и разглядывая все лезвия и приспособления, и, разумеется, обрезал себе палец. Заливаясь смехом, он слизнул с мизинца кровь и показал руку Келли, как будто наглядно доказывая, сколь замечательно острым был этот восхитительный нож.
Келли прекрасно знала, что уже через неделю Сепу потеряет его или подарит кому-нибудь, повинуясь первому душевному порыву, как это уже не раз происходило. Но в настоящий момент радости и восторгу Сепу не было конца.
– А теперь ты должен показать мне кровоточащие реки, – напомнила ему Келли, укрепляя за спиной рюкзак, и на какой-то миг глаза старика бамбути опять погрустнели.
Но уже в следующее мгновенье он засмеялся и, круто развернувшись, сказал: – Идем, Кара-Ки. Посмотрим, по-прежнему ли ты пробираешься сквозь лес, как настоящие люди.
Очень скоро они сошли с широкой тропы, и Сепу повел ее одному ему известными тропками. Он быстро бежал впереди, словно крошечный эльф, то и дело исчезая в листве. Но там, где он двигался, Келли приходилось то и дело нагибаться под низко нависшими ветками, и время от времени она вообще теряла Сепу из виду.
Правда, если бы Сепу бежал молча, то она давно, наверное, потеряла бы его след. А он, как и все пигмеи, пел и смеялся и болтал на ходу. По его голосу она и ориентировалась, а Сепу таким образом предупреждал зверей в лесу о своем приближении, давая им возможность уйти с дороги.
Келли знала, что старый бамбути бежал так быстро, как только мог, проверяя и дразня ее, и она решила, что ни за что не отстанет. Она кричала ему в ответ, когда он спрашивал о чем-то, и пела песни лесу вместе с Сепу, и когда он внезапно выскочил на берег реки, она оказалась там почти одновременно с ним.
Сепу глядел на нее смеющимися глазами, прятавшимися в сетке глубоких морщин, и одобрительно кивал головой. Однако Келли одобрение старого Сепу интересовало сейчас меньше всего. Застыв на месте, она смотрела на реку.
Исток этого рукава Убомо находился высоко в Лунных горах под одним из ледников на высоте около четырех с половиной тысяч метров и на широте вечных снегов. Эта река пробивала себе путь, обрушиваясь водопадами в горах и образуя тихие озера под ними; ее питали проливные дожди, стекавшие потоками по горным склонам, над которыми осадков выпадало больше, чем где бы то ни было в горах Африки; она несла свои воды мимо безлесых болот и вересковых пустошей, сквозь леса, где рос древний гигантский папоротник, и внезапно скрывалась в густых зарослях бамбука, где обитали гориллы и винторогие антилопы. А потом, на протяжении еще трех километров, река петляла по извилистому руслу у подножия невысоких холмов и достигала наконец тропического леса, замедляя свое течение среди гигантских деревьев, многоярусная крона которых смыкалась над ней в поднебесной вышине.
Бамбути называли эту реку Тетва, потому что так назывался серебристый сом, который в изобилии в ней водился, и ловили его в песчаных заводях среди водорослей. Женщины бамбути сбрасывали свои набедренные повязки и, вооружившись сетками из плетеного камыша, берестой и корзинками для рыбы, шли ловить усатого сома. Окружив заводь, где пряталась эта неповоротливая рыбина, они начинали визжать от восторга, если им удавалось поймать скользкого, вырывавшегося из рук сома и вытащить его из искрящейся прозрачной воды.
Но так продолжалось до того момента, пока река не стала кровоточить. И сейчас Келли стояла, остолбенев от ужаса, открывшегося ее взору.
Лес подступал к самой воде, так что кроны деревьев по обоим берегам реки почти смыкались, а сквозь них голубели кусочки далекого безоблачного неба.
Вода в реке шириной метров в пятьдесят была красной, вернее даже темной, чуть коричневатой, как загустевшая кровь. Казалось, дотронься до этой кровавой воды, и она прилипнет к пальцам. Вода не только перестала искриться, но стала похожа на отработанное машинное масло и текла теперь устало и медленно, тяжело перекатывая свои темные волны.
Покрасневший прибрежный песок покрывал густой слой вязкой грязи. Раздутые трупы сомов валялись на красных берегах, выброшенные из отравленной воды. Пустые глазницы рыб таращились в небо, и нестерпимый смрад от разлагавшихся трупов висел в насыщенном влагой воздухе, скапливаясь под деревьями.
– Что произошло, Сепу? – прошептала Келли.
Но Сепу только пожал плечами, заворачивая горсть грубого черного табака в листок с дерева. Келли отправилась вниз по берегу, а Сепу тем временем раскурил свою примитивную сигару, достав уголек из мешочка, сделанного из толстых зеленых листьев, который он постоянно носил у себя на груди. Бамбути пускал облачка голубого дыма в небо, зажмурив глаза от удовольствия.
