Страница:
И тут я увидел и поразился необычному; вместо лица Ивана у
Ивана вспыхнуло лицо, точно проявилось, как и та, обратная
сторона монеты на каменном столе Мага, лицо другого человека,
совершенно незнакомого мне!
"Владимир Шмаков!.." -- промелькнуло у меня в голове и
призрачно удалилось и погасло.
Снова лицо Ивана приняло свои прежние черты...
-- Иван! -- окликнул я учителя.
-- Что? -- отозвался он.
-- Неужели надо отказаться от всего? -- спросил я с ноткой
надежды в голосе.
-- Да. Абсолютно от всего! -- подтвердил решительно он.
-- А Вера? -- спросил я.
-- Что -- Вера?
-- Вера какая-то должна же остаться?
-- Нет. Ничего святого не должно быть!
-- Как же это?
-- Прочь все идеалы! Все нелепые привязанности к атрибутам
любой Веры и к ней самой, к родственникам любого земного ранга,
прочь -- все любимое, близкое и дорогое, приятное и неприятное,
злое и доброе!..
-- Как же так?
-- Прочь, это прежде всего, отношение ко всему на свете
без обратной связи! -- сказал Иван.
-- Как? -- спросил озадаченно я.
-- Не анализируй! -- воскликнул учитель. -- Все встречай
без чувственных отношений. Воспринимай, совершенно не отражая
мира, и ты перестанешь быть чьим-то зеркалом, и тогда ты
увидишь себя повсюду.
-- С чего начать?
-- С самого близкого и дорогого!
Я задумался.
Действительно, много у меня дорогого...
-- Тут, -- сказал Иван, -- и кроется философский камень
преткновения! Попробуй откажись от всего, когда вокруг весь
мир, -- это ты, потому что привязан ты к нему и не мыслишь себя
вне него, может случиться так, что откажешься ото всего и тебя
не станет! Вовсе не станет на свете, ибо тебя и не было как
личности: ты был в родственниках, в предметах и прочем, а без
них -- испарился, исчез навсегда! Вот почему важно воспитать в
себе личность, свое неповторимое, и тогда это неповторимое
способно будет отказаться от всего остального и остаться только
само, как оно есть, вот что такое -- бессмертие!
Безличностный профан не в силах отказаться буквально ото
вcего, потому что некому отказаться, его нет, профана,
понимаешь эту истину? -- спросил меня холодно Иван.
-- Да. -- покорно и уверенно сказал я, и мурашки пробежали
у меня по всему телу.
-- И вот, -- сказал после короткой паузы Иван, -- пример
тебе: евреи, -- а я тоже еврей, -- дети Бога, библия тому
свидетель! У нас очень развит зеленый, голубой цвет.
-- А что это значит: зеленый, голубой?
-- Творчество. Нам, от многовековой практики, легко
дается, не исключительно, но в большинстве, -- работать на
зеленом и голубом свете. Контролировать эти цвета. Так Бог нам
дал.
Но если бы я не оставил свою привязанность к
национальности, то я никогда бы не ступил на путь Победителя.
Мне не открылись бы синий, фиолетовый, белый цвета.
Поэтому я отказался от еврейства, от своей принадлежности
к национальности вообще, дабы выйти на высшие начала Вселенной!
Каждая национальность, не исключительно, но в основном, не
от природы, но от истории, концентрируется работает на Земле
больше на одном-двух каких-то цветах.
К примеру, верующие индусы близки к фиолетовому, белому,
золотистому, и вот почему их мало интересует и заботит земная
жизнь! Они в своей цветовой крепости!..
-- Значит, -- сказал я, -- любая национальность, -- это от
невежества?
-- Да.
Но пройдет много лет, прежде чем профаны поймут, что они
не русские, украинцы, евреи или китайцы, а дети, не Земли даже
-- дети Вселенной!
Это политика Космоса! Ей принадлежит будущее!
Профанов -- большинство, и они всячески грызутся по поводу
своего происхождения! Всячески привязывают себя, ограничивают
национальностью, принадлежностью к вере и прочими условностями.
Даже вера в Бога -- это тоже привязка, ограничение, и от этого
ты должен отказаться!
-- Как, и от веры в Бога?
-- Да! И обязательно! Если ты веришь в Бога, значит, ты
уже кому-то подчинен, значит, ты уже не Повелитель своего мира,
а всего лишь житель мира того Бога, которому ты поклоняешься.
Вера в Бога дана профанам, но кто переступит ее не так,
как это пытались делать бескрылые материалисты, а решительно и
осознанно, тот и приобретет свой собственный мир, станет
Повелителем его и Победителем, удостоится Вселенского
бессмертия!
Наступило молчание. Я раздумывал над сказанным. В чем-то я
был не согласен...
-- Я понимаю твое смятение! -- неожиданно обратился ко мне
Иван. -- Но, -- сказал он, -- вскоре ты сам поймешь, что Вера в
Бога нужна лишь профанам. Это им великое спасение от хаоса,
возможность оставаться профанами, не раствориться, иметь
стержень божественности, на который нанизывать профану все
остальное, не его! Убери от профана все остальное, и останется
только божественный стержень, и тот придуман, воображаем!
Я продолжал раздумывать, слушая Ивана, и не заметил, как
Величественной картины Первой Тайны Священной Книги Тота не
стало, она исчезла неведомо куда, и Вселенская комната
наполнилась только густым, ледяным голосом Ивана.
-- Профан и Бог -- синонимы! -- воскликнул Иван.
И я содрогнулся от услышанного.
-- Присмотрись, -- сказал Иван, -- сколько профанов,
столько и Богов!
Для профана придумана божественная множественность, будто
Бог во всем и в каждом, чтобы оправдать существование профана,
оправдать его безликость и смертность!
-- Но тогда -- зачем нужны профаны? -- удивился я.
-- Профаны и все прочее -- пластилин, иллюзия, -- сказал
Иван. -- Ты сам все это придумал! Так вот, и одумайся!...
-- Если я одумаюсь, профанов не станет?
-- Конечно!
-- А что же тогда будет?
-- А ты одумайся и увидишь!
-- Но я не сознавал раньше, что это все и профанов --
придумал я сам. Как же так?
-- Значит, -- холодно отвечал Иван, -- кому-то стало
необходимо, чтобы ты -- одумался. -- Снова наступило
молчание...
-- Достаточно. Приспустим флаг, -- сказал Иван. -- Я дам
тебе сегодня Первый урок Астрала. С Астральным телом ты уже
знаком? -- спросил он.
-- Да, -- покорно ответил я, -- но очень смутно, на ощупь.
-- Ясно! -- сказал учитель. -- Тогда, -- и он пару секунд
помолчал, -- приступим! -- сказал он решительно и подошел ко
мне ближе.
-- Вообрази себе свой позвоночник! -- потребовал он.
-- Вообразил, -- сказал я.
-- Теперь мысленно передвигайся от копчика до макушки, и
обратно.
