Страница:
Но если внимательнее вчитаться в Гомера, можно убедиться, что флот у троянцев был. Достойный флот. Настолько достойный, что введение его в действие могло бы пагубно отразиться на возвышенной героике гомеровских образов ахейских вождей. Гомеровские моряки во время бури "на помощь зовут сыновей многомощного Зевса, режут им белых ягнят, на носу корабельном собравшись" (39, с. 136). О состоянии же морского дела в Трое можно судить, например, по тому, что у Менелая служил кормчим троянец Фронтис,
...наиболее из всех земнородных
Тайну проникший владеть кораблем в наступившую бурю
(11б, III, 282-283). Вполне естественно, что этот Фронтис был сыном Онетора - жреца Зевса Идейского. Онетор и сам почитался народом как бог. Медея, чувствовавшая себя в Понте как в собственном дворце, тоже была жрицей Гекаты и слыла в Колхиде волшебницей. У греков же не было еще жрецов, обремененных самой разнообразной информацией и секретами: функции жрецов совмещали цари - басилевсы. Лишь когда возвысится Дельфийский храм, когда он станет общегреческим святилищем, только тогда у других "земнородных" появятся флотоводцы и кормчие, не уступающие Фронтису, кормчие, способные, по словам Пиндара, за три дня предвидеть бурю (24, с. 139). Из приведенных слов Гомера следует, что троянский флот был несравненным в Эгейском море.
Поэтому наиболее вероятно, что Троянская война началась именно с внезапного нападения на корабли Приама и их уничтожения. Только этим можно объяснить и такой загадочный факт, как превращение Сигея и Тенедоса дарданских корабельных стоянок - в корабельные стоянки ахейцев. Этому поражался много лет спустя Страбон: "...Корабельная Стоянка... находится так близко от современного города (Илиона. - А. С.), что естественно удивляться безрассудству греков и малодушию троянцев; безрассудству греков, потому что они держали Корабельную Стоянку столь долго неукрепленной... Корабельная Стоянка находится у Сигея, а поблизости от нее - устье Скамандра, в 20 стадиях от Илиона. Но если кто-нибудь возразит, что так называемая теперь Гавань Ахейцев и есть Корабельная Стоянка, то он будет говорить о месте, еще более близком к Илиону, приблизительно только в 20 стадиях от города..." (33, С598). Греки не заботились о безопасности своих кораблей, потому что знали о гибели троянского флота. Почему об этом не упомянул Гомер? Быть может, потому, что об этом рассказывалось в "Киприях" - первой из восьми книг "киклического эпоса" (до нас дошли только вторая и седьмая - "Илиада" и "Одиссея"), приписывавшихся Гомеру.
Некоторый свет на этот вопрос проливает Вергилий, начавший свою "Энеиду" там, где Гомер закончил "Илиаду". Вот тут-то и возникает проблема времени: пользовался ли Вергилий какими-либо неизвестными нам ранними источниками, или он перенес в героическую эпоху технические данные кораблей своего века?
Многое говорит за то, что Вергилий описывал корабли, чьи кормила держали в руках троянцы. Но очень уж подозрительно их сходство с описанными Гомером - ахейскими. Причем Вергилий охотно отмечает черты, общие для всех кораблей героической эпохи, и по возможности избегает детализации, неизбежно носящей национальные черты. Эти корабли, построенные Энеем из клена и сосны в лесах возле Антандра, многопарусные и килевые, способны выдерживать длительные переходы вне видимости берега; они точно так же швартовались кормой к берегу, и троянцы перебирались на сушу по сходням, поданным в кормовой части, или по трапам, спущенным с высокой кормы. В случае спешной высадки они спрыгивали прямо с бортов в воду, если она была не очень глубока (значит, корабли имели низкие борта), или скользили по веслам как заправские пираты. Упоминает Вергилий и некоторые другие детали, знакомые из Гомера: витые канаты, "шесты и багры с наконечником острым", расписную обшивку.
Но есть у него и такие подробности, каких у Гомера нет. Троянцы умели ходить галсами, ставя парус наискось к ветру, причем реи их кораблей поворачивались при помощи канатов, привязанных к их оконечностям - нокам; они прекрасно ориентировались по звездам; их корабли имели острые носы ростры; носили собственные имена, даваемые по фигуре, украшающей акротерий, а их опознавательным знаком ("флагом"), как и у финикийцев, служили прикрепленные на корме медные щиты; в отличие от ахейских эти корабли были "синегрудыми" (9, V, 122).
У Гомера упомянут стоскамейный (ekatocvyoc) корабль (11а, XX, 247). Греки таких кораблей не знали, количество их гребцов не превышало 50 (каждому гребцу полагалась отдельная скамья). Трудно поверить и в то, что такими длинными и малоповоротливыми судами владели троянцы. Может, Гектор попросту хвастался? Но ведь Гомер "напрасно не бросает эпитетов"... Неожиданное решение находим у Вергилия (9, V, 118-120):
Вел "Химеру" Гиас - корабль огромный, как город,
С силой гнали его, в три яруса сидя, дарданцы,
В три приема они три ряда весел вздымали.
Первая в мире триера?! Трудно было бы переоценить это свидетельство, если бы оно, как и описание "греческого огня", принадлежало Гомеру, а не поэту века Августа. В другом месте (9, X, 207) Вергилий снова упоминает стовесельный корабль, умалчивая на этот раз о его конструкции. Но это уже более позднее время, когда триеры могли появиться.
А нельзя ли узнать, с какой скоростью водили дарданские кормчие свои корабли? Об этом можно судить по двум намекам Вергилия - и опять же с оглядкой на фактор времени. В начале своих скитаний Эней делает два перехода: Делос - Крит и Крит - Строфады. Их величина составляет соответственно примерно 210 и 320км. Вергилий указывает, что первый отрезок троянцы одолели к рассвету третьего дня, а второй - к рассвету четвертого (9, III, 117, 205). Руководствуясь его недвусмысленным указанием на круглосуточное плавание, можно заключить, что средняя скорость троянских кораблей была очень высока для того времени - 2,37-2,38 узла в штормовых условиях (для сравнения: корабль Одиссея плыл со средней скоростью 1,35 узла; во времена Геродота этот показатель увеличился до 2,5 узла, а во времена Плиния - до 4 узлов). Здесь, возможно, как раз тот случай, когда Вергилию можно не поверить: он явно перенес на корабли героической эпохи скорости судов более позднего времени.
