Страница:
творчества и человеческой личности! Здесь как нигде и никогда к
тебе лезут изо всех щелей, и ты можешь лезть в каждую щель, и
попробуй только закрой свою щель, не пусти! Ты станешь уже не
общим, и тогда... Ты сам уйдешь из общежития... Но это еще
полбеды! Из общежития можно уйти.. А вот если целая страна
является общежитием?! Планета?
Как назло, мне не открывали. Пришлось постучать еще и еще
раз. Я прислушался: за дверью послышалось то ли шарканье, то ли
возня... Я не выдержал и крикнул прямо в дверь:
-- Саша, Корщиков! Это я -- Сережа Истина, вчерашний
знакомый, -- и я снова прислушался.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась, послышался голос
Корщикова:
-- Заходите.
-- Что так долго? -- спросил я. Мне хотелось спросить
весело, но у меня вышло громко и грустно. Тяжело перестраивать
свое настроение в единый момент, а надо бы научиться! В
общежитии без этого -- не выжить!
-- Т-с-с... Я задремал, -- сказал Корщиков шепотом, --
сынишка еще спит, пожалуйста, тише...
Я протиснулся в комнату. Саша оказался передо мной в одних
плавках. Он осторожно прикрыл дверь и предложил:
-- Проходите сюда, э-э, нет, лучше туда, в кресло у окна.
А я сейчас только умоюсь.
Кресло слегка поскрипывало, я приютился в нем потихоньку и
наконец-таки вдохнул свежего воздуха из открытого окна:
на-дышавшись, огляделся по сторонам. За разноцветной шторой у
входной двери шипела вода, а здесь, неподалеку от меня, на
распахнутом диване спал мальчик лет четырех с очень крупной,
как мне показалось, головой.
Вскоре из-за шторы появился раскрасневшийся Корщиков. Он
надел трико, порылся в книжном шкафу и, достав оттуда черный
пакет, протянул его мне.
-- Вот, это Владимир Шмаков. Если не трудно, отпечатайте,
пожалуйста, экземпляр и для Ани, -- попросил он.
-- Конечно, отпечатаю, -- сказал я и, приняв пакет,
спросил. -- Когда мне вернуть эти негативы?
-- Ну, я думаю, недели три хватит, чтобы все отпечатать?..
-- то ли рассуждая вслух, то ли спрашивая, сказал Корщиков.
-- Постараюсь уложиться, -- заинтересованно определил я и
добавил, -- хотя работы немало!.. Сколько всего страниц? --
заглядывая внутрь черного пакета, спросил я.
-- Чуть более пятисот, -- ответил Саша и сел напротив меня
на довольно расшатанный, жиденький, как этажерка, стул.
Мы заговорили врастяжку, с паузами, будто на разных
языках, как бы прислушиваясь к незримому переводчику, сидящему
между нами. Таинственные паузы вкрадывались в наш диалог, эти
паузы я тоже осмысливал, и даже, мне показалось, осмысливал не
меньше, чем сами слова Корщикова.
Я отложил черный пакет в сторону, на подоконник. Пауза
продолжала висеть между мною и Сашей.
-- Отвратительное место общежитие, не правда ли? -- сказал
Корщиков.
-- Я бы сказал даже -- мерзкое, -- ответил я.
-- Да, но, как бы оно плохо ни было, а только чем ни хуже,
тем лучше, -- удивил меня Корщиков.
-- Вы сказали: чем ни хуже, тем лучше? -- переспросил я.
-- Да, -- подтвердил он.
-- Но, тогда, Саша, позвольте вас не понять!
-- Сосредоточиваться в безветрии, тишине и покое, -- это
хорошо! -- сказал Корщиков. -- Но это такое непрочное умение!
От малейшего шороха может рассыпаться... Куда сложнее
застолбить свое внимание на чем-либо среди отвлекающей тебя
призрачности. Поверьте, в магии, например, это очень важное
обстоятельство.
-- Ну, это в магии, а в жизни все, скорее, наоборот, --
возразил я. -- Хотя, про себя, мне именно так и хотелось
думать!
-- Одни говорят -- магия, другие говорят -- жизнь. В чем
разница? Суть одна. Названия -- разные, -- пояснил Корщиков.
-- Ну, уж я не соглашусь с вами, что жизнь и магия -- одно
и то же.
-- Согласитесь или нет, от этого суть все равно не
изменится, -- сказал Корщиков. Он абсолютно уверенно посмотрел
мне в глаза.
Все-таки пауза великая вещь! Ничего на свете нельзя делать
без пауз. А разговор без пауз -- не разговор, а так,
информативное общение, и только... Я молчал с полминуты.
-- Вы можете смело расспрашивать меня по своему
усмотрению, -- предложил Корщиков.
-- Вы знаете, -- сказал я, -- не люблю "вечера вопросов и
ответов".
-- Понимаю, -- кивнул Корщиков, -- чувствуете
напряженность? Ну, что ж...
-- Совершенно верно, чувствую!
-- Тогда... Спрошу я. Можно?
-- Спрашивайте.
-- Хорошо... Что побудило вас заинтересоваться Шмаковым,
ну и так далее?
-- Э-э... Как вам сказать... Мне порою кажется, что тяга к
необычному у меня в крови, она скорее неосознанная, чем
направленная, и больше символична, чем рассудительна... Здесь и
вера в Бога, и в приметы, ну и конечно же состояния восторга,
радости, таинственности, если хотите, -- даже страха!
Корщиков улыбнулся, но как-то по-доброму, и эта улыбка
меня ничуть не смутила.
-- Например, в детстве, -- продолжал я, -- каждое лето я
проводил у своей бабушки в деревне. Напротив ее двора жила
одинокая старая женщина -- настоящая монашка! -- баба Домна...
Она никогда в жизни не была замужем! Я часто бегал к ней в
гости, через дорогу, и подолгу засиживался за чтением Евангелия
и других священных книг. А рассказывала баба Домна так
интересно о жизни святых и Христа! Царство ей небесное, пусть
ей земля пухом будет... -- я приумолк.
-- Да... Впечатления детства, -- медленно проговорил
Корщиков, -- но это, -- предрасположенность души, а в чем же
мелодика вашего интереса?
-- Мелодика?
-- Да, мелодика, -- подтвердил Саша.
-- Не так давно, -- сказал я, -- я узнал, что мой
двоюродный дед был колдун!
-- Аня рассказывала мне об этом, -- остановил меня
Корщиков.
Снова наступила пауза. Я раздумывал: говорить о Наташе или
не говорить?..
-- Говорите, говорите! -- возник неожиданно голос
Корщикова. Я удивленно посмотрел на Сашу:
-- У меня создается впечатление, что вы даже знаете, о чем
я должен говорить! -- сказал я.
Корщиков промолчал...
-- Ну, хорошо... -- решился я. -- Понимаете, Саша, у меня
есть девушка. Божественно красива, неземная душа... Я люблю
ее... Мы познакомились во сне... А на другой день узнали друг
друга наяву, как старые знакомые!.. В этой истории я так
запутался.
-- Не переживайте... Если вам суждено, -- разберетесь, --
сказал Корщиков, -- все зависит от вас самих. А раз началось,
значит -- суждено!
