Страница:
— Стэл.
— Он тут ни при чем. — Тигир пожал плечами. — Мне нужен был пример. Чтобы остальные испугались и поняли, что шутить со мной не стоит. Парень подходил лучше других, вот и вся его беда. Лучший способ заставить такую свору повиноваться — запугать ее. А внушить страх этим грязным голодным отбросам, полжизни проведших на задворках города, можно только одним путем — безразличием. Можешь взять два кейра и порубить десять человек, но рано или поздно на глухой темной улице твоя спина найдет свой артак. Нет, единственный путь внушить им уважение — показать, насколько мало стоит для тебя жизнь. Твоя и чужая. Когда ты научишься убивать безразлично, холодным росчерком лезвия, ты станешь неприкасаем.
— Интересная мысль. Твоя?
— Не только. Помнишь, как ты сам уделал человека у вала?..
Крэйн не стал говорить, что для того удара ему не требовалось напускать на себя безразличие. Он всего лишь стер с земли гнилостный смердящий комок плоти, по ошибке считаемый человеком.
Тигир не дал ему ответить.
— Пошли. Я оставил за старшего Стара, а он парень молодой, еще выкинет чего... Теперь загонять будем мы. До рассвета Эно нам надо забить еще десяток. Давай поднимайся, времени у нас немного.
В тот Урт удача следовала за ними. Они накрыли небольшой выводок молодых карков почти сразу же, и на этот раз добыча была весомей. Молодые хищники, нелепо вихляя гибкими телами, неслись прямо на копья, удары их хлыстов лишили несколько загонщиков пальцев, но и только. Погибший был лишь один — он слишком рано наклонился к упавшему карку, считая того уже умершим. Карк, лишь оцепеневший от боли, взмахнул сразу всеми щупальцами-хлыстами. После боя загонщикам пришлось потратить порядочно времени, чтобы собрать все, что осталось от неудачливого охотника.
Крэйн бежал вместе со всеми загонщиками отряда, потрясая над головой оружием, хлопая руками по бокам и издавая крики. Но слова Тигира, сказанные во время короткой минуты отдыха, не имели к этому никакого отношения — просто волна всеобщего безумия, захлестнувшая людей и заставившая их бежать сквозь синюю степь и кричать, выплескивая в воздух все накопившееся напряжение недолгой битвы, страх, ненависть и надежду, коснулась и его.
Он бежал, какое-то мгновение полностью слившись с оглушительно визжащим и рокочущим комом человеческих тел, выплескивая из себя рваные нечеловеческие звуки. Поддавшись единому порыву, загонщики в тот момент сами казались стаей обезумевших животных, они бежали и кричали, и размахивали оружием до тех пор, пока не стали падать от изнеможения прямо на землю и впереди не появилась высокая фигура Тигира, машущая руками.
— Добыча, — осклабился тот, потрясая над головой двумя отрубленными под корень хлыстами. — Пятеро наши! Одного упустили, но подранок — далеко не уйдет...
Наваждение закончилось, Крэйн без сил опустился на траву и, чувствуя кожей слизкую пронизывающую прохладу рассвета Эно, впервые подумал о том, что может уже никогда в жизни не увидеть Алдиона. Картина, стоявшая у него перед глазами, была настолько отталкивающа, невероятна и несовместима со всеми воспоминаниями прошлой жизни, что высокие стены Алдиона и башни тор-склета впервые подернулись полупрозрачной дымкой.
Они были далеко и, глядя на потных, уставших, вымотанных до предела людей в грязных лохмотьях, лежащих кто где, побросав оружие, Крэйн с неожиданно накатившей щемящей тоской, похожей на холодные предрассветные лучи, вдруг понял, что мир, порождением которого был он сам, может навсегда исчезнуть. И останутся только эти грязные уродливые морды, затхлый запах от мочи и крови на лохмотьях. Мысль эта, пронзившая его по позвоночнику длинной зазубренной иглой, была настолько проста и в то же время невероятна, что подавленное тело оцепенело, и Крэйн не отреагировал даже тогда, когда кто-то из загонщиков похлопал его по плечу, проходя мимо.
Деньги они получили сполна, восемь сер на всех, да по одному каждому — новых, с не стершимся еще гербом Триса. На всех не делилось и остаток Тигир ссыпал в свой тулес, спорить с ним никто не стал. Деньги, причитавшиеся погибшим, без спора разделили промеж остальными.
Вымотанные загонщики с побледневшими лицами разбрелись, как только Тигир с ними расплатился, большая их, не теряя времени, направилась в трактир.
— Стой, — бросил Тигир Крэйну, когда тот собирался ходить, и придержал его за плечо. — Это тебе.
В подставленную ладонь скатилось пять кубышков. Тигир подмигнул.
— Это что?
— Привесок. Наниматель был доволен сегодняшней охотой и накинул еще десятку поверх. Восемь карков за Урт — это неплохой итог, а наш хозяин, вероятно, решил немного подкормить свору... Хотя бы до конца сезона.
Крэйн зажал деньги в кулаке. Острые грани сер резали кожу, но их прикосновение было приятно. А ведь немногим ранее эти жалкие крохи способны были разве что вызвать презрительную улыбку на его лице.
— А ты решил подкормить меня?
Узкое хитрое лицо Тигира разошлось в широкой белозубой улыбке, обрамленной узкой полоской розовых губ.
— Хороших людей стоит подкармливать, парень. Смотри, останешься со мной до конца сезона — получишь в сотню раз больше.
— Думаешь, я буду участвовать и дальше?
— Вижу. Ты не из тех, кто ищет полдесятка сер на кувшин фасха. Оставайся загонщиком и вряд ли пожалеешь. На рассвете Урта — опять возле вала. Приходи.
— Я подумаю.
— Ну так думай.
Тигир повернулся и неторопливо зашагал куда-то к центру. Крэйн остался один.
Лекарь встретил его без удивления, лишь приподнял тонкую острую бровь.
— Нагулял ума, бродяга?
Вместо ответа Крэйн высыпал деньги на стол. Не теряя времени, лекарь достал несколько невысоких толстогорлых бутылочек из дешевого темного стекла и, вынув деревянные затычки, принялся осторожно смешивать их содержимое в неглубокой мисочке, наполняя воздух глубоким тревожным запахом, в котором было что-то от запаха травы. Крэйн следил за его действиями молча, машинально теребя нарывы на лице.
Смесь оказалась отвратительной. Щеку залило жидким огнем, кожа, казалось, стала съеживаться.
— Печет? — без всякой жалости спросил лекарь, глядя на него сверху и набирая специальной лопаточкой новую порцию мази. — Это нормально. Если бы излечение болезни было бы всегда приятно, у меня в пациентах был бы весь город. Терпи.