-- Как, с помощью чего? -- спросил я.
-- Представь себе: теплый шарик, и покатай его: вверх --
вниз, как я сказал.
-- Покатал, -- отозвался я через пару минут усердного,
сосредоточенного молчания.
-- Так.
Хорошо.
Теперь постарайся почувствовать весь позвоночник горячим,
хотя бы -- теплым, но натянутым, как струна!! И это у меня
получилось без особого труда, и я не замедлил сообщить учителю
о своем успехе.
-- Почувствовал! -- сказал я.
-- Молодец! Идем дальше. -- учитель приблизился ко мне еще
ближе, я ощутил его ровное дыхание. -- Сядь в "лотос", --
потребовал он. Раньше мне никогда не удавалось сесть в "лотос",
даже у Долланского я смог принимать лишь "полулотос", а тут я
сел, и так свободно, именно в "лотос", будто мое тело стало
пластилиновым.
-- Сейчас постарайся полностью расслабиться и выдохнуть
весь воздух из легких, -- послышался голос над моей головою, --
а когда выдохнешь, вообрази, что ты вдыхаешь не просто так, а
что-нибудь реальное, что ты можешь мысленно увидеть, и вот это
вдыхай смело, как на самом деле!
-- А что лучше? -- спросил я.
-- По желанию. Можешь вдыхать, к примеру: соринки,
жидкость или еще другое, но при условии, что это должно быть
окрашено в какой-то цвет...
-- А в какой цвет лучше? -- поинтересовался я, боясь
сделать что-нибудь не так. Я сидел с закрытыми глазами, каждую
секунду порываясь выполнить поясняемое упражнение.
-- Цвет любой.
Это не важно сейчас, -- подсказал голос учителя, -- только
он должен быть светлым. И ты вдыхаешь это, свое воображаемое,
мысленно загоняешь это в копчик. Вдыхаешь медленно, где-то на
счет до восьми.
-- Я буду воображать пыль, можно? -- спросил я. -- Голубую
пыль?
-- Можно.
Теперь то, что ты вдохнул, остается в копчике, и оно
постепенно разгорается, как бы жжет, обжигает! А сейчас копчик
начинает гореть кроваво-красным цветом, он похож на раскаленный
уголек из костра! Медленно выдыхаешь на счет, также до восьми.
Вся энергия в копчике, остальная часть позвоночника продолжает
ощущаться теплой струной.
Выдыхаешь -- ничего! Пустоту выдыхаешь, потому что все
осталось в позвоночнике, в раскаленном копчике.
Выдыхаешь, будто бы в себя, внутрь.
Ясно?! -- спросил учитель. Я кивнул, продолжая выполнять
его приказания.
-- Поднимаемся выше! -- повелел учитель. -- Все то же
самое, также вдыхаешь и выдыхаешь! Красный уголек продолжает
гореть, но теперь загорается еще и оранжевый цвет, он выше
копчика, на уровне лобка.
Вообрази, что твой кроваво-красный уголек начал
вытягиваться в высоту по позвоночнику и на том расстоянии, на
которое он вытянулся, -- горит оранжевым цветом.
Я разжег и оранжевый цвет...
Потом Иван научил меня, как распалить желтый цвет, и я,
продолжая мысленно вытягивать свой воображаемый уголек по
позвоночнику, выявил желтый цвет на уровне живота.
Таким же образом я зажег и все остальные цвета: зеленый на
уровне грудной клетки, голубой на уровне шеи, синий на затылке,
фиолетовый на макушке. Мой позвоночник огненно светился снизу и
холодел кверху. От него исходил жар и холод одновременно, все
семь цветов радуги разноцветно сияли в моем воображении.
Я продолжал таинственно дышать...
-- Зажигай среднюю чакру! -- приказал учитель и пояснил.
-- Вообрази луч, мощный, красного цвета. Он исходит из центра
твоей грудной клетки.
Теперь проецируй этот луч на белый экран перед собой. На
экране твой луч превращается в красный круг, в середине
которого -- три треугольно расположенных крупных точки, тоже
красного цвета. Всем своим существом выражай состояние мира и
добра. Не думай словами, у тебя только состояние мира и добра,
его полное, глубинное ощущение.
Таким образом, перед тобою сейчас высвечен Астральный
символ выхода на Шамбалу!
Мысленно, чувствами, представься Шамбале, можешь
что-нибудь попросить.
И я представился: "Шамбала! Я, Сергей Истина, житель
Земли. Я пришел с миром и добром! Помоги мне увидеть Наташу! Я
люблю ее! Помоги хотя бы ощутить ее присутствие!.."
Все это я произнес не словами, а чувствами, и это мне
удалось.
Я потушил позвоночник в обратной последовательности и
открыл свои глаза, Ивана уже не было, но, о диво! На том месте,
где я не так давно созерцал Астральный символ Первой Тайны
Священной Книги Тота, возникли во множестве ряды книжных полок.
Я поднялся на ноги и приблизился к этим полкам. На всех
корешках многочисленных книг было написано: Сергей Истина...
-- Господи, -- воскликнул я, -- неужели это все -- я
написал!..
Несколько минут я любовался, как ребенок перебирал
радостными руками разноцветные переплеты своих книг, своих
Астральных книг!
Несколько книжных полок именовались общим заголовком:
"Рукописи". Я нагнулся, открыл первую попавшуюся картонную
папку и взял несколько исписанных и исчерканных листов бумаги
оттуда.
Неожиданно мой взгляд упал на черную бархатную штору, за
которой я предполагал окно, и мне невыразимо захотелось
поскорее отодвинуть ее, и я потянулся к шторе и резко, не
задумываясь, отдернул ее в сторону -- всю!
Яркий солнечный свет будто воспламенил меня с ног до
головы! Передо мною действительно было окно, мое окно,
выходящее на зимнюю улицу утра.
Я обернулся, огляделся по сторонам, но, вместо
космического пространства, я теперь находился у окна в своей
комнате.
Но я вспомнил! Бумаги из папки!..
И тут я сладостно ощутил несколько листков бумаги в своей
руке.
"Господи!
Они со мной!.." -- подумал я.
Я тут же принялся читать их.
Они были написаны моим почерком.
С трудом расшифровывая всевозможные исправления, я
торопливо переписал все, что мог, в общую тетрадь, я очень
боялся, что эти бумаги растают, растворятся, мне даже некогда
было вдумываться в то, что я переписывал. Но когда последняя
строчка, слово, оказались переписанными на чистовик, в тетрадь,
я успокоился, отлистнул несколько страничек назад и впервые
прикоснулся к содержанию, и в моей голове зазвучали стихи, мои
стихи, из Астральной библиотеки!
Бегу по ласковым дорогам
И по шипам воспоминаний.
Там пыль столбом стоит, ей-Богу,
В крови шипы: и все же -- манит...
Как сон.
И кто меня разбудит...
И даже ночью -- чья-то сила! -
Я сплю и вижу то, что будет! -
А значит "будет" -- тоже было!..