Троянская война подорвала могущество всех этих великолепных флотов предмета гордости, славы, соперничества и зависти. "Народы моря" больше не тревожили покой фараонов. Хотя талассократами Эгейского моря, по словам Диодора, стали после Троянской войны фракийцы, они не решались удаляться от своих берегов. Подлинными, безраздельными властителями морей остались финикийцы. Именно их можно с полным правом назвать победителями в Троянской войне: они выиграли ее, наблюдая за битвами с Солимских высот.
Картина третья.
Время и место действия: XI - VI вв. до н. з.,
западная часть Средиземноморья
Троянская война сломала последний барьер между человеком и морем. Средиземноморье было испахано вдоль и поперек. Открылся путь на север - в Понт. Критяне не препятствовали больше плаваниям на запад. Этот период можно уподобить XV - XVII вв. н. э. - эпохе Великих географических открытий. Границы Ойкумены стремительно расширялись, раздвигаемые рострами кораблей на море и мечами воинов-купцов на суше.
* * *
Начали финикийцы.
Как и Греция, Финикия не была целостным политическим образованием. Крупные города-государства оспаривали друг у друга первенство в торговле и власть над морем. Сильнейшими среди сильных были Тир и Сидон. Их возвышению в немалой степени способствовало исчезновение со сцены южных соперников-пиратов.
Между Финикией и Египтом появилось еще одно государство. Одна из ветвей эгейских "народов моря" - пулусати, или пелесет, - сумела пустить корни на этом побережье и стала равноправным торговым партнером своих новых соседей. Египетские "пелесет" - это филистимляне. Их страна получила название Палестины. Соверши Унуамон свое путешествие чуть позже - ему не пришлось бы иметь дело с чакалами. Дор вошел в состав филистимского царства. А еще немного времени спустя филистимлян вытеснили воинственные племена израильтян и иудеев. Юноша Давид победил филистимского великана Голиафа, и в 1020 г. до н. э. Саул стал первым царем Израильско-Иудейского царства, возникшего в юго-восточной части Средиземного моря.
Отпадение юга нанесло финикийцам чувствительный удар: именно здесь был самый оживленный перекресток караванных путей, связывавших Египет с Сирией, Аравией и Междуречьем. Эти пути сходились в Газе. Здесь товары перегружались на корабли и развозились по всему Восточному Средиземноморью. Не сразу финикийцы смирились с новым положением вещей. Лишь убедившись, что Израильско-Иудейское царство не случайное эфемерное образование, каких возникало и исчезало много в то беспокойное время, они заключили с ним серию торговых договоров. Третий царь иудеев - младший сын Давида Соломон (965 - 928 гг. до н. э.), женатый на египетской царевне, стал торговым партнером финикийцев. В Египте и Гиве он закупал коней и колесницы и перепродавал их хеттам и арамеям; через гавани Красного моря Эцион-Гебер и Элаф он установил торговые отношения с загадочной Страной золота - Офиром, богатой также красным деревом и драгоценными камнями. Но особенно тесные связи установились у него с Тиром.
X - IX вв. до н. э. историки называют "темным периодом": о событиях той эпохи известно мало достоверного. В Тире трон занимал Хирам. Соломон заключил с Хирамом долгосрочный договор на следующих условиях: он предоставляет тирийцам собственных рабов и нанимает дополнительно царских рабов Хирама, чтобы они рубили для него кедровые и кипарисовые деревья в горах Ливана. Дерево закупалось в несметных количествах, что видно из способа его транспортировки. Плоты пригонялись из Библа в Яффу, и оттуда караванами дерево доставлялось в Иерусалим. В обмен на них Хирам ежегодно получал 2000 коров{*7} пшеницы и 20 коров сливочного масла. Так продолжалось много веков.
Самостоятельно иудеи, видимо, не плавали. Их морские связи, сохраненные историей, пролегали в южных морях, и, подобно египтянам, корабли они укомплектовывали финикийцами, "знающими море". Одна их трасса вела в Офир, другая - в Фарсис. Где только не искали копи царя Соломона! От Испании до Аравии и от Индии до Перу - все золотоносные рудники попеременно объявлялись страной Офир. Р. Хенниг объединяет Офир и Фарсис (106, с. 49), основываясь на указаниях древних источников. Известно, например, что иудейский царь Иосафат (873 - 849 гг. до н. э.) пытался снарядить экспедицию за золотом Офира, но корабли были разбиты штормом в гавани Эцион-Гебера. На последовавшее предложение израильского царя Охозии (850 849 гг. до н. э.) о совместном плавании Иосафат ответил отказом. Позднее он вступил все-таки в соглашение с Охозией, чтобы послать совместную экспедицию в другую легендарно богатую страну - Фарсис, но и ее постигла участь первой!
"Только экспедиция при царе Соломоне принесла неисчислимые богатства; о других плаваниях ничего похожего не сообщается, - пишет Хенниг. Экспедиция эта, видимо, была чем-то необычайным" (106, с. 56). Но была ли эта экспедиция вообще? Из свидетельств древних источников видно, что иудеи были не только беспомощными моряками, но и никудышными судостроителями. Другое дело - Финикия. Хирам не случайно заигрывал с Иудеей: ему нужен был выход в Южные моря, а самый удобный путь туда вел через владения Соломона. Хирам добился своего: Эцион-Гебер и Элаф стали по существу финикийскими гаванями. Раз в три года в эти гавани корабли доставляли из Фарсиса золото, серебро, слоновую кость, обезьян и павлинов. Корабли эти так и назывались "фарсисские". Возможно, что с этой таинственной страной Соломон и Хирам заключили договор, аналогичный тирско-иудейскому.
После смерти Соломона Израильско-Иудейское царство раскололось на Израиль и Иудею. Примерно в это же время умер Хирам. Вероятно, при его сыне плавания в Офир и Фарсис еще продолжались. Но внук Хирама Абдаштарт был свергнут с трона своими молочными братьями, и тиранам стало не до морских прогулок. В Тире не утихала теперь борьба за власть. Междоусобицы привели к ослаблению Тирской державы. Тир лишился флота, от него отвернулись многие из тех, кто еще вчера искал благосклонного взгляда его владыки, кто кормился с его стола и обогащался оброненными им крохами.
Воспользовавшись междоусобицами, в Финикию ворвались ассирийцы. Ашшурнасирпал II (883 - 859 гг. до н.э.) хвастался в наскальной надписи, что Тир, Сидон и Арвад приносили ему дань - золото, серебро, свинец, бронзу, ткани, чаши. "Я принял их дань, - говорится в надписи, - и они целовали мои ноги". Коммерческие плавания пришли в упадок, а попытка Иосафата и Охозии выйти в море самостоятельно кончилась плачевно.