Едва Келли ступила на песчаную косу, как ноги ее почти по колено провалились в грязь. Захватив ладонью горсть глины, она растерла ее между пальцами. Глина оказалась скользкой и мягкой, как жир, и страшно пачкалась. Пальцы Келли мгновенно потемнели, словно она испачкалась бычьей кровью. Келли попыталась смыть ее, но жидкая глина растекалась по пальцам, и теперь руки Келли выглядели так, будто она только что прирезала кого-то, вся измазавшись в крови своей жертвы. Келли поднесла руки к носу: ничем, кроме обычной глины, они не пахли.
Вернувшись к Сепу, Келли обрушила на него целый шквал вопросов.
– Кто это сделал, мудрейший? Что случилось? Рассказывай!
Но Сепу попыхивал своей сигарой, покашливал, улыбался и избегал смотреть ей в глаза.
– Ну же, Сепу, рассказывай. Что случилось?
– Я не знаю, Кара-Ки.
– Как не знаешь? Ты поднимался вверх по течению?
Сепу внимательнейшим образом рассматривал горевший кончик сигары, как будто ничего более интересного он в своей жизни не видел.
– Почему ты не ходил туда, Сепу? – не отставала от него Келли.
– Я боялся, Кара-Ки, – пробормотал старик.
И Келли вдруг со всей очевидностью осознала, что все случившееся бамбути считали явлением сверхъестественным. Они не поднимались вверх по течению забитой глиной реки просто из страха, что увидят там нечто кошмарное.
– И сколько рек стало такими? – снова спросила женщина.
– Много-много, – тихо пробормотал Сепу, что означало больше четырех.
– Назови их, – потребовала Келли.
И он перечислил названия, среди которых были все, что она видела сама, и те, о которых она только слышала. Значит, страшная экологическая катастрофа затронула всю орошаемую притоками Убомо территорию. Это кошмарное событие не только грозило лишить бамбути их исконных охотничьих мест, но и касалось утраты огромных площадей тропического леса Африки.
– Мы должны подняться вверх по течению, – решительным тоном заявила Келли, и Сепу посмотрел на нее так, будто готов был расплакаться.
– Тебя ждут в Гондале, Кара-Ки, – пропищал он, однако у Келли хватило выдержки, чтобы не вступать с ним в спор, о чем в свое время ее предупреждали многие женщины бамбути, и в особенности старая, мудрая Памба.
Забросив рюкзак за плечи и как следует укрепив повязку на голове, Келли двинулась по берегу.
Пройдя около двухсот метров, Келли вдруг почувствовала, что настроение у нее падает. Перед ней расстилался совсем незнакомый лес, и было бы крайне неосторожно с ее стороны продолжать путь одной, без Сепу. Но она все-таки надеялась, что он идет следом.
И вскоре она услышала голос Сепу. Пигмей громко возмущался, грозился бросить ее одну посреди леса. Келли, облегченно вздохнув, лишь ускорила шаг.
Еще минут двадцать Сепу семенил сзади, бормоча, что сейчас непременно повернет обратно. В его голосе зазвучали совсем жалобные нотки, когда стало ясно, что Келли уступать ему вовсе не собирается. А потом вдруг пигмей громко хмыкнул и запел. Старания чувствовать себя так долго несчастным были выше его сил. Прокричав Сепу что-то одобрительное, Келли весело подхватила припев. Очень скоро Сепу опередил Келли и повел ее за собой.
В течение двух следующих дней они продолжали путь по берегу Тетвы, и с каждым километром вид реки становился все более ужасающим. Вода уже была не водой, а разжиженной глиной, густой, как каша, и в этой жиже плыли вырванные с корнем деревья, поломанные ветви, коряги – все уже потихоньку загнивало, и вонь от этого гниения смешивалась со смрадом от трупиков птиц, зверьков и рыбы, которые погибли, задохнувшись в речной жиже. Их мертвые тела были выброшены на покрытые красной глиной берега или плыли, раздутые, как баллоны, по поверхности маслянистой воды.
К полудню второго дня пути Келли и Сепу добрались до самых дальних границ охотничьих угодий бамбути. Никакого пограничного столба и никакой другой опознавательной метки здесь не было, однако Сепу остановился на берегу Тетвы, снял тетиву с лука, а стрелы аккуратно сложил в берестяной колчан на плече. Все это бамбути проделал в знак того, что он почитает Мать-и-Отца и не убьет здесь, в священном сердце леса, ни одно живое существо, не сломает ни одной ветки и не разведет костер.