Я в чьей-то памяти живущий!
Сегодня, может, в умиленье,
Моей судьбы: просторы, гущи
Он вспоминает на мгновенье...
Иллюзия
Мы -- узники, мы время заучили,
Мы думаем, что время приручили...
С наручными часами неразлучники.
Одело время нам уже наручники!..
Убеждай себя
Пока хоть что-то отрицаю:
Во мне от мира в стороне
Лишь мира отблески мерцают.
Весь мир вместился бы во мне...
А потом...
Все будет: жизнь, и будет смерть, потом...
Вначале не желаем -- не иначе! --
Расстаться с материнским животом,
Не потому ль, родившись, горько плачем?..
Все испытаем: радости, печали.
Все будет: жизнь и будет смерть, потом...
Мы покидаем свой телесный дом
С такою неохотою вначале...
Тупик
Он взглядами моими облицован, -
Весь горизонт вокруг моей судьбы.
Всего до горизонта жизнь ходьбы...
Я горизонтом прочно окольцован.
Но, может быть, с неведомых высот
Все взгляды мне свои удастся веско
Свести в единый взгляд и горизонт
Тогда -- перешагнуть, как обруч
Детский...
В тихом утреннем коридоре отделения милиции, ровно в
девять часов по повестке, я постучался в комнату девять.
-- Да!.. -- отозвался чей-то бодрый голос за лакированной
деревянной дверью. Я шагнул в комнату.
В трех метрах от меня за столом у пришторенного окна сидел
человек в штатском костюме, галстуке: на вид ему было лет
сорок, жилисто-поджарый, какой-то уютный, во всем теле играет
энергия, лицо длинное, отштрихованное несколькими морщинками,
неприметный, подобных людей я встречаю очень часто, но быстро
забываю.
-- Можно? -- спросил я.
-- Входите! -- энергично засуетившись с какими-то
бумагами, точно мимоходом, но добродушно, предложил он. Я
прикрыл дверь за собой, сердце у меня зачастило...
Но я решился.
-- Вы следователь Васильев? -- спросил я.
-- Да! -- ответил человек в штатском.
-- Я по повестке, -- сказал я и подошел к столу
следователя, и протянул ему бумажку с бледными, голубенькими
прожилками казенного штампа. На его чернильных линейках
красовалось несколько беглых слов, написанных шариковой ручкой.
-- А!.. Хорошо! -- сказал следователь, просмотрев повестку
и узнав из нее, кто к нему явился. -- Вот вам бумага, вот
ручка, -- услужливо предложил он. -- Напишите свою
автобиографию. Подобное предложение поразило меня. Я ожидал
худшего, но пока все происходило довольно загадочно, и все же
-- благополучно! Пока благополучно! Свежие листы машинописной
бумаги стопкой лежали передо мной на столе, за который я
уселся. Следователь что-то перелистывал, вчитывался, отмечал
красным и синим карандашом, а я, тайком посматривая на него,
думал о себе...
Я заметил, как Васильев выразительно поглядел в мою
сторону.
-- Пишите, пишите, -- сказал он, -- я, такой-то, такой-то,
полностью -- фамилия, имя, отчество, родился тогда-то и
там-то...
-- Да, да... Я знаю, -- отозвался я.
Шевелящаяся строка легко потянулась за казенной ручкой и,
отставая от чернильного пера, замирала, засыхая.
-- Будьте добры, пишите подробнее, -- попросил Васильев. Я
написал следующее: "Я, Сергей Александрович Истина, родился в
городе Р... в 1956 году 19 января. С 1959 года по 1964 год
находился в детском саду номер 123 г. Р... С 1964 года и по
1975 год учился в средней школе N 70 г. Р... Параллельно со
средней школой с 19... по 19... гг. я учился в детской
музыкальной школе по классу гитары. По окончании средней школы
в 19... г. поступил в речное училище для обучения на
матроса-моториста, а в 19... г. закончил названное училище с
отличием. Затем два года служил в армии в качестве матроса на
военном крейсере в Балтийском море (с 19... по 19... гг.). В
19... г. поступил, а в 19... г. закончил кинотехникум в г. Р...
Потом сразу же после окончания кинотехникума в 19... г.
поступил, а в 19... г. закончил Р... государственный
университет по специальности "журналистика". С 19... работал
корреспондентом областной газеты "Вечерний Р...". С 19... и по
настоящее время исполняю обязанности директора кинотеатра
"Лесного поселка" города Р... Являюсь членом ВАГО, как некогда,
искренний приверженец любительского телескопостроения (с 19...
г.). С 19... г. был членом ВЛКСМ и выбыл в 19... г. по
возрасту. Пишу стихи. Публиковался в журнале "Д...", в
поэтических сборниках. В 19... г. награжден почетной грамотой
обкома ВЛКСМ за участие в Пресцентре областной конференции
молодежи". Я поставил точку, перечитал получившуюся довольно
сухой автобиографию, она уместилась в одном машинописном
листке, поставил свою подпись, сегодняшнее число. Теперь это
уже был документ, и я не замедлил положить его следователю на
стол. Васильев, сразу же отложив все свои бумаги в сторону,
внимательно прочитал мою автобиографию. Я сидел и ожидал, что
ему что-нибудь не понравится или он скажет: "Так-с... Пройдемте
в камеру!.."
-- Итак.... -- сказал Васильев, и я замер от этой фразы!..
-- Итак, Сергей Александрович, -- продолжил Васильев, --
вам необходимо еще срочно принести мне фотографию три на
четыре, справку с места работы, характеристику, справку из
военкомата, и о том, что вы не состоите на учете у психиатра.
-- Это все? -- спросил я, почувствовав успокоение от
мысли, что меня, по крайней мере, сразу сажать не собираются.
-- Да, это все, -- подтвердил Васильев.
-- Скажите, пожалуйста! Когда мне можно будет поднести вам
эти документы?!
-- Чем быстрее, тем лучше! -- подытожил следователь, и тут
я совсем осмелел.
-- А что, собственно говоря, случилось? -- поинтересовался
я.
-- У меня задание: собрать эти документы, Сергей
Александрович, -- хитро, но добродушно прищурившись, ответил
следователь.
-- Хорошо! Но на каком основании?! -- теперь уже
требовательно поинтересовался я.
-- Понимаете... -- задумчиво произнес Васильев, -- был
телефонный звонок, анонимный. Мне поручено проверить
поступившие факты.
-- В чем же меня обвинили? -- уточнил я.
-- В общем, предупредили, что вы пьяница и дебошир,
приводите к себе домой различных женщин, ну и так далее...
-- Хорошенькое дело! -- возмутился я, -- Но я же почти не
пью, и дома меня не слышно, ну, а насчет женщин, по-моему, это
не запрещается холостым, да и потом, я вовсе не привожу
разных!..
-- Я все уже прекрасно знаю, Сергей Александрович!.. Тот
телефонный звонок не подтвердился.
-- А тогда зачем приносить документы?
