Соловьев Константин. Урод

   Крэйн не жаловался. Наоборот, если бы ему предложили занять место возницы, он скорее всего лишь сплюнул бы под ноги. Какие-то колючие отростки засохшего растения, которое раньше носило название чести рода Алдион, удерживали его от выполнения грязной работы, хотя сам он прекрасно понимал, что для урода с черными губами тайлеб-ха по-настоящему грязной работы не существует. Большую часть времени он дремал под навесом, не обращая внимания на окружающее. Когда с ним находился Нотару, оба демонстративно не смотрели друг на друга, не говоря уже о том, чтоб переброситься парой слов. Между двумя изгоями, добровольно променявшими людское общество на изучение собственных мыслей, не могло быть связи. Когда приходило время Нотару брать поводья, его место занимала Лайвен. Рано постаревшая акробатка тоже не славилась болтливостью, но время от времени они переговаривались между собой.
   Времени между привалами было много, достаточно для того, чтоб он узнал ее лучше. Лайвен не изменилась, и ее манера поведения и речь остались прежними, но как раскрывается, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, древесный цветок ястэ, так и она открывала новые черты. Кроме усталости и безразличия в ней обнаружилась злость. Не похожая на злость Крэйна, кипящую и стремительно выплескивающуюся в самый неожиданный момент откуда-то из пылающих черных глубин, а злость разочарованной и ничего уже не ждущей женщины, вся жизнь которой прошла между пылью перегонов и грязными взглядами ревущей толпы — едкая, прозрачная струйка яда между слов, тонкая и многогранная. Лайвен не делала секрета из своих чувств — членов калькада она презирала, что было заметно даже по ее взгляду, лишь к Тильту испытывала что-то вроде смущенного уважения, и то, как полагал Крэйн, скорее признавая его право сильнейшего и хозяина, чем из-за каких-то человеческих качеств. На жизнь она смотрела хладнокровно, как бойцовый хегг, ничего не ожидая и ни с чем не считаясь.
   Калькад двигался семнадцать Эно и шестнадцать Уртов.

ГЛАВА 2
РОЖДЕНИЕ БЕЙРА. НЕДАЛЕКО ОТ СЕВЕРА

   — Здесь немного людей. Это даже не город, просто небольшой поселок голов в сотню. Себер еще на двести этелей к югу, до него сегодня не успеть.
   — Бедноват, — осторожно заметил Крэйн, оглядывая поселок с нальта.
   — Что делать... — Хеннар Тильт, владелец калькада, развел руками. Сегодня на нем был его лучший вельт из прочной двухслойной ткани и новые сапоги. — Мы изредка останавливаемся здесь, место надежное, хоть и не денежное.
   — Представление?..
   — Да. Много не заработаем, но на пару Эно хеггам корма хватит. И тут есть вода.
   Поселок казался крошечным даже по сравнению с тремя небольшими коробками нальтов, замершими у окраины — просто большой неровный круг из старых шалхов и неприкрытых землянок, напоминающих оставленные загадочными существами бездонные норы. Под редкими невысокими деревьями укрывались от света небольшие поля олма, в единственном загоне ворочались несколько шууев.
   Люди, долгое время пристально наблюдавшие за остановившимся калькадом из своих прикрытых рванью нор, стали осторожно приближаться. Впереди шли воины, отличавшиеся от прочих лишь стисами, а то и просто дубинками, ни о каких кассах, конечно, не могло идти и речи.
   — Дети. — Крэйн быстро осмотрел приближающееся воинство. — Если кто-то из них рискнет выйти против меня, я не дам ему и вздохнуть.
   Тильт смотрел куда-то в сторону, постукивая пальцами по висящей на поясе фляге.
   — Тебе придется, — сказал он. — Иначе тебе не видать и гроша.
   Крэйн повернулся к нему.
   — Что это значит?