Он смотрел мне в глаза совершенно спокойно, уверенно,
непоколебимо, а я только посматривал в его глаза, как бы
заглядывая на мгновения...
-- У меня был друг, -- продолжал я, -- он давно умер, но
он приходил ко мне во сне и показывал, как они живут. Там я и
познакомился с Наташей.
-- Так ту девушку зовут Наташа? -- спросил Корщиков.
-- Да. Ее зовут Наташа.
-- Что ж, такое бывает, -- определил он, и тут же, как-то
особенно оживившись, спросил: -- Вы что-то хотели у меня
спросить вчера в лаборатории?..
-- Да, я хотел попросить вас рассказать о Священной книге
Тота, -- ответил я.
-- О Священной книге Тота можно говорить часами, если не
веками. Ведь это -- самая древняя книга на Земле!
Корщиков поднялся со стула, продолжая смотреть на меня.
Его правая рука неподвижно висела от плеча. Потом он сделал
несколько шагов от стула, постоял у книжного шкафа и снова
вернулся и сел на стул. Я молча ожидал...
-- Мой экземпляр Священной книги Тота сегодня у приятеля,
но это не беда! Я перескажу вам кое-какие соображения по поводу
ее происхождения и значимости, основываясь на вступительном
слове Владимира Шмакова.
Саша помедлил еще несколько секунд... Я уловил в глазах
Корщикова такую выразительную силу и надежность, что мне
почудилось, будто эти глаза управляют его телом!.. И Корщиков
заговорил.
-- Множество веков пронеслось над Землей. Но там, в
бездонном океане времени, среди всего смертного находится
один-единственный Памятник, великий Памятник!.. Кто поставил
этот Памятник и откуда он родом?! -- никто на Земле не знает и,
возможно, не будет знать никогда... Все нити и дороги
человеческого познания за всю нашу планетную жизнь начинались
там, от этого памятника. В Европе этот Памятник известен под
именем Священной книги Тота -- Великих Арканов Таро...
Корщиков говорил плавно, словно внушая мне каждое слово.
-- Владимир пишет в своем Предисловии, что десятки веков
назад господствующая ныне Белая Раса на земле имеет этот
Памятник Божественной Мудрости от своей предшественницы, и что
это Божественное откровение определяет основу всех Посвящений.
Его сущность усматривается в каждой религии. Поверьте, Сережа,
что это так, -- добавил Корщиков. Он опять поднялся со стула,
порылся в каком-то чемодане, извлек оттуда общую тетрадь в
зеленой обложке, снова сел на стул, немного полистал эту
тетрадь... -- Вот, -- сказал он, -- что говорит Елена Петровна
Блаватская в своей работе "Тайная доктрина", -- и он зачитал
отрывок:
"Говорят, что Таро "индийского происхождения", потому что
оно восходит к первой подрасе Пятой Расы -- Матери, до
окончательного разрушения последнего остатка Атлантиды. Но если
оно встречается у предков первобытных индусов, то это не
значит, что оно впервые возникло в Индии. Его источник еще
более древен и его след надо искать не здесь, а в Himaleh, в
Снежных Цепях. Оно родилось в таинственной области, определить
место нахождения которой никто не смеет и которая вызывает
чувство безнадежности у географов и христианских теологов, --
области, в которой Браман поместил Свою Kallasa, гору Меру и
Parvati Pamir, извращенный греками в Парапамиз" <$F"La Doctrine
Secrete. Syntese de la science de la religion et de la
philosophie" par H.P. Blavat'sky. Praduction francaise, 5-e
volume, Miscellanees, pp. 105-106.>.
-- Так, -- сказал Корщиков, -- Блаватская попыталась
опровергнуть цитату, которую она использовала в своей "Тайной
Доктрине" с какого-то манускрипта о Таро -- Священной книге
Еноха. Если Вы не возражаете, то я зачитаю и саму цитату тоже!
-- обратился он ко мне.
-- Обязательно зачитайте, -- отозвался я, -- мне это очень
интересно!
-- Итак, вот как звучит эта цитата:
"Есть лишь единый Закон, единый Принцип, единый Агент,
единая Истина и единое слово. То, что вверху, по аналогии
подобно тому, что внизу. Все, что есть -- результат количества
и равновесий. Ключ затаенных вещей, ключ святилища! Это есть
Священное слово, дающее адепту возвышенный разум оккультизма и
его тайн. Это есть квинтэссенция философий и верований; это
есть Альфа и Омега; это есть Свет, Жизнь и Мудрость
Вселенские... Древность этой книги теряется в ночи времен. Она
индийского происхождения и восходит до эпохи несравненно более
древней, чем время Моисея. Она написана на отдельных листах,
которые раньше были сделаны из чистейшего золота и таинственных
священных металлов... она символична, и ее сочетания обнимают
все чудеса духа. Старея с бегом веков, она, тем не менее,
сохранилась -- благодаря невежеству любопытных -- без изменений
в том, что касается ее характера и ее основной символики в
наиболее существенных частях".
Зачитав цитату, Корщиков продолжал молча перелистывать
тетрадь.
-- Ну, пока хватит, -- сказал он, захлопнув тетрадь и
отложив на подоконник.
-- Честно говоря, -- произнес я, -- то ли мир сходит с
ума, то ли еще что?! Но я все больше не распутываю, а наоборот,
с каждым днем ввязываюсь крепче, ухожу во что-то такое --
невероятное.
-- То ли еще будет, Сережа, -- хитро прищурился Корщиков.
-- Давайте начистоту?! -- предложил я. -- Что меня
ожидает?
-- Вы забеспокоились об обратной дороге? -- спросил
Корщиков.
-- Да нет... Хотя, все-таки, мне кажется, я имею право
знать, куда я иду?!
-- И не вернуться ли назад? -- словно предложил от моего
лица он.
-- Ну, если хотите, пусть это прозвучит именно так, --
согласился я.
-- Тогда, -- сказал Саша, -- я вас должен сразу
предупредить: обратной дороги -- нет!
-- Весьма крылатая фраза! -- сказал я.
-- Да, но здесь она как никогда уместна, -- подытожил
Саша.
-- Ясно... -- призадумался я, -- и насколько это серьезно,
я хотел сказать -- опасно?
-- Смертельно... Может быть, и смертельно, -- немного
смягчил он.
-- Значит, степень опасности зависит от чего-то?
-- Да, зависит.
-- И вы мне можете сказать, от чего?
-- Это не секрет... Ну, вот скажите: сможете ли вы
выдержать ряд испытаний?
-- Каких испытаний?
-- Скажем, вам будут угрожать -- смертью, избиением,
тюрьмой, над вами будут издеваться, насмехаться. Вам не будут
верить, будут вкрадываться в вашу душу, выискивать в ней слабые
места и потом соблазнять женщинами, деньгами, горем, потерями
-- опустошать. Пресыщать радостями и тут же отбирать их... и
еще многое и многое другое... Даже пьянство будет подавать вам
руку дружбы, хмельной откровенности. И в любом из того, что я
перечислил, вы вполне сможете утонуть навсегда, кануть в
иллюзию!
-- Я не отношусь к категории людей, которые берут время на
обдумывание, -- я согласен на любое из этих испытаний, --
сказал я.