-- Вы же взрослый человек и понимаете, что все надо
подтверждать документально! -- возразил следователь. Я уже
собрался уходить, как Васильев окликнул меня у двери:
-- Сергей Александрович!
-- Да... -- невесело отозвался я.
-- А Вы верите в Бога? -- спросил следователь.
-- А какое это имеет значение? -- тоже спросил я.
-- Знать, -- это значит уметь, а уметь, -- это значит
действовать! Так гласит восточная мудрость, Сергей
Александрович.
Но я ничего не ответил и вышел из кабинета.
"Почему он спросил, верю ли я в Бога?.. -- рассуждал я про
себя, -- Значит, Катя -- отпадает... Тогда... Тогда... Боже
мой! Конечно же это!.. За мной подсмотрели в церкви!.. Теперь
или с работы снимут, или упекут в сумасшедший дом! Не дай-то
Бог!" Я шел и переживал, но самое интересное, что переживал
кто-то во мне, а не я сам! Я будто бы наблюдал свои переживания
со стороны... И я даже подумал о том, что вполне могу, сию
минуту, запросто развеселиться, расхохотаться, если
потребуется, прямо здесь, на улице, неподалеку от отделения
милиции. "Нет... -- остановил я себя мысленно, -- Тогда уж
точно примут за сумасшедшего и упекут незамедлительно!.." И я
ускорил шаг по направлению к автобусной остановке.
Однако через несколько шагов я почувствовал, что мне
хочется оглянуться. Я оглянулся и увидел, как черная ворона,
довольно крупная, захлопала корявыми крыльями на ветру,
поднялась вверх и скрылась за четырехэтажным зданием отделения
милиции. Ворона как будто выскочила в открытую форточку на
втором этаже из комнаты следователя Васильева. Ошибиться на
счет точности определения комнаты я не мог, ибо она
располагалась самой крайней на этаже, в конце коридора, я
помнил. Но только мог ли я поручиться за то, что ворона
вылетела именно из той самой форточки? Впрочем, я не придал
этому особенного значения: "Даже если и вылетела, ну и что?" И
я опять зашагал к автобусной остановке, но более энергично,
потому что решил побыстрее зайти в гости к Вике.
Вика жила со своей четырехлетней дочерью Оксаной в
двухкомнатной квартире. С мужем она уже три года как разошлась,
он так и не бросил наркоманить, и, кроме шприца, его мало что
интересовало, а молоденькой женщине нужен был мужчина, его
ласки и обязанности...
Помнится, еще когда Вика ходила в мелких подростках, я
очень нравился ей, да и что говорить: она мне тоже!... Как-то
стройненькая, с проклюнувшейся грудкой девочка на полном
серьезе попросила меня с нею прогуляться! Это и была соседка
Вика...
И я прошелся с нею до парка и обратно к нам во двор. Как
же по-женски, еще тогда, она себя вела! Шла рядом важно,
разговаривала медленно, как взрослая. В общем, воображала себя
точь-в-точь как на свидании с любимым, как это демонстрируется
в наивных кинофильмах...
Нет! Все-таки женщина -- всегда женщина! У нее не бывает
возраста! Наверное, не возрастом женщины отличаются друг от
друга, а опытом, а может даже и не опытом вовсе, а чем-то иным,
неуловимым, врожденным...
А еще, вспоминается, я встречался с одной девушкой, Галей
Романенко. Сидел я как-то в обнимку у своего подъезда с Галей,
а из подъезда выскочила Вика, озорная такая и веселая.
Выскочила и тут же -- насупилась, погрустнела, потому что
увидела меня в обнимку с девушкой! Остановилась Вика и
несколько секунд смотрела на меня, озлобленно, надменно, а
потом...
-- У-у! -- погрозила она мне кулаком. -- Предатель! --
выкрикнула она мне в упор, плюнула прямо в лицо и убежала. А я
остался сидеть оплеванным рядом с опешившей Галиной.
Удивительное дело, может, и совпадение, но с той Галиной, на
которой я даже собирался жениться, у меня, после того случая,
пошли разлады: я упрекал Галину в холодности, а она меня в
горячности, а потом и совсем расстались мы с нею навсегда, и я
не жалею! Честное слово -- не жалею! Не жалею потому, что не
было бы у меня сейчас Вики, а меня не было бы у Вики. И я не
пришел бы сегодня к той, вчерашней озорной девчонке в гости...
Теперь я сидел в гостях, в уютном кресле с подлокотниками.
Вика возилась у себя на кухне: готовила чай для нас. Я
погрузился в воспоминания...
Неожиданно вспомнилось, как Вика заплакала, когда она
выходила из своей квартиры в свадебной фате, и увидела меня: я
спускался вниз по лестнице, и только на мгновение мы
переглянулись, и все было ясно еще тогда...
Вика разревелась, все думали, что от радости, но я-то знал
от чего! Не по своей воле судьба определила ее замуж тогда. Тот
щуплый субъект, который вышел в приличном костюме из квартиры
вместе с Викой в качестве ее жениха...
За несколько месяцев до свадьбы, со своим дружком, он
затащил Вику в подвал нашего дома, там ей сделал укол и
насиловал как хотел...
Через два месяца мать Вики узнала об этом, она встретилась
с родителями того субъекта, и было решено: сыграть свадьбу...
А что оставалось делать, Вика оказалась беременной...
Судьбу Викиного отца я не знал, да и кто был ее отцом, я
тоже не знал. Она уходила, ускользала от подобных разговоров, а
я не настаивал. Викина мама оставила эту двухкомнатную квартиру
молодоженам, а сама уехала в деревню, где когда-то родилась и
жила, уехала к своей старенькой маме. И даже после развода
дочери с мужем-наркоманом она не вернулась в город. Ей очень
хотелось и верилось, что дочка найдет еще хорошего человека,
снова выйдет замуж и будет счастлива. Она не возвращалась,
чтобы не мешать дочери заново устроиться в жизни, хотя Вика
слезно скучала по ней и укоряла ее за это в письмах...
На одном этаже с Викой в соседней однокомнатной квартире
проживала добрая, ласковая старушка, бывшая учительница Мария
Федоровна. Ей, наверное, было уже под восемьдесят! Но она,
худенькая и суетливая, жила независимо от своего возраста и
была настолько заботливым человеком, что даже свои болезни
словно оберегала от дурного глаза, заботилась о них, и болезни
уважали ее, не одолевали мучительно, а приходили к ней, как
старые приятели на огонек.
-- Вот и сердечко расшалилось опять, словно детство
вспомнило, -- говорила Мария Федоровна о своих, иногда
случавшихся сердечных приступах. Мария Федоровна очень любила
Оксанку, "Викину дочурку", как говорила она. С откровенным
удовольствием выручала Вику эта старушка: присматривала за ее
крохотной девочкой. Благодаря чему мы с Викой могли
безболезненно проводить свободное время по своему усмотрению.