* * *
...Элисса металась по дворцовым покоям и не знала, что предпринять. После того как ее младший брат и соправитель, царь Тира Пигмалион, сын Мутгона, залил алтарь кровью ее мужа и дяди Акербы, Элисса не могла чувствовать себя в безопасности. Богатства Акербы, верховного жреца Мелькарта, стали теперь ее богатствами, они лишали Пигмалиона сна и покоя.
Но бежать некуда, у Пигмалиона цепкие руки и длинные стрелы. Обсудив ситуацию, Элисса и верные ей люди пробрались к снаряженному втайне кораблю. Преодолевая западное течение, они плывут к Ливии. Там - египетские поля Иалу, туда не заглядывает ни один смертный. Но не успел корабль приблизиться к земле, как его подхватило... восточное течение! Финикийцы плыли на запад. Наконец - земля.
Местность, куда привел их Мелькарт, понравилась, и они решили здесь остаться. С корабля была принесена огромная воловья шкура, и Элисса договорилась с туземцами, что они ей уступят навечно столько земли, сколько можно охватить этой шкурой. Тирийцы разрезали шкуру на тончайшие нити, связали их и отхватили этим шнуром достаточно земли, чтобы можно было начать строить город. Так возник Карт-Хадашт, называемый римлянами Картаго и известный нам как Карфаген. В переводе Карт-Хадашт означает "Новый город", теперь это район Туниса - Картажана. Частично развалины Карфагена сохранились примерно в 2,5 км к юго-западу от мыса Картаж.
Город древний стоял - в нем из Тира выходцы жили,
Звался он Карфаген - вдалеке от Тибрского устья,
Против Италии; был он богат и в битвах бесстрашен,
деловито информирует Вергилий (9, I, 12-14).
Но, избежав огня в Тире, Элисса угодила в полымя. Не успело закончиться строительство Карфагена, как над ним нависла опасность. Царь берберов влюбился в нее и потребовал ее руки. В противном случае - война. У колонистов не было ни армии, ни флота, и Элисса добровольно отдала свою жизнь ради спасения города: она принесла себя в жертву на алтаре богов.
Так говорят легенды, переданные историком II в. Юстином (56, XVIII, 3-5). На самом деле все было иначе.
На рубеже 2-го и 1-го тысячелетий до н. э. финикийцы уже совершали плавания в те края. И судя по тому что вслед за ними последовало основание серии городов, рейсы эти не были убыточными. Когда Элисса основывала свой Новгород, по соседству, в 30 км западнее, уже существовал город финикийцев Утика. Хираму приходилось высылать против него карательные экспедиции, чтобы получить дань. Финикийцы трижды отваживались пройти Столпы Мелькарта и с третьей попытки основали на островке к северу от них Гадес, а к югу цепочку факторий для коммерческих операций с аборигенами. В Гадесе, писал Страбон, "живут люди, снаряжающие множество огромных торговых судов для плавания как по Нашему, так и по Внешнему морям..." (33, 168).
К северу от Столпов лежало легендарно богатое царство Тартесс. Его столицей был одноименный город, расположенный в одном морском переходе от Гадеса на острове, образованном раздвоением устья реки, тоже носившей это имя. Тартесская держава, по словам Авиена (42, 205-459), занимала пространство между реками Анас и Теодор, или Тадер. Их истоки в Андалусских горах отстоят друг от друга лишь на несколько километров, а русла отсекают всю юго-восточную часть Пиренейского полуострова, превращая ее в гигантский "остров". Карфагеняне получали в Тартессе серебро и олово. Если тартесситы не могли удовлетворить спрос на олово, они прикупали его на Касситеридах "Оловянных островах" и с выгодой перепродавали тем, кто испытывал потребность в этом исключительно ценном для бронзового века металле.
Первостепенную роль в возвышении Карфагена сыграло его идеальное географическое положение. Город занимал восточную часть небольшого Гермейского мыса, с юга ограниченного цепью холмов. Поэтому карфагенянам не имело смысла строить сложные фортификационные сооружения. Достаточно было укрепить узкую полосу земли в непосредственной близости от города, используя природный рельеф. Так они и поступили, после чего перенесли свое внимание на море. Карфагеняне соорудили дамбу, отделившую часть бухты и превратившую ее в озеро (ныне - озеро Тунис). Дамба тянулась до самого города. Там, где она примыкала к берегу (в районе холма Саламбо, известного как имя героини романа Флобера), она разрезала лагуну на две части. На внешней акватории был оборудован порт для парусных судов. Внутреннюю гавань Котон, круглую в плане, приспособили для военных нужд. В центре ее сделали искусственный остров, и на нем построили верфи и адмиралтейство. Здесь находилась резиденция морского военачальника - суффета. Сама же бухта стала военным портом, вмещавшим несколько позже более 200 тяжелых боевых галер пятипалубных пентер и флагманских семипалубных гептер. В случае опасности с башни адмиралтейства подавались звуковые и световые сигналы по специальному коду, а узкий проход между внешним и внутренним портами перекрывался массивными цепями.
Такое сооружение делало город практически неуязвимым с моря, хотя чужеземцев, следуя укоренившейся традиции, карфагеняне все же побаивались и на берег не допускали (9, I, 540-541). Южные границы их мало тревожили: аборигены, некогда угрожавшие Элиссе, давно уже не осмеливались нападать на Карфаген. Не боялись карфагеняне и осады: питьевая вода подавалась акведуком с кряжа Зегуан в Атласских горах. Его длина - 132 км, на 32 км больше, чем длина прославленного водопровода, "сработанного рабами Рима" при императоре Клавдии (42-54 гг.).
Устроив свои домашние дела, карфагеняне устремили взоры на море. Оно бывает здесь настолько бурным, что ветры нейтрализуют течение и иногда даже меняют его направление на обратное. Такое течение могло доставить Элиссу к Гермейскому мысу. Возможно, с этим феноменом связан и один рассказ Геродота. Жителям Тиры пифия повелела основать в Африке колонию. Тиряне долго думали, как им перебраться через море наперекор течению. Но один критянин, по имени Коробий, сообщил, что ему уже приходилось бывать у африканских берегов: буря отбросила его к острову Платее. Тиряне наняли его в качестве лоцмана, и он провел их на Платею. Оставив Коробия на острове, они поспешили на Тиру с радостной вестью. Тем временем у Коробия кончился запас продовольствия, и умер бы он голодной смертью, если бы к Платее не был отнесен ветрами самосский корабль, следовавший в Египет. Владелец корабля Колей оставил робинзону годовой запас продовольствия и отплыл своим путем. "Однако, - пишет Геродот, - восточным ветром их отнесло назад, и так как буря не стихала, то они, миновав Геракловы Столпы, с божественной помощью прибыли в Тартесс.