А потом он запел, славя лес и испрашивая разрешения войти в самую его глубину.
В своей книге она детально описывала традиции бамбути, связанные с их отношением к заповедным лесным местам, считая такое отношение мудрым и правильным. В самом сердце тропического леса животные постоянно воспроизводились, и потому охотничьи угодья не оскудевали.
Эта территория служила также чем-то вроде буферной зоны, разделявшей различные племена, а потому территориальных споров и трений между ними никогда не возникало. Вот и еще один наглядный пример житейской мудрости бамбути, придерживавшихся на протяжении веков неписаных правил, которые обеспечивали им нормальное и спокойное существование.
Потому в эту ночь Келли и Сепу устроили стоянку у самой границы священной земли. Ночью шел дождь, и Сепу объявил, что это хороший знак со стороны лесных божеств, благословлявших их продолжить путь.
Лежа в темноте, Келли улыбнулась. В бассейне реки Убомо дожди выпадали ночью в среднем раз триста за год, и если бы дождя не было, то Сепу, скорее всего, посчитал бы это за еще более верный знак благосклонности со стороны Матери-и-Отца.
С наступлением рассвета они продолжили путь. И когда вдруг навстречу им выскочила маленькая пестрая антилопа дукер и остановилась, доверчиво глядя на людей, в пяти шагах, Сепу машинально потянулся за луком, но тут же взял себя в руки, хотя это стоило ему таких душевных мук, что он задрожал, как в лихорадке. Нежное и сочное мясо этой маленькой антилопы считалось лакомством, и Сепу, нервничая и подпрыгивая на месте, завопил: – Убегай! Убегай отсюда сейчас же! Не дразни меня! Не искушай! Я хорошо знаю все твои хитрости…
Обновить оружие также не составляло особого труда. Копье и лук выстругивались из куска твердой древесины и обматывались теми же волокнами из коры. Наконечники стрел и копья были сделаны даже не из железа: их просто подолгу обжигали над огнем. Широкие листья монгонго служили крышей для хижин, сооруженных из гибких веток растений, а разведенный на ночь костер согревал бамбути.
Еды в лесу хватало, и за это бамбути также благодарили лесного Бога. Разве человеку нужны еще какие-то богатства? Насколько могла судить Келли, бамбути, как, наверное, никто другой на этой планете, были полностью довольны и счастливы своей жизнью, и именно этим во многом объяснялось желание Келли возвращаться к ним снова и снова.
Ей не терпелось найти своих маленьких друзей, и она здорово огорчилась, что не застала их там, где рассчитывала. Сидя на бревне в бывшем лагере, стремительно превращавшемся снова в джунгли, Келли раздумывала, как ей действовать дальше. Тщетно гадать, в каком направлении ушли бамбути, впрочем, даже обнаружив какие-то следы, отправляться по ним сейчас стало бы глупым безрассудством. Эти отметины за несколько недель были смыты дождями, их могли затоптать животные, к тому же Келли уверенно ориентировалась только на этом относительно небольшом участке леса. А затеряться навсегда на территории, превышающей пятьдесят тысяч квадратных километров, ей вовсе не улыбалось.
Видимо, ей придется отказаться от поисков и возвращаться в свой лагерь в Гондалу – «место, где живет счастливый слон». Со временем бамбути сами ее там отыщут, ей надо просто набраться терпения и ждать.
Она посидела еще некоторое время, прислушиваясь к лесным звукам. Казалось, что лес безмолвствует и в нем никого нет. И только когда ухо привыкло к этой странной тишине, Келли различила звуки, какими всегда полнился этот гигантский лес. Шуршание муравьев и тихое жужжание пчел, похожее на пиликанье настраиваемых скрипок, и веселое потрескивание цикад, подобное пощелкиванию крошечных кастаньет, и шорох невидимых крылышек – все это сливалось в полифонию оркестра великого множества ползающих и летающих насекомых. А на верхних ярусах леса перекликались и пели птицы, и с шумом перепрыгивали с ветки на ветку обезьяны, в то время как внизу между деревьями в страхе спасалась от кого-то маленькая антилопа, шелестя листьями, разлетавшимися из-под ее крошечных копыт.
Вслушиваясь в эту музыку, Келли подняла голову: ей показалось, что где-то высоко в деревьях раздался едва различимый, но отчетливый свист. Старый Сепу клялся когда-то, что это хохлатый хамелеон объявляет, что пчелиные улья переполнены и сезон сбора меда начался.