-- Если бы вы решили обдумывать, то это значило бы, что
это не ваш путь! -- пояснил Саша.
-- Это мой путь, я его выбираю!
-- Хорошо... Но только учтите, что с такой же легкостью, с
какой вы согласитесь пойти этим путем, вам не сойти с него. Вы
сможете остановиться на каком-то этапе, чтобы потом снова
продолжить свое движение, но не более того!
-- Потом, это когда? -- спросил я.
-- В следующем рождении, -- пояснил Корщиков.
-- А как надолго эти испытания?
-- Это может продолжаться неведомое количество времени.
-- Отчего же так?
-- Оттого что здесь отсчет идет не на количество, а на
качество, -- сказал Корщиков, и он добавил. -- А еще, мне
хотелось бы сказать вам вот о чем: не ищите во мне
единственного учителя! Все зависит от вас самих, все содержится
в вас самих! Вся жизнь, весь мир -- ваш великий учитель!.. Вот,
возьмите, хотя бы и нарочно, для начала, и с сегодняшнего дня
начните прислушиваться ко всему на свете, всматриваться во все
на свете, и, поверьте, если вы научитесь -- воспринимать и
оценивать... Этого уже будет немало!..
-- Ну, хорошо!.. Предположим, что я уже научился весьма
совершенно воспринимать и оценивать, и что тогда?
-- Научиться воспринимать и оценивать -- это первый этап,
за которым следует овладеть собственной реакцией и отношением к
воспринятому и оцененному, но и этого мало! Третий этап --
проявление реакции, вашего отношения вовне, в среду, можно
сказать -- обратная связь... Вот тут-то и подстерегают вас
всевозможные испытания, о которых я уже упоминал...
-- Господи, тогда как же несовершенен простой смертный, не
умеющий даже воспринимать и оценивать, я не говорю уже о его
реакции -- она будет непредсказуемой! -- ужаснулся я.
-- Тут и зарыты все распри человечества, все его
конфликты, -- сказал Корщиков.
-- Но надо полагать, что правильно оценивать и реагировать
-- это еще не все? -- поинтересовался я.
-- Да, и это еще не все! -- подтвердил Саша, -- но мне бы
не хотелось, как говорится, забегать вперед, -- сказал он, --
всему свое время!
-- Думаю, что вы правы, -- согласился я.
-- Надо же! -- воскликнул Корщиков. -- Вы интуитивно
делаете успехи.
-- Я не заметил успехов, -- сказал я, -- если не секрет, в
чем они?
-- Вы произнесли: "Думаю".
-- Ну и что же?
-- А то, что это хорошо!... Вам предстоит заменить слово
"хочу" на слово "думаю", -- определил Саша, -- у вас эти
проблески уже появляются.
-- Отчего же мне предстоит менять свой лексикон?
-- Оттого, что "думаю" -- всегда изначально, а "хочу" --
оно всегда вторично. Когда вы это поймете путем личного
истинного опыта, тогда вы со мной согласитесь осознанно. И все
ваши испытания в единый момент прекратятся, ибо вы будете
"думать", а не "хотеть"!.. Но к этому вы придете все-таки путем
испытаний, и неминуемо!..
-- Похоже, что испытания -- это что-то вроде зловещих
тренировок, -- сказал я.
-- Да, это действительно тренировки, но только не
зловещие, а очистительные.
-- Значит, надо переучиваться говорить?
-- Ни в коем случае! Не надо специально браться
перестраивать свой лексикон.
-- Вы же сказали, что мне это предстоит?
-- Понимаете, Сережа, перестройка лексикона должна быть
внутренней. К примеру, у девочки, хочет она того или нет, в
конце концов -- вырастают груди... Если вы будете намеренно
исправлять свой лексикон, в данном случае слово "хочу" заменять
на слово "думаю", то это слово "думаю" будет у вас выглядеть
как слово "хочу", между "думаю" и "хочу" появится лишь разница
в произношении.
-- Почему же, Саша?
-- А потому что внутренне это будет звучать примерно так:
"я хочу заменить слово "хочу" на слово "думаю"! В основе
остается "хочу". Вы понимаете, остается "хочу"!
-- Хорошо!.. А если эта внутренняя установка прозвучит
по-другому. Скажем так: "я думаю заменить слово "хочу" на слово
"думаю". Тогда как?
-- Но это же будет только самообман, и не более того!
-- Почему же? -- возразил я.
-- Потому, что если вы волевым решением, а не внутренней
естественной потребностью заменяете слово "хочу" на слово
"думаю", то это будет актом воли вашей, а значит, вы все равно
обязательно подразумеваете слово "хочу". Это как мальчик,
который желает, чтобы у него отросли груди!..
-- Да, -- сказал я, -- такому мальчику прежде всего надо
стать девочкой, и груди отрастут сами собой!
-- Ну, вот вы и поняли меня, -- обрадовался Корщиков.
-- Значит, все-таки -- испытания?! -- спросил я.
-- Ничего не поделаешь! -- ответил он.
-- А вы знаете, я теперь догадываюсь, откуда у Ани такая
острота восприятия слова! -- сказал я. -- Разговаривая с вами
-- это понять немудрено!
Но Корщиков не ответил на эти слова похвалы... На диване
зашевелился спящий до сего времени мальчик. Саша подошел к
нему, присел на краешек дивана и погладил сынишку по его
крупной голове. Мальчик открыл глаза и тут же уселся молча на
диване. Его отец ловко, одной рукой натянул ему трусы. Потом он
положил возле сына стопку книг и снова вернулся к окну.
Усаживаясь на все тот же этажерчатый стул, Корщиков спросил у
меня:
-- Не правда ли, очень крупная голова?
-- Да, я об этом подумал, еще как только вошел сюда, в
комнату, и меня это удивило... В самом деле, отчего такая
крупная голова?.. Наверное, ваш сын вырастет очень умным
человеком?
-- Может быть, -- сказал Корщиков и слегка усмехнулся,
как-то очень доверчиво.
Мальчик старательно перелистывал книги, ощупывал и
рассматривал их страницы. Он совершенно не обращал на нас
никакого внимания.
-- Да, -- словно опомнился Корщиков, -- только вы, --
обратился он ко мне, -- не думайте о своей исключительности
относительно испытаний!.. Все человечество, каждый человек,
животное, птица, дерево, травинка, звезда, пылинка, -- несут
тяжкое бремя своих испытаний, необходимых только им в их
посвящении. Все, абсолютно все и все посвящаются в истину,
медленно или быстро -- не имеет значения, но посвящаются!
-- Тогда, -- удивился я, -- к чему меня было предупреждать
об испытаниях, если испытания -- присущи всему и всем на свете?
-- Маг, -- сказал Корщиков, -- тем и отличается от
про-фана, что он, Маг, нарабатывает опыт путем осознанным,
направленным, а профан, в том числе и ученый профан,
нарабатывает опыт бессознательно, методом проб и ошибок, в
лучшем случае интуитивно! Такое посвящение -- тоже посвящение,
но довольно медлительное, хотя и естественное. Оно, порою,
растягивается на баснословное количество воплощений, смертей и
жизней!.. Вы хотите остаться профаном? -- спросил Корщиков.