Эта торговая гавань была в то время (ок. 630 г. до н. э. - А. С.) еще неизвестна эллинам" (10, IV, 152). Колей вернулся оттуда настолько разбогатевшим, что другой самосец, современный ему поэт Анакреонт, назвал Тартесс "стоблаженным" и "рогом Амальтеи" - символом изобилия (2, с. 72). С таких случайностей нередко начинались географические открытия.
Карфагеняне действовали планомерно, не полагаясь на случай. Им нужны были опорные базы, где можно было бы хранить товары и укрываться от шалостей Мелькарта. Первым шагом пунийцев (так называли карфагенян римляне) было объединение под эгидой финикийских колоний - Утики, Гадрумета, Гиппон-Диаритта и всех остальных. Тирский Новгород стал хозяином африканского побережья вплоть до Столпов Мелькарта. Следующей жертвой пала Малака, основанная примерно в одно время с Утикой. В 665 г. до н. э. карфагенский флот устремился из Малаки к северу, оставив на Питиусских островах, принадлежавших Тартессу, поселенцев, образовавших колонию Эбесс, и достиг южного берега Кельтики. Здесь карфагеняне основали торговую факторию Массилию - по своему географическому положению копию Карфагена: она располагалась на гористом мысе, далеко выдававшемся в море. Название этой колонии позволяет предположить, что она была заселена массилиями африканским племенем, обитавшим к югу от Нумидийского хребта (в районе Касентины) и, очевидно, союзным Карфагену{14}.
В другом направлении пунийцев заинтересовала Сицилия. На ее северном берегу, в западной части низменной бухты, окаймленной цепью скалистых гор, они основали город-крепость Панорм, откуда намеревались завоевывать Сардинию и Корсику. Постепенно вся Сицилия стала карфагенской. Пунийцы заняли все стратегически важные мысы и прибрежные островки и вели оживленную торговлю с местными жителями. При этом, по словам Эратосфена, карфагеняне "топили в море корабли всех чужеземцев, которые проплывали мимо их страны в Сардинию или к Геракловым Столпам..." (33, С802). (Поэтому, делает вывод Страбон, большинство рассказов о западных странах "не заслуживает доверия".) Между Сицилией и Карфагенской областью тирийцы создали два неприступных форта, оккупировав острова Коссура и Мелита. Южный берег Сицилии, крутой и скалистый, настолько изобиловал рифами, что уследить здесь за направлением течения мог только кормчий-виртуоз. Редкий корабль решался приблизиться к Пахинскому мысу, и эта боязнь охраняла владения карфагенян надежнее всяких эскадр. Западная часть моря оказалась под контролем Карфагена.
* * *
Но был другой путь на запад. Он вел мимо чудовищ, измышленных карфагенянами и расцвеченных воображением Гомера.
Этот путь прошли греки.
К VIII в. до н. э. в Эгейском бассейне сложилась греческая народность, состоявшая из трех основных ветвей. Соответственно и в Малой Азии возникли области Эолия, Иония и Дорида.
Их объединила религия. Когда грека спрашивали, где находится "пуп земли", он, не задумываясь, отвечал: в дельфийском храме Аполлона. Именно здесь, в Фокиде, у подножия Парнаса, где обосновались Музы, предводительствуемые Аполлоном, хранился священный черный камень Омфал, символизировавший центр мира. Здесь, над расселиной, пропускавшей из недр одурманивающие пары, стоял священный золотой треножник Аполлона. Восседавшая на нем пифия от имени бога давала за плату советы, весьма невнятные и двусмысленные, дабы при любом исходе дела их можно было бы истолковать благоприятным для Аполлона образом. В VIII в. до н. э. Дельфы стали религиозным центром всей Эллады. Дельфы оставались главным святилищем всего Средиземноморья вплоть до III в. н. э.
О Дельфийском оракуле много писали древние авторы. Но есть одна черта, не сразу бросающаяся в глаза, и когда читаешь о прорицаниях пифии у Геродота или Плутарха, только при втором или третьем прочтении улавливается то общее, что роднит все эти, казалось бы, далекие друг от друга пророчества. Этим общим является яркая политическая окраска Дельфийского оракула. Пифия советует начать или, наоборот, не начинать войну. Греки не предпринимают ничего серьезного, не посоветовавшись с оракулом. Персы проходят с огнем и мечом по всей Элладе и... приносят богатые дары храму Аполлона, и не только приносят дары - получают там дельные советы. Дельфийский храм принимал не всякий дар. Вручить его оракулу считалось честью как для частного лица, так и для государства. Со временем на священной территории вокруг храма выстраиваются отдельные сокровищницы, аналогичные банковским сейфам, - афинские, египетские, критские, книдские, этрусские.
Дары поступали непрерывно, и вместе с ними поступало главное сокровище, постоянно укреплявшее авторитет оракула, - информация. В ранние времена она добывалась дорогой ценой. Прежде чем основать Дельфы, критяне основали Крису - там, где река Плист выходит на прибрежную равнину. Криса быстро превратилась в богатый торговый город. Она дала имя заливу и оборудовала в нем собственную гавань - Кирру. С ростом авторитета Дельфийского храма возрастали и толпы паломников к нему. Они не могли миновать Крису, так как единственный вход в ущелье пролегал через этот город. И разумеется, крисейцы не могли равнодушно взирать на проплывавшие мимо них богатства. Первым их шагом было обложение паломников податью. Затем, пишет Курциус, "крисейцы начали под разными предлогами устанавливать в гаванях и на больших дорогах пошлины и поджигать суда с паломниками, желая также извлекать пользу из процветания своего прежнего выселка (Дельф. - А. С.)" (85, с. 202). Амфиктионии пришлось встать на защиту оракула Аполлона, и после изнурительной войны Криса и Кирра перестали существовать. Теперь информация поступала в Дельфы бесперебойно. Ее приносили моряки, путешественники и воины, пираты и их жертвы, купцы и изгнанники. Члены амфиктионии надзирали за состоянием и безопасностью путей, ведущих к храму. С этого времени Аполлон стал изображаться с лирой символом мира, а роль морского божества окончательно была поручена Посейдону, олицетворявшему до того слепую ярость морской стихии. Он получает эпитеты Пелагий (Морской) и Асфалий (Дающий безопасное плавание), ему иногда приписывают изобретение корабля и паруса.