Улыбнувшись, Келли поднялась с бревна. Как биолог, она прекрасно знала, что хамелеоны не свистят. И все же… Она с улыбкой подхватила свой рюкзак и отыскала едва заметную тропу, ведущую в Гондалу. По мере того как она трусцой продвигалась вперед, ей все чаще попадались знакомые отметины на земле и деревьях. Некоторые странно изогнутые стволы она тут же вспомнила; узнала она и песчаные берега реки, и зарубки на деревьях, которые когда-то сама сделала своим мачете. Келли все ближе и ближе подходила к дому.
На одном из поворотов она вдруг наткнулась на огромную кучу еще парящего навоза. Келли осмотрелась, надеясь увидеть среди деревьев слона, но животное уже исчезло в глубине леса. Возможно, это был Одноухий Старик – старый слон с тяжелыми бивнями, которого часто видели в лесах возле Гондалы.
Когда-то огромные стада слонов бродили по просторам саванн, по берегам озера и в анклаве Ладо в северной части леса. Однако безжалостное преследование и уничтожение слонов на протяжении всего прошлого века сначала арабами-работорговцами и их слугами, вооруженными тяжелыми мушкетами, а затем спортсменами-любителями из Европы и охотниками за слоновой костью с ружьями, стрелявшими без промаха, почти полностью выбили все стада, а уцелевшие животные ушли в глубь леса.
Сердце Келли переполняла гордость от осознания того, что она жила в том же лесу, что и эти большие, мудрые животные, хотя встречала она их крайне редко. Но в честь одного из слонов назвали место, ставшее ей вторым домом.
У следующего ручья она решила искупаться, расчесать волосы и выстирать майку. Через несколько часов она прибудет в Гондалу. Однако едва успела она перевязать косу кожаным ремешком и спрятать расческу в рюкзак, как услышала рокочущий свирепый рев, от которого внутри у нее все похолодело. Вскочив на ноги, Келли схватила свою острую палку. Рев повторился, угрожающий и страшный, и у Келли сдали нервы. Сердце у нее бешено колотилось, от ужаса перехватило дыхание.
Слышать рев леопарда днем ей еще не доводилось – пятнистая кошка заявляла о себе обычно ночью. Вместе с тем ко всему, что вызывало подозрение, в лесу следовало относиться с опаской. Леопард заревел снова, и теперь уже совсем близко, почти у самого берега. Келли осторожно повела головой, ибо что-то в этом звуке ей показалось странным.
Ее охватило какое-то неясное предчувствие, но она по-прежнему выжидала, притаившись за деревом и держа палку наготове.
А потом наступила долгая тишина, и весь лес тоже замер, прислушиваясь. И тогда устрашающий рев раздался снова. Звук донесся с берега, примерно в дюжине метров от Келли.
Однако теперь неясное подозрение переросло в уверенность. И с криком, от которого стыла кровь, Келли ринулась в заросли, размахивая своей палкой. Внезапно в листьях лотоса у самой воды послышался шум, и оттуда выскочила маленькая фигурка, которая тут же метнулась прочь от Келли. Замахнувшись, Келли опустила палку на голые коричневые ягодицы, вслед за чем раздался оглушительный вопль.
– Ах ты, старый разбойник! – заорала Келли, снова поднимая палку. – Ты пытался напугать меня!
На этот раз палка не достала пигмея, ибо крошечная фигурка укрылась за кустом.
– Ах ты, жестокий маленький дьяволенок! – Она подстерегала его с другой стороны куста, а человечек кинулся обратно, шутливо вопя от ужаса, и чуть не задыхаясь от смеха. – Я отлуплю тебя так, что твой зад посинеет, как у обезьяны, – угрожала Келли, размахивая палкой, и они кружили и кружили вокруг куста, но пигмей никак не подпускал Келли к себе, умудряясь все время держаться на расстоянии. Только теперь уже и преследуемый, и преследователь оба заходились от смеха.
– Сепу, маленькое чудовище, я никогда тебе этого не прощу! – сквозь смех выкрикивала Келли.
– Я не Сепу, я – леопард.
Охваченный безудержным весельем, пигмей споткнулся, и она чуть не поймала его. Однако Сепу ловко отскочил и опять оказался на некотором расстоянии от Келли. В конце концов Келли пришлось сдаться. Не в состоянии больше смеяться, она остановилась, опершись о палку. А Сепу повалился на листья, схватившись за живот, и принялся кататься, икая от смеха. Слезы заливали ему лицо, струясь по морщинистым щекам и затекая за уши.
– Кара-Ки, – икнул он. – Бесстрашную Кара-Ки напугал старый Сепу!
Эту замечательную историю он станет рассказывать теперь всякий раз, сидя у костра на каждой новой стоянке, потешая и удивляя остальных бамбути, улыбнулась про себя Келли.
Сепу требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. И потому Келли стояла рядом, с нежностью поглядывая на маленького веселого бамбути и периодически заражаясь его весельем. Но приступы смеха постепенно стихали, и наконец Келли и Сепу произнесли какие-то обычные слова.