Крэйн терпел, хотя от боли темнело перед глазами. Окончив процедуру, лекарь закрыл свои бутылочки и вытер чистой тряпицей инструмент.
— Приходи через два Эно, — сказал он. — Оплата та же. Думаю, понадобится не меньше десяти раз.
Крэйн смолчал, стиснув зубы. Десять раз! Но Ушедшие, если у него снова будет человеческое лицо...
— Я приду.
Забравшись в пустой колодец, Крэйн уснул. Во сне к нему снова явился ворожей. Он скалился, обнажая кривые мелкие зубы, и взгляд его казался мертвым, лишенным жизни, как потрескавшаяся глина в русле пересохшего ручья. Волосы, бесцветные и казавшиеся сухими волокнами дерева, спадали на его лицо двумя широкими волнами. Крэйн не помнил, что происходило во сне, но проснулся он покрытый холодным липким потом, а сердце сдавленно и натужно стучало. Ворожей преследовал его даже после смерти.
— Ты меня не достанешь, — сказал Крэйн ему сквозь зубы. — Я вылечусь. А ты — всего лишь жалкий вздор.
После уверений лекаря, который считал настигшую его напасть хоть и тяжелой, но все-таки болезнью, не имеющей ничего общего ни с ворожбой, ни с проклятиями, в это верилось сильнее. События далекого Урта в хлипком склете старика утратили четкость, покрылись твердой коростой, сквозь которую уже не так отчетливо слышался скрип царапающего доски пола лезвия. Даже лицо ворожея, которое, как казалось Крэйну, врезалось в его память намертво, постепенно забывалось, от него остались лишь зыбкие контуры, нечеткие, как тяжелый утренний туман. Но взгляд сумасшедшего старика все не забывался, рождая при каждом воспоминании неприятную тягучую дрожь внутри. За всю свою жизнь Крэйн не боялся никого, много раз ему приходилось быть на полулокоть от смерти, но он чувствовал, что если бы судьба позволила ему переиграть тот Урт, из-за которого он сейчас, грязный, ободранный и голодный сидит в пересохшем колодце в чужом городе, он бы покинул проклятый склет со всей скоростью, на которую был бы способен хегг.
— Я вылечусь, — повторил Крэйн. Отряхнув от пыли зловонный ветхий плащ, он набросил его на плечи, сзади за пояс сунул свой небогатый арсенал — скверный обломанный стис и щербатый кейр, на котором еще чернела засохшая корка крови карка. Очень хотелось есть, желудок казался огромной, пышущей голодом и жаром дырой, от сна на холодной земле ныли кости. Но Крэйн, ни мгновения не задержавшись, уперся руками в осыпающуюся стену колодца и полез наверх, к розовеющему круглому куску закатного неба.
Тигир нашелся, как и Урт назад, возле вала. К нему, шумно сопя и потирая тяжелые с хмеля головы, сползались из темных узких улочек загонщики. Заметив Крэйна, Тигир коротко кивнул ему, как старому знакомому.
— Сегодня будет хороший Урт, — только и сказал он. — Нас ждет не один выводок.
Время растянулось, как кусок потерявшей цвет застиранной ткани. Дни сплелись в звенья одной цепи, на которую были нанизаны те или другие воспоминания. Воспоминания эти не всегда были приятны, возможно, потому, что почти всегда были пронизаны болью, отвращением или усталостью, но именно из них складывалась жизнь того, кого еще недавно звали Крэйном, шэлом Алдион.
Удача сопутствовала загонщикам, хоть в чем-то судьба смилостивилась над ним, каждый Урт они добывали не меньше полдесятка карков идо сих пор крупных провалов не случалось. За все время погиб только один, еще двоим серьезно рассекло головы. Тигир не стал их добивать, лишь набрал в отряд новых, однако не перестаравшись, помня о том, что выручка делится между всеми загонщиками.
Постепенно у них выработался опыт. Теперь они загоняли осторожно и без спешки, не впадая в горячку нетерпения, действовали четко и слаженно, притеревшись друг к другу. Пока одна группа загоняла карков, другая уверенно вытягивалась в линию и, подготовив длинные колья, ждала, когда кавалькада хищников окажется рядом. Чтобы остановить их, загонщики научились бить их копьями по лапам — часто одного доброго удара хватало на то, чтобы карк, оглушенный и переломавший большую часть хлыстов, рухнул в траву. После этого на него с разных сторон прыгали трое человек с кейрами, и в мгновение дело было закончено. Крэйн старался держаться в тени, не привлекая к себе внимания и стараясь заглушить порывающиеся к действиями отточенные инстинкты воина. Помня слова Тигира, он старался, хоть и не без внутреннего протеста, походить на остальных. В бою это получалось, но как только они пересекали черту Триса, он снова становился одиночкой. На него косились, если он заговаривал, что, впрочем, случалось достаточно редко, с почтением отвечали, но он чувствовал себя лишним среди этой черни, одержимой жаждой фасха и денег, занозой, сидящей глубоко в коже. Вокруг него установилась аура напряженного хмурого выжидания, никто не поворачивался к нему спиной, даже когда он не держал в руках оружие.
— Они тебя боятся, — пояснил однажды Тигир. — И ненавидят. Но боятся больше, поэтому ты еще жив.
— Я дерусь бок о бок с ними, — возразил тогда ему Крэйн. — Некоторым из них я, бывало, спасал жизнь. Отчего им меня ненавидеть?
— Грязь можно разглядеть только на чистых руках, — усмехнулся главный загонщик. — Когда их много, они не стыдятся друг друга, они одинаковы в своей нищете и трусливой жалкой ненависти, но они инстинктивно чувствуют, что ты не такой. Что в твоих глазах они являются теми, кто есть на самом деле — отбросами, швалью, уличным мусором. Правдивые зеркала редко остаются целыми, Крэйн.
— Польщен.
— Напрасно. Ты не луч света, Крэйн, как образец добродетели ты не смотришься. Я хорошо знаю людей, поверь старику. Ты достаточно жаден, самоуверен, презрителен и равнодушен, чтобы быть контрастом в стае черни. Ты просто... другой.
— Тигир, бывало, люди умывались кровью и за гораздо меньшее, чем сказал сейчас ты. Веришь?
— Тебе — верю. — Загонщик изобразил на лице улыбку. — Я не захотел тебе лгать.
Тигир остался жив и в этот раз. Крэйн знал почему — в своей смелости, демонстративной браваде и презрении к жизни и смерти Тигир отчасти походил на него самого. Точнее, на бывшего шэла Алдион. Глядя на него, Крэйну казалось, что он смотрит в искаженное зеркало. Однако, как он понял, это было всего лишь иллюзией — кроме безрассудной смелости и презрения, ничто не роднило его с этим шумным и беспорядочным шеерезом, объездившим весь мир.