   — Это значит, мой любезный урод, что выиграть я разрешаю не больше, чем один из трех поединков. Один из трех — это самое большее, даже для города. А здесь крошечный поселок.
   — Вы хотите, чтобы я поддавался?
   — Я хочу чтобы люди, заплатившие деньги, остались довольны. Мы оба понимаем, что если ты будешь драться в полную силу — им не справиться, даже если они навалятся на тебя скопом. Люди — это самые жестокие и в то же время жалкие звери, Крэйн. Они не любят боль и унижение, но готовы изрядно заплатить, чтобы их испытал другой. Зрителя не станут платить за то, что ты переломаешь им руки и ноги. Они платят только за чужую кровь.
   Знаешь, иногда интересно подмечать общечеловеческие слабости на примере таких вот незаметных городков. Внешне все иначе, а внутри — точный слепок со всего человечества, верно?..
   — Я не буду подставляться под удары черни. — Крэйн даже сам удивился, до того спокойно и тихо звучал его голос. — Я не воин, но я и не мишень для отработки ударов. Если хоть одна тварь прикоснется ко мне дубинкой, я переломаю ей каждую кость по два раза, а остатки примотаю к полозьям.
   Тильт посмотрел на него, и Крэйну показалось, что ледяной взгляд пробил его мозг и уперся в затылок. Ему нечего было противопоставить этой все сметающей силе и уверенности. А в молчании Хеннара Тильта, даже в его позе, сквозила именно сила. Не черная рваная волна, которая пенится внутри человека, привыкшего брать чужие жизни, а почти полная ее противоположность — ровная, гудящая от напряжения, похожая на заливающий землю пронзительный белый сзет.
   — Если тебя ударят — ты примешь удар. Если тебя ударят сильно — ты упадешь. Вот и все. Калькад — это не то место, где стоит щеголять принципами. Если зрители платят деньги за то, чтоб разукрасить твое лицо в красный цвет, это их право. Парень, если бы я хотел насладиться превосходным поединком на эскертах, я бы пригласил дружинника из тор-склета, а не стал бы создавать калькад. Чтоб перебить этот сброд, хватило бы и Садуфа. Но я взял тебя. Ты понимаешь зачем?
   — Потому, что я урод? Потому, что избивать меня им будет приятнее? — Крэйн хрипло засмеялся, чувствуя, как тягучая струя ненависти и отчаяния выносит из тела последние теплые крохи силы.
   Ему действительно стало смешно, хотя вряд ли он смог бы сказать, что вызвало смех.
   — Ты не глуп, — спокойно кивнул Тильт, всматриваясь в подходящих к нальтам. — Именно поэтому. Люди любят, когда кто-то еще уродливее, чем они. Им нравится чувствовать себя не самыми последними тварями под светом Эно. И тем охотнее они вымещают злобу на тех, кто оказался ниже них хотя бы на ступень. Закон калькада и закон всего человечества.
   — Значит, стоять под ударами...
   — Стоять ни к чему. Работай. Дерись. Но — до предела. После него, когда видишь, что зрители начинают уставать — заканчивай. Принимай удары, когда приложатся крепко, падай. Думаю, тут ты разберешься без моей помощи. И не бейся и полную силу — никто не поверит потом в твой проигрыш. Дерись как привык, но помни — из трех боев победить ты можешь только в одном.
   — Это бойня.
   — Это калькад. И если тебе не подходят правила калькада, тебе стоит остаться здесь. Мне проще найти бойца без принципов в Себере, чем тащить с собой и кормить никчемного лентяя. Надеюсь, ты меня понимаешь. Крэйн, я похож на человека, который бросает слова просто так, как объедки со стола?
   Взгляд притягивал, от него нельзя было увернуться, как от метко пущенного артака, он настигал везде.
   — Нет, — через силу сказал Крэйн. — Не похожи, господин Тильт.
   Дрожь от унижения и досады на самого себя въелась в его пальцы, пришлось спрятать их за спину.