Присев возле куста, они говорили долго и о многом. Утратив свой собственный язык, бамбути с незапамятных времен говорили на странном наречии, родившемся от общения с разными wazungu. Смешались языки суахили, угали и гита, проскакивали иногда и сохранившиеся идиомы самих пигмеев.
Сегодня утром, рассказывал Сепу, он удачно подстрелил обезьяну колабус. Красивую черно-белую шкурку он просолил, чтобы продать потом на дороге, а мясо они поджарят прямо сейчас, и Сепу тут же начал разводить костер.
Пока они ели и болтали, от острого глаза Келли не укрылось то, что ее друг бамбути явно чем-то подавлен, хотя Сепу такое состояние души было совершенно несвойственно. Пигмеи вообще не могли подолгу оставаться серьезными. Наделенные невероятной веселостью от природы, эти люди практически не знали плохого настроения. И сейчас Сепу болтал с Келли, казалось бы, совсем непринужденно, однако под этой непринужденностью таилось что-то глубоко встревожившее Келли. Она не могла точно определить, что изменилось в Сепу. Чувствовалось, что он чем-то глубоко озабочен; в глазах его притаилась тихая грусть, а в уголках рта то и дело собирались печальные складочки.
Келли спросила, как поживают остальные бамбути, спросила о его жене Памбе.
– Она постоянно вопит, как какая-нибудь обезьяна на дереве, и ругается так, что пугает всех бамбути. – Губы Сепу растянулись в улыбке, полной любви, которая и после сорока лет супружеской жизни не исчезла. – Памба – сварливая старуха, но когда я ей говорю, что возьму себе хорошенькую и молодую жену, она отвечает, что если найдется такая дурочка, то пусть меня забирает.
Довольный своей шуткой, Сепу смешно крякнул, хлопнув себя по коленям, даже не заботясь о том, чтобы стереть жир, стекавший по губам.
– А все остальные? – настойчиво продолжала расспрашивать Келли, пытаясь отыскать причину удрученности Сепу. – Может, в племени возникли какие-то разногласия? Как поживает твой брат Пири?
Из-за Пири неприятности у бамбути могли возникнуть когда угодно. Дело в том, что сводные братья Сепу и Пири постоянно соперничали между собой. Оба считались отличными охотниками и к тому же самыми старыми из мужчин в их маленьком клане. Как кровным братьям, им бы следовало быть и друзьями. Но Пири был не обычным бамбути: его отцом был гита. Очень давно – так давно, что никто в племени не помнил, когда это было, – их мать еще совсем девочкой набрела в лесу на охотников гита, и те увезли ее с собой. Она была очень хорошенькой, как настоящая фея, и гита продержали ее в своем лагере две ночи, по очереди играя с ней в разные мужские игры.
Они бы, наверное, убили ее, заигравшись совсем, но раньше, чем это случилось, она сбежала.
После этого родился Пири. Он оказался выше ростом, чем любой из мужчин племени, кожа у него была светлее, и черты лица тоньше и приятнее – почти как у гита. Но и характер сложился совсем другой: Пири был гораздо агрессивнее любого из бамбути и заботился только о себе.
– Пири есть Пири, – уклончиво ответил Сепу, и хотя в голосе его чувствовалась некоторая неприязнь, Келли поняла, что не старший брат беспокоил Сепу.
До Гондалы было всего несколько часов пути, но за долгим разговором они не заметили, как наступил вечер и в воздухе запахло грозой. Пока совсем не стемнело, Келли бросилась срезать гибкие ветки селепи. А затем, как учила ее Памба, принялась втыкать их по кругу в мягкую землю, наклоняя внутрь и связывая наверху. Так делали все бамбути, сооружая хижину. Сепу исчез, углубившись в лес, но вернулся очень скоро, сгибаясь под тяжестью листьев монгонго, которыми следовало накрыть хижину. Через час хижина была готова. И когда хлынул дождь, Сепу и Келли уже сидели в сухом укрытии, греясь возле весело горевшего костра и доедая остатки мяса обезьяны.
Костер почти догорел, и Келли, разложив на земле свой надувной матрас, устроилась спать. Сепу свернулся клубочком рядом на мягких прелых листьях, но ни один из них не спал. Келли чувствовала, что старый бамбути хочет ей что-то сказать, и она терпеливо ждала. И под покровом ночи, чтобы скрыть свою печаль, Сепу тихонько прошептал: – Ты спишь, Кара-Ки?
– Я слушаю тебя, мудрейший, – прошептала она в ответ.
И Сепу тяжело вздохнул, что было совсем на него не похоже.