За Урт выпадало обычно около десятка сер, бывало, и десять с пятью, если после загона подбрасывал от довольного нанимателя привесок Тигир.
Бывало, что и ничего. Прибавком Тигир делился только с лучшими загонщиками, справедливо считая, что остальные останутся на месте и так.
Когда это случалось, оставшиеся после очередного визита к лекарю деньги Крэйн тратил на лежанку в трактире и еду — как правило, плоды тангу или взопревшие зерна олм, из которых в Трисе делали кашу. Когда денег не оставалось совсем — он проводил Эно в заброшенном колодце, покидая его лишь за тем, чтобы поискать за валом съедобных злаков или, если повезет, найти куст недозревшего туэ.
Остальные загонщики тратили деньги не так расчетливо — их выручка за Урт почти всегда уходила на грязных женщин, как называл их лекарь, и тайро в трактирах. Тайро Крэйн уже пробовал, это было отвратительное подобие фасха, которое местные трактирщики гнали из всякой дряни, щедро добавляя перебродившего сока туэ. Смесь получалась отвратительной — она была маслянистой, жидкой как вода и пахла кислой горькой грязью, от этого запаха сводило челюсти и кружилась голова. Однако стоило тайро гроши, и почти все загонщики, включая Тигира, отдавали ему должное. У этих жалких людей не было никакой цели в жизни, они следовали простому и надежному порядку — жить, пока живется.
Визиты к лекарю, ставшие постоянными, приносили боль и значительный ущерб тулесу. Лекарь накладывал свою отвратительную мазь на изуродованное лицо и не упускал случая, чтобы напомнить Крэйну о его никчемной безалаберной жизни, которая привела к болезни. Стиснув зубы, Крэйн терпел, ради того, чтобы убрать огромные язвы со своего лица, он согласился бы перетерпеть и не такое. Однако язвы все не исчезали, избугрив всплошную всю левую сторону его лица, они постепенно стали переходить на лоб и подбородок. Обеспокоенный этим, Крэйн поделился своим наблюдением с лекарем, но тот поспешил его успокоить.
— Это не страшно. Болезнь больше не растет, мне удалось загнать ее внутрь. А эти прыщи, как бы они ни бегали по твоей морде, исчезнут через десять Эно.
Однако десять Эно миновали, а болезнь все не отступала. Лекарь пришел ко мнению, что понадобится еще один курс лечения мазью, а возможно, и два. Крэйн не стал спорить. Он понимал, что лекарь — его единственная возможность справиться с хворью, если не он — все может быть гораздо хуже. Не всякий сейчас пустит на порог нищего уродца, а если кто и пустит — цену заломит в три раза выше по сравнению со здешней. Значит, надо терпеть. Крэйн перестал ночевать в трактирах и ограничил себя в еде, только чтобы оплачивать услуги лекаря. Из-за скверного питания и холода, донимавшего его целый Урт, даже во время загона, Крэйн сильно похудел, запястья и бедра стали тонкими и костлявыми, как у старика, кожа посерела. Тело его утратило гибкую подвижность, чтобы сохранить силы он двигался медленно и осторожно, словно ожидая влюбое мгновение упасть на мостовую, голова низко опущена, чтобы капюшон скрывал лицо.
Его не искали. Дружинников в Трисе было много, но ни разу Крэйн не замечал, чтобы они кого-то искали или прочесывали город. Но все же из предосторожности он срезал длинные волосы, чтобы окончательно убрать сходство с беглым шэлом Алдион. Он не сомневался, что теперь самый внимательный шпион не признает его, даже если пройдет в двух шагах. Тем не менее он старался не показываться в течение Эно на улицах, предпочитая проводить время в облюбованном убежище, за едой он ходил на закате Урта, когда на безлюдных улицах уже исчезали верховые патрули стражи — Крэйн все еще продолжал надеяться на помощь Лата, хотя и понимал, что вряд ли посыльные брата, кем бы они ни были, смогут отыскать его в чужом незнакомом городе, особенно таком большом и шумном, как Трис. Поначалу он тайком пробирался к проходу вала и, спрятавшись в тени склетов, часами наблюдал за входящими. Но занятие это хоть и давало надежду, было не только опасно, но и бессмысленно — Крэйн прекрасно понимал, что у него нет шансов узнать посыльного из Алдиона, а сам Лат, как бы он ни тревожился за судьбу брата, вряд ли сможет явиться лично, особенно после переполоха, который поднялся в тор-склете. Выходило, что надо рассчитывать только на себя.
И Крэйн рассчитывал.
Одинокий, звереющий от собственной жалкой беспомощности и необходимости жить в грязной бездомной стае, он жил только охотой, отмеряя время едкими прикосновениями мази. После десятка загонов Тигир стал ценить его еще больше, но Крэйк в очередной раз отказался от должности командира отряда. Он слишком хорошо понимал, что обрати на него чересчур пристальное внимание высокородный наниматель — не успеет зайти Эно, как он окажется в руках аулу Орвина. А он хотел жить, хотя бы ради того, чтобы обрести свое прежнее лицо. Засыпая в душном, пропеченном дневным жаром колодце, он представлял, как покидает наконец грязный беспорядочный город, задыхающийся в собственных нечистотах, зловонный город бездомной черни и тайро.
Загоны тем временем шли все хуже и хуже. Редкий Урт приносил хотя бы пять карков, Тигир все чаще хмурился, от бровей расходились к вискам тонкие глубокие морщины. Он знал, что сезон кончается — очень скоро выводки, набирающиеся сил для брачных ритуалов, уйдут далеко на юг, туда, где отряд загонщиков их не настигнет, даже если каждый обзаведется хеггом из тор-склета. Поэтому он рассчитывал загнать побольше карков до того момента, пока не станет окончательно поздно. Кроме того, Крэйн подозревал, что Тигир планирует и после окончания сезона пару Уртов подурить нанимателю мозги, выслеживая в степи давно ушедших хищников — по уговору каждый член отряда получал по серу независимо от исхода загона. То ли наниматель понял эту тактику, то ли догадался интуитивно, но деньги за каждую охоту стали поступать реже, за три Урта до конца сезона долг отряду Тигира со стороны родича шэда составлял уже почти сотню сер. Крэйн опять сжимал зубы, чувствуя, как голод гложет тонкие бескровные кости, но как тайлеб-ха он готов был терпеть без еды, лишь ради того, чтобы на вырученные деньги доставать зелье. В неудачные Урты, когда денег не было, он одалживал у Тигира. Тот никогда не спрашивал о причине, но никогда и не отказывал. Этого было достаточно.
С завершением сезона деньги перестанут поступать, Крэйн отмечал это машинально, как не имеющий особой важности лег. Но это была катастрофа.
По его подсчетам, оставшихся у нанимателя денег должно было хватить на два посещения лекаря, что делать после этого — он не представлял.