Вот и сейчас Оксанка была в гостях у Марии Федоровны...
Ивана вспыхнуло лицо, точно проявилось, как и та, обратная
сторона монеты на каменном столе Мага, лицо другого человека,
совершенно незнакомого мне!
"Владимир Шмаков!.." -- промелькнуло у меня в голове и
призрачно удалилось и погасло.
Снова лицо Ивана приняло свои прежние черты...
-- Иван! -- окликнул я учителя.
-- Что? -- отозвался он.
-- Неужели надо отказаться от всего? -- спросил я с ноткой
надежды в голосе.
-- Да. Абсолютно от всего! -- подтвердил решительно он.
-- А Вера? -- спросил я.
-- Что -- Вера?
-- Вера какая-то должна же остаться?
-- Нет. Ничего святого не должно быть!
-- Как же это?
-- Прочь все идеалы! Все нелепые привязанности к атрибутам
любой Веры и к ней самой, к родственникам любого земного ранга,
прочь -- все любимое, близкое и дорогое, приятное и неприятное,
злое и доброе!..
-- Как же так?
-- Прочь, это прежде всего, отношение ко всему на свете
без обратной связи! -- сказал Иван.
-- Как? -- спросил озадаченно я.
-- Не анализируй! -- воскликнул учитель. -- Все встречай
без чувственных отношений. Воспринимай, совершенно не отражая
мира, и ты перестанешь быть чьим-то зеркалом, и тогда ты
увидишь себя повсюду.
-- С чего начать?
-- С самого близкого и дорогого!
Я задумался.
Действительно, много у меня дорогого...
-- Тут, -- сказал Иван, -- и кроется философский камень
преткновения! Попробуй откажись от всего, когда вокруг весь
мир, -- это ты, потому что привязан ты к нему и не мыслишь себя
вне него, может случиться так, что откажешься ото всего и тебя
не станет! Вовсе не станет на свете, ибо тебя и не было как
личности: ты был в родственниках, в предметах и прочем, а без
них -- испарился, исчез навсегда! Вот почему важно воспитать в
себе личность, свое неповторимое, и тогда это неповторимое
способно будет отказаться от всего остального и остаться только
само, как оно есть, вот что такое -- бессмертие!
Безличностный профан не в силах отказаться буквально ото
вcего, потому что некому отказаться, его нет, профана,
понимаешь эту истину? -- спросил меня холодно Иван.
-- Да. -- покорно и уверенно сказал я, и мурашки пробежали
у меня по всему телу.
-- И вот, -- сказал после короткой паузы Иван, -- пример
тебе: евреи, -- а я тоже еврей, -- дети Бога, библия тому
свидетель! У нас очень развит зеленый, голубой цвет.
-- А что это значит: зеленый, голубой?
-- Творчество. Нам, от многовековой практики, легко
дается, не исключительно, но в большинстве, -- работать на
зеленом и голубом свете. Контролировать эти цвета. Так Бог нам
дал.
Но если бы я не оставил свою привязанность к
национальности, то я никогда бы не ступил на путь Победителя.
Мне не открылись бы синий, фиолетовый, белый цвета.
Поэтому я отказался от еврейства, от своей принадлежности
к национальности вообще, дабы выйти на высшие начала Вселенной!
Каждая национальность, не исключительно, но в основном, не
от природы, но от истории, концентрируется работает на Земле
больше на одном-двух каких-то цветах.
К примеру, верующие индусы близки к фиолетовому, белому,
золотистому, и вот почему их мало интересует и заботит земная
жизнь! Они в своей цветовой крепости!..
-- Значит, -- сказал я, -- любая национальность, -- это от
невежества?
-- Да.
Но пройдет много лет, прежде чем профаны поймут, что они
не русские, украинцы, евреи или китайцы, а дети, не Земли даже
-- дети Вселенной!
Это политика Космоса! Ей принадлежит будущее!
Профанов -- большинство, и они всячески грызутся по поводу
своего происхождения! Всячески привязывают себя, ограничивают
национальностью, принадлежностью к вере и прочими условностями.
Даже вера в Бога -- это тоже привязка, ограничение, и от этого
ты должен отказаться!
-- Как, и от веры в Бога?
-- Да! И обязательно! Если ты веришь в Бога, значит, ты
уже кому-то подчинен, значит, ты уже не Повелитель своего мира,
а всего лишь житель мира того Бога, которому ты поклоняешься.
Вера в Бога дана профанам, но кто переступит ее не так,
как это пытались делать бескрылые материалисты, а решительно и
осознанно, тот и приобретет свой собственный мир, станет
Повелителем его и Победителем, удостоится Вселенского
бессмертия!
Наступило молчание. Я раздумывал над сказанным. В чем-то я
был не согласен...
-- Я понимаю твое смятение! -- неожиданно обратился ко мне
Иван. -- Но, -- сказал он, -- вскоре ты сам поймешь, что Вера в
Бога нужна лишь профанам. Это им великое спасение от хаоса,
возможность оставаться профанами, не раствориться, иметь
стержень божественности, на который нанизывать профану все
остальное, не его! Убери от профана все остальное, и останется
только божественный стержень, и тот придуман, воображаем!
Я продолжал раздумывать, слушая Ивана, и не заметил, как
Величественной картины Первой Тайны Священной Книги Тота не
стало, она исчезла неведомо куда, и Вселенская комната
наполнилась только густым, ледяным голосом Ивана.
-- Профан и Бог -- синонимы! -- воскликнул Иван.
И я содрогнулся от услышанного.
-- Присмотрись, -- сказал Иван, -- сколько профанов,
столько и Богов!
Для профана придумана божественная множественность, будто
Бог во всем и в каждом, чтобы оправдать существование профана,
оправдать его безликость и смертность!
-- Но тогда -- зачем нужны профаны? -- удивился я.
-- Профаны и все прочее -- пластилин, иллюзия, -- сказал
Иван. -- Ты сам все это придумал! Так вот, и одумайся!...
-- Если я одумаюсь, профанов не станет?
-- Конечно!
-- А что же тогда будет?
-- А ты одумайся и увидишь!
-- Но я не сознавал раньше, что это все и профанов --
придумал я сам. Как же так?
-- Значит, -- холодно отвечал Иван, -- кому-то стало
необходимо, чтобы ты -- одумался. -- Снова наступило
молчание...
-- Достаточно. Приспустим флаг, -- сказал Иван. -- Я дам
тебе сегодня Первый урок Астрала. С Астральным телом ты уже
знаком? -- спросил он.
-- Да, -- покорно ответил я, -- но очень смутно, на ощупь.
-- Ясно! -- сказал учитель. -- Тогда, -- и он пару секунд
помолчал, -- приступим! -- сказал он решительно и подошел ко
мне ближе.
-- Вообрази себе свой позвоночник! -- потребовал он.
-- Вообразил, -- сказал я.
-- Теперь мысленно передвигайся от копчика до макушки, и
обратно.
-- Как, с помощью чего? -- спросил я.
-- Представь себе: теплый шарик, и покатай его: вверх --
вниз, как я сказал.
-- Покатал, -- отозвался я через пару минут усердного,
сосредоточенного молчания.
-- Так.
Хорошо.
Теперь постарайся почувствовать весь позвоночник горячим,
хотя бы -- теплым, но натянутым, как струна!! И это у меня
получилось без особого труда, и я не замедлил сообщить учителю
о своем успехе.
-- Почувствовал! -- сказал я.
-- Молодец! Идем дальше. -- учитель приблизился ко мне еще
ближе, я ощутил его ровное дыхание. -- Сядь в "лотос", --
потребовал он. Раньше мне никогда не удавалось сесть в "лотос",
даже у Долланского я смог принимать лишь "полулотос", а тут я
сел, и так свободно, именно в "лотос", будто мое тело стало
пластилиновым.
-- Сейчас постарайся полностью расслабиться и выдохнуть
весь воздух из легких, -- послышался голос над моей головою, --
а когда выдохнешь, вообрази, что ты вдыхаешь не просто так, а
что-нибудь реальное, что ты можешь мысленно увидеть, и вот это
вдыхай смело, как на самом деле!
-- А что лучше? -- спросил я.
-- По желанию. Можешь вдыхать, к примеру: соринки,
жидкость или еще другое, но при условии, что это должно быть
окрашено в какой-то цвет...
-- А в какой цвет лучше? -- поинтересовался я, боясь
сделать что-нибудь не так. Я сидел с закрытыми глазами, каждую
секунду порываясь выполнить поясняемое упражнение.
-- Цвет любой.
Это не важно сейчас, -- подсказал голос учителя, -- только
он должен быть светлым. И ты вдыхаешь это, свое воображаемое,
мысленно загоняешь это в копчик. Вдыхаешь медленно, где-то на
счет до восьми.
-- Я буду воображать пыль, можно? -- спросил я. -- Голубую
пыль?
-- Можно.
Теперь то, что ты вдохнул, остается в копчике, и оно
постепенно разгорается, как бы жжет, обжигает! А сейчас копчик
начинает гореть кроваво-красным цветом, он похож на раскаленный
уголек из костра! Медленно выдыхаешь на счет, также до восьми.
Вся энергия в копчике, остальная часть позвоночника продолжает
ощущаться теплой струной.
Выдыхаешь -- ничего! Пустоту выдыхаешь, потому что все
осталось в позвоночнике, в раскаленном копчике.
Выдыхаешь, будто бы в себя, внутрь.
Ясно?! -- спросил учитель. Я кивнул, продолжая выполнять
его приказания.
-- Поднимаемся выше! -- повелел учитель. -- Все то же
самое, также вдыхаешь и выдыхаешь! Красный уголек продолжает
гореть, но теперь загорается еще и оранжевый цвет, он выше
копчика, на уровне лобка.
Вообрази, что твой кроваво-красный уголек начал
вытягиваться в высоту по позвоночнику и на том расстоянии, на
которое он вытянулся, -- горит оранжевым цветом.
Я разжег и оранжевый цвет...
Потом Иван научил меня, как распалить желтый цвет, и я,
продолжая мысленно вытягивать свой воображаемый уголек по
позвоночнику, выявил желтый цвет на уровне живота.
Таким же образом я зажег и все остальные цвета: зеленый на
уровне грудной клетки, голубой на уровне шеи, синий на затылке,
фиолетовый на макушке. Мой позвоночник огненно светился снизу и
холодел кверху. От него исходил жар и холод одновременно, все
семь цветов радуги разноцветно сияли в моем воображении.
Я продолжал таинственно дышать...
-- Зажигай среднюю чакру! -- приказал учитель и пояснил.
-- Вообрази луч, мощный, красного цвета. Он исходит из центра
твоей грудной клетки.
Теперь проецируй этот луч на белый экран перед собой. На
экране твой луч превращается в красный круг, в середине
которого -- три треугольно расположенных крупных точки, тоже
красного цвета. Всем своим существом выражай состояние мира и
добра. Не думай словами, у тебя только состояние мира и добра,
его полное, глубинное ощущение.
Таким образом, перед тобою сейчас высвечен Астральный
символ выхода на Шамбалу!
Мысленно, чувствами, представься Шамбале, можешь
что-нибудь попросить.
И я представился: "Шамбала! Я, Сергей Истина, житель
Земли. Я пришел с миром и добром! Помоги мне увидеть Наташу! Я
люблю ее! Помоги хотя бы ощутить ее присутствие!.."
Все это я произнес не словами, а чувствами, и это мне
удалось.
Я потушил позвоночник в обратной последовательности и
открыл свои глаза, Ивана уже не было, но, о диво! На том месте,
где я не так давно созерцал Астральный символ Первой Тайны
Священной Книги Тота, возникли во множестве ряды книжных полок.
Я поднялся на ноги и приблизился к этим полкам. На всех
корешках многочисленных книг было написано: Сергей Истина...
-- Господи, -- воскликнул я, -- неужели это все -- я
написал!..
Несколько минут я любовался, как ребенок перебирал
радостными руками разноцветные переплеты своих книг, своих
Астральных книг!
Несколько книжных полок именовались общим заголовком:
"Рукописи". Я нагнулся, открыл первую попавшуюся картонную
папку и взял несколько исписанных и исчерканных листов бумаги
оттуда.
Неожиданно мой взгляд упал на черную бархатную штору, за
которой я предполагал окно, и мне невыразимо захотелось
поскорее отодвинуть ее, и я потянулся к шторе и резко, не
задумываясь, отдернул ее в сторону -- всю!
Яркий солнечный свет будто воспламенил меня с ног до
головы! Передо мною действительно было окно, мое окно,
выходящее на зимнюю улицу утра.
Я обернулся, огляделся по сторонам, но, вместо
космического пространства, я теперь находился у окна в своей
комнате.
Но я вспомнил! Бумаги из папки!..
И тут я сладостно ощутил несколько листков бумаги в своей
руке.
"Господи!
Они со мной!.." -- подумал я.
Я тут же принялся читать их.
Они были написаны моим почерком.
С трудом расшифровывая всевозможные исправления, я
торопливо переписал все, что мог, в общую тетрадь, я очень
боялся, что эти бумаги растают, растворятся, мне даже некогда
было вдумываться в то, что я переписывал. Но когда последняя
строчка, слово, оказались переписанными на чистовик, в тетрадь,
я успокоился, отлистнул несколько страничек назад и впервые
прикоснулся к содержанию, и в моей голове зазвучали стихи, мои
стихи, из Астральной библиотеки!
Бегу по ласковым дорогам
И по шипам воспоминаний.
Там пыль столбом стоит, ей-Богу,
В крови шипы: и все же -- манит...
Как сон.
И кто меня разбудит...
И даже ночью -- чья-то сила! -
Я сплю и вижу то, что будет! -
А значит "будет" -- тоже было!..
Я в чьей-то памяти живущий!
Сегодня, может, в умиленье,
Моей судьбы: просторы, гущи
Он вспоминает на мгновенье...
Иллюзия
Мы -- узники, мы время заучили,
Мы думаем, что время приручили...
С наручными часами неразлучники.
Одело время нам уже наручники!..
Убеждай себя
Пока хоть что-то отрицаю:
Во мне от мира в стороне
Лишь мира отблески мерцают.
Весь мир вместился бы во мне...
А потом...
Все будет: жизнь, и будет смерть, потом...
Вначале не желаем -- не иначе! --
Расстаться с материнским животом,
Не потому ль, родившись, горько плачем?..
Все испытаем: радости, печали.
Все будет: жизнь и будет смерть, потом...
Мы покидаем свой телесный дом
С такою неохотою вначале...
Тупик
Он взглядами моими облицован, -
Весь горизонт вокруг моей судьбы.
Всего до горизонта жизнь ходьбы...
Я горизонтом прочно окольцован.
Но, может быть, с неведомых высот
Все взгляды мне свои удастся веско
Свести в единый взгляд и горизонт
Тогда -- перешагнуть, как обруч
Детский...
В тихом утреннем коридоре отделения милиции, ровно в
девять часов по повестке, я постучался в комнату девять.
-- Да!.. -- отозвался чей-то бодрый голос за лакированной
деревянной дверью. Я шагнул в комнату.
В трех метрах от меня за столом у пришторенного окна сидел
человек в штатском костюме, галстуке: на вид ему было лет
сорок, жилисто-поджарый, какой-то уютный, во всем теле играет
энергия, лицо длинное, отштрихованное несколькими морщинками,
неприметный, подобных людей я встречаю очень часто, но быстро
забываю.
-- Можно? -- спросил я.
-- Входите! -- энергично засуетившись с какими-то
бумагами, точно мимоходом, но добродушно, предложил он. Я
прикрыл дверь за собой, сердце у меня зачастило...
Но я решился.
-- Вы следователь Васильев? -- спросил я.
-- Да! -- ответил человек в штатском.
-- Я по повестке, -- сказал я и подошел к столу
следователя, и протянул ему бумажку с бледными, голубенькими
прожилками казенного штампа. На его чернильных линейках
красовалось несколько беглых слов, написанных шариковой ручкой.
-- А!.. Хорошо! -- сказал следователь, просмотрев повестку
и узнав из нее, кто к нему явился. -- Вот вам бумага, вот
ручка, -- услужливо предложил он. -- Напишите свою
автобиографию. Подобное предложение поразило меня. Я ожидал
худшего, но пока все происходило довольно загадочно, и все же
-- благополучно! Пока благополучно! Свежие листы машинописной
бумаги стопкой лежали передо мной на столе, за который я
уселся. Следователь что-то перелистывал, вчитывался, отмечал
красным и синим карандашом, а я, тайком посматривая на него,
думал о себе...
Я заметил, как Васильев выразительно поглядел в мою
сторону.
-- Пишите, пишите, -- сказал он, -- я, такой-то, такой-то,
полностью -- фамилия, имя, отчество, родился тогда-то и
там-то...
-- Да, да... Я знаю, -- отозвался я.
Шевелящаяся строка легко потянулась за казенной ручкой и,
отставая от чернильного пера, замирала, засыхая.
-- Будьте добры, пишите подробнее, -- попросил Васильев. Я
написал следующее: "Я, Сергей Александрович Истина, родился в
городе Р... в 1956 году 19 января. С 1959 года по 1964 год
находился в детском саду номер 123 г. Р... С 1964 года и по
1975 год учился в средней школе N 70 г. Р... Параллельно со
средней школой с 19... по 19... гг. я учился в детской
музыкальной школе по классу гитары. По окончании средней школы
в 19... г. поступил в речное училище для обучения на
матроса-моториста, а в 19... г. закончил названное училище с
отличием. Затем два года служил в армии в качестве матроса на
военном крейсере в Балтийском море (с 19... по 19... гг.). В
19... г. поступил, а в 19... г. закончил кинотехникум в г. Р...
Потом сразу же после окончания кинотехникума в 19... г.
поступил, а в 19... г. закончил Р... государственный
университет по специальности "журналистика". С 19... работал
корреспондентом областной газеты "Вечерний Р...". С 19... и по
настоящее время исполняю обязанности директора кинотеатра
"Лесного поселка" города Р... Являюсь членом ВАГО, как некогда,
искренний приверженец любительского телескопостроения (с 19...
г.). С 19... г. был членом ВЛКСМ и выбыл в 19... г. по
возрасту. Пишу стихи. Публиковался в журнале "Д...", в
поэтических сборниках. В 19... г. награжден почетной грамотой
обкома ВЛКСМ за участие в Пресцентре областной конференции
молодежи". Я поставил точку, перечитал получившуюся довольно
сухой автобиографию, она уместилась в одном машинописном
листке, поставил свою подпись, сегодняшнее число. Теперь это
уже был документ, и я не замедлил положить его следователю на
стол. Васильев, сразу же отложив все свои бумаги в сторону,
внимательно прочитал мою автобиографию. Я сидел и ожидал, что
ему что-нибудь не понравится или он скажет: "Так-с... Пройдемте
в камеру!.."
-- Итак.... -- сказал Васильев, и я замер от этой фразы!..
-- Итак, Сергей Александрович, -- продолжил Васильев, --
вам необходимо еще срочно принести мне фотографию три на
четыре, справку с места работы, характеристику, справку из
военкомата, и о том, что вы не состоите на учете у психиатра.
-- Это все? -- спросил я, почувствовав успокоение от
мысли, что меня, по крайней мере, сразу сажать не собираются.
-- Да, это все, -- подтвердил Васильев.
-- Скажите, пожалуйста! Когда мне можно будет поднести вам
эти документы?!
-- Чем быстрее, тем лучше! -- подытожил следователь, и тут
я совсем осмелел.
-- А что, собственно говоря, случилось? -- поинтересовался
я.
-- У меня задание: собрать эти документы, Сергей
Александрович, -- хитро, но добродушно прищурившись, ответил
следователь.
-- Хорошо! Но на каком основании?! -- теперь уже
требовательно поинтересовался я.
-- Понимаете... -- задумчиво произнес Васильев, -- был
телефонный звонок, анонимный. Мне поручено проверить
поступившие факты.
-- В чем же меня обвинили? -- уточнил я.
-- В общем, предупредили, что вы пьяница и дебошир,
приводите к себе домой различных женщин, ну и так далее...
-- Хорошенькое дело! -- возмутился я, -- Но я же почти не
пью, и дома меня не слышно, ну, а насчет женщин, по-моему, это
не запрещается холостым, да и потом, я вовсе не привожу
разных!..
-- Я все уже прекрасно знаю, Сергей Александрович!.. Тот
телефонный звонок не подтвердился.
-- А тогда зачем приносить документы?
-- Вы же взрослый человек и понимаете, что все надо
подтверждать документально! -- возразил следователь. Я уже
собрался уходить, как Васильев окликнул меня у двери:
-- Сергей Александрович!
-- Да... -- невесело отозвался я.
-- А Вы верите в Бога? -- спросил следователь.
-- А какое это имеет значение? -- тоже спросил я.
-- Знать, -- это значит уметь, а уметь, -- это значит
действовать! Так гласит восточная мудрость, Сергей
Александрович.
Но я ничего не ответил и вышел из кабинета.
"Почему он спросил, верю ли я в Бога?.. -- рассуждал я про
себя, -- Значит, Катя -- отпадает... Тогда... Тогда... Боже
мой! Конечно же это!.. За мной подсмотрели в церкви!.. Теперь
или с работы снимут, или упекут в сумасшедший дом! Не дай-то
Бог!" Я шел и переживал, но самое интересное, что переживал
кто-то во мне, а не я сам! Я будто бы наблюдал свои переживания
со стороны... И я даже подумал о том, что вполне могу, сию
минуту, запросто развеселиться, расхохотаться, если
потребуется, прямо здесь, на улице, неподалеку от отделения
милиции. "Нет... -- остановил я себя мысленно, -- Тогда уж
точно примут за сумасшедшего и упекут незамедлительно!.." И я
ускорил шаг по направлению к автобусной остановке.
Однако через несколько шагов я почувствовал, что мне
хочется оглянуться. Я оглянулся и увидел, как черная ворона,
довольно крупная, захлопала корявыми крыльями на ветру,
поднялась вверх и скрылась за четырехэтажным зданием отделения
милиции. Ворона как будто выскочила в открытую форточку на
втором этаже из комнаты следователя Васильева. Ошибиться на
счет точности определения комнаты я не мог, ибо она
располагалась самой крайней на этаже, в конце коридора, я
помнил. Но только мог ли я поручиться за то, что ворона
вылетела именно из той самой форточки? Впрочем, я не придал
этому особенного значения: "Даже если и вылетела, ну и что?" И
я опять зашагал к автобусной остановке, но более энергично,
потому что решил побыстрее зайти в гости к Вике.
Вика жила со своей четырехлетней дочерью Оксаной в
двухкомнатной квартире. С мужем она уже три года как разошлась,
он так и не бросил наркоманить, и, кроме шприца, его мало что
интересовало, а молоденькой женщине нужен был мужчина, его
ласки и обязанности...
Помнится, еще когда Вика ходила в мелких подростках, я
очень нравился ей, да и что говорить: она мне тоже!... Как-то
стройненькая, с проклюнувшейся грудкой девочка на полном
серьезе попросила меня с нею прогуляться! Это и была соседка
Вика...
И я прошелся с нею до парка и обратно к нам во двор. Как
же по-женски, еще тогда, она себя вела! Шла рядом важно,
разговаривала медленно, как взрослая. В общем, воображала себя
точь-в-точь как на свидании с любимым, как это демонстрируется
в наивных кинофильмах...
Нет! Все-таки женщина -- всегда женщина! У нее не бывает
возраста! Наверное, не возрастом женщины отличаются друг от
друга, а опытом, а может даже и не опытом вовсе, а чем-то иным,
неуловимым, врожденным...
А еще, вспоминается, я встречался с одной девушкой, Галей
Романенко. Сидел я как-то в обнимку у своего подъезда с Галей,
а из подъезда выскочила Вика, озорная такая и веселая.
Выскочила и тут же -- насупилась, погрустнела, потому что
увидела меня в обнимку с девушкой! Остановилась Вика и
несколько секунд смотрела на меня, озлобленно, надменно, а
потом...
-- У-у! -- погрозила она мне кулаком. -- Предатель! --
выкрикнула она мне в упор, плюнула прямо в лицо и убежала. А я
остался сидеть оплеванным рядом с опешившей Галиной.
Удивительное дело, может, и совпадение, но с той Галиной, на
которой я даже собирался жениться, у меня, после того случая,
пошли разлады: я упрекал Галину в холодности, а она меня в
горячности, а потом и совсем расстались мы с нею навсегда, и я
не жалею! Честное слово -- не жалею! Не жалею потому, что не
было бы у меня сейчас Вики, а меня не было бы у Вики. И я не
пришел бы сегодня к той, вчерашней озорной девчонке в гости...
Теперь я сидел в гостях, в уютном кресле с подлокотниками.
Вика возилась у себя на кухне: готовила чай для нас. Я
погрузился в воспоминания...
Неожиданно вспомнилось, как Вика заплакала, когда она
выходила из своей квартиры в свадебной фате, и увидела меня: я
спускался вниз по лестнице, и только на мгновение мы
переглянулись, и все было ясно еще тогда...
Вика разревелась, все думали, что от радости, но я-то знал
от чего! Не по своей воле судьба определила ее замуж тогда. Тот
щуплый субъект, который вышел в приличном костюме из квартиры
вместе с Викой в качестве ее жениха...
За несколько месяцев до свадьбы, со своим дружком, он
затащил Вику в подвал нашего дома, там ей сделал укол и
насиловал как хотел...
Через два месяца мать Вики узнала об этом, она встретилась
с родителями того субъекта, и было решено: сыграть свадьбу...
А что оставалось делать, Вика оказалась беременной...
Судьбу Викиного отца я не знал, да и кто был ее отцом, я
тоже не знал. Она уходила, ускользала от подобных разговоров, а
я не настаивал. Викина мама оставила эту двухкомнатную квартиру
молодоженам, а сама уехала в деревню, где когда-то родилась и
жила, уехала к своей старенькой маме. И даже после развода
дочери с мужем-наркоманом она не вернулась в город. Ей очень
хотелось и верилось, что дочка найдет еще хорошего человека,
снова выйдет замуж и будет счастлива. Она не возвращалась,
чтобы не мешать дочери заново устроиться в жизни, хотя Вика
слезно скучала по ней и укоряла ее за это в письмах...
На одном этаже с Викой в соседней однокомнатной квартире
проживала добрая, ласковая старушка, бывшая учительница Мария
Федоровна. Ей, наверное, было уже под восемьдесят! Но она,
худенькая и суетливая, жила независимо от своего возраста и
была настолько заботливым человеком, что даже свои болезни
словно оберегала от дурного глаза, заботилась о них, и болезни
уважали ее, не одолевали мучительно, а приходили к ней, как
старые приятели на огонек.
-- Вот и сердечко расшалилось опять, словно детство
вспомнило, -- говорила Мария Федоровна о своих, иногда
случавшихся сердечных приступах. Мария Федоровна очень любила
Оксанку, "Викину дочурку", как говорила она. С откровенным
удовольствием выручала Вику эта старушка: присматривала за ее
крохотной девочкой. Благодаря чему мы с Викой могли
безболезненно проводить свободное время по своему усмотрению.
Вот и сейчас Оксанка была в гостях у Марии Федоровны...