...наиболее из всех земнородных
Тайну проникший владеть кораблем в наступившую бурю
(11б, III, 282-283). Вполне естественно, что этот Фронтис был сыном Онетора - жреца Зевса Идейского. Онетор и сам почитался народом как бог. Медея, чувствовавшая себя в Понте как в собственном дворце, тоже была жрицей Гекаты и слыла в Колхиде волшебницей. У греков же не было еще жрецов, обремененных самой разнообразной информацией и секретами: функции жрецов совмещали цари - басилевсы. Лишь когда возвысится Дельфийский храм, когда он станет общегреческим святилищем, только тогда у других "земнородных" появятся флотоводцы и кормчие, не уступающие Фронтису, кормчие, способные, по словам Пиндара, за три дня предвидеть бурю (24, с. 139). Из приведенных слов Гомера следует, что троянский флот был несравненным в Эгейском море.
Поэтому наиболее вероятно, что Троянская война началась именно с внезапного нападения на корабли Приама и их уничтожения. Только этим можно объяснить и такой загадочный факт, как превращение Сигея и Тенедоса дарданских корабельных стоянок - в корабельные стоянки ахейцев. Этому поражался много лет спустя Страбон: "...Корабельная Стоянка... находится так близко от современного города (Илиона. - А. С.), что естественно удивляться безрассудству греков и малодушию троянцев; безрассудству греков, потому что они держали Корабельную Стоянку столь долго неукрепленной... Корабельная Стоянка находится у Сигея, а поблизости от нее - устье Скамандра, в 20 стадиях от Илиона. Но если кто-нибудь возразит, что так называемая теперь Гавань Ахейцев и есть Корабельная Стоянка, то он будет говорить о месте, еще более близком к Илиону, приблизительно только в 20 стадиях от города..." (33, С598). Греки не заботились о безопасности своих кораблей, потому что знали о гибели троянского флота. Почему об этом не упомянул Гомер? Быть может, потому, что об этом рассказывалось в "Киприях" - первой из восьми книг "киклического эпоса" (до нас дошли только вторая и седьмая - "Илиада" и "Одиссея"), приписывавшихся Гомеру.
Некоторый свет на этот вопрос проливает Вергилий, начавший свою "Энеиду" там, где Гомер закончил "Илиаду". Вот тут-то и возникает проблема времени: пользовался ли Вергилий какими-либо неизвестными нам ранними источниками, или он перенес в героическую эпоху технические данные кораблей своего века?
Многое говорит за то, что Вергилий описывал корабли, чьи кормила держали в руках троянцы. Но очень уж подозрительно их сходство с описанными Гомером - ахейскими. Причем Вергилий охотно отмечает черты, общие для всех кораблей героической эпохи, и по возможности избегает детализации, неизбежно носящей национальные черты. Эти корабли, построенные Энеем из клена и сосны в лесах возле Антандра, многопарусные и килевые, способны выдерживать длительные переходы вне видимости берега; они точно так же швартовались кормой к берегу, и троянцы перебирались на сушу по сходням, поданным в кормовой части, или по трапам, спущенным с высокой кормы. В случае спешной высадки они спрыгивали прямо с бортов в воду, если она была не очень глубока (значит, корабли имели низкие борта), или скользили по веслам как заправские пираты. Упоминает Вергилий и некоторые другие детали, знакомые из Гомера: витые канаты, "шесты и багры с наконечником острым", расписную обшивку.
Но есть у него и такие подробности, каких у Гомера нет. Троянцы умели ходить галсами, ставя парус наискось к ветру, причем реи их кораблей поворачивались при помощи канатов, привязанных к их оконечностям - нокам; они прекрасно ориентировались по звездам; их корабли имели острые носы ростры; носили собственные имена, даваемые по фигуре, украшающей акротерий, а их опознавательным знаком ("флагом"), как и у финикийцев, служили прикрепленные на корме медные щиты; в отличие от ахейских эти корабли были "синегрудыми" (9, V, 122).
У Гомера упомянут стоскамейный (ekatocvyoc) корабль (11а, XX, 247). Греки таких кораблей не знали, количество их гребцов не превышало 50 (каждому гребцу полагалась отдельная скамья). Трудно поверить и в то, что такими длинными и малоповоротливыми судами владели троянцы. Может, Гектор попросту хвастался? Но ведь Гомер "напрасно не бросает эпитетов"... Неожиданное решение находим у Вергилия (9, V, 118-120):
Вел "Химеру" Гиас - корабль огромный, как город,
С силой гнали его, в три яруса сидя, дарданцы,
В три приема они три ряда весел вздымали.
Первая в мире триера?! Трудно было бы переоценить это свидетельство, если бы оно, как и описание "греческого огня", принадлежало Гомеру, а не поэту века Августа. В другом месте (9, X, 207) Вергилий снова упоминает стовесельный корабль, умалчивая на этот раз о его конструкции. Но это уже более позднее время, когда триеры могли появиться.
А нельзя ли узнать, с какой скоростью водили дарданские кормчие свои корабли? Об этом можно судить по двум намекам Вергилия - и опять же с оглядкой на фактор времени. В начале своих скитаний Эней делает два перехода: Делос - Крит и Крит - Строфады. Их величина составляет соответственно примерно 210 и 320км. Вергилий указывает, что первый отрезок троянцы одолели к рассвету третьего дня, а второй - к рассвету четвертого (9, III, 117, 205). Руководствуясь его недвусмысленным указанием на круглосуточное плавание, можно заключить, что средняя скорость троянских кораблей была очень высока для того времени - 2,37-2,38 узла в штормовых условиях (для сравнения: корабль Одиссея плыл со средней скоростью 1,35 узла; во времена Геродота этот показатель увеличился до 2,5 узла, а во времена Плиния - до 4 узлов). Здесь, возможно, как раз тот случай, когда Вергилию можно не поверить: он явно перенес на корабли героической эпохи скорости судов более позднего времени.
Троянская война подорвала могущество всех этих великолепных флотов предмета гордости, славы, соперничества и зависти. "Народы моря" больше не тревожили покой фараонов. Хотя талассократами Эгейского моря, по словам Диодора, стали после Троянской войны фракийцы, они не решались удаляться от своих берегов. Подлинными, безраздельными властителями морей остались финикийцы. Именно их можно с полным правом назвать победителями в Троянской войне: они выиграли ее, наблюдая за битвами с Солимских высот.