-- Нет. Конечно же нет, -- ответил утвердительно я.
-- Папа, я хочу молока, -- неожиданно отозвался мальчик на
диване.
-- Я сейчас, малыш, -- тут же отреагировал на просьбу сына
Корщиков. -- Извините, я только подогрею ему молока, -- сказал
он мне.
Вскоре малыш пил свое молоко вприкуску с магазинным
сухарем и поглядывал на меня, а я спросил у Корщикова:
-- А почему именно я?
-- Вы хотите сказать: почему именно вы удостаиваетесь в
Посвящении осознанном? -- пояснил Корщиков.
-- Да, я имел в виду это.
-- Как я уже сказал вам, что исключительности у вас нет,
как нет ее ни у чего и ни у кого на свете! Все и все
посвящаются в истину...
-- И все-таки, почему же именно я? -- повторил я вопрос.
-- Почему именно вы?
-- Да, да, почему? -- я теперь смотрел Корщикову в глаза.
-- В этой вашей инкарнации, -- сказал он, -- в сегодняшнем
воплощении, ваше Посвящение дошло до уровня, когда само
Посвящение пора осознать как таковое! То есть ваше Посвящение
не противоречит естественному развитию Всеобщего Вселенского
Посвящения, оно также протекало и протекает, как у всех и у
всего! Просто в этой, сегодняшней жизни вашей вы, наконец,
доразвились, путем баснословных предыдущих испытаний в других
воплощениях, до осознанности! Поверьте, каждый про-фан, в конце
концов, обязательно придет к моменту осознанности своего
Посвящения, только в какой из своих инкарнаций, земных
воплощений это произойдет -- неведомо никому!.. У вас этот
момент наступил...
-- А могу я не успеть завершить свое Посвящение и в этой
жизни, -- спросил я и озабоченно облокотился на подоконник.
-- Не завершите в этой, все равно продолжите завершение в
следующей! -- сказал Корщиков.
-- Как же это? -- настаивал я.
-- Скажем, -- пояснил Саша, -- родитесь в семье
Посвященного.
Мы приумолкли. Было слышно, как малыш грызет сухарь...
Я опустил глаза и долго смотрел себе под ноги, размышляя.
Прошло некоторое время. И вот у меня возникла противоречивая
мысль:
-- Знаете, о чем я подумал сейчас? -- не поднимая глаз,
произнес я.
-- О чем же? -- отозвался Корщиков.
-- Я подумал: истина -- это Бог? Так?
-- Предположим, так, -- подтвердил Саша.
-- Тогда как же объяснить существование дьявола и
Посвящение в его ряды? Ведь такое Посвящение -- тоже
существует?! -- и я уставился Корщикову в глаза.
За все время беседы он ни разу не отвел своего взгляда в
сторону! Мне начинало казаться, что он всегда упорно смотрит на
меня, даже когда подогревает молоко!
-- Я уже осведомил вас, что Посвящение существует только
одно, -- в истину! -- сказал Саша.
-- Но все же, как быть с дьяволом? -- настаивал я.
-- И дьявол, -- улыбнулся Корщиков, -- и, как вы
выразились, его Посвящение, -- все это -- разновидности, э-э,
различные по степени испытания.
-- Значит, человека может отбрасывать и назад на пути
Посвящения? Но тогда вы, по-моему, противоречите сами себе! Не
вы ли сказали, что человек продолжает свое Посвящение с того
уровня в следующей жизни, на котором он остановился в
предыдущей?!
-- Верно, я говорил так и не отрицаю ничего. Но
противоречия здесь никакого нет. И вот почему. Если человека
отбросит назад и в следующей инкарнации своей жизни он будет не
человеком, а, скажем, -- деревом! Сможет ли он продолжить свое
Посвящение в истину, будучи деревом, с того этапа, на котором
он остановился в образе человека?!
-- Я думаю, что не сможет!
-- Вы совершенно правы, Сережа. Не сможет! Не сможет, пока
не отработает определенные качества в образе дерева, и потом,
снова, в какой-то из последующих жизней не станет человеком
подобного уровня развития, который он уже имел до отступления
назад в образ дерева... Разве здесь есть противоречие? Человек
действительно продолжает свое Посвящение в следующей
инкарнации, здесь, скорее, можно подразумевать не в следующей,
а в последующей инкарнации подобного уровня!.. Вот почему важно
не терять чистоту Посвящения в каждой инкарнации, в каждом
земном воплощении, чтобы не отступать назад, дабы заново
заслуживать путем новых и возможно неисчислимых испытаний
возврата к уровню Посвящения, которого ты достиг уже сегодня,
чтобы продолжить его... -- Корщиков умолк.
-- Что же, Саша, -- вы убедили меня, -- согласился я.
Снова наступила пауза. Корщиков наклонился и поднял с пола
валявшиеся там очки. Он стал протирать их салфеткой. Я увидел,
что одно стекло у этих очков продолжало оставаться треснутым.
"Может, тот безбилетный тип из автобуса по описанию Вики, --
это все-таки он, Саша?" -- подумалось мне. И я решился:
-- "Возрожден ли мистицизм?", у вас есть эта книга? --
спросил осторожно я.
-- Была, -- тут же ответил Корщиков, продолжая усердно
протирать очки.
-- А куда она делась? -- поинтересовался я, испытывая
некоторую неловкость за учиненный допрос.
-- Я продал ее, -- спокойно ответил Саша, жарко подышав на
линзы, и они запотели.
-- В автобусе? -- уточнил я.
-- Да... -- ответил он.
-- А знаете, ваша книга у меня! -- сказал я и принялся
ожидать реакции Корщикова.
Он продолжал протирать очки, шли секунды.
-- Вы ее прочли? -- спросил Корщиков как ни в чем не
бывало.
-- Да, -- робко ответил я...
И тут в нашу комнату кто-то постучал.
-- Извините, я пойду открою, -- сказал Саша.
Хлопнула дверь. Из-за разноцветной шторы в комнату вошла
молоденькая девушка. Она подмигнула малышу на диване, и тот
улыбнулся. Девушка в сопровождении Корщикова подошла ко мне.
-- Это Сережа, -- сказал Корщиков ей.
Я встал с кресла. Девушка протянула мне руку:
-- Оля, -- сказала она.
-- Моя жена, -- добавил Саша.
От Корщикова я возвращался очень поздно. Уже было далеко
за одиннадцать, когда я сел в троллейбус. В салоне находилось
десятка полтора человек. Все сидели. Я закомпостировал талон и
уселся к окну напротив средней двери. Колеса, как резиновые
мячи, жестко пружинили на многочисленных выдолбинах когда-то
заасфальтированного узенького переулка. Троллейбус раскачивался
на ходу и гремел всем своим железным телом. Вдруг мой взгляд
обнаружил знакомое для меня лицо сидящего впереди пассажира. Я
его сразу же узнал. Правда, узнал чисто визуально, имя не
помнил. Это был парень лет тридцати, коротко подстриженный и,
по-моему, слегка навеселе. Он сидел полубоком.
Настроение у меня было великолепное. Я ощущал его всем
телом. Я не мог удержаться, и мое лицо осветилось улыбкой. И
дернуло же меня!