   — Это верно. Не похож. Потому что мое слово — закон для калькада. Даже когда речь идет о жизни, а не о десятке царапин. Ты будешь выступать, даже если не сможешь стоять на ногах. Тебе придется.
   Тильт призывно махнул рукой приближающимся жителям и тут же забыл про Крэйна.
   — Каольтай, сколько тысяч Эно я тебя не видел? — крикнул он, улыбаясь. — Можешь не тащить свою обрюзгшую задницу с такой скоростью — мы даем представление на закате. Колодец еще не пересох окончательно?.. Тэйв, давай за водой! Ушедшие, где носит эту девчонку... Нерф, выпрягай! Кейбель, выгружай свои ящики!
   На Крэйна смотрели с почти неприкрытым страхом, лишь те, кто посмелее, скалились, прильнув к нему жирным жадным взглядом и разговаривая между собой вполголоса. Они видели урода, и они догадывались, что с ним делать.
   В глубине толпы пьяно засмеялась женщина, кто-то утешал жмущегося к ноге испуганного ребенка. Клекот множества голосов казался тысячами острых зазубренных коготков.
   Крэйн смотрел на них и чувствовал, как его трясет от ненависти.
   К грязным бездушным лицам, которые пришли насладиться чужой болью и которые получат причитающуюся дань. Каждое лицо виделось ему распахнутой пастью, бездонной дырой, пульсирующей в ожидании кормежки.
   Он сплюнул в сухую твердую землю и полез в нальт за дубинкой.
   В этот раз Хеннар Тильт решил не показывать полной программы, здраво рассудив, что силы еще понадобятся для Себера, куда калькад въедет на следующий Эно, а больших денег с полунищих жителей поселения ожидать не приходится. Поэтому он выпустил лишь Садуфа, Лайвен и, как завершение программы, Крэйна.
   Садуф не показал ничего необычного — некоторое время он показывал свои раздувшиеся шары мускулов, переплетенные хлыстами фиолетовых вен, и простодушно улыбался, ловя на себе восхищенные взгляды. Потом повертел в руках сразу двух взрослых мужчин, чем вызвал возбужденный говор среди толпы и еще несколько сухих щелчков, которые издал кувшин для пожертвований. Люди степи, выпаренные на свете Эно и проеденные насквозь пылью, не торопились расставаться с деньгами — хмуро покосившись на кувшин, Тильт подал Садуфу знак заканчивать представление.
   Следующей вышла Лайвен. К отгороженной площадке она шла сквозь толпу, опустив голову и ни на кого не глядя. Ее плечи казались крекпими и острыми, а сама фигура — худой, плотно сбитой и тяжелой. Она сменила обычный талем на что-то вроде удлиненного вельта со шнуровкой на груди и спине — одежда хоть и мешающая в быстрых движениях, но позволяющая взглянуть на ее бледные тонкие ноги, которые можно было назвать стройными и даже привлекательными. Мужчины в толпе загоготали, Крэйн, наблюдавший за представлением через щель в пологе своего нальта, заскрипел зубами.
   Лайвен начала работать. В ее движениях не было легкости танцовщицы, несмотря на грацию и четкость движений, она просто выполняла свою работу.
   Крэйн лишь покачал головой, следя за тем, как она тяжело приземляется в пыль после очередного прыжка с переворотом — как и внутри, снаружи она казалась омертвевшей и равнодушной. Тело за тонкой тканью вельта казалось холодным и твердым. Прыжок, переход на руках, еще один прыжок с прокруткой — каждый номер она выполняла четко и глядя лишь в небо, за все время на ее лице не дрогнула ни одна черточка. Если ее выступление и можно было сравнить с танцем, то посвящался он грозному и тяжелому богу.
   На людей она внимания не обращала — просто двигалась, не пересекая едва очерченной границы.
   Закончив, смахнула узкой ладонью пот со лба и, даже не переведя дыхания, запрыгнула в соседний нальт. Какое-то мгновение Крэйн видел ее обнаженную белую голень, потом пропала и она.
