– Кто она?
– Как кто? Никто… Обычная негритянка. Тити Акпабио. Безработная. Тридцать два года, толстуха с зычным низким голосом. Знаете, ей бы в джазе петь. А не девочек из окон выбрасывать.
– Хорошо, я тебе перезвоню.
Вильямс дал отбой.
Девочка уже что-то говорила переводчику…
– Они говорили мне… – начал переводить тот, – что я должна стать женой черно-белого человека. Но потом они сказали мне, что мой жених умер… Они сказали, это я во всем виновата: он умер, потому что я посмотрела на него своим дурным глазом. Я – ведьма…
35
36
37
38
– Как кто? Никто… Обычная негритянка. Тити Акпабио. Безработная. Тридцать два года, толстуха с зычным низким голосом. Знаете, ей бы в джазе петь. А не девочек из окон выбрасывать.
– Хорошо, я тебе перезвоню.
Вильямс дал отбой.
Девочка уже что-то говорила переводчику…
– Они говорили мне… – начал переводить тот, – что я должна стать женой черно-белого человека. Но потом они сказали мне, что мой жених умер… Они сказали, это я во всем виновата: он умер, потому что я посмотрела на него своим дурным глазом. Я – ведьма…
35
Мквенге услышал звонок и пошел посмотреть, кто стоит за дверью.
На маленьком экранчике отображалось лицо человека, ожидавшего у порога. Две камеры фиксировали его с разных ракурсов – спереди и сбоку.
«Удивительно! – поразился Мквенге. – Не успел я о нем подумать, как он тут же появился у моей двери…»
Он нажал кнопку, и тут же раздался писк электроники. Отворил дверь, пропуская Брата в квартиру.
– Ого! Ты одет сегодня, как барон Самеди!.. – пробормотал Мквенге.
Брат не улыбался. Обычно сравнение с бароном Самеди льстило ему, но тут он остался холоден. Стремительно брат прошел вглубь квартиры.
– Где твои рабы?.. Ты один?..
– Да… Кто где… – пробормотал Мквенге. – Хозяйство маленькое, а дел почему-то очень много.
Брат развалился в кресле. Черных очков в пол-лица не снимал. Только тут хозяин квартиры разглядел, что выглядит Брат неважно.
– Что, уже убил кого-нибудь из них?.. – спросил Брат.
Мквенге встрепенулся.
– Да ты что?!.. Зачем же мне их убивать?..
– Как зачем? Рабы – это твоя собственность. Ты можешь продать, подарить, обменять любого из них. Отрезать у любого из них какую-то часть тела. Они твои. Целиком или по частям… Неважно. Лично я люблю убивать их… Дай что-нибудь попить… Ты знаешь, в Древнем Риме один из крупных рабовладельцев любил сбрасывать провинившихся рабов в бассейн на корм плававшим там муренам…
Мквенге засуетился.
– На корм?.. Слишком дорогой получается корм. Впрочем, если ты, конечно, значительно сбавишь цены. Но ты ведь не сбавишь… – бормотал он.
– Нет, не колу… Сок!..
Взяв из рук Мквенге стакан тыквенного сока, Брат стремительно выпил его. Утолив жажду, спросил:
– Что по поводу четыреста девятнадцатых писем?..
– Не понимаю, зачем убивать рабов? – пробормотал Мквенге. – Какой в этом прок?.. Платить за живое существо деньги, чтобы потом вот так вот просто взять его и без всякой пользы уничтожить. По-моему, это непрактично…
– Перестань. Практично – непрактично… Это все термины не из нашей с тобой жизни. Не уходи от вопроса. Я спросил тебя про четыреста девятнадцатые письма…
– Ты видела его?!.. – Вильям Вильямс чувствовал, что ему не следует так напирать, девочка могла испугаться. Но сдержать своего возбуждения он уже не мог.
Негр-переводчик, которого не посвящали во все подробности расследований, ничего не понимал: какой-то черно-белый человек, шеф отчего-то побледнел и явно очень сильно занервничал.
Девочка наконец разлепила пересохшие губы.
– Да, я его видела. Он сидел в кресле…
– Что он сказал? – Вильямс подался вперед.
– Ничего. Он молчал.
На маленьком экранчике отображалось лицо человека, ожидавшего у порога. Две камеры фиксировали его с разных ракурсов – спереди и сбоку.
«Удивительно! – поразился Мквенге. – Не успел я о нем подумать, как он тут же появился у моей двери…»
Он нажал кнопку, и тут же раздался писк электроники. Отворил дверь, пропуская Брата в квартиру.
– Ого! Ты одет сегодня, как барон Самеди!.. – пробормотал Мквенге.
Брат не улыбался. Обычно сравнение с бароном Самеди льстило ему, но тут он остался холоден. Стремительно брат прошел вглубь квартиры.
– Где твои рабы?.. Ты один?..
– Да… Кто где… – пробормотал Мквенге. – Хозяйство маленькое, а дел почему-то очень много.
Брат развалился в кресле. Черных очков в пол-лица не снимал. Только тут хозяин квартиры разглядел, что выглядит Брат неважно.
– Что, уже убил кого-нибудь из них?.. – спросил Брат.
Мквенге встрепенулся.
– Да ты что?!.. Зачем же мне их убивать?..
– Как зачем? Рабы – это твоя собственность. Ты можешь продать, подарить, обменять любого из них. Отрезать у любого из них какую-то часть тела. Они твои. Целиком или по частям… Неважно. Лично я люблю убивать их… Дай что-нибудь попить… Ты знаешь, в Древнем Риме один из крупных рабовладельцев любил сбрасывать провинившихся рабов в бассейн на корм плававшим там муренам…
Мквенге засуетился.
– На корм?.. Слишком дорогой получается корм. Впрочем, если ты, конечно, значительно сбавишь цены. Но ты ведь не сбавишь… – бормотал он.
– Нет, не колу… Сок!..
Взяв из рук Мквенге стакан тыквенного сока, Брат стремительно выпил его. Утолив жажду, спросил:
– Что по поводу четыреста девятнадцатых писем?..
– Не понимаю, зачем убивать рабов? – пробормотал Мквенге. – Какой в этом прок?.. Платить за живое существо деньги, чтобы потом вот так вот просто взять его и без всякой пользы уничтожить. По-моему, это непрактично…
– Перестань. Практично – непрактично… Это все термины не из нашей с тобой жизни. Не уходи от вопроса. Я спросил тебя про четыреста девятнадцатые письма…
– Ты видела его?!.. – Вильям Вильямс чувствовал, что ему не следует так напирать, девочка могла испугаться. Но сдержать своего возбуждения он уже не мог.
Негр-переводчик, которого не посвящали во все подробности расследований, ничего не понимал: какой-то черно-белый человек, шеф отчего-то побледнел и явно очень сильно занервничал.