тебе лезут изо всех щелей, и ты можешь лезть в каждую щель, и
попробуй только закрой свою щель, не пусти! Ты станешь уже не
общим, и тогда... Ты сам уйдешь из общежития... Но это еще
полбеды! Из общежития можно уйти.. А вот если целая страна
является общежитием?! Планета?
Как назло, мне не открывали. Пришлось постучать еще и еще
раз. Я прислушался: за дверью послышалось то ли шарканье, то ли
возня... Я не выдержал и крикнул прямо в дверь:
-- Саша, Корщиков! Это я -- Сережа Истина, вчерашний
знакомый, -- и я снова прислушался.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась, послышался голос
Корщикова:
-- Заходите.
-- Что так долго? -- спросил я. Мне хотелось спросить
весело, но у меня вышло громко и грустно. Тяжело перестраивать
свое настроение в единый момент, а надо бы научиться! В
общежитии без этого -- не выжить!
-- Т-с-с... Я задремал, -- сказал Корщиков шепотом, --
сынишка еще спит, пожалуйста, тише...
Я протиснулся в комнату. Саша оказался передо мной в одних
плавках. Он осторожно прикрыл дверь и предложил:
-- Проходите сюда, э-э, нет, лучше туда, в кресло у окна.
А я сейчас только умоюсь.
Кресло слегка поскрипывало, я приютился в нем потихоньку и
наконец-таки вдохнул свежего воздуха из открытого окна:
на-дышавшись, огляделся по сторонам. За разноцветной шторой у
входной двери шипела вода, а здесь, неподалеку от меня, на
распахнутом диване спал мальчик лет четырех с очень крупной,
как мне показалось, головой.
Вскоре из-за шторы появился раскрасневшийся Корщиков. Он
надел трико, порылся в книжном шкафу и, достав оттуда черный
пакет, протянул его мне.
-- Вот, это Владимир Шмаков. Если не трудно, отпечатайте,
пожалуйста, экземпляр и для Ани, -- попросил он.
-- Конечно, отпечатаю, -- сказал я и, приняв пакет,
спросил. -- Когда мне вернуть эти негативы?
-- Ну, я думаю, недели три хватит, чтобы все отпечатать?..
-- то ли рассуждая вслух, то ли спрашивая, сказал Корщиков.
-- Постараюсь уложиться, -- заинтересованно определил я и
добавил, -- хотя работы немало!.. Сколько всего страниц? --
заглядывая внутрь черного пакета, спросил я.
-- Чуть более пятисот, -- ответил Саша и сел напротив меня
на довольно расшатанный, жиденький, как этажерка, стул.
Мы заговорили врастяжку, с паузами, будто на разных
языках, как бы прислушиваясь к незримому переводчику, сидящему
между нами. Таинственные паузы вкрадывались в наш диалог, эти
паузы я тоже осмысливал, и даже, мне показалось, осмысливал не
меньше, чем сами слова Корщикова.
Я отложил черный пакет в сторону, на подоконник. Пауза
продолжала висеть между мною и Сашей.
-- Отвратительное место общежитие, не правда ли? -- сказал
Корщиков.
-- Я бы сказал даже -- мерзкое, -- ответил я.
-- Да, но, как бы оно плохо ни было, а только чем ни хуже,
тем лучше, -- удивил меня Корщиков.
-- Вы сказали: чем ни хуже, тем лучше? -- переспросил я.
-- Да, -- подтвердил он.
-- Но, тогда, Саша, позвольте вас не понять!
-- Сосредоточиваться в безветрии, тишине и покое, -- это
хорошо! -- сказал Корщиков. -- Но это такое непрочное умение!
От малейшего шороха может рассыпаться... Куда сложнее
застолбить свое внимание на чем-либо среди отвлекающей тебя
призрачности. Поверьте, в магии, например, это очень важное
обстоятельство.
-- Ну, это в магии, а в жизни все, скорее, наоборот, --
возразил я. -- Хотя, про себя, мне именно так и хотелось
думать!
-- Одни говорят -- магия, другие говорят -- жизнь. В чем
разница? Суть одна. Названия -- разные, -- пояснил Корщиков.
-- Ну, уж я не соглашусь с вами, что жизнь и магия -- одно
и то же.
-- Согласитесь или нет, от этого суть все равно не
изменится, -- сказал Корщиков. Он абсолютно уверенно посмотрел
мне в глаза.
Все-таки пауза великая вещь! Ничего на свете нельзя делать
без пауз. А разговор без пауз -- не разговор, а так,
информативное общение, и только... Я молчал с полминуты.
-- Вы можете смело расспрашивать меня по своему
усмотрению, -- предложил Корщиков.
-- Вы знаете, -- сказал я, -- не люблю "вечера вопросов и
ответов".
-- Понимаю, -- кивнул Корщиков, -- чувствуете
напряженность? Ну, что ж...
-- Совершенно верно, чувствую!
-- Тогда... Спрошу я. Можно?
-- Спрашивайте.
-- Хорошо... Что побудило вас заинтересоваться Шмаковым,
ну и так далее?
-- Э-э... Как вам сказать... Мне порою кажется, что тяга к
необычному у меня в крови, она скорее неосознанная, чем
направленная, и больше символична, чем рассудительна... Здесь и
вера в Бога, и в приметы, ну и конечно же состояния восторга,
радости, таинственности, если хотите, -- даже страха!
Корщиков улыбнулся, но как-то по-доброму, и эта улыбка
меня ничуть не смутила.
-- Например, в детстве, -- продолжал я, -- каждое лето я
проводил у своей бабушки в деревне. Напротив ее двора жила
одинокая старая женщина -- настоящая монашка! -- баба Домна...
Она никогда в жизни не была замужем! Я часто бегал к ней в
гости, через дорогу, и подолгу засиживался за чтением Евангелия
и других священных книг. А рассказывала баба Домна так
интересно о жизни святых и Христа! Царство ей небесное, пусть
ей земля пухом будет... -- я приумолк.
-- Да... Впечатления детства, -- медленно проговорил
Корщиков, -- но это, -- предрасположенность души, а в чем же
мелодика вашего интереса?
-- Мелодика?
-- Да, мелодика, -- подтвердил Саша.
-- Не так давно, -- сказал я, -- я узнал, что мой
двоюродный дед был колдун!
-- Аня рассказывала мне об этом, -- остановил меня
Корщиков.
Снова наступила пауза. Я раздумывал: говорить о Наташе или
не говорить?..
-- Говорите, говорите! -- возник неожиданно голос
Корщикова. Я удивленно посмотрел на Сашу:
-- У меня создается впечатление, что вы даже знаете, о чем
я должен говорить! -- сказал я.
Корщиков промолчал...
-- Ну, хорошо... -- решился я. -- Понимаете, Саша, у меня
есть девушка. Божественно красива, неземная душа... Я люблю
ее... Мы познакомились во сне... А на другой день узнали друг
друга наяву, как старые знакомые!.. В этой истории я так
запутался.
-- Не переживайте... Если вам суждено, -- разберетесь, --
сказал Корщиков, -- все зависит от вас самих. А раз началось,
значит -- суждено!