Жизнь бездомного загонщика стала сказываться на Крэйне, из Эно в Эно вытравляя из него прежние привычки. Крэйн стал замкнут, молчалив, взгляд его, до этого острый и уверенный, стал быстрым и настороженным.
Движения, даже такие простые, как поворот головы, — хищными и поспешными.
Наблюдая за собой, Крэйн находил все новые и новые зменения. Прорастая в нем как отложенная личинка бальма, они вплетались в его мысли и чувства. «Быть внешне шелом Алдион я перестал давно, — размышлял Крэйн, глядя на далекий круглый кусок неба над головой. — Кажется, теперь я перестаю быть им и внутренне. Интересно, какая именно часть моего „я“ должна измениться, чтобы оставшееся уже не имело права именоваться мной?» Впрочем, ответ был ему безразличен — то, что все еще оставалось Крэйном, было занято более важными вещами.
Этот Урт застал их не в поле. Крэйн с Тигиром стояли в широкой щели между двумя склетами, наблюдая за узкой улицей, неподвижной и прямой, залитой холодным синеватым свечением. Людей видно не было, лишь поодаль, привалившись кривыми крепкими спинами к хитину ограды замерли трое загонщиков. Глаза их, в которых отразилась холодная неподвижность впавшего в сон города, были безразличны и пусты, они не выпускали на поверхность чувств напротив, вбирали в себя все, как огромные черные дыры, Крэйн чувствовал затылком эти рыбьи взгляды, но не поворачивался.
Он смотрел не отрываясь на один из склетов на противоположной стороне улицы. Самый обычный склет, мало чем отличающийся от других старых хлипких строений в этой части города.
— Долго... — беззвучно выдохнул прислонившийся к стене неподалеку Тигир. — Если я замерзну окончательно, это обойдется в лишний десяток сер.
— Пока надо получить причитающиеся, — отозвался Крэйн, не отрываясь от склета.
— Получим...
— Кажется, ты единственный, кто в это верит.
— Дайрон знает меня не одну тысячу Эно. Это не тот человек, ради которого вернулись бы Ушедшие, но слово свое он держит. Деньги и вера, парень, это два лезвия одного эскерта — они не могут существовать раздельно. Если ты имеешь дело с деньгами, тебе придется очень быстро учиться верить другим и, напротив, делать все, чтобы поверили тебе. На этом все держится.
— Действительно, стоящий пример доверия... — усмехнулся Крэйн. — Что в таком случае мы тут делаем?
— Иногда доверия бывает мало, — тонко улыбнулся в ответ Тигир. — Не я звал вас за собой, верно?
— Доверия должно быть в меру, — ровно пробасил кто-то от стены, разминая затекшую спину. — Ты лихой командир, но деньги будут подороже твоего слова...
— Я тебя хоть раз обманывал, Теол? — обернулся Тигир.
Загонщик качнул головой.
— Ни разу.
— А теперь, значит, после того как мы с тобой весь сезон рисковали шеями, я могу взять всю выручку и исчезнуть вместе с ней?
— Сезон закончился, Тигир.
— Но начнется следующий. Когда карки вернутся, я снова поведу вас в загон. Бросать хорошо сработавшуюся опытную команду смысла нет.
— Когда вернутся — тогда и поведешь, — не стал спорить тот. — А пока не худо бы увидеть свои гроши за этот сезон.
— Все-таки думаешь, что я вас обману?
— Отчего же... Мы тебе верим, правда, ребят?.. — Ребята подтвердили эти слова глухим ворчанием. — Однако ль деньги не мои или, вот, не Ритина или Хаола, деньги всехние, верно?
— Всеобщие, — тихо поправил Крэйн, по-прежнему не оборачиваясь на разговор за спиной.
— Благодарствую... Значится, всеобщие деньги-то. Ну так нам интереса нет, если с ними чего приключится. Сотня и половина сер, гроши не маленькие, а люд сейчас опасный, особливо под Урт, места тихие... Мы уж приглянем, чтоб без непорядка. А то вдруг шеерез какой позарится или...
— Ценю, — криво улыбнулся Тигир, незаметно подмигивая Крэйну. — Ценю, что вы беспокоитесь за мою жизнь.
— Твоя-то шея в безопасности, — сказал Крэйн. — Если ты доверяешь своему приятелю и хочешь, чтоб остальные доверяли тебе также, отчего ж сам не пошел?.. Зачем деньги получать велел Таспину?
— Зачем, зачем... Молодости в вас много, ребята, все в голове играет... Не один Дайрон знает о том, что должен нам полторы сотни. Его дружина — это тоже лишние рты и уши, а полторы сотни это хороший куш даже для тех, кто таскает на спине эскерт, верно? Я уже не говорю про вас, оборванцы. Вы своими хмельными языками уже по всему Трису разнесли, что наниматель будет выдавать задолженное именно в этот Урт.
— Боишься, что на посыльника нападут?
— Не боюсь. Просто не исключаю. Своя шея — на то и своя, чтоб лишний раз не засовывать ее куда не надо. Вот вернется наш гонец со звенящим мешком — тогда можно будет считать, что все вы честны и не думаете умыкнуть чего сговорившись.
— Вера, — саркастично качнул головой Крэйн. — Понимаю.
— Вера не отменяет осторожности, парень. И не пытайся измерять верой все, молод ты еще.
Некоторое время все молчали, каждый смотрел на склет. Рассвет был уже близко, серое небо на горизонте принесло с собой пронизывающий холод, загонщики, прижавшись друг к другу, поводили плечами и тихо ругались.
— Тигир.
— Что?
— А почему Дайрон не сказал явиться в тор-склет за деньгами? Там есть и охрана и... Почему именно здесь, на задворках города, да еще и в Урт?
— Тут и гадать не надо. Дайрон явно не хочет, чтоб о его сговоре с загонщиками знал шэд или кто-то из его окружения. Кто хочет платить лишнюю подать?.. Ты, верно, заметил, что за весь сезон цены на карков не упали?
— Он не торопится их продавать. Обычный ход для ловкого торговца.
— Он продает их в другом городе. — Тигир щелкнул пальцами. — В Себере или в Алдионе. Парень, ты наивен как последний ребенок. Наш наниматель вовсе не жаждет делиться доброй выручкой со своим высокородным братцем, а шэд Трис, в свою очередь, вряд ли будет в восторге, если узнает, что за его спиной идут потоком большие деньги, причем ни ручейка из них не попадает в казну города. Вот отчего вся эта подземная возня, брат. Отчего, думаешь, я лично ходил по улицам и приглядывался к каждому, вместо того чтобы объявить на весь город о приеме загонщиков и сидеть попивать фасх? Да все оттого же. Дайрону не нужен шум, ему нужны деньги.