Картина третья.
Время и место действия: XI - VI вв. до н. з.,
западная часть Средиземноморья
Троянская война сломала последний барьер между человеком и морем. Средиземноморье было испахано вдоль и поперек. Открылся путь на север - в Понт. Критяне не препятствовали больше плаваниям на запад. Этот период можно уподобить XV - XVII вв. н. э. - эпохе Великих географических открытий. Границы Ойкумены стремительно расширялись, раздвигаемые рострами кораблей на море и мечами воинов-купцов на суше.
* * *
Начали финикийцы.
Как и Греция, Финикия не была целостным политическим образованием. Крупные города-государства оспаривали друг у друга первенство в торговле и власть над морем. Сильнейшими среди сильных были Тир и Сидон. Их возвышению в немалой степени способствовало исчезновение со сцены южных соперников-пиратов.
Между Финикией и Египтом появилось еще одно государство. Одна из ветвей эгейских "народов моря" - пулусати, или пелесет, - сумела пустить корни на этом побережье и стала равноправным торговым партнером своих новых соседей. Египетские "пелесет" - это филистимляне. Их страна получила название Палестины. Соверши Унуамон свое путешествие чуть позже - ему не пришлось бы иметь дело с чакалами. Дор вошел в состав филистимского царства. А еще немного времени спустя филистимлян вытеснили воинственные племена израильтян и иудеев. Юноша Давид победил филистимского великана Голиафа, и в 1020 г. до н. э. Саул стал первым царем Израильско-Иудейского царства, возникшего в юго-восточной части Средиземного моря.
Отпадение юга нанесло финикийцам чувствительный удар: именно здесь был самый оживленный перекресток караванных путей, связывавших Египет с Сирией, Аравией и Междуречьем. Эти пути сходились в Газе. Здесь товары перегружались на корабли и развозились по всему Восточному Средиземноморью. Не сразу финикийцы смирились с новым положением вещей. Лишь убедившись, что Израильско-Иудейское царство не случайное эфемерное образование, каких возникало и исчезало много в то беспокойное время, они заключили с ним серию торговых договоров. Третий царь иудеев - младший сын Давида Соломон (965 - 928 гг. до н. э.), женатый на египетской царевне, стал торговым партнером финикийцев. В Египте и Гиве он закупал коней и колесницы и перепродавал их хеттам и арамеям; через гавани Красного моря Эцион-Гебер и Элаф он установил торговые отношения с загадочной Страной золота - Офиром, богатой также красным деревом и драгоценными камнями. Но особенно тесные связи установились у него с Тиром.
X - IX вв. до н. э. историки называют "темным периодом": о событиях той эпохи известно мало достоверного. В Тире трон занимал Хирам. Соломон заключил с Хирамом долгосрочный договор на следующих условиях: он предоставляет тирийцам собственных рабов и нанимает дополнительно царских рабов Хирама, чтобы они рубили для него кедровые и кипарисовые деревья в горах Ливана. Дерево закупалось в несметных количествах, что видно из способа его транспортировки. Плоты пригонялись из Библа в Яффу, и оттуда караванами дерево доставлялось в Иерусалим. В обмен на них Хирам ежегодно получал 2000 коров{*7} пшеницы и 20 коров сливочного масла. Так продолжалось много веков.
Самостоятельно иудеи, видимо, не плавали. Их морские связи, сохраненные историей, пролегали в южных морях, и, подобно египтянам, корабли они укомплектовывали финикийцами, "знающими море". Одна их трасса вела в Офир, другая - в Фарсис. Где только не искали копи царя Соломона! От Испании до Аравии и от Индии до Перу - все золотоносные рудники попеременно объявлялись страной Офир. Р. Хенниг объединяет Офир и Фарсис (106, с. 49), основываясь на указаниях древних источников. Известно, например, что иудейский царь Иосафат (873 - 849 гг. до н. э.) пытался снарядить экспедицию за золотом Офира, но корабли были разбиты штормом в гавани Эцион-Гебера. На последовавшее предложение израильского царя Охозии (850 849 гг. до н. э.) о совместном плавании Иосафат ответил отказом. Позднее он вступил все-таки в соглашение с Охозией, чтобы послать совместную экспедицию в другую легендарно богатую страну - Фарсис, но и ее постигла участь первой!
"Только экспедиция при царе Соломоне принесла неисчислимые богатства; о других плаваниях ничего похожего не сообщается, - пишет Хенниг. Экспедиция эта, видимо, была чем-то необычайным" (106, с. 56). Но была ли эта экспедиция вообще? Из свидетельств древних источников видно, что иудеи были не только беспомощными моряками, но и никудышными судостроителями. Другое дело - Финикия. Хирам не случайно заигрывал с Иудеей: ему нужен был выход в Южные моря, а самый удобный путь туда вел через владения Соломона. Хирам добился своего: Эцион-Гебер и Элаф стали по существу финикийскими гаванями. Раз в три года в эти гавани корабли доставляли из Фарсиса золото, серебро, слоновую кость, обезьян и павлинов. Корабли эти так и назывались "фарсисские". Возможно, что с этой таинственной страной Соломон и Хирам заключили договор, аналогичный тирско-иудейскому.
После смерти Соломона Израильско-Иудейское царство раскололось на Израиль и Иудею. Примерно в это же время умер Хирам. Вероятно, при его сыне плавания в Офир и Фарсис еще продолжались. Но внук Хирама Абдаштарт был свергнут с трона своими молочными братьями, и тиранам стало не до морских прогулок. В Тире не утихала теперь борьба за власть. Междоусобицы привели к ослаблению Тирской державы. Тир лишился флота, от него отвернулись многие из тех, кто еще вчера искал благосклонного взгляда его владыки, кто кормился с его стола и обогащался оброненными им крохами.
Воспользовавшись междоусобицами, в Финикию ворвались ассирийцы. Ашшурнасирпал II (883 - 859 гг. до н.э.) хвастался в наскальной надписи, что Тир, Сидон и Арвад приносили ему дань - золото, серебро, свинец, бронзу, ткани, чаши. "Я принял их дань, - говорится в надписи, - и они целовали мои ноги". Коммерческие плавания пришли в упадок, а попытка Иосафата и Охозии выйти в море самостоятельно кончилась плачевно.