   — Последний номер на сегодня! — зычно закричал Теонтай, ведущий представление. — Еще не все, светлые господа!
   Его голос разносился над головами замерших людей легко и без сопротивления, как незримая волна, распространяющаяся по воздуху от одного горизонта к другому. Голос был весел и манящ, беспокойно заворочавшиеся люди снова замерли в оцепенении.
   — В этот благословенный Эно мы в первый раз покажем вам... — Теонтай сделал долгую паузу, обводя собравшихся внимательным взглядом. Его юное еще лицо хранило на себе тонкую печать гордости за доверенную ему Тильтом честь и ощущение собственной твердости. — Бейра! Не пугайтесь, светлые господа, он безопасен. Но только не для того, кто осмелится встретить его взгляд.
   Крэйна, которого отделяло от толпы лишь два десятка локтей и тонкая ткань, скрутило, словно в жестоком спазме. Бейр! Вот он кто, уже не урод, уже Бейр... Ушедшие, вы вовсе не ушли. Вы смеетесь над людьми с неба.
   — Сам Бейр! — продолжал Теонтай. — Один из слуг того, чье имя принадлежит Ушедшим! Его эскерт — гнев Ушедших, его взгляд — ярость Ушедших! Тысячи тысяч Эно и уртов он прислуживал им, темное порождение злых богов, но он не ушел с ними! Он остался! Огненный эскерт больше не в его руках, но злость, которая пылает у него в жилах вместо крови, делает его самым опасным чудовищем! Лик его ужасен, лишь самые отважные воины способны смотреть на него без дрожи. Среди вас, конечно, есть такие!
   Крэйн отдернул завесу, в лицо пахнуло свежим горячим воздухом. Оружие в руке сидело удобно, как влитое.
   — Вот он! — заметив его краем зрения, Теонтай сделал широкий жест и улыбнулся. — Он не опасен, светлые господа, он надежно скован тем, что стократ крепче самого крепкого хитина или дерева. Но сила его при нем!
   Светлые господа заворчали, вкладывая в это глухое звериное ворчание и страх, и ненависть, и предвкушение. Даже те, кто видел Крэйна на подходе к калькаду, не остались равнодушными.
   Тильт довольно кивнул и незаметно махнул Крэйну ладонью. Заходящий Эно жгучей алой линией перечертил горизонт, в другой стороне уже всплывала над затихающей степью легкая синеватая дымка Урта.
   — И сейчас Бейр перед вами! Он лишен своего огненного эскерта, но сила его осталась при нем и ярость все также кипит в его крови! Дубинка в его руках стоит двадцати добрых эскертов! Осмелится ли кто-нибудь из благородных зрителей бросить ему вызов?..
   Крэйн, неторопливо разминая плечи, приблизился к очерченной площадке.
   Люди исчезали с его пути бесшумно. Жадные взгляды протыкали кожу гнилыми деревянными шипами.
   — Сам Бейр, господа! Спешите сразиться с ним, такая возможность выпадает не больше раза в жизнь. Торопитесь скрестить с ним оружие!
   Дайте волю крови благородных воинов прежних времен, которая течет в вас, вызовите темного прислужника на бой! Потом вы сможете с гордостью рассказывать своим детям, как одолели опаснейшую тварь со всей освещаемой Эно и Уртом земли! Торопитесь! Не больше трех человек смогут меряться силой с самим Бейром! Спешите!
   Толпа заколебалась, словно угодившая в песчаную ловушку волна, — вздрогнув, она отползла, щерясь оскаленными ухмылками, оставив перед ограждением одного человека. Он был невысок, но полон, прямые черные волосы едва прикрывали крупный покатый лоб. Глаза — два бегающих темных глазка под гладкими маленькими веками — остановились на Крэйне.
   — Я, — оживленно потирая запястья, сказал он. — Я пойду.