— Он тут ни при чем. — Тигир пожал плечами. — Мне нужен был пример. Чтобы остальные испугались и поняли, что шутить со мной не стоит. Парень подходил лучше других, вот и вся его беда. Лучший способ заставить такую свору повиноваться — запугать ее. А внушить страх этим грязным голодным отбросам, полжизни проведших на задворках города, можно только одним путем — безразличием. Можешь взять два кейра и порубить десять человек, но рано или поздно на глухой темной улице твоя спина найдет свой артак. Нет, единственный путь внушить им уважение — показать, насколько мало стоит для тебя жизнь. Твоя и чужая. Когда ты научишься убивать безразлично, холодным росчерком лезвия, ты станешь неприкасаем.
— Интересная мысль. Твоя?
— Не только. Помнишь, как ты сам уделал человека у вала?..
Крэйн не стал говорить, что для того удара ему не требовалось напускать на себя безразличие. Он всего лишь стер с земли гнилостный смердящий комок плоти, по ошибке считаемый человеком.
Тигир не дал ему ответить.
— Пошли. Я оставил за старшего Стара, а он парень молодой, еще выкинет чего... Теперь загонять будем мы. До рассвета Эно нам надо забить еще десяток. Давай поднимайся, времени у нас немного.
В тот Урт удача следовала за ними. Они накрыли небольшой выводок молодых карков почти сразу же, и на этот раз добыча была весомей. Молодые хищники, нелепо вихляя гибкими телами, неслись прямо на копья, удары их хлыстов лишили несколько загонщиков пальцев, но и только. Погибший был лишь один — он слишком рано наклонился к упавшему карку, считая того уже умершим. Карк, лишь оцепеневший от боли, взмахнул сразу всеми щупальцами-хлыстами. После боя загонщикам пришлось потратить порядочно времени, чтобы собрать все, что осталось от неудачливого охотника.
Крэйн бежал вместе со всеми загонщиками отряда, потрясая над головой оружием, хлопая руками по бокам и издавая крики. Но слова Тигира, сказанные во время короткой минуты отдыха, не имели к этому никакого отношения — просто волна всеобщего безумия, захлестнувшая людей и заставившая их бежать сквозь синюю степь и кричать, выплескивая в воздух все накопившееся напряжение недолгой битвы, страх, ненависть и надежду, коснулась и его.
Он бежал, какое-то мгновение полностью слившись с оглушительно визжащим и рокочущим комом человеческих тел, выплескивая из себя рваные нечеловеческие звуки. Поддавшись единому порыву, загонщики в тот момент сами казались стаей обезумевших животных, они бежали и кричали, и размахивали оружием до тех пор, пока не стали падать от изнеможения прямо на землю и впереди не появилась высокая фигура Тигира, машущая руками.
— Добыча, — осклабился тот, потрясая над головой двумя отрубленными под корень хлыстами. — Пятеро наши! Одного упустили, но подранок — далеко не уйдет...
Наваждение закончилось, Крэйн без сил опустился на траву и, чувствуя кожей слизкую пронизывающую прохладу рассвета Эно, впервые подумал о том, что может уже никогда в жизни не увидеть Алдиона. Картина, стоявшая у него перед глазами, была настолько отталкивающа, невероятна и несовместима со всеми воспоминаниями прошлой жизни, что высокие стены Алдиона и башни тор-склета впервые подернулись полупрозрачной дымкой.
Они были далеко и, глядя на потных, уставших, вымотанных до предела людей в грязных лохмотьях, лежащих кто где, побросав оружие, Крэйн с неожиданно накатившей щемящей тоской, похожей на холодные предрассветные лучи, вдруг понял, что мир, порождением которого был он сам, может навсегда исчезнуть. И останутся только эти грязные уродливые морды, затхлый запах от мочи и крови на лохмотьях. Мысль эта, пронзившая его по позвоночнику длинной зазубренной иглой, была настолько проста и в то же время невероятна, что подавленное тело оцепенело, и Крэйн не отреагировал даже тогда, когда кто-то из загонщиков похлопал его по плечу, проходя мимо.
Деньги они получили сполна, восемь сер на всех, да по одному каждому — новых, с не стершимся еще гербом Триса. На всех не делилось и остаток Тигир ссыпал в свой тулес, спорить с ним никто не стал. Деньги, причитавшиеся погибшим, без спора разделили промеж остальными.
Вымотанные загонщики с побледневшими лицами разбрелись, как только Тигир с ними расплатился, большая их, не теряя времени, направилась в трактир.
— Стой, — бросил Тигир Крэйну, когда тот собирался ходить, и придержал его за плечо. — Это тебе.
В подставленную ладонь скатилось пять кубышков. Тигир подмигнул.
— Это что?
— Привесок. Наниматель был доволен сегодняшней охотой и накинул еще десятку поверх. Восемь карков за Урт — это неплохой итог, а наш хозяин, вероятно, решил немного подкормить свору... Хотя бы до конца сезона.
Крэйн зажал деньги в кулаке. Острые грани сер резали кожу, но их прикосновение было приятно. А ведь немногим ранее эти жалкие крохи способны были разве что вызвать презрительную улыбку на его лице.
— А ты решил подкормить меня?
Узкое хитрое лицо Тигира разошлось в широкой белозубой улыбке, обрамленной узкой полоской розовых губ.
— Хороших людей стоит подкармливать, парень. Смотри, останешься со мной до конца сезона — получишь в сотню раз больше.
— Думаешь, я буду участвовать и дальше?
— Вижу. Ты не из тех, кто ищет полдесятка сер на кувшин фасха. Оставайся загонщиком и вряд ли пожалеешь. На рассвете Урта — опять возле вала. Приходи.
— Я подумаю.
— Ну так думай.
Тигир повернулся и неторопливо зашагал куда-то к центру. Крэйн остался один.
Лекарь встретил его без удивления, лишь приподнял тонкую острую бровь.
— Нагулял ума, бродяга?
Вместо ответа Крэйн высыпал деньги на стол. Не теряя времени, лекарь достал несколько невысоких толстогорлых бутылочек из дешевого темного стекла и, вынув деревянные затычки, принялся осторожно смешивать их содержимое в неглубокой мисочке, наполняя воздух глубоким тревожным запахом, в котором было что-то от запаха травы. Крэйн следил за его действиями молча, машинально теребя нарывы на лице.
Смесь оказалась отвратительной. Щеку залило жидким огнем, кожа, казалось, стала съеживаться.
— Печет? — без всякой жалости спросил лекарь, глядя на него сверху и набирая специальной лопаточкой новую порцию мази. — Это нормально. Если бы излечение болезни было бы всегда приятно, у меня в пациентах был бы весь город. Терпи.