Он смотрел мне в глаза совершенно спокойно, уверенно,
непоколебимо, а я только посматривал в его глаза, как бы
заглядывая на мгновения...
-- У меня был друг, -- продолжал я, -- он давно умер, но
он приходил ко мне во сне и показывал, как они живут. Там я и
познакомился с Наташей.
-- Так ту девушку зовут Наташа? -- спросил Корщиков.
-- Да. Ее зовут Наташа.
-- Что ж, такое бывает, -- определил он, и тут же, как-то
особенно оживившись, спросил: -- Вы что-то хотели у меня
спросить вчера в лаборатории?..
-- Да, я хотел попросить вас рассказать о Священной книге
Тота, -- ответил я.
-- О Священной книге Тота можно говорить часами, если не
веками. Ведь это -- самая древняя книга на Земле!
Корщиков поднялся со стула, продолжая смотреть на меня.
Его правая рука неподвижно висела от плеча. Потом он сделал
несколько шагов от стула, постоял у книжного шкафа и снова
вернулся и сел на стул. Я молча ожидал...
-- Мой экземпляр Священной книги Тота сегодня у приятеля,
но это не беда! Я перескажу вам кое-какие соображения по поводу
ее происхождения и значимости, основываясь на вступительном
слове Владимира Шмакова.
Саша помедлил еще несколько секунд... Я уловил в глазах
Корщикова такую выразительную силу и надежность, что мне
почудилось, будто эти глаза управляют его телом!.. И Корщиков
заговорил.
-- Множество веков пронеслось над Землей. Но там, в
бездонном океане времени, среди всего смертного находится
один-единственный Памятник, великий Памятник!.. Кто поставил
этот Памятник и откуда он родом?! -- никто на Земле не знает и,
возможно, не будет знать никогда... Все нити и дороги
человеческого познания за всю нашу планетную жизнь начинались
там, от этого памятника. В Европе этот Памятник известен под
именем Священной книги Тота -- Великих Арканов Таро...
Корщиков говорил плавно, словно внушая мне каждое слово.
-- Владимир пишет в своем Предисловии, что десятки веков
назад господствующая ныне Белая Раса на земле имеет этот
Памятник Божественной Мудрости от своей предшественницы, и что
это Божественное откровение определяет основу всех Посвящений.
Его сущность усматривается в каждой религии. Поверьте, Сережа,
что это так, -- добавил Корщиков. Он опять поднялся со стула,
порылся в каком-то чемодане, извлек оттуда общую тетрадь в
зеленой обложке, снова сел на стул, немного полистал эту
тетрадь... -- Вот, -- сказал он, -- что говорит Елена Петровна
Блаватская в своей работе "Тайная доктрина", -- и он зачитал
отрывок:
"Говорят, что Таро "индийского происхождения", потому что
оно восходит к первой подрасе Пятой Расы -- Матери, до
окончательного разрушения последнего остатка Атлантиды. Но если
оно встречается у предков первобытных индусов, то это не
значит, что оно впервые возникло в Индии. Его источник еще
более древен и его след надо искать не здесь, а в Himaleh, в
Снежных Цепях. Оно родилось в таинственной области, определить
место нахождения которой никто не смеет и которая вызывает
чувство безнадежности у географов и христианских теологов, --
области, в которой Браман поместил Свою Kallasa, гору Меру и
Parvati Pamir, извращенный греками в Парапамиз" <$F"La Doctrine
Secrete. Syntese de la science de la religion et de la
philosophie" par H.P. Blavat'sky. Praduction francaise, 5-e
volume, Miscellanees, pp. 105-106.>.
-- Так, -- сказал Корщиков, -- Блаватская попыталась
опровергнуть цитату, которую она использовала в своей "Тайной
Доктрине" с какого-то манускрипта о Таро -- Священной книге
Еноха. Если Вы не возражаете, то я зачитаю и саму цитату тоже!
-- обратился он ко мне.
-- Обязательно зачитайте, -- отозвался я, -- мне это очень
интересно!
-- Итак, вот как звучит эта цитата:
"Есть лишь единый Закон, единый Принцип, единый Агент,
единая Истина и единое слово. То, что вверху, по аналогии
подобно тому, что внизу. Все, что есть -- результат количества
и равновесий. Ключ затаенных вещей, ключ святилища! Это есть
Священное слово, дающее адепту возвышенный разум оккультизма и
его тайн. Это есть квинтэссенция философий и верований; это
есть Альфа и Омега; это есть Свет, Жизнь и Мудрость
Вселенские... Древность этой книги теряется в ночи времен. Она
индийского происхождения и восходит до эпохи несравненно более
древней, чем время Моисея. Она написана на отдельных листах,
которые раньше были сделаны из чистейшего золота и таинственных
священных металлов... она символична, и ее сочетания обнимают
все чудеса духа. Старея с бегом веков, она, тем не менее,
сохранилась -- благодаря невежеству любопытных -- без изменений
в том, что касается ее характера и ее основной символики в
наиболее существенных частях".
Зачитав цитату, Корщиков продолжал молча перелистывать
тетрадь.
-- Ну, пока хватит, -- сказал он, захлопнув тетрадь и
отложив на подоконник.
-- Честно говоря, -- произнес я, -- то ли мир сходит с
ума, то ли еще что?! Но я все больше не распутываю, а наоборот,
с каждым днем ввязываюсь крепче, ухожу во что-то такое --
невероятное.
-- То ли еще будет, Сережа, -- хитро прищурился Корщиков.
-- Давайте начистоту?! -- предложил я. -- Что меня
ожидает?
-- Вы забеспокоились об обратной дороге? -- спросил
Корщиков.
-- Да нет... Хотя, все-таки, мне кажется, я имею право
знать, куда я иду?!
-- И не вернуться ли назад? -- словно предложил от моего
лица он.
-- Ну, если хотите, пусть это прозвучит именно так, --
согласился я.
-- Тогда, -- сказал Саша, -- я вас должен сразу
предупредить: обратной дороги -- нет!
-- Весьма крылатая фраза! -- сказал я.
-- Да, но здесь она как никогда уместна, -- подытожил
Саша.
-- Ясно... -- призадумался я, -- и насколько это серьезно,
я хотел сказать -- опасно?
-- Смертельно... Может быть, и смертельно, -- немного
смягчил он.
-- Значит, степень опасности зависит от чего-то?
-- Да, зависит.
-- И вы мне можете сказать, от чего?
-- Это не секрет... Ну, вот скажите: сможете ли вы
выдержать ряд испытаний?
-- Каких испытаний?
-- Скажем, вам будут угрожать -- смертью, избиением,
тюрьмой, над вами будут издеваться, насмехаться. Вам не будут
верить, будут вкрадываться в вашу душу, выискивать в ней слабые
места и потом соблазнять женщинами, деньгами, горем, потерями
-- опустошать. Пресыщать радостями и тут же отбирать их... и
еще многое и многое другое... Даже пьянство будет подавать вам
руку дружбы, хмельной откровенности. И в любом из того, что я
перечислил, вы вполне сможете утонуть навсегда, кануть в
иллюзию!
-- Я не отношусь к категории людей, которые берут время на
обдумывание, -- я согласен на любое из этих испытаний, --
сказал я.