   — Вот он, настоящий герой! — закричал Теонтай восторженно, торжественно вручая ему дубинку, оставшуюся в калькаде от предшественника Крэйна. — Он рискнет жизнью, чтоб одолеть черного Бейра!
   Человек, чувствуя на себе взгляды толпы, смущенно покрутил в руке оружие, приучая руку к непривычной рукояти. Он был силен, Крэйн машинально отметил плотные вздутия мускулов под потрепанным талемом, но не слишком. Просто крепыш, самодовольный, спешащий показать не столько силу, сколько готовность к драке. Вызвавшийся нарочито медленно отделился от людей, шагнул вперед. Даже успел немного развести руками и улыбнуться — показывая, что не злость толкает его вперед, а лишь желание наказать достойно страшное чудовище. Он немного ссутулился и смущенно косился на окружающих, каждой мельчайшей деталью своего тела демонстрируя свою беззащитность и в то же время решимость скрестить оружие с гораздо превосходящим его по силе противником. С таким лицом мог бы идти достойный гордый воин прежних времен, выступивший с голыми руками против выводка хеггов. Его выгодно оттенял Крэйн — неподвижно замерший, с устрашающей маской вместо лица, безликое и беспощадное животное, сам Бейр.
   Вызвавшийся удобнее перехватил дубинку и коротко шагнул вперед. Крэйн видел его взгляд, не верхний, обращенный к зрителям, а другой, смотрящий на него самого. Полный щемящего до сладостных судорог вожделения увидеть кровь на разбитом лице. Кровь Крэйна.
   Они дрались недолго. Крэйн чувствовал свою силу, и она крохотными молоточками стучала в мозг, манила одним страшным ударом раскроить голову гада от одного уха до другого. Но на одном из нальтов возвышался Хеннар Тильт, и Крэйн, стиснув зубы, отступал, парируя неуклюжие поспешные выпады. Толпа рычала, подбадривала добровольца, женщины тонко вскрикивали, дети высовывали из плотно сбитой людской массы свои потные любопытные мордочки. Где-то в стороне Теонтай оживленно комментировал бой, не скупясь на похвалы вызвавшемуся бойцу.
   Тот, уверовав в свою силу, пер вперед. Он не чувствовал Крэйна, не понимал, что с ним просто играют, как опытный воин легко удерживает учебным мечом зарвавшегося ученика. Он все бил, одинаково, при каждом ударе сжимая губы, стараясь угодить непременно в лицо или пах.
   «Время, — сказал неумолимый глухой голос в голове у Крэйна. — Пора».
   Крэйн выдохнул и, дождавшись, когда противник снова ринется в атаку, забыв про все, вместо того, чтобы парировать бестолково кружащую дубину, бросил вперед свое тело. Под удар. Тело сопротивлялось, оно лучше своего хозяина понимало, что так делать нельзя. Но ему оставалось только подчиниться.
   Удар вышиб дыхание из груди, в животе что-то противно вспучилось болевым гнойным нарывом, от него во все стороны заструились холодные искры. Крэйн упал, упал правильно, успев сгруппироваться. И заметил взлетающую над его головой дубинку. Следующий удар пришелся в висок. В голове со звоном разорвалось, ноги внезапно сделались непослушными, перед глазами закружилось Эно. Крэйн поднялся, усилием воли заставив ноги разогнуться, и снова бросился вперед.
   Не поднимая оружия.
   Перед глазами спиралями сворачивалась темнота.
   Когда упал — поднялся снова. И пошел вперед. Противник озабоченно хмыкнул и, покрутив дубинку, обрушил ее на незащищенные ребра. Крэйн поперхнулся, переломился пополам и рухнул лицом в землю. Острые песчинки вонзились в изъязвленные щеки. Влажные песчинки. На вкус почему-то соленые. Он лежал, чувствуя спиной чужие взгляды, как застрявшие в коже осколки. Чувствуя все, происходящее вокруг.