Девочка наконец разлепила пересохшие губы.
– Да, я его видела. Он сидел в кресле…
– Что он сказал? – Вильямс подался вперед.
– Ничего. Он молчал.
36
Иван Лувертюр был внимательным, терпеливым слушателем, и Джон продолжал рассказывать:
– Сам понимаешь, с тех пор, как покончил с собой или был убит мой дед и до начала моего собственного расследования прошло немало времени. Некоторых людей, мелькнувших в той истории, уже не было в живых. Я встречался со всеми, с кем только можно было: беседовал с сотрудниками «Кей-Ви-дабл-Кей», с полицейскими, проводившими расследование, даже с журналистами, писавшими в свое время об этой истории. Но все тщетно…
– А твоя бабушка? Что она? Не заметила ли она каких-либо странностей в жизни деда в тот месяц?
– Моей бабушки во время моего расследования уже не было в живых. Но знаю, что подобные вопросы задавали ей бессчетное число раз. Нет, она не замечала никаких странностей. Их жизнь катилась по привычной колее, до самого дня смерти дед оставался таким, каким она всегда его помнила. Все произошло совершенно неожиданно. Пожалуй, в этом-то и заключалась самая большая загадка истории… Скажу тебе честно, я приуныл – ни единой зацепки. Я полагал, что если хорошенько взяться за дело, то даже спустя столько лет можно распутать историю, но оказалось – был слишком самонадеян!..
Они брели по одной из центральных улиц. Поток машин рядом с ними был чрезвычайно плотным. Дышать было почти нечем.
– И вот когда с того момента, как я бросил свое расследование, прошло несколько дней, мне неожиданно позвонил какой-то человек… Голос был старческий, скрипучий. За то время, что я занимался этой историей, я уже привык к таким – все, с кем сталкивался в тот год мой дед, были уже немолоды. Но этот голос я не узнавал…
– Я же сказал вам: все началось с рок-н-ролла. Все эти снимки сделаны после разных рок-н-рольных концертов.
– Похоже на человеческие жертвоприношения, – пробормотал Кейн, продолжая разглядывать снимки.
– Культ смерти… Я бы назвал это так, – сказал контрразведчик.
– Да уж! Честно говоря, картинки не очень приятные. Жуть берет… Какие команды при этом выступали?
– Это не так-то просто установить. Сами понимаете, мы не можем с точностью до минуты определить, когда происходили убийства.
На фотографиях, которые держал в руках Кейн, были изображены нелепо изогнутые, словно перед смертью их сотрясали конвульсии, тела молодых людей – парней и девушек – с аккуратно перерезанным горлом. Антураж всюду одинаков – замусоренный пол концертного зала, проход между креслами, расступившаяся толпа перепуганных подростков.
– Сами знаете, зрители обычно выскакивают в проход и начинают танцевать, стараясь продемонстрировать друг другу свое искусство.
– Но ведь кто-то должен был сделать этот взмах бритвой или остро отточенным ножом. Потом жертва должна была упасть… Неужели никто ничего не заметил?..
– Вы рассмотрели не все фотографии… – мрачно упрекнул Кейна контрразведчик.
Кейн принялся смотреть дальше. Действительно, в тонкой пачке были фотографии, на которых на грязном полу валялись подростки, словно находящиеся в каком-то трансе.
– Что с ними?
– Мы предполагаем, наркотическое опьянение… Точнее, предполагали.
– Но что случилось дальше?
– Ничего, кроме того, что медицинская экспертиза не выявила никаких следов.
– Может быть, какое-то неизвестное вещество?
– Вероятность этого ничтожна. Все наркотические вещества давно известны. Мы предполагаем другое: психическая зараза!.. Вы спрашивали, какие группы выступали во время убийств? Точно мы этого не знаем. Но во время каждого из этих концертов выступала одна-две малоизвестные группы. Все остальные – популярные, раскрученные команды. Их песни крутят по радио, в том числе и по вашему, они выступают во многих местах – ничего не происходит. Вернее, на их концертах тоже происходит, как называют это противники рок-н-ролла, «беснование» молодежи и драки… Но вот такого вот… – контрразведчик ткнул пальцем в фотографии – никогда!..
– То есть вы считаете, что рок-н-ролл… Что рок-н-ролл служит как бы прикрытием.
– Я считаю, что ваша так называемая современная музыка уходит корнями в религиозные практики, существовавшие в Африке в течение тысяч лет. В этих практиках все было слито воедино – бой барабанов, заклинания, ритмичные танцы, религиозный экстаз. Затем из единого целого была выдернута одна маленькая часть.
– Скажем, бой барабанов… – продолжил мысль собеседника Кейн.
– К примеру. Хотя на самом деле не только это, и вопрос достаточно сложный, и трудно понять, какие части были взяты, поскольку сами религиозные практики нам известны лишь в их интерпретации теми потомками африканцев, которые оказались в Америке в качестве рабов. Но для примера скажем, что это – бой барабанов. Возникает новое музыкальное течение… Хотя здесь мы тоже упрощаем, потому что до рок-н-ролла был ритм-энд-блюз.
– А еще раньше – джаз…
– Да, Кейн… И как вы помните, белые расисты выступали против джаза так же, как они теперь борются с рок-н-роллом. И аргументы были практически те же – негритянская музыка распространяется среди белых, а в результате они станут такими же, как негры… Я согласен – это расистские бредни. Но в этом есть одно зерно, как это ни прискорбно, потому что не хочется, чтобы в речах расистов было даже одно-единственное рациональное зерно: культура, музыка – это мостик. И по этому мостику может перебежать не только хорошее.
– Теперь я вас понял. Вы считаете, что рок-н-ролл – это крючок. Сам по себе он невинен или, скажем более обтекаемо, не столь опасен. Но как только жертва заглатывает его, начитаются более серьезные дела.
– Нет, не так. Нечаянно, вы, музыканты, диджеи, вообще все, кто связан с музыкой, вошли в опасную область… Как вам объяснить… Заросли красивых цветов сами по себе прекрасны. Но это уже дикая природа. И под цветами, которые вдохновляют вас, может таиться змея, которая способна убить… Так и здесь.
Девушка была возмущена. Глаза ее горели праведным гневом.
Гилберт Стеффенс подумал: «Если бы Адела знала, насколько в такие минуты она хороша!»
– Нет, ты ничего не понимаешь!.. – произнесла Адела громко. – Это негативное общество. Оно ведет к отрицательному отбору, к деградации… Ты знаешь, что только недавно сказал мне один человек – хорошо бы ввести вновь рабство!..
Стеффенс снисходительно усмехнулся.
– Это нереально, Адела! Человечество проделало слишком большой путь, чтобы что-то подобное могло возникнуть. Рабство уже существовало однажды. Но оно умерло, исчезло, от него ушли…
Он отвернулся от Аделы и начал забавляться, включая и выключая свои электронные «дивайсы». Фигуры на экране смешно дергались. Пальцы Гилберта бегали по кнопкам пультов, как пальцы пианиста по двуцветным клавишам рояля – черные, белые, черные…
– Ты не прав!.. – горячилась девушка. – Даже если сказать, что от рабства ушли, то оно не умерло… На протяжении всей истории возникали рецидивы рабства. Вспомни трансатлантическую торговлю.
– Трансатлантическую торговлю?.. – Гилберт вскинул глаза.
– Да…
– Не понимаю… – он выключил «дивайсы» и положил пульты на широкий подлокотник кресла.
– Торговля черными невольниками. Она велась через Атлантический океан. Негров покупали на Африканском берегу и через океан переправляли в Америку. Потому торговля получила название трансатлантической.
– Ах, да! Как же я сразу не сообразил!..
– Знаешь, я должна выступить на одном конгрессе. Меня пригласил на него белый… Но сам конгресс – в нем принимают участие в основном черные африканцы. Он посвящен трансатлантической торговле. Ее последствиям. Хотя это было несколько веков назад, последствия ощущаются до сих пор.
Стеффенс испытал укол ревности: что это еще за белый, который пригласил Аделу выступить на конгрессе?.. Что ему от нее нужно? На самом деле нужно…
– Белый?.. Что за белый? Какое отношение он имеет ко всем этим негритянским делам?.. – проговорил он, стараясь выглядеть как можно более спокойно, ничем не выдать собственной ревности.
Несколько часов назад он подкараулил ее на улице возле офиса. Как уже не раз бывало, она снизошла до того, чтобы помириться с ним. Вроде бы, ему нужно было радоваться, но он чувствовал – что-то здесь не так: каждый раз, когда они ссорились, ее раздражение и недовольство были искренними, примирения же с ее стороны были слишком равнодушными, словно заученными. Должно быть, у нее был очередной свободный вечер, а Гилберт был так настойчив… Что же это за специалист по негритянским делам появился на ее горизонте?..
Как всегда, она была искренна с ним и тут же все рассказала:
– Это очень странный белый. Приходится все время подчеркивать, что он белый, потому что в тех сообществах, в которых он вращается, большинство – черные африканцы. Он – хунган.
– Ничего себе! – искренне поразился Стеффенс.
– Я полагаю, кому-кому, а тебе не нужно объяснять, кто такой хунган, – проговорила она.
– Священник вуду!.. – воскликнул Гилберт.
– Вот видишь, как я и предполагала, ты знаешь это… Как это ни поразительно, но он белый хунган. Религия вуду обретает все новых и новых последователей. Некоторое количество их есть и среди белых лондонцев. Но мой знакомый, его зовут Хунган Асогве Капу из Порт-о-Пренса.
– Странное имя для европейца…
– Он долго жил на Гаити и, разумеется, то имя, которым он представляется теперь, не было дано от рождения. Он настолько проникся темой трансатлантической торговли и рецидивов рабства…
– Он что, занимается защитой прав чернокожих?..
– Разумеется!.. Именно этому и посвящен конгресс, на котором он пригласил меня выступить…
– Еще бы! Ты – не простая девушка! Ты – ученый!.. Мечтаешь сделать большую карьеру!.. Адела, нужно ли тебе все это?.. Мне кажется, ты слишком, болезненно самолюбива!.. – не смог он сдержаться. – Для того чтобы быть счастливой, не нужно…
– Перестань… – мягко остановила его она. – Все это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к нашим…
Она хотела сказать «ссорам», но удержалась.
– У этого белого Хунгана очень интересный взгляд на вещи… – продолжала рассказывать Адела. – Он полагает, истинный центр трансатлантической торговли находился в Лондоне.
– Ерунда! Преувеличение! – возразил Стеффенс. Любые высказывания этого постороннего мужчины раздражали.
Адела, казалось, чувствовала это. И старалась сильней подзадорить Гилберта.
– Нет, что ты! – проговорила она. – Лондон, во всех случаях, был одним из центров. Живой товар прибывал сюда транзитом. Здесь заключались сделки между купцами, занимавшимися грязной торговлей, невольники перегружались на другие корабли, которые плыли дальше. Поразительно, он утверждает, что обнаружил в порту одно место, служившее скорее всего пристанью для невольничьих парусников. Там же, в постройках на берегу, была тюрьма для рабов. И еще – маленькие конторки работорговцев. Белый Хунган обещал показать мне одну из них, чудом сохранившуюся. На чердаке он обнаружил почти нетронутые мышами учетные книги, всевозможные портовые записи. Откуда сколько человек прибыло, куда убыло, какие-то подробности, даже дневник…
– Не советовал бы я тебе с ним связываться. Знаю я этих черномазых и всех, кто с ними заигрывает… У всех у них одно на уме!..
– О, Гилберт! Никак не ожидала от тебя такого! – ехидно проговорила она, чувствуя, что достигла цели. – Ревность делает тебя расистом. А ведь ты им никогда не был…
– Никакой я не расист. Просто таскаться в порт, да еще с незнакомым…
– С плохо знакомым…
– Пусть и так: с плохо знакомым человеком – это безрассудство!.. Это опасно!..
– Обожаю опасные приключения! – с хохотом воскликнула Адела.
– Сам понимаешь, с тех пор, как покончил с собой или был убит мой дед и до начала моего собственного расследования прошло немало времени. Некоторых людей, мелькнувших в той истории, уже не было в живых. Я встречался со всеми, с кем только можно было: беседовал с сотрудниками «Кей-Ви-дабл-Кей», с полицейскими, проводившими расследование, даже с журналистами, писавшими в свое время об этой истории. Но все тщетно…
– А твоя бабушка? Что она? Не заметила ли она каких-либо странностей в жизни деда в тот месяц?
– Моей бабушки во время моего расследования уже не было в живых. Но знаю, что подобные вопросы задавали ей бессчетное число раз. Нет, она не замечала никаких странностей. Их жизнь катилась по привычной колее, до самого дня смерти дед оставался таким, каким она всегда его помнила. Все произошло совершенно неожиданно. Пожалуй, в этом-то и заключалась самая большая загадка истории… Скажу тебе честно, я приуныл – ни единой зацепки. Я полагал, что если хорошенько взяться за дело, то даже спустя столько лет можно распутать историю, но оказалось – был слишком самонадеян!..
Они брели по одной из центральных улиц. Поток машин рядом с ними был чрезвычайно плотным. Дышать было почти нечем.
– И вот когда с того момента, как я бросил свое расследование, прошло несколько дней, мне неожиданно позвонил какой-то человек… Голос был старческий, скрипучий. За то время, что я занимался этой историей, я уже привык к таким – все, с кем сталкивался в тот год мой дед, были уже немолоды. Но этот голос я не узнавал…
В пятидесятые годы прошлого века
– Что это?!.. – оторопело пробормотал Уолт Кейн, рассматривая хорошо сделанные качественные полицейские фотографии, которые дал ему контрразведчик.– Я же сказал вам: все началось с рок-н-ролла. Все эти снимки сделаны после разных рок-н-рольных концертов.
– Похоже на человеческие жертвоприношения, – пробормотал Кейн, продолжая разглядывать снимки.
– Культ смерти… Я бы назвал это так, – сказал контрразведчик.
– Да уж! Честно говоря, картинки не очень приятные. Жуть берет… Какие команды при этом выступали?
– Это не так-то просто установить. Сами понимаете, мы не можем с точностью до минуты определить, когда происходили убийства.
На фотографиях, которые держал в руках Кейн, были изображены нелепо изогнутые, словно перед смертью их сотрясали конвульсии, тела молодых людей – парней и девушек – с аккуратно перерезанным горлом. Антураж всюду одинаков – замусоренный пол концертного зала, проход между креслами, расступившаяся толпа перепуганных подростков.
– Сами знаете, зрители обычно выскакивают в проход и начинают танцевать, стараясь продемонстрировать друг другу свое искусство.
– Но ведь кто-то должен был сделать этот взмах бритвой или остро отточенным ножом. Потом жертва должна была упасть… Неужели никто ничего не заметил?..
– Вы рассмотрели не все фотографии… – мрачно упрекнул Кейна контрразведчик.
Кейн принялся смотреть дальше. Действительно, в тонкой пачке были фотографии, на которых на грязном полу валялись подростки, словно находящиеся в каком-то трансе.
– Что с ними?
– Мы предполагаем, наркотическое опьянение… Точнее, предполагали.
– Но что случилось дальше?
– Ничего, кроме того, что медицинская экспертиза не выявила никаких следов.
– Может быть, какое-то неизвестное вещество?
– Вероятность этого ничтожна. Все наркотические вещества давно известны. Мы предполагаем другое: психическая зараза!.. Вы спрашивали, какие группы выступали во время убийств? Точно мы этого не знаем. Но во время каждого из этих концертов выступала одна-две малоизвестные группы. Все остальные – популярные, раскрученные команды. Их песни крутят по радио, в том числе и по вашему, они выступают во многих местах – ничего не происходит. Вернее, на их концертах тоже происходит, как называют это противники рок-н-ролла, «беснование» молодежи и драки… Но вот такого вот… – контрразведчик ткнул пальцем в фотографии – никогда!..
– То есть вы считаете, что рок-н-ролл… Что рок-н-ролл служит как бы прикрытием.
– Я считаю, что ваша так называемая современная музыка уходит корнями в религиозные практики, существовавшие в Африке в течение тысяч лет. В этих практиках все было слито воедино – бой барабанов, заклинания, ритмичные танцы, религиозный экстаз. Затем из единого целого была выдернута одна маленькая часть.
– Скажем, бой барабанов… – продолжил мысль собеседника Кейн.
– К примеру. Хотя на самом деле не только это, и вопрос достаточно сложный, и трудно понять, какие части были взяты, поскольку сами религиозные практики нам известны лишь в их интерпретации теми потомками африканцев, которые оказались в Америке в качестве рабов. Но для примера скажем, что это – бой барабанов. Возникает новое музыкальное течение… Хотя здесь мы тоже упрощаем, потому что до рок-н-ролла был ритм-энд-блюз.
– А еще раньше – джаз…
– Да, Кейн… И как вы помните, белые расисты выступали против джаза так же, как они теперь борются с рок-н-роллом. И аргументы были практически те же – негритянская музыка распространяется среди белых, а в результате они станут такими же, как негры… Я согласен – это расистские бредни. Но в этом есть одно зерно, как это ни прискорбно, потому что не хочется, чтобы в речах расистов было даже одно-единственное рациональное зерно: культура, музыка – это мостик. И по этому мостику может перебежать не только хорошее.
– Теперь я вас понял. Вы считаете, что рок-н-ролл – это крючок. Сам по себе он невинен или, скажем более обтекаемо, не столь опасен. Но как только жертва заглатывает его, начитаются более серьезные дела.
– Нет, не так. Нечаянно, вы, музыканты, диджеи, вообще все, кто связан с музыкой, вошли в опасную область… Как вам объяснить… Заросли красивых цветов сами по себе прекрасны. Но это уже дикая природа. И под цветами, которые вдохновляют вас, может таиться змея, которая способна убить… Так и здесь.
Девушка была возмущена. Глаза ее горели праведным гневом.
Гилберт Стеффенс подумал: «Если бы Адела знала, насколько в такие минуты она хороша!»
– Нет, ты ничего не понимаешь!.. – произнесла Адела громко. – Это негативное общество. Оно ведет к отрицательному отбору, к деградации… Ты знаешь, что только недавно сказал мне один человек – хорошо бы ввести вновь рабство!..
Стеффенс снисходительно усмехнулся.
– Это нереально, Адела! Человечество проделало слишком большой путь, чтобы что-то подобное могло возникнуть. Рабство уже существовало однажды. Но оно умерло, исчезло, от него ушли…
Он отвернулся от Аделы и начал забавляться, включая и выключая свои электронные «дивайсы». Фигуры на экране смешно дергались. Пальцы Гилберта бегали по кнопкам пультов, как пальцы пианиста по двуцветным клавишам рояля – черные, белые, черные…
– Ты не прав!.. – горячилась девушка. – Даже если сказать, что от рабства ушли, то оно не умерло… На протяжении всей истории возникали рецидивы рабства. Вспомни трансатлантическую торговлю.
– Трансатлантическую торговлю?.. – Гилберт вскинул глаза.
– Да…
– Не понимаю… – он выключил «дивайсы» и положил пульты на широкий подлокотник кресла.
– Торговля черными невольниками. Она велась через Атлантический океан. Негров покупали на Африканском берегу и через океан переправляли в Америку. Потому торговля получила название трансатлантической.
– Ах, да! Как же я сразу не сообразил!..
– Знаешь, я должна выступить на одном конгрессе. Меня пригласил на него белый… Но сам конгресс – в нем принимают участие в основном черные африканцы. Он посвящен трансатлантической торговле. Ее последствиям. Хотя это было несколько веков назад, последствия ощущаются до сих пор.
Стеффенс испытал укол ревности: что это еще за белый, который пригласил Аделу выступить на конгрессе?.. Что ему от нее нужно? На самом деле нужно…
– Белый?.. Что за белый? Какое отношение он имеет ко всем этим негритянским делам?.. – проговорил он, стараясь выглядеть как можно более спокойно, ничем не выдать собственной ревности.
Несколько часов назад он подкараулил ее на улице возле офиса. Как уже не раз бывало, она снизошла до того, чтобы помириться с ним. Вроде бы, ему нужно было радоваться, но он чувствовал – что-то здесь не так: каждый раз, когда они ссорились, ее раздражение и недовольство были искренними, примирения же с ее стороны были слишком равнодушными, словно заученными. Должно быть, у нее был очередной свободный вечер, а Гилберт был так настойчив… Что же это за специалист по негритянским делам появился на ее горизонте?..
Как всегда, она была искренна с ним и тут же все рассказала:
– Это очень странный белый. Приходится все время подчеркивать, что он белый, потому что в тех сообществах, в которых он вращается, большинство – черные африканцы. Он – хунган.
– Ничего себе! – искренне поразился Стеффенс.
– Я полагаю, кому-кому, а тебе не нужно объяснять, кто такой хунган, – проговорила она.
– Священник вуду!.. – воскликнул Гилберт.
– Вот видишь, как я и предполагала, ты знаешь это… Как это ни поразительно, но он белый хунган. Религия вуду обретает все новых и новых последователей. Некоторое количество их есть и среди белых лондонцев. Но мой знакомый, его зовут Хунган Асогве Капу из Порт-о-Пренса.
– Странное имя для европейца…
– Он долго жил на Гаити и, разумеется, то имя, которым он представляется теперь, не было дано от рождения. Он настолько проникся темой трансатлантической торговли и рецидивов рабства…
– Он что, занимается защитой прав чернокожих?..
– Разумеется!.. Именно этому и посвящен конгресс, на котором он пригласил меня выступить…
– Еще бы! Ты – не простая девушка! Ты – ученый!.. Мечтаешь сделать большую карьеру!.. Адела, нужно ли тебе все это?.. Мне кажется, ты слишком, болезненно самолюбива!.. – не смог он сдержаться. – Для того чтобы быть счастливой, не нужно…
– Перестань… – мягко остановила его она. – Все это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к нашим…
Она хотела сказать «ссорам», но удержалась.
– У этого белого Хунгана очень интересный взгляд на вещи… – продолжала рассказывать Адела. – Он полагает, истинный центр трансатлантической торговли находился в Лондоне.
– Ерунда! Преувеличение! – возразил Стеффенс. Любые высказывания этого постороннего мужчины раздражали.
Адела, казалось, чувствовала это. И старалась сильней подзадорить Гилберта.
– Нет, что ты! – проговорила она. – Лондон, во всех случаях, был одним из центров. Живой товар прибывал сюда транзитом. Здесь заключались сделки между купцами, занимавшимися грязной торговлей, невольники перегружались на другие корабли, которые плыли дальше. Поразительно, он утверждает, что обнаружил в порту одно место, служившее скорее всего пристанью для невольничьих парусников. Там же, в постройках на берегу, была тюрьма для рабов. И еще – маленькие конторки работорговцев. Белый Хунган обещал показать мне одну из них, чудом сохранившуюся. На чердаке он обнаружил почти нетронутые мышами учетные книги, всевозможные портовые записи. Откуда сколько человек прибыло, куда убыло, какие-то подробности, даже дневник…
– Не советовал бы я тебе с ним связываться. Знаю я этих черномазых и всех, кто с ними заигрывает… У всех у них одно на уме!..
– О, Гилберт! Никак не ожидала от тебя такого! – ехидно проговорила она, чувствуя, что достигла цели. – Ревность делает тебя расистом. А ведь ты им никогда не был…
– Никакой я не расист. Просто таскаться в порт, да еще с незнакомым…
– С плохо знакомым…
– Пусть и так: с плохо знакомым человеком – это безрассудство!.. Это опасно!..
– Обожаю опасные приключения! – с хохотом воскликнула Адела.
37
Между тем она не передала Стеффенсу немалую часть разговора, который произошел между ней и Белым Хунганом, – как она его называла, потому что выговаривать Хунган Асогве Капу из Порт-о-Пренса оказалось трудновато.
Адела Роджерс была ученым-экономистом. Работала при одном престижном университете и занималась исследованием влияния экономик стран третьего мира на мировую экономику и экономику Великобритании в частности. Ее успехи в области научных изысканий были несомненны – крупные, престижные газеты и журналы, освещающие вопросы политики и бизнеса, заказывали ей статьи, которые были замечены. Вот уже несколько раз люди из правительства обращались к ней за советом – речь шла, разумеется, все о тех же развивающихся странах.
На днях Адела принимала участие в фуршете, устроенном в закрытом лондонском клубе крупным правительственным чиновником. Белый Хунган оказался в том же клубе случайно. Каким-то образом они с устраивавшим завтрак чиновником были знакомы, перебросились парой реплик, а поскольку Адела оказалась поблизости, чиновник представил ее Хунгану как ученого и крупного публициста, пишущего в том числе и о проблемах африканских стран.
Хунган не преминул заметить, что читал статьи Аделы и нашел их весьма интересными. Адела уловила в его словах некую фальшь. Ей показалось, что на самом деле он ничего не читал, а просто хочет подольститься к ней. Но тут она, в свою очередь, узнала, кто перед ней, и ее охватило любопытство…
Как-то само собой получилось, что Белый Хунган присоединился к участникам фуршета. Оказавшись интересным и словоохотливым собеседником, он не отходил от Аделы ни на шаг…
Теперь она нет-нет да и припоминала некоторые подробности их общения.
– Видимо, вы, так же как и многие наши критики, считаете каждого, кто принадлежит к вуду, аморальным?.. – проговорил Белый Хунган, маленькими глоточками отпивая белое вино из высокого прозрачного бокала.
– Не знаю… Я слышала о подобной точке зрения. Но для того, чтобы что-то утверждать, надо полагать наверняка. А я слишком мало осведомлена о вуду, – уклончиво ответила Адела.
– Вы – христианка?..
– Да, разумеется… – ответила она.
– Что значит разумеется?! – усмехнулся Белый Хунган. – В наши дни это вовсе не разумеется… Я например, как и вы белый, но не христианин. Видите ли, все дело в том, что и кого считать хорошим, а что – плохим. Вот вы, Адела, какого человека считали бы хорошим?
– Доброго, способного любить, неэгоистичного, честного, такого, который не делает зла окружающим… – отчего-то с некоторым сомнением проговорила Адела.
Хунган тут же уловил это:
– Вы говорите так, как будто сами не уверены в правоте своих слов. Хорошо, тогда я продолжу за вас… Плохой человек в вашем представлении эгоистичен, лжив, жаден и несет окружающим зло. Деньги и власть никак не указывают на то, плох человек или хорош. И над всем этим парит христианский бог. Люди – это его дети, каждого из которых он любит в равной степени. Плохой человек противен ему, так как он делает зло другому его дитя. Сам бог никогда не делает людям зла, он сеет любовь, все зло в этом мире – продукт человеческой деятельности…
Адела усмехнулась и отпила немного вина из своего бокала.
– Видимо, боги вуду смотрят на все это иначе…
– Да, Адела… – проговорил Белый Хунган. – Осмелюсь предположить, что они смотрят на это так же, как и вы. Так же, как и большинство современных лондонцев. Именно поэтому, я полагаю, у вуду большое будущее…
– Вот как?.. Я в этом сомневаюсь.
– Сомневаетесь. Отлично!.. Я докажу вам обратное. Если плохой человек делает хорошему человеку зло, кто в этом виноват?.. Скажем, некий мошенник выманивает у вас деньги, чтобы скрыться с ними…
– Я – плохой пример. Никогда не даю денег в долг и очень осторожна в финансовых делах, – проговорила Адела, усмехнувшись.
– Это – ваш плюс или минус?.. – тут же спросил Белый Хунган.
– Думаю, что плюс, – не сомневаясь ни мгновения, ответила Адела. – Что же хорошего, если бы я была растяпой?!..
– Отлично!.. Только что вы согласились с точкой зрения вуду!..
– Почему? – несколько опешила Адела.
– Да потому, что с точки зрения христианина, во всяком случае я всегда полагал именно так, простодушие и доверчивость – не недостаток. Мошенник, который лжет простаку, – вот плохой человек. Простак же имеет все шансы быть причисленным к лику святых!..
– Выходит, у вуду все наоборот!.. – предугадала Адела.
– А разве у вас, коренной обитательницы Лондона и якобы христианки – не наоборот?!.. Представьте, что у вас есть дочь, сестра, близкая подруга, которая доверилась мошеннику, который ее обманул. Вы же не скажете ей: молодец, то, что тебя все обманывают, доказывает: ты – хорошая девушка. Вы скажете: «дура, растяпа, ну почему с тобой вечно что-то случается?! Почему он обманул именно тебя?!.. Да потому что ему одна ты и поверила!» Сказав так, вы сами отвергнете самый главный христианский принцип: жертва – не виновата!.. Виноват тот, кто делает ее жертвой. Люди, исповедующие Вуду, полагают так же, как в глубине души считаете и вы: виновата всегда жертва!.. Если ты беден, если тебя одурачили в этой гонке за богатством, почестями, властью – ты сам виноват, что-то в тебе не так. Тебя не любит Лва – бог!..
Адела промолчала, лишь отхлебнула еще вина.
– Люди Вуду полагают, что виноват не сильный, который обидел слабого, а слабый, который не смог себя защитить. Обманщик, который смог выманить деньги у простака, полагаем мы – ловкий человек, простака же не любит бог, раз он не дал ему сил и способностей противостоять обману… – проговорил Белый Хунган.
– Но это значит, что если я обману вас, то я – хорошая девушка?! – произнесла Адела спокойно, чувствуя, как в ней закипает возмущение.
– А значит ли это, что если завтра я, доверившись мошеннику, потеряю все свои деньги и приду к порогу прекрасной девушки Аделы нищим и оборванным, она пустит меня в свой дом и примет с большим почетом, чем если бы я был богат?.. – спокойно возразил Хунган.
– Если этого не произойдет, то… – Адела на мгновение замялась.
– Видимо, вы поймали себя на мысли, что если и примете меня в своем доме, то не станете сильнее уважать за простодушие и доверчивость, не так ли? – проницательно проговорил Белый Хунган.
– Да, так… – честно призналась Адела.
– Видимо, вы так же подумали, что все дело в том, что вы – плохая христианка и вам следует быть лучше… – продолжал Белый Хунган.
– Что ж, если вы так наловчились читать мои мысли… – проговорила Адела, допивая вино. – То прочтите еще одну: мне, не знаю почему, видимо потому, что как вы сказали, я – плохая христианка… Так вот, мне бы ужасно хотелось жестоко обмануть вас, а потом заглянуть вам в глаза, чтобы узнать: стали ли вы после этого сильнее уважать и ценить меня, ведь, если основываться на вашей точке зрения, победитель и жертва отличаются лишь тем, что первого больше любит бог?!..
– Резонное рассуждение. Давайте попробуем… – спокойно проговорил Хунган. – Только видите ли, Адела. Стартовые условия неравны. Конечно, вы – умная образованная женщина, но на моей стороне – все то, что наши с вами белые соплеменники называют африканской дьявольщиной и чертовщиной. Вы полагаете, с этим можно бороться, противопоставив им хорошее университетское образование, ученую степень и статьи в ведущих экономических газетах?!..
Вдруг Хунган рассмеялся:
– Для того чтобы жестоко обмануть меня, вам нужно побольше со мной общаться. Как раз есть повод!.. Тут затевается один конгресс. Я уже приглашен. Хочу порекомендовать и вас. В определенном смысле, конечно же, экономическом, африканские проблемы вам не чужды…
Адела непринужденно рассмеялась в ответ. Но при этом она чувствовала, что ей брошен вызов. Ее гордая и самолюбивая натура не позволяла ей уклониться от него…
Она была склонна к опасным авантюрам, очень часто заигрывалась и осознавала это слишком поздно.
Адела Роджерс была ученым-экономистом. Работала при одном престижном университете и занималась исследованием влияния экономик стран третьего мира на мировую экономику и экономику Великобритании в частности. Ее успехи в области научных изысканий были несомненны – крупные, престижные газеты и журналы, освещающие вопросы политики и бизнеса, заказывали ей статьи, которые были замечены. Вот уже несколько раз люди из правительства обращались к ней за советом – речь шла, разумеется, все о тех же развивающихся странах.
На днях Адела принимала участие в фуршете, устроенном в закрытом лондонском клубе крупным правительственным чиновником. Белый Хунган оказался в том же клубе случайно. Каким-то образом они с устраивавшим завтрак чиновником были знакомы, перебросились парой реплик, а поскольку Адела оказалась поблизости, чиновник представил ее Хунгану как ученого и крупного публициста, пишущего в том числе и о проблемах африканских стран.
Хунган не преминул заметить, что читал статьи Аделы и нашел их весьма интересными. Адела уловила в его словах некую фальшь. Ей показалось, что на самом деле он ничего не читал, а просто хочет подольститься к ней. Но тут она, в свою очередь, узнала, кто перед ней, и ее охватило любопытство…
Как-то само собой получилось, что Белый Хунган присоединился к участникам фуршета. Оказавшись интересным и словоохотливым собеседником, он не отходил от Аделы ни на шаг…
Теперь она нет-нет да и припоминала некоторые подробности их общения.
– Видимо, вы, так же как и многие наши критики, считаете каждого, кто принадлежит к вуду, аморальным?.. – проговорил Белый Хунган, маленькими глоточками отпивая белое вино из высокого прозрачного бокала.
– Не знаю… Я слышала о подобной точке зрения. Но для того, чтобы что-то утверждать, надо полагать наверняка. А я слишком мало осведомлена о вуду, – уклончиво ответила Адела.
– Вы – христианка?..
– Да, разумеется… – ответила она.
– Что значит разумеется?! – усмехнулся Белый Хунган. – В наши дни это вовсе не разумеется… Я например, как и вы белый, но не христианин. Видите ли, все дело в том, что и кого считать хорошим, а что – плохим. Вот вы, Адела, какого человека считали бы хорошим?
– Доброго, способного любить, неэгоистичного, честного, такого, который не делает зла окружающим… – отчего-то с некоторым сомнением проговорила Адела.
Хунган тут же уловил это:
– Вы говорите так, как будто сами не уверены в правоте своих слов. Хорошо, тогда я продолжу за вас… Плохой человек в вашем представлении эгоистичен, лжив, жаден и несет окружающим зло. Деньги и власть никак не указывают на то, плох человек или хорош. И над всем этим парит христианский бог. Люди – это его дети, каждого из которых он любит в равной степени. Плохой человек противен ему, так как он делает зло другому его дитя. Сам бог никогда не делает людям зла, он сеет любовь, все зло в этом мире – продукт человеческой деятельности…
Адела усмехнулась и отпила немного вина из своего бокала.
– Видимо, боги вуду смотрят на все это иначе…
– Да, Адела… – проговорил Белый Хунган. – Осмелюсь предположить, что они смотрят на это так же, как и вы. Так же, как и большинство современных лондонцев. Именно поэтому, я полагаю, у вуду большое будущее…
– Вот как?.. Я в этом сомневаюсь.
– Сомневаетесь. Отлично!.. Я докажу вам обратное. Если плохой человек делает хорошему человеку зло, кто в этом виноват?.. Скажем, некий мошенник выманивает у вас деньги, чтобы скрыться с ними…
– Я – плохой пример. Никогда не даю денег в долг и очень осторожна в финансовых делах, – проговорила Адела, усмехнувшись.
– Это – ваш плюс или минус?.. – тут же спросил Белый Хунган.
– Думаю, что плюс, – не сомневаясь ни мгновения, ответила Адела. – Что же хорошего, если бы я была растяпой?!..
– Отлично!.. Только что вы согласились с точкой зрения вуду!..
– Почему? – несколько опешила Адела.
– Да потому, что с точки зрения христианина, во всяком случае я всегда полагал именно так, простодушие и доверчивость – не недостаток. Мошенник, который лжет простаку, – вот плохой человек. Простак же имеет все шансы быть причисленным к лику святых!..
– Выходит, у вуду все наоборот!.. – предугадала Адела.
– А разве у вас, коренной обитательницы Лондона и якобы христианки – не наоборот?!.. Представьте, что у вас есть дочь, сестра, близкая подруга, которая доверилась мошеннику, который ее обманул. Вы же не скажете ей: молодец, то, что тебя все обманывают, доказывает: ты – хорошая девушка. Вы скажете: «дура, растяпа, ну почему с тобой вечно что-то случается?! Почему он обманул именно тебя?!.. Да потому что ему одна ты и поверила!» Сказав так, вы сами отвергнете самый главный христианский принцип: жертва – не виновата!.. Виноват тот, кто делает ее жертвой. Люди, исповедующие Вуду, полагают так же, как в глубине души считаете и вы: виновата всегда жертва!.. Если ты беден, если тебя одурачили в этой гонке за богатством, почестями, властью – ты сам виноват, что-то в тебе не так. Тебя не любит Лва – бог!..
Адела промолчала, лишь отхлебнула еще вина.
– Люди Вуду полагают, что виноват не сильный, который обидел слабого, а слабый, который не смог себя защитить. Обманщик, который смог выманить деньги у простака, полагаем мы – ловкий человек, простака же не любит бог, раз он не дал ему сил и способностей противостоять обману… – проговорил Белый Хунган.
– Но это значит, что если я обману вас, то я – хорошая девушка?! – произнесла Адела спокойно, чувствуя, как в ней закипает возмущение.
– А значит ли это, что если завтра я, доверившись мошеннику, потеряю все свои деньги и приду к порогу прекрасной девушки Аделы нищим и оборванным, она пустит меня в свой дом и примет с большим почетом, чем если бы я был богат?.. – спокойно возразил Хунган.
– Если этого не произойдет, то… – Адела на мгновение замялась.
– Видимо, вы поймали себя на мысли, что если и примете меня в своем доме, то не станете сильнее уважать за простодушие и доверчивость, не так ли? – проницательно проговорил Белый Хунган.
– Да, так… – честно призналась Адела.
– Видимо, вы так же подумали, что все дело в том, что вы – плохая христианка и вам следует быть лучше… – продолжал Белый Хунган.
– Что ж, если вы так наловчились читать мои мысли… – проговорила Адела, допивая вино. – То прочтите еще одну: мне, не знаю почему, видимо потому, что как вы сказали, я – плохая христианка… Так вот, мне бы ужасно хотелось жестоко обмануть вас, а потом заглянуть вам в глаза, чтобы узнать: стали ли вы после этого сильнее уважать и ценить меня, ведь, если основываться на вашей точке зрения, победитель и жертва отличаются лишь тем, что первого больше любит бог?!..
– Резонное рассуждение. Давайте попробуем… – спокойно проговорил Хунган. – Только видите ли, Адела. Стартовые условия неравны. Конечно, вы – умная образованная женщина, но на моей стороне – все то, что наши с вами белые соплеменники называют африканской дьявольщиной и чертовщиной. Вы полагаете, с этим можно бороться, противопоставив им хорошее университетское образование, ученую степень и статьи в ведущих экономических газетах?!..
Вдруг Хунган рассмеялся:
– Для того чтобы жестоко обмануть меня, вам нужно побольше со мной общаться. Как раз есть повод!.. Тут затевается один конгресс. Я уже приглашен. Хочу порекомендовать и вас. В определенном смысле, конечно же, экономическом, африканские проблемы вам не чужды…
Адела непринужденно рассмеялась в ответ. Но при этом она чувствовала, что ей брошен вызов. Ее гордая и самолюбивая натура не позволяла ей уклониться от него…
Она была склонна к опасным авантюрам, очень часто заигрывалась и осознавала это слишком поздно.
38
Джон продолжал рассказывать Ивану Лувертюру о тайнах, связанных с трагической смертью его деда.
– Звонивший был человеком, который, почему-то, а скорее всего в силу своей профессии, не попал в круг моего расследования. Я-то искал следы, расспрашивая бывших руководителей, владельцев «Кей-Ви-дабл-Кей», диджеев, работавших вместе с моим дедом, а это был скромный радиоинженер, всего-то следивший за оборудованием. Да и то – очень недолго, потому что на радиостанции он проработал немногим менее месяца.
«Я узнал о том, что вы занялись расследованием обстоятельств смерти вашего деда, – проговорил он своим скрипучим старческим голосом. – Я немного дружу с одним бывшим диджеем «Кей-Ви-дабл». Вы с ним встречались… Знаете, я решил кое-что сообщить вам…»
Джон сделал паузу. Лувертюр не торопил его, хотя ему было ужасно любопытно.
– Я подъехал к этому человеку домой, – продолжал Джон. – Его зовут Патрик Норрис. Он одинок и живет в маленькой, довольно грязной и неуютной квартирке в пригороде. Он признался мне, что всю жизнь из страха скрывал одно очень немаловажное обстоятельство. Дело в том, что за несколько месяцев до смерти деда, к ним в офис приходила некая девушка. Она была очень красива, хотела повидаться именно с дедом, и Патрик, единственный из всего персонала радиостанции, некоторое время общался с ней – он сварил ей кофе и они поболтали… Потом она сказала несколько фраз, которые Патрик не запомнил дословно. Но смысл их сводился к следующему: «Его, то есть моего деда, предупредили о моем приходе. Он – мой раб, с которым я могу сделать все, что захочу…» После этого она встала и ушла. Мой дед в этот день, действительно, по каким-то непонятным причинам пропустил свой эфир. Девушка эта не называла своего имени, а если и назвала, то никто его не запомнил, о поразивших его фразах в конце разговора Патрик никому не сказал, вскоре с радиостанции уволился и вроде бы эта история не имела никакого продолжения. Образ девушки, с которой он, единственный из всех сотрудников радиостанции, общался не так уж и долго, почти стерся из его памяти. Но странная фраза запомнилась. О словах ее он нет-нет да и вспоминал. Потом он узнал о странном самоубийстве деда, разумеется, тут же связал его с фразой, но сообщить об этом не спешил. Все боялся, что будет втянут в какую-нибудь лишнюю для себя историю. Но потом произошло событие, после которого Патрик точно решил никому не говорить о странной фразе, сказанной девушкой. В доме мисс Ди Джовине были обнаружены шестеро повешенных, а в ней он, как ему казалось, узнал ту самую девушку. Правда он не был уверен в этом – все-таки прошло некоторое время, видел он ее не так долго… Он ждал: а не узнает ли ее кто-нибудь из сотрудников «Кей-Ви-дабл-Кей». Однако этого не произошло, что неудивительно – они видели ее еще меньше, чем Патрик. Он, по крайней мере, пил в ее обществе кофе, а остальные разве что по разику заглянули в комнату, где она ждала моего деда. Тем более что она, похоже, сменила прическу… Патрик стал набрасываться на любую информацию о мисс Ди Джовине – ее фотографии стали появляться в модных журналах – и постепенно убедился или убедил себя! – как подумал я после разговора с ним, – что это была именно она. На старости лет, когда, как он полагал, ему и без того немного осталось, он решил поделиться своим знанием со мной. Ведь я и сам искал хоть какую-то зацепку. Это уже было что-то. И немало!.. Как я выяснил, миссис Ди Джовине до сих пор жива, хотя и находится в почтенном возрасте и проживает совсем в другом городе.
– Звонивший был человеком, который, почему-то, а скорее всего в силу своей профессии, не попал в круг моего расследования. Я-то искал следы, расспрашивая бывших руководителей, владельцев «Кей-Ви-дабл-Кей», диджеев, работавших вместе с моим дедом, а это был скромный радиоинженер, всего-то следивший за оборудованием. Да и то – очень недолго, потому что на радиостанции он проработал немногим менее месяца.
«Я узнал о том, что вы занялись расследованием обстоятельств смерти вашего деда, – проговорил он своим скрипучим старческим голосом. – Я немного дружу с одним бывшим диджеем «Кей-Ви-дабл». Вы с ним встречались… Знаете, я решил кое-что сообщить вам…»
Джон сделал паузу. Лувертюр не торопил его, хотя ему было ужасно любопытно.
– Я подъехал к этому человеку домой, – продолжал Джон. – Его зовут Патрик Норрис. Он одинок и живет в маленькой, довольно грязной и неуютной квартирке в пригороде. Он признался мне, что всю жизнь из страха скрывал одно очень немаловажное обстоятельство. Дело в том, что за несколько месяцев до смерти деда, к ним в офис приходила некая девушка. Она была очень красива, хотела повидаться именно с дедом, и Патрик, единственный из всего персонала радиостанции, некоторое время общался с ней – он сварил ей кофе и они поболтали… Потом она сказала несколько фраз, которые Патрик не запомнил дословно. Но смысл их сводился к следующему: «Его, то есть моего деда, предупредили о моем приходе. Он – мой раб, с которым я могу сделать все, что захочу…» После этого она встала и ушла. Мой дед в этот день, действительно, по каким-то непонятным причинам пропустил свой эфир. Девушка эта не называла своего имени, а если и назвала, то никто его не запомнил, о поразивших его фразах в конце разговора Патрик никому не сказал, вскоре с радиостанции уволился и вроде бы эта история не имела никакого продолжения. Образ девушки, с которой он, единственный из всех сотрудников радиостанции, общался не так уж и долго, почти стерся из его памяти. Но странная фраза запомнилась. О словах ее он нет-нет да и вспоминал. Потом он узнал о странном самоубийстве деда, разумеется, тут же связал его с фразой, но сообщить об этом не спешил. Все боялся, что будет втянут в какую-нибудь лишнюю для себя историю. Но потом произошло событие, после которого Патрик точно решил никому не говорить о странной фразе, сказанной девушкой. В доме мисс Ди Джовине были обнаружены шестеро повешенных, а в ней он, как ему казалось, узнал ту самую девушку. Правда он не был уверен в этом – все-таки прошло некоторое время, видел он ее не так долго… Он ждал: а не узнает ли ее кто-нибудь из сотрудников «Кей-Ви-дабл-Кей». Однако этого не произошло, что неудивительно – они видели ее еще меньше, чем Патрик. Он, по крайней мере, пил в ее обществе кофе, а остальные разве что по разику заглянули в комнату, где она ждала моего деда. Тем более что она, похоже, сменила прическу… Патрик стал набрасываться на любую информацию о мисс Ди Джовине – ее фотографии стали появляться в модных журналах – и постепенно убедился или убедил себя! – как подумал я после разговора с ним, – что это была именно она. На старости лет, когда, как он полагал, ему и без того немного осталось, он решил поделиться своим знанием со мной. Ведь я и сам искал хоть какую-то зацепку. Это уже было что-то. И немало!.. Как я выяснил, миссис Ди Джовине до сих пор жива, хотя и находится в почтенном возрасте и проживает совсем в другом городе.