-- Если бы вы решили обдумывать, то это значило бы, что
это не ваш путь! -- пояснил Саша.
-- Это мой путь, я его выбираю!
-- Хорошо... Но только учтите, что с такой же легкостью, с
какой вы согласитесь пойти этим путем, вам не сойти с него. Вы
сможете остановиться на каком-то этапе, чтобы потом снова
продолжить свое движение, но не более того!
-- Потом, это когда? -- спросил я.
-- В следующем рождении, -- пояснил Корщиков.
-- А как надолго эти испытания?
-- Это может продолжаться неведомое количество времени.
-- Отчего же так?
-- Оттого что здесь отсчет идет не на количество, а на
качество, -- сказал Корщиков, и он добавил. -- А еще, мне
хотелось бы сказать вам вот о чем: не ищите во мне
единственного учителя! Все зависит от вас самих, все содержится
в вас самих! Вся жизнь, весь мир -- ваш великий учитель!.. Вот,
возьмите, хотя бы и нарочно, для начала, и с сегодняшнего дня
начните прислушиваться ко всему на свете, всматриваться во все
на свете, и, поверьте, если вы научитесь -- воспринимать и
оценивать... Этого уже будет немало!..
-- Ну, хорошо!.. Предположим, что я уже научился весьма
совершенно воспринимать и оценивать, и что тогда?
-- Научиться воспринимать и оценивать -- это первый этап,
за которым следует овладеть собственной реакцией и отношением к
воспринятому и оцененному, но и этого мало! Третий этап --
проявление реакции, вашего отношения вовне, в среду, можно
сказать -- обратная связь... Вот тут-то и подстерегают вас
всевозможные испытания, о которых я уже упоминал...
-- Господи, тогда как же несовершенен простой смертный, не
умеющий даже воспринимать и оценивать, я не говорю уже о его
реакции -- она будет непредсказуемой! -- ужаснулся я.
-- Тут и зарыты все распри человечества, все его
конфликты, -- сказал Корщиков.
-- Но надо полагать, что правильно оценивать и реагировать
-- это еще не все? -- поинтересовался я.
-- Да, и это еще не все! -- подтвердил Саша, -- но мне бы
не хотелось, как говорится, забегать вперед, -- сказал он, --
всему свое время!
-- Думаю, что вы правы, -- согласился я.
-- Надо же! -- воскликнул Корщиков. -- Вы интуитивно
делаете успехи.
-- Я не заметил успехов, -- сказал я, -- если не секрет, в
чем они?
-- Вы произнесли: "Думаю".
-- Ну и что же?
-- А то, что это хорошо!... Вам предстоит заменить слово
"хочу" на слово "думаю", -- определил Саша, -- у вас эти
проблески уже появляются.
-- Отчего же мне предстоит менять свой лексикон?
-- Оттого, что "думаю" -- всегда изначально, а "хочу" --
оно всегда вторично. Когда вы это поймете путем личного
истинного опыта, тогда вы со мной согласитесь осознанно. И все
ваши испытания в единый момент прекратятся, ибо вы будете
"думать", а не "хотеть"!.. Но к этому вы придете все-таки путем
испытаний, и неминуемо!..
-- Похоже, что испытания -- это что-то вроде зловещих
тренировок, -- сказал я.
-- Да, это действительно тренировки, но только не
зловещие, а очистительные.
-- Значит, надо переучиваться говорить?
-- Ни в коем случае! Не надо специально браться
перестраивать свой лексикон.
-- Вы же сказали, что мне это предстоит?
-- Понимаете, Сережа, перестройка лексикона должна быть
внутренней. К примеру, у девочки, хочет она того или нет, в
конце концов -- вырастают груди... Если вы будете намеренно
исправлять свой лексикон, в данном случае слово "хочу" заменять
на слово "думаю", то это слово "думаю" будет у вас выглядеть
как слово "хочу", между "думаю" и "хочу" появится лишь разница
в произношении.
-- Почему же, Саша?
-- А потому что внутренне это будет звучать примерно так:
"я хочу заменить слово "хочу" на слово "думаю"! В основе
остается "хочу". Вы понимаете, остается "хочу"!
-- Хорошо!.. А если эта внутренняя установка прозвучит
по-другому. Скажем так: "я думаю заменить слово "хочу" на слово
"думаю". Тогда как?
-- Но это же будет только самообман, и не более того!
-- Почему же? -- возразил я.
-- Потому, что если вы волевым решением, а не внутренней
естественной потребностью заменяете слово "хочу" на слово
"думаю", то это будет актом воли вашей, а значит, вы все равно
обязательно подразумеваете слово "хочу". Это как мальчик,
который желает, чтобы у него отросли груди!..
-- Да, -- сказал я, -- такому мальчику прежде всего надо
стать девочкой, и груди отрастут сами собой!
-- Ну, вот вы и поняли меня, -- обрадовался Корщиков.
-- Значит, все-таки -- испытания?! -- спросил я.
-- Ничего не поделаешь! -- ответил он.
-- А вы знаете, я теперь догадываюсь, откуда у Ани такая
острота восприятия слова! -- сказал я. -- Разговаривая с вами
-- это понять немудрено!
Но Корщиков не ответил на эти слова похвалы... На диване
зашевелился спящий до сего времени мальчик. Саша подошел к
нему, присел на краешек дивана и погладил сынишку по его
крупной голове. Мальчик открыл глаза и тут же уселся молча на
диване. Его отец ловко, одной рукой натянул ему трусы. Потом он
положил возле сына стопку книг и снова вернулся к окну.
Усаживаясь на все тот же этажерчатый стул, Корщиков спросил у
меня:
-- Не правда ли, очень крупная голова?
-- Да, я об этом подумал, еще как только вошел сюда, в
комнату, и меня это удивило... В самом деле, отчего такая
крупная голова?.. Наверное, ваш сын вырастет очень умным
человеком?
-- Может быть, -- сказал Корщиков и слегка усмехнулся,
как-то очень доверчиво.
Мальчик старательно перелистывал книги, ощупывал и
рассматривал их страницы. Он совершенно не обращал на нас
никакого внимания.
-- Да, -- словно опомнился Корщиков, -- только вы, --
обратился он ко мне, -- не думайте о своей исключительности
относительно испытаний!.. Все человечество, каждый человек,
животное, птица, дерево, травинка, звезда, пылинка, -- несут
тяжкое бремя своих испытаний, необходимых только им в их
посвящении. Все, абсолютно все и все посвящаются в истину,
медленно или быстро -- не имеет значения, но посвящаются!
-- Тогда, -- удивился я, -- к чему меня было предупреждать
об испытаниях, если испытания -- присущи всему и всем на свете?
-- Маг, -- сказал Корщиков, -- тем и отличается от
про-фана, что он, Маг, нарабатывает опыт путем осознанным,
направленным, а профан, в том числе и ученый профан,
нарабатывает опыт бессознательно, методом проб и ошибок, в
лучшем случае интуитивно! Такое посвящение -- тоже посвящение,
но довольно медлительное, хотя и естественное. Оно, порою,
растягивается на баснословное количество воплощений, смертей и
жизней!.. Вы хотите остаться профаном? -- спросил Корщиков.