   От горьких твердых слез, сжимающих горло, на земле оставались крошечные влажные борозды. Пахло грязью и потом.
 
   Калькад Крэйн нашел ближе к рассвету Эно, когда нальты казались мертвыми безмолвными коробками, завязшими в бескрайнем сером болоте неба, зыбком и расплывчатом. Он шел шатаясь, зажав в руке полупустой кувшин, оставляя за собой неровную прерывающуюся цепь следов. Он не чувствовал боли, тайро наполнило тело живительной теплотой, которая обволакивала раны и ссадины. Лишь тупо ныл правый висок и время от времени кружилась голова, отчего приходилось останавливаться и некоторое время неподвижно стоять.
   — Вот и я... — прохрипел Крэйн сухим горлом, окидывая взглядом вереницу нальтов. — Урод пришел! Что, ник... никто не встречает?
   Нальты молчали, их навесы вздувались и опадали безмолвными гладкими пузырями. Изнутри пахло едой, сладкой предрассветной дремой и сеном.
   Крэйн пошатнувшись допил тайро, кинул кувшин в сторону. Хрупкая глина влажно треснула, рассыпавшись веером осколков.
   Он чувствовал себя страшно. Черное бурлило в нем, шипело, как рассерженный карк, рвало на части грудь. Ему нельзя было сопротивляться — оно клокотало, швыряя его тело как игрушку из стороны в сторону, заставляя до боли в висках сжимать зубы. Оно тоже, вероятно, было Крэйном.
   — Ушедшие... — Крэйн обессиленно рухнул на землю, не добравшись до своего нальта всего два десятка локтей. — Я уже наполнен... Не могу больше. И умереть тоже... не могу. И всельется в меня... Опять. Как в кувшин... Ушедшие! Вы... ар-р-р!
   Очередной приступ ярости подхватил его с земли, швырнул вперед. Не разбирая дороги, он двигался к нальту, спотыкаясь и время от времени падая. Чувствуя себя какой-то разросшейся черной корягой, покрытой серыми гнилостными островками мха. Не человеком.
   Он действительно был Бейром. Его глаза были всепрожигающим светом гнева, его руки были смертью. Он хотел смерти, хотел впитывать ее каждой порой, хотел наслаждаться ею бесконечно. Но поселок был безлюден, никто не попался ему на пути. А если бы попался... Крэйн сладко заворчал, сжимая и разжимая кулаки, представляя на ощупь хрупкую трещащую нежность гортани, пульсирующее ощущение вен под пальцами. Он убьет их. Их всех.
   Он отомстит. Всем. Найдет их и убьет. До последнего. Они убили в нем Крэйна. Они оставили в нем жить чудовище, которое отвратительнее любого хегга. Они изуродовали его изнутри и снаружи. Не глядя. Как копошащегося под ногами жука. Они!
   Крэйн засмеялся, и смех этот был ужасен.
   Они были для него всем. Он не знал, что это за «они», но он чувствовал их везде. В сером небе. В земле. В ветре. В запахе влажных предрассветных трав. Они пялились на него своими гнилыми глазами, они прикасались к нему своими кривыми мягкими пальцами. Они... Они. Крэйн на ощупь подхватил с земли дубинку.
   Убить их всех. Отомстить за себя. За уничтоженного, стертого с песком Крэйна. Не давать им пощады. Они все одинаковы, меняются только лица. Но он покажет им. Они еще пожалеют.
   Почти у самого нальта Крэйн опять споткнулся и упал лицом вниз. Земля приникла к губам, вкус у нее был холодный и сырой. Крэйн обнял ее.
   — Меня убили, — прошептал он ей. — Убили. Вот так.