Крэйн терпел, хотя от боли темнело перед глазами. Окончив процедуру, лекарь закрыл свои бутылочки и вытер чистой тряпицей инструмент.
— Приходи через два Эно, — сказал он. — Оплата та же. Думаю, понадобится не меньше десяти раз.
Крэйн смолчал, стиснув зубы. Десять раз! Но Ушедшие, если у него снова будет человеческое лицо...
— Я приду.
Забравшись в пустой колодец, Крэйн уснул. Во сне к нему снова явился ворожей. Он скалился, обнажая кривые мелкие зубы, и взгляд его казался мертвым, лишенным жизни, как потрескавшаяся глина в русле пересохшего ручья. Волосы, бесцветные и казавшиеся сухими волокнами дерева, спадали на его лицо двумя широкими волнами. Крэйн не помнил, что происходило во сне, но проснулся он покрытый холодным липким потом, а сердце сдавленно и натужно стучало. Ворожей преследовал его даже после смерти.
— Ты меня не достанешь, — сказал Крэйн ему сквозь зубы. — Я вылечусь. А ты — всего лишь жалкий вздор.
После уверений лекаря, который считал настигшую его напасть хоть и тяжелой, но все-таки болезнью, не имеющей ничего общего ни с ворожбой, ни с проклятиями, в это верилось сильнее. События далекого Урта в хлипком склете старика утратили четкость, покрылись твердой коростой, сквозь которую уже не так отчетливо слышался скрип царапающего доски пола лезвия. Даже лицо ворожея, которое, как казалось Крэйну, врезалось в его память намертво, постепенно забывалось, от него остались лишь зыбкие контуры, нечеткие, как тяжелый утренний туман. Но взгляд сумасшедшего старика все не забывался, рождая при каждом воспоминании неприятную тягучую дрожь внутри. За всю свою жизнь Крэйн не боялся никого, много раз ему приходилось быть на полулокоть от смерти, но он чувствовал, что если бы судьба позволила ему переиграть тот Урт, из-за которого он сейчас, грязный, ободранный и голодный сидит в пересохшем колодце в чужом городе, он бы покинул проклятый склет со всей скоростью, на которую был бы способен хегг.
— Я вылечусь, — повторил Крэйн. Отряхнув от пыли зловонный ветхий плащ, он набросил его на плечи, сзади за пояс сунул свой небогатый арсенал — скверный обломанный стис и щербатый кейр, на котором еще чернела засохшая корка крови карка. Очень хотелось есть, желудок казался огромной, пышущей голодом и жаром дырой, от сна на холодной земле ныли кости. Но Крэйн, ни мгновения не задержавшись, уперся руками в осыпающуюся стену колодца и полез наверх, к розовеющему круглому куску закатного неба.
Тигир нашелся, как и Урт назад, возле вала. К нему, шумно сопя и потирая тяжелые с хмеля головы, сползались из темных узких улочек загонщики. Заметив Крэйна, Тигир коротко кивнул ему, как старому знакомому.
— Сегодня будет хороший Урт, — только и сказал он. — Нас ждет не один выводок.
Время растянулось, как кусок потерявшей цвет застиранной ткани. Дни сплелись в звенья одной цепи, на которую были нанизаны те или другие воспоминания. Воспоминания эти не всегда были приятны, возможно, потому, что почти всегда были пронизаны болью, отвращением или усталостью, но именно из них складывалась жизнь того, кого еще недавно звали Крэйном, шэлом Алдион.
Удача сопутствовала загонщикам, хоть в чем-то судьба смилостивилась над ним, каждый Урт они добывали не меньше полдесятка карков идо сих пор крупных провалов не случалось. За все время погиб только один, еще двоим серьезно рассекло головы. Тигир не стал их добивать, лишь набрал в отряд новых, однако не перестаравшись, помня о том, что выручка делится между всеми загонщиками.
Постепенно у них выработался опыт. Теперь они загоняли осторожно и без спешки, не впадая в горячку нетерпения, действовали четко и слаженно, притеревшись друг к другу. Пока одна группа загоняла карков, другая уверенно вытягивалась в линию и, подготовив длинные колья, ждала, когда кавалькада хищников окажется рядом. Чтобы остановить их, загонщики научились бить их копьями по лапам — часто одного доброго удара хватало на то, чтобы карк, оглушенный и переломавший большую часть хлыстов, рухнул в траву. После этого на него с разных сторон прыгали трое человек с кейрами, и в мгновение дело было закончено. Крэйн старался держаться в тени, не привлекая к себе внимания и стараясь заглушить порывающиеся к действиями отточенные инстинкты воина. Помня слова Тигира, он старался, хоть и не без внутреннего протеста, походить на остальных. В бою это получалось, но как только они пересекали черту Триса, он снова становился одиночкой. На него косились, если он заговаривал, что, впрочем, случалось достаточно редко, с почтением отвечали, но он чувствовал себя лишним среди этой черни, одержимой жаждой фасха и денег, занозой, сидящей глубоко в коже. Вокруг него установилась аура напряженного хмурого выжидания, никто не поворачивался к нему спиной, даже когда он не держал в руках оружие.
— Они тебя боятся, — пояснил однажды Тигир. — И ненавидят. Но боятся больше, поэтому ты еще жив.
— Я дерусь бок о бок с ними, — возразил тогда ему Крэйн. — Некоторым из них я, бывало, спасал жизнь. Отчего им меня ненавидеть?
— Грязь можно разглядеть только на чистых руках, — усмехнулся главный загонщик. — Когда их много, они не стыдятся друг друга, они одинаковы в своей нищете и трусливой жалкой ненависти, но они инстинктивно чувствуют, что ты не такой. Что в твоих глазах они являются теми, кто есть на самом деле — отбросами, швалью, уличным мусором. Правдивые зеркала редко остаются целыми, Крэйн.
— Польщен.
— Напрасно. Ты не луч света, Крэйн, как образец добродетели ты не смотришься. Я хорошо знаю людей, поверь старику. Ты достаточно жаден, самоуверен, презрителен и равнодушен, чтобы быть контрастом в стае черни. Ты просто... другой.
— Тигир, бывало, люди умывались кровью и за гораздо меньшее, чем сказал сейчас ты. Веришь?
— Тебе — верю. — Загонщик изобразил на лице улыбку. — Я не захотел тебе лгать.
Тигир остался жив и в этот раз. Крэйн знал почему — в своей смелости, демонстративной браваде и презрении к жизни и смерти Тигир отчасти походил на него самого. Точнее, на бывшего шэла Алдион. Глядя на него, Крэйну казалось, что он смотрит в искаженное зеркало. Однако, как он понял, это было всего лишь иллюзией — кроме безрассудной смелости и презрения, ничто не роднило его с этим шумным и беспорядочным шеерезом, объездившим весь мир.