– Кара-Ки, Мать-и-Отец очень сердиты. Я никогда не видел, чтобы они так сильно сердились, – произнес Сепу.
Он говорил о лесном Боге, о том, в ком слились воедино мужское и женское начало. Она какое-то время молчала, словно подчеркивая, что понимает всю серьезность услышанного.
– Это очень плохо, – ответила она наконец. – И что же их так рассердило?
– Их ранили, – дрожащим голосом произнес Сепу. – И теперь реки текут красные от пролитой лесом крови.
«Очень странно, – подумала Келли и опять замолчала, пытаясь представить, что имел в виду Сепу. – Что значит «красные от пролитой лесом крови?» После минуты тщетных раздумий она вынуждена была спросить: – Я не совсем понимаю, мудрый отец. О чем ты хочешь мне рассказать?
– Кара-Ки, ты же знаешь, что словами я не сумею описать это, – горестно прошептал Сепу. – Кто-то совершил святотатство, и Мать-и-Отец страдают от боли. Теперь, наверное, придет Молимо.
Однажды, когда Келли жила у бамбути, Молимо уже приходил. Но женщин от него спрятали, и Келли вместе с Памбой оставалась в хижине, хотя ужасный голос, похожий на рев взбесившегося буйвола или топот разъяренного стада слонов, она услышала. Молимо бушевал всю ночь, и ничего более страшного в своей жизни Келли не помнила.
Тогда-то Келли и поинтересовалась: – Что за существо этот страшный Молимо?
– Молимо есть Молимо, – загадочно ответил бамбути. – Он живет в лесу. Это голос Матери-и-Отца.
И теперь Сепу предполагает, что Молимо может прийти опять. Келли вздрогнула, охваченная суеверным страхом. Однако в этот раз она не станет прятаться в хижине с другими женщинами, решила Келли. В этот раз она постарается выяснить как можно больше об этом мифическом Молимо. Хотя сейчас важнее всего понять, какое святотатство совершено в глубинах леса.
– Сепу, – прошептала она, – если ты не в состоянии описать, что произошло, тогда покажи мне это. Ты можешь отвести меня к реке, где течет кровь богов?
Сепу, закашлявшись, заерзал на прелых листьях, а затем буркнул в ответ: – Хорошо, Кара-Ки. Я покажу тебе. Утром мы не пойдем сразу в Гондалу, а свернем с пути, и я покажу тебе кровоточащие реки.
Но утром Сепу оказался весел и полон жизни, как всегда, словно и не было вовсе их ночного разговора. Келли привезла ему подарок – складной армейский нож, и Сепу радовался, как ребенок, открывая и разглядывая все лезвия и приспособления, и, разумеется, обрезал себе палец. Заливаясь смехом, он слизнул с мизинца кровь и показал руку Келли, как будто наглядно доказывая, сколь замечательно острым был этот восхитительный нож.
Келли прекрасно знала, что уже через неделю Сепу потеряет его или подарит кому-нибудь, повинуясь первому душевному порыву, как это уже не раз происходило. Но в настоящий момент радости и восторгу Сепу не было конца.
– А теперь ты должен показать мне кровоточащие реки, – напомнила ему Келли, укрепляя за спиной рюкзак, и на какой-то миг глаза старика бамбути опять погрустнели.
Но уже в следующее мгновенье он засмеялся и, круто развернувшись, сказал: – Идем, Кара-Ки. Посмотрим, по-прежнему ли ты пробираешься сквозь лес, как настоящие люди.
Очень скоро они сошли с широкой тропы, и Сепу повел ее одному ему известными тропками. Он быстро бежал впереди, словно крошечный эльф, то и дело исчезая в листве. Но там, где он двигался, Келли приходилось то и дело нагибаться под низко нависшими ветками, и время от времени она вообще теряла Сепу из виду.
Правда, если бы Сепу бежал молча, то она давно, наверное, потеряла бы его след. А он, как и все пигмеи, пел и смеялся и болтал на ходу. По его голосу она и ориентировалась, а Сепу таким образом предупреждал зверей в лесу о своем приближении, давая им возможность уйти с дороги.
Келли знала, что старый бамбути бежал так быстро, как только мог, проверяя и дразня ее, и она решила, что ни за что не отстанет. Она кричала ему в ответ, когда он спрашивал о чем-то, и пела песни лесу вместе с Сепу, и когда он внезапно выскочил на берег реки, она оказалась там почти одновременно с ним.
Сепу глядел на нее смеющимися глазами, прятавшимися в сетке глубоких морщин, и одобрительно кивал головой. Однако Келли одобрение старого Сепу интересовало сейчас меньше всего. Застыв на месте, она смотрела на реку.