 
   Лайвен неторопливо насыпала в миску две небольшие горсти пожухлого олма, тщательно отмерила горячей воды из запасенного с последней стоянки бурдюка, перемешала. Крэйн, помятый, слабый и чувствующий мягкость в пальцах и костях, сидел рядом, привалившись спиной к стене нальта, и отсутствующим взглядом следил за проносящимися в отверстии деревьями. Деревьев становилось все больще они робко пытались объединиться в чащицы, прикрывались кустарником.
   — Себер скоро... — тихо, как в задумчивости, пробормотал он, почти с отвращением вдыхая залах старого распаренного олма и грязного человеческого тела.
   — На, ешь. — Лайвен небрежно поставила рядом с ним миску, отодвинулась. — Воды горячей больше нет, стоянку ради тебя не сделают, так что налегай давай. Ради такой пьяни Тильт не сжалится. Лопай.
   Крэйн отвернулся от миски.
   — Я не пьянь.
   Лайвен насмешливо вздернула бровь.
   — Передай это Садуфу, который на рассвете закидывал тебя в нальт словно мешок с тангу, то-то он удивится! Валялся мордой в землю, уже и ходить не мог. Кувшин разбил...
   Говорить не хотелось. Хотелось раствориться в пресном горячем воздухе, бьющем из отверстия в навесе, и разлететься с ним на тысячи тысяч маленьких кусочков, порхающих над землей. Ворчащая тяжесть в животе говорила о том, что хмель выйдет не скоро. Лайвен или поняла его самочувствие, или израсходовала утренний запас злости, она долила в его миску воды, поставила еще ближе.
   — Ладно, отработал... Хеннар тебя даже хвалил. Особенно когда ты во второй раз упал. Крови много было. Зрителям понравилось. Как по-настоящему.
   — По-настоящему? — Крэйн издал какой-то звук, напоминающий глухой резкий всхлип, и торопливо, обжигая десны, стал есть олм. Разваренные зерна были колючие и набухшие, как старые почки на деревьях.
   — Сердишься? Это всякий раз бывает, не смотри. Думаешь, мне легко корячиться перед этими брюхатыми уродцами за пяток сер? Бейр!..
   — Я не Бейр. Меня зовут Крэйн.
   Она рассмеялась.
   — Ну вот, заговорил... Нет, Бейр, мне тоже нелегко. И остальным. А то, что тебя втаптывают в грязь, — это ничего. Это проходит. И остается только застарелый стыд и злость на самого себя. Да и стыд — это, в сущности, только так... застиранная тряпка.
   — Мерзко.
   — Умереть голодному под стеной чьего-то склета — не мерзко? — Она пожала плечами. — Это жизнь, Бейр. Когда твое сердце перестанет биться, Ушедшие не дадут тебе новой. Жизнь окупает любую мерзость.
   — Тогда это не жизнь человека. Не хочу быть животным.
   — Будешь. Ты уже начал, это значит, что желание жить в тебе укрепилось слишком глубоко. Ты его теперь не обманешь, понятно? Раз пошел на сделку с Хеннаром, раз согласился унижаться и плеваться кровью за возможность жить дальше — значит, не так уж и много в тебе того человеческого, по чему ты скучаешь. Хватит строить из себя шэда, Бейр, можно подумать ты попал в калькад прямиком из тор-склета!
   Крэйн странно улыбнулся, не поднимая лица от миски с олмом.
   Лайвен некоторое время молча смотрела на него.
   — Ешь давай. Остынет. Философ, отпользуй тебя Ушедшие... Мерзко ему...
   — Весь мир — это мерзость.
   — О как...
   — И я — часть этого мира. — Крэйн со вздохом отставил миску, на дне которой желтело несколько зерен. — Не обращай внимания, я просто скулю. Когда-то мне казалось, что достаточно всего лишь не обращать внимания на окружающее, подстраивать его под себя, чтобы быть сильным и чувствовать себя человеком. Но мир оказался сильнее. Я стал его частью. И не уверен, осталось ли во мне еще что-то от человека. Точнее даже — я обнаружил в себе что-то, что является частью этого мира.