За Урт выпадало обычно около десятка сер, бывало, и десять с пятью, если после загона подбрасывал от довольного нанимателя привесок Тигир.
Бывало, что и ничего. Прибавком Тигир делился только с лучшими загонщиками, справедливо считая, что остальные останутся на месте и так.
Когда это случалось, оставшиеся после очередного визита к лекарю деньги Крэйн тратил на лежанку в трактире и еду — как правило, плоды тангу или взопревшие зерна олм, из которых в Трисе делали кашу. Когда денег не оставалось совсем — он проводил Эно в заброшенном колодце, покидая его лишь за тем, чтобы поискать за валом съедобных злаков или, если повезет, найти куст недозревшего туэ.
Остальные загонщики тратили деньги не так расчетливо — их выручка за Урт почти всегда уходила на грязных женщин, как называл их лекарь, и тайро в трактирах. Тайро Крэйн уже пробовал, это было отвратительное подобие фасха, которое местные трактирщики гнали из всякой дряни, щедро добавляя перебродившего сока туэ. Смесь получалась отвратительной — она была маслянистой, жидкой как вода и пахла кислой горькой грязью, от этого запаха сводило челюсти и кружилась голова. Однако стоило тайро гроши, и почти все загонщики, включая Тигира, отдавали ему должное. У этих жалких людей не было никакой цели в жизни, они следовали простому и надежному порядку — жить, пока живется.
Визиты к лекарю, ставшие постоянными, приносили боль и значительный ущерб тулесу. Лекарь накладывал свою отвратительную мазь на изуродованное лицо и не упускал случая, чтобы напомнить Крэйну о его никчемной безалаберной жизни, которая привела к болезни. Стиснув зубы, Крэйн терпел, ради того, чтобы убрать огромные язвы со своего лица, он согласился бы перетерпеть и не такое. Однако язвы все не исчезали, избугрив всплошную всю левую сторону его лица, они постепенно стали переходить на лоб и подбородок. Обеспокоенный этим, Крэйн поделился своим наблюдением с лекарем, но тот поспешил его успокоить.
— Это не страшно. Болезнь больше не растет, мне удалось загнать ее внутрь. А эти прыщи, как бы они ни бегали по твоей морде, исчезнут через десять Эно.
Однако десять Эно миновали, а болезнь все не отступала. Лекарь пришел ко мнению, что понадобится еще один курс лечения мазью, а возможно, и два. Крэйн не стал спорить. Он понимал, что лекарь — его единственная возможность справиться с хворью, если не он — все может быть гораздо хуже. Не всякий сейчас пустит на порог нищего уродца, а если кто и пустит — цену заломит в три раза выше по сравнению со здешней. Значит, надо терпеть. Крэйн перестал ночевать в трактирах и ограничил себя в еде, только чтобы оплачивать услуги лекаря. Из-за скверного питания и холода, донимавшего его целый Урт, даже во время загона, Крэйн сильно похудел, запястья и бедра стали тонкими и костлявыми, как у старика, кожа посерела. Тело его утратило гибкую подвижность, чтобы сохранить силы он двигался медленно и осторожно, словно ожидая влюбое мгновение упасть на мостовую, голова низко опущена, чтобы капюшон скрывал лицо.
Его не искали. Дружинников в Трисе было много, но ни разу Крэйн не замечал, чтобы они кого-то искали или прочесывали город. Но все же из предосторожности он срезал длинные волосы, чтобы окончательно убрать сходство с беглым шэлом Алдион. Он не сомневался, что теперь самый внимательный шпион не признает его, даже если пройдет в двух шагах. Тем не менее он старался не показываться в течение Эно на улицах, предпочитая проводить время в облюбованном убежище, за едой он ходил на закате Урта, когда на безлюдных улицах уже исчезали верховые патрули стражи — Крэйн все еще продолжал надеяться на помощь Лата, хотя и понимал, что вряд ли посыльные брата, кем бы они ни были, смогут отыскать его в чужом незнакомом городе, особенно таком большом и шумном, как Трис. Поначалу он тайком пробирался к проходу вала и, спрятавшись в тени склетов, часами наблюдал за входящими. Но занятие это хоть и давало надежду, было не только опасно, но и бессмысленно — Крэйн прекрасно понимал, что у него нет шансов узнать посыльного из Алдиона, а сам Лат, как бы он ни тревожился за судьбу брата, вряд ли сможет явиться лично, особенно после переполоха, который поднялся в тор-склете. Выходило, что надо рассчитывать только на себя.
И Крэйн рассчитывал.
Одинокий, звереющий от собственной жалкой беспомощности и необходимости жить в грязной бездомной стае, он жил только охотой, отмеряя время едкими прикосновениями мази. После десятка загонов Тигир стал ценить его еще больше, но Крэйк в очередной раз отказался от должности командира отряда. Он слишком хорошо понимал, что обрати на него чересчур пристальное внимание высокородный наниматель — не успеет зайти Эно, как он окажется в руках аулу Орвина. А он хотел жить, хотя бы ради того, чтобы обрести свое прежнее лицо. Засыпая в душном, пропеченном дневным жаром колодце, он представлял, как покидает наконец грязный беспорядочный город, задыхающийся в собственных нечистотах, зловонный город бездомной черни и тайро.
Загоны тем временем шли все хуже и хуже. Редкий Урт приносил хотя бы пять карков, Тигир все чаще хмурился, от бровей расходились к вискам тонкие глубокие морщины. Он знал, что сезон кончается — очень скоро выводки, набирающиеся сил для брачных ритуалов, уйдут далеко на юг, туда, где отряд загонщиков их не настигнет, даже если каждый обзаведется хеггом из тор-склета. Поэтому он рассчитывал загнать побольше карков до того момента, пока не станет окончательно поздно. Кроме того, Крэйн подозревал, что Тигир планирует и после окончания сезона пару Уртов подурить нанимателю мозги, выслеживая в степи давно ушедших хищников — по уговору каждый член отряда получал по серу независимо от исхода загона. То ли наниматель понял эту тактику, то ли догадался интуитивно, но деньги за каждую охоту стали поступать реже, за три Урта до конца сезона долг отряду Тигира со стороны родича шэда составлял уже почти сотню сер. Крэйн опять сжимал зубы, чувствуя, как голод гложет тонкие бескровные кости, но как тайлеб-ха он готов был терпеть без еды, лишь ради того, чтобы на вырученные деньги доставать зелье. В неудачные Урты, когда денег не было, он одалживал у Тигира. Тот никогда не спрашивал о причине, но никогда и не отказывал. Этого было достаточно.
С завершением сезона деньги перестанут поступать, Крэйн отмечал это машинально, как не имеющий особой важности лег. Но это была катастрофа.
По его подсчетам, оставшихся у нанимателя денег должно было хватить на два посещения лекаря, что делать после этого — он не представлял.