Исток этого рукава Убомо находился высоко в Лунных горах под одним из ледников на высоте около четырех с половиной тысяч метров и на широте вечных снегов. Эта река пробивала себе путь, обрушиваясь водопадами в горах и образуя тихие озера под ними; ее питали проливные дожди, стекавшие потоками по горным склонам, над которыми осадков выпадало больше, чем где бы то ни было в горах Африки; она несла свои воды мимо безлесых болот и вересковых пустошей, сквозь леса, где рос древний гигантский папоротник, и внезапно скрывалась в густых зарослях бамбука, где обитали гориллы и винторогие антилопы. А потом, на протяжении еще трех километров, река петляла по извилистому руслу у подножия невысоких холмов и достигала наконец тропического леса, замедляя свое течение среди гигантских деревьев, многоярусная крона которых смыкалась над ней в поднебесной вышине.
Бамбути называли эту реку Тетва, потому что так назывался серебристый сом, который в изобилии в ней водился, и ловили его в песчаных заводях среди водорослей. Женщины бамбути сбрасывали свои набедренные повязки и, вооружившись сетками из плетеного камыша, берестой и корзинками для рыбы, шли ловить усатого сома. Окружив заводь, где пряталась эта неповоротливая рыбина, они начинали визжать от восторга, если им удавалось поймать скользкого, вырывавшегося из рук сома и вытащить его из искрящейся прозрачной воды.
Но так продолжалось до того момента, пока река не стала кровоточить. И сейчас Келли стояла, остолбенев от ужаса, открывшегося ее взору.
Лес подступал к самой воде, так что кроны деревьев по обоим берегам реки почти смыкались, а сквозь них голубели кусочки далекого безоблачного неба.
Вода в реке шириной метров в пятьдесят была красной, вернее даже темной, чуть коричневатой, как загустевшая кровь. Казалось, дотронься до этой кровавой воды, и она прилипнет к пальцам. Вода не только перестала искриться, но стала похожа на отработанное машинное масло и текла теперь устало и медленно, тяжело перекатывая свои темные волны.
Покрасневший прибрежный песок покрывал густой слой вязкой грязи. Раздутые трупы сомов валялись на красных берегах, выброшенные из отравленной воды. Пустые глазницы рыб таращились в небо, и нестерпимый смрад от разлагавшихся трупов висел в насыщенном влагой воздухе, скапливаясь под деревьями.
– Что произошло, Сепу? – прошептала Келли.
Но Сепу только пожал плечами, заворачивая горсть грубого черного табака в листок с дерева. Келли отправилась вниз по берегу, а Сепу тем временем раскурил свою примитивную сигару, достав уголек из мешочка, сделанного из толстых зеленых листьев, который он постоянно носил у себя на груди. Бамбути пускал облачка голубого дыма в небо, зажмурив глаза от удовольствия.
Едва Келли ступила на песчаную косу, как ноги ее почти по колено провалились в грязь. Захватив ладонью горсть глины, она растерла ее между пальцами. Глина оказалась скользкой и мягкой, как жир, и страшно пачкалась. Пальцы Келли мгновенно потемнели, словно она испачкалась бычьей кровью. Келли попыталась смыть ее, но жидкая глина растекалась по пальцам, и теперь руки Келли выглядели так, будто она только что прирезала кого-то, вся измазавшись в крови своей жертвы. Келли поднесла руки к носу: ничем, кроме обычной глины, они не пахли.
Вернувшись к Сепу, Келли обрушила на него целый шквал вопросов.
– Кто это сделал, мудрейший? Что случилось? Рассказывай!
Но Сепу попыхивал своей сигарой, покашливал, улыбался и избегал смотреть ей в глаза.
– Ну же, Сепу, рассказывай. Что случилось?
– Я не знаю, Кара-Ки.
– Как не знаешь? Ты поднимался вверх по течению?
Сепу внимательнейшим образом рассматривал горевший кончик сигары, как будто ничего более интересного он в своей жизни не видел.
– Почему ты не ходил туда, Сепу? – не отставала от него Келли.
– Я боялся, Кара-Ки, – пробормотал старик.
И Келли вдруг со всей очевидностью осознала, что все случившееся бамбути считали явлением сверхъестественным. Они не поднимались вверх по течению забитой глиной реки просто из страха, что увидят там нечто кошмарное.
– И сколько рек стало такими? – снова спросила женщина.
– Много-много, – тихо пробормотал Сепу, что означало больше четырех.
– Назови их, – потребовала Келли.
И он перечислил названия, среди которых были все, что она видела сама, и те, о которых она только слышала. Значит, страшная экологическая катастрофа затронула всю орошаемую притоками Убомо территорию. Это кошмарное событие не только грозило лишить бамбути их исконных охотничьих мест, но и касалось утраты огромных площадей тропического леса Африки.