* * *
...Элисса металась по дворцовым покоям и не знала, что предпринять. После того как ее младший брат и соправитель, царь Тира Пигмалион, сын Мутгона, залил алтарь кровью ее мужа и дяди Акербы, Элисса не могла чувствовать себя в безопасности. Богатства Акербы, верховного жреца Мелькарта, стали теперь ее богатствами, они лишали Пигмалиона сна и покоя.
Но бежать некуда, у Пигмалиона цепкие руки и длинные стрелы. Обсудив ситуацию, Элисса и верные ей люди пробрались к снаряженному втайне кораблю. Преодолевая западное течение, они плывут к Ливии. Там - египетские поля Иалу, туда не заглядывает ни один смертный. Но не успел корабль приблизиться к земле, как его подхватило... восточное течение! Финикийцы плыли на запад. Наконец - земля.
Местность, куда привел их Мелькарт, понравилась, и они решили здесь остаться. С корабля была принесена огромная воловья шкура, и Элисса договорилась с туземцами, что они ей уступят навечно столько земли, сколько можно охватить этой шкурой. Тирийцы разрезали шкуру на тончайшие нити, связали их и отхватили этим шнуром достаточно земли, чтобы можно было начать строить город. Так возник Карт-Хадашт, называемый римлянами Картаго и известный нам как Карфаген. В переводе Карт-Хадашт означает "Новый город", теперь это район Туниса - Картажана. Частично развалины Карфагена сохранились примерно в 2,5 км к юго-западу от мыса Картаж.
Город древний стоял - в нем из Тира выходцы жили,
Звался он Карфаген - вдалеке от Тибрского устья,
Против Италии; был он богат и в битвах бесстрашен,
деловито информирует Вергилий (9, I, 12-14).
Но, избежав огня в Тире, Элисса угодила в полымя. Не успело закончиться строительство Карфагена, как над ним нависла опасность. Царь берберов влюбился в нее и потребовал ее руки. В противном случае - война. У колонистов не было ни армии, ни флота, и Элисса добровольно отдала свою жизнь ради спасения города: она принесла себя в жертву на алтаре богов.
Так говорят легенды, переданные историком II в. Юстином (56, XVIII, 3-5). На самом деле все было иначе.
На рубеже 2-го и 1-го тысячелетий до н. э. финикийцы уже совершали плавания в те края. И судя по тому что вслед за ними последовало основание серии городов, рейсы эти не были убыточными. Когда Элисса основывала свой Новгород, по соседству, в 30 км западнее, уже существовал город финикийцев Утика. Хираму приходилось высылать против него карательные экспедиции, чтобы получить дань. Финикийцы трижды отваживались пройти Столпы Мелькарта и с третьей попытки основали на островке к северу от них Гадес, а к югу цепочку факторий для коммерческих операций с аборигенами. В Гадесе, писал Страбон, "живут люди, снаряжающие множество огромных торговых судов для плавания как по Нашему, так и по Внешнему морям..." (33, 168).
К северу от Столпов лежало легендарно богатое царство Тартесс. Его столицей был одноименный город, расположенный в одном морском переходе от Гадеса на острове, образованном раздвоением устья реки, тоже носившей это имя. Тартесская держава, по словам Авиена (42, 205-459), занимала пространство между реками Анас и Теодор, или Тадер. Их истоки в Андалусских горах отстоят друг от друга лишь на несколько километров, а русла отсекают всю юго-восточную часть Пиренейского полуострова, превращая ее в гигантский "остров". Карфагеняне получали в Тартессе серебро и олово. Если тартесситы не могли удовлетворить спрос на олово, они прикупали его на Касситеридах "Оловянных островах" и с выгодой перепродавали тем, кто испытывал потребность в этом исключительно ценном для бронзового века металле.
Первостепенную роль в возвышении Карфагена сыграло его идеальное географическое положение. Город занимал восточную часть небольшого Гермейского мыса, с юга ограниченного цепью холмов. Поэтому карфагенянам не имело смысла строить сложные фортификационные сооружения. Достаточно было укрепить узкую полосу земли в непосредственной близости от города, используя природный рельеф. Так они и поступили, после чего перенесли свое внимание на море. Карфагеняне соорудили дамбу, отделившую часть бухты и превратившую ее в озеро (ныне - озеро Тунис). Дамба тянулась до самого города. Там, где она примыкала к берегу (в районе холма Саламбо, известного как имя героини романа Флобера), она разрезала лагуну на две части. На внешней акватории был оборудован порт для парусных судов. Внутреннюю гавань Котон, круглую в плане, приспособили для военных нужд. В центре ее сделали искусственный остров, и на нем построили верфи и адмиралтейство. Здесь находилась резиденция морского военачальника - суффета. Сама же бухта стала военным портом, вмещавшим несколько позже более 200 тяжелых боевых галер пятипалубных пентер и флагманских семипалубных гептер. В случае опасности с башни адмиралтейства подавались звуковые и световые сигналы по специальному коду, а узкий проход между внешним и внутренним портами перекрывался массивными цепями.
Такое сооружение делало город практически неуязвимым с моря, хотя чужеземцев, следуя укоренившейся традиции, карфагеняне все же побаивались и на берег не допускали (9, I, 540-541). Южные границы их мало тревожили: аборигены, некогда угрожавшие Элиссе, давно уже не осмеливались нападать на Карфаген. Не боялись карфагеняне и осады: питьевая вода подавалась акведуком с кряжа Зегуан в Атласских горах. Его длина - 132 км, на 32 км больше, чем длина прославленного водопровода, "сработанного рабами Рима" при императоре Клавдии (42-54 гг.).
Устроив свои домашние дела, карфагеняне устремили взоры на море. Оно бывает здесь настолько бурным, что ветры нейтрализуют течение и иногда даже меняют его направление на обратное. Такое течение могло доставить Элиссу к Гермейскому мысу. Возможно, с этим феноменом связан и один рассказ Геродота. Жителям Тиры пифия повелела основать в Африке колонию. Тиряне долго думали, как им перебраться через море наперекор течению. Но один критянин, по имени Коробий, сообщил, что ему уже приходилось бывать у африканских берегов: буря отбросила его к острову Платее. Тиряне наняли его в качестве лоцмана, и он провел их на Платею. Оставив Коробия на острове, они поспешили на Тиру с радостной вестью. Тем временем у Коробия кончился запас продовольствия, и умер бы он голодной смертью, если бы к Платее не был отнесен ветрами самосский корабль, следовавший в Египет. Владелец корабля Колей оставил робинзону годовой запас продовольствия и отплыл своим путем. "Однако, - пишет Геродот, - восточным ветром их отнесло назад, и так как буря не стихала, то они, миновав Геракловы Столпы, с божественной помощью прибыли в Тартесс.