Жизнь бездомного загонщика стала сказываться на Крэйне, из Эно в Эно вытравляя из него прежние привычки. Крэйн стал замкнут, молчалив, взгляд его, до этого острый и уверенный, стал быстрым и настороженным.
Движения, даже такие простые, как поворот головы, — хищными и поспешными.
Наблюдая за собой, Крэйн находил все новые и новые зменения. Прорастая в нем как отложенная личинка бальма, они вплетались в его мысли и чувства. «Быть внешне шелом Алдион я перестал давно, — размышлял Крэйн, глядя на далекий круглый кусок неба над головой. — Кажется, теперь я перестаю быть им и внутренне. Интересно, какая именно часть моего „я“ должна измениться, чтобы оставшееся уже не имело права именоваться мной?» Впрочем, ответ был ему безразличен — то, что все еще оставалось Крэйном, было занято более важными вещами.
Этот Урт застал их не в поле. Крэйн с Тигиром стояли в широкой щели между двумя склетами, наблюдая за узкой улицей, неподвижной и прямой, залитой холодным синеватым свечением. Людей видно не было, лишь поодаль, привалившись кривыми крепкими спинами к хитину ограды замерли трое загонщиков. Глаза их, в которых отразилась холодная неподвижность впавшего в сон города, были безразличны и пусты, они не выпускали на поверхность чувств напротив, вбирали в себя все, как огромные черные дыры, Крэйн чувствовал затылком эти рыбьи взгляды, но не поворачивался.
Он смотрел не отрываясь на один из склетов на противоположной стороне улицы. Самый обычный склет, мало чем отличающийся от других старых хлипких строений в этой части города.
— Долго... — беззвучно выдохнул прислонившийся к стене неподалеку Тигир. — Если я замерзну окончательно, это обойдется в лишний десяток сер.
— Пока надо получить причитающиеся, — отозвался Крэйн, не отрываясь от склета.
— Получим...
— Кажется, ты единственный, кто в это верит.
— Дайрон знает меня не одну тысячу Эно. Это не тот человек, ради которого вернулись бы Ушедшие, но слово свое он держит. Деньги и вера, парень, это два лезвия одного эскерта — они не могут существовать раздельно. Если ты имеешь дело с деньгами, тебе придется очень быстро учиться верить другим и, напротив, делать все, чтобы поверили тебе. На этом все держится.
— Действительно, стоящий пример доверия... — усмехнулся Крэйн. — Что в таком случае мы тут делаем?
— Иногда доверия бывает мало, — тонко улыбнулся в ответ Тигир. — Не я звал вас за собой, верно?
— Доверия должно быть в меру, — ровно пробасил кто-то от стены, разминая затекшую спину. — Ты лихой командир, но деньги будут подороже твоего слова...
— Я тебя хоть раз обманывал, Теол? — обернулся Тигир.
Загонщик качнул головой.
— Ни разу.
— А теперь, значит, после того как мы с тобой весь сезон рисковали шеями, я могу взять всю выручку и исчезнуть вместе с ней?
— Сезон закончился, Тигир.
— Но начнется следующий. Когда карки вернутся, я снова поведу вас в загон. Бросать хорошо сработавшуюся опытную команду смысла нет.
— Когда вернутся — тогда и поведешь, — не стал спорить тот. — А пока не худо бы увидеть свои гроши за этот сезон.
— Все-таки думаешь, что я вас обману?
— Отчего же... Мы тебе верим, правда, ребят?.. — Ребята подтвердили эти слова глухим ворчанием. — Однако ль деньги не мои или, вот, не Ритина или Хаола, деньги всехние, верно?
— Всеобщие, — тихо поправил Крэйн, по-прежнему не оборачиваясь на разговор за спиной.
— Благодарствую... Значится, всеобщие деньги-то. Ну так нам интереса нет, если с ними чего приключится. Сотня и половина сер, гроши не маленькие, а люд сейчас опасный, особливо под Урт, места тихие... Мы уж приглянем, чтоб без непорядка. А то вдруг шеерез какой позарится или...
— Ценю, — криво улыбнулся Тигир, незаметно подмигивая Крэйну. — Ценю, что вы беспокоитесь за мою жизнь.
— Твоя-то шея в безопасности, — сказал Крэйн. — Если ты доверяешь своему приятелю и хочешь, чтоб остальные доверяли тебе также, отчего ж сам не пошел?.. Зачем деньги получать велел Таспину?
— Зачем, зачем... Молодости в вас много, ребята, все в голове играет... Не один Дайрон знает о том, что должен нам полторы сотни. Его дружина — это тоже лишние рты и уши, а полторы сотни это хороший куш даже для тех, кто таскает на спине эскерт, верно? Я уже не говорю про вас, оборванцы. Вы своими хмельными языками уже по всему Трису разнесли, что наниматель будет выдавать задолженное именно в этот Урт.
— Боишься, что на посыльника нападут?
— Не боюсь. Просто не исключаю. Своя шея — на то и своя, чтоб лишний раз не засовывать ее куда не надо. Вот вернется наш гонец со звенящим мешком — тогда можно будет считать, что все вы честны и не думаете умыкнуть чего сговорившись.
— Вера, — саркастично качнул головой Крэйн. — Понимаю.
— Вера не отменяет осторожности, парень. И не пытайся измерять верой все, молод ты еще.
Некоторое время все молчали, каждый смотрел на склет. Рассвет был уже близко, серое небо на горизонте принесло с собой пронизывающий холод, загонщики, прижавшись друг к другу, поводили плечами и тихо ругались.
— Тигир.
— Что?
— А почему Дайрон не сказал явиться в тор-склет за деньгами? Там есть и охрана и... Почему именно здесь, на задворках города, да еще и в Урт?
— Тут и гадать не надо. Дайрон явно не хочет, чтоб о его сговоре с загонщиками знал шэд или кто-то из его окружения. Кто хочет платить лишнюю подать?.. Ты, верно, заметил, что за весь сезон цены на карков не упали?
— Он не торопится их продавать. Обычный ход для ловкого торговца.
— Он продает их в другом городе. — Тигир щелкнул пальцами. — В Себере или в Алдионе. Парень, ты наивен как последний ребенок. Наш наниматель вовсе не жаждет делиться доброй выручкой со своим высокородным братцем, а шэд Трис, в свою очередь, вряд ли будет в восторге, если узнает, что за его спиной идут потоком большие деньги, причем ни ручейка из них не попадает в казну города. Вот отчего вся эта подземная возня, брат. Отчего, думаешь, я лично ходил по улицам и приглядывался к каждому, вместо того чтобы объявить на весь город о приеме загонщиков и сидеть попивать фасх? Да все оттого же. Дайрону не нужен шум, ему нужны деньги.