– Мы должны подняться вверх по течению, – решительным тоном заявила Келли, и Сепу посмотрел на нее так, будто готов был расплакаться.
– Тебя ждут в Гондале, Кара-Ки, – пропищал он, однако у Келли хватило выдержки, чтобы не вступать с ним в спор, о чем в свое время ее предупреждали многие женщины бамбути, и в особенности старая, мудрая Памба.
Забросив рюкзак за плечи и как следует укрепив повязку на голове, Келли двинулась по берегу.
Пройдя около двухсот метров, Келли вдруг почувствовала, что настроение у нее падает. Перед ней расстилался совсем незнакомый лес, и было бы крайне неосторожно с ее стороны продолжать путь одной, без Сепу. Но она все-таки надеялась, что он идет следом.
И вскоре она услышала голос Сепу. Пигмей громко возмущался, грозился бросить ее одну посреди леса. Келли, облегченно вздохнув, лишь ускорила шаг.
Еще минут двадцать Сепу семенил сзади, бормоча, что сейчас непременно повернет обратно. В его голосе зазвучали совсем жалобные нотки, когда стало ясно, что Келли уступать ему вовсе не собирается. А потом вдруг пигмей громко хмыкнул и запел. Старания чувствовать себя так долго несчастным были выше его сил. Прокричав Сепу что-то одобрительное, Келли весело подхватила припев. Очень скоро Сепу опередил Келли и повел ее за собой.
В течение двух следующих дней они продолжали путь по берегу Тетвы, и с каждым километром вид реки становился все более ужасающим. Вода уже была не водой, а разжиженной глиной, густой, как каша, и в этой жиже плыли вырванные с корнем деревья, поломанные ветви, коряги – все уже потихоньку загнивало, и вонь от этого гниения смешивалась со смрадом от трупиков птиц, зверьков и рыбы, которые погибли, задохнувшись в речной жиже. Их мертвые тела были выброшены на покрытые красной глиной берега или плыли, раздутые, как баллоны, по поверхности маслянистой воды.
К полудню второго дня пути Келли и Сепу добрались до самых дальних границ охотничьих угодий бамбути. Никакого пограничного столба и никакой другой опознавательной метки здесь не было, однако Сепу остановился на берегу Тетвы, снял тетиву с лука, а стрелы аккуратно сложил в берестяной колчан на плече. Все это бамбути проделал в знак того, что он почитает Мать-и-Отца и не убьет здесь, в священном сердце леса, ни одно живое существо, не сломает ни одной ветки и не разведет костер.
А потом он запел, славя лес и испрашивая разрешения войти в самую его глубину.
Келли наблюдала за Сепу со стороны. Было бы слишком самонадеянно подпевать ему, и она молчала.
О, возлюбленная мать всего племени,
Ты первой приложила нас к своей груди
И убаюкивала нас в темноте.
О, уважаемый отец наших отцов,
Ты сделал нас сильными,
Ты научил нас премудростям леса
И ты отдал нам создания свои для пропитания.
Мы чтим вас и славим вечно…
В своей книге она детально описывала традиции бамбути, связанные с их отношением к заповедным лесным местам, считая такое отношение мудрым и правильным. В самом сердце тропического леса животные постоянно воспроизводились, и потому охотничьи угодья не оскудевали.
Эта территория служила также чем-то вроде буферной зоны, разделявшей различные племена, а потому территориальных споров и трений между ними никогда не возникало. Вот и еще один наглядный пример житейской мудрости бамбути, придерживавшихся на протяжении веков неписаных правил, которые обеспечивали им нормальное и спокойное существование.
Потому в эту ночь Келли и Сепу устроили стоянку у самой границы священной земли. Ночью шел дождь, и Сепу объявил, что это хороший знак со стороны лесных божеств, благословлявших их продолжить путь.
Лежа в темноте, Келли улыбнулась. В бассейне реки Убомо дожди выпадали ночью в среднем раз триста за год, и если бы дождя не было, то Сепу, скорее всего, посчитал бы это за еще более верный знак благосклонности со стороны Матери-и-Отца.
С наступлением рассвета они продолжили путь. И когда вдруг навстречу им выскочила маленькая пестрая антилопа дукер и остановилась, доверчиво глядя на людей, в пяти шагах, Сепу машинально потянулся за луком, но тут же взял себя в руки, хотя это стоило ему таких душевных мук, что он задрожал, как в лихорадке. Нежное и сочное мясо этой маленькой антилопы считалось лакомством, и Сепу, нервничая и подпрыгивая на месте, завопил: – Убегай! Убегай отсюда сейчас же! Не дразни меня! Не искушай! Я хорошо знаю все твои хитрости…