-- Нет. Конечно же нет, -- ответил утвердительно я.
-- Папа, я хочу молока, -- неожиданно отозвался мальчик на
диване.
-- Я сейчас, малыш, -- тут же отреагировал на просьбу сына
Корщиков. -- Извините, я только подогрею ему молока, -- сказал
он мне.
Вскоре малыш пил свое молоко вприкуску с магазинным
сухарем и поглядывал на меня, а я спросил у Корщикова:
-- А почему именно я?
-- Вы хотите сказать: почему именно вы удостаиваетесь в
Посвящении осознанном? -- пояснил Корщиков.
-- Да, я имел в виду это.
-- Как я уже сказал вам, что исключительности у вас нет,
как нет ее ни у чего и ни у кого на свете! Все и все
посвящаются в истину...
-- И все-таки, почему же именно я? -- повторил я вопрос.
-- Почему именно вы?
-- Да, да, почему? -- я теперь смотрел Корщикову в глаза.
-- В этой вашей инкарнации, -- сказал он, -- в сегодняшнем
воплощении, ваше Посвящение дошло до уровня, когда само
Посвящение пора осознать как таковое! То есть ваше Посвящение
не противоречит естественному развитию Всеобщего Вселенского
Посвящения, оно также протекало и протекает, как у всех и у
всего! Просто в этой, сегодняшней жизни вашей вы, наконец,
доразвились, путем баснословных предыдущих испытаний в других
воплощениях, до осознанности! Поверьте, каждый про-фан, в конце
концов, обязательно придет к моменту осознанности своего
Посвящения, только в какой из своих инкарнаций, земных
воплощений это произойдет -- неведомо никому!.. У вас этот
момент наступил...
-- А могу я не успеть завершить свое Посвящение и в этой
жизни, -- спросил я и озабоченно облокотился на подоконник.
-- Не завершите в этой, все равно продолжите завершение в
следующей! -- сказал Корщиков.
-- Как же это? -- настаивал я.
-- Скажем, -- пояснил Саша, -- родитесь в семье
Посвященного.
Мы приумолкли. Было слышно, как малыш грызет сухарь...
Я опустил глаза и долго смотрел себе под ноги, размышляя.
Прошло некоторое время. И вот у меня возникла противоречивая
мысль:
-- Знаете, о чем я подумал сейчас? -- не поднимая глаз,
произнес я.
-- О чем же? -- отозвался Корщиков.
-- Я подумал: истина -- это Бог? Так?
-- Предположим, так, -- подтвердил Саша.
-- Тогда как же объяснить существование дьявола и
Посвящение в его ряды? Ведь такое Посвящение -- тоже
существует?! -- и я уставился Корщикову в глаза.
За все время беседы он ни разу не отвел своего взгляда в
сторону! Мне начинало казаться, что он всегда упорно смотрит на
меня, даже когда подогревает молоко!
-- Я уже осведомил вас, что Посвящение существует только
одно, -- в истину! -- сказал Саша.
-- Но все же, как быть с дьяволом? -- настаивал я.
-- И дьявол, -- улыбнулся Корщиков, -- и, как вы
выразились, его Посвящение, -- все это -- разновидности, э-э,
различные по степени испытания.
-- Значит, человека может отбрасывать и назад на пути
Посвящения? Но тогда вы, по-моему, противоречите сами себе! Не
вы ли сказали, что человек продолжает свое Посвящение с того
уровня в следующей жизни, на котором он остановился в
предыдущей?!
-- Верно, я говорил так и не отрицаю ничего. Но
противоречия здесь никакого нет. И вот почему. Если человека
отбросит назад и в следующей инкарнации своей жизни он будет не
человеком, а, скажем, -- деревом! Сможет ли он продолжить свое
Посвящение в истину, будучи деревом, с того этапа, на котором
он остановился в образе человека?!
-- Я думаю, что не сможет!
-- Вы совершенно правы, Сережа. Не сможет! Не сможет, пока
не отработает определенные качества в образе дерева, и потом,
снова, в какой-то из последующих жизней не станет человеком
подобного уровня развития, который он уже имел до отступления
назад в образ дерева... Разве здесь есть противоречие? Человек
действительно продолжает свое Посвящение в следующей
инкарнации, здесь, скорее, можно подразумевать не в следующей,
а в последующей инкарнации подобного уровня!.. Вот почему важно
не терять чистоту Посвящения в каждой инкарнации, в каждом
земном воплощении, чтобы не отступать назад, дабы заново
заслуживать путем новых и возможно неисчислимых испытаний
возврата к уровню Посвящения, которого ты достиг уже сегодня,
чтобы продолжить его... -- Корщиков умолк.
-- Что же, Саша, -- вы убедили меня, -- согласился я.
Снова наступила пауза. Корщиков наклонился и поднял с пола
валявшиеся там очки. Он стал протирать их салфеткой. Я увидел,
что одно стекло у этих очков продолжало оставаться треснутым.
"Может, тот безбилетный тип из автобуса по описанию Вики, --
это все-таки он, Саша?" -- подумалось мне. И я решился:
-- "Возрожден ли мистицизм?", у вас есть эта книга? --
спросил осторожно я.
-- Была, -- тут же ответил Корщиков, продолжая усердно
протирать очки.
-- А куда она делась? -- поинтересовался я, испытывая
некоторую неловкость за учиненный допрос.
-- Я продал ее, -- спокойно ответил Саша, жарко подышав на
линзы, и они запотели.
-- В автобусе? -- уточнил я.
-- Да... -- ответил он.
-- А знаете, ваша книга у меня! -- сказал я и принялся
ожидать реакции Корщикова.
Он продолжал протирать очки, шли секунды.
-- Вы ее прочли? -- спросил Корщиков как ни в чем не
бывало.
-- Да, -- робко ответил я...
И тут в нашу комнату кто-то постучал.
-- Извините, я пойду открою, -- сказал Саша.
Хлопнула дверь. Из-за разноцветной шторы в комнату вошла
молоденькая девушка. Она подмигнула малышу на диване, и тот
улыбнулся. Девушка в сопровождении Корщикова подошла ко мне.
-- Это Сережа, -- сказал Корщиков ей.
Я встал с кресла. Девушка протянула мне руку:
-- Оля, -- сказала она.
-- Моя жена, -- добавил Саша.
От Корщикова я возвращался очень поздно. Уже было далеко
за одиннадцать, когда я сел в троллейбус. В салоне находилось
десятка полтора человек. Все сидели. Я закомпостировал талон и
уселся к окну напротив средней двери. Колеса, как резиновые
мячи, жестко пружинили на многочисленных выдолбинах когда-то
заасфальтированного узенького переулка. Троллейбус раскачивался
на ходу и гремел всем своим железным телом. Вдруг мой взгляд
обнаружил знакомое для меня лицо сидящего впереди пассажира. Я
его сразу же узнал. Правда, узнал чисто визуально, имя не
помнил. Это был парень лет тридцати, коротко подстриженный и,
по-моему, слегка навеселе. Он сидел полубоком.
Настроение у меня было великолепное. Я ощущал его всем
телом. Я не мог удержаться, и мое лицо осветилось улыбкой. И
дернуло же меня!