Эта торговая гавань была в то время (ок. 630 г. до н. э. - А. С.) еще неизвестна эллинам" (10, IV, 152). Колей вернулся оттуда настолько разбогатевшим, что другой самосец, современный ему поэт Анакреонт, назвал Тартесс "стоблаженным" и "рогом Амальтеи" - символом изобилия (2, с. 72). С таких случайностей нередко начинались географические открытия.
Карфагеняне действовали планомерно, не полагаясь на случай. Им нужны были опорные базы, где можно было бы хранить товары и укрываться от шалостей Мелькарта. Первым шагом пунийцев (так называли карфагенян римляне) было объединение под эгидой финикийских колоний - Утики, Гадрумета, Гиппон-Диаритта и всех остальных. Тирский Новгород стал хозяином африканского побережья вплоть до Столпов Мелькарта. Следующей жертвой пала Малака, основанная примерно в одно время с Утикой. В 665 г. до н. э. карфагенский флот устремился из Малаки к северу, оставив на Питиусских островах, принадлежавших Тартессу, поселенцев, образовавших колонию Эбесс, и достиг южного берега Кельтики. Здесь карфагеняне основали торговую факторию Массилию - по своему географическому положению копию Карфагена: она располагалась на гористом мысе, далеко выдававшемся в море. Название этой колонии позволяет предположить, что она была заселена массилиями африканским племенем, обитавшим к югу от Нумидийского хребта (в районе Касентины) и, очевидно, союзным Карфагену{14}.
В другом направлении пунийцев заинтересовала Сицилия. На ее северном берегу, в западной части низменной бухты, окаймленной цепью скалистых гор, они основали город-крепость Панорм, откуда намеревались завоевывать Сардинию и Корсику. Постепенно вся Сицилия стала карфагенской. Пунийцы заняли все стратегически важные мысы и прибрежные островки и вели оживленную торговлю с местными жителями. При этом, по словам Эратосфена, карфагеняне "топили в море корабли всех чужеземцев, которые проплывали мимо их страны в Сардинию или к Геракловым Столпам..." (33, С802). (Поэтому, делает вывод Страбон, большинство рассказов о западных странах "не заслуживает доверия".) Между Сицилией и Карфагенской областью тирийцы создали два неприступных форта, оккупировав острова Коссура и Мелита. Южный берег Сицилии, крутой и скалистый, настолько изобиловал рифами, что уследить здесь за направлением течения мог только кормчий-виртуоз. Редкий корабль решался приблизиться к Пахинскому мысу, и эта боязнь охраняла владения карфагенян надежнее всяких эскадр. Западная часть моря оказалась под контролем Карфагена.
* * *
Но был другой путь на запад. Он вел мимо чудовищ, измышленных карфагенянами и расцвеченных воображением Гомера.
Этот путь прошли греки.
К VIII в. до н. э. в Эгейском бассейне сложилась греческая народность, состоявшая из трех основных ветвей. Соответственно и в Малой Азии возникли области Эолия, Иония и Дорида.
Их объединила религия. Когда грека спрашивали, где находится "пуп земли", он, не задумываясь, отвечал: в дельфийском храме Аполлона. Именно здесь, в Фокиде, у подножия Парнаса, где обосновались Музы, предводительствуемые Аполлоном, хранился священный черный камень Омфал, символизировавший центр мира. Здесь, над расселиной, пропускавшей из недр одурманивающие пары, стоял священный золотой треножник Аполлона. Восседавшая на нем пифия от имени бога давала за плату советы, весьма невнятные и двусмысленные, дабы при любом исходе дела их можно было бы истолковать благоприятным для Аполлона образом. В VIII в. до н. э. Дельфы стали религиозным центром всей Эллады. Дельфы оставались главным святилищем всего Средиземноморья вплоть до III в. н. э.
О Дельфийском оракуле много писали древние авторы. Но есть одна черта, не сразу бросающаяся в глаза, и когда читаешь о прорицаниях пифии у Геродота или Плутарха, только при втором или третьем прочтении улавливается то общее, что роднит все эти, казалось бы, далекие друг от друга пророчества. Этим общим является яркая политическая окраска Дельфийского оракула. Пифия советует начать или, наоборот, не начинать войну. Греки не предпринимают ничего серьезного, не посоветовавшись с оракулом. Персы проходят с огнем и мечом по всей Элладе и... приносят богатые дары храму Аполлона, и не только приносят дары - получают там дельные советы. Дельфийский храм принимал не всякий дар. Вручить его оракулу считалось честью как для частного лица, так и для государства. Со временем на священной территории вокруг храма выстраиваются отдельные сокровищницы, аналогичные банковским сейфам, - афинские, египетские, критские, книдские, этрусские.
Дары поступали непрерывно, и вместе с ними поступало главное сокровище, постоянно укреплявшее авторитет оракула, - информация. В ранние времена она добывалась дорогой ценой. Прежде чем основать Дельфы, критяне основали Крису - там, где река Плист выходит на прибрежную равнину. Криса быстро превратилась в богатый торговый город. Она дала имя заливу и оборудовала в нем собственную гавань - Кирру. С ростом авторитета Дельфийского храма возрастали и толпы паломников к нему. Они не могли миновать Крису, так как единственный вход в ущелье пролегал через этот город. И разумеется, крисейцы не могли равнодушно взирать на проплывавшие мимо них богатства. Первым их шагом было обложение паломников податью. Затем, пишет Курциус, "крисейцы начали под разными предлогами устанавливать в гаванях и на больших дорогах пошлины и поджигать суда с паломниками, желая также извлекать пользу из процветания своего прежнего выселка (Дельф. - А. С.)" (85, с. 202). Амфиктионии пришлось встать на защиту оракула Аполлона, и после изнурительной войны Криса и Кирра перестали существовать. Теперь информация поступала в Дельфы бесперебойно. Ее приносили моряки, путешественники и воины, пираты и их жертвы, купцы и изгнанники. Члены амфиктионии надзирали за состоянием и безопасностью путей, ведущих к храму. С этого времени Аполлон стал изображаться с лирой символом мира, а роль морского божества окончательно была поручена Посейдону, олицетворявшему до того слепую ярость морской стихии. Он получает эпитеты Пелагий (Морской) и Асфалий (Дающий безопасное плавание), ему иногда приписывают изобретение корабля и паруса.