Страница:
-- Стой, стой! -- закричал, догоняя их, боцман. -- Я 176 вам самаго главнаго еще не сказал: если кто не вымоется, да не постирает платья, ни кусочка дельфина так и не увидит. Так и знай. Тут вам морскiе порядки!
На отставших посыпались насмeшки, и дисциплина в "полку" сразу окрeпла.
-- Ну, вот, -- довольно замeтил Боб, оборачиваясь к нам. -- Я уж знаю, за какую возжу подергать. Теперь, брат, наша власть. Теперь они у нас шелковыми будут. Голод не тетка... Ты, Ленич, со своим патрулем, займись-ка брат, дельфином, а мы потопаем к ребятам -- одному "генералу" не управиться с такой оравой. Ромка, не забудь аптечки, походную амбулаторiю откроем, как всегда!
На песчаном берегу под горячим солнышком уже копошилась дeтвора. "Генерал" "методами соцiалистическаго воздeйствiя" уже сумeл уговорить их снять платье, и вид обнаженных дeтских тeл ударил, как хлыстом, по нашим нервам. Худенькiя руки и ноги, торчащiя ребра, сутулыя спины. Живые маленькiе скелеты. Подрeзанные ростки жизни...
Не без труда заставили мы безпризорников вымыть свое платье и развeсить его сушиться на горячiя, накалившаяся на солнцe скалы. Затeм скауты тоже раздeлись.
-- Ну, а теперь, ребята, купаться, -- скомандовал Боб. -- Ты, Ромка, и ты, Григ, будьте дежурными, сверху смотрите за утопленниками, а то в волнах ни черта не увидать. А вы, ребята, так и знайте, кто утонет, тому ни кусочка дельфина. Ну, айда! Голодранци усих краiн, геть у море!
И куча веселых голых тeл с хохотом бросилась навстрeчу набeгавшему сeдому валу...
Через полчаса голодная ватага наших питомцев с горящими от нетерпeнiя глазами кружком расположилась у костра. Их вымытыя мородочки производили самое отталкивающее впечатлeнiе. Под коркой грязи и копоти раньше не было видно так ясно, как сейчас, блeдной землистой кожи, синих губ, ввалившихся глаз. И на эти блeдныя лица уличная грязь уже наложила свои болeзненные отпечатки. Это были не дeти с ясными глазками и веселой улыбкой, это были преждевременно состарившiеся 177 подростки со слeдами голода, лишенiй и порока на истощенных лицах.
Порцiи дельфина с картошкой, нанизанныя на палочки, уже чинно выстроились на разостланном парусe.
-- Ну, что-б никому не обидно было, мы нeчто вродe жеребьевки устроим, -- сказал Боб. -- Ты, "генерал", всeх своих знаешь?
-- Ну, что за еврейскiй вопрос? В одном домe, почитай, живем, одним дeлом занимаемся, карманы чистим.
-- Ну, вот, и ладно. Поворачивайся спиной.
-- Это кому?
-- Кому? Да хоча бы Петькe.
Жадная рука быстро протягивается из кучи и цeпко захватывает порцiю.
-- А это?
-- Кузькe. А это -- Хрeну...
-- Ну, вот, и ладно, -- говорит Тамара, когда раздача окончена. -Никому и не обидно. Только вы не спeшите ребята, никто не отберет. А eсть нужно медленно, не спeша. Потом вeдь еще раз кушать будем.
Обыкновенная исторiя
Послe завтрака -- мертвый час. Часть ребята дремлет -- кто прямо на солнышкe, кто в тeни скал. Моряки моют и чистят шлюпки, и кучка безпризорников с интересом помогает им.
Около нас с Тамарой, под тeнью скалы собралась кучка ребятишек "поговорить по душам". Послeднiе остатки недовeрiя и отчужденности уже исчезли, и в нашей маленькой группe воцарилась атмосфера искренней задушевности и довeрiя.
Старшая из дeвочек, которая первая рeшила eхать с нами, путаясь в словах и порядкe событiй, медленно и несмeло разсказывает свою исторiю.
Маленькiй безпризорник-воришка, типа Каракуля, зорко высматривает, что бы стянуть на базарe. Это единственная извeстная ему форма борьбы за жизнь.
-- Да развe упомнишь, как дeло-то было?-- с трудом говорит она, задумчиво глядя на море. -- Жила я с маткой в селe под Курском. Говорили старики, что раньше 178 хорошо жили, да я не помню, совсeм еще малая была. А то все плохо было. А в прошлую зиму совсeм замучилась. Как по осени отобрали у нас хлeб -- продналог, значит, ну, ничего и не осталось. А весной уж и совсeм голод пошел. Сперва как-то терпeли, а потом, не приведи Бог, как плохо стало. Лебеду, да кору стали eсть. Опухли всe. Вот, видите, какiя у меня ноги-то сейчас! 179 Хоть на бал, такiя тонкiя, -- она насмeшливо пошевелила своей худой ногой. -- А тогда прямо как бревна были, только, вот, силы не было совсeм. Одна опухлость, а силы никакой. Ну, а мамка у меня старая была. Она уж с мeста так и не сходила. Так Богу душу и отдала по веснe. Поплакали, похоронили мы ее, а батька и говорит мнe и меньшому брату, Ванятка звался, года на 2 помоложе меня был: "Собирайтесь, поeдем куда-нибудь. Може, гдe в городe прокормимся. Здeся все равно околeвать: весной-то сeять вeдь нечeм будет". Ну, взяли мы, значит, по мeшку с платьем и пошли из деревни на станцiю. А в деревнe-то мало кто уже и живой-то остался. Только хаты пустыя стоят. Ну, пошли мы, значит. А тут уж совсeм весна была, да только дождь, буря, холод. А итти-то 50 верст надо было. Нeсколько дней топали. Хорошо еще, что батька кусок лошадиной ноги достал на дорогу -- варили ее. Но все-таки батька больной совсeм стал. Как пришли к станцiи, он и свалился. Подобрали его на носилки и куды-то отнесли. А мы с Ваняткой так и остались. Стали просить Христа ради курочка хлeба. Которые пассажиры давали, которые нeт, а все лучше жилось, как в деревнe. А потом потерялся Ванятка. Я уж не знаю -- как. Людей набито вездe было. Каждый толкнет... Кому какое дeло до мальченки? Свое горе у кажного, небось, есть. А, может, и под поeзд попал... Махонькiй вeдь он у меня был...
Дeвочка замолчала, и ея худенькое лицо перекосилось гримасой боли.
-- Ну, а потом извeстно, что... Подруги нашлись, воровать научили. Раз своровала, другой, а потом и засыпалась. В тюрьму, а потом в дeтдом... Посмотрeла я там дня два, и ночью через забор ходу.
-- Плохо развe было? -- с участiем спросила Тамара.
-- Ясно, что плохо... Первое дeло, голодовать опять пришлось. А потом -- всe ругают, попрекают: "Дармоeдка, говорят, лишнiй илимент" и всяко!.. Ну их, -- махнула она рукой... -- Опять я на улицу пошла. С другими дeвченками познакомилась. Потом, конечно, и мужчины пошли. Всего было... Уж лучше и не вспоминать... Как это у нас поют... 180
И она внезапно запeла своим хриплым срывающимся голоском пeсню дeвочки-проститутки:
"Не плачь, подруженька, ты, дeвица гулящая...
Не мучь ты душу, объятую тоской...
Вeдь все равно -- вся наша жизнь уже пропащая,
А тeло женское вeдь проклято судьбой..."
В тоскливых словах этой уличной пeсенки прозвучало унынiе и жалоба безконечно усталаго человeка. Этот контраст дeтскаго голоска со словами и безнадежностью горя взрослаго человeка ошеломил нас. Тамара сердечно привлекла к себe поющую дeвочку, и та, внезапно прервав свое пeнье, прислонилась к ея плечу и горько разрыдалась.
-- Господи, хоть бы отравиться дали! -- всхлипывая говорила она. -Замучилась я совсeм. Кажный ногой пнет... Пшла прочь, проститутка, кричат... Никто ласковаго слова не скажет... Словно кошка, али собака...
Тамара ласково гладила ее по головe и шептала какiя-то успокоивающiя слова, но в глазах у нея самой стояли слезы волненiя. Мало по малу дeвочка перестала рыдать и, уткнув лицо в руки, лежала на пескe, и только изрeдка ея узенькiя плечи вздрагивали от подавленных рыданiй.
Око за око, зуб за зуб...
-- Вишь, сразу видно -- баба! -- сердито сказал подошедшiй Каракуль. -Как что, так и в рев... С чего это она?
-- Да, вот, жизнь свою вспомнила, -- тихо отвeтила одна из дeвочек.
-- Жизнь, жизнь, -- ворчливо продолжал "генерал", усаживаясь. -- Ясно, что у нас не жисть, а жестянка, но скулить тоже резону нeт...
Видно было, что наш "генерал" привык изображать из себя забубеннаго прожженнаго парня, прошедшаго всe совeтскiе трубы и зубы...
-- Ну, а ты, Каракуль, как в трубы попал?
-- Я-то? -- переспросил паренек с самым удалым 181 видом. -- Да очень просто -- раз, два, и ваших нeт. Долго ли умeючи?
Безпризорники засмeялись. Он залихватски подбоченился и продолжал:
-- А ежели толком разсказать, то игрушка такая вышла. Я сам -- с Херсона, а папка мой в царское время в полицiи служил. Чeм уж и не знаю, кажись, городовым... Ну, вот, так с два тому назад спутался он с каким-то прiятелем. Вот, разик и дернули они как-то с папкой.
Каракуль выразительно и художественно изобразил бульканье водки.
-- Здорово дрызнуто было... Ну, а извeстно пьяный язык треплется, как тряпка. Словом, папка мой спьяна и ляпнул про городового-то...
-- Я это как сейчас, вот, помню -- я тогда на лавкe лежал, не спал, все слышал. Не нравился этот папкин прiятель. Ох, думаю, быть бeдe! Видно, и вправду этот сукин сын в ВЧК служил. Вечером вдруг машина -- папку за зад и в конверт... А там долго ли?.. Туды сюды и в подвал... Как же, "враг трудового народу"... Сволочи!.. Ох, и зло же меня взяло! Ну, думаю, уж я себe, может, голову сломаю, а уж тебe, гаду ползучему, отплачу за папкину смерть. Ну, вот, вскорости, подстерег я этого прiятеля ночью на улицe, да нож сзади ему в ребра и сунул...
-- Ишь, ты!.. -- раздался восторженный возглас.
-- А мнe-то что? -- возбужденно воскликнул Каракуль. -- Смотрeть я на него буду, что ли? Он папку, сволота, выдал, а я с ним цeловаться буду?..
-- Ну, а потом? -- прервал тот же голос.
-- Потом? -- небрежно протянул паренек. -- Потом -- извeстно что: под вагон, и досвиданья -- на вольную жисть. А теперь, вот, на курорт прieхал под первым классом прямо из Москвы... Не жисть, а лафа: зимой -- гдe в Питерe, альбо в Москвe, а лeтом -- пожалуйте на юг, на курорт...
На пляжe
Свисток боцмана прервал его хвастливый разсказ. Начались игры и состязанiя. Могучiй инстинкт игры, который не был заглушен даже годами голодной безпризорной 182 жизни, овладeл дeтьми. Веселый смeх огласил морской берег. В азартe игр и состязанiй забылись всe тревоги настоящаго и мрачные тона будущаго...
Оказалось, что этим маленьким дикарям неизвeстны даже самыя простыя игры, и примитивныя пятнашки, эстафетка или лисичка вызывали взрывы смeха и оживленiя. Но если в играх, требовавших ловкости и мелких движенiй, безпризорники успeшно состязались с нашими скаутами, то оказалось, что их сила и физическая выносливость подорваны уличной жизнью накрeпко. Эти маленькiе человeчки, изумительно выносливые к холоду, голоду и лишенiям, не могли пробeжать без отдыха даже 100 метров, хорошенько перекувырнуться и прыгнуть...
Но несмотря на неуспeх состязанiй по спорту, смeху и азарта было -хоть отбавляй. Больше всeх торжествовал Каракуль, кружка котораго при общем смeхe постоянно опоражнивалась в рукава провинившихся. К концу состязанiй приз боцмана -- перочинный нож -- тому, кто меньше всeх ругался, был выдан тому курчавому мальчугану, который первый вызвался eхать с нами.
Ему досталось только четыре кружки. "Рекорд" оказался что-то больше 30...
Концерт
Послe обeда, за которым был окончательно ликвидирован дельфин, скауты сорганизовали маленькое "клубное отдeленiе" -- показали шуточныя сценки, фокусы, забавы и в заключенiе пропeли нeсколько скаутских пeсенок.
Лагерная пeсенка "Картошка" имeла необыкновенный успeх. Ребята попросили повторить ее. Особенно понравились заключительныя слова:
"Неуклюжiе бегемоты
Издают протяжный вой....
Хоть и знают скауты ноты,
Но поют -- о, Боже мой!.."
Слово "бегемоты" потребовало спецiальнаго разъясненiя, каковое и было дано Тамарой со всeми красками 183 тропических истоков Голубого Нила. Правда, слова Африка и Нил тоже потребовали объясненiй.
-- Да что-ж это, ребята, -- словно обидeлся боцман. -- Все-то мы вам поем, да разсказываем. А вы нам-то развe не сумeете спeть?
-- Мы-то? Эва! -- с ноткой обиды в голосe отвeтил "генерал". -- Мы тоже не сапогом сморкаемся... Давай, робя, сгрохаем, что-ль?..
-- А что?
-- Да хуч бы для начала -- нашу "подвагонную". Я -- за запeвалу... Ну-ка!..
Хриплым, но вeрным баском Каракуль затянул пeсенку о судьбe безпризорника, вездe встрeчающаго пинки и окрики. Всe его сторонятся и никто не пожалeет... Вот он, одинокiй и озлобленный, в кучкe других безпризорников встрeчает какую-то дeвочку и останавливается, как вкопанный...
"-- Что, пацан, распялил зeнки?16
-- Гдe тебe, дуреха, знать...
Ты мою сестренку Нинку
Мнe напомнила опять...
Ну точь в точь твой голос звонкiй,
И глаза совсeм твои...
-- Ну, а гдe твоя сестренка?
-- Скорый поeзд раздавил".
И нестройный хор маленьких оборвышей дружно подхватил:
"Свисток, браток, да на ось...
Нас опять повезет паровоз...
Мы без дома и гнeзда,
Шатья безпризорная..."
Мы похвалили. "Генерал" расплылся от удовольствiя.
16 Пристально смотришь.
-- Ну, ежели вам понравилось, -- мы вам тут цeльный концерт сварганим... А ну-ка, Сенька! Давай, Шкет, 184 что с того, что ты по дачным поeздам воешь... Хуч тут и безплатно, да для хороших людей и веревки говорят не жалко.
Сенька-Шкет, курносый остроглазый мальчик с огромной копной бeлокурых растрепанных волос на головe, довольно ухмыльнулся.
-- А мнe што? Я завсегда. С моим полным... А што?
-- Да вот, хоть "Гон со смыком"...
Сенька подбоченился и потопал по песку босыми ногами...
-- Эх, чечетка не выйдет... Эх-ма!.. Ну, да все едино...
И он начал чистым ясным голоском пeсенку вора:
"Гоп со смыком -- это буду я... Та-та...
Граждане, послушайте меня.
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня... та-та"...
Тут Сенька разухабисто подмигнул, шевельнул плечами, и видно было, что на полу он иллюстрировал бы пeсенку залихватским танцем...
"Но сколько бы в тюрьмe я не сидeл, та-та
Не было минуты, что-б не пeл...
Заложу я руки в брюки
И хожу, пою от скуки...
Что уж будешь дeлать, коль засeл? Та-та"...
Дальнeйшiя приключенiя вора развиваются своим чередом... Вот он "весело подыхает":
"Но если я неправедно живу, та-та,
К чорту попаду я на луну...
Черти там, как в русской печкe,
Жарят грeшников на свeчкe...
И с ними я литровку долбану... та-та"...
Приключенiя неунывающаго воришки продолжаются и в раю: 185
"Там живет Iуда Искарiот, та-та...
Среди святых лягавым он слывет.
Гадом буду, не забуду,
Прикалeчу я Iуду:
Пусть, халява, даром не орет..."
Пeсенка вызвала дружный смeх. Надо признаться, что парнишка исполнил ее прямо артистически, с большой музыкальностью и юмором. Единогласно потребовали "еще".
-- Ну, что-ж еще?.. Развe, вот, еще Пересыпскую. Эх...
"Eшь ананасы,
Рябчика жуй...
День твой послeднiй
Приходит, буржуй!.."
-- Да брось к чортовой матери, Сенька, -- раздались голоса. -- Выбрал тоже дерьмо такое пeть! При буржуях сам бы, небось, может, ананасы жрал бы. Давай лучше жалостную!..
-- Жалостную? Ну, ладно. С дрожементом, значит?
Он скорчил унылую рожицу и слезливо запeл:
"Товарищь, товарищь,
Скажи моей мамe,
Что сын ея погибнул на постe...
С винтовкой в рукою
И с шашкою в другою
И с пeснею веселой на устe..."
Далeе оказывается, что причины такой трагической смерти -романтическiя:
"Евонная Манька
Страдала уклоном.
Плохой между ими был контакт...
Намазанныя губки,
Колeна ниже юбки...
А это безусловно -- вредный хфакт..." 186
Происходит соотвeтствующая "идеологическая дисскусiя", в результатe которой:
"Она ему басом:
-- Катись к своим массам!..
Не буду я сидeть в твоем клубе...
-- Ах, ты, вредная гада,
Тибя менe не надо,
Я проживу и без тебe"...
Но, в концe концов, -- "сердце не камень"... Оно разрывается от обиды:
"Товарищь, товарищь,
За что же мы боролись...
За что мы проливали нашу кровь?
За намазанныя губки?
За колeна ниже юбки?
За эту, за проклятую любовь?"
Мы были в восторгe. "Генерал" горделиво усмeхнулся.
-- Он у нас чище Шаляпина... Как гдe на вокзалах -- так монета и сыпется...
-- А что ты с деньгами-то дeлаешь? -- спросил Боб.
-- Как это что? -- не понял вопроса Сенька. -- Обыкновенно, что...
Теперь очередь не понять наступила у боцмана..
-- Как это, обыкновенно?
-- Ишь, ты, наивняк какой выискался! -- фыркнул Сенька. -- Ясно что -пропиваю... А что-ж с ними больше дeлать-то?
Каракуль прервал дeловой разговор.
-- Ладно, ладно... Заткнись, Сенька. А ну-ка, Манька, проскрипи ты что.
Манька, темнокожая дeвочка лeт 13, злобно сверкнула на Каракуля черными глазами из под косм свeшивающихся на лицо волос.
-- Ты, Ванька, своей голотой командуй, -- обрeзала 187 она "генерала". -- А когда к нам лeзешь -- сопли раньше утри...
-- Да ты не кирпичись, Манька, -- примирительно отвeтил Каракуль. -- Я вeдь так только. Спой, дружок, холера тебe в бок, для наших-то хозяевов... Не ломайся!
Мы присоединились к просьбe. Манька секунду колебалась, но потом кивнула головой.
-- Ишь, ты, -- шепотом сказал мнe Каракуль... -- Вот чудеса-то! Уговорили!.. Огневая она, да с норовом... Не зря ее "Манька -- вырви глаз" зовут?...
-- Это почему ее так прозвали?
-- Никому не спустит! Как что -- так в глаза, как кошка, лeзет. Говорят, какому-то красноиндeйцу так глазья и повыдергивала... Не поладили, видно...
-- Ш-ш, -- зашишикали на нас, и в наступившей тишинe прозвенeл мягкiй серебристый голосок, тихо и с громадным чувством начавши чудесную по простотe и лирикe пeсенку "Кирпичики"...
"На окраинe гдe-то города
Я в убогой семьe родилась...
Горемыкою, лeт пятнадцати,
На кирпичный завод нанялась..."
Ах, эти "Кирпичики"!.. Как молнiеносно и стихiйно овладeли они всей Россiей... Кто только не знал их и кто не пeл?.. Я помню, как в Москвe нeсколько концертов подряд знаменитой артисткe Неждановой не давали пeть, требуя "Кирпичиков". Она отговаривалась незнанiем слов. Тогда избрали комиссiю, чтобы написать текст и все-таки, в концe концов, заставили ее спeть "Кирпичики".
И никогда знаменитая пeвица не слыхала, вeроятно, таких апплодисментов, как послe заключительных слов пeсенки:
...Так за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я милый завод...
И сколько лeт пришлось всяким совeтским "культ-отдeлам" принимать мeры для выкорчевыванiя этой "идеологически невыдержанной" пeсенки... 188
А звуки пeсенки льются и льются... И всe притихли и как будто зачарованы голосом "Маньки -- вырви глаз", поющей под аккомпанимент рокота моря...
-- Манечка, Манька... -- раздались голоса послe конца пeсни... -- А ну-ка, "Мурку"... Спой, Манька, не ломайся, когда просят... А ну...
Манька, словно очнувшись, тряхнула головой, и снова в ея глазах блеснул злобный огонек. Тамара наклонилась к ней и ласково сказала.
-- Спойте, Манечка, мы всe просим... Пожалуйста, голубчик.
Манька как-то дико взглянула на Тамару, вздрогнула и отвернулась.
-- Ладно, -- отвeтила она.
И в наступившем напряженном молчанiи полилась пeсенка о любви вора к "Муркe"... В этой любви и страсть, и ненависть, и боль... И звонкiй голосок пeвуньи с замeчательной выразительностью передавал эти примитивныя чувства вора. Я оглянулся... Безпризорники сидeли неподвижно, не отрывая глаз от лица Маньки. Кулаки у многих были сжаты и от волненiя прерывалось дыханiе и раскрывались рты...
"Мурка" оказалась предательницей... Любовь вора и сладкое "блатное" житье она промeняла на "лягашку"17... И вот наступает возмездiе:
"Шел я на малину18, встрeтились мнe урки...
Вот один из них мнe говорит:
"Мы ее вспороли... В кожаной тужуркe
Там, за переулочком, лежит..."
И рыдающим аккордом вырываются из губ поющей дeвочки послeднiя слова:
"Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая...
Здравствуй, дорогая... И прощай..."
И я вижу, как по щекe удалого Каракуля ползет слеза...
17 Сотрудник уголовнаго розыска.
18 Воровской притон.
189
Кончилась пeсенка, но молчат всe. Сколько у этих дeтей сентиментальности и романтичности под внeшней корой наплевательскаго отношенiя ко всему в жизни... И не разберешь, что здeсь больное, издерганное, а что душевное и мягкое ...
Каракуль первым встряхнул головой.
-- Вот, стерва, -- одобрительно произнес он, стараясь скрыть свое волненiе. -- Аж до сердца достало!.. Тебe бы Манька, в звeринец, ты бы бегемотов, вот, как в пeснe, в слезу бы вогнала. Фу... Ну, это не дeло -так разнюниваться... А ну-ка, Шлемка, запузырь ты что повеселeе... Хоть бы про свадьбу!
Худой высокiй мальчик озлобленно оглянулся.
-- Пошел к чорту, -- мрачно буркнул он.
-- Ишь, ты, какой гордый, что твой Троцкiй! -- вспыхнул Сенька. -- Как дельфина-то, небось, жрал, а как сгрохать что, так и морду воротишь... Раз компанiя -- так уж нечего разсусоливать. Добро бы еще не умeл...
-- Спойте, Шлема, -- попросил я, с интересом вглядываясь в его характерное еврейское лицо с тонкими чертами, красиво очерченными блeдными губами и чахоточными пятнами на щеках... -- Я очень люблю еврiйскiя пeсенки. А вы сами откуда?
Щлема исподлобья взглянул на меня.
-- Я? С Голты.
-- Ага -- это который в "Первомайск" переименован? Я бывал там...
Лицо Шлемы мгновенно прояснилось...
-- Бывали? Правда? А давно?
-- Да в 1922 году.
-- А-а-а-а, -- разочаровано протянул Шлема. -- Давно... Тогда еще люди жили. А теперь там -- уй, не дай Бог, что дeлается...
-- А ты-то почему уeхал?
Тонкiя губы Шлемы болeзненно искривились:
-- Почему?... И отец умер, и мать умерла, и сестра умерла. Я и ушел...
-- Да будя там слезы точить, -- вмeшался Каракуль. -- Чего ушел? Ясно чего -- не сдыхать же с 190 голодухи... Им вeдь, жидюкам, может, хуже нашего пришлось! Мужик -- он на землe хоть что найдет, корешок какой выкопает, а им совсeм каюк. Ну, да ладно! Таких исторiй не переслушаешь... Вали, Шлемка, своего Шнеерзона. Нечего там! А мы, ребята, покеда для него оркестр сварганим.
И улыбающiеся безпризорники начали подмывающе веселый мотив "Свадьбы Шнеерзона".
-- Ну, ну, Шлемка... Гоп, ца, ца, ца... Гоп, ца, ца, ца...
На блeдном лицe Шлемы промелькнул отсвeт борьбы с самим собой, но потом губы его скривились в невеселой усмeшкe. Он покорно встал и, балансируя в такт "оркестру", плавным речитативом начал чудесную пeсенку об еврейской свадьбe.
...Большущiй шум ув домe Шнеерзона,
"Ес титсах хойшех" -- прямо дым идет.
Он женит сына, Соломона,
Который служит ув Губтрамот".19
Еще нeсколько строф и Шлемка улыбается уже весело и задорно, его глаза начинают подмигивать, и тeло все живeй движется в такт пeсенкe.
19 Губернскiй транспортно-механическiй отдeл.
Ax, эта веселая Одесса, создавшая изумительные шедевры бодрых, смeшливых пeсенок. "Одесса-мама" -- разгульная, неунывающая, искрящаяся жизнерадостностью. Кто из одесситов не любит глубоко своей Одессы и кто не стыдится внeшне этой любви?
-- Скажите, вы с Одессы?
Оскорбленный отвeт:
-- Сами вы сволочь!
Еврейская свадьба в голодной Одессe. Шлемка ее своим акцентом подчеркивает каждый штрих описанiя. Вот непревзойденный блик: "музыкальное оформленiе" свадьбы:
"А на столe стоят три граммофоны...
Один "Дубинушку" сибe поеть,
Другой увертюрит из "Миньоны",
А третiй "Яблочку" ореть..." 191
Дружный хохот сопровождает каждый стих. И оркестр с особенным жаром подхватывает залихватскiй мотив.
Безпризорники на случайной работe по переноскe ящиков.
Я вглядываюсь в покрытое красными пятнами лице Шлемы, еврейскаго мальчика, вмeстe с тысячами других валяющагося под заборами и трубами. Сколько евреев -- 192 и сeдых "буржуев", и подростков -- пришлось встрeчать мнe за рeшетками двух десятков пройденных мной тюрем, в твердынях Соловецкаго монастыря, за проволокой лагерей, в глуши сибирской ссылки, в "труд-коммунах" ГПУ, этапах -- словом, на днe совeтской жизни.
Тяжело досталось похмeлье революцiи еврейской массe. Может быть, даже тяжелeй, чeм другим.
-- Вот это, да! -- восторженно заорал Каракуль послe конца пeсенки. -Вот это, удружил! Ну, Шлемка, за мной пол-литра! Молодец ты, обрeзанная твоя душа! Ей Богу, молодец! Ну, а теперь давай, ребята, напослeдок нашу, безпризорную, жалостную. Ну-ка-сь! Хором, как слeдовает, как взрослые. Разом! Ну...
И сиплые надорванные голоса, потерявшiе свою звучность в мятелях сeвера, под морозами уличных закоулков, в пыли вагонов, в углe кочегарок, затянули любимую пeсню безпризорника:
"Во саду на рябинe
Пeсни пeл соловей...
А я мальчик на чужбинe
Позабыт от людей"...
Сиротливой жалобой прозвучали первыя слова этой пeсни, словно души этих маленьких человeчков, брошенных в тину и грязь жизни, протянули к нам, взрослым, свою боль и свой упрек... Словно весь смeх и недавнее веселье были только наигранным способом скрыть свою боль. А вот, теперь эта боль прорвалась...
"Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лeт...
Я родился сиротою,
Счастья, доли мнe нeт"...
Сколько искренняго чувства в этих срывающихся голосках! Сколько наболeвшей жалобы в звуках этой простой протяжной мелодiи. Сколько жуткаго смысла в этих нехитрых словах!..
И на фонe нестройнаго, словно рыдающаго и захлебывающагося, хора тонкiе голоса Маньки и Сеньки выписывают горькiя слова: 193
"Как умру, похоронят
И зароют меня,
И никто не разскажет,
Гдe могилка моя..."
А сверху сiяет солнце, рокочет море, мягко цeлует всeх ласковый вeтерок. Сколько радости в мiрe!..
Но темная тeнь безпредeльнаго человeческаго горя, только одна капля котораго выражена с таким отчаянiем в этой пeсенкe, туманит всю красоту картины Божьяго мiра...
Боже мой! Боже мой! Вот таких маленьких человeчков, лишенных крова, семьи, ласки, уюта, участiя, дружбы, -- их миллiоны! Миллiоны маленьких, исковерканных жизней и сломанных ростков...
Живая пыль на дорогe революцiи... Кто положит их слезы, их кровь, их жизни на чашку вeсов против перспектив "царства счастья"?
Путь к душe
Минутка бесeды у костра... Почти невидимыми огоньками вспыхивает приготовленный заранeе костер. По старой привычкe укладываются скауты у костра послушать, как в старину, разсказы "дяди Боба"... Безпризорники тоже незамeтно проникаются важностью момента и затихают...
Сегодня я говорю именно для них, наших гостей, "нашего балласта", как добродушно-шутливо называет ребятишек наш боцман...
На отставших посыпались насмeшки, и дисциплина в "полку" сразу окрeпла.
-- Ну, вот, -- довольно замeтил Боб, оборачиваясь к нам. -- Я уж знаю, за какую возжу подергать. Теперь, брат, наша власть. Теперь они у нас шелковыми будут. Голод не тетка... Ты, Ленич, со своим патрулем, займись-ка брат, дельфином, а мы потопаем к ребятам -- одному "генералу" не управиться с такой оравой. Ромка, не забудь аптечки, походную амбулаторiю откроем, как всегда!
На песчаном берегу под горячим солнышком уже копошилась дeтвора. "Генерал" "методами соцiалистическаго воздeйствiя" уже сумeл уговорить их снять платье, и вид обнаженных дeтских тeл ударил, как хлыстом, по нашим нервам. Худенькiя руки и ноги, торчащiя ребра, сутулыя спины. Живые маленькiе скелеты. Подрeзанные ростки жизни...
Не без труда заставили мы безпризорников вымыть свое платье и развeсить его сушиться на горячiя, накалившаяся на солнцe скалы. Затeм скауты тоже раздeлись.
-- Ну, а теперь, ребята, купаться, -- скомандовал Боб. -- Ты, Ромка, и ты, Григ, будьте дежурными, сверху смотрите за утопленниками, а то в волнах ни черта не увидать. А вы, ребята, так и знайте, кто утонет, тому ни кусочка дельфина. Ну, айда! Голодранци усих краiн, геть у море!
И куча веселых голых тeл с хохотом бросилась навстрeчу набeгавшему сeдому валу...
Через полчаса голодная ватага наших питомцев с горящими от нетерпeнiя глазами кружком расположилась у костра. Их вымытыя мородочки производили самое отталкивающее впечатлeнiе. Под коркой грязи и копоти раньше не было видно так ясно, как сейчас, блeдной землистой кожи, синих губ, ввалившихся глаз. И на эти блeдныя лица уличная грязь уже наложила свои болeзненные отпечатки. Это были не дeти с ясными глазками и веселой улыбкой, это были преждевременно состарившiеся 177 подростки со слeдами голода, лишенiй и порока на истощенных лицах.
Порцiи дельфина с картошкой, нанизанныя на палочки, уже чинно выстроились на разостланном парусe.
-- Ну, что-б никому не обидно было, мы нeчто вродe жеребьевки устроим, -- сказал Боб. -- Ты, "генерал", всeх своих знаешь?
-- Ну, что за еврейскiй вопрос? В одном домe, почитай, живем, одним дeлом занимаемся, карманы чистим.
-- Ну, вот, и ладно. Поворачивайся спиной.
-- Это кому?
-- Кому? Да хоча бы Петькe.
Жадная рука быстро протягивается из кучи и цeпко захватывает порцiю.
-- А это?
-- Кузькe. А это -- Хрeну...
-- Ну, вот, и ладно, -- говорит Тамара, когда раздача окончена. -Никому и не обидно. Только вы не спeшите ребята, никто не отберет. А eсть нужно медленно, не спeша. Потом вeдь еще раз кушать будем.
Обыкновенная исторiя
Послe завтрака -- мертвый час. Часть ребята дремлет -- кто прямо на солнышкe, кто в тeни скал. Моряки моют и чистят шлюпки, и кучка безпризорников с интересом помогает им.
Около нас с Тамарой, под тeнью скалы собралась кучка ребятишек "поговорить по душам". Послeднiе остатки недовeрiя и отчужденности уже исчезли, и в нашей маленькой группe воцарилась атмосфера искренней задушевности и довeрiя.
Старшая из дeвочек, которая первая рeшила eхать с нами, путаясь в словах и порядкe событiй, медленно и несмeло разсказывает свою исторiю.
Маленькiй безпризорник-воришка, типа Каракуля, зорко высматривает, что бы стянуть на базарe. Это единственная извeстная ему форма борьбы за жизнь.
-- Да развe упомнишь, как дeло-то было?-- с трудом говорит она, задумчиво глядя на море. -- Жила я с маткой в селe под Курском. Говорили старики, что раньше 178 хорошо жили, да я не помню, совсeм еще малая была. А то все плохо было. А в прошлую зиму совсeм замучилась. Как по осени отобрали у нас хлeб -- продналог, значит, ну, ничего и не осталось. А весной уж и совсeм голод пошел. Сперва как-то терпeли, а потом, не приведи Бог, как плохо стало. Лебеду, да кору стали eсть. Опухли всe. Вот, видите, какiя у меня ноги-то сейчас! 179 Хоть на бал, такiя тонкiя, -- она насмeшливо пошевелила своей худой ногой. -- А тогда прямо как бревна были, только, вот, силы не было совсeм. Одна опухлость, а силы никакой. Ну, а мамка у меня старая была. Она уж с мeста так и не сходила. Так Богу душу и отдала по веснe. Поплакали, похоронили мы ее, а батька и говорит мнe и меньшому брату, Ванятка звался, года на 2 помоложе меня был: "Собирайтесь, поeдем куда-нибудь. Може, гдe в городe прокормимся. Здeся все равно околeвать: весной-то сeять вeдь нечeм будет". Ну, взяли мы, значит, по мeшку с платьем и пошли из деревни на станцiю. А в деревнe-то мало кто уже и живой-то остался. Только хаты пустыя стоят. Ну, пошли мы, значит. А тут уж совсeм весна была, да только дождь, буря, холод. А итти-то 50 верст надо было. Нeсколько дней топали. Хорошо еще, что батька кусок лошадиной ноги достал на дорогу -- варили ее. Но все-таки батька больной совсeм стал. Как пришли к станцiи, он и свалился. Подобрали его на носилки и куды-то отнесли. А мы с Ваняткой так и остались. Стали просить Христа ради курочка хлeба. Которые пассажиры давали, которые нeт, а все лучше жилось, как в деревнe. А потом потерялся Ванятка. Я уж не знаю -- как. Людей набито вездe было. Каждый толкнет... Кому какое дeло до мальченки? Свое горе у кажного, небось, есть. А, может, и под поeзд попал... Махонькiй вeдь он у меня был...
Дeвочка замолчала, и ея худенькое лицо перекосилось гримасой боли.
-- Ну, а потом извeстно, что... Подруги нашлись, воровать научили. Раз своровала, другой, а потом и засыпалась. В тюрьму, а потом в дeтдом... Посмотрeла я там дня два, и ночью через забор ходу.
-- Плохо развe было? -- с участiем спросила Тамара.
-- Ясно, что плохо... Первое дeло, голодовать опять пришлось. А потом -- всe ругают, попрекают: "Дармоeдка, говорят, лишнiй илимент" и всяко!.. Ну их, -- махнула она рукой... -- Опять я на улицу пошла. С другими дeвченками познакомилась. Потом, конечно, и мужчины пошли. Всего было... Уж лучше и не вспоминать... Как это у нас поют... 180
И она внезапно запeла своим хриплым срывающимся голоском пeсню дeвочки-проститутки:
"Не плачь, подруженька, ты, дeвица гулящая...
Не мучь ты душу, объятую тоской...
Вeдь все равно -- вся наша жизнь уже пропащая,
А тeло женское вeдь проклято судьбой..."
В тоскливых словах этой уличной пeсенки прозвучало унынiе и жалоба безконечно усталаго человeка. Этот контраст дeтскаго голоска со словами и безнадежностью горя взрослаго человeка ошеломил нас. Тамара сердечно привлекла к себe поющую дeвочку, и та, внезапно прервав свое пeнье, прислонилась к ея плечу и горько разрыдалась.
-- Господи, хоть бы отравиться дали! -- всхлипывая говорила она. -Замучилась я совсeм. Кажный ногой пнет... Пшла прочь, проститутка, кричат... Никто ласковаго слова не скажет... Словно кошка, али собака...
Тамара ласково гладила ее по головe и шептала какiя-то успокоивающiя слова, но в глазах у нея самой стояли слезы волненiя. Мало по малу дeвочка перестала рыдать и, уткнув лицо в руки, лежала на пескe, и только изрeдка ея узенькiя плечи вздрагивали от подавленных рыданiй.
Око за око, зуб за зуб...
-- Вишь, сразу видно -- баба! -- сердито сказал подошедшiй Каракуль. -Как что, так и в рев... С чего это она?
-- Да, вот, жизнь свою вспомнила, -- тихо отвeтила одна из дeвочек.
-- Жизнь, жизнь, -- ворчливо продолжал "генерал", усаживаясь. -- Ясно, что у нас не жисть, а жестянка, но скулить тоже резону нeт...
Видно было, что наш "генерал" привык изображать из себя забубеннаго прожженнаго парня, прошедшаго всe совeтскiе трубы и зубы...
-- Ну, а ты, Каракуль, как в трубы попал?
-- Я-то? -- переспросил паренек с самым удалым 181 видом. -- Да очень просто -- раз, два, и ваших нeт. Долго ли умeючи?
Безпризорники засмeялись. Он залихватски подбоченился и продолжал:
-- А ежели толком разсказать, то игрушка такая вышла. Я сам -- с Херсона, а папка мой в царское время в полицiи служил. Чeм уж и не знаю, кажись, городовым... Ну, вот, так с два тому назад спутался он с каким-то прiятелем. Вот, разик и дернули они как-то с папкой.
Каракуль выразительно и художественно изобразил бульканье водки.
-- Здорово дрызнуто было... Ну, а извeстно пьяный язык треплется, как тряпка. Словом, папка мой спьяна и ляпнул про городового-то...
-- Я это как сейчас, вот, помню -- я тогда на лавкe лежал, не спал, все слышал. Не нравился этот папкин прiятель. Ох, думаю, быть бeдe! Видно, и вправду этот сукин сын в ВЧК служил. Вечером вдруг машина -- папку за зад и в конверт... А там долго ли?.. Туды сюды и в подвал... Как же, "враг трудового народу"... Сволочи!.. Ох, и зло же меня взяло! Ну, думаю, уж я себe, может, голову сломаю, а уж тебe, гаду ползучему, отплачу за папкину смерть. Ну, вот, вскорости, подстерег я этого прiятеля ночью на улицe, да нож сзади ему в ребра и сунул...
-- Ишь, ты!.. -- раздался восторженный возглас.
-- А мнe-то что? -- возбужденно воскликнул Каракуль. -- Смотрeть я на него буду, что ли? Он папку, сволота, выдал, а я с ним цeловаться буду?..
-- Ну, а потом? -- прервал тот же голос.
-- Потом? -- небрежно протянул паренек. -- Потом -- извeстно что: под вагон, и досвиданья -- на вольную жисть. А теперь, вот, на курорт прieхал под первым классом прямо из Москвы... Не жисть, а лафа: зимой -- гдe в Питерe, альбо в Москвe, а лeтом -- пожалуйте на юг, на курорт...
На пляжe
Свисток боцмана прервал его хвастливый разсказ. Начались игры и состязанiя. Могучiй инстинкт игры, который не был заглушен даже годами голодной безпризорной 182 жизни, овладeл дeтьми. Веселый смeх огласил морской берег. В азартe игр и состязанiй забылись всe тревоги настоящаго и мрачные тона будущаго...
Оказалось, что этим маленьким дикарям неизвeстны даже самыя простыя игры, и примитивныя пятнашки, эстафетка или лисичка вызывали взрывы смeха и оживленiя. Но если в играх, требовавших ловкости и мелких движенiй, безпризорники успeшно состязались с нашими скаутами, то оказалось, что их сила и физическая выносливость подорваны уличной жизнью накрeпко. Эти маленькiе человeчки, изумительно выносливые к холоду, голоду и лишенiям, не могли пробeжать без отдыха даже 100 метров, хорошенько перекувырнуться и прыгнуть...
Но несмотря на неуспeх состязанiй по спорту, смeху и азарта было -хоть отбавляй. Больше всeх торжествовал Каракуль, кружка котораго при общем смeхe постоянно опоражнивалась в рукава провинившихся. К концу состязанiй приз боцмана -- перочинный нож -- тому, кто меньше всeх ругался, был выдан тому курчавому мальчугану, который первый вызвался eхать с нами.
Ему досталось только четыре кружки. "Рекорд" оказался что-то больше 30...
Концерт
Послe обeда, за которым был окончательно ликвидирован дельфин, скауты сорганизовали маленькое "клубное отдeленiе" -- показали шуточныя сценки, фокусы, забавы и в заключенiе пропeли нeсколько скаутских пeсенок.
Лагерная пeсенка "Картошка" имeла необыкновенный успeх. Ребята попросили повторить ее. Особенно понравились заключительныя слова:
"Неуклюжiе бегемоты
Издают протяжный вой....
Хоть и знают скауты ноты,
Но поют -- о, Боже мой!.."
Слово "бегемоты" потребовало спецiальнаго разъясненiя, каковое и было дано Тамарой со всeми красками 183 тропических истоков Голубого Нила. Правда, слова Африка и Нил тоже потребовали объясненiй.
-- Да что-ж это, ребята, -- словно обидeлся боцман. -- Все-то мы вам поем, да разсказываем. А вы нам-то развe не сумeете спeть?
-- Мы-то? Эва! -- с ноткой обиды в голосe отвeтил "генерал". -- Мы тоже не сапогом сморкаемся... Давай, робя, сгрохаем, что-ль?..
-- А что?
-- Да хуч бы для начала -- нашу "подвагонную". Я -- за запeвалу... Ну-ка!..
Хриплым, но вeрным баском Каракуль затянул пeсенку о судьбe безпризорника, вездe встрeчающаго пинки и окрики. Всe его сторонятся и никто не пожалeет... Вот он, одинокiй и озлобленный, в кучкe других безпризорников встрeчает какую-то дeвочку и останавливается, как вкопанный...
"-- Что, пацан, распялил зeнки?16
-- Гдe тебe, дуреха, знать...
Ты мою сестренку Нинку
Мнe напомнила опять...
Ну точь в точь твой голос звонкiй,
И глаза совсeм твои...
-- Ну, а гдe твоя сестренка?
-- Скорый поeзд раздавил".
И нестройный хор маленьких оборвышей дружно подхватил:
"Свисток, браток, да на ось...
Нас опять повезет паровоз...
Мы без дома и гнeзда,
Шатья безпризорная..."
Мы похвалили. "Генерал" расплылся от удовольствiя.
16 Пристально смотришь.
-- Ну, ежели вам понравилось, -- мы вам тут цeльный концерт сварганим... А ну-ка, Сенька! Давай, Шкет, 184 что с того, что ты по дачным поeздам воешь... Хуч тут и безплатно, да для хороших людей и веревки говорят не жалко.
Сенька-Шкет, курносый остроглазый мальчик с огромной копной бeлокурых растрепанных волос на головe, довольно ухмыльнулся.
-- А мнe што? Я завсегда. С моим полным... А што?
-- Да вот, хоть "Гон со смыком"...
Сенька подбоченился и потопал по песку босыми ногами...
-- Эх, чечетка не выйдет... Эх-ма!.. Ну, да все едино...
И он начал чистым ясным голоском пeсенку вора:
"Гоп со смыком -- это буду я... Та-та...
Граждане, послушайте меня.
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня... та-та"...
Тут Сенька разухабисто подмигнул, шевельнул плечами, и видно было, что на полу он иллюстрировал бы пeсенку залихватским танцем...
"Но сколько бы в тюрьмe я не сидeл, та-та
Не было минуты, что-б не пeл...
Заложу я руки в брюки
И хожу, пою от скуки...
Что уж будешь дeлать, коль засeл? Та-та"...
Дальнeйшiя приключенiя вора развиваются своим чередом... Вот он "весело подыхает":
"Но если я неправедно живу, та-та,
К чорту попаду я на луну...
Черти там, как в русской печкe,
Жарят грeшников на свeчкe...
И с ними я литровку долбану... та-та"...
Приключенiя неунывающаго воришки продолжаются и в раю: 185
"Там живет Iуда Искарiот, та-та...
Среди святых лягавым он слывет.
Гадом буду, не забуду,
Прикалeчу я Iуду:
Пусть, халява, даром не орет..."
Пeсенка вызвала дружный смeх. Надо признаться, что парнишка исполнил ее прямо артистически, с большой музыкальностью и юмором. Единогласно потребовали "еще".
-- Ну, что-ж еще?.. Развe, вот, еще Пересыпскую. Эх...
"Eшь ананасы,
Рябчика жуй...
День твой послeднiй
Приходит, буржуй!.."
-- Да брось к чортовой матери, Сенька, -- раздались голоса. -- Выбрал тоже дерьмо такое пeть! При буржуях сам бы, небось, может, ананасы жрал бы. Давай лучше жалостную!..
-- Жалостную? Ну, ладно. С дрожементом, значит?
Он скорчил унылую рожицу и слезливо запeл:
"Товарищь, товарищь,
Скажи моей мамe,
Что сын ея погибнул на постe...
С винтовкой в рукою
И с шашкою в другою
И с пeснею веселой на устe..."
Далeе оказывается, что причины такой трагической смерти -романтическiя:
"Евонная Манька
Страдала уклоном.
Плохой между ими был контакт...
Намазанныя губки,
Колeна ниже юбки...
А это безусловно -- вредный хфакт..." 186
Происходит соотвeтствующая "идеологическая дисскусiя", в результатe которой:
"Она ему басом:
-- Катись к своим массам!..
Не буду я сидeть в твоем клубе...
-- Ах, ты, вредная гада,
Тибя менe не надо,
Я проживу и без тебe"...
Но, в концe концов, -- "сердце не камень"... Оно разрывается от обиды:
"Товарищь, товарищь,
За что же мы боролись...
За что мы проливали нашу кровь?
За намазанныя губки?
За колeна ниже юбки?
За эту, за проклятую любовь?"
Мы были в восторгe. "Генерал" горделиво усмeхнулся.
-- Он у нас чище Шаляпина... Как гдe на вокзалах -- так монета и сыпется...
-- А что ты с деньгами-то дeлаешь? -- спросил Боб.
-- Как это что? -- не понял вопроса Сенька. -- Обыкновенно, что...
Теперь очередь не понять наступила у боцмана..
-- Как это, обыкновенно?
-- Ишь, ты, наивняк какой выискался! -- фыркнул Сенька. -- Ясно что -пропиваю... А что-ж с ними больше дeлать-то?
Каракуль прервал дeловой разговор.
-- Ладно, ладно... Заткнись, Сенька. А ну-ка, Манька, проскрипи ты что.
Манька, темнокожая дeвочка лeт 13, злобно сверкнула на Каракуля черными глазами из под косм свeшивающихся на лицо волос.
-- Ты, Ванька, своей голотой командуй, -- обрeзала 187 она "генерала". -- А когда к нам лeзешь -- сопли раньше утри...
-- Да ты не кирпичись, Манька, -- примирительно отвeтил Каракуль. -- Я вeдь так только. Спой, дружок, холера тебe в бок, для наших-то хозяевов... Не ломайся!
Мы присоединились к просьбe. Манька секунду колебалась, но потом кивнула головой.
-- Ишь, ты, -- шепотом сказал мнe Каракуль... -- Вот чудеса-то! Уговорили!.. Огневая она, да с норовом... Не зря ее "Манька -- вырви глаз" зовут?...
-- Это почему ее так прозвали?
-- Никому не спустит! Как что -- так в глаза, как кошка, лeзет. Говорят, какому-то красноиндeйцу так глазья и повыдергивала... Не поладили, видно...
-- Ш-ш, -- зашишикали на нас, и в наступившей тишинe прозвенeл мягкiй серебристый голосок, тихо и с громадным чувством начавши чудесную по простотe и лирикe пeсенку "Кирпичики"...
"На окраинe гдe-то города
Я в убогой семьe родилась...
Горемыкою, лeт пятнадцати,
На кирпичный завод нанялась..."
Ах, эти "Кирпичики"!.. Как молнiеносно и стихiйно овладeли они всей Россiей... Кто только не знал их и кто не пeл?.. Я помню, как в Москвe нeсколько концертов подряд знаменитой артисткe Неждановой не давали пeть, требуя "Кирпичиков". Она отговаривалась незнанiем слов. Тогда избрали комиссiю, чтобы написать текст и все-таки, в концe концов, заставили ее спeть "Кирпичики".
И никогда знаменитая пeвица не слыхала, вeроятно, таких апплодисментов, как послe заключительных слов пeсенки:
...Так за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я милый завод...
И сколько лeт пришлось всяким совeтским "культ-отдeлам" принимать мeры для выкорчевыванiя этой "идеологически невыдержанной" пeсенки... 188
А звуки пeсенки льются и льются... И всe притихли и как будто зачарованы голосом "Маньки -- вырви глаз", поющей под аккомпанимент рокота моря...
-- Манечка, Манька... -- раздались голоса послe конца пeсни... -- А ну-ка, "Мурку"... Спой, Манька, не ломайся, когда просят... А ну...
Манька, словно очнувшись, тряхнула головой, и снова в ея глазах блеснул злобный огонек. Тамара наклонилась к ней и ласково сказала.
-- Спойте, Манечка, мы всe просим... Пожалуйста, голубчик.
Манька как-то дико взглянула на Тамару, вздрогнула и отвернулась.
-- Ладно, -- отвeтила она.
И в наступившем напряженном молчанiи полилась пeсенка о любви вора к "Муркe"... В этой любви и страсть, и ненависть, и боль... И звонкiй голосок пeвуньи с замeчательной выразительностью передавал эти примитивныя чувства вора. Я оглянулся... Безпризорники сидeли неподвижно, не отрывая глаз от лица Маньки. Кулаки у многих были сжаты и от волненiя прерывалось дыханiе и раскрывались рты...
"Мурка" оказалась предательницей... Любовь вора и сладкое "блатное" житье она промeняла на "лягашку"17... И вот наступает возмездiе:
"Шел я на малину18, встрeтились мнe урки...
Вот один из них мнe говорит:
"Мы ее вспороли... В кожаной тужуркe
Там, за переулочком, лежит..."
И рыдающим аккордом вырываются из губ поющей дeвочки послeднiя слова:
"Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая...
Здравствуй, дорогая... И прощай..."
И я вижу, как по щекe удалого Каракуля ползет слеза...
17 Сотрудник уголовнаго розыска.
18 Воровской притон.
189
Кончилась пeсенка, но молчат всe. Сколько у этих дeтей сентиментальности и романтичности под внeшней корой наплевательскаго отношенiя ко всему в жизни... И не разберешь, что здeсь больное, издерганное, а что душевное и мягкое ...
Каракуль первым встряхнул головой.
-- Вот, стерва, -- одобрительно произнес он, стараясь скрыть свое волненiе. -- Аж до сердца достало!.. Тебe бы Манька, в звeринец, ты бы бегемотов, вот, как в пeснe, в слезу бы вогнала. Фу... Ну, это не дeло -так разнюниваться... А ну-ка, Шлемка, запузырь ты что повеселeе... Хоть бы про свадьбу!
Худой высокiй мальчик озлобленно оглянулся.
-- Пошел к чорту, -- мрачно буркнул он.
-- Ишь, ты, какой гордый, что твой Троцкiй! -- вспыхнул Сенька. -- Как дельфина-то, небось, жрал, а как сгрохать что, так и морду воротишь... Раз компанiя -- так уж нечего разсусоливать. Добро бы еще не умeл...
-- Спойте, Шлема, -- попросил я, с интересом вглядываясь в его характерное еврейское лицо с тонкими чертами, красиво очерченными блeдными губами и чахоточными пятнами на щеках... -- Я очень люблю еврiйскiя пeсенки. А вы сами откуда?
Щлема исподлобья взглянул на меня.
-- Я? С Голты.
-- Ага -- это который в "Первомайск" переименован? Я бывал там...
Лицо Шлемы мгновенно прояснилось...
-- Бывали? Правда? А давно?
-- Да в 1922 году.
-- А-а-а-а, -- разочаровано протянул Шлема. -- Давно... Тогда еще люди жили. А теперь там -- уй, не дай Бог, что дeлается...
-- А ты-то почему уeхал?
Тонкiя губы Шлемы болeзненно искривились:
-- Почему?... И отец умер, и мать умерла, и сестра умерла. Я и ушел...
-- Да будя там слезы точить, -- вмeшался Каракуль. -- Чего ушел? Ясно чего -- не сдыхать же с 190 голодухи... Им вeдь, жидюкам, может, хуже нашего пришлось! Мужик -- он на землe хоть что найдет, корешок какой выкопает, а им совсeм каюк. Ну, да ладно! Таких исторiй не переслушаешь... Вали, Шлемка, своего Шнеерзона. Нечего там! А мы, ребята, покеда для него оркестр сварганим.
И улыбающiеся безпризорники начали подмывающе веселый мотив "Свадьбы Шнеерзона".
-- Ну, ну, Шлемка... Гоп, ца, ца, ца... Гоп, ца, ца, ца...
На блeдном лицe Шлемы промелькнул отсвeт борьбы с самим собой, но потом губы его скривились в невеселой усмeшкe. Он покорно встал и, балансируя в такт "оркестру", плавным речитативом начал чудесную пeсенку об еврейской свадьбe.
...Большущiй шум ув домe Шнеерзона,
"Ес титсах хойшех" -- прямо дым идет.
Он женит сына, Соломона,
Который служит ув Губтрамот".19
Еще нeсколько строф и Шлемка улыбается уже весело и задорно, его глаза начинают подмигивать, и тeло все живeй движется в такт пeсенкe.
19 Губернскiй транспортно-механическiй отдeл.
Ax, эта веселая Одесса, создавшая изумительные шедевры бодрых, смeшливых пeсенок. "Одесса-мама" -- разгульная, неунывающая, искрящаяся жизнерадостностью. Кто из одесситов не любит глубоко своей Одессы и кто не стыдится внeшне этой любви?
-- Скажите, вы с Одессы?
Оскорбленный отвeт:
-- Сами вы сволочь!
Еврейская свадьба в голодной Одессe. Шлемка ее своим акцентом подчеркивает каждый штрих описанiя. Вот непревзойденный блик: "музыкальное оформленiе" свадьбы:
"А на столe стоят три граммофоны...
Один "Дубинушку" сибe поеть,
Другой увертюрит из "Миньоны",
А третiй "Яблочку" ореть..." 191
Дружный хохот сопровождает каждый стих. И оркестр с особенным жаром подхватывает залихватскiй мотив.
Безпризорники на случайной работe по переноскe ящиков.
Я вглядываюсь в покрытое красными пятнами лице Шлемы, еврейскаго мальчика, вмeстe с тысячами других валяющагося под заборами и трубами. Сколько евреев -- 192 и сeдых "буржуев", и подростков -- пришлось встрeчать мнe за рeшетками двух десятков пройденных мной тюрем, в твердынях Соловецкаго монастыря, за проволокой лагерей, в глуши сибирской ссылки, в "труд-коммунах" ГПУ, этапах -- словом, на днe совeтской жизни.
Тяжело досталось похмeлье революцiи еврейской массe. Может быть, даже тяжелeй, чeм другим.
-- Вот это, да! -- восторженно заорал Каракуль послe конца пeсенки. -Вот это, удружил! Ну, Шлемка, за мной пол-литра! Молодец ты, обрeзанная твоя душа! Ей Богу, молодец! Ну, а теперь давай, ребята, напослeдок нашу, безпризорную, жалостную. Ну-ка-сь! Хором, как слeдовает, как взрослые. Разом! Ну...
И сиплые надорванные голоса, потерявшiе свою звучность в мятелях сeвера, под морозами уличных закоулков, в пыли вагонов, в углe кочегарок, затянули любимую пeсню безпризорника:
"Во саду на рябинe
Пeсни пeл соловей...
А я мальчик на чужбинe
Позабыт от людей"...
Сиротливой жалобой прозвучали первыя слова этой пeсни, словно души этих маленьких человeчков, брошенных в тину и грязь жизни, протянули к нам, взрослым, свою боль и свой упрек... Словно весь смeх и недавнее веселье были только наигранным способом скрыть свою боль. А вот, теперь эта боль прорвалась...
"Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лeт...
Я родился сиротою,
Счастья, доли мнe нeт"...
Сколько искренняго чувства в этих срывающихся голосках! Сколько наболeвшей жалобы в звуках этой простой протяжной мелодiи. Сколько жуткаго смысла в этих нехитрых словах!..
И на фонe нестройнаго, словно рыдающаго и захлебывающагося, хора тонкiе голоса Маньки и Сеньки выписывают горькiя слова: 193
"Как умру, похоронят
И зароют меня,
И никто не разскажет,
Гдe могилка моя..."
А сверху сiяет солнце, рокочет море, мягко цeлует всeх ласковый вeтерок. Сколько радости в мiрe!..
Но темная тeнь безпредeльнаго человeческаго горя, только одна капля котораго выражена с таким отчаянiем в этой пeсенкe, туманит всю красоту картины Божьяго мiра...
Боже мой! Боже мой! Вот таких маленьких человeчков, лишенных крова, семьи, ласки, уюта, участiя, дружбы, -- их миллiоны! Миллiоны маленьких, исковерканных жизней и сломанных ростков...
Живая пыль на дорогe революцiи... Кто положит их слезы, их кровь, их жизни на чашку вeсов против перспектив "царства счастья"?
Путь к душe
Минутка бесeды у костра... Почти невидимыми огоньками вспыхивает приготовленный заранeе костер. По старой привычкe укладываются скауты у костра послушать, как в старину, разсказы "дяди Боба"... Безпризорники тоже незамeтно проникаются важностью момента и затихают...
Сегодня я говорю именно для них, наших гостей, "нашего балласта", как добродушно-шутливо называет ребятишек